Я тебя сохраню, как последний патрон. Каскадерам любви не положен дублер, ты знай. ©
Колеса отсчитывают равные интервалы от покинутого Питера. Летим в неизвестность. Вагон достаточно уютный, мы только одни, но… N, не моргая, вглядывается сквозь стекло в густую тьму ночи, хотя, скорее всего, видит только свое отражение. До меня ему нет дела. — Почему спать не ложишься? — робко нарушаю раздражающую тишину. — Не хочу, — прохладный тон. — Злишься? — Нет. — Обижаешься? — Нет. Я общаюсь с его затылком. Судя по текущей обстановке, на «любовь под стук колес» в ближайшее тысячелетие рассчитывать не приходится. «Вот тебе и спальный вагон, Димочка! Обломись!» Продолжаю осуществлять подкоп с разных сторон: — Поговорим? — Не хочу! Блиц-опрос окончен — результата нет. Последняя попытка: — N, ну, хватит, пожалуйста, я уже много раз извинился… Молчание. Наказывает, есть за что. Зачем его упирающегося стаскивал со второго этажа? Снова кричал и остервенело запихивал в чемодан все попадавшееся в зону досягаемости? Орал, что я больше не желаю его слышать… Силой сажал его в такси. Чтобы что? Мои слова относились к конкретной ситуации, к счастью, уже пройденной, но я не хотел платить такую цену. Теперь мы не разговариваем? Он нужен мне рядом. Только и всего. Я готов терпеть любые лишения, но… Мне требуются его эмоции. Мы оба устали. Надо подождать утра. Надеюсь, он оттает. Хотя дезориентирует то, что он не злой, N безразличен… К пейзажу за окном, к тому, что пора спать, ко всему происходящему в мире, и в первую очередь ко мне. Больно, но создается именно такое впечатление. «Дождаться рассвета! Денек выдался тяжелый. Я его слишком достал своими истериками, срывами и требованиями». Расстилаю постель и ложусь. Ворочаюсь больше часа, он всё так же сидит неподвижно и вглядывается в окно, уже при выключенном свете. Разве тут уснешь? Беру одеяло и иду к нему, обнимаю, кладу подбородок на плечо. Нулевая реакция. Целую его за ухом. — N, я спать не могу. Давай мириться? Он немного отстраняется от окна и позволяет положить голову на колени. Медленно проваливаюсь в вязкую черную бездну, обволакивающую уютом. Утро. Просыпаюсь на нем. Тот же взгляд — тотальное равнодушие и пустота. Вместо густого темно-синего за окном белый, голубой и зеленый — вот и все отличия. — Доброе утро! Любимый, ты спал? — я не хочу думать о том, что он просидел, не меняя позы, без малого восемь часов. В ответ «ага», похожее на долгий выдох. Сажусь и обнимаю его, губы дрожат, я сожалею и хочу хоть что-нибудь изменить к лучшему: — Ложись, я не буду тебе мешать. Поспи. Дергает плечом. — Ладно, а что хочешь на завтрак? — очень надеюсь, что кризис миновал, я излучаю мнимую радость. «Только бы поел, хоть фаршированного велоцираптора ему достану». N медленно переводит взгляд на меня. Смотрит, как на идиота. Ну и пусть, зато я получил эмоцию. — Сигарету, — с трудом встает, морщится, заметно, что все тело затекло. Мне стыдно, я стараюсь, но, кажется, делаю еще хуже. Обшаривает карманы ветровки, находит пачку. — Можно с тобой? — не знаю: наглость это сейчас или последняя попытка удержать то, что утекает сквозь пальцы, как песок. — Нет. — Пожалуйста, — мне страшно, понимаю, что мы в движущемся составе, но накатывает паника, будто уйдет и всё. — Нет, — повторяет N также равнодушно. — Тогда просто скажи, что вернешься. Еще один взгляд, демонстрирующий уверенность в моем слабоумии: — Всё в порядке, — выходит, успевая закрыть дверь, до очередной моей попытки открыть рот. «Мы возвращаемся вместе, как и планировали. Я буду работать там же, он будет учиться там же. Все счастливы. Разве можно желать большего? Почему перспективы не радуют? Ведь именно так выглядит гармоничная и безмятежная семейная жизнь. Чего это я до*бался?» Приходит через девять минут и снова утыкается в окно. — N, прости, я больше так не буду, — да уж, тянет на оправдание пятиклассника перед родителями, которых вызвали в школу, когда ненаглядный сыночка разбил футбольным мячом окно в учительской. Да и сразу он дал понять, что мои извинения ему никуда не уперлись. Молчание. — Ты меня еще любишь? — я уже не знаю, во что верю и на что надеюсь, но пусть будет ответ. Любой, а не созерцание березок за окном. Резкий взгляд. Будто услышал от меня оскорбление. Тяжелый вздох. Похоже, так и будем общаться взглядами и вздохами. Азбука N: два коротких вздоха — отрицание, один длинный — согласие. Надеюсь, не перепутал.***
Атмосфера арктического холода царила в нашем августовском купе до самого прибытия. Я просил прощения, признавался в любви, обещал, что всё будет замечательно. В лучшем случае получал нейтральное: «Успокойся, Дим, всё нормально». Я пытался отвлечься — ел, ходил по вагону, пил обжигающий ужасно сладкий чай, читал, рисовал его, а N просто сидел, смотрел в окно и иногда выходил курить. За всю дорогу он только выпил литровую бутылку воды. К еде не притронулся и спать не ложился. Дома N пошел в душ и, выйдя в полотенце, упал на нашу неразобранную кровать лицом вниз. Уснул мгновенно. Я укрыл его, разложил некоторые вещи, определился с одеждой на завтра, забрался в ванну с солью, источавшей аромат лаванды. Нет, меня она не успокоила. В халате, стараясь не шуметь, я пробрался в нашу спальню, включил светильник и, не чувствуя сонливости, любовался им пару часов. Родной и любимый спит на спине… Живой мертвец. Я должен радоваться, что мы вместе, благодарить Вселенную, которая дала мне сил на это решение, но, черт, я так скучаю по его улыбке. По его шуткам и озвученным мыслям. Будто моего мальчика похитили инопланетяне, заменив его трехмерной движущейся голограммой — так я не хочу. Мне нужен прежний N. Как вернуть его? Гладить кожу дорогого человека, вдыхать аромат, чувствовать подушечками пальцев мягкость светлых волос. Касаться бровей, прикрытых век, черных ресниц, носа, скул того, кого любишь сильнее всего сущего. Того, ради кого бросил все, прекрасно осознавая последствия. Осторожно поцеловать его в нижнюю губу приоткрытого рта. Наверное, каждый любящий мечтает о подобном, ведь не всем даже суждено жить вместе, а нам так повезло. Жаль, сейчас все это больше тяготит, чем радует. Нет отдачи. Я чувствую себя ненужным. Лишним. Смской пищит телефон: «Ваш счет заблокирован». Спасибо, папа. Проклятье «Да чтоб ты жил на одну зарплату!» вступило в силу.***
