В дальней комнате, где никогда не включают свет

Баки становится странным: дерганным, отстраненным, то и дело бросает его, сбегая куда-то, и Роджерс не дурак, чтобы не сложить дважды два. Джеймс влюбился, понимает он, а раз не рассказывает, не приводит и не знакомит, значит, дело серьезное. Только вот радости раскрытый секрет друга ему не приносит: если Барнс влюбится всем сердцем, велика вероятность, что Роджерс останется один, потому что однажды Баки уйдет в новую жизнь, в которой Стиву не будет места, и удержать его он не сможет. * Джеймс возвращается домой поздно вечером, и Стив по привычке не спрашивает его о том, где он был — по усталому, но словно светящемуся лицу понятно, что с любимой, поэтому он лишь хлопает ладонью по дивану рядом, а после убирает в сторону альбом: из двух самых важных для него вещей, периодически покоящихся на его коленях, голова Баки куда важнее. Он не помнит, когда сделал это первый раз — позволил Джеймсу улечься подобным образом, а после зачем-то погладил, как щенка, под подбородком и, не встретив недовольства, принялся перебирать чужие волосы, но знает точно: это нравится обоим, а раз так, то плевать, если вдруг со стороны это выглядит несколько странно. Джеймс вон носит его на руках по сей день, хотя у него давно уже есть кресло, и это не кажется им двоим неприемлемым, так почему должно что-то еще? Барнс заметно изможден, и у Стива сжимается сердце. Поссорились, думает он и, погруженный в собственные мысли, упускает момент, когда Джеймс засыпает. Разглядывать спящих никогда не было его любимым занятием, хотя частенько приходилось смотреть на уснувших в кресле нянечек или соседок, приходивших заменить Сару, когда Стив уже не мог ходить, но и еще не был достаточно взрослым, чтобы переждать день один. У Джеймса прямой нос, острые скулы и искусанные губы. Синяки под глазами и тонкий белый шрам над бровью, исчезающий под волосами. Роджерс тянется проследить его пальцами, но Джеймс перехватывает его руку, сквозь сон пытаясь избавиться от того, что ему мешает, сминает его пальцы в своей ладони и дергает головой, устраиваясь поудобнее, и так и сопит носом в чужой живот, пока Роджерс окончательно не устает от напряжения в попытке не осесть набок и не оказывается вынужден разбудить друга. Джеймс отказывается просыпаться, лишь отодвигается в сторону, бурча: «Перекидывай ноги», и засыпает снова прежде, чем Роджерс успевает улечься удобнее рядом на узком диване, но тот лишь вздыхает, протягивая руку к шнурку лампы, выключая ее и погружая комнату во мрак. У них нет одеяла, но ему все равно не холодно: Джеймс перекидывает через него руку, и это оказывается достаточным, чтобы согреться. * Роджерс напоминает себе, что не любит и не должен рассматривать спящих, но все равно не прикрывает глаза, продолжая вглядываться в лицо Джеймса. За окном занимается рассвет, и хотя в команте недостаточно освещения, в такой близи Стив отчетливо видит каждую деталь. Барнс спит, и глазные яблоки ходят под тонкими веками, заставляя ресницы дергаться, словно ему снится что-то плохое. Роджерс некстати думает, что прошел всего год с момента возвращения Джеймса в его жизнь, а тот словно стал вдвое старше себя самого: усталось состарила черты, сделала их более резкими, и даже вечная улыбка все реже трогает его губы. Он задумывается над тем, а смог бы он сам заботиться о ком-то вот так, денно и нощно, не покладая рук, не получая за это ничего и при этом чувствуя себя счастливым? Счастливым. Стив запинается об это слово, понимая, что не знает, что делает Баки счастливым, но с кристальной ясностью осознавая то, что Баки делает счастливым его самого. Всегда делал. Вдохновлял, заставлял тянуться, пытаться быть похожим, и плевать, что остальные не считали его примером. Стив считал. Поэтому перенести отсуствие Баки, когда тот сбежал после его падения, оказалось таким чертовски трудным, настолько, что уход этот Роджерс так и не пережил, позволив Джеймсу вернуться сразу же, едва тот объявился на его пороге, и не потребовал ни прощения, ни раскаяния. Достаточным оказалось лишь заверение, что теперь Барнс уж точно не уйдет. Но Джеймс уходит, к кому-то куда-то — уходит, и Стив не в силах его остановить на этот раз. Что должно в нем сломаться, чтобы Баки остался рядом? Что еще должно в нем сломаться, чтобы в этот раз его не покинули? Стив обнимает Джеймса одной рукой, неловко укладывая ее на чужие широкие плечи, и беззвучно плачет в край подушки от переполняющего его горя, надеясь лишь, что Барнс не проснется, чтобы ему не пришлось ничего объяснять. Иначе что он ему скажет: «Хей, Бак, я тут подумал, как насчет представить, что я умираю, это достаточно веский повод тебе меня не бросать?» Но разумеется, он молчит. Даже когда Джеймс просыпается, разбуженный чужим шмыганием над ухом, и молча притягивает его к себе, целуя в макушку и не задавая вопросов. Даже когда Стив наконец затихает, но не отстраняется, а лишь обнимает его крепче и, не попадая в щеку, неловко клюет его в побородок.