Per aspera ad Proxima Centauri

Каждый раз ты, Каждый раз ты! То, что таится во мне давно — море, оно сокрыто внутри. Нынче ночью с небес твоих глаз осыпаются звёзды. Их искры собрав, белоснежную тишь бумаг мои пальцы засеют. Взойдут слова. © Форуг Фаррохзад — «Влюблённые»

      Сентябрь 2009, Пембрукшир, Стэкпоул.       Последние две недели лета и первые дни осени Джеймс чувствует себя так, словно повис над землёй в застывшем прыжке: благодаря тому наркоманскому сну Ш. наконец-то обрёл имя и заиграл ярчайшими красками, но из-за регулярного приёма ненавистного дезоксирубина мозг Гриффита упорно забывает любой, даже самый маленький отрывок до того, как слова удаётся перенести на бумагу.       Чтобы хоть как-то отвлечь себя от этого болотного состояния, Джейми пытается читать, перемежая религиозную литературу, отбрасывая книгу за книгой — ибо чушь полная всё это христианство, ислам и язычество, и лишь в буддизме можно найти какое-никакое, но утешение — с мистическими рассказами и блогом лондонского военного врача в отставке о приключениях с сожителем-детективом; вообще, написано довольно интересно, хоть и с ошибками, но так… по-гейски, больше похоже не на дневник, а на скопище эротических фантазий: «ненормальный, но очаровательный», «завораживающий безумец», «восхитительный и уточнённый», а уж «он сидел в Букингемском дворце в чём мать родила, завёрнутый, разве что в простыню» и вовсе походит на завязку сюжета середнячковой порнушки для педиков.       Сентябрь 2009, Пембрукшир, Стэкпоул.       Включив первый попавшийся треклист, лишь бы заглушить радостный смех готовящихся к празднованию его дня рождения родственников во дворе, Джеймс мрачно впивается испепеляющим взглядом в костюм, который ему полагалось одеть — мать как раз позавчера ушила его пиджак и жилет, болтавшиеся на нём, как на вешалке, а брюки, наоборот, немного расширила, чтобы ткань не так сильно облегала раздувшуюся ногу — хотя Гриффит с превеликим удовольствием, во-первых, остался бы в домашней одежде, а во-вторых — вообще бы ничего не праздновал и из комнаты не выходил: настроение принимать участие в этом фарсе отсутствует напрочь. Правда, уж коли теперь все в курсе, в случае чего можно будет просто сослаться на плохое самочувствие, когда это всё окончательно надоест, и спокойно запереться у себя, уткнувшись мордой в подушку.       В последнее время, несмотря на небольшое уменьшение количества злокачественных клеток в крови — если верить врачу, а причин ему не верить нет, — Джеймс ловит себя на том, что двигаться становится всё тяжелее, и если несколькими месяцами раньше смена одежды не доставляла практически никаких затруднений, то сейчас переодевание занимает минимум пять-десять минут, и страшно подумать, что, возможно, в скором времени он уже не будет в состоянии сделать это самостоятельно.       Шумно выдохнув, Гриффит отворачивается от этого латанного-перелатанного текстильного монстра, имея жгучее желание послать всё и вся в далёкое пешее, но вспоминает, что нужно обновить повязку на ноге, так что одной только сменой застиранной футболки на приличную рубашку не отделаться.       Джеймс раздражённо фыркает и, быстро стянув майку, развязывает шнуровку на штанах, от чего мягкая флисовая ткань свободно падает к щиколоткам с похудевших ног, лишь на секунду задержавшись на опухшем и замотанном в марлю бедре. Ухватившись за стену, он неуклюже переступает, окончательно вытряхиваясь из одежды, и скептически смотрит на своё отражение в глянцевой поверхности дешёвого шкафа: его тело, и раньше-то не отличавшееся особой красотой, теперь и подавно не вызывает ничего, кроме отвращения и жалости.       Быстро, стараясь не задерживать глаз на бинте, Джим разматывает прилипшее к изъязвлённой поверхности тканево, от чего в нос бьёт неприятный запах плохо регенерирующейся кожи, травмированной лучевой терапией; наскоро продезинфицировав похожую на сильный ожог язву и сменив повязку, он ковыляет к шкафу, чтобы вытащить сменные вещи. Сначала — футболка и сорочка: с этим проблем нет, в отличие от всего остального. С джинсами сложнее — для этого приходится сесть, сунуть ноги в штанины и, держа их за шлёвки, аккуратно, не беспокоя болячку, натянуть на бёдра. Самое трудновыполнимое — это носки, так как сильно сгибаться не позволяет растяжка — несмотря на занятия танцами, Гриффит как был, так и остался неповоротливым, угловатым увальнем. Перекрестившись, чертыхнувшись и вздохнув, как пловец перед прыжком в ледяные волны Кельтского моря, Джеймс закусывает губу и хитро изворачивается: давай, Гриффит, вчера смог и сегодня сможешь.       Перед тем как спуститься, он впихивает ступни в растоптанные кроссовки и бросает взгляд в зеркало, и ёжится, когда видит в отражении нечто среднее между Волан-де-Мортом и выдрой-альбиносом.       — Чё вылупился? — бурчит он и выходит во двор.       Джим посылает удивлённо поднявшей брови матери свою самую невинно-обворожительную улыбку, извиняясь за неподобающий, на её взгляд, вид, и ковыляет открыть ворота — клаксон убитого в хлам «дефендера» Билла уже радует уши вступительной мелодией из кинопродукции «Brazzers».       МакКензи на удивление галантно выскакивает из машины, чтобы открыть дверцу Эбигейл, что не остаётся без внимания Гриффита:       — Дейв, Чуи, смотрю, у нас в швейцары записался?       — Все думают, что он такой джентльмен, — дождавшись, когда Эбигейл, Мелисса и Билл отойдут здороваться с остальными гостями, говорит Нортон. — На самом деле он просто открывает и закрывает для неё двери, чтобы эта сука ими не хлопала.       — Ой, это кто у нас такой миленький? — едва дойдя до веранды, Эбби и Мелли начинают сюсюкать с племяшками именинника. — Какой класс?       — Млекопитающие, — фыркает Джеймс и охает от внушительного шлепка по спине громкого расхохотавшегося шотландца, идущего рядом. — Видала, Эбс? Джейми-бой у нас тот ещё Хью Лори!       — Ты чё его лупишь, обезьяна? — тут же встаёт на дыбы Нортон. — Какой дегенерат будет бить человека с ра…       — Дэйви, угомонись, всё нормально, пойдёмте бухать уже, — Гриффит примирительно обнимает друзей за плечи и ведёт их в сторону стола, ломящегося от тарелок с угощением и бутылок со спиртными напитками, отмечая про себя, что ребята разительно сбавляют темп, подстраиваясь под его скорость.       — А-а-а! — снова взрывается шотландец, от переизбытка чувств стискивает Джима в медвежьих объятиях и смачно расцеловывает в обе щеки. — Блядь, ну как такого не любить, ёма-народ! Позвал на чай с печенюшками, а сам бухлишечко предлагает! Сразу видно — вот он, дом, где ценят, любят и ждут!       — О, девушки-красавицы, рад вас видеть! — улыбаясь во все вставные зубы, отец приветствует невест друзей. — Что милые дамы будут пить?       — Хах, у нашего Джимми всё равно самые красивые девчонки, да, Хло? — наваливая тушёное мясо в тарелку, Дейви кивает головой в сторону детского стола, от чего девушка хихикает в салат из овощей с их огорода — буквально пару дней назад дочери закатили нехилую истерику, когда узнали, что не смогут выйти замуж за дядюшку Джеймса, и Господь свидетель, это было настолько смешное зрелище, что сестра, наверное, рассказала об этом всем и каждому, кто хотел её слушать.       — Кстати, Хлоя, Мэдди ведь уже ходит в садик, да? — заинтересованно спрашивает Эбигейл, поставив локти на стол и покачивая бокалом сидра.       — Ага, — охотно отвечает Хло, бросив взгляд на играющих в прятки среди яблонь детей. — Вполне успешно дембельнулась из яслей, так что в младшей группе уже.       — И как первый день прошёл?       Билл кидает немного нервный взгляд в сторону возлюбленной, продолжающей заваливать Хлою вопросами про всякую детскую фигню, которая ему не особо нравилась — нет, он, конечно, любил детей, но постарше, с которыми можно поиграть в радиоуправляемые танки и гонять в регби. В отличие от невесты, заводить детей он не планировал — по крайней мере, пока не найдет нормальное место работы, а не дурацкие побегушки с «Чердачными Кладами», в которых не мог себя реализовать: его страстным желанием ещё с университета были съемки документального фильма о вымирающих древесных лягушках в дождевых лесах Амазонии, о чём он неоднократно говорил друзьям.       — Ну… Мэдди у нас — фанат хаоса и разрушений, — отвечает за супругу Майк, — так что призывы педагога к порядку и дисциплине приводят её в ярость.       Гриффит фыркает в тарелку, искоса поглядывая на Эбигейл — он не помнит, когда видел её в последний раз, но, судя по всему, она сохранила те же формы, коими могла похвастаться лет шесть-семь назад, когда Дейви заказал её на празднование своего совершеннолетия, и каждый из их пьяной и обдолбанной компании по очереди поимел эту шалаву во все дыры; нет, Эбс хоть чуть-чуть кривоватая на лицо, вполне себе такая, но явно проигрывает Мелиссе, чьи телеса, честно говоря, привлекали Джеймса куда больше, нежели той же Анджелины Кастро*.       Телефон в кармане вибрирует, пробивая час приёма лекарств, и Джеймс, извинившись, покидает застолье, спиной ощущая впившиеся в него взгляды — наверняка, жалостливые, чтоб их всех — присутствующих гостей, и в который раз проклинает настоявшую на вечеринке мать.       Закинув в рот сразу пригоршню нужных таблеток, Гриффит запивает их водой из-под крана и краем глаза видит, как вспыхивает экран планшета: он, конечно, смутно догадывался, что Шерлоку известна дата его рождения, но всё равно — получить весточку и лишнее подтверждение существования детектива приятно греет сердце, пусть он и написал только «с днём рождения» и приложил в сообщении ссылку на аккаунт Лоры на фейсбуке, — но чёрт возьми, это самый лучший подарок из всех, что Джеймс получает за этот день: блендеры, скучные пособия по писательству, идиотские шмотки и прочая дребедень ему не нужна, и через пару дней он просто выставит всё это дерьмо на e-bay, как обычно.       Когда Джим возвращается к празднующим, его мгновенно усаживают во главу стола, а Билл встаёт, чтобы произнести тост, и именинник чувствует, как губы сами собой расплываются в улыбке: большинство балагурных изречений МакКензи если не доводят до потери сознания от смеха, то как минимум бывают достойны того, чтобы растащить их на цитаты.       — Сегодня буду краток…       — Ох етить, в аду снег пошёл, наверное! — безобидно фыркает Нортон в бокал с сидром и незамедлительно получает от косматого шотландца смачный подзатыльник.       — Ну так вот, Джимбо, лично тебе я искренне желаю только одного: не опускать руки и успешно справиться со всем дерьмом, что сейчас происходит в твоей жизни, как справлялся и раньше. И вообще, желаю успешно состариться до того возраста, когда память начнёт изменять тебе со склерозом, из речи напрочь пропадёт звук [э], а в транспорте, по пути в поликлинику, ты будешь преспокойно пер…       — Билл!       — Сорян, Эбс, эка незадача! Ладно… Вот. А ещё я хочу поздравить всех присутствующих с тем, что в этот самый день, в этот самый час, ровно двадцать восемь лет назад на свет появился именно Джеймс Кимберли Гриффит, а не какое-нибудь пиздоглазое му…       — БИЛЛ! — на этот раз встревает мать и осекается, увидев хохочущего сына; Джеймс и сам не помнит, когда в последний раз так смеялся.       Уже после запущенных в небо китайских фонариков с добрыми пожеланиями и праздничного торта (в этот раз, слава Богу, свечек было двадцать восемь и задулись они легко), к которому Гриффит не рискнул прикасаться и лишь вяло поковырял начищенной до блеска ложкой — всё-таки сладкое и мучное способствует росту злокачественных клеток, — все родственники, кроме Хло с мужем и девочками, разъезжаются по домам, и Джеймс с облегчённым вздохом выползает на опустевший двор с бутылкой сидра: небо сейчас чистое и звёздное, и можно посидеть в тишине и покое тёплой ночи, потягивая самогон и вперив взгляд в манящую к себе черноту.       — Ёбушки-воробушки! Они охуели, что ли, в край? Там жеж половина держится на тебе, а половина — на скотче! — раздаётся с крыльца голос Билла. — Отпускные-то хоть норм?       — Ну… типа того, — неуверенно тянет Нортон и щёлкает зажигалкой. — Плюс у нас с Мелс пока траблов с деньгами нет, она работает, да и мы на сва… — увидев, что они не одни во дворе, Дейви обрывается на полуслове и молча затягивается.       — Не, ну ты глянь! Джимбо, а я думал ты уже радостно под одеялкой пиструн гоняешь, как положено хорошему мальчику! — шотландец садится справа от Гриффита и откидывается на спинку стула. — Ну чё, как ты?       — Да норм, — Джеймс, не отрывая глаз от персеид, делает внушительный глоток прямо из горлышка. — Пытаюсь быть живым.       Даже в темноте он видит, что на вечно жизнерадостном лице МакКензи воцаряется неловкое выражение, но не может, да и не хочет, если честно, придумать ничего толкового, чтобы сменить тему — можно, конечно, начать расспрашивать Дейви насчёт его сокращения, но Гриффит прекрасно понимает, что беседа очень быстро сгниёт: несмотря на совершенно сволочных коллег, Нортон очень любил свою работу.       — Слух, ну у мамки моего знакомого тоже рак, но она вполне себе такая бодрячком. Главное — чтоб в печень не попёрло, ну так оно только на четвёртой и прёт, и то если запустить, а ты-то не! Да, с лёгкими ещё можно как-то разрулить, а вот ливер… — Билл прикусывает язык, почувствовав тяжёлый взгляд друга и, затянувшись, тоже смотрит на чёрный купол космоса. — Романтика! Вышел ночью с бабой, лёг рядом и смотришь на звёзды сраные эти, пока она не будет достаточно довольна, чтобы, наконец, потрахаться.       — Тебя, кроме секса, вообще хоть что-то интересует, шмель мохнатый? — раздражённо фыркает Дейви, всем своим видом показывая, что болезнь Джеймса — тема нежелательная. — У Джима день рождения, чё ты ему извилины в спираль крутишь?       — Я, вообще-то, всё ещё здесь, если вы не заметили, — вклинивается в зарождающуюся перепалку Гриффит и, громко поставив почти пустую бутылку, встаёт, с трудом не обложив крепкими словами вскочившего, чтобы помочь ему, Нортона. — Я не инвалид, блядь! Сам встану, отвали.       Он медленно хромает в дом, понурив голову и спрятав руки в карманах: ему не стоило быть таким грубым с лучшими — не думать о Майло — друзьями, но извиняться нет ни малейшего желания, особенно сейчас, когда заканчивается действие таблеток и боль в ноге потихоньку поднимает клыкастую морду.       Сентябрь 2009, Пембрукшир, Стэкпоул.       