Coming Out под знаком N. Исповедь натурала. Книга 2

Я всегда был вольный стрелок, И свободен и одинок, Как же вышло так? Какой я был дурак, Пустив тебя на свой порог! Ты смотришь на меня, как удав, И, может быть, я где-то не прав, Но ты подходишь ближе и я прекрасно вижу, Что я уже в твоих зубах… ©

Включаю бра с мягким теплым светом. N спит на спине — дыхание глубокое и размеренное, даже, кажется, улыбается во сне, улыбка едва уловима. Хоть бы снова не влипнуть… Нет! Теперь я — другой. Это не самовнушение, я чувствую метаморфозы, пронизывающие тело изнутри невидимыми тонкими стальными прутьями. Хочу его, но жестко, чтобы понял, кого потерял и больше не вернет. Блондинчик, выкуси, я приехал, чтобы сделать тебе больно — ты уязвим. Теперь улыбаюсь я. — N, — зову его — не слышит, — N! — требовательнее и громче. — Дим? — начинает сонно моргать. — Нет, Папа Римский! Хер ли ты спишь? — Нельзя? — встречного вопроса тупее я бы не придумал. — Отсоси мне, — максимально небрежно говорю я. Таращится на меня и перестаёт моргать. Ты всё услышал правильно, только не переспрашивай, ещё раз я не смогу изобразить такую интонацию. Быстро облизывается — отлично. Трахать хочется, но лень и брезгливо. Минет — идеальное решение и лечение моего дефицита секса. Сначала послушно сосет, потом заглатывает глубоко, при этом жалостливо смотрит в глаза: «Видишь, я стараюсь». Вижу, не останавливайся. Не придумал, что лучше: кончить ему на лицо или заставить все проглотить. Он сам выбрал глотать — пусть так, грязи меньше. Вытирает губы, смотрит снизу вверх: — Дим, поцелуй меня, пожалуйста. — Не хочу, — теперь отстань, я устал, демонстративно отворачиваюсь и быстро засыпаю. Встречаю утро в блаженном состоянии, что «я дома и мне хорошо». Однако состояние длится минуты две. Нет, снова та же реальность, в которой мой парень мне изменяет. Встаю, иду в сторону кухни. Дверь закрыта неплотно. N бренчит на гитаре. «Ночные снайперы» узнаются, но его версия грустнее оригинала: «Нет мира кроме тех, к кому я привык и с кем не надо нагружать язык, а просто жить рядом и чувствовать, что жив». Поднимает голову: — Привет, я тебя разбудил? Поиграть захотелось, извини. Смотрю на часы: — Ну как бы уже четверть первого, пора вставать. Я сам проснулся. — Завтракать сейчас будешь? Соскучился, правда соскучился по домашней еде, особенно по его. Я примитивен и предсказуем — иду на поводу базовых инстинктов: — Только умоюсь, разогревай. Осматриваюсь: в кухне и в коридоре очень чисто. Я бы даже сказал, выдр*чено. Во сколько же он встал, если убрал всю квартиру да еще и поесть приготовил? Медитирую в душе, размышляя о том, что дальше. Я так ничего и не решил. Болтаюсь, как говно в проруби: куда зовут, туда и плыву. Или даже не плыву, а на месте мотыляюсь. Тянет в Питер со страшной силой, будто родной город поставит мозги на место, все само собой образуется, раны затянутся, а душа переродится в новом теле. Ах, если бы. Рулит мой неистребимый питерский наивняк. С остатками влаги на теле и в полотенце иду на кухню. Я стал лучше. Почему бы не похвастаться? Вчера же он меня хотел, пусть и сегодня хочет, вот только вряд ли получит. N рассматривает меня с опаской, а мне нравится его покорный взгляд. Либо ему массу трудов стоят эти мнимые страдания, либо страдает на самом деле. В любом случае я доволен. На тарелке спагетти с сыром и куриными сердечками. — Бедные курочки! — Глупые птицы, иной пользы от них нет. — А ты жесток, но прав. Знаешь хоть одну умную птицу? Намек понял — улыбается. Пробую: — Слушай, вкусно, но остроты не хватает, — встаю к холодильнику за соусом. Внутри почти пусто. Только уксус и семь яиц в дверце, пачка сока, стаканчик йогурта, а еще французская зернистая горчица в дальнем углу. Вот ее я, пожалуй, и возьму. Месяц назад сам покупал. Безработный голодный студент — классика жанра. Однако созерцание содержимого холодильника провоцирует короткое невербальное расследование. Братишки тут не было. При всей своей сучности, не оставил бы Сокол умирать N голодной смертью, а я могу. Всегда ведь раньше продукты покупал либо ему деньги давал. Хотя не всё так однозначно: они же оба хитрые и дерзкие, вполне могли замести следы. Спросить напрямую? Унизительно для меня и словно расписаться в собственной привязанности, ревности и прочих лишних чувствах, которые я в данный момент испытывать не способен. В сущности мне пох*й, трахаются они до сих пор или нет. Любопытно одно: N врет дальше или временно перестал? Пора бы уже закрыть дверцу холодильника. Пялюсь, как дурак, с банкой в руках. Возвращаюсь к тарелке. А с горчицей намного вкуснее, хотя неуютно есть под его пытливым и похотливым взглядом, будто сначала отравить хочет, а потом в*ебать. — А ты чего не ешь? — Завтракал час назад, пока не хочу. — N, ты знаешь, что едят хищные птицы? — Мясо? — Конкретнее, какое: грызунов, червяков, бабочек? — Скорее мелких животных, а не насекомых, — задумывается. — А маленьких птиц? — Яйца могут… Птиц? Не знаю, вряд ли. Не вдупляет совершенно, хотя меня тоже в шарады затянуло. — Ты хочешь сказать, что сокол не в состоянии сожрать колибри? Меняется в лице, откидывается на стуле. Браво, наконец-то дошло. — В состоянии, но цель средств не оправдывает. — А чего так? — улыбаюсь, я почти доел. — Потому что мяса мало, и ему этой колибри токмо рот поганить. Да и в разных они ареалах живут, Дим. — Но ведь могут пересечься, когда оба этого хотят? — Нет, не могут! — обрубил тему, забирает у меня грязную тарелку и кладет в мойку. — На обед что приготовить? — официальный секретарский тон, тоже годится. — Хочу ватрушек! — вспоминаю мультик про домовенка, ловлю недоумение. — Шучу, борща. — Принято, — какой послушный. После завтрака желаю в праздном одиночестве покататься по городу под хорошую музыку. Оставляю деньги в прихожей на полке: — N, будь умничкой, сходи в магаз и купи продуктов, а то ведь борщ из воздуха не материализуется. — У меня есть деньги, — отвечает металлическим тоном. — Не нужны мне твои деньги, — вздыхаю, — мне вообще от тебя ничего не нужно. Не хочу давать повода быть хоть чем-то обязанным, однако готовишь ты неплохо, как и сосешь, да и мы договаривались. — Дим, я понимаю, что тебе… неприятно от сложившейся ситуации, но