Только что ты будешь делать, если я останусь здесь? Хочешь, мы сойдем вдвоем со скользких рельс? ©
Сижу в темноте. Дома тихо. Только тяжелое и нервное дыхание N со второго уровня придает мне надежды, что я не совсем один в этом мире. Просчитываю в сознании возможные сценарии нашего разговора с папой. Как бы он не начался, исход один — отец на меня орет и отрекается. Какие доводы я могу привести? Я взрослый, самостоятельный, финансово независимый. Мне от него вообще ничего не нужно. Что я ему должен? Внуков? Так Денис вроде с этой миссией пока отлично справляется. Какие ко мне претензии? Так ли это важно — с кем я сплю? Прокатит? Сомневаюсь. Ждать пришлось недолго, каких-то 10-15 бесконечных минут. Звонок домофона как приговор, оглашающий смертную казнь. — Кто там? — Быстро открывай! — рычит отец из трубки. Зато доехал. Нажимаю кнопку, поворачиваю ручку входной двери и снова сажусь на диван, сложив на груди руки. N тяжело вздыхает. — Тихо! — шепчу я ему. На самом деле его присутствие меня немного успокаивает. Один я бы в истерике бегал по квартире и искал, где спрятаться. Папа распахивает дверь. — Подойди… Встаю и, приближаюсь, не преувеличивая, вижу, что глаза его налиты кровью — белки красные, зрачки расширены. — Это правда? Ты вонючий п*др? — отец никогда не ходит вокруг да около. — Пап, я… — пытаюсь подбирать максимально нейтральные слова, хотя как тут подберешь, — я живу с парнем. В следующее мгновение моя левая щека принимает удар его кулака, который в мгновение по касательной стирает кожу с губ. Трогаю пальцами нижнюю. Кровь. А чего я ждал? Папа последние лет десять увлекается боксом и в неделю 2-3 раза тренируется. Мне бы такую стабильность в посещении спортзала. Больно, но терпимо, мог бы наверняка сильнее ударить, но, видимо, пожалел. Или это только разминка перед боем? — Я хочу, чтобы ты немедленно это прекратил. Мне не нужен сын-пед*раст. Смотрю на него: рука сжата в кулак, готова ударить во второй раз в случае неправильного ответа. А правильный — это ложь. Меня, к сожалению, он воспитал так, что родителей можно только защищать или защищаться… но никак не бить в ответ. Отчасти я даже понимаю, что заслужил, что разочаровал, что виноват и должен понести наказание. Только вот о масштабах этого наказания у нас разное представление. Я считаю, что одного удара вполне достаточно. В тусклом свете лампы над входной дверью блестят его зрачки. Алекс ждет ответа. — Пап, прости, я не могу, я люблю его. Ответ неверный. Темно-карие глаза мечут молнии, следующий удар приходится под дых. Уже больнее. Зажмуриваюсь, начинаю кашлять, опираясь спиной на стену. — Я сказал — немедленно, не спрашивал твоего мнения. Я не собираюсь спокойно ждать, пока ты заразишь кого-нибудь СПИДом или опозоришь меня на весь город. — Я здоров! — Надолго ли? — он презрительно прищуривает глаза. — Это моя вина. Слишком много тебе позволял. Предоставил воспитание матери. Все тащил в семью, стремился обеспечить детей домом, образованием и приличной работой, чтобы каждый получил старт достойной жизни. И что в итоге? Наколки, наркотики, п*дерасня. Ниже падать некуда. Дальше только тюрьма. Очень хочется задать вопрос по поводу актуальности ассоциативного ряда, ибо связи лично я не вижу никакой. — На зоне полный сервис: и наколки бьют, и в ж*пу трахают, — заканчивает папа. Да, вот теперь почти логично. Но какого черта? Я вспоминаю о терпеливом слушателе наверху и понимаю, что обязан ответить, а не сливаться, бояться и поддакивать. Жаль, говорить сложно. Но попытаюсь, он как раз отвел взгляд в сторону: — Пап, я взрослый и имею право жить так, как хочу, — хрипло шепчу я, в животе