В последние дни сентября Гриффит, откинувшись на подушку для чтения и накрыв голову одеялом, чтобы свет не бликовал на экране, бездумно тыкает рандомные (и полные пунктуационных ошибок) публикации блога Джона Х. Уотсона — чудилы, что перепутал его с детективом в начале июля в Бартсе, пока не зацепляется за своё имя:       «Джим Мориарти являл собой полную противоположность Шерлоку, и всё же они были схожи, как никто другой. Он был консультирующим специалистом в криминальном мире. Люди приходили к нему, а он устраивал всё так, как они хотели. Пока они разговаривали, я осознал, что взрывчатки на мне достаточно, чтобы убить нас всех. И, похоже, я был единственным, кого эта перспектива действительно повергла в ужас.       Не долго думая, я схватил Мориарти. Я знал, что его подручный (его Джон Уотсон?) не станет его убивать. Но прицел в сию же секунду переместился на Шерлока, и я вынужден был отступить. На какой-то миг я задался было вопросом, а поступил ли бы Шерлок так же ради меня? Но затем в голову пришло запоздалое осознание того, что в конкретную секунду умереть скорее мог именно я, а не он.       Как вдруг Мориарти передумал. Он сказал, что когда-нибудь обязательно прикончит Шерлока, а сейчас даёт нам уйти. Для него это по-прежнему была лишь игра. Он ушёл, и детектив успел сорвать с меня всю эту смертоносную дрянь.       Едва мы перевели дух, как снова показались эти треклятые лазерные прицелы. Мориарти передумал вновь! Мы всё-таки должны были умереть. Шерлок же просто навёл курок пистолета на снятую с меня взрывчатку. Уж если погибли бы мы, погиб бы и Мориарти. Но тут телефон Мориарти зазвонил. Пара секунд разговора — и он уже отзывает своих снайперов. Отпускает нас живыми. Я наконец-то выдохнул спокойно, он ушёл».       Поначалу Джеймс воспринимает это как шутку — тем более, что пост датирован первым апреля — но, пролистнув дневник на несколько страниц вперёд, спотыкается взглядом о фотографию этого Мориати: с экрана планшета на него смотрит Ричард Брук — тот жутковатый сказочник, что читал древние легенды о лицемерах и хвастунах.       — Что за… — растерянно бормочет Гриффит и, прислушавшись к тишине пустующего дома — родители снова куда-то уехали, — сдёргивает с себя одеяло, берёт коробок с травкой Шерлока — сомнений, что именно он вручил Джиму дурь на Хэллоуин, больше нет: он успел сравнить обожжённую бумажку с цифрами 46809, мобильным телефоном Холмса +44-7544-680-989, услужливо предоставленном на www.thescienceofdeduction.co.uk. наряду с запечатлевшими почерк детектива скринами — и, скрутив косяк, затягивается, медленно и бездумно погружаясь в самого себя.       — Делись давай, — говорит не пойми откуда взявшийся Шерлок, фривольно развалившись на стуле рядом с кроватью Джеймса. — Да и вообще, думаю, тебе не стоит курить.       — Покажи мне того, кому стоит, — хрипло усмехнувшись, Гриффит ставит полупустой коробок и бумагу для самокруток на прикроватный столик и гостеприимным жестом приглашает детектива присоединиться. — Вечно ты появляешься как раз тогда, когда дома никого нет. Это не дедукция, а телепатия какая-то, — фыркает Джеймс, ни капли не удивившись неожиданному появлению детектива в своей комнате, пусть он и не совсем смог соединить точки и определить, насколько Холмс является иллюзией, а насколько — реальным человеком. Всё, что Гриффит сейчас осознаёт — лишь то, что вот он, Шерлок, прямо перед ним. Господи Иисусе, протяни руку — и коснёшься, рядом совсем… но всё равно недосягаем, словно он завис где-то между второй и третьей звездой. — Как только ты догадываешься вообще?       — Пфф, я никогда не гадаю. Дурная привычка для идиотов, губительно действующая на способность мыслить логически, — откинувшись на спинку стула, Холмс складывает ладони в фирменном молитвенном жесте и чуть касается лица кончиками пальцев. — Для того чтобы понять, когда твои маменька с папенькой уезжают, достаточно задействовать полпроцента мозга и посмотреть расписание близлежащих групп поддержки родителей, чьи дети больны раком.       «Ах вот оно что!» — в голове Джеймса роится миллион вопросов, слова и догадки натыкаются друг на друга и падают, создавая кучу-малу из огрызков мыслей, так ещё и Шерлок какой-то… какой-то не такой.       Да, Холмс по-прежнему облачён в неизменное пальто и шикарный костюм, идеально сидящий на подтянутом теле, и волосы, пока что скрытые под шляпой охотника на — драконов — оленей, наверняка всё так же уложены в великолепную причёску — не детектив-консультант, а модель с обложки «Attitude*», прости Господи — но вот само выражение… Сейчас он больше похож не на гения частного сыска, а на обворовавшего лондонского денди-наркомана, сбежавшего из реабилитационной клиники: глаза дрожат, каждый мускул напряжён, от чего кажется, будто бы его лицо — как алфавит, состоящий из одних только согласных — жёсткое, угловатое и нервное.       — Шерлок, как ты это делаешь?       — В смысле? — потерявший нить повествования Холмс напряжённо застывает, прикусив большой палец. — Что делаю?       — Ну… каким образом ты рассказывал мне про Диоскура и Поллукса или бортничество, ну и вообще…       Детектив заметно расслабляется и откидывается на спинку стула, внимательно изучая двойника, от чего в голове вспыхивает нечто, что Джеймс не успевает уловить, но от этого «нечто» поджимается и тяжелеет мошонка, а в члене возникает приятное напряжение. Подобная реакция вызывает у Шерлока незлобивую и слегка самодовольную улыбку, и он саркастично хмыкает:       — Что ж, выходит, моя теория верна.       — Э… какая теория? — даже будучи немного под кайфом, Джим чувствует, как уши начинают пылать от смущения и, избегая прямого зрительного контакта, делает глоток воды.       — Да любая, — глядя на него, как на идиота, фыркает Шерлок.       От такой наглости Гриффит теряет дар речи и сидит олух олухом, разинув рот и уставившись на Холмса.       — Я прямо слышу, как твои извилины в спираль закручиваются от…       — Шерлок, зачем тебе всё это? — перебивает его Джим, завозившись в ворохе одеял, чтобы устроиться поудобней на сбитой постели.       — Конкретизируй, — хмыкает Шерлок.— У меня «всего этого» как нераскрытых дел у Скотланд-Ярда.       — Зачем ты пришёл?       — Тебя проведать, Джейми, — насмешливо дёргает бровью детектив.       — Называй меня Джим, а? А то меня только бабушка «Джейми» называла, да и то когда мелким совсем был.       — Не-а, Джейми не буду, — помрачневший Холмс для убедительности даже мотает головой, — один Джим у меня уже есть… Точнее, был.       — А если не пиздеть? — Джеймс не может не улыбнуться, глядя, как вытягивается лицо Шерлока, делая его похожим на лошадь. — Не меняй тему. Что тебе нужно?       — О’кей, — Холмс подаётся вперёд, впиваясь в двойника сумасшедшими глазами, — я хочу, чтобы ты писал. Про меня.       — У тебя блоггер есть уже, Джон этот, — послюнявив палец, Гриффит собирает со столешницы крошево от бошек. — Чего я плагиатничать буду?       — До этого плагиатничал и ничего, со стыда не умер, — подмигивает детектив, явно намекая на сворованную у Майлза концовку. — И мне нужно, чтобы ты писал не про мои великие свершения — их Джон уже воспел, используя все возможности английского языка — а про мою… Моё великое поражение.       Джеймс замирает, не донеся до рта самокрутку: это что сейчас было вообще? На кой чёрт напыщенному, самовлюблённому социопату нужен моральный мазохизм?       — И как, по-твоему, я должен это делать?       — Откуда я знаю? — недовольно ворчит детектив.— Здесь ты писатель, а не я.       Гриффит, с трудом удерживая расползающиеся, как перепуганные паучки, мысли, усиленно пытается вспомнить выдержки из пособия «как писать книги».       — Ну давай начнём с самого начала тогда, что ли… Ты когда родился? — он тут же прикусывает язык, понимая идиотизм вопроса.       — Шестого января восемьдесят первого года, но биография не с рождения начинается, — Шерлок криво усмехается и закуривает обычную сигарету, лениво покачивая ногой в такт тиканью часов.       — Мало того, что в год петуха, так еще и раком, — не может удержаться Джеймс, и оба одновременно прыскают от смеха.       — Отсутствие мысли неизменно. Как может девяносто девять процентов населения земного шара быть настолько тупым и считать, будто бы можно поделить характер семи миллиардов людей на двенадцать частей, обусловленные тем, как складывались звёзды на небе? — отсмеявшись, притворно ворчит Холмс, изо всех сил стараясь придать лицу серьёзное выражение — правда, безуспешно.       — Типичный козерог, — поправив себя, Гриффит пожимает плечами, затягивается и, хрустнув суставами пальцев, готовится внимательно слушать — а если понадобится, то и записывать всё, что Шерлок сочтёт нужным рассказать, пусть его просьба очень странная и чем-то напоминает историю о Маленьком Принце, которому вынь да положь нужен барашек. — Эм… замути мне лекцию, что ли, о чём именно я должен писать? Хрен с ним, на кой чёрт, но всё же?       Шерлок набирает в грудь побольше кислорода и выдаёт такой речитатив, что у Джеймса складывается мнение, будто бы тот репетировал, причем не раз и перед зеркалом — вот только напрочь забывает все слова, путаясь в них, как стеснительный ученик на уроке:       — Я хочу вспомнить его — нет, — непривычно взбудораженный Холмс пугает сумасшедшими искрами в глазах, словно он одержим самим Сатаной, — я помню каждое его слово, взгляд, запах, движение… Но я практически не помню СЕБЯ с ним. Ни образов, ни чувств.       — А я уж думал, ты агностик от перцепции с эйдетической памятью, — хмыкает Джеймс, стараясь быть как можно более дружелюбным, хоть и ощущает беспричинный укол ревности.       Шерлок кидает на него сердитый взгляд, словно слова Гриффита задевают его за живое, и некоторое время молчит, собираясь с мыслями.       — Я заставил себя забыть, а Майкрофт и вовсе запер все воспоминания о… нас в мортсейф — и я видел Джима сквозь эти решётки в окно, но не мог ни сломать их, ни докричаться, и стал искать дверь. Я искал её долгие два года, а тебе хватило тридцати минут. Вот я и пришёл к выводу, что возможно, есть в тебе что-то вроде ключа, а в мире запертых замков тот, у кого есть ключ — король. Так что вперёд, броди по моим Чертогам Разума, сколько влезет. Помоги мне.       — Тебе не кажется, что это несколько… аморально? Мало ли, какое осиное гнездо я там разворошу? — Джим находит эту идею более чем привлекательной, но в то же время опасается, что может ненароком оскорбить обидчивого детектива и потерять его окончательно и бесповоротно.       — Мораль не должна удерживать от правильных поступков, — фыркает Шерлок, натягивая пальто и завязывая шарф. — Я признаю только два ограничителя: этику и закон, но это весьма гибкие понятия и к нашему делу отношения не имеют совершенно.       Октябрь 2009, Пембрукшир, Стэкпоул.       …Он стоит, перенеся вес на здоровую ногу и, словно Моисей, повелевающий сыто ахающим волнам разверзнуться пред ним (или потопить его совсем?) — протягивает спрятанную в чёрную перчатку руку к огромному и холодному осеннему морю, что омывает тёмный вязкий песок, испещрённый хаотичными, наполовину рассеявшимися от ветра следами, будто кто-то истерично метался по берегу несколько часов назад.       Когда глаза привыкают к темнозори, Джеймс наконец может рассмотреть, как Билл, Майлз и Дейви, соприкасаясь плечами, тащат с мелководья на пляж что-то тяжёлое. Солёный воздух вздрагивает от их неразборчивого шёпота, в котором он смутно узнаёт своё имя, но оно не вяжется с остальными словами, обрамляющими «Джеймс» неправильной, неуместной оправой.       Нортон набрасывает лежавшее серое покрывало на плечи друзей и, горько подвывая, начинает пятиться назад на негнущихся ногах, постепенно набирая скорость, пока не переходит на бег и не несётся сломя голову к северной тропинке, ведущей от Барафандл-Бэй к Пебрукшир Кост Пат, покуда оставшиеся на пляже МакКензи и Клэвел копошатся над чем-то, чего Гриффит не может рассмотреть. Наконец, Нортон возвращается к ним и, взглянув на часы, обессилено падает рядом, и все трое обращают лицо к небу и орут, орут истошно, отчаянно и безнадёжно, заходясь в крике…       …От которого беспощадный влажный кашель раздирает грудь, заставив Гриффита проснуться посреди ночи. Приступ длится слишком долго для обычной простуды, да и мокрота с железным привкусом очень уж вязкая — настолько, что можно ухватить сгусток пальцами, ощутив его как нечто, похожее на медузу, — Джеймс почему-то уверен, что это именно гидроид turritopsis nutricula**, хоть и ни разу не сталкивался с этими созданиями. Включив свет, он смотрит на край простыни, в который отхаркивался — и мир переворачивается с ног на голову: белоснежная ткань покрыта красновато-жёлтыми пятнами, похожими на смешанную с гноем кровь.       Да уж, не этого Джим ожидал после просьбы Шерлока — он-то думал, что детектив, как раньше, — и как только ему это удавалось вообще? — пошлёт в его сон какие-то нужные мысли или образы… видимо, что-то пошло не по плану, и Холмс не смог пробиться через его подсознание.       Пытаясь отвлечься до того, как на часах пробьёт хотя бы семь утра, и можно будет позвонить Дейви, который в последнее время зачастил гостить у них в Стэкпоуле и таскать его на лучевую и химиотерапию то в Хавервордуэст, то в Пемброк, и попросить отвезти в клинику, Гриффит листает аккаунт Лоры, столь щедро скинутый Шерлоком и, наткнувшись на старые фотографии девушки, что частично покорила его сердце — если быть честным самим с собой, он бы с превеликим удовольствием закрутил бы с ней небольшой водевильчик — узнаёт в кротком ангеле из окна напротив бывшую девушку Майлза: помнится, он однажды даже брал её в поход к Барафандл-Бэй году эдак в девяносто восьмом-девяносто девятом. Сейчас же она, судя по всему, весьма неплохо устроилась в этой жизни: на последних фотографиях Лора всё время находилась рядом Майкрофтом — старшим братом Шерлока, которого Гриффит видел в Кенсингтонском саду этой зимой.       Разочарованный — и почему только все девушки, к которым он питает симпатию, оказываются шлюхами? — Джеймс даже садится за комп, с тихим шипением вытянув больную ногу, чтобы удалить рассказик про Лору (там она — не пациентка, а очень даже здоровая и добродушная медсестра-сиделочка в онкологическом отделении), и с ошеломлением обнаруживает, что все зарисовки про Ш., которые он удалил не так давно, снова появились на жёстком диске, но удивление быстро проходит, когда к тикающе-свербящей боли в бедре присоединяется новый приступ кашля, ещё более сильный чем тот, что разбудил его.       Октябрь 2009, Пембрукшир, трасса В4319.       Он опустошён. Совершенно опустошён — нет, Джеймс, конечно, предполагал, что именно этим всё и кончится, да и Шерлок в своё время съездил по ушам насчет «полутора лет», но…, но БЛЯДЬ! Кто бы мог подумать, что метастазы, причём не абы какие, а инфильтрованные и множественные, могут прорасти в лёгких за какие-то полтора-два месяца? Он и курит-то всего ничего — ну, три, ну, четыре сигареты в день, а теперь…       Развалившись на заднем сидении, Гриффит включает плеер и прислоняется лбом к прохладному стеклу машины, чувствуя, как сердцебиение постепенно успокаивается, и грустная мелодия наслаивается на эффект укола с успокоительным, что ему сделали сразу после того, как доктор тремя безжалостными словами и рецептом на паллиативные препараты перечеркнул его жизнь, окончательно разделив её на «до» и «после».       