давай… — Неприятно?! — взрываюсь я. — Когда тебя Ти бросил и по чужим ху*м поскакал, тебе тоже неприятно было? Я с термином недостаточно знаком, а ты у нас Бог Эмпатии, просвети. — Мне. Очень. Жаль. — Них*я не заметно! — ухожу, хлопнув дверью. Умеет же взбесить одной фразой. Город по-осеннему мерзок с порывами ветра и моросью, дворники старательно натирают лобовуху. Нет мне нигде места. С чего я взял, что в Питере станет лучше? Иначе? Да. Лучше? Вообще не факт. Не поедешь — не узнаешь. Вернулся к четырем — шведо-эстонский Андреасович в натуре приготовил украинский борщ с пампушками и чесноком. Виновато и молча шуршит по кухне. Решаю уточнить: — Ты их сам испек? — Да, в журнале нашел рецепт, пишут, что аромат выпечки благотворно влияет на атмосферу в семье. Проверить вот хочу. — Дурачок, это когда семья есть, тогда и влияет. Мы друг другу никто! — Неправда, — отворачивает рожу к окну. — Я не диванный психолог, но с уверенностью могу заметить, что на атмосферу в семье благотворнее выпечки влияет, когда никто из супругов на стороне тайно не еб*тся. Если разрешили — можно, конечно. Завтра наконец-то трудовую с расчетом получу и au revoir. Питер — город любви, надежды и хорошей работы, я теперь даже с папенькой могу помириться. Прикинь? Уныло пялится в пол, достал уже своей скорбящей физиономией. Ночью решаю провалиться в бездну. Долго откисаю в ванне под релакс наушников и эфирное масло. Потом иду в комнату, плотно зашториваю окна, вырубаю свет и падаю в прохладную постель со свежим постельным бельем. Зачем он его поменял? Я снова что-то пропустил? Темнота — хорошо. Ничего не видно, хочется падать бесконечно, чтобы заволокло меня этой мглою, как звезду взорвавшуюся и после обратившуюся в черную дыру. N чем-то занимался на кухне, после меня пошел в ванную. Надо постараться уснуть до его появления, чтобы не вышло, как вчера. Слабину дал, зато оргазм получил. Задремал, слышу, как заходит. Не включая свет, аккуратно ложится рядом, залезает под мое одеяло. Проводит рукой по груди — сейчас это лишнее движение, кончиком носа касается шеи, прижимается ко мне. Понимаю, что он обнажен. Хоть будить меня не пытается. Целует в грудь — а вот это уже посягательство на святое. Резко и сильно зажимаю пальцами его шею сзади. Перехватываю впереди ниже подбородка — большой соблазн вырвать кадык. Молчит и терпит, хотя по моим расчетам дискомфорт уже граничит с болью, даже следы от ногтей остаться могут. — Дря-янь, — шиплю ему на ухо, — значит, тебе все-таки нравится снизу? Опрокидываю его на лопатки — молчит. Происходящее меня раззадоривает и возбуждает, особенно заводит его покорность. Я абсолютно уверен, что в физической силе он мне не уступает, даже несмотря на мои эксперименты в боксе. — Только пикни… — оба запястья прижимаю к подушкам. В темноте синие глаза блестят, но страха в них нет. — Хочу, чтобы тебе было больно. — Уже, — шепчет N. — Я не спрашивал! Когда сам решу, тогда и «уже», по-настоящему больно. Не шевелиться! — мой голос может быть грубым. Лезу в наш прикроватный сундучок за лубрикантом и презервативами. N не дышит, не двигается, только моргает. — Тебе же все равно с кем? — Нет! — отчетливо, громко, с вызовом. — Я, кажется, попросил тебя заткнуться. Вопрос риторический. Миниатюра «Несломленная жажда жизни и свободы»: — Чё моргаешь? Ноги раздвигай! Ответственный момент — нужно упиваться мировым господством, а не думать о том, как сказочно он меня трахал, иначе досрочное поражение. Не та сказка. Сгибает ноги в коленях. Вхожу без подготовки — только его тихий стон, прикусывает нижнюю губу. Через минуту начинаю получать еще и физический кайф от процесса. N запрокидывает голову, прикрывает глаза и часто дышит. Сейчас самый разрушающий легенду компонент — его запах, который мне страшно вдыхать, ибо могу сорваться. Вопреки моим прогнозам кончил он первым, правда, пришлось помочь рукой. Слабость ли это? Уже не важно. Фиксируюсь лишь на собственном удовольствии. N не двигается, зато лыбится всеми зубами, вытираясь салфетками. — А поцеловать? — капризно наглеет он. — Обойдешься! Это ничего не значит, это просто секс. — Тренируешься перед Питером? Я понял, однако есть еще, над чем работать. Падаю рядом: — N, когда мне станет интересно, я непременно проконсультируюсь, — поражает его самоуверенность. — Сладких снов, Ди, — с ехидством произносит он. — Если ты думаешь, что я не смогу с кем-то, кроме тебя, потрахаться, то ошибаешься, — вспоминаю вопрос Демона про проблемы со здоровьем. — Можешь, конечно… Только партнёр должен либо очень тебе нравиться, либо быть давно знакомым. Я все удивляюсь, как ты девчонок в клубах пялил после минутного общения? — Значит, вернусь к этой практике, отвали, — парня хочу! Любящего и красивого. — Ты даже Демона не в*ебал, а он ведь не был против… — Никитос — мой друг, я не трахаюсь с друзьями, представь себе. Хотя тебе не понять. Мальчика хочу умного, прекрасного, обожающего меня настолько, чтобы даже мимолетной мысли не возникало с кем-то еще сравнивать. Чтобы читал мысли, предугадывал и исполнял желания. — Я конечно катастрофически не дотягиваю, но ты аккуратнее с запросами ко Вселенной. Встретишь ведь и что будешь делать с таким счастием? — N, я умею быть благодарным. Если встречу такого, буду любить, беречь и никуда не отпущу. — Чрезвычайно сомневаюсь в плодотворности подобного союза, прости. — Заткнись и спи, за*бал. У меня складывается впечатление, будто он решил, что я никуда не уеду. Х*й там плавал. Просыпаемся в интригующей позе: оба абсолютно голые, я крепко обнимаю его сзади, — будильник в телефоне разрывается на полу. — Димуль, можно я прогуляю? — канючит. — Сегодня нет ничего важного, хочу побыть с тобой. Буду паинькой и зайкой. Надо же тренироваться мысли читать. Ну, можно? — Резко собираешься и валишь в свой универ без лишних разговоров, а мне на работу нужно за баблом и трудовой. — Ты правда завтра уедешь? — он не безнадежен, наконец-то доходит. — Не сомневайся. — И… всё? — N, ну что ты как маленький? Давно же уже всё. Не расстраивайся, найдешь себе нового лоха. — Не хочу, никого больше не хочу, Дим, — плетется собираться. Выхожу из комнаты, когда он в коридоре причесывается у зеркала, — надо бы его еще «на дорожку» трахнуть. — До скольких занятия? — Часов до трех, а что? — лучиком надежды вспыхивают синие глаза. — Ничего, потом сразу домой, не задерживайся. Быстро целует меня в губы и обещает быть вовремя. Приехал я в два, поел, собрал вещи, решил пока все не перевозить. Все равно еще учиться. В половине четвертого нарисовался N. — На колени! — приказываю, встречая его в коридоре. — Дим, я жрать хочу с большого перерыва. Можно? — Потерпишь, — рейтинг упал ниже плинтуса, а все спорит, — только в душ на пять минут разрешаю. Вытрахал его до своей расцарапанной спины. Лежит, уткнулся мне в грудь, скулит: — Дим, не уезжай, пожалуйста. — Мне нужно, я устал от тебя, устал с тобой. Тебя много! Нужно отвлечься, набраться новых, положительных впечатлений, почувствовать себя счастливым и свободным. Лечите душу ощущениями, а ощущения пусть лечит душа. Помнишь? Твой любимый Уайльд, между прочим. Вот мне все это необходимо: увидеться с мамой, поискать работу, отдохнуть, встретиться с Дэном, так и быть, хотя смысла не вижу, но ты меня заинтриговал, послушаю, пообщаться с родным городом, он лечит. — Ты же вернешься? — вздыхает. — Я просто не знаю, как жить без тебя и надо ли. Да, возможно, я в*ебываюсь — это издержки характера, но сейчас я хотя бы чувствую себя живым. Когда тебя не было, я… Ди, я буду ждать, — скулит. — Я не могу тебе запретить. — Что же мне делать в ожидании? — Быть умным мальчиком и учиться на пятерки. N, серьезно, ты думаешь, что можно забить на универ, а найдется тот, кто будет содержать тебя до конца жизни только из-за секса? Ни хрена! Лет через пять ты начнешь стареть, твое место займет другой. Нужно быть самодостаточным в этом мире. А еще нужно делать его лучше и помогать другим, работай над кармой, может, станет чище. — Мне страшно, Дим. — У тебя все еще есть ты. Это одновременно благодать и проклятье, однако пользоваться вполне можно, — я понимаю, о чем он, мне тоже было страшно, сейчас ужас поутих, но, возможно, потому что N еще рядом. Так и уснул, прижимая его к себе. Будильник завел на четыре утра, хотел свалить по-тихому до рассвета. N сидит в темноте на кухне. — Не спится? — Дай мне свой действующий номер телефона, пожалуйста. — Зачем? Чтобы получать смс-ки с нытьем и манипуляциями? N, давай по чесноку, телефон я не прячу, если бы он тебе был нужен, ты бы уже узнал. — Это нарушение личных границ. — Тебе не привыкать. — Я исправляюсь. Завтракаю, собираю последние мелочи. — Не дашь, значит? — Если со мной что-то случится, тебе сообщат. Возможно, даже Он. N плетется за мной молча до самой машины через темный пустой двор в футболке, домашних штанах и резиновых шлепанцах. Складываю вещи в багажник, сажусь за руль, смотрю на эмблему Хонды, и сразу почему-то хочется напиться, осталось только дверь закрыть: — Иди домой, а то простудишься и умрешь. — Ну и ладно. — Пшел вон! — Получи удовольствие от реализации своих планов. Пожалуйста. Дергаю дверь и уезжаю. Вот так все и заканчивается, без поцелуев и объятий. Немного драмы, но слишком много разочарования. Всю дорогу ловил картинки из нашего общего прошлого: балкон, поцелуи под дождем, звезды на крыше, кинотеатр, грибалка, мотоциклы Бобра, Синий мост, сережки-гвоздики, а также бл*цкий Сокол, обещающий отбить мою любовь. Вопрос к Мирозданию: если я способен любить так, смогу ли я полюбить столь сильно кого-то другого, только нормального? Въезжаю в Петербург за полчаса до наступления нового дня. Улыбаюсь городу — скучал. Моя квартира. Включаю свет и вдруг ощущаю невыносимую пустоту, внутренний вакуум. Пустота расширяется, как Вселенная, и скоро поглотит меня. Горько, страшно, одиноко, будто вчера было у меня восемнадцать сыновей, а сегодня они разом закончили институты, покинули отчий дом и навсегда уехали работать за границу. Я же жил один именно здесь, и мне никто не был нужен, а сейчас такое идиотское чувство… Разве я сам отбрыкиваюсь от своего счастья? Однако это чувство ошибочное, за два года можно было привыкнуть не наступать на те же блондинистые грабли. Вот я уехал — доказал ему, что самодостаточный и могу радоваться жизни за тысячу километров, но доказал ли я что-нибудь себе? Хочу домой! Только идти мне некуда, потому что я уже дома. Отвратительное ощущение. Питерский наивняк во мне неистребим, поэтому надо побыстрее лечь спать. Как совет из сказок: утро вечера мудренее. Сегодня я устал от дороги и собственных мыслей, а завтра проснусь бодрый, свежий и все-таки почувствую, что я дома. Принял душ, застелил кровать чистым постельным бельем, а прежнее, от которого несет N, запихнул в отдельный мусорный пакет — надо потом сжечь вместе со всеми воспоминаниями. С той ночи, как я устроил сотрясение братцу, я уверен, что должна быть кара как минимум в виде еженощных кошмаров, но их нет, зато есть сны похуже… Пшеничное поле, упирающееся в горизонт, яркое голубое небо, погожий солнечный денек. Всё. Только я один, пшеница и небо. Мне срочно нужно куда-то идти, но куда? Все кругом одинаковое. Ни хилого деревца, ни призрачного домика вдалеке, ни линий электропередач. Долго иду в одну сторону, потом долго в другую — все одинаковое, кажется, что вовсе не двигаюсь. Выбившись из сил, сажусь на землю и начинаю плакать, всё равно ведь никто не видит. Плачу от усталости, безысходности, неизвестности и уверенности, что ночью умру тут от голода или холода. Поднимается ветер, небо стремительно затягивает свинцовыми тучами. Теперь еще и гроза начинается — пускай. Даже не думаю вставать. Чувствую на плече чью-то руку. Поворачиваюсь, N смеется: — Смотри, Димка, это ты. Примерно в двадцати метрах от меня на деревянных палках распятое пугало из белой оборванной тряпки, а вместо головы у него новое, блестящее металлическое ведро, надетое вверх дном. — Уходи нахрен отсюда! — кричу я. Он меня не слышит и продолжает смеяться: — Скажи, на тебя похож пацанчик? — N, ты мне жизнь сломал, оставь меня в покое. Замолкает и даже хмурится: — Я-то уйду, только ты дороги обратно не знаешь. — А ты прям знаешь! — передразниваю я его. — Тут всё одинаковое во все стороны, я проверял. — Знаю, я же сюда сам пришел. Начинается гроза, холодные тяжелые капли больно бьются о кожу, я в майке и шортах, N же в джинсах, пуловере и кожаной куртке. — Это я грозу