Per aspera ad Proxima Centauri

Целый день, целый день Я плачу, глядя в зеркало. Моё тело уже не умещается в коконе одиночества, В этой поверженной стране, лишённой солнца. Целый день, целый день, словно утопленника, несёт меня к огромной туманной скале, к глубоким морским пещерам, к внимательным безмолвным рыбам, и мой позвоночник натягивается, как тетива, от предощущения смерти. Я не могу, я больше уже не могу и пускаюсь в дорогу, и моё отчаяние только усугубляется моей стойкостью. И эта весна, и этот зелёный кошмар, которые хлынули в моё окно, как бы говорят мне: «Знай, больше ты никогда не всплывёшь — ты уже утонул». © Форруг Фаррохзад, «Зелёный кошмар» (وهم سبز)       Пятница — день дурных знамений. Так же в утро пятницы нельзя веселиться — придёт то, что заставит плакать. Валлийское суеверие

      7 сентября 2010, Пембрукшир, Стэкпоул.       — Вокруг Вас обрушился целый мир, и Вам кажется, что всё безнадёжно, невосполнимо, так ведь? — сложив руки на пышной груди, участливо спрашивает немолодая чернокожая женщина и замолкает, пристально глядя на собеседника в ожидании, что он вступит с ней в диалог и, не получив ответа, продолжает:       — Я не смогу Вам помочь, если Вы не скажете, что именно Вас беспокоит, мистер Холмс.       — Не по моей части, — сглотнув, сидящий напротив Шерлок истревоженно перебирает в руках мячик для сквоша.       — Что Вы имеете в виду? — Психиатр — да, судя по всему, женщина именно им и является — подаётся вперёд и доверительно касается ладони Холмса, сжавшей подлокотник протёртого бежевого кресла, и презрительно сморщившийся детектив, отпихнув её, резко встаёт и идёт к выходу.       — Вы так просто возьмете и уйдёте, мистер Холмс?       — Да, — раздражённо отвечает Шерлок, скрестив руки на груди и закусив губу, — у меня есть одно прекрасное правило: если всё происходящее перестаёт нравиться, то нужно немедленно уходить.       — Какой же ты слабый.       Чуть побледневший детектив хмурится и ищет источник шёпота — всё, от чего ты бежишь, находится в твоей голове. И всё, к чему ты бежишь — тоже — пока не зацепляется взглядом за фотообои с изображением водопада, волнующим океан массивным потоком — и огромные волны морские, как если бы Эвр и Нот, ударивши оба из облаков Зевса-владыки, вздули воды Икарийского понта — на которых в игре светотени, если прищуриться, можно различить несколько человеческих фигурок, стоящих на стремнине.       — Но ведь Вы же пришли сюда сами, мистер Холмс. Поверьте, куда проще продолжить путь, чем начинать его заново.       — Конечно, я сам пришёл, я же могу ходить, я же не Дж…— он запинается, понимая, что всё-таки не смог сдержаться и проболтался.       — Не кто?       — Никто.       Шерлок запрокидывает голову и смотрит — чудо, да? — на усыпанный звёздами потолок — кадык судорожно дёргается, от чего созвездие родинок на шее красиво перекатывается по неприкрытой шарфом нежной коже — и, поджав губы, запускает пятерню в порядком отросшие и спутавшиеся волосы, собираясь с мыслями:       — Я не могу допустить, чтобы он сделал это.       — Сделал что?       Скользнув мимо профессионально заинтересованного лица доктора, взор Шерлока натыкается на собственное зыбкое, расслаивающееся отражение в вечернем окне.       — Не ты будешь жалеть о своей смерти. Ты лишаешь жизни не себя, а других. Она не тебе принадлежит, не покушайся на неё. Ты должен был бороться. Не делай этого.       — С кем вы говорите, мистер Холмс?       — Его зовут Джеймс, — вглядываясь в стекло, выдыхает Шерлок, — он удивительный.       Тени в окне, похожие на кого угодно, но только не на Холмса, становятся больше и страшней, заполняя собой всё пространство, и шевелят бледными искусанными губами:       — Его зовут Джеймс, он удивительный, я не знаю, что мне делать, он удивительный, он не должен этого делать, Джеймс, ты не должен этого делать, тынедолженэтогоделатьЯНЕДОЛЖЕНЭТОГОДЕЛАТЬЯНЕЗНАЮЯНЕЗНАЮЧТОМНЕДЕ…       Истеричные голоса нарастают практически до ультразвука, мерзкой вибрацией отдающимся во всём теле, распространяясь от живота к сердцу, ногам и онемевшей от неудобной позы спине, сменяясь переходящим в холод теплом, разливающимся под поясницей, и вкупе с его неистовым криком наступает окончательное пробуждение, унизительное и горькое — всё же следовало уж если не посетить уборную перед сном, то хотя бы воспользоваться урологическим вкладышем; надо бы встать — где этот чёртов Нортон? — и Джеймс неуклюже ворочается, стараясь снять штаны или хотя бы сместиться на участок посуше.       — Доброе утро, ангело…       — Пошла вон, — рявкает Джейми вместо приветствия и, судорожно поправив плед, указывает пальцем на дверь, — и позови Дейви.       — Ты чего? — тщательно отрепетированное ободряющее и свежее выражение лица миссис Гриффит сменяется неподдельным удивлением и даже своего рода обидой в ответ на гневный окрик сына, пытающегося прикрыть мокрое пятно.       — Ма, уйди и позови Дейви, — повторяет Гриффит ещё жёстче, чувствуя, как начинают пылать щёки, но мать с характерным для неё упрямством — ну неужели так сложно просто сделать то, о чём просят! — всё равно приближается к кровати.       — Не подходи, я плохо пахну, — морщась от отвращения к самому себе, Джим прикидывает, как отвадить женщину — что может быть унизительней, чем мать, выгребающая говно из-под великовозрастного сына? — блядь, мам, ты глухая, что ли? Эй, не… Не трогай одеяло!       — Господи, Джимми, ну что ты нервничаешь? — женщина смотрит на него так, словно лужа под взрослым мужиком — самое что ни на есть обычное дело. — Что естественно — то не безобразно.       — Ты мне ещё книжку «все ходят в туалет» почитай, блядь, — язвит Джеймс, с каждой секундой раздражаясь всё сильнее, и дай Господь ему сил не сорваться в очередной раз.       — «Вам нужно научиться быть терпимей к родным и близким, мистер Гриффит.       — Это им нужно научиться не бесить меня, доктор Брук».       — Между прочим, она тебе очень нравилась в детстве, — мама выдавливает слабое подобие улыбки в попытке перевести разговор в мирное русло и сделать вид, будто бы всё в порядке, что заставляет его злость расти в геометрической прогрессии и смешиваться с огорчением: за почти тридцать лет они так и не научились общаться нормально, и за оставшиеся несколько часов не научатся и подавно, да и эта безбожная, выводящая из себя фальшь вкупе с наигранной бодростью — явно плохой помощник.       — Отлично, надеюсь, ты не жалеешь, что проспорила полтинник отцу, придя к выводу, что я — говноед.       — Ну что ты глупости-то городишь, Джим!       — Начинается, — закатывает глаза Гриффит, