Per aspera ad Proxima Centauri

Он в серой робе шесть недель Шагами мерил двор, Вперяя в яркий небосвод Свой полный муки взор. © О. Уайлд, «Баллада Редингской тюрьмы»

      Март 2008, Лондон, госпиталь им. Св.Варфоломея.       Пальцы дрожат, а в голове — космически мёртвое безмолвие, как если бы Джеймс выкурил косяк с палёным гашишем, а потом выпил бы залпом полбутылки абсента. Он чувствует, что снова идёт ко дну, как в восемьдесят втором году, когда он выпал из лодки и наверняка утонул бы, не спаси его вовремя спохватившийся отец.       Рак? Да какой, нахуй, рак в его возрасте?       Его словно засасывает в чёрную дыру, растягивая «я — есть», увлекая ноги в точку сингулярности, покуда выпотрошенный, вывернутый наизнанку мозг дрейфует где-то на горизонте событий, едва способный уловить релятивистскую струю перечисляющего латинские названия мышц врача, доносящуюся откуда-то из в одночасье перевернувшейся вселенной.       — Нет.       — Мистер Гриффит…       — Нет! У меня с детства плохая регенерация. Мне совсем недавно сделали здесь операцию… всего пару месяцев назад, и я это… Я пропускал физиотерапию и не пил эти ваши… я не помню, как называется… так что нет, это не это… — его собственный голос звучит глухо и до уродства медленно, теряя фонемы в искажённом пространстве-времени.       — Мистер Гриффит, — доктор Брукс смотрит на него исподлобья, поджав губы. — Я, конечно, понимаю ваше…       — Ни хуя вы не понимаете!        Господи, как же трясутся руки. Отчего так тихо? Почему всё молчит? Лишь едва уловимое посвистывающее шипение ненасытного коллапсара*, жадно засасывающего в себя всё живое и неживое, материальное и бесплотное…       — Простите. Это просто… — голос срывается, и необратимо кривящееся лицо обдаёт жаром, когда глаза начинают гореть от проступающих слёз. — Это… нет. Это ошибка.       — Я, конечно, могу ещё раз взять у вас кровь и биопсию на анализ и направить вас на сканирование, но диагноз от этого не изменится, и вы только зря потратите своё время и деньги.        — Время? — парень не может сдержаться и выдыхает это слово, и его начинает трясти от мысли, что, выходя вместе с переработанным лёгкими кислородом, оно превращает его жизнь в мелкие песчинки, сухими струями сыплющиеся сквозь пальцы.       Время — ужасная вещь, когда речь заходит о его определённом количестве, и совершенно восхитительная, если думать о нём с космологической точки зрения, как о чём-то обнадёживающе материальном.       Нет, сынок, это фантастика.       Джим смотрит на развешенные по подсвеченному экрану собственные снимки и даже без медицинского образования чётко видит враждебные своей неуместностью и чужеродностью крупные гроздья светлых пятен, плеядами развесившихся на его мышцах от середины бедра до тазобедренного сустава.        Они слишком красноречивы, слишком очевидны, слишком соответственны шишкам на его ноге, и Джеймс не может больше отрицать тот факт, что он в полной заднице. Не может, не может… и вцепляется в край стола так, что белеют вспотевшие пальцы.       Хотел быть первым? Получи и распишись.       Слова дёргаются и танцуют, как игрушечные паяцы, торопятся, наскакивают, сшибают друг друга с ног, и старые слои покрываются новыми, придавливаются ими к самому дну разверзшейся в сознании бездны.       — Она не могла так за два месяца, — Джеймс говорит только для того, чтобы заполнить звенящую пустоту, пульсирующую в голове, но мысли растворяются раньше, чем он их озвучивает, и уходят из черепной коробки, оставляя только тошнотворный коктейль из страха и дурного предчувствия. — Не, не… не могла. Никакая болячка не может так быстро, как какая-нибудь ветрянка… — бормочет он и рассеянно запускает руку за ворот рубашки, потирая основание шеи, до сих пор хранящее воспоминание о перенесённой ещё в колледже ветряной оспе в виде выпуклых маленьких шрамиков.       Доктор вздыхает, ещё плотнее сжимает губы, так что остаётся лишь узенькая ниточка, и начинает заполнять какие-то бланки.       — Саркома — это очень агрессивное заболевание, мистер Гриффит, — неестественно спокойный тон медика режет уши. — Но пока узлы ещё небольшие, а опухоль не проросла за фасциальную оболочку и не смещает вену, мы можем провести курс химиотерапии, чтобы уменьшить опухоли, затем осуществить операцию по удалению больших очагов и новообразований, находящихся в непосредственной близости к лимфоузлам и венам, после чего прибегнем к лучевой терапии.       — А это будет наверняка? — Джеймс не может заставить себя посмотреть на врача и нервно рвёт листы из блокнота на тонкие полоски, скручивает в тугие палочки и мнёт их в пальцах, как сухие травинки. — Ну, я имею в виду… оно точно? Или лучше сразу отрезать?       Доктор Брукс отрывается от документов и переводит немного удивлённый и сочувствующий взгляд с мятых бумажных стерженьков, пляшущих в трясущихся руках пациента, на его глаза.       — Мистер Гриффит, ну, вы же понимаете, что при такой локации опухолей, как у вас, нога будет ампутирована до вертлужной впадины таза. Не останется даже культи.       Сердце ухает в пятки, а перед зрачками роятся чёрные мошки, когда Джим, даже не закрывая глаз, представляет себя после операции: лето, а он сидит в инвалидном кресле в своей комнате и смотрит в окно, жалкий обрубок, недочеловек, вынужденный быть обузой, смирившийся с положением слабого. Живой, но непонятно зачем. С бьющимся сердцем, но с мёртвыми глазами. Окружённый людьми, но безмерно одинокий. И почему-то Джеймс ужасающе чётко видит на правом плече будущего себя чужую мужскую руку: с небольшим химическим ожогом у мизинца, родинкой над запястьем и шероховатыми мозолями от струн скрипки на подушечках пальцев.       — Хорошо, — выдавливает Джеймс сквозь до звона в ушах стиснутые зубы. — Сколько? Апрель 2008, Пембрукшир, Хаверфордуэст.       Ночь — самое тихое время в онкологическом отделении хаверфордуэстской клиники: и медперсонал, и пациенты в большинстве своём спят, осоловевшие от тяжёлого лечения, и оставшийся наедине со своими мыслями Джеймс как никогда раньше и ценит, и ненавидит эту тишину.       Он так и не смог сказать родным и друзьям о том, чем именно болен — просто упомянул вскользь, что нужно ещё чуть-чуть подлечить ногу и заодно написать небольшую статью о недавно открывшемся крыле больницы для сайта, отмахнулся от вездесущего Дейви, снял со счёта добрую половину денег, которые лет восемь как откладывал на собственный домик у моря близ Барафандл-бэй, и уехал на долгие шесть недель в столицу Пембрукшира.        Химиотерапия — самое страшное, что Гриффиту пришлось пережить за всю свою жизнь, но он решает для себя, что перейдёт Рубикон, чего бы это ни стоило. Потому что, чем ближе дыхание смерти, тем отчаянней хочется жить. Потому что нужно доводить начатое до конца. Потому что, коли ты начал плыть, то уже не соскочишь с этого дела посередине пути — либо плыви до берега, либо тони.       Джеймс лежит на продавленной койке в палате с огромными окнами, выходящими и на улицу, и в коридор, и морщится от неприятного жара, распространяющегося по телу от ярёмной вены, в которую воткнут катетер от капельницы с лекарством.       Другие пациенты — почему-то среди них нет никого моложе пятидесяти, словно в бой идут одни только не потеющие, облачённые в поношенную одежду старики — сидят рядом, курсируют мимо, стонут издалека: лысые, без бровей и ресниц, с ввалившимися щеками, восковой кожей, изуродованные операциями и химиотерапией, убивающей взбунтовавшиеся клетки, но не щадящей здоровую ткань и без того измученных изнуряющей болезнью тел. Они пахнут старостью, рвотой, мочой и смертью и скользят по окружающему миру бесцельными и тусклыми взглядами с неким подобием недоумения, переходящего в сожаление, стоит им увидеть разительно отличающегося от них юношу: молодого, красивого, с волнистыми рыжеватыми волосами и живыми, чуть раскосыми глазами необычного, голубо-зелёно-серого цвета, обрамлёнными светлыми и длинными ресницами.       Некоторые из них — те, что поопытней — даже заговаривают с ним, присоединяясь к врачам, и шелестят сухими языками правильные и убедительные вещи: что надо потерпеть, что надо покушать, что всё пройдёт, что писать в судно, а не в унитаз ничуть не унизительно, а сблевануть на халатик и белые туфельки медсестры, ставящей уколы, совершенно нормально. Джим слышит и даже слушает их, но лишь поверхностно, потому что они просто кричат что-то с берега, как группа поддержки, или просто плещутся рядом, но не переплывут эту реку за него.       