вызвал, — гордо хвастается он. Сверкает молния. — Я в тебе никогда не сомневался, — отворачиваюсь, от озноба зубы начинают стучать. Снимает с себя куртку и накрывает ею мои окоченевшие плечи. — Смотри! — N проходит вперед в сторону пугала, останавливается и поворачивается ко мне, разведя широко руки в стороны. Черное небо дает аквамариновую трещину. Словно их тянут канатами, тучи расползаются, уступая место голубому небу. Снова солнечный день. Даже пугало исчезло. — Дим, я очень тупой, но я тебя очень люблю. Просто тупой я больше, чем люблю. Тупость же от природы дается, а любить надо учиться, а для того, чтобы учиться, я слишком тупой. Понимаешь? Он, как взъерошенный воробушек, смешной и трогательный. — Тупость как железное алиби? — Верно, но я сделал выводы и даже не буду обещать, что я так больше не буду, потому что никто не знает, как оно будет. Понимаешь, Дим? — Это снова что-то про твою тупость? — Именно! — глаза N загораются красным. Просыпаюсь. На телефонном табло 7:13. Какой же дурацкий сон! Надо отвлечься, доказать, что я — это Я, а не бесправное пугало с пустым ведром вместо головы на палке посреди пшеничного поля. Спускаюсь на кухню попить воды. Нет, я не буду ему звонить, чтобы сообщить, как я добрался. Его это не касается. В кухонном шкафу нахожу засохшую акварель и плотную бумагу формата А5. Я же умею рисовать не N? Надо проверить. Сбрызгиваю кюветы водой — краски оживают. Надо отпустить. Закрываю глаза, представляю место, в котором бы мне сейчас хотелось оказаться. Иногда для пробуждения Вдохновения этого достаточно. Весенний цветущий Париж. Сработало. Наливаю воды в его кружку. Потом ее выброшу, но сейчас пригодится. Опускаю кисть — беличья шерсть напитывается влагой, промакиваю салфеткой. Синее небо, Эйфелева башня, Марсово поле, вишня в цвету, лавочка с двумя влюблёнными… временной провал — и вот я уже так горд своей работой, что ставлю дату и подпись в правом нижнем углу. Стоп! Смотрю на рисунок теперь внимательно, как созерцатель. Черт. Однако он ещё даже не полностью высох, чтобы быть разорванным и выброшенным, пусть пока поживет. Потом повешу на стену Славы, теперь она превратилась в монумент Памяти. Поднимаюсь за телефоном — смс и звонков нет. Еще бы, номер никому не известен. Нахожу в контактах Дениса. — Карельский, слушаю, — смотри, какой важный, на фоне шумно. — Привет, Дэнчик, узнал? — имитирую бодрый счастливый голос. Пауза затянулась. — Я за рулем, подожди, сейчас припаркуюсь. Всё, рад тебя слышать, Дим. — Что делаешь? — Работаю, а ты? — А я жду тебя сегодня у себя дома часов в шесть, успеешь? — Ты… ты в Петербурге? — волнение в трубке. — Тебе не сообщили? — Нет. Что-то случилось? — он издевается? — Приедешь? — Конечно. — Давай, — жму отбой. Спустился в кафе, поел, прогулялся по центру, маме пока решил не звонить. К куче ее вопросов не готов. Тянет услышать N — держусь. Почему-то нервничаю, ожидая брата. Иногда загадочность N меня раздражает: «Поговори, только не бей его». Разве мне есть, о чем говорить с Соколом? Да и огреб он уже за содеянное. Заглядываю в домашний бар… Отлично — вискарик! Меня больше занимает, как N оставил в литровой бутылке половину содержимого, нежели новый всплеск раскаяния Сокола. Наливаю виски в стакан, ищу в морозилке лёд. После второго стакана осознаю, что в таком состоянии готов терпеть Дэна и даже какое-то время его не бить, клонит в сон. Едва задремав, слышу звонок домофона. — Кто там? — вдруг не он, надежда умирает последней. — Дима, это я, Денис, — надежда умерла: это он, мой брат Дебил, который год трахал моего N. Нажимаю кнопку «open», в который раз удивляясь, как мерзко он произносит мое имя. Самое банальное из его сокращений. — Дима! — произношу вслух, у меня звучит обычно, даже дружелюбно, а его «дима» меня отталкивает и бесит. Еще и в дверь звонит — болван. — Заходи, открыто. — Привет, — мнется он в прихожей. — По телефону уже здоровались. Костюм, светлая рубашка, волосы уложены, голодный блеск в глазах. А я вот пьяный, в спортивных «адиках» и старой футболке с RHCP: — Ты с работы? — Конечно, я же обещал сразу приехать, так что стряслось? Ты один? — Пить будем, но закуски у меня нет, можно пиццу заказать, — игнорирую последний вопрос. — Хорошо, только я за рулём. — Мне пох*й! Проходи, наливай, — на пару раз по паре стаканов точно осталось, машу ему рукой, чтобы не стоял в дверях. Сокол изучает этикетку и разливает вискарь. Наблюдаю: — Дома как? — Все хорошо, спасибо. — Ещё раз скажешь слово «хорошо», я тебя ударю, — забираю свой стакан. — Хо… Ладно. — Уже лучше. Как мама? — Вроде, нормально, на днях к ней собираюсь. — А отец? — Нормально. — Денис, ты меня раздражаешь, как заевшая пластинка. — Извини. — Нет! За родителей! — чокаюсь, выпиваю свой до дна, откидываюсь на спинку дивана. — Рассказывай. — Что именно? — округляет глаза. Он очень глупый, а я пьяный, нам сложно построить конструктивный диалог — плохая была затея. — Я бы знал, если бы ты мне уже рассказал. Но этого пока не произошло, и я не знаю, что это, поэтому рассказывай. Сокол от напряжения аж вспотел: — У тебя жарко. — Мне нормально, пиджак сними. Слушается. Вешает пиджак на спинку стула. Подсаживаюсь к нему вплотную. Дэн нервно сглатывает. — Рубашку тоже можешь снять, если не помогло. Начинает медленно расстегивать пуговицы. — Наливай ещё! — киваю на остатки виски. — За второй сходим, если нужно, пока коммуникация не возникнет. Молча разливает дрожащими руками. — Теперь давай за здравый смысл выпьем? Рубашку он так и не снял. — Давай! — радостно кивает Денис. Рассматриваю звёзды на ключицах. — Ещё что-то бил? — Да, — смотрит в пол. — Что? — Тебе не понравится. — А чего ты за меня решаешь? Ты думал, мне понравится, что ты моего парня трахаешь? — Нет, тогда я так не думал, — произносит еле слышно. — Татуху покажи, тормоз! — уже кричу я. — Хотя, если она на жопе, то не нужно. — Нет, на плече. — Вперед, — пригласительный жест, чувствую, что я уже «в говно». Снимает рубашку, обнажая на левом плече мультяшного попугайчика Кешу. Зажмуривается. — А чего не понравится? Нормально навалено: линии ровные, цвета не кислотные, а с идеей у тебя каждый раз лажа, зато стабильность. — Спасибо, — шепчет Дэн, накидывая рубашку обратно. — За