Старенький «форд» Дейви подскакивает на очередной колдобине, от чего Джеймс, ударившись виском об оконную раму, открывает глаза и тут же щурится от бьющего по глазам яркого света, заставляющего заиграть ослепительно белыми красками, выжигая причудливые пятна на той стороне сетчатки, окружающий мир. Пропустив мимо ушей извинения друга, Гриффит мрачно и бездумно смотрит на проносящийся перед ним пейзаж, пока не натыкается на заброшенные железнодорожные пути, спрятанные от наблюдателя пожухлой травой, мокрой от промозглого октябрьского дождя.       Октябрьского? Но ведь совсем недавно было Рождество, и провалившаяся в какое-то неадекватное чёрт знает что Пасха, и именины Клем… Господи, как несправедливо быстро бежит время…       Джим старается сбросить морок жалости к самому себе — чёрт, вот не повезло так не повезло — и переводит взгляд на боковое зеркало машины, от чего ему становится совсем худо: сразу над надписью «отражённые предметы ближе, чем кажутся» за ними едет автомобиль с рекламой ритуального бюро Бошерстона.       Гриффит с ужасом отворачивается от катафалка и, обратив лицо в сторону полей, видит вдалеке очень странное пугало, затерявшееся среди аккуратных стогов сена. Джима укачивает от пробегающего мимо валлийского пейзажа, и, ощутив характерный для рвоты мокро-кислый привкус, он просит Дейви остановить машину.       Толком проблеваться у Гриффита, увы, не получается: он практически ничего не ел пару дней, и всё, что ему удаётся исторгнуть из себя, — лишь немножко желчи, так что приходится попросить Нортона принести бутылку воды, чтобы хоть как-то промыть желудок и смыть саднящее жжение в пищеводе и глотке. Пока его рвёт, Дейви отворачивается, чтобы не смущать друга, и закуривает, от чего осенний воздух разбавляется приторным запахом отдушки — видимо, это дамские сигареты Меллс, так как ароматизированные «кошачьи тампоны» Нортон на дух не переносит и дымит их исключительно в крайнем случае.       Оглянувшись, Гриффит замечает мелькнувшее за цилиндром из сена пальто и, не долго думая, бежит следом, стараясь не обращать внимания на снизившуюся амплитуду подвижности его ноги и боль, то и дело вспыхивающую ослепительными всполохами. Чувствуя себя русалочкой, делающей свои первые шаги по жёсткой земле, он стискивает зубы и спешит за Шерлоком — а кто это ещё может быть, как не он? — постепенно ускоряясь: чёрт побери, да он же всё ещё способен на что-то более быстрое, нежели хромая и кривая поступь искалеченного болезнью тела, хоть до прежних темпов ему как пешком до Америки.       — Джим! — визгливый и истерично тонкий голос Дейви режет по ушам, и становится только хуже от нахлынувшего воспоминания о сегодняшнем сне и понимания того, что он ринулся следом. — Джим! Джим, стой, ты куда?       Но Гриффиту сейчас абсолютно плевать, несётся ли за ним Нортон: его единственная цель — догнать Холмса, схватить за грудки и тряхануть как следует, лишь бы ощутить ткань в руках и удостовериться, что детектив — не плод его одурманенного лекарствами воображения.       — Джим, етит твою мать! — орёт стремительно приближающийся Нортон — ещё бы, здоровенный лось с крепкими, сильными ногами, нетронутыми болезнью. — Ну куда ты?!       Ещё минута — и Джеймс падает на потянувшего его назад Дейви и перекатывается на колючую сухую травму.       — Куда ты ломанулся, идиот? — задыхаясь, хрипит Нортон, прижимая Гриффита к себе. — Некуда бежать, Джим, не убежишь ты от себя...       Вроде бы дурацкая, банальная фраза, но Гриффита накрывает невообразимое отчаяние — и он, вцепившись руками в кожаную куртку друга, прячет лицо на его груди и начинает рыдать, преисполненный жалости к самому себе: умирать чертовски не хочется, но диагностированная четвёртая стадия рака — всё равно что смертный приговор, и теперь в его жизни есть только один вопрос: когда и где он умрёт… и подспудно Гриффит понимает, что ответ ему известен.       Всю оставшуюся дорогу до дома Джеймс молчит, хмуро прячась от Дейви, то и дело бросающего в его сторону тревожный взгляд. Уже на подъезде к их улице Гриффита снова начинает тошнить, и он, даже не успев предупредить друга, заблёвывает заднее сиденье беловатой кашицей не переваренных белых сухарей, которые Нортон заставил его съесть: мол, вода с сухариками — самое то после рвоты, если под рукой нет нежирного бульона.       Стыдно, стыдно, стыдно… Неимоверно, до полного отвращения к самому себе, настолько сильного, что Джеймса наверняка стошнило бы ещё раз, не будь его желудок пуст, как Сахара. Ещё гаже на душе становится от того, что у Гриффита не поворачивается язык послать Дейви ко всем чертям с матерями, как месяц назад, и приходится позволить другу проводить себя в ванную, усадить на опущенную крышку унитаза, раздеть и умыть.       — Эм… Дейви? — пока Нортон впихивает испачканные вещи в стиральную машинку, Джим успевает натянуть чистую футболку и прополоскать рот.       — Чего? — он резко поворачивается, оставив открытым лоток для порошка — видимо, опыт взаимодействия с больной бабушкой выработал в нём какой-то определённый рефлекс по первому чиху бросать всё и бросаться на помощь — и делает пару шагов к Гриффиту, не скрывая своей обеспокоенности.       — Не говори пока остальным, ладно? И сотри эту блядскую рожу, я тебя умоляю.       Нортон, нехотя кивнув, включает машинку и некоторое время мнётся, словно смущаясь от собственных мыслей.       — Ну что? — раздражённо бросает Джим и, ухватившись за бортик ванной, встаёт на ноги.       — Да это… Ну, тебе помочь, может? — глядя из-под длинной чёлки, спрашивает Дейв. — Ну… я к тому, что если я чем-нибудь могу тебе помочь, если тебе вдруг что-то понадобится, что угодно — то обращайся. Меня всё равно уволили, так что…       — Я уловил суть, спасибо, — кивает Гриффит вместо «можешь отсосать мне, Шерпа Дейви» и, взяв ведро и тряпку, плетётся на улицу отмывать салон машины вяло отнекивающегося друга: умыть там ладно, хрен с ним, а вот чтобы за ним убирали… Нет. С ним ещё не покончено.       Октябрь 2009, Пембрукшир, Сейнт-Твиннелс.       В этот раз Хэллоуин было решено праздновать у Билла — во-первых, давненько он не принимал гостей, а во-вторых, Джеймс с огромным энтузиазмом отнёсся к возможности провести хотя бы денёк вдали от неусыпного — и порядком поднадоевшего, если не выразиться покрепче — внимания родителей, которым он так и не решился сказать, насколько плохи его дела.       Обновлённое совместной жизнью с девушкой обиталище МакКензи грустно удивляет Гриффита отсутствием балагурных маразмов шотландца навроде баллончика со взбитыми сливками вместо освежителя воздуха в туалете, фаллоимитатора с силиконовой присоской вместо держателя для туалетной бумаги, искусственной вагины, используемой как крючок для кухонных полотенец, или приклеенного к крану флага с витиеватой надписью «Бухта «Вонючий Пиздец» над забитой раковиной, в которой даже плавали — ох, как же чётко Джим это помнит — маленькие катерки из пивных пробок и использованных чайных пакетиков.       