будто застрял огромный булыжник и рвет все внутри. Абсолютно безумный взгляд отца, он хватает меня руками за шею, прижимает к стене. Ударяюсь головой. — Кто дал тебе это право, тварь? Я. Пытался сделать из тебя человека, но ты всегда поступал по-своему. Мне назло. Ты никогда не уважал родителей, не берег мать, которая переживала каждую твою гулянку. Лучше бы тебя где-нибудь зарезали твои дружки-наркоманы. Наверное, бесполезно говорить, что среди моих хороших знакомых очевидных для меня наркоманов нет. Вообще лучше молчать. Любой ответ заранее неверен. — Мне даже прикасаться к тебе отвратительно, мразь, но я даю последний шанс: скажи, что с гомосятиной ты завязываешь. Посмотри на своего брата: он всегда рядом, работает, не шляется, встретил чудесную девушку, отцом скоро станет. Домашний унылый ботаник Дениска — человек без собственного мнения. Бесхребетная мямля, но отец при любом удобном случае приводит его в пример. Он пока не сжимает мою шею, но большими пальцами давит на кадык, это нестерпимо больно. И продолжает нажимать. — Шанс на что? — пытаюсь прохрипеть я, не собирается же он меня душить. — На жизнь… приличного и уважаемого человека. Или предпочитаешь сдохнуть в подворотне с бомжами? Давление усиливается, я обхватываю ладонями его запястья, постоянно хочется сглатывать, но не получается, сказать что-либо я не в силах, воздуха не хватает, и каждая попытка вдоха приносит только боль. Я смотрю ему в глаза, видя только животную ненависть и желание уничтожить. Нет, я не верю, что он способен на подобное. — А где ты, говномес, жить будешь? У тебя нет ничего, в институт я тебя устраивал, шеф твой — мой хороший знакомый, квартира и машина куплены на мои и Марго деньги. А знаешь, кому это всё принадлежит? Нашему старшему сыну Димитрию, который обещал мне жениться в этом году, а не лживой п*дерастичной падали. И от твоего ответа сейчас зависит, будет ли снова у меня сын, пока я добрый и готовый принять обратно. В противном случае — убирайся из этой квартиры, из города, из нашей семьи. Навсегда. Мне наплевать, где ты будешь жить. Работать в Питере на приличной должности я тебе не позволю. Ты знаешь, у меня везде связи, я создам такие условия, что должность уборщика туалетов в Макдональдсе станет пределом твоих мечтаний. И скоро ты сдохнешь на улице от голода и холода. Так какой путь выбираешь? «Сейчас бы диктофон был кстати». Он почти перекрыл мне кислород, сил у него хватит на пятерых, а меня знобит, и я едва стою на ногах. Говорить по-прежнему не могу, хотя бы ослабил хватку для имитации конструктивного диалога. Но Алекс только ждет, все тот же камень, раздирающий живот, горящая щека, губа с кровью, цепкие руки на горле и его тяжелый взгляд. — Отвечай немедленно, хуже будет! — кричит он. — Отпустите Диму, — N беззвучно спускается с лестницы, боковым зрением в полумраке, я замечаю, что в его руках что-то блестит. Нож? Откуда? Папа инстинктивно ослабляет хватку и оборачивается: — А это что за Робин Гуд? Силуэт N в черных джинсах и аналогичного цвета майке, едва выхватываемый светом, вселяет ужас даже мне. Три шага вниз. Лицо не выражает ничего, но глаза… Могу поклясться Здравым Смыслом, впервые они не синие, а скорей цвета мокрого асфальта. Почти черные. Данное явление списываю на свой шок, возможные галлюцинации и плохое освещение. Только сейчас я хорошо различаю в правой руке N свой макетный нож, который храню в нижнем ящике комода и использовал раньше для обработки деталей из пенопласта. Удивительно, что он смог его найти. Отцу N называет свое ФИО полностью. — Ужель та самая голубая Николь? — спрашивает Алекс ухмыляясь. — Та самая… Алексей