В пятницу утром я проснулся под трель мобильного, а N все еще спал рядом. Поцеловал в щеку, укрыл поплотнее, принял контрастный душ и попытался пожарить себе яичницу, не спалив квартиру. Почти удалось. Боязно его оставлять одного. Кто знает, что за мысли роятся в этой прекрасной марсианской головушке. Хочется написать записку, но, кроме очередных извинений, идей нет. На работе мне все неожиданно очень обрадовались. Аня с Мишкой, перебивая друг друга, делились впечатлениями, как они справились с вверенными полномочиями и даже провели несколько мелких и средних продаж. — Неплохо для конца сезона, правда, шеф? — закончив доклад, спрашивает Миха, а я снова отвлекся. — Угу, что? — похоже, меланхолия N заразна. Не объяснишь же человеку в двух словах, почему сейчас мне наплевать на достижения компании. Просматриваю отчет, всех благодарю за успешную работу и наконец-то закрываюсь в своем кабинете. Выдыхаю. Меня ждут десятки электронных писем, список клиентов для согласования и аж три собеседования на должность нового менеджера по продажам. Пару раз порываюсь позвонить N, но боюсь разбудить, и совершенно не знаю, что сказать. Я слушать хочу, а не говорить. Расплачиваясь за обед, нахожу в кармане листок Глеба с адресом несозданной почты. Возвращаюсь на рабочее место и, поколебавшись несколько минут, всё же даю ей жизни. «Это не измена, да и что я теряю? Он ведь так просил, неплохой парнишка, жаль будет, если встретит какого-нибудь напрочь отбитого мудака!» Появившаяся почта гармонично вливается в десяток открытых вкладок. Время собеседований: кандидаты, хоть и стараются получить эту должность, нужного впечатления, увы, не производят. Первой наш скромный офис посетила томная дама средних лет в цветастом платье до щиколоток. Умиротворяющим высоким голосом много рассказывала о том, как любит детей и говорящих кукол. — Нет, девушка, при всем уважении к вашему труду, торговля в магазине игрушек весомо отличается от продажи стеклопакетов. Да, принципы похожи, но мы ищем человека хотя бы из смежных областей. Вторым номером оказался восемнадцатилетний юноша-студент. — Вы же учитесь очно! Как вы планируете совмещать работу с учёбой? Здесь полная занятость! Какой курс? — Перешел на второй! — гордо отвечал интервьюируемый. — Я могу на занятия не ходить. — Вас же отчислят! — не мог успокоиться я. — Ну и что, работа важнее. Деньги нужны. — Мы отдаем предпочтение кандидатам с опытом продаж, или как минимум с перспективой получения высшего образования. Третьей, опоздав на двадцать минут, явилась пышногрудая особа в рваных джинсах и белой майке с глубоким вырезом. Она рассматривала интерьер кабинета и жевала жвачку, пока я созерцал ее отросшие у корней чернотой бледно-желтые волосы и облупившийся на ногтях розовый лак. — Сколько вам лет? — А сколько дадите? — острит девушка и вульгарно улыбается. — Где работали за последние пять лет? — На складе, — отмахивается она. — Конкретнее. Должность? — Слушайте, какая разница? Вам молодые и энерхичные нужны или хде? Вот я пришла! Не придирайтесь! — фрикативное «Гхэ», характерное для местных широт, окончательно меня добивает. Я даже теряюсь, не зная, как помягче ответить, что она категорически не подходит. — Чё, берете? Сколько платите? — Вы же продавать не умеете. — Я много чего умею, — подмигивает она мне, укладывая свой бюст на стол. Взору открывается портачная бабочка, явно когда-то битая струной и синими чернилами, а сейчас украшающая левую грудь соискательницы. — Спасибо за информацию, в случае положительного ответа, мы вам перезвоним. — Когда приступать? — оживляется мадмуазель и жует энергичнее, открывая рот. — Не «когда», а «если». Успехов вам! Она не понимает, что пора уходить, настойчивость не зря указана в «сильных сторонах» ее резюме. Пришлось провожать до лифта. С видом мученика возвращаюсь к кабинету. — Аннушка, — всегда так ее называю во время косяков, намекая на Булгаковскую тезку, — сделай мне очень крепкий кофе и скажи, где ты их находишь? — Какие звонят, таких и приглашаем, — обиженно бурчит верная помощница, — размытая формулировка «зарплата по результатам собеседования» мало кого привлекает. — Понимаю, мне нужно, чтобы они продавали, а не высиживали оклад, эти совсем никуда не годятся. — А я говорила: давайте N возьмем, он бы справился, — язвит Аня. При упоминании любимого я непроизвольно пуляю в секретаршу испуганно-гневный взгляд, отчего та вжимается в спинку рабочего кресла. Не ответив, разворачиваюсь и скрываюсь за дверью своего кабинета. Я же стараюсь работать, отвлекаться, не думать о нем постоянно, но все будто сговорились. И, да, я сам знаю, что N легко бы справился с этой должностью, даже несмотря на загруженность в вузе. Собираясь домой, замечаю мелькающее новое сообщение в почте. Глеб на трех абзацах расписал благодарность за выполнение его просьбы. Далее гордится моим решением уехать вслед за любимым. Чувствую себя скорее героем, спасшим при пожаре котенка, нежели человеком, потратившим пару минут на создание новой почты. Пробегаю глазами тезисное упоминание деталей нашей последней встречи, пожелания успешного завершения лета и гармонии в семье. Поражаюсь красоте слога, присутствию красных строк и абсолютной грамотности послания с подписью. Фамилия у него занятная — Кутузов. Оставляю письмо без ответа, как и договаривались. В нем даже вопросов нет, поэтому совесть моя чиста. В пути задумываюсь: «Что же под „семьей“ подразумевал Глеб: N, родителей и брата или вообще всех родных мне людей?» Дома милого не застаю, зато нахожу еще теплый, вкуснейший плов и овощной салат. «Готовит — это хорошо, значит, скоро будет в норме. Наверное». Я не успеваю доесть ужин, когда N возвращается с объемной сумкой. — Прости, сел без тебя. Равнодушно пожимает плечами. Мое настроение падает на дно Марианской впадины. — Очень вкусно! Ты будешь? — Не хочу, — тот же холодный тон. — А что там? — киваю на сумку, стараясь не показывать отчаяния — разговаривает же, надо держаться. — Учебники, — ни слова не добавляя, N удаляется в кабинет. «Эх, снова диалог не сложился. Точно, послезавтра же первое сентября. Будем учиться вместе. Интересно, в вузе он оживет? Неужели только я удостоился чести тотального игнора?» Больше N из кабинета не вылезал и присутствием меня своим не баловал, появился в комнате, когда я уже практически уснул.***
Обнимаю его со спины, чувствуя любимый запах его тела. Не реагирует, но и не отталкивает — хорошо, однако на большее не решаюсь. В памяти возникает фраза из песенки: «Меня не слышат — это минус, но и не гонят — это плюс!» Так и засыпаем вместе на нашей кровати. Я почти счастлив: во сне же он молчит, потому и выглядит всё привычно. Субботним утром меня будит аромат запеченного мяса. Иду на запах, в коридоре нотки усиливаются. На кухне N стоит у плиты. Овощное рагу тушится в сковороде. Молча висну на нем, как тем утром после первой нашей ночи, целую затылок и шею. — Чем сегодня займемся? — спрашиваю непринужденно и легко, всё отлично, я просто себя накрутил. — Буду читать и готовиться, — снова обламывает мне весь настрой. — Весь день? — прощупываю почву. — Да, у себя, — пробует из столовой ложки темно-оранжевую массу. — Уже готово. Приятного аппетита, — выскальзывает из рук. — А ты? — в крайней растерянности только и успеваю спросить я. — Не хочу. Сбегает. Не могу понять его поведения. Будто в нем что-то сломалось, инструкции у меня нет, а где сервис, не знаю. Два вопроса, которые меня остро волнуют: чем это лечить и как долго продлится? Страшно, если он таким и останется.***
Звонит мобильный, надеюсь, не по работе. Иначе всех уволю. Суббота — только наш с ним день. Во всяком случае так было со середины апреля и до этого момента. Марго: — Димуля, как добрались? Всё в порядке? Вчера не стала звонить, ты же был на работе. — Да, спасибо, мамуль, всё хорошо, — голос мой звучит недостаточно уверенно — мама замечает. — А как поживает мой средненький сыночек? — Прям с утра обложился книжками, настраивается на учебный год. Позвать? — такая возможность, Марго же наверняка его разговорит. — Не стоит мешать. Умница, тебе бы пример с него брать, — улыбается в трубку мама. — Обязательно возьму, мои занятия только в октябре начнутся. — Дим, — Марго становится серьезнее, — точно всё в порядке? Я не знаю, как ей объяснить, что происходит, знаю, что скорее всего это из-за папы, а мы втроем, не сговариваясь, решили в детали её не посвящать, поэтому приходится включать дурачка. Еще я боюсь, что мама будет переживать за N. — Да, мы живы, здоровы. Спасибо, что позвонила. — Я уже скучаю. Когда теперь увидимся? — мама грустнеет — моя командировка закончилась, и я остался здесь. — Можешь приехать к нам, места много, N будет рад, — хотя я сомневаюсь, что сейчас он хоть чему-то обрадуется. — Спасибо за приглашение, а вы в Питер? На Новый год? Или раньше? Я еще не думал про следующий Новый год, но идея определенно мне нравится: — Не буду обещать, да и папа против. Мам? — Что, Дим? — Как он? — Нормально. Вчера вечером за ужином втроем собрались. Без Лизы. Она на какую-то косметическую процедуру уехала. Алекс снова тему поднял, что нужно прекращать это «голубое вторжение» в семью. Неожиданно Денис подал голос: «Папа, если ты не отстанешь от Димки, скоро у тебя ни одного сына не будет. И внучки тоже!» Между ними завязалась перепалка. Я впервые видела Дениску таким, повышенным тоном он сказал, что ни один родитель не имеет никакого права мешать счастью совершеннолетних детей, пока его об этом лично не попросили. «Или ты меня теперь тоже уволишь и наследства лишишь? Давай! Так я после родов Лизку с ребенком в Европу увезу, у ее родителей какая-то недвижимость в Антверпене есть, чай не дадут с голоду умереть, а ты тут останешься и лет через десять-пятнадцать вспомнишь, что у тебя дети и внуки имеются, но уже будет поздно». Алекс в ответ только расширял глаза и что-то нечленораздельное бормотал. Потом Денис и вовсе уехал домой. Перегнул слегка, но спектакль мне понравился. А твой отец пришел к выводу, что «пусть там хоть сгниет, руки не подам, сам себя наказал». В общем, переводя на человеческий, думаю бояться вам нечего, но жить лучше подальше и на глаза временно не показываться. Чую я, оттает он. Не сразу, но привыкнет, с внучкой уже, вон, смирился и перед Лизой извинился. — Я в шоке! — честно сообщаю я. — Ничего особенного, твой отец крайне консервативен и вполне предсказуем. — Не, я про мелкого, — мой мямля-братец заткнул рот папаше, а я этого не видел — печаль. — Да, Денис изменился, это влияние Лизы, — пока только непонятно, в какую сторону. — Мам, оставь в покое молодых, она глупенькая, эмоциональная и беременная, а он ее обожает, пускай живут, — внезапно вспоминаю наш с Денисом уговор, не думал, что воплощение начнется так скоро, нужно соответствовать. — Да, но в ближайшее время любовью я к ней не воспылаю, увы. Пугает она меня. — А N тебя, стало быть, не пугает совсем? — Нет… В трубку молчу, а про себя думаю: «Это ты, мамуль, блондина с ножиком наготове не видела, вот где триллер». Она продолжает: — Ему любви не хватает, а