Вместо всего этого в почти семейном гнёздышке Билла и Эбби царит банальная скукотища с занавесками в цветочек, развешенными на стенах селфи в рамочках и раскиданными там и сям плюшевыми игрушками. Единственное, к чему девушка не посмела притронуться — это кабинет МакКензи, ставший сегодняшним пристанищем для мужской компании — то бишь Билла, Джеймса, Дейви (Майлз предсказуемо не соизволил почтить друзей своим августейшим присутствием) и ещё четырёх смутно знакомых Гриффиту парней, в то время как девчонки тусуются в гостиной, заливаясь какой-нибудь бабской сивухой а-ля яблочное пиво под «Сумерки».       В силу отсутствия дам, сдобренная алкоголем и сальными шуточками игра в дро-покер идёт легко и непринуждённо, и за столом то и дело раздаётся громкий, словно грохот фейерверков, смех, от которого даже блефовать проще — одно дело имитировать уверенную руку при плохом раскладе (сегодня Гриффиту категорически не везёт с картами) и пытаться сохранить постную мину, а другое — делать то же самое, но в компании хохочущих соперников.       Между третьим и четвёртым раундом шотландец, быстренько переповысив ставку, лезет в мини-бар и достаёт бутылку добротного эля, самодовольно хихикая.        — Билл, ты что градус понижаешь? Какой, на фиг, эль после виски? — удивлённо поднимает брови один из парней — кажется, то ли сокурсник МакКензи, то ли товарищ по клубу альпинистов.       — Не после виски, а перед коньяком, учи термины! — пьяно качнувшийся Билл щедро разливает пойло по стаканам гостей, не обращая внимания, что больше плещет на стол.       — Чуи, давай-ка не злоупотребляй, — хмыкает Дейви, всячески защищая карты от янтарных капель, — а то будет, как в прошлый раз.       — Не так много я и выпил! — фыркнув, Билл садится на своё место и вытирает пластиковые прямоугольники о синюю майку.       — Ты клеился к Эбби, спрашивал, нужен ли ей парень, а потом отжал у какого-то кудрявого педика телефон и звонил сам себе, угрожая набить ебальник, — поддакнул другой гость — то ли Финон, то ли Симон.       Гриффит, пригубивший в этот момент эль, прыскает в стакан и закашливается, когда напиток попадает не в то горло и носоглотку, и, опасаясь обнажить перед четырьмя малознакомыми парнями свой недуг, позволяет буркнувшего «не обращайте внимания, он просто захлебнулся» Дейви отвести себя в уборную.       Оперевшись о стену, Джим красноречивым взглядом просит Нортона отвернуться и, включив воду, чтобы заглушить сотрясающие тело спазмы, склоняется над неаккуратно отмытой раковиной — Эбби была слишком ленива, чтобы тщательно блюсти чистоту, а Билл… три слова на бумажном флажке, приклеенном к крану, говорят сами за себя — и выхаркивает смешанные с элем и кровью сгустки мокроты. Когда кашель начинает сходить на нет, он чуть косит глаза на притихшего Дейви — как оказывается, он внимательно изучает сплошь усеянную разноцветными закладками, которые так нравятся Чуи, книжицу с двумя спрятавшимися под зонтом людьми на обложке. В больницах Гриффиту частенько доводилось видеть такую в руках посетителей, ждущих своих родных и близких — «Как помочь другу справиться с раком» К.Д. Фуллбрайта, и сердце его благодарно ёкает: благослови, Господи, таких друзей, как Билл.       — …я ушёл тогда по-английски, — раскачиваясь на стуле, парирует шотландец, когда Джим и с Нортоном возвращаются в кабинет и садятся за стол.       — Ты помочился в горшок с фикусом, наблевал на гостей и пожелал всем побрить твою мохнатую жопу! — усмехается Финон — или Симон, какая разница — на что Билл, скорчив аристократическую рожу и оттопырив мизинец, залпом осушает стакан и гордо произносит:       — Не понять тебе повадок истинного джентльмена, плебей ёбаный. Так что заткнись-ка и сдавай карты.       То ли звёзды так сложились, то ли в любви скоро повезёт, но когда ставки значительно повышаются, и приходит время шоудауна, в руках Гриффита оказываются действительно хреновые карты — в то время, как у остальных игроков сплошь флеши, каре и фулл-хаусы, Джим может похвастаться всего лишь червонным валетом да двумя парами — восьмёрками бубен и треф и семёрками треф и пик***, и в результате под общий смех проигрывает свои новые ботинки.       Ноябрь 2009, Пембрукшир, Стэкпоул.       В очередной раз разругавшись с родителями — даже не помня толком, из-за чего; кажется, они то ли хотели купить ортопедическую кровать, то ли отвезти его в группу поддержки, то ли трахнуть их старую собаку Нэну — Джеймс плюёт на всё и, с трудом завязав шнурки, вываливается из дома, зябко кутаясь в пуховик и пряча воспалённые лимфоузлы под тёплым шарфом.       Одолеваемый неразборчивыми и мрачными мыслями, он медленно — Господи, как медленно — прямо через поле, припорошенное грязью, оставшейся после растаявшего первого снега, плетётся в сторону школы, где в этом году будут жечь чучело.       — Мистер Гриффит! Пенни для Гая! — едва завидев его, таскавшие ветки и деревянные поддоны к будущему костру ребятишки облепляют Джеймса и не отстают, пока он не раздаёт им монетки.       Впустив в лёгкие холодный, почти зимний воздух и откашлявшись, Джим прислоняется спиной к дереву — сидеть на холодной скамейке не хотелось, а балансировать на здоровой ноге, не имея опоры, было довольно непросто — и смотрит, как дети выбегают со двора к старику Джонсону, чтобы успеть купить последние фейерверки до того, как окончательно стемнеет, и в небе загорится Венера, тем самым оповещая начало Ночи Костров.       От оглушительного грохота и ярких всполохов петард, освещающих странные, даже жутковатые маски танцующих под громкую музыку горожан, у Гриффита начинает рябить в глазах, а замёрзшее лицо неприятно обдаёт жаром костра, и Джеймс, ссутулив плечи, ковыляет домой тем же путём, которым пришёл, подсвечивая себе путь встроенным в мобильный телефон фонариком.       — Ты чего это ушёл? — внезапно раздаётся за спиной голос Шерлока. — Я думал, тебе нравится эта глупость.       — С хуя ли это сразу глупость? — обижается Джим, остановившись, чтобы передохнуть — от долгого времени, проведённого на ногах, бедро начинает нещадно ныть и свербить, на каждом шагу отдаваясь в теле жгучими молниями.       — Отношение к фейерверку определяет степень детской восторженности, оставшейся в человеке, — фыркает Холмс и, остановившись в паре шагов от двойника, закуривает крепкий «lucky strike», от дыма которого Гриффита разбирает удушающий кашель.       — Знаешь, — справившись с приступом, Джеймс накидывает капюшон поверх шапки и хромает вперёд, — ты бы лучше мне про Мориарти своего что-нибудь рассказал, чем хуесосить. Он… он ведь умер, да?       — Для меня он никогда не умрёт, хоть и застрелился на моих глазах, — поникший детектив бросает окурок на землю и, в два шага догнав собеседника, подстраивается под его дёрганый и медлительный темп. — Не надо, — Холмс обрывает собравшегося выразить дежурное соболезнование Джеймса, и они молча бредут вперёд, не останавливаясь даже когда на мобильном Гриффита садится батарейка, и фонарик гаснет.       — И как ты это пережил? — не в силах больше терпеть тишину, звенящую отдалённым эхом от последних залпов салюта в неверном, тусклом свете фонарей безлюдного переулка, ведущего к почте, подаёт голос Джеймс.       — А кто сказал, что я пережил? Господи, я думал, что ты всё же поумнее Джона, — Холмс закатывает глаза и нервно теребит бахрому тёмно-синего шарфа.       — Ох, прости, Шерлок.       — Да ладно, что уж…— он небрежно отмахивается от Джима и, присев на скамейку, снова закуривает.       — Ты… эээ… Хочешь поговорить об этом? — Гриффит, неловко опираясь о спинку, сползает вниз, чтобы присоединиться к Шерлоку — стоять уже слишком больно, а он даже анальгин с собой не взял.       — Я определённо не хочу напрасно тратить слова, — Шерлок достаёт из кармана маленький коробок, — лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.       — Что это за хрень? — Джим даже отшатывается от детектива: да, травку-то он ему подарил неплохую, но принимать что-то, создающееся в кустарных условиях в какой-нибудь подпольной лаборатории ему не хотелось — и так впереди маячила перспектива принимать морфин, который наверняка сделает его единственным наркоманом во всём Стэкпоуле, пусть и по медицинским показаниям.       — О небеса, о Боги! Ещё один Джон на мою голову!— возведя очи горе, театрально восклицает Шерлок. — Почему меня окружают идиоты, испытывающие трудности с доверием?! Я думал, ты мне доверяешь… Хуже от этого точно не будет, Джейми, — он на миг застывает, словно зависший из-за вируса компьютер, и бормочет что-то невнятное про опыты и шарахающегося от соли Джона и затем, словно перезагрузившись, дарит Гриффиту прямо-таки обезоруживающую улыбку — сама невинность, восхитительная и опасная — и, высыпав в покрасневшую от холода ладонь щепотку белого порошка, дует ему в лицо, не дожидаясь ответа. — Вот, это единственное, что я помню.       — Ты что… ты что, блядь, делаешь? — несколько песчинок попадают в глаза...       ...— Вечно он у тебя с этим зонтом ходит, как Оле Лукойе.       ...— Только песок сыпет в глаза не мне, а другим.       ... и Гриффит остервенело трёт их. — Я тебе щас эту муку знаешь куда засуну?       — Можешь арестовать меня, пытать, делать со мной всё, что угодно, но от нажатия на курок их ничто не остановит, — шипит Мориарти, не спуская с детектива немного безумных карих глаз. — Твои единственные на всем белом свете три друга погибнут, пока ты…       — Не прыгну с крыши, завершив тем самым твою историю, — бормочет Шерлок, не глядя на самодовольно кивающего Джима.       — Согласись, так куда сексуальнее, — энергично кивает злодей-консультант, вплотную приблизившись к побледневшему Шерлоку.       — И умру я опозоренным.       — Ну разумеется, иначе с чего бы я всё это затеял, — дёргает плечом Мориарти и наклоняется, чтобы посмотреть, что творится у дверей госпиталя имени Св.Варфлолмея. — О, теперь даже зрители появились! Ну, вперёд. Давай. Я уже рассказал, чем всё закончится, — Джим, словно хищник, начинает кружить вокруг детектива, лениво и равнодушно чавкая жевательной резинкой. — Единственное, что остановит киллеров — это твоя смерть. Я их останавливать точно не буду.       — Дай мне минуту, пожалуйста. Всего одну минуту в одиночестве, — вскарабкавшись на парапет, просит Шерлок дрожащим голосом. — Пожалуйста.       — Пфф, да ради Бога, — фыркает Мориарти и отходит от Холмса на несколько шагов.       Наступившая тишина нарушается довольным и одновременно саркастичным смехом детектива, соскакивающего с края крыши.       — Что?! В чем дело? — Резко обернувшись, злодей-консультант меняется в лице: выражение довольного каверзной выходкой мальчишки превращается в болезненное смятение паука, не ожидавшего, что его жертва избежит неминуемой гибели. — Что я упустил?!       — Ты их останавливать не будешь. Значит, их все же можно отозвать, выходит, есть какой-то код, слово, номер. Мне не нужно умирать, раз у меня есть ты, — теперь уже детектив наворачивает круги, определённо наслаждаясь растерянностью попятившегося Мориарти.       — Решил, что сможешь заставить меня отозвать приказ? Думаешь, тебе это под силу? — каждое движение Джима выдаёт странную смесь удивления и восхищения полётом мысли Холмса.       — Да, и тебе это известно! — Два гиганта мысли, стоящие по разные стороны баррикад, словно танцуют изысканный вальс, уравновешивая друг друга.       — Шерлок, ни твой брат, ни вся королевская рать не смогли заставить меня сделать то, чего я не хотел, — остановившись и спрятав руки в карманы, с напускным равнодушием произносит Мориарти.       — Да, но я не мой брат, ты не забыл? Я — это ты, — с некоей долей страсти в голосе Холмс подходит слишком близко к злодею-консультанту, чтобы в этом невозможно было не увидеть определённую интимность. — Готов пойти на все. Готов сгореть. Готов сделать то, на что обычные люди не способны, даже если захотят. Хочешь пожать мне руку в аду? Я тебя не разочарую.       — Не-е-е, сэр Хвастун, — скривив лицо, тянет Мориарти. Хоть солнце и бьёт ему в глаза, придавая радужке необычный желудёвый оттенок, он не щурится, — не-а. Ты скучный. За-у-ряд-ный. Ты на стороне ангелов.       — Я могу быть на стороне ангелов, — шепчет Холмс, придвигаясь всё ближе к злодею-консультанту, ещё чуть-чуть — и их лица соприкоснутся. — Но не вздумай даже на одно мгновение допустить мысль, что я один из них.       Глядя снизу вверх на Шерлока, Джим как-то странно хмурится и тут же восхищенно улыбается, словно на него снизошло такое откровение, о каком не смели мечтать все двенадцать апостолов.       — Нет… ты не один из них, — приоткрыв рот, он поначалу быстро моргает, как если бы на склеру попала песчинка. — Ты не заурядный. Нет. Ты это я. Ты это я, — Джеймс не отрывает глаз от Шерлока, и по лицу его блуждает странная, пугающая улыбка, в то время как руки нежно прикасаются к плечам, скрытым под полами шерстяного пальто. — Спасибо тебе… Уильям Скотт Шерлок Холмс.       Всё так же пряча левую руку в кармане, Мориарти протягивает детективу правую, и они словно скрепляют рукопожатием какую-то невербальную клятву, данную друг другу ещё давным-давно, где-то в прошлой жизни.       — Спасибо, — игнорируя стекающую по щеке слезинку, шепчет Джим. — Храни тебя Бог. Пока я жив, ты можешь спасти своих друзей. И спастись сам. Ну что ж, удачи!       Неожиданно он разрывает физический контакт, выхватывает пистолет и, сунув в рот дуло пистолета, нажимает на курок и…       …Гриффит падает на землю и обнаруживает себя в кустах недалеко от автобусной остановки около почты, окоченевшим и с гудящей, как с нещадного бодуна, головой. На улице всё ещё темно: судя по всему, провалялся он от силы час или два, хоть и замёрз так, будто провалялся минимум всю ночь. Ещё лёжа на земле, он проверяет карманы — всё на месте, странно, что его не обчистили (хотя воровать у него толком нечего) — и, перекатившись со спины на живот, подтягивает здоровую ногу и таки ухитряется встать, хоть замёрзшее тело плохо слушается.       Всё ещё удивляясь, что не умер от переохлаждения, Джеймс ковыляет домой, благо что остановка находится всего в трёхстах ярдах.       Стоя в тамбурочке между двумя дверьми, Гриффит стягивает с себя куртку и, поддев мыском левой ноги за пятку, стягивает ботинок правой и, чертыхаясь, начинает борьбу с другим — согнуться пополам слишком больно, а поднять или выкрутить проблемную конечность очень сложно, но всё-таки ему удается разуться, хоть на это и уходит минут семь. Ступая как можно тише, он тащится к себе, чтобы глотнуть обезболивающее и принять душ: рубашка и термобельё провоняли от пота, и теперь от него разит, как от Билла во время их летних поездок в залив.       «Что случилось на Дир Парк вью, 12? Кажется, я упал в обморок, а когда очнулся, тебя не было рядом. ДКГ.», — вытряхнувшись из уличной одежды и отправив и смс-сообщение Холмсу, Джеймс плетётся в ванную, обуреваемый раздумьями о странной сцене на крыше — кажется, он натыкался на нечто подобное в блоге доктора Уотсона. Выходит, Шерлок каким-то ведомым одному ему способом может транслировать свои воспоминания непосредственно в мозг двойника — или это Гриффит, сам того не зная, ухитрился покопаться в голове детектива?       Образы, что он так или иначе увидел этой ночью, заполняют всю голову, растекаются по каждой извилине, и слова беспрестанно мельтешат перед глазами, как назойливые мушки в жару или те мерзкие тёмные пятна на сетчатке, что подолгу остаются после того, как он открывает ставшие слишком чувствительными к свету глаза, вызывая тошноту и приступы какой-то… дезориентации, что ли.       Когда он приседает на бортик ванной, чтобы снять носки, джинсы и трусы — Гриффит, начитавшийся всяких ужасов о том, какими хрупкими становятся кости из-за рака, не рискует делать это стоя — то чуть не заваливается назад, в последний момент ухватившись за раковину.       Аккуратно встав на противоскользящий коврик, он выдавливает немного шампуня на ладонь и запускает одну руку в волосы, другой ухватившись за крючок для мочалок, чтобы не упасть. Сосредоточенно взбивая немного неприятно пахнущую пену — Джейми абсолютно не нравилось сочетание «мужской парфюм» плюс «средство гигиены», но ничего другого не было, — он прикидывает, как лучше прочувствовать и написать правильно то, что так настойчиво от него требует Шерлок. Гриффит всем сердцем хочет помочь этому придурку, тайно надеясь, что детектив проникнется благодарностью и ответит хоть толикой взаимности в чувствах, которые Джеймс питает к нему.       Любовь ли это? Или просто отчаянное нежелание быть одному? Гриффиту кажется, что он попал в какую-то ментальную квадратурную паутину: угловатые и тонкие линии путаются, пересекаясь между собой и ведя к разным точкам-антагонистам: рак против Джеймса, Джеймс против Мориарти, Мориарти против Шерлока, Шерлок против рака, и непонятно, что же именно перечеркивает этот образовавшийся крест.       Видимо, кто-то из родителей тоже решил принять душ или начал мыть посуду: вода разом становится нестерпимо горячей и течёт по спине, обжигая истончившуюся от болезни и лекарств кожу. От пара начинает кружиться голова, и Джеймс слепым котёнком жмётся к стенке, пытаясь нащупать и закрутить кран скользкими руками, но тот упорно не хочет поворачиваться. Наплевав на то, что пена попадёт в глаза, и он разрыдается, как девчонка, Джеймс распахивает веки, чтобы найти этот грёбаный кран и остановить поток кипятка, что хлещет на него из раздолбанной душевой лейки.       Жаркие брызги, от которых никуда не деться, попадают на язву на бедре, от чего Гриффит вскрикивает и закашливается, когда изодранные от кашля лёгкие на вдохе заполняются слишком влажным воздухом, и от боли в груди к боли в ноге тянется бесконечная раскалённая пустыня, из-за чего сознание начинает пропадать в густом мареве, и Джим хватается за шторку…       Всё вокруг становится зыбким и неправильным, словно он действительно тонет, погружаясь всё ниже в какой-то… не то колодец, не то ублиет.       …Пластмассовые крючки ломаются один за другим, и Гриффит ныряет куда-то вниз, к раскалённому кафелю… Тепло спускается вместе с ним, в светло-бежевое и мягкое, и Джеймс угасающим сознанием цепляется за какую-то цепь.       …Но всё равно падает, заваливаясь на бок, и дно ванной летит ему навстречу…       Последнее, что воспринимает разум — искорёженное то ли страхом, то ли ненавистью лицо Мориарти, истошно кричащего «ШЕРЛО-О-ОК!!!» и острый всполох боли в бедре, прострелившей измученное тело от колена до поясницы.       Ноябрь 2009, Пембрукшир, Хаверфордуэст.       Вот уж чего ему точно не хватает для полного счастья — так это трещины бедренной кости в каком-то участке — кажется, linea aspera (по крайней мере, именно в эти буквы на плакате показывал врач, объясняя, где именно треснула кость), если Джеймс правильно помнит. Хотя если и не помнит — толку-то? Факт остаётся фактом: травма усугублена рабдомиосаркомой, и теперь злокачественные клетки будут с ещё большим остервенением пожирать костную ткань, и хрена с два она нормально зарастёт — опять же из-за саркомы — и теперь весь выбор, что у него есть — лишь…       — Я бы порекомендовал вам обзавестись инвалидным креслом, мистер Гриффит. Но если это вам не по карману, то хотя бы используйте костыль или трость, — беспристрастный врач — сплошные очки и омерзительно умный вид — вызывает у Джейми стойкое желание взять чёртову больничную карту, что едва ли не толще его самого, и заехать ей по морде этому эскулапу, но вместо этого он мямлит:       — А если я буду делать упражнения? Ну там, коленки качать, махи делать и на цыпочки вставать…       — Это могло бы помочь при остеогенной саркоме, мистер Гриффит. В вашем же случае чем больше мышц — тем больше пространства для злокачественных клеток. Но потренировать спину и руки лишним точно не станет.       Ноябрь 2009, Пембрукшир, Стэкпоул.       Это какая-то панихида: по своему самоуважению, обгладываемому прожорливыми злокачественными клетками. По жизни, угасающей на глазах с каждым дёрганым шагом секундной стрелки — тик-так, тик-так. По самоконтролю, перетекающему в наркотическую зависимость от обезболивающих. По собственной беспомощности, которую теперь во всех красках оттеняет Дейви — не прошло и двух недель после падения в ванной, как этот кучерявый смазливый ублюдок гостит у них каждый божий день, а потом и вовсе переезжает в дом Гриффитов, заняв бывшую спальню Хлои на втором этаже — как раз напротив комнаты Джеймса.       Гриффит готов окончательно поставить на себе крест, ведь теперь он — беспомощный набор скреплённых затуманивающимся разумом и соединительной тканью частей тела, едва способный встать самостоятельно. Тяжело, очень тяжело принять тот факт, что без физической поддержки — по крайней мере, пока (если) трещина не зарастёт — он даже не может справить нужду или переобуться, и смириться с положением слабого. Ещё сложнее — целиком и полностью доверить уход за собой Дейви и не выёбываться перед ним, бравируя невпопад. Наоборот, Джеймс скрепя сердце старается говорить, показывать и объяснять, чтобы Нортон читал знаки на тот случай, если Гриффит не сможет сказать — покажи, где болит, дорогой — что ему нужно, и преуспевает в этом.       Ещё одну победу — маленькую и незначительную, но всё же победу — он одерживает на совершенно неожиданном поприще: под конец ноября ему удаётся осознанно войти в эти самые «Чертоги Разума» Холмса, найти чёрную дверь и сквозь неё «увидеть» то, что скоро, с его лёгкой руки, приснится Шерлоку: вот он сидит — сплошные колени и нервы — сложив изящные ладони в молитвенном жесте и, вперив чужой, неузнающий взор на пылинки, танцующие в солнечном луче, пробивающимся сквозь дыру в плотных гардинах, напряжённо вслушивается: а не скрипнула ли та ступенька в тишине, въевшейся в мозг, как замылившийся от постоянного перечитывания текст, и одновременно радостно и испуганно вздрагивает, когда на его плечи опускаются бесплотные руки, а тихий-тихий голос ирландским акцентом дует в ухо:       — Ты соскучился по мне?