Данилович, сделайте шаг назад, — холодный, почти приказной тон N. — Иначе что? Поцарапаешь меня этой штучкой? — папа кивает на макетник. — Можно воткнуть в сонную артерию, в глаз, в печень. В сердце. Да, какая мне разница, это для вас, — N разворачивает нож рукояткой к отцу, но тот пока опасается его брать, чувствуя подвох. — Отойдите от Димы, он ни в чем не виноват. — Николь, что за цирк? — Берите, берите. Это я соблазнил вашего сына, влюбил в себя, отвадил от правильной жизни и готов понести наказание по всей строгости. Папа хватает нож. Чувствую внезапный прилив сил и страха за N. — Твои родители в курсе, чем ты занимаешься? — Я сирота с шести лет. — Тогда не удивительно, что без должного воспитания ты стал таким. — Вы абсолютно правы, и я заслуживаю смерти. Я потихоньку обретаю способность снова дышать, и свято верю, что мой парень не спятил на нервной почве, а все это шоу лишь часть гениального, однако пока мне неведанного, плана. Но его я на растерзание отцу без боя не отдам. — Теперь на нем ваши отпечатки, — улыбаясь уголком рта, замечает N, — да, у нас с Димой регулярный и потрясающий секс, даже сегодня был, вот прям на том диванчике, что за вашей спиной. Папа считывает его, но тоже не может понять. Из ноздрей скоро повалит дым с элементами пламени. — Заткнись, вонючий п*дик! — злится Алекс. Я вытираю губу, N замечает кровь и начинает нервничать. Звонит домашний телефон. Все трое замираем, будто нас могут услышать. Трубка затихает, и теперь соловьиная трель раздается из области пояса отца. — Чего же вы ждете? Тянете! Супруга переживает. Каждый гей должен умереть, ибо серая гетеромасса считает, что это как-то неправильно, но объяснить почему — не может. Смелей! Он вызвал огонь на себя, кажется, что папа обо мне уже забыл, сжимает сталь и двигается в сторону N. Оцениваю состояние — сильно я не смогу ударить, но хоть как-нибудь постараюсь, если он приблизится на полметра к любимому. — Только вот уголовное наказание за гомосексуализм отменили в 1996-м, а за тяжкие телесные оставили. Особенно с летальным исходом карается. Алексей Данилович Карельский — уважаемый в Питере человек, я даже в интернете про вас читал. Как считаете, хватит связей отмазаться от убийства? Бить не советую — малоэффективно, да и опыт большой имеется. Я неисправим, моя ориентация тоже. Лучше сразу смерть. А завтра во всех газетах на первых полосах большими русскими буквами: «Известный бизнесмен Петербурга в центре города зарезал любовника своего сына», и фотографии ваши в профиль и анфас. Прощайте, автосалоны и подчиненные, привет, сокамерники. Вы такой фееричный закат карьеры для себя планировали, да? — Замолчи, клоун, чего ты хочешь? Денег? — Нет, зачем? У меня есть нечто более ценное, — взгляд в мою сторону, под которым я сползаю по стене на пол, — а вы молитесь, чтобы с Димой всё было хорошо. — Щенок, ты мне угрожаешь? — победоносно фыркает отец. — Нет, но Марго — чудесная женщина, у меня есть ее личный сотовый. Вы же не хотите испытать на себе праведный гнев матери? Она вам как доктор популярно объяснит, что душить детей — нехорошо. — Чего ты хочешь? — повторяет папа. — Поезжайте домой на такси, обнимите супругу и убедительно скажите ей, что вы с Димой всё обсудили и претензий не имеете. Ну, или пырните меня уже этим ножичком или каким еще, вариантов я вам накидал, поздно уже, спать пора, хорош сиськи мять. Решайте скорей, или мне лучше сразу вызвать милицию и сообщить о покушении? — N кивает на мой мобильник. Алекс презрительно смотрит на N, на меня, сидящего на полу, на диван. На сотовом набирает номер и называет мой адрес. Повернувшись к нам спиной, идет