что? — Просто, за все. — До сих пор жить без него не можешь? — прищуриваюсь. — Могу. — А зачем тогда? — На память, он мне помог больше понять себя. Это в знак благодарности. — Я не улавливаю логики, но мне наср*ть. Вы общаетесь? — Нет, — с лёгкой грустью, зато не похоже, что врёт. — Скучаешь? — Мне не хватает разговоров с ним, он интересный. — Только разговоров? Мыслительный процесс: — Наверное, да. Остальное слишком дорого дается. — Я не разрешаю вам разговаривать. — Это правильно. Он меня заблокировал в icq, добавил телефон в черный список. — Чего рассказать-то хотел? — Я? — Нет, бл*ть, я! Вот в кого ты такой дебильный? Родители умные, я, вроде, тоже не дурак, а ты… Может, тебя в роддоме подменили? — Если бы… — вздыхая, смотрит в окно. — Не понял. Ты своими родителями не доволен? — кулаки зудят, съездить ему по роже. — Очень доволен и благодарен им, — не с такой угрюмой физиономией рассказывают, когда довольны и благодарны. — А что тогда? Может, я тебе не нравлюсь? — Нравишься! Он меня утомил, я будто рыбу из аквариума разговорить пытаюсь. Приобнимаю его: — Дэнчик, признайся, боишься меня? — Боялся бы — не приехал, — неожиданно агрессивно отвечает брат. Глажу его по голове: — Умница, хороший ответ. Вот можешь же! Денис резко поворачивается и губами прижимается к моим. Сюрреализм ситуации и явно лишний алкоголь вводит в ступор уже меня. Мелкий наглеет и продолжает целовать, используя язык и зажав ладонями мои щеки. Я в ужасе и даже, кажется, трезвею, однако не противно. Видимо, рецепторы атрофировались. Отстраняюсь и кричу: — Это, бл*ть, что сейчас было? Ты вконец еб*улся? Денис, как провинившийся школьник, складывает руки на коленях и отодвигается на край дивана: — Да, извини, когда ты очень близко и мы одни, сдержаться сложно, — его голос дрожит. — Ты больной?! — искренне интересуюсь я. — Доктор у меня есть, если ты об этом. — Какой доктор? Надеюсь, психиатр? — Психотерапевт, с восемнадцати лет наблюдаюсь. — Это многое объясняет. И как? Помогает? — Немного, однако прогресс есть. Видишь, я даже женился?! — гордо улыбается. — А мама? Она же знает, что ты псих? — Нет, ты ее заставлял много волноваться в юности, когда она тебя ждала ночами дома, теперь я стараюсь не расстраивать по пустякам. Мой брат — женатый п*др, псих и извращенец, но это, конечно, пустяки и дело житейское. Прискорбно, что виски закончился — столько поводов. Анализировать невозможно, мне срочно нужно отвлечься и переключиться на что-то иное: — Хочу гулять! — бодро делюсь нахлынувшей идеей. — Сейчас? На улице? — опять пялится в окно, за которым начался дождь. — Нет, хочу в ночной клуб! В гей-клуб! Потусоваться, потанцевать, мальчика на ночь снять, — я же обещал N кого-нибудь трахнуть и получить удовольствие. Денис что-то обдумывает, не глядя на меня: — «Грешники» недалеко, — теперь смотрит, — но одного я тебя не пущу, давай завтра. — Почему завтра? Я хочу сейчас и без тебя! — Нет, завтра. Я не буду мешать, могу даже не попадать в поле зрения. Дим, там разные типы встречаются, это небезопасно. — Мелкий, из тебя секьюрити, как из меня пони. Поехали сейчас! — Нельзя, — мнется, — ты пьяный и буйный, не пустят тебя на фейс-контроле, только время потеряем. — И что ж мне делать? Как вы, бл*ть, все за меня решать любите. За*бали! Подходит, гладит по плечам, закусывая губу, смотрит в глаза: — Спать ложись, отдохни, а завтра, если не передумаешь, я тебя провожу. И даже не сомневайся, что убью любого, кто попробует тебя обидеть. — Больше, чем ты, меня уже никто не обидит. — Надеюсь, когда-нибудь ты сможешь меня простить. Отворачиваюсь, поднимаюсь по ступенькам, падаю в постель. Повезло, что снов не было. Утром проснулся от будоражащего запаха еды: запечённое мясо. Голова трещит от осознания, на что именно мне так жирно намекал N. Пизд*ц на молекулярном уровне — диагноз поставлен точно. Спускаюсь. Обнаженный выше пояса Сокол готовит завтрак на моей кухне. Рассматриваю его со спины, пока он, присев, что-то подкручивает на панели духовки. А Фелька-то прав: жопа у Дениски зачётная. Хотя мне-то какая печаль? Жопа и жопа. — Ты еще здесь? Вздрагивает, поворачивается, лыбится: — Доброе утро! Да, прости, решил убедиться, что ты в порядке. — Что мне сделается? Я у себя дома. — Продуктов не было, я сходил в магазин, приготовил завтрак. Через час на работу уеду. — Раздеваться надо было обязательно? — Дим, у меня одна рубашка, а сегодня после обеда встреча с представителями «Тойоты» из Японии, домой я уже не успею. Мне скучно, я иду в душ, чтобы проснуться на самом деле. Происходящее слишком похоже на дурацкий затянувшийся сон про пугало. Под горячей водой больно себя щипаю. Потом включаю холодную, затем снова горячую. Вещи не взял чистые. Если провоцировать N мне нравилось, то расхаживать голым перед Дэном не прет совершенно. Вытираюсь и надеваю вчерашнее — слегка дискомфортно. Возвращаюсь, он достал противень, а я угадал — овощи, запеченные с мясом. — Ладно N — тяжелое детство, деревянные игрушки, к полу прибитые, ты-то где научился готовить? — На курсы ходил, правда кухня оказалась слишком высокой. Стейки дикого лосося с грибами, как нехрен делать, а с варкой картофеля иногда возникают проблемки, — проводит ладонью по кончикам моих волос. — Не трогай меня! — Ты после душа пахнешь хорошо, а руки у тебя в жиру. Беззащитный Димка — как не потрогать-то? — Отъ*бись! Когда ж ты уже уйдешь?! — Когда ты доешь. Кофе сделать? — Валяй, — ну, а чего мне от кофе-то отказываться? Это снова вставать и идти надо, а он просто две кнопки на кофе-машине нажмет. Все равно смотрит. — Денис, знаешь, что нельзя людей во время приема пищи разглядывать? Это неприлично. — Если бы это было неприлично, кафе и рестораны оформляли б как сортиры: для каждого одноместного стола — отдельная кабинка. — Ты хочешь, чтобы я подавился? — вот как не бить? Сам же нарывается. — Нет, ты сам хоть представляешь, насколько ты ох*рителен? — Тебе кажется, потому что ты больной. Официально псих, даже заключение от специалиста имеется. — Выходит, все мамины клиенты — психи. Буйно помешанные, если по-твоему? — Тихие опаснее, мне с тобой даже в одной квартире находиться стремно. Ставит передо мной кружку с высокой шапкой молочной пены: — Я капучино