к Лизе любовь и внимание со всех сторон течет в избытке. Избалованная она. — Подожди, как не хватает? — Плотно закрытый сосуд с амброзией внутри, покоящийся на дне океана несколько сотен лет. Ты смог его выловить, но пробку пока не вытащил, нужно время, силы, терпение и много любви. — Допустим, мам, а откуда инфа про амброзию? Может, там высохло всё напрочь и плесенью заросло? — Не всё, у тебя должно получиться, Дим, — успокаивает она меня, будто чувствуя, что происходит. Дабы не взболтнуть лишнего, пока она сама не начала расспрашивать, сворачиваю диалог и прощаюсь. Остаток субботы таскаю N в кабинет еду каждые три часа. Он не просит, но ест. Хоть какой-то предлог повзаимодействовать. Вспоминаю, как безумным сексом во время его сессии нарушили разом все Правила Кабинета «Не пить, не трахаться, не курить, людей, отличных от хозяина, не впускать». Сейчас даже стучусь, демонстрируя уважение к личному пространству партнера, которым совсем недавно так бесцеремонно пренебрёг. В один из визитов начинаю массировать ему плечи, прижимаясь к спине вплотную. Возбуждаюсь, N замечает и… Испепеляет меня синими молниями. Ухожу в спальню. Не помню, как уснул, его не дождался. Хронология событий воскресенья от субботы отличалась разве что бутербродами с докторской колбасой, так как мясо я на нервной почве все доел вечером. За пять месяцев проживания с N я научился тонко резать и поджаривать колбасу до нежной румяной корочки, не превращая ее в угли. Прогресс. «Всяко с голоду не помру, если бросит. Бросит?». На меня накатывает паника от грядущего расставания, и я во чтобы то ни стало, решаю вытащить его из дома: — N, погода хорошая, первый день осени, поехали вдоль набережной пару часов погуляем, свежий воздух нужен, ты странного цвета. Пива возьмем, поговорим. Сухой закон окончен, — да, сил и терпения у меня достаточно. «Гениально! Мне выпить нужно, а любимый под алкоголем такой общительный и любвеобильный — очаровашка». N закатывает глаза, потом снова устремляет их в монитор, вздыхает и, не поворачивая головы в мою сторону, наконец говорит: — Дим, погуляй один за нас двоих. Мне в универ завтра. Сварив нам кофе, я со своей кружкой выхожу на балкон, обдумывая дальнейший план «распечатывания» N. Конструктивных вариантов нет. Придется снова импровизировать.***
Вечером в постели для усыпления бдительности я притворился спящим, и, дождавшись, пока N уляжется, обнял его сзади, начал целовать в шею и водить языком вокруг сережки в ухе. — Дим… — только сдавлено выдал он. — Тебе не нравится? — Нравится, но… Не надо. — Почему? — вопрос беспокоит меня уже трое суток. Он только пожимает плечами. И тут на меня накатывает, я, продолжая переплетать под одеялом наши пальцы, выпаливаю: — Ты не разговариваешь, но мне выговориться не запретишь. N, мне страшно. Страшно до усрачки. Я тебя очень люблю. И эта любовь растет с каждым днем, я это физически чувствую. То есть, с каждым новым днем, что бы ты не делал, я люблю тебя больше, чем вчера. Наверняка однажды меня раздавит этой любовью, размажет по асфальту кровавые сопли, но пугает не это. Страшно, N, что дальше нет картинки. Я не понимаю, не могу представить жизни без тебя, ее просто не будет. Для суицида я слишком сыклив, несчастные случаи инсценирую неубедительно, поэтому скорее всего буду ждать кончины, не двигаясь, не употребляя пищу и, постепенно забывая, как дышать. N, я действительно не мыслю своей жизни без тебя, неужели за это следует меня наказывать? Разве я заслужил? Я всего лишь люблю тебя и хочу быть с тобой. С тобой, N, а не с твоей проекцией. И я вижу, что ты не ведешь себя так специально, хотя… Нет, мне хочется верить, что тебе тоже сложно как мне. Черт, N, что мне сделать, чтобы всё было как раньше? Понимаю, что больше не могу произнести ни слова, к горлу подкатил ком. Еще чуть-чуть и слезы выступят на глазах. «Надо остановиться, иначе разревусь как истеричная школьница. Выглядеть жалким не хочется. Утешать не станет». Удивляюсь, что в таком состоянии способен анализировать ситуацию и даже немного ею управлять. Перелезаю через него, чтобы лечь лицом к лицу. У него влажные ресницы. Глажу по щеке, целую. Обнимаю и прижимаю к себе, насколько хватает сил — до хруста. Смотрим друг на друга, играя в «Молчанку»: — Что мне нужно сделать сейчас? Пожалуйста, скажи, — сдаюсь я. — Подождать, — еле слышно отвечает N и поворачивается на спину. Кладу голову ему на грудь, чувствую ладонь в волосах, левая нога занимает место между его ног. Засыпаю под стук родного сердца.***
Второе сентября. Понедельник. Проспал, но проснулся первым. Телефон N звуков точно не подавал, я бы услышал, поэтому будить его не стал. Однако очередной завтрак в гордом одиночестве есть не хотелось вовсе. Решил перекусить у работы. На улице идет дождь, всё слегка бесит и жутко хочется домой. Увидев меня у лифта с шавермой, Аня наклоняет голову вбок и хмурится: — Вам бы жениться, Димитрий Алексеевич. Едите всякую дрянь. Нельзя так. — Аннушка, душа моя, безмерно ценю твою внимательность и заботу, особенно в рабочих моментах, но отсутствие обручального кольца вовсе не означает отсутствия отношений. Кормят меня отлично, просто… Не сегодня. А будешь невест искать или другими способами вторгаться в личную жизнь, оставлю без квартальной премии. Прозрачно изъясняюсь? Аня не ожидала подобного пассажа, поэтому спешит ретироваться на рабочее место, лишь помахав с безопасного расстояния блистером «Фестала», припасенного ею «на всякий пожарный случай». Да, за выходные у меня образовался дефицит вербального общения, и я решил его ликвидировать при помощи секретарши. Нет желания общаться с кем-то незнакомым лично. Зато телефонные звонки и письма льются рекой. Благо, собеседований не назначили, а Мишка сказал, что какую-то свою дальнюю родственницу приведет «попробоваться на продажника». Я предупредил, что поблажек не будет, история с Антоном в памяти свежа, поэтому, в случае чего нагоняй получат вместе с сестрицей. Он понимающе кивнул. Помимо рабочей корреспонденции получил новое письмо от Глеба, датированное 01.09.2002. На этот раз оно было коротким, он поздравляет меня с приходом осени, желает повышения прибыли фирме и обещает писать не чаще раза в неделю, чтобы не докучать мне своими глупостями. Послание заканчивается словами: «Надеюсь, у тебя всё хорошо, и ты счастлив». Промедитировав две минуты, понимаю, что «счастьем» мое текущее состояние назвать никак нельзя.***