к двери, но оборачивается напоследок: — Я еще вернусь! — объявляет с желчью, это не угроза, это анонс. N закрывает за ним дверь. На кухне звонит телефон, я не могу встать. Он подает мне трубку, сейчас замечаю, что его руки трясутся. Марго что-то громко и неразборчиво тараторит. Отвечаю, сконцентрировав силы: — Мам, все нормально, успокойся, нет, ехать не нужно, что значит «десять километров уже»? Разворачивайся… пожалуйста — голос выдает, что я не совсем в порядке. — Дай трубку N, — отчеканивает она. Выполняю просьбу: — Да, мамуль? — N оценивает меня взглядом, — Ну… жить будет. Нет, я с ним разговаривал. Не сильно, уехал на такси… Вот зачем ты звонишь за рулем? Это опасно. Спокойной ночи. Целую. Да. Всё. Нормально. N падает рядом со мной, дрожит и стучит зубами: — Какой же он трудный и упрямый… Ты как? Скорую вызовем? — Нет, не нужно, вроде отпускает, — действительно легче и спокойнее, а вот N трясет, — милый, у тебя стальные яйца. — Да ну нах*й. Это игра на публику. Противнику никогда нельзя показывать страх. Выдохнув, N снова встает, отправляется к холодильнику и возвращается с пачкой замороженного фарша и бутылкой вермута. — Это на живот положи, дай я тебе рану обработаю, — льет мне на губу Сinzano. — Надо купить перекись и йод. Я делаю большой глоток из горлышка бутылки. Губы щиплет. — Только корвалол есть, — протягиваю ему бутылку, — будешь? — Нет… вот капелек можно. — В ящике стола. N готовит нам два стакана с успокоительным. — По 50 норм? — Откуда мне знать? Наверное. — У меня есть тост. За здоровье твоей и теперь уже моей мамуленьки! — Да, но отец жизни нам здесь не даст. Просто знай. Он кивает. Выпиваем, резко начинает клонить в сон. Он помогает мне подняться, и вместе мы дружно взбираемся по лестнице. N снимает с меня парадную рубашку, забрызганную кровью, осматривает брюшную полость. — Всё же, я бы вызвал скорую. — Не, палевно слишком, спросят, откуда травма, не на тебя же валить. До утра как-нибудь доживу — дальше проще будет. Осторожно укладывает меня в постель, фарш решаем пока оставить: — N, ну, признайся, что ты совсем не боялся. — Очень боялся… не успеть… Если захочешь накатать заяву, дам показания. Я слышал и видел всё с лестницы. — Отец всё же… Блин, не успокоится, ты его очень разозлил. Как ты придумал такую комбинацию? — Чистый экспромт. Ладно, давай спать. — Татуху-то покажешь? — вспоминаю про сеанс. — Завтра… Всё завтра… Я засыпаю мгновенно, но глубокой ночью просыпаюсь от холода, живот ноет, шея и затылок немного болят, N рядом нет. «Как же задолбала его привычка бросать меня в ночи». Спускаюсь вниз. На диване, свернувшись в позе эмбриона, он беззвучно рыдает в подлокотник. Настоящая истерика. — Родной, ты чего? — Ничего… ты должен спать, зачем пришел? — Вот… проснулся. — Уходи. — Пошли вместе. — Дим… прости меня, пожалуйста, я вообще не крут, не было бы меня, все у тебя было бы хорошо. Теперь такие проблемы… — Ты опять? Угомонись, проехали. Ты уже есть, и я тебя люблю, смирись. — Он же мог тебя убить, — новый шквал рыданий, — из-за меня. — Не думаю, это воспитательный прием такой — надавить, уничтожить, растоптать, как он привык в бизнесе. Не всем быть великими дипломатами. Зато вопрос с переездом сам собой решился. Ищи в этом положительные моменты. На минуту N затихает и садится прямо со стеклянным взглядом: — Сегодня я понял, что способен убить человека — это тоже положительный момент? — Возможно, — я рад, что он перестал рыдать. — И я бы убил, если бы вместо твоего отца и любимого мужа Марго оказался левый чувак. — Вот не стоит, ты сам говорил о последствиях. Пойдем, дорогой, я очень тобой горжусь. Наверху