не заказывал, хочу черный, мог бы спросить. — Это защитная реакция, потому что ты признаешь, что сейчас я сильнее? Если начну ржать, заболит голова: — Нет, Денис, — вздыхаю и закатываю глаза, — я просто хочу кофе без молока, можно мне такой, пожалуйста? — вспоминаю главную заповедь Марго «Никогда не спорь с душевнобольными», — ладно, выпью этот. Обходит меня сзади, обнимает за плечи и нюхает волосы: — Я обожаю твой запах. А вдруг он маньяк? Я действительно давно не оставался с ним наедине. Только вчера и в больнице. — Поэтому одежду мою пиз*ил? — Какой ты злопамятный, — по ходу он сегодня лыбиться не перестанет. — Денис, ты либо реально псих, либо очень грамотно меня сейчас разводишь… Скажи, если тебе изначально нужен был я, назовем это так, как трофей, нафига тебе N? — Мария, терапевт, говорит, что это вынужденная проекция для завершения гештальта. Все же начинаю истерично ржать: — Любишь чужих парней еб*ть, люби и гештальты завершать. Что, Сокол, не вышло? Становится серьезным, вздыхает: — Увы. Дим, я, правда, сожалею. — Мудила ты! — Ну… может быть. — Да точно тебе говорю, тут без терапевтов понятно. А почему рассказать мне решили? Надеялись на братское благословение? Садится напротив, ладони складывает в замок, проводит указательными пальцами себе по лбу: — Тошнило уже от этой лжи, сокрытия и прочего. И меня, и его. Понимали, что ты все знаешь или догадываешься. Ты из нас троих самый умный, надеялись, что подскажешь решение, которое всех устроит с минимумом болезненных последствий. — Лучше добровольно признайся, что ты прикалываешься. Большего бреда я в жизни не слышал. — Дим, теперь моя миссия сделать так, чтобы у вас было все хорошо. — Не пытайся, не будет, — стараюсь улыбнуться, но выходит печаль, смотрю на пустую грязную тарелку. Эквивалент разбитого корыта — как метафора моей жизни. Денис внимательно за мной наблюдает, он и не переставал, глаза бегают, как при зарождении гениальной идеи. Это меня раздражает и немного пугает: — Забей, я готов к новой жизни и вскоре буду готов к новой любви. — Значит, в клуб идем? Во сколько за тобой заехать? Сегодня хочется меньше, но я не отступлю: — Давай в девять, — решил он со мной тащиться, мне пофиг, хотя жопой чую, что снова все испортит. — Договорились, — убирает и моет посуду. Рассматриваю татуху на спине. Все же красивая и масштабная работа, но на этом жилистом дрище не особо смотрится. Озарение: — Дениска, я готов разоблачить твою бля*кую натуру. Поворачивается, вытирает тарелку полотенцем. Ждет. — Вот смотри, ты набил попугая всего лишь в знак благодарности N. У него колибри появилась, возможно, это даже ты. Тут все логично и предсказуемо, но твоя Мария говорит, что N — это проекция, значит, где-то должен быть истинный я, но меня нет. Или ты мне посвятил свои п*дорские звезды? Шах и мат, Дэнчик. — Бл***ть, лихо! Научишь потом? — бледнеет, полуминутные колебания, подходит близко. — Выходит, раз я такой еб*нутый, что отдал плечо проекции, где-то должна быть истина? Какой я молодец! Я ведь поначалу считал это плохой затеей, глупостью и блажью, ты же сам говорил мне про имена… А теперь это алиби? — Денис, не расстраивай меня, не говори, что ты где-то мое имя набил, да и где ему быть? В любом случае я не хочу знать. Поворачивается: — Посмотри внимательнее. Смотрю. Спина, обычная спина. Сокол, крылья расправлены, летит вверх. — Я уже видел. Подходит к зеркалу, тянется пальцем к тату: — Видишь, вот тут на перышке буква И? А вот тут Д. Похоже? — поворачивается в другую сторону, — а тут М и Р. Не сразу, не по порядку, не очевидно, но, тщательно рассмотрев хвост сокола, я получаю ДИМИТРИЯ, по букве на каждом пере. Татуировка точно не добивалась специально после завершения, буквы меньше сантиметра и в эскиз вплетены филигранно. У меня нет слов. — Скажи, похож на тебя? Волевой, могучий, всегда борется за свое, летит к цели, делает то, что хочет или считает нужным. Мудрый, рассудительный, но спуску никому не даст и отомстит, если нужно, потому что хищник. Ты ж, Дим, сам сказал, что каждый бьет то, чего ему не хватает. Мне очень не хватает тебя, а ты на мотоцикле всегда ассоциировался у меня с этой потрясающей благородной птицей. И мне невероятно льстит, когда ты меня так называешь. Но я бы не рассказал, если бы ты не догадался, N тоже не знает. Мне немного стыдно за этот восторг пятиклассницы. — То есть, это не ты Сокол, а я? Что ж… — Я очень скучал, когда ты уехал. Хотел, чтобы ты всегда был рядом, а тут Лиза меня с мастером познакомила. Закрываю лицо руками — даже в институте у меня не случалось такого передоза информацией, к которой я не готов. Он же все знал, сука. Глумился, издевался, намекал, говорил про запросы ко Вселенной. Бл***ть! За что мне это? Что делать-то? Зато теперь поведение блаженного Дэнчика понятно и укладывается в одну историю болезни. — Уходи, пожалуйста, у меня сейчас мозг разорвется. — Прости, но мне теперь намного легче. — Еще бы! С больной головы на здоровую… Через пальцы вижу, как он одевается. — Я приеду в девять, отдыхай, кстати, чудесный рисунок, вы гармонично смотритесь вместе. Это он про мой вчерашний шедевр, на котором мы с N сидим на лавочке и смотрим на Эйфелеву башню, а вокруг Париж, безмятежность и любовь. — Можешь лететь, Сокол. До вечера! — наконец-то закрываю за ним дверь. После того, как ушёл Денис, я долго цедил остывший кофе и пытался собрать мысли в понятную аудиодорожку. Не выходило — только обрывки информации перекрывали друг друга более сильными в плане эмоций кусками. Я. Сокол. N. Сокол — это я? А кто тогда Сокол? Кто он для меня? И самое главное: кто я для него? Всё слишком сложно и слишком странно. Больной ребенок, недолюбленный в детстве братик. Несмотря на то, что я его даже, как брата, никогда не воспринимал, любовь эта росла, крепла и однажды вышла из-под контроля, превратившись в монстра. Хрен знает, как себя теперь вести. Хоть бы это оказалось выдумкой или обманом, попыткой меня разозлить и провести, больше ведь на него похоже. Сегодня день солнечный. В Питере это означает, что дождя еще не было. Решаю пройтись по Невскому и Лиговскому. Залезаю на крышу знакомой общаги, с нее открывается потрясающий вид на Исаакиевский собор, я часто рисовал его отсюда