В день окончания курса химиотерапии Джеймс начинает жалеть, что принял решение проходить этот путь в одиночестве: он не ожидал, что лечение может быть таким выматывающим, не знал, как будет объяснять домочадцам, почему он похудел на семнадцать фунтов и зачем прячет изрядно поредевшие волосы под шляпой, и не предполагал, как тяжело будет собраться, выйти из больницы, дождаться автобуса, протрястись пять часов до самого Стэкпоула, дойти до дома, устало кивнуть матери, закрыть дверь, лечь в кровать.       Но это — его река. И он должен плыть дальше, пока виден берег. Май 2008, Лондон, госпиталь им. Св.Варфоломея       Джеймс сидит в маленьком скверике при здании больницы, откинувшись на спинку скамейки, и, запрокинув голову, смотрит на солнце сквозь листья раскинувшего тихо шуршащие на ветру ветви кедра. С наслаждением вдыхая аромат надвигающегося лета, Джеймс суёт руки в карманы просторных льняных брюк и вытягивает недавно прооперированную ногу, чувствуя туго обтянувшие изрядно уменьшившееся после удаления опухолей бедро бинты и мягкую, чуть влажную после утренней грозы землю под тонкой подошвой потрёпанных сандалий.       Большая часть пациентов всё ещё на обеде, так что Гриффит — единственный человек на улице, если не считать праздно шатающихся по территории госпиталя, украдкой покуривающих охранников и какого-то громко, но неразборчиво возмущавшегося парня, торопливая тирада которого доносилась из-за угла. Кажется, он был недоволен работой некоего Андерсена и на чём свет стоит поносил его неожиданно изысканными и в то же время язвительными речевыми оборотами, граничащими с чуть ли не лингвистической эквилибристикой, тем самым выдавая действительное хорошее образование — минимум Оксбриджское**, из-за чего Гриффит чувствует себя, мягко говоря, понаехавшей лимитой, несмотря на заслуженный честным трудом диплом филолога. Голос недовольного работой судмедэксперта юноши удивительно похож на тембр Джеймса — такой же низкий, бархатный, с красивыми переливами интонаций, но более властный, уверенный и безапелляционный.       Разочарованный столь бесцеремонно нарушенным спокойствием, Джеймс тяжело поднимается со скамейки и, опираясь на трущие подмышки костыли, ковыляет в сторону главного входа лечебницы, краем глаза заметив мелькнувшую за поворотом фигуру высокого, изящного парня с буйной кудрявой шевелюрой цвета горького шоколада, облачённого в классический чёрный костюм и лиловую рубашку, стремительным шагом направляющегося к выходу за пределы территории Бартса, не прекращающего громко увещевать собеседника в том, что одно только присутствие Андерсена понижает интеллектуальный уровень целого квартала.       Гриффит входит в здание, чувствуя лёгкую зависть к этому пышущему энергией парню. В отличие от него, Джим не скоро сможет похвастаться твёрдой, уверенной походкой, от которой его вьющиеся волосы будут пружинисто перекатываться, ловя солнечные блики.       Он вваливается в лифт, угрюмо отмечая отражение своего заметно похудевшего лица, кажущегося несколько инопланетным из-за обритого налысо черепа, и уже нажимает кнопку своего этажа, когда вслед за ним в кабинку вбегает миловидная медработница, прижимающая к груди кипу документов. Она внимательно оглядывает его с ног до головы, словно сканируя пристальным взором светло-карих глаз, и её тонкие губы уже открываются на вдохе, чтобы произнести что-то, но Джеймс одаривает девушку мягкой, извиняющейся улыбкой, затем выходит из лифта и, не оборачиваясь, возвращается в палату, как обычно, наполненную порядком надоевшей ему чисто мужланской болтовнёй о работе, сексе, машинах, опять о сексе, футболе и снова о сексе.       Соседи не раз и не два атаковали Гриффита, настойчиво требуя от него баек о своих интимных приключениях, но вскоре оставили в покое молчаливого соседа, беспрестанно прятавшегося от назойливых бесед, уткнувшись в планшет или здоровенную энциклопедию по астрономии, пристроив больную ногу на скрученном в валик одеяле.