я крепко, насколько позволяет моё состояние, обнимаю его в постели, чтобы N уже никуда не ускользнул. Проснувшись следующим утром, ощущаю, что состояние моё скорей удовлетворительное, чем ужасное. Живот почти не болит, но я остро нуждаюсь в положительных эмоциях. N мирно спит на соседней подушке. Пару раз в минуту его дыхание похоже на всхлипывания, не думаю, что сон приятный. Я не бужу любимого, а спускаюсь и выхожу на балкон, планируя сегодняшний день. Черный Lexus отца, припаркованный у парадной, незамедлительно подкидывает мозгу свежую идейку: «Из дома нужно срочно валить. Завтра рабочий день, папа обязательно заберет машину. Может зайти. Не готов я ко второму действию». Ладно я, за N страшно. Очень не хочу, чтобы они снова увиделись. Мне ночной истерики хватило. Кто бы мог подумать, что мой мужчина столь расчетливый и хладнокровный снаружи может оказаться таким ранимым внутри. Вывод: N нуждается в позитиве гораздо больше меня. И нет, требуется не спокойный и романтичный день вдвоем, а как минимум Бразильский Карнавал, чтобы забыть весь вчерашний кошмар и перебить ужас. Показать ему город? Так он его видел зимой. Хотя летний Питер выгодно отличается от зимнего. Какие еще предложения? Сходить куда-то вдвоем? Лучше, если мы будем с кем-то еще, дабы ненароком не вернуться к обсуждению вчерашней сцены. «Бедный мой мальчик, как он должно быть испугался. За меня, за себя… за нас». Маме звонить неловко, она вчера тоже много нервничала. К тому же говорила, что уедет с утра на какой-то семинар. Лизу видеть не хочу. Друзья? Нет, они ничего о нас не знают, и на втором предложении начнут расспрашивать про личную жизнь. Уйти от ответа не получится. Врать не буду. Как они отреагируют на правду — не знаю. Негатива не хочу. Не готов сегодня к новым камин-аутам совершенно. Даже если все примут, обрадуются и пожелают нам сотни лет счастливой совместной жизни. Просто не готов. Стою, перебираю варианты, вдыхая влажный воздух. Погода отличная, вода канала блестит на солнце. Город манит меня, очень хочется просто гулять весь день, держа его за руку, ни о чем не думать, но ведь не получится. «Скоро уедем, навсегда. Как ты мог отнять у меня столь ценное? Почему я должен покидать место, которое люблю всей душой. Я тут родился. Нельзя лишать человека родины. Никто не имеет на это права». Вздыхаю. А что произойдет, если мы останемся? Он видел N, видел нож. Он не даст нам жизни. Это действительно опасно для него. Меня максимум изобьют в подъезде, свяжут, привезут куда-нибудь и заставят подписать бумагу, где я отказываюсь от квартиры, семьи и прочих благ. Никогда не верил, но лет десять назад ходили слухи, что папа уже делал что-то подобное. Чем я сейчас для него лучше какого-нибудь бедняги, взявшего в долг у него большую сумму денег и не имеющего возможности ее вернуть? Ладно я… N… Даже не хочу думать, что он может сделать с ним. Кошмар. Не готов уехать, не могу остаться. Оказывается, у меня здесь никого нет. Опять жаловаться маме? Да сколько можно, она уже настрадалась. Ей сложно принять чью-то сторону, и даже если она будет всем сердцем за меня, не пойдет против Алекса. Сажусь на деревянный пол балкона и начинаю ковыряться в телефоне, перебирая список контактов. Из череды темно-серых букв на желто-зеленом экране глаз выхватывает имя, которое заставляет меня улыбнуться: «Да, этого человека можно познакомить с любимым. Только бы она ответила». Гудки: — Алло… — Катрин, привет. Узнала? — Нет, новый телефон, но голос знакомый… — она молчит несколько секунд, — Мой дорогой жених Димка? — Умница, чем занята этим прекрасным воскресным днём? Хотел тебя увидеть. — Ой, а ты в городе? — Да, готов приехать, куда скажешь, только именно сегодня. — Я бы с радостью, но обещала любимой романтический ужин в нашем ресторанчике. Она не очень любит мужчин. Уверена, что каждый мечтает меня увести, — звонко хохочет в трубку. — Может, на следующих выходных? Или в будни, вот в среду я свободна вечером. — Нет, дорогая, в среду я уеду и уже, возможно, не вернусь, — бодрый настрой моего голоса предательски ползет вниз. — Что-то случилось? Как ты вообще? — беспокоится Катя. — Ну… да, но я не хочу об этом говорить, жаль, что ты не можешь. Я в порядке. Тогда устрою своему мужчине обзорную экскурсию по городу до глубокой ночи, а лучше до завтра. — Подожди, — оживляется девушка. — Ты приехал с ним? Со своим инопланетянином? — А я не сказал? Да, он со мной, спит наверху. Как проснется, буду всячески развлекать, чтоб не скучал. — Слушай, ну это меняет дело. Предлагаю двойное свидание. И, черт, я должна его увидеть. Мы же с одной планеты. — А твоя подруга как отреагирует? — Переживет. Вы же пара, — она говорит это с таким достоинством, что я невольно выпрямляюсь, — давай в семь, у меня сейчас выезд на объект, мы кафе оформляем к юбилею, а вечером я свободна. Подходит? — Отлично! Записываю адрес заведения и собираюсь прощаться. — Дим, — тормозит она меня, — один вопрос, пока мы вроде как наедине. — Слушаю! — Ты не пожалел о своем решении поехать к нему? Ты счастлив? — Эм, знаешь, это два вопроса, и ответы немного отличаются, но да, с ним я чувствую себя счастливым. — Теперь я спокойна, спасибо, до встречи. Вот и компания на вечер нашлась и довольно приятная. Даже не придется притворяться друзьями. Идеально. Иду на кухню, по пути рассматриваю свою физиономию в зеркале. «Шрамы украшают мужчину? Увечья и травмы тоже? Кто придумал этот бред?» Хотя отмечаю, что выгляжу вполне неплохо — брутальней обычного. Готовлю кофе, горячие бутерброды, иду с подносом к N. — Доброе утро, любовь моя. Скоро полдень, просыпайся, завтрак готов. Блондин хмурится, приподнимаясь в кровати: — Как ты себя чувствуешь? — тот самый низкий нелегальный голос. Люблю, когда он с утра им разговаривает. — Лучше всех! — улыбаюсь я. — Убедительно… а теперь честно. — Всё в порядке, видишь — живой. Но из дома надо уехать в самое ближайшее время. Папенька выспится и вернется за машиной. Погуляем где-нибудь… далеко. N минуту молча жует хлеб с колбасой, потом продолжает: — Знаешь, я понимаю мысли твоего впечатлительного родителя, но не понимаю действий. Ты его давно знаешь, что скажешь: он оставит тебя в покое? — Родной, я уже всё сказал, кушаем и валим от греха подальше. Тебе мало вчерашнего перформанса? — Много, — вздыхает блондин, — черт, как-то всё паршиво складывается. — Нормально… — вот успокаивать его у меня получается лучше, чем что-то доказывать себе. — Просто будем жить у тебя, как ты изначально и хотел. — А ты нет. Это неправильно. Его не должна еб*ть твоя личная жизнь. — И тем не менее… — А пробежка? — По городу побегаешь. Нельзя терять времени. Собираемся и через двадцать минут выходим на улицу к каналу Грибоедова. «Таскаться шесть часов, чтобы к вечеру валиться с ног? Ну уж нет». Мне приходит в голову шальная, но гениальная идея, посреди улицы хватаю блондина за руку и утягиваю в переулок между домами. — Дим, ты чего? — Маршрут поменялся, тут рядом. Через сто метров подходим к моему гаражу, открываю — он большой и почти пустой, не люблю лишний хлам. У стены сиротливо стоит моя черная Yamaha. — Вот, N, знакомься, моя большая любовь, мы были вместе до тебя семь лет. Я хочу, чтобы вы подружились. Он молча пялится на мотоцикл пару минут: — Неа… Без меня. — Дорогой, нам