в юности. Город без листвы, прохладно, но по-родному приятно и свежо. Всё же в городе N я чувствую себя заблудившимся чужаком. Что ж делать? Один я явно не справлюсь, помочь мне некому. Снова к Демону я не попрусь, хотя он бы разрулил. Демон за N, а кто за меня? Маме рассказать? Нет, это не моя тайна. Обсудить аккуратно — догадается. Почему до сих пор не поняла — вопрос на миллион. Остаётся только Дениска, который и сейчас мне не очень брат. Всегда воспринимал его как лишнего в нашей семье ребенка. Эгоистично, зато честно. Зачем мне в клуб? Что за попытка убежать от себя? Если уж с охерительным и симпатичным Демоном дальше поцелуев не пошло, то разве что-то получится с незнакомым парнем? N прав. Я очень устал от измен и лжи N, от потрясений, от опостылевшей работы, от полоумного Дэна, от собственных мыслей и желаний… От всего. Я просто хочу отдыхать и делать то, что мне нравится. И, немаловажное замечание, не делать того, что не нравится. Отпуск же у меня в конце концов. Вот как начну слушать себя… Чего я сейчас, кстати, хочу? Горячий французский хот-дог и сладкий наконец-то американо. Спустился с крыши — купил. Получил удовольствие и наелся. Как просто, оказывается — всего лишь иногда прислушиваться к себе. Да, сегодня я пойду в гей-клуб и сниму там мужика, потому что хочу. Дениска пунктуален и загадочен. Черные узкие джинсы, белоснежный джемпер крупной вязки обнажает лучи звёзд на ключицах, золотая цепочка и что-то сделал с лицом — не могу понять. Ну не косметика же? В общем, если на меня никто не клюнет, эту красоту сегодня снимут однозначно. — Ты готов? Я нам столик заказал, — осекается, — то есть тебе. — Столик, зачем? — Мало ли, так обзор лучше и на баре не торчать, ты не передумал? — Нет, — сегодня буду делать всё, что нравится, даже если заманчивая оргия подвернется. Стоит в дверях и лыбится. — Ты дома-то хоть был? — Да, после встречи сразу поехал. — А довольный чего такой? — Как же? Праздник! Впервые старшего брата в гей-клуб веду, — ржет. Закатываю глаза: — Какой ты всё же придурок, — хотя мне тоже смешно, — лучше скажи, как мне одеться? — сейчас не хочу выбирать прикид. Сколько себя помню, Дэнчик всегда отличался безупречным вкусом в одежде. Отодвигая меня, проходит к шкафу: — Сейчас мы тебя прикинем, — тонкие пальцы перебирают вешалки, — это агрессивно, это старомодно, это что-то слишком скучное и натуральское, а вот это годится. По итогу меня одели в синие джинсы и обтягивающую графитовую футболку с белой надписью Diesel и те самые белоснежные кроссовки, которые я купил в честь расставания с N. — Банальненько чёт, не находишь? — Я ж тебя не замуж выдаю! Стильно и в меру эротично. В общем, нормально. Не придирайся. Мне комфортно, а это главное. Дэнчик в бежевом пальто. Идём через мост. Мне почему-то хочется его снова поцеловать. Я же решил, не искать объяснения своих желаний, а делать то, что хочется и нравится прямо сейчас. Узкая улочка, освещение — сам черт ногу сломит. — Стой! — дёргаю его за плечо, — Не запоминай этот момент. Притягиваю за борта пальто и целую. Целуется Сокол классно. Почетное второе место. Ошалевший Денис явно планирует что-то сказать, опережаю его: — Молчи, мне не интересно. Я всегда его не любил и сожалел, что мы братья, а вот сейчас это расстраивает особенно, но своё отношение к нему сформировать до сих пор не могу. Это больше не ненависть, не злость, не отвращение, а что-то между жалостью и преступным интересом. Как желание пальцы в розетку сунуть, зная, что все равно не пролезут. — Дениска, а как тебе Феликс? — Кто это? — Бывший N, которого вы в магазине встретили, когда лазанью готовить собирались. Напрягается, вспоминает: — А, этот. Манерный деревенский хрен. Кеша сказал, что потрахивал его несколько месяцев, я ещё удивился, что так долго. — Вот так, значит, он отзывается о старых друзьях?! Напрасно, Феликс преданный, верный и искренний парень. А вы две лживые бл*дины. Врёте постоянно, даже сейчас ты меня как лоха разводишь, мы уже шли по соседнему мосту в эту сторону, теперь возвращаемся. Дениска, ты заблудился в родном городе? — сейчас снова ударить его хочется. Он серьезен и нервничает: — Почему сразу развожу? Гуляем мы, время ещё есть. — Я сегодня уже гулял. Пошли в клуб! Выходим через двор на проспект. — Давно бы так. А выступление тебе наше понравилось? — Очень! Я удивился, что ты так двигаешься, будто всю жизнь занимался танцами. Жаль, вы Марго не пригласили, она бы оценила. — Тебя тоже не приглашали, а потом он сбежал к тебе, — вздыхаю, — трахаться. В нашу годовщину. — Не совсем. Мы ели, разговаривали, танцевали — я его уговорил. — И всё? — Дим, прекрати себя изводить. Просто отдыхай. Он прав. Всё уже прошло, а я не перестаю загоняться. Новая жизнь, где ты? Стоим справа у входа, рассматриваю бронзовые физиономии на дверях. — Дим, — начинает Дэн, — давай договоримся на берегу: всё, что ты сегодня ешь, пьешь, употребляешь или трахаешь, оплачиваю я. — Ты думаешь, если я безработный, значит, у меня денег нет? — Как? Снова? Я думал, ты в отпуске. Ты же сказал… — как же он натурально каждый раз переживает потерю моих работ. Больше, чем я. — Да, привыкай, что не только ты врешь людям в глаза, но и они тебе могут. Так я умный, красивый, талантливый, образованный, с опытом работы, я ж скоро новую найду. Еще лучше прежней. Устал я от командировок и бл*дства. Ты очень боишься потерять работу? — Наверное, да, это первое место, работаю с отцом. Случись что, я даже не знаю, куда идти, а у меня же семья, ребенок. Нужен уровень зарплаты не ниже, чем сейчас, а вышки пока нет. — Не, ссы, Дэнчик, в автосервис возьмут. В рабочем комбезе на голого сокола будешь эротично смотреться. Представляет, улыбается: — Подожди, это значит, — сияет Дэн, — что ты можешь остаться в Питере? — Могу? — Пока об этом не было времени подумать, — а отец? Он же обещал меня гнобить. — Утрясем! Хотя как ты без N? — хмурится. А вот об этом я думал и ответ пока «никак». — Видимо, тоже утрясем. Идём? — киваю на вход. Нас провожают к столику, Дениска командует: — Выбирай любого. Окидываю взглядом публику: молодняк при папиках, студенческие пары, несколько дяденек в годах, тетки, лесбиянки, гейские подружки, угрюмый мужик, на первый взгляд богатый, ну так и я не нищий, однако все и близко не то. — Так я пойду? — робко напоминает о себе братец. — Сидеть! Обещал напоить, накормить, нанюхать и обеспечить знакомство с любым понравившимся мне парнем. Как ты планируешь все это провернуть, если свалишь в туман? — Ну не совсем это я обещал, значит, мне остаться? — Да, я скажу тебе, если что-то изменится. И я все еще трезвый. Вспоминаю названия коктейлей, которые когда-то готовил сам. Пусть братик раскошелится, раз ему так хочется. «Текила Санрайз», «Секс на пляже», парочка лонгайлендов и вот мне уже хорошо. Пальцы Дениса в моих волосах, а сам я лежу на его коленях. Быстро! — Дим, как ты планируешь знакомиться, если больше стараешься напиться? — Это тебя волновать не должно. А сам чего не пьешь? — Хочу запомнить эту ночь в деталях, — он снова меня целует, прошу «Кровавую Мэри». К нашему столику пару раз подходили парни, что-то спрашивали у Дэна, однако он им отвечал настолько резко, что пришельцев сразу сносило будто ураганом. — Что они хотели? — Да з*бали, то «тройничок давайте», то «чем вас угостить?». Мне противно, я себя куском мяса чувствую. — В теме такой флирт нормален, дурачок, — хотя Дэна я понимаю, и мне тоже противно. И дело во мне: налицо двойные стандарты. Почему, если я подкачу к парню — это будет правильно, а попытку знакомства со мной более взрослого или брутального самца воспринимаю как сексуальное домогательство? И вообще мне хорошо. Трахаться с незнакомцем только из мести я не планирую, да и не смогу уже. К тому же достаточного удовольствия скорее всего не получу. — Дим! — визжит мелкий. — Песня моя любимая. — И что? — не догоняю я. — Пошли танцевать. С трудом встаю, он тянет меня на танцпол, обнимает и шепчет на ухо: I love you, baby And if it's quite all right. I need you, baby To warm the lonely nights. I love you, baby, Trust in me when I say. Английский я не знаю, но фразу «I love you, baby» разобрал и перевел. Периодически просыпаюсь все еще у Дэнчика на коленях. Сокол трезвый и скучный. — Дениска, ты меня обожаешь, а я пьяный и беззащитный на тебе лежу, так чего твоя рожа не радуется? — Парень на баре наблюдает за нами минут сорок, не отрываясь, за это время взял только апельсиновый сок, что-то говорил бармену, кивая на нас. Что ему, бл*ть, надо? — Ты у нас следак, ты и разбирайся? — улыбаюсь я, снова прикрыв глаза. — Думаешь, шестерка отца? Я аж вздрогнул, приподнимаюсь, из последних сил фокусируюсь на объекте: — О! Так это Глебушка, — машу знакомому, чтобы подошел. — Какой еще Глебушка? Откуда он взялся? У тебя с ним что-то было? — в образе ревнивой истерички Сокол потешный. — Угомонись, гораздо меньше, чем с тобой, — ржу. — Привет, Дим, — спортивная фигура перекрывает сияние стробоскопов, — а я смотрю: ты или нет? Когда понял, что ты и не один, решил не беспокоить. На танцполе вас увидел, вы красивая пара. Я бы поперхнулся, если бы пил сейчас. Приподнимаюсь поприветствовать Глеба: — Глеб, знакомься, это Денис, мой б..., — Сокол незаметно для Глеба, но ощутимо щиплет мою спину. Ну, не подумал я, бывает, — мой большой друг. Мы не пара, просто проводим время вместе. Правда? — Угу, — кивает Дэн, глядя в толпу, — официанта долго ждать, пойду тоже сок возьму, ты что будешь? — Пожалуй, «Маргариту». Дениска уходит к барной стойке, мне хочется на кого-нибудь облокотиться. Глеб провожает взглядом брата: — Похоже, ты его расстроил, он-то точно не воспринимает тебя как просто друга. Такой влюбленный взгляд. — А ты часто здесь бываешь и почему не пьешь? — Иногда захожу, бармена жду, домой вместе поедем. Бармен весьма неплох, насколько я могу оценить: — Парень твой? Симпатичный. — Не-ет, — смущается Глеб, — он гетеро, нас бывший познакомил, сейчас квартиру вместе снимаем, их на корпоративном такси развозят ночью, а я просто, чтоб дома не скучать. — А бывший? Глебушка грустнеет — видимо, больная тема. — Жили вместе пять месяцев, как-то смена в Маке отвалилась, вернулся раньше, а его другой… — не выговаривает Глеб неприличные слова — очаровательно, — ну я сразу все отношения прекратил. Прям завидно — мне бы так. — И давно ты свободен? — надо же о позитиве. — С июня. — Молодец! А я с августа, — теперь хочется Глебушку поцеловать. Сокол вовремя возвращается с коктейлем… Мучительное утро, я проснулся, но не открываю глаз. Не знал, что так можно. Надо завязывать с бухлом. Память, вернись, ты нужна мне сейчас! Есть только поврежденные файлы с обрывками информации. Файл 1. Я целуюсь с Дэном — это точно было, весь клуб подтвердит. Файл 2. Я страстно целуюсь в клубе с Глебом — это возможно, но как Дэнчик меня отдал? Файл 3. Я целуюсь с Глебом дома и говорю, что не против секса с ним — тоже весьма на меня похоже, хотя не помню, как добирался домой именно в сопровождении Глеба. Файл 4. Сокол сидит на мне, обхватив ногами, я лапаю его, кусаю в шею и хочу трахнуть — обстановку не помню, на явь не тянет, значит, не было. Файл 5. Я дома, в спальне, Сокол сидит на мне в оранжевых труселях с черной широкой резинкой, слезно умоляет быть его первым мужчиной, мы долго целуемся, переходя в горизонтальное положение, я мну его жопу… дальше картинка не подгрузилась — без комментариев, вводных данных недостаточно. Тоже не считается. Файл 6. Глеб у канала Грибоедова рассказывает про разницу между сывороточным и соевым протеином, Денис курит и втирает ему про эффективность становой тяги — тоже как будто похоже на правду. Файл 7. Я говорю Денису, что трахнул бы его давно сам, но мне мешают «братские узы» — сука, восемь или десять коктейлей точно могли родить в моей голове такое пафосное клише. Других действующих лиц не помню, как и секса с вышеуказанными. Теперь предстоит узнать, что из этого произошло на самом деле, что приснилось или является плодом моего больного воображения, а чего не помню вовсе. Открываю глаза: в поле зрения сразу попадает идеальная кисть, лежащая на моей груди. Как художник говорю — совершенная. Рассматриваю минуту, потом перевожу взгляд на ее обладателя… Почему я не удивлен? Однако лучше даже не думать о возможном произошедшем и не пытаться вспоминать. Тошнит. Нельзя мне пить. Вечно творю какую-то хрень, но в этот раз уже перебор. Зато я в трусах, он, к счастью, тоже. В оранжевых, бл**дь!