Живые и разумные

Тёмные глаза на изжелта-сером лице тускло смотрели из-под нависших гребней. Кардассианца пошатывало, и Напрем пришло в голову, что вчера он здорово перебрал… возможно, уже не в первый раз. - Итак, Корат Дамар, вам хорошо видно? - Да, высокий суд, - сипло ответил он. - Вы узнаёте кого-нибудь на скамье подсудимых? - Да, - Дамар впился взглядом в лицо Напрем. – Я знаю женщину. Это доктор Тора. - Что вы можете сказать о ней? При каких обстоятельствах вы познакомились? - Нас привезли к ней, чтобы она на нас испытывала средства для проведения допросов, - глухо отозвался он. – Она издевалась над нами сорок шесть дней. - Я понимаю, что вам непросто об этом говорить, - заметил обвинитель, - но, пожалуйста, расскажите, что же происходило в течение этих сорока шести дней. Нам необходимы подробности. Дамар шевельнул белыми губами: - Я расскажу. От первого до последнего дня. Про пульт, и про имплант, и про то, как нас трясло от боли, а она спокойно себе делала записи в падде. Я хочу, чтобы убийца никогда больше не вышла на свободу – как не должны были выйти мы. Повернув голову, Леро шепнул Напрем: - Не берите близко к сердцу. У Дамара погибла жена и дочери, пока он был в плену. Судья знает, что он… не вполне объективен. Напрем молча смотрела на экран. Дамар говорил. Изредка судья или обвинитель прерывали его вопросами, и наконец пришёл черёд адвоката Леро. - Потерпевший Дамар, вы упомянули, что моя подзащитная несколько раз оставляла вас на ночь в комнате при лаборатории и делала вам гипоуколы неизвестных препаратов. Зачем ей это было нужно? - Она не говорила. Наверное, для того, чтобы ещё больше ослабить мой самоконтроль. Она же пыталась превратить меня в растение, лишить меня воли. - Напротив, если бы не эти препараты, в растение вы превратились значительно быстрее. А как вы можете прокомментировать то обстоятельство, что в ночь своего ареста Тора Напрем пыталась вывести вас и ваших товарищей из камеры? Дамар медленно кивнул. - В тот момент мне и впрямь показалось, что случилось чудо… что нас хотят отпустить. Сейчас я в это не верю. Должно быть, это был ещё один гнусный опыт. Похоже, пьёт он с самого освобождения, машинально отметила Напрем. Очень зря: сейчас ему вообще алкоголь употреблять не следует. Жену убили, детей… один в пустой квартире… бессонница… И другого выхода он просто не может найти. - …У подсудимых есть вопросы? Напрем мотнула головой. Другие, видимо, тоже не нашли что спросить. - Благодарю вас, Дамар, - судья нажала на кнопку, и экран на мгновение погас, чтобы тут же вспыхнуть вновь. Слегка наклонив голову, Дукат любезно улыбнулся судье и присяжным. - Добрый день, гал Дукат. Вам известно, зачем вас вызвали в процесс? - Полагаю, что да, - глубокий низкий голос вырвался из динамика. – Чтобы я рассказал вам, как провёл незабываемые полтора месяца в обществе передовых деятелей баджорской науки. - Вы будете допрошены в качестве потерпевшего по делу Джаро Ли, Моры Пола, Торы Напрем и Лаана Корта. Назовите суду своё имя, фамилию, дату и место рождения… Он всё такой же худой, это даже заметнее под обтягивающей водолазкой. Волосы немножко отросли. Он их в камере всё время пытался пригладить на армейский манер – и теперь так же уложил, хоть уже и не на службе. Почему до сих пор не огласили экспертизу его состояния? Она бы хоть знала, что с ним. - …Что касается доктора Моры, я его видел один раз в жизни и ничего особенного о нём сообщить не могу. А вот о Торе Напрем я вынужден сказать очень нехорошую вещь: исследователь она никудышный. - Что вы имеете в виду? – поднял брови обвинитель. - Она сама регулярно срывала собственные эксперименты, - на губах Дуката дрогнула усмешка. – Колола нам укрепляющие препараты, уменьшала время и степень болевого воздействия. А под конец и вовсе пыталась устроить нам побег. На Кардассии за подобные действия дали бы не меньше десяти лет рудников. - Вы хотите сказать, она пыталась помочь вам? Дукат повёл плечами: - Может, пыталась помочь нам, а