нужен адреналин и положительные эмоции, давай, — выкатываю байк и надеваю шлем, бросаю ему второй. — Почему я должен это делать? — Не должен, но ты же меня любишь? Со вселенским скепсисом на лице N занимает место за мной. Чувствуя его слишком близко, я завожусь и одновременно даю газу. С набережной по Садовой мы пересекли Невский и, минуя Мойку, добрались до Летнего сада. Ели там ванильное мороженое. Далее по Троицкому мосту рванули к Музею Артиллерии. Никогда бы не догадался, что любимый тащится от военной техники. Через Биржевой мост проехали к Стрелке Васильевского острова. N захотел в Кунсткамеру. Выстояли очередь, чтобы после прогулки в парке, мороженого и танков смотреть на законсервированных в формалине младенцев с генетическими отклонениями. Очень логичное завершение. Видеоряд его не смущал, а после возлюбленный попросился к «морю». Пересекая остров, мы заехали по дороге еще в пару музеев, и в итоге сидели у самой воды, жевали шаверму, а я рассказывал про Кронштадт. — Дим, ты потрясающий, — сказал N очень серьезно, прозвучало как претензия. — Неа, это ты у меня инопланетянин, я бы сам такой маршрут даже в бреду не придумал. — Тут так хорошо, спокойно. — Тебе понравилось? — Да, всё это прекрасно, только… не имеет смысла, если ты уедешь со мной. — Имеет и всегда будет, — вот умеет же гад всё настроение одной фразой испортить. Я встаю, — пойдем, еще в одно место успеть нужно, не хочу, чтобы девочки нас ждали. — Девочки? — удивляется он. — Да, познакомлю тебя кое с кем. Мы вернулись в центр. Он снова прижимался ко мне, и на шее ощущалось его дыхание. Не знаю как N, но от такой концентрации чувств я кайфовал, как от самого искрометного секса. На месте меня позабавило, что любимый ресторанчик Катрин оказался на Московском проспекте, всего в нескольких метрах от моей Альма-Матер. — N, а это мой универ. — Красивый и… огромный. — Да, большой, столько всего связано… — почему-то вспоминаю не учебу, которую обожал и жадно впитывал каждую лекцию по специальности, а тусовки и своих девушек. Все были как под копирку. Женственные формы, среднее телосложение, рост в районе 170-175 см, обязательно длинные волосы, грудь не меньше «троечки», симпатичные, но незапоминающиеся лица и как результат — похожий секс. Снова удивляюсь, как это меня перемкнуло на человека, который оказался «вне системы». Ни единого попадания. Почему парень? Почему именно он? Никогда я не узнаю ответа на этот вопрос. И расплывчатой формулировки о моей бисексуальности тут явно недостаточно. Мы нашли парковку и уже пешие двинулись к ресторану. На часах было 18:30. — Отлично, вовремя, — констатирую я. — Так кто будет? — Моя невеста-лесбиянка со своей девушкой. N смеется, а мой мозг снова выдает картинки вчерашнего вечера. «Впечатлений маловато, напиться бы, да куда мне». — N, давай поиграем в нашу любимую игру. Я знаю, что Катрин красивая и стройная девушка, в последний раз ее волосы были длинными и русыми, у нее голубые глаза и она очень женственна, как думаешь, ее любимая выглядит так же? — Дим, я не собираюсь фантазировать о лесбиянках, я даже примерно не представляю, чем они в постели занимаются, но я всегда за контраст. Поэтому пусть вторая будет лысым качком. — Как ты категоричен, а мне бы хотелось не менее длинноволосую роскошную изящную блондиночку. — Ты сейчас своими сексуальными фантазиями делишься? — недобрым взглядом окидывает меня N, приподнимая бровь, благо, я не успеваю ему ответить, так как вижу на входе Катрин. Как всегда улыбчивую и сияющую. Приветствуя девушку, мы с блондином синхронно поднимаемся. — Добрый вечер, мужчины, — начинает официально она, — прошу простить, Стеша звонила, подъедет минут через десять, — я целую ее в щеку, она обнимает меня и тоже целует, но N ей явно интереснее меня. — А Вы тот самый марсианин? Рада наконец-то познакомиться, — она подает N руку, которую тот галантно целует, — много о Вас слышала. Вот сейчас мне становится стыдно за изложение подробностей моей интимной жизни. Кто бы мог подумать, что Катрин с N когда-нибудь встретятся. — Марсианин, — соглашается N, — хотя величественный Юпитер всегда занимал меня больше. — Да там, всё рядом, четвертая или пятая от Солнца, не суть, зато соседи, — очень буднично произносит Катя, словно встретила соседа этажом выше. Когда мы уселись и сделали заказ, Катрин смотрит в сторону входа и машет рукой. Я напрягаюсь: к нашему столику приближался довольно плотный короткостриженый рыжеватый парень в темно-синих джинсах, клетчатой рубашке, кожаной куртке и с массивной сумкой через плечо. В левом ухе массивное кольцо. — Здравствуйте, — произносит «парень» твердой интонацией, но очень женским голосом, и по очереди протягивает руку мне и N. — Можете называть меня Стэпом. N с интересом рассматривает объект, но обращаться к нему хоть как-то пока не решается. — Ой, у меня идея, — пытается разрядить обстановку Катрин, — давайте я сяду с Димой, а напротив N и Стеша. Предложение Стешей принято с негодованием. Спутницу Кати для себя я мысленно окрестил «Степаном» и стараюсь прикинуть, как отреагирует девушка, если в какой-то момент я не нарочно обращусь к ней в мужском роде. А еще строю догадки о полном имени. «Неужели в XXI-м веке в центре Питера можно запросто встретить живую Степаниду?» — не унимается моя творческая фантазия. Я смотрел на блондина, потом переводил взгляд на Стэпа, пытаясь определить, кто из них больше похож на парня. Объективно в мужественности мой парень немного уступал девушке Кати. И даже легкая щетина ему не помогала. На удивление двойное свидание вышло довольно душевным. N со Стэпом дважды выходили вместе на перекур и к концу вечера совсем сдружились, обсуждая какую-то компьютерную программу для обработки фотографий. Кроме этого мы говорили о последних питерских новостях, проектах Катрин, учебе N, моей работе и причине по которой я вынужден уехать из города. Оптимистичная Катя подбадривала, напоминая, что ее отец тоже сразу не принял, и якобы мой «скоро остынет». Стеша оказалась вполне милой девушкой, да к тому же устроила нам с N мини-фотосессию на свою профессиональную зеркалку, которую она принесла в той самой сумке. Расставаться не хотелось. Скрепя сердца, мы отпустили девушек почти в 11 вечера, так как обеим завтра нужно было работать, а сами выдвинулись с N в сторону Садовой. Завозя байк в гараж, я даже не представлял, когда увижу его в следующий раз. — Слушай, а дивный получился вечерок. Я по ходу разжился новым кентухой под псевдонимом «СТЕПАНИДА», — изобразил N ладонями величину имени в воздухе. — Жаль ни у кого не оказалось метрового радужного флага, я бы его прям в столешницу воткнул. Спонтанная ЛГБТ-сходка в центре Питера. Феерично. — Я рад, что ты отдохнул, — а вот меня терзали какие-то предательские мысли, что вдруг когда-нибудь я так же внезапно, неожиданно для себя, влюблюсь в девушку. Я же ничего не могу знать наверняка. Вот про N бы ни за что не поверил. — А ты, кстати, можешь жениться на Катюхе, она клёвая, — вдруг предложил N, — успокоишь душу папеньки, вернешься в город. — Да щаз! Избавиться от меня хочешь? — Просто варианты перебираю. — Вот и остановись. В споре «надо ли мне жениться?» жутко уставшие мы добрели до моей парадной. Черного Лексуса у дома уже не было.Степанида
17 июня 2017 г. в 20:53