Приезжаю с работы в начале седьмого и жду N дома после первого дня учебы. «Надеюсь, университет его немного взбодрит, и он станет разговорчивее». Восемь вечера его нет. В трубке длинные гудки. Рано волноваться. Мальчик встретил старых друзей, учился, много впечатлений от возвращения в вуз. Понимаю. Девять. Звоню снова — не отвечает. Надеюсь, что всё в порядке, но мог бы предупредить, а еще я бы с радостью его забрал, знать бы откуда. Десять. Да, время детское, но мне завтра на работу, а ему на учёбу, за окном темнеет. Гудки в мобильном и sms без ответа нервируют. «N, милый, будь хорошим, благоразумным мальчиком. Вернись, я всё прощу!» Машинально тру тату на запястье, кожа вокруг «N» становится красной. «Хоть бы на ночь пришел. Кому позвонить? Я никого не знаю из его одногруппников — серьезное упущение. Только Феликса, который на строительном, а если они вместе? Черт! Что за тяжелые мысли на ночь глядя?» Злюсь. «Он вообще в курсе, что я могу переживать? С ним же всё в порядке?» Время тянется, телефоны домашний и мобильный безмолвствуют, я нарезаю круги по кухне и коридору. Всю ж душу мне вытрепал. Что с ним делать? Одиннадцать. Снова жму кнопку повтора. «Абонент вне зоны действия сети». Чтоб тебя… Одеваюсь — натягиваю джинсы и свитер. Зачем? Куда я поеду? В универ? Что он там может делать в это время? Может, он уже у кого-то на хате спокойно спит. Такая безответственность, прибить хочется, чтобы сам не мучился и меня не мучил. Звоню Мирославе. Слышу ее сонный голос. — Алло. — Мирось, прости, что поздно, N не с тобой? — Неа… — зевает в трубку. — А где он? Не знаешь? — Димуль, ну, первое сентября же, дай человеку отдохнуть. — А если что-то случилось?! На телефон не отвечает, три часа уже звоню! — резко отзываюсь я, меня раздражает ее пофигизм, лучший друг пропал, а она снова зевает в трубку. — Да что ему сделается? — Ты когда его видела или слышала в последний раз? — Днем звонила, сказал, что с ребятами идет бухать после пар. — Спасибо за информацию… — вешаю трубку. «Вот же гад! Значит, ей он сказал, а я — никто. Меня о своих планах предупреждать не обязательно. И я сейчас не придираюсь к мелочам! Ну, точно, лето выдержал, почему бы не отметить достойно и с размахом второй день осени! Сука!» Ногой с силой ударяю по ножке табуретки, которая улетает аж в батарею. Кухня наполняется звоном. «Это ведь он и на ночь домой может не прийти. Охренеть!» 23:35. Готов сорваться и поехать, но не знаю куда. Так и остаюсь в ступоре посреди коридора одетый. Через десять минут в замочной скважине начинает скрестись ключ, дверь распахивается — явился, слегка запылился, пьяный, но живой и даже без видимых повреждений. Кроссовки в грязи, куртка мокрая от дождя, с волос капает. Глубоко вдыхаю, рассматривая его, набирая в грудь побольше воздуха и стараюсь не разразиться несвязным потоком мата. Не развязывая шнурки, стаскивает кроссовки, цепляясь носком одного за подошву другого, опирается при этом руками в стену. Такой всегда аккуратный мальчик, ага. Стоит вполоборота, продолжая меня игнорировать. — N, ты видел, что я звонил? — выбираю самую незлобную фразу, которую могу сейчас произнести. — Угу, — уверенно кивает в ответ. Есть контакт. — И что? Не мог нажать на зеленую трубочку? — сила звука моего голоса возрастает. В ответ отрицательно мотает головой, справившись с кроссовками. — Я тебе за четыре часа ожидания раз пятьдесят позвонил. Мог бы ответить хоть на один. Поднимает вверх указательный палец и высокопарно изрекает, слегка заплетающимся языком: — Двадцать девять! — Что «двадцать девять»? — Пропущенных в телефоне от тебя, — месье снизошёл до диалога. Впервые за пять дней. — Пох*й! — оцениваю я его уточнение, — Почему ты так ко мне относишься? — Димулька, не нагнетай! Я ж пришел, — все еще, не глядя в мою сторону, снимает куртку и с третьей попытки вешает ее на крючок. — Польщен, бл**ь, вашим визитом, mon ami! — Ну, не дуйся, лапуль! — разворачивается и двигается ко мне. Кладёт руки мне на пояс, притягивая к себе, и заглядывает в глаза. Наконец-то. Мой негатив стремительно улетучивается, я вижу взгляд любимого и любящего, который меня хочет. Мысленно ругаю себя за слабость. Чувствую его холодные губы на своих и вкус алкоголя разных видов. Замерзшие руки N ныряют под свитер и нежно поглаживают кожу на животе. «Бл*, мы так не целовались со среды, скоро неделя. Это запрещенный приём!» Поцелуй становится глубже, а руки увереннее. Движутся вверх. Он прижимает меня к стене, продолжая наполнять страстью. Стягивает мой свитер. Шея, грудь, живот. Расстегивает ремень на джинсах. Я глажу его по мокрым волосам и шее. Внезапно мои два пальца нащупывают маслянистый след за ухом N. Отрываю руку, чтобы рассмотреть поближе. Красно-коричневое пятно. — Это что? — громко спрашиваю я, отрывая его от себя левой рукой за волосы на затылке. Вдумчиво N пялится на пальцы. — Помада… Девочка одна поцеловала, забей, долго рассказывать. Выдыхаю и резко дергаю его за плечи вверх: — N, я обрываю тебе телефон с восьми вечера, жду, волнуюсь. Я же ни одного адреса не знаю, кроме твоего института, хотя мы пять месяцев живем вместе. Я не заслужил даже того, чтобы ты меня ставил в известность, если не придешь вовремя. Но время на каких-то баб ты находишь и напиваешься без предупреждения. Я должен обо всем догадываться и относиться с пониманием? Почему, N? Я чем-то хуже тебя? Почему я звоню или пишу смс, если задерживаюсь на работе? N, вбей наконец себе в телефон шаблон: «Буду бухать и кого-нибудь еб*ть, приду поздно, но до полуночи». Мне этого будет достаточно. Что за подростковый бунт? — Не кричи на меня! Вот ты постоянно на меня орёшь! Да, я не стал звонить, когда мы собирались, чтобы не отвлекать тебя на работе, было часа четыре, а потом решил, что ты все равно будешь орать, так лучше получить пизд*лей в полной мере и дома, чем каждый час слушать твой негатив, когда я общаюсь с друзьями. У меня было хорошее настроение. — Мог бы написать смску и выключить нахр*н телефон, если я мешаю тебе отдыхать. — Не догадался, в следующий раз так и сделаю. — Что за девка? — Ой, — он вращает кистью в воздухе, — я забыл её имя! Приятная и приличная девушка, и никого я не трахал, успокойся. — Почему эта «приятная и приличная» целовала тебя в шею? Это модное приветствие у студентов? Я отстал от жизни? — Нет! Блин, ну, в натуре, долго рассказывать, полночь почти. Завтра мне ко второй, а тебе с утра, давай займемся чем-то более приятным? — Это ничего! Время у меня есть, а нервы уже и так «в мясо». Слушаю! — Окей! У нас было три пары, расписание, кстати, херня полная, без понятия, когда детей учить, половину занятий с утра, половина — со второй-третьей пары. Есть дни, когда до 19-40 учимся. П*здец, вообще. Решили с парнями отметить начало учебного года, долго собирались, кто-то за книжками ходил, потом с местом определялись, остановились на кафешке, что через остановку от универа. Там летняя веранда, прикольно. Сидим, винища заказали, пива, чипсов, орешков, колбасы с сыром, обсуждаем гребаное расписание, делимся летними впечатлениями. Через пару часов мужики мои захмелели и скучать начали без прекрасного пола. Тут один говорит, что у него сеструха на экономе учится. Позвонил, через полчаса девчата-второкурсницы с экономического подгребли. Человек семь. Тут мне Юрец начал в ухо дышать, что «глянь, какая девушка, год на нее смотрю, не знаю даже, как зовут». Я прифигел — как можно сопли жевать год? Ну, подойди, познакомься, пошлет — так пошлет, хоть знать будешь. Но эта тихая дрочильня, когда жизнь молодая мимо проходит… Не понимаю. Встал, подошел к ней, попросил на куске картона имя свое и телефон написать. Она слегка растерялась, что-то подружке шепнула и написала, я на свое место вернулся, Юрцу карточку отдал. Ага, конечно, не делай людям добра, коли не просили. Вместо благодарности начал ныть, что всё зря, он ей не понравится, не знает, что ей сказать, как разговор начать и так далее. Потом некоторые по домам разошлись, кому ехать далеко, она с подружкой осталась, еще одна девчонка и наших человек десять. Кафе закрывалось, мы забрали остатки закуси и через магазин, прикупив несколько коробок вина и стаканчиков, пошли в один дворик — продолжать культурно отдыхать. Он все ко мне жмется, вместо того, чтобы к девушке подойти. Беседы в основном на тему учебы. Я к той, типа «есть кто?», что она думает о том, чтобы с мужчиной молодым и интересным познакомиться. Согласилась. Представил ей Юрку, а тот буркнул «привет» и слился. Пизд*ц. Короче, совсем стемнело, эта говорит: «Проводи меня!». Я давай отмораживаться: «Дома кошка рожает, утром детей в школу провожать, пора носки стирать, а то единственные — высохнуть не успеют». У Юрия голос прорезался: «Мы вас проводим!» Называть девушку, с которой три часа пьешь, на «вы» как по мне идиотизм. Ладно, попрощались, пошли втроем на остановку, к подружке ее кто-то из наших тоже приклеился, они в другую сторону двинули. А этой ехать за три п*зды, остановок пятнадцать — на другой конец города. Похер, сели в автобус-гармошку. Она, кстати, вообще не пила или чуть выпила, а Юрка уже хороший и общительный, я его пиарить начал, что парень «во», — N большой палец показывает, — и сам нормуль, и Пентагон взломать может. Ну чего мне врать? Я с ним всегда консультируюсь, как лаг какой. И что ты думаешь, сделал этот великий программер? Правильно, стал какую-то дичь про BIOS и удаленный доступ задвигать, когда она спросила, можно ли выключить компьютер, не нажимая на круглую большую кнопочку. Грузил остановки три монотонным голосом, я аж засыпать стал. Девушка едет в окошко смотрит. Худо-бедно добрались. Бл*, Дим, меня же старостой назначили, Валик наш за лето успел жениться и полномочия сдал. Вот нах*я козе баян? Самого одаренного нашли? Но эта группа п*доров, не сговариваясь, подтвердила, что я справлюсь. Я поражен красноречием N, молчавшего аж с четверга. Закрадывается радующая мысль: «Любимый вернулся!» — Конечно, справишься, — соглашаюсь я. — И ты туда же! Ладно, я отвлекся. Вылезли, значит, из автобуса, благо до ее дома три минуты пешком, дошли, говорит: «Вы мои герои, заслужили по поцелую!» Этот стоит красный, лыбится. Я впервые увидел, как Юра улыбается. Зрелище не для слабонервных. Она его в щеку поцеловала и на меня так хитро смотрит. Прям напрягся, говорю: «Я в отношениях, меня можно не целовать, поехал исключительно поддержать товарища!» Ну, мало ли, что она там себе надумала, лучше сразу все прояснить. Мадам губки надула: «Заслужил же, буду целовать!» А этот г*ндон хоть и ниже на голову уже агрессивные взгляды Отелло в мою сторону кидает. «Окей», — говорю, — «Только без интима и поскорей!» Юрка-то по дороге живет, а мне еще обратно одному на гармошке пилить, а потом на маршрутку. Она тянулась — меня в губы поцеловать, я как-то удачно вывернулся, но попала в шею, чему только обрадовалась. Короче, после данного инцидента, я по-быстрому свалил, пока от Юрца не огреб, да и дал возможность молодым насладиться друг другом. Надеюсь, он хоть как-то воспользовался ситуацией. Уже в маршрутке стирал этот позор, но видимо, не весь. — То есть, — уточняю я, дослушав, — у тебя с ней ничего больше не было? — Димуль, ну что ты несешь? Зачем мне какие-то женщины, когда меня дома любимый мужчина ждет? — снова финт в сторону моих джинсов. — Значит, ты в курсе, что жду? — всё-таки я немного рассержен, хотя он уже так прилип к моему животу, что хочется стонать. — Угу, я подумаю про смску, честно, — мычит N где-то в области моей груди. Минет в коридоре, пока я еще в силах стоять на ногах. Готовый отдаться, тащу его в нашу спальню. Пока целуемся на кровати, раздеваю его и касаюсь губами ладоней и плеч, не затрагивая область оскверненной шеи. Он зачем-то поворачивается ко мне спиной. Тело ноет и требует его в себе. — Дим, трахни меня! — слышу я довольно отчетливо. Нет, не показалось. — В каком смысле? «Узнаю этот взгляд человека-мудреца на человека-идиота». — Можно во всех сразу. — Дорогой, в чем прикол? Я никогда не поверю, что три стаканчика вина превращают тебя в убежденного пассива. Он поворачивается, улыбаясь, целует в губы и ржет: — Димитрий, будем реалистами, я немного не в форме. Да и чего ты ломаешься? Я ж сам предложил, подвоха нет. Поверь, там далеко не три стаканчика было, а все двадцать три, — большим и указательным пальцами N показывает расстояние около четырех сантиметров. Не знаю, как ему объяснить, что совсем не рассчитывал на подобное, потому и дико, но секса хочу безумно. Вечно его на эксперименты тянет. Стараюсь не торопиться, раздеваю его до конца, ощущаю себя очень странно, словно предстоит лишить N невинности. — Ты уверен? — задаю я контрольный, уже надев презерватив, зачем-то на время смотрю — без малого час ночи. — Смелее, деточка. Минут через пятнадцать, сменив пяток поз, кажется, ловим одну мысль на двоих, что лучше закончить вот на этом моменте и мирно лечь спать, ибо сегодня никто не кончит. Я всё еще сильно возбужден и любимый стонет, как в лучшем гей-порно, но по факту — лажа полная. Ему, кстати, весело. — Ладно, не мучайся, — выползает из-под меня, ловко переворачивает на спину и садится сверху на бедра. Стягивает презерватив. Обхватывает правой ладонью оба члена, поливая их сверху маслом для массажа. Его рука двигается энергично, а сам N смотрит завороженно на процесс: — Правда красиво? Ди, тебе какой член больше нравится — мой или свой? — Оба… — только и могу выдать я. — Да, мне тоже, прям так и хочется сразу два их в рот взять. — В другой раз, — мне трудно говорить, а еще сложнее соображать. Он смеется, как же я соскучился по этому смеху. Свободной ладонью N путешествует по моему телу, гладя и щипая все, что попадается на пути. Мгновенье и большой палец у моего рта, обхватываю его губами и начинаю посасывать. Правая рука ускоряет темп. Выпускаю палец: — N, или ты меня сейчас бодро дотрахаешь, или я ту вафельку от мороженого тебе до конца жизни вспоминать буду. Улыбается и тянется за пачкой кондомов. Теперь он во мне. Рука N на моем члене, за несколько фрикций я кончаю, впиваясь ногтями в его шею, притягиваю к себе, целую. Чуть позже N изливается на мой живот. — Si tu ne me parles pas, je remplirai mon coeur de ton silence pour te dire à quel point tu me manques et combien il est dur de t’aimer, — после оргазма язык раскладки в моем сознании изменился автоматически. — Обожаю твой французский, очень сексуально звучит, только ни буя не понимаю. Переведешь? — Если ты не будешь говорить со мной, я буду заполнять свое сердце твоим молчанием, чтобы потом рассказать тебе, как я сильно скучаю по тебе и как тяжело любить тебя. — Красиво, а ты сразу рассказывай, не стесняйся. Киваю. Он вылизал меня начисто, это я соображаю несколько минут спустя, когда из Мира кайфа меня возвращает животрепещущий вопрос: — Дим, как думаешь, вегетарианцы глотают сперму? Вот теперь на ржач пробило меня. Такой непринужденный и, как будто, нескончаемый. — Истеричка! — почти обижается любимый. — Будешь? Прикуривает сигарету, затягивается и подает ее мне. Я все еще медленно врубаюсь в реальность. Видя мой непонимающий взгляд, N оправдывается: — На улице дождик, там холодно и мокро, а здесь ты довольный и горячий. Затягиваюсь и кашляю, передаю источник фильтрованного никотина: — Фу, бл*, кто придумал только курить после секса? — Ты, Димуль, не шаришь, это ж вишенка на тортике из взбитых сливок. — Х*рня твоя вишенка. Давай спать, мыться мне уже не нужно, — я устал, однако не хочется прекращать эту ночь, страшно, что любимый утром всё забудет и станет «воскресным молчаливым N». — Угу, только докурю и водички выпью. Ой, хочешь еще поржать? Ко мне сегодня одногруппник-«типа натурал» приставал, — и, видя мой крайне удивленный взгляд, продолжает, — да, напился и давай меня лапать, я спрашиваю: «Ты меня со своей девушкой перепутал?», а он такой: «Ходят слухи, что ты по мальчикам, давай попробуем!». Ох, уж эти слухи, вот из-за таких недопсевдогетеро и рождаются стереотипы, что геи — все бл*ди поголовные, только предложи. — А ты что? — Сказал: «Руки на свои яйца убрал, а то оторву, пшел на х*р, у меня муж есть». — Да уж, богатый на внимание у тебя вечер. «Вроде впервые меня мужем назвал, кайфово!» N тушит сигарету в пепельнице и падает рядом. — Дим, они меня уже все за*бали, все и всё, а ведь это только первый день в универе. Вот что мне в школе сказать? Там ждут, под меня график подстраивают, а я, фиг знает, только в четверг, получается, могу с пяти. Выходные тоже херить не хочется. — Тебе не обязательно работать в школе, хотя папенька и суров, думаю, моей зарплаты хватит на нас двоих, сосредоточься на учебе и новой должности. — Дим, — он вскакивает в постели, — по-твоему, я туда ради денег хожу? — А ради чего? — меня рубит, анализировать сил нет. — Детей танцевать учить! Только для них! — сурово парирует N, целует меня в щеку и отворачивается к стене. Я засыпаю сразу. Сон снится очень красивый, но немного жуткий. Будто N и я улетели отдыхать на дикий остров, где не было других туристов, только местное племя, и отчего-то мы умерли в один день. Похороны вышли роскошными — танцовщицы, певцы и яства, для нас вырыли большую яму, раза в три по площади больше стандартной могилы, но не такую глубокую, сложили наши тела и засыпали не землей, а лепестками экзотических цветов. Пели красивые песни на санскрите, кто-то нас даже оплакивал, я все вижу со стороны, и тут я вспоминаю, что N настаивал на кремации. Я оживаю, вылезаю из могилы и требую нас немедленно кремировать, после чего умираю снова. Вождь что-то на своем языке говорит подданным, лепестки обливают из канистры бензином, подносят факел и все вспыхивает. Ярче всего запомнилась очаровательная улыбка N в языках пламени. В целом ото сна осталось очень приятное и легкое впечатление — мы были вместе, как одно целое. Просыпаюсь и вижу, что N лежит на спине и пялится в потолок. Тянусь поцеловать его в щеку: — Доброе утро, любимый, мне приснилось, что мы умерли… — радостно сообщаю я. — Так и есть, Дим, так и есть, — безэмоционально отвечает он, не отрываясь от потолка. С пониманием, что вчерашняя ночь была приятным исключением из общего мрачного течения жизни, я оставляю его и топаю на кухню. Готовлю бутерброды и две чашки кофе. N вскоре присоединяется к завтраку. — Тебе же ко второй вроде? — Угу, — уже привычный мычащий кивок. — Мне очень понравилось то, что произошло ночью. А тебе? — пытаюсь вывести его на какое-то подобие беседы, начал же многообещающе. — Угу, — повторяет N. — Родной, я очень скучаю, мне тебя не хватает, — пытаюсь заглянуть в глаза. Не поить же его каждый день, в самом деле, должны быть более гуманные способы превращения замкнутого интроверта снова в экстраверта. — Я в порядке, Дим, — дежурная фраза, успевшая набить оскомину, взрывает мою психику. — N, ты НЕ в порядке, мама мне о подобном рассказывала, когда люди ходят и всем улыбаются, а потом вешаются или вены вскрывают, у них тоже было «всё в порядке». Любимый, ты меня очень беспокоишь, пусть я хоть миллион раз плохой и тупой, но разговаривай со мной, пожалуйста. Даже отборным матом. Задумчивое молчание. — Ты меня еще любишь? — знаю, что любит, но раз думает, пусть скажет. Вчера так и не сказал. — Да… И вешаться не собираюсь, это просто такой период. Не волнуйся, — и я бы перестал волноваться, если бы не его загробный тон. Уезжаю на работу и потихоньку погружаюсь в череду своих служебных обязанностей. Неделя пролетает быстро, но мучительно вечерами. Он не начинает разговаривать сам. На мои вопросы отвечает односложно, и не глядя на меня. Никуда не ходит, ни с кем из друзей, помимо универа, не встречается, алкоголь не пьет. Даже пиво. В холодильнике три бутылки стоят нетронутые. Специально во вторник и купил, ну, а вдруг. Дима — оптимист. Я пытался заводить беседы — не клеится, когда я его утомляю, он просто уходит в кабинет, либо в свою прежнюю комнату. В зависимости от места дислокации — сидит за ноутбуком или лежит на кровати, слушая музыку в наушниках. Игнор. Я звонил друзьям, зазывал Миру в гости, но у нее образовалась очередная любовь из соседнего города, и на мою попытку объяснить происходящее с N, ответила, что я «зажрался, любимый человек постоянно рядом, а я не ценю, мне этого мало, это же такое счастье — просто видеть и трогать». Даже Максу позвонил, с которым почти не общался. Рыжий внимательно выслушал и сообщил, что «это нормально, мы с Леськой, начав жить вместе, тоже можем пару дней не разговаривать, нужно уметь отдыхать друг от друга — укрепляет чувства». Я чувствовал себя действительно тупым, не мог донести суть проблемы до его близких людей. А иногда мне казалось, что я действительно загнался на ровном месте: любит, убивать себя не планирует, просто молчит. К чему столько паники? Но взгляд N говорил мне, что проблема глубже и словами ее не объяснишь. Вторая неделя молчания стремилась к завершению, за это время произошел прорыв — N сообщил мне сам, что начало занятий в танцевальной школе откладывается из-за ремонта на двадцатые числа сентября. Зато этого времени хватит, чтобы разобраться, с каких пар можно «уйти пораньше». Феликсу и маме говорить не хотел до последнего. Особенно маме. После папиного выпада, что я всю жизнь буду держаться за ее юбку, хотелось разрулить все без участия Марго, поэтому для мамы выучил и отрепетировал дежурную фразу «мы в порядке, N в универе», даже когда N лежал в своей прежней комнате. А чтобы не врать, просто сам звонил ей с работы. Несколько дней оставалось до первой годовщины нашего знакомства, мне хотелось подарить что-то полезное и важное, способное разбудить его, а N все глубже уходил в себя и, казалось, забыл о дате. Как-то по пути домой я набрал Феликса и доложил обстановку максимально подробно. — Димка, это п*здец! — дослушав, резюмировал Фел, многократно усилив мои опасения. — В кризисные моменты он кричит, кроет всех матом, парой фраз заставляет человека надолго почувствовать себя говном, швыряется тарелками и стульями, может что-нибудь сломать в доме, но молчать две недели… Такого с ним никогда не было. — Ты его не так долго знаешь, может, и было, — отчаянно спорил я, — Что делать-то? — Проконсультируйся у того, кто знает его лучше! Чего мне звонишь? — слегка обиделся Феликс. — А кому? Мирося променяла нас на нового иногороднего х*ра, а вы вместе жили. Кто остается? Темыч? — Подумай, Дим, просто хорошо подумай, есть такой человек. — Фель, это ребус? Или ты снова издеваешься? — Дим, вот когда ты не истеришь, можешь отлично соображать. Думай, господин архитектор. Удачи!