может – насолить своему начальству… Её мотивы мне неведомы. Во всяком случае, если бы она проводила опыты так, как полагалось, вряд ли кто-то из нас дожил бы до дня суда. - Хмм, - обвинитель потёр кончик носа. – Расскажите об этих опытах подробнее. Выжила ли его семья? В личном файле была запись о жене и пяти сыновьях. Если с ними всё в порядке, значит, о нём есть кому позаботиться, и он не будет хлестать канар стаканами, чтобы забыться… И всё-таки ему тяжело сейчас. Он ведь был командиром военного корабля, привык к службе, а теперь… Где же он теперь работает? На шее, под самым гребнем, кружок биопластыря – должно быть, остался шрам, когда вынимали имплант. Такие шрамы заживают долго, но даже они постепенно проходят. - …И тогда она сказала, что хочет уйти из института. - Так и сказала? – обвинитель резво поднял голову. – Почему? - По её словам, работа не доставляла ей радости. «Есть вещи, которые мне просто-напросто не под силу» - её собственная фраза. - Видимо, силы доктор Тора всё-таки нашла в себе, - криво улыбнулся обвинитель. – Она так и не подала заявления об уходе. Дукат кивнул с невозмутимым видом: - Мне удалось убедить её остаться. - Вам?! - Не сомневайтесь, господин обвинитель, - мягко произнёс Дукат, - я умею убеждать. На неё он почти не смотрит, и никак не удаётся поймать его взгляд. Может, если бы он пришёл сюда, в зал, и стоял бы за этой трибуной, она смогла бы хоть что-то прочесть на его лице. - У подсудимых есть вопросы к потерпевшему Дукату? - Пусть расскажет про бомбёжку Роканты! – выкрикнул Джаро с места. – Притворяется перед нами невинной овечкой, а у самого руки по локоть в крови! - Вопрос снят, - судья нахмурилась. – Военные операции кардассианского флота не имеют отношения к рассматриваемому делу. Ещё вопросы? Да не о чем, в общем-то, спрашивать. - Тогда спрошу я: потерпевший Дукат, настаиваете ли вы на строгом наказании для подсудимых? - Мне без разницы, - он тряхнул головой. – Если кто из них слишком рано выйдет на свободу, я сам найду способ расквитаться. - Вы слышали? – взвыл Джаро. – Это угроза! - Благодарю вас, Дукат, - судья выключила экран. – Что ж, пока у нас нет связи с другими потерпевшими, думаю, мы можем перейти к допросу свидетеля Одо. На скамье защитников что-то тоненько пискнуло, и адвокат Леро поднял голову от падда, вскочил на ноги: - Высокий суд, у нас есть новое доказательство, и я прошу приобщить его к делу. Судья подперла ладонью подбородок: - Слушаю вас. - Два дня назад я ходатайствовал о проведении медицинского обследования моей подзащитной. Только что пришли его результаты. - Что, какие-то смягчающие обстоятельства? Ещё одно хроническое заболевание? – она иронически взглянул на Мору, уже раздобывшего целых ворох справок. - Нет, высокий суд, не заболевание. Поднеся падд к глазам, Леро громко, на весь зал зачитал: «Комплексным трикодерным исследованием установлено, что Тора Напрем находится в состоянии беременности, срок – девять недель». Потолок, стена, кресло судьи – всё расплылось, помутнело перед глазами Напрем. Медленно и тяжело пол поехал из-под ног. - Подсудимая Тора, вы в порядке? – откуда-то издалека окликнул резкий голос. – В судебном заседании объявляется перерыв. Воды принесите! - Нет, как вы могли? – голос Напрем дрожал, она сама не могла понять – от смеха или от подступающих слёз. – Вы должны были сначала мне сказать, а потом уже объявлять на весь зал суда! - Извините меня, Тора, - взволнованное лицо адвоката раскраснелось, пальцы постукивали по столу. – Я так обрадовался, когда увидел… Это же великолепное смягчающее обстоятельство! Одно дело – посадить в тюрьму учёного, проводившего опыты над кардассианцами, и совсем другое – беременную женщину. К тому же… вы ведь видели расшифровку сканирования? Она кивнула. - Ваша будущая дочь – наполовину кардассианка. Пусть-ка теперь попробуют доказать, что вы и впрямь считали кардассианцев неполноценной расой! - Великие Пророки, - пробормотала Напрем. – Ну и логика у вас. - А разве я