В дальней комнате, где никогда не включают свет

Барнс ведет себя так, словно ничего и не произошло, и Роджерс не понимает, в чем дело. Недоумение сменяется обидой, обида раздражением, и однажды, просто чтобы прояснить ситуацию, так он говорит себе в попытке набраться храбрости, во время обеда Роджерс протягивает руку, осторожно касаясь пальцами тыльной стороны чужой ладони, и горит от стыда, но вынуждает себя не отдергивать руку несколько секунд, показывая, что касание было преднамеренным. Джеймс не реагирует, лишь прикусывает губу, утыкаясь взглядом в столешницу, но после еды, собирая тарелки со стола, мимоходом целует Стива в висок, скользнув носом по волосам, и сердце Роджерса пропускает несколько ударов, прежде чем начинает биться так быстро, что, кажется, вот-вот выскочит из груди. Когда Барнс несет его на спине обратно в гостиную, Стив прижимается теснее, чем обычно, и практически решается поцеловать Джеймса в шею, но в последний момент все-таки пугается собственного напора и тихо утыкается лицом в чужое плечо. * Они по-прежнему не обсуждают происходящее вслух, но однажды Барнс приволакивает собственную подушку и одеяло со второго этажа и, не спрашивая разрешения, кладет их на постель рядом с роджерсовыми. Это не первый раз, когда они спят вместе, но Стив все равно нервничает в ожидании ночи, хотя понимание, что у них все-таки два одеяла, делает страх не таким сильным. Джеймс засыпает, уткнувшись лбом ему в плечо, и Роджерс со странной радостью разглядывает его выступающие за кровать ноги: Барнсу пришлось пожертвовать собственным комфортом, чтобы улечься ближе, и это греет. На следующую ночь он повыше поднимает собственную подушку, безмолвно показывая, что тоже готов на маленькую жертву, и Джеймс благодарно трется носом о его запястье, засыпая на прежнем месте и так и не подтягивая ноги на кровать. Рука Стива лежит так близко к его голове, что переложить ее на чужой затылок кажется естественным решением. Как и спать, зарывшись пальцами в чужие волосы, как и привыкнуть к горячему дыханию, ночь напролет опаляющему его бок. * Это действительно звучит как шутка. Джеймс даже смеется, хотя звучит откровенно фальшиво и нервно, когда Роджерс говорит: — Я не принимаю «нет», — и звучит это так отчаянно, что даже походит на храбрость. — О боги, Роджерс, — у Барнса нет слов, чтобы описать происходящее. Он ведь не просил, не требовал, даже не давал повода думать, что… У Стива холодные руки, несмело ложащиеся на его плечи, но собственная кожа словно горит от прикосновений, и эта прохлада кстати. Баки чувствует себя чудовищно неловким и неповоротливым, когда перекидывает через Роджерса руку, передвигается сам и оказывается сверху. Он думает, что если бы мог ничего не делать, зависнуть над Стивом вот так, без движения, лбом вжимаясь в лоб, то этого было бы даже более чем достаточно, но у Роджерса взгляд, в котором полным-полно неуверенности, просьбы, страха и решимости, и он сдается, пытаясь перебороть несвойственную себе же робость и ласково проводя носом по чужой щеке, прежде чем смять поцелуем чужие губы. Он не нежничает, понимая, что Роджерс ждет от него совсем не боязни обидеть лишним движением. Понимать, что, что бы ты ни делал, в твою искренность до конца все равно не верят, неприятно, но не признавать это тоже глупо: Джеймс знает Стива слишком долго, чтобы не распознать малейшего оттенка недовольства, стоит ему сделать Роджерсу какую-нибудь поблажку, которую другой бы и не заметил, или помочь там, где о помощи не просили. Так и сейчас чужие пальцы, неловко терзающие лямки его майки, перестают дрожать почти сразу же, едва Стив несмело начинает отвечать на поцелуй, а после и вовсе сгребают ткань на спине, задирая ее к подмышкам и помогая стянуть ее через голову. Если Роджерс и нервничает, скрывает он это лучше, чем сам Баки. Джеймс не спешит, поскольку и сам не совсем понимает, что делать, и поцелуи выходят медленными, как раз такими, чтобы оба успели привыкнуть. — У тебя подбородок, как наждачка, — жалуется он, и Роджерс недовольно косится на его собственную щетину. Это странные новые открытия, и не то чтобы они пугают, но Барнс чувствует себя непривычно: Стив весь сплошные углы и много мужского, вопреки любым обстоятельствам. Он гортанно стонет, когда Джеймс лижет его шею, и гневно шипит, требуя перестать дурачиться, когда Барнс отвлекается на попытку поймать губами его двигающийся кадык. А после Джеймсу и вовсе становится не до шуток, потому что Стив дотрагивается до его живота, скользя пальцами вдоль ремня, а после смело тянет его из петель. Желание сбежать, пока не поздно, накатывает внезапно, и Барнс даже дергается, пытаясь зафиксировать чужую руку неподвижно, прижав ее своим телом, поскольку перехватить собственными, не раздавив Роджерса, свалившись сверху, не может, но эта попытка оборачивается против него самого, потому что так движения Стива чувствуются еще явственней, и он наконец сдается. Прикрывает глаза и утыкается Роджерсу лицом в шею, уже не пытаясь отстраняться. У Стива сильные руки, он знает, что нужно делать, и Барнсу остается только расслабиться, чувствуя, как позвоночник простреливает от удовольствия. * Стив целует его во взмокший висок, прежде чем сдавленно выдохнуть: — Раздавишь ведь, — и Джеймс разлепляет глаза, вынуждая себя вернуться в реальность. Шевелиться не хочется, но он все-таки скатывается в сторону. И закусывает губу, чувствуя, как вспыхивают щеки при взгляде на чужой живот. Барнс тянется за собственной майкой, стирая белесые разводы и надеясь, что Роджерс не видит выражения его лица. Но Стив видит, и черта с два, готов поклясться Джеймс, это не бесконечное самодовольство в веселом ответном прищуре. — Придурок, — бормочет он, прежде чем привычно развернуться на живот и уткнуться носом в чужой бок, чувствуя, как теплая ладонь тотчас же ложится ему на шею. Баки засыпает с улыбкой.