В дальней комнате, где никогда не включают свет

Барнс просыпается на рассвете от неприятного ощущения под рукой — постель мокрая, и не то чтобы убрать все это будет проблемой, нет, просто придется разбудить Стива, и черт знает, чем закончится это пробуждение. Роджерс краснеет, бледнеет, судорожно выдыхает несколько раз, прежде чем крепко зажмуриться и позволить Джеймсу к себе прикоснуться, и не открывает глаз, пока Баки не заканчивает уборку. — Я хочу есть, — равнодушно роняет он, разглядывая противоположную стену, но Барнс знает, что это неправда: Стив не ест вторые стуки, и это просьба просто попытка выдворить его из комнаты. Он возится на кухне почти час, оттягивая момент возвращения в спальню, и надеется, что Роджерс не выгонит его снова. * Джеймса всегда учили поступать правильно, но сейчас он готов умолять Эрскина, стоя на коленях, подписать необходимые бумаги, чтобы избежать отправки на фронт. Только доктор и так помог им больше, чем было в его силах, и просить еще об этом — невообразимая наглость. Эрскин не обнадеживает новостями в свой очередной визит, и вся его поза — молчаливое сочувствие, только Баки оказывается к нему не готов, особенно к словам, которые доктор говорит перед уходом. — Потерпи еще немного, мальчик, скоро это закончится, — и Джеймс давится в попытке поймать воздух: боль, гнев, слезы — все затапливает волной, и рукопожатие выходит слишком крепким. — Я не хочу, чтобы ему было больно, сэр, — Барнс понимает, что доктор воспринял его неправильно, когда тот вздыхает и суетливо кивает, перекатываясь с пятки на носок, а после чешет затылок. — Я постараюсь помочь, — наконец говорит он, — но не сейчас, сейчас ваш друг в сознании, это неправильно. Сейчас нельзя. — И пока Джеймс пытается унять зарождающийся в груди вопль, кладет ладонь на плечо, ощутимо его пожимая. — Это сложное решение, Джеймс, но вы поступаете правильно, мистер Роджерс сирота, и в его состоянии вряд ли кто-то возьмется о нем заботиться так, как делаете это вы, после того, как вы отправитесь на фронт. И лучше так, лучше рядом с вами, чем в соответствующем учреждении. — Я не… — осознание, как именно понял его Эрскин, обдает ушатом ледяной воды и заседает раскаленным штырем в мозгу. Он не имеет правда даже думать об этом, но комиссия, разумеется, признала его пригодным для службы, и оставлять Стива умирать одного — мысль еще более страшная, чем та, что неотступно преследует его после весь день с момента ухода доктора. Капитан улыбается ему со стены — Барнс завесил всю комнату роджерсовыми рисунками в попытке поднять настроение — а Стив неподвижно лежит на кровати и реагирует не сразу, только когда Джеймс зовет его по имени, перепробовав перед этим касания от ладони до самой шеи. Его рвет, когда Джеймс пытается его накормить, и страшно трясет от кашля почти полночи.