не прав? - Леро, - она подалась ближе, - у нас не так много времени. На следующем заседании, скорее всего, мне придётся давать показания. Как я должна себя вести? Давайте всё обговорим в подробностях. Я должна выйти отсюда на свободу – чего бы мне это ни стоило. …Она сидела на стуле вполоборота, слегка постукивая носком туфли по полу. Тонкая бледная рука, унизанная кольцами, подпирала подбородок. Но эта непринуждённая, нарочито-скучающая поза не могла скрыть напряжения, сковавшего плечи, и беспокойного блеска тёмно-серых глаз. - Я очень рада, Скрэйн, что ты жив. Почти год не было никаких известий – мы не знали, что и думать. - И я рад нашей встрече, - Дукат улыбнулся. – Великолепно выглядишь – впрочем, как всегда. Её пальцы коснулись чёрного локона, выбившегося из высокой причёски, отбросили его назад. - Мальчики уже знают, что ты нашёлся. Они передают тебе большущий привет – и очень ждут, когда ты сможешь их навестить. Дукат кивнул: - Это и есть тот вопрос, который я хотел бы с тобой обсудить. Я хочу иметь возможность видеться с детьми. - Это твоё законное право, - она наклонила голову, - и я не намерена чинить тебе препятствий. Ты можешь видеться с ними в любой день, но не на территории моего дома. Ко мне ты приходить не должен. - Честно говоря, мне и не слишком любопытно, как ты живёшь со своим новым, - усмехнулся он. – Марет, кажется? - Гал Марет, - мягкие губы тронула гордая улыбка. Ну и что же, он тоже гал… пусть и в отставке… - Я приеду завтра, и мы с мальчишками поедем на Пустынные озёра. - Хорошо. Дома они должны быть не позднее девяти. Помолчав, она негромко произнесла: - Мне очень жаль, Скрэйн, что всё так вышло. Если бы ты был здоров, я могла бы подумать о том, чтобы аннулировать брак с Маретом, но сейчас… Он заставил себя усмехнуться: - Не думаю, что мне захочется ещё когда-нибудь наслаждаться семейной жизнью. Ты прекрасна, как лакатская ночь, Атра, но свобода мне дороже – во всех её проявлениях. Поднявшись из-за стола, он провёл карточкой по сканеру, расплачиваясь за едва тронутый обед, и вновь повернулся к бывшей жене: - Одно только запомни. Если мои дети скажут мне, что их отчим дурно с ними обращается или – не приведи небо! – поднимает на них руку, я не посмотрю, что он гал, а ты – самая красивая женщина на Кардассии. Она тоже поднялась, прожигая его рассерженным взглядом. Гребни на лбу потемнели. - Марет добр и щедр. Не сомневаюсь, что они вскоре полюбят его больше, чем тебя. Развернувшись, он пошёл к выходу. Флаер тряхнуло в очередной раз, и Напрем инстинктивно прижала ладонь к животу. Её потянуло куда-то вперёд и тут же вновь вдавило в спинку кресла. - Прилетели, кажись, - лейтенант поднялся со своего места, шагнул к дверце. – Каро, можно вылезать? - Вылезай, - отозвался пилот. Спрыгнув с верхнего порожка на площадку, лейтенант протянул Напрем руку. - Выходите. Без резких движений, - он продемонстрировал свой дисраптор, и Напрем беззвучно усмехнулась: можно подумать, она сейчас может бегать. - Стоять, - жёсткая ладонь надавила ей на плечо, стоило сойти с последней ступеньки. – Руки. Уже привычным движением она протянула руки ладонью вверх, и он защёлкнул электронные наручники. Его помощник с сержантским значком ухватил её под локоть. - Пошли. Конвоиры шли быстро, но она всё же старалась замедлить шаг, надышаться тёплым летним воздухом, наглядеться на небо. Когда-то ещё ей можно будет выйти наружу? - Живей, - буркнул сержант, но старший одёрнул: - Может, ей идти трудно. Когда моя жена второго донашивала, она еле-еле с дивана слезала. Узкие двери разошлись перед ними, и миловидная чернявая женщина с круглым лицом выглянула из-за стойки регистратуры: - Это вы? Пятый этаж, восьмая палата. Я провожу. Бросив на Напрем опасливый взгляд, она направилась к лифту. - Сюда, пожалуйста. Когда главврач с утра меня предупредил, мне, признаться, даже не верилось… А что, у палаты так и будет охрана стоять? - Разумеется, - кивнул сержант. – У нас приказ. - Ну и дела… Вся больница жужжит, как улей, только и придумывают самые невероятные сплетни. Прямо по коридору – вон, видите, последняя дверь? Туда. В палату следом за Напрем конвоиры не вошли, она переступила порог в сопровождении чернявой медсестры. По сравнению с камерой здесь было даже уютно: пухлые подушки, одеяло в цветочек, на окнах жёлтые занавески. Вот только за ними слабо светилось силовое поле. - Обустраивайтесь, - девушка пожала плечами. – Врач скоро придёт, осмотрит вас. Тяжело опустившись на постель, Напрем взглянула на вторую кровать у стены. - Я здесь буду одна? - Конечно. Больше никто из пациенток не находится под следствием. Двери за медсестрой закрылись. Она сидела у окна, подпихнув под ноющую спину подушку, уперев локти в подоконник. Отсюда, сверху, был хорошо виден широкий двор, веклава в позднем цвету, скамейки у фонтана. Двое парней переминались с ноги на ногу под окнами, у одного в руках был пышный букет баджорской сирени, другой прижимал к груди пакет. Уже темнело, и небо затягивали тяжёлые мутно-синие облака. Ветер, похоже, свежел: ветви гнуло к земле, и на траву осыпался розовато-белый дождь лепестков. Выйти бы, хоть на крыльце постоять… Лейтенант, впрочем, и так оказал ей любезность: разрешил пройтись по коридору в его сопровождении. Уж лучше бы сидела в палате: ни роженицы, ни медсёстры не стеснялись делиться друг с другом свежими новостями. «Она что, правда кардассианцев пытала? А почему её сюда привезли? Можно же привести ведека и врача в тюрьму. Ах, могут быть осложнения… Какие? Серьёзно – она ждёт ребёнка от кардассианца? Как же так вышло?» Хоть голову под подушку прячь. Но нет уж: если ей чего и стоит стыдиться, то никак не своей дочки. Только бы её не забрали. Леро обещал, что не допустит – но кто знает… Нет. Зиял она никому не отдаст, пусть даже за ней явятся Кай и Первый министр. Зиял… Зиял значит «желанная» по-кардассиански – и она будет знать с первого дня, что мама любит её больше всего на свете. Работа найдётся, и латина найдётся, и мама уже сказала, что поможет с внучкой. Всё будет хорошо. Торжественно и гордо, в сопровождении девушек в медицинских накидках по ступенькам крыльца спустилась женщина с чёрной косой, держащая на руках закутанного в одеяльце ребёнка. Тот, что с пакетом, подбежал к ней, принялся что-то взволнованно тараторить – и осторожно подставил руки, принимая малыша. Счастливая. За ней приехали, ждали её. А кто приедет за Напрем, конвойные? Отвернувшись от окна, Напрем тяжело легла на спину, устроила голову на подушку. В глазах жглись слезинки. Скрэйн, где-то ты сейчас? Руки ещё дрожали, под двумя шерстяными пледами было нестерпимо холодно. Надколотый стакан валялся на полу, рядом с ним лежал пустой гипошприц. «Гарантировать ничего нельзя, - объяснял ему врач в Центральном госпитале Лаката, прописывая лекарства. – Нервная система – очень хрупкая вещь, она не терпит постороннего вмешательства, особенного столь грубого, как то, которому вы подверглись. Мы будем делать всё возможное, но пока вам придётся смирится с возможными депрессиями, паническими атаками, ухудшением памяти. Чудо ещё, что вы так хорошо адаптировались: одного из ваших коллег по несчастью признали невменяемым, другого вчера к нам привезли после попытки самоубийства. Не опускайте руки, Дукат: медицина не стоит на месте». Хорошо, что он здесь совсем один, в пустом доме на окраине Лаката. Что подумали бы сыновья, увидев его трясущимся, слабым, раздавленным? Заметить жалость в их глазах – хуже не придумаешь пытки. Насмешка во взгляде Атры по сравнению с этим – пустяк. Поднявшись, он отбросил плед на спинку кресла, шагнул к окну. Тихо. Темно. И чего ради он здесь прячется, как крыса в норе? Здесь ему не полегчает. Надо лететь куда-нибудь далеко-далеко, надо искать занятие и компанию по душе. Надо жить! А если он случайно забудет своё имя на незнакомой планете, если очнётся в камере и узнает, что избил кого-то в кровь во время «приступа немотивированной агрессии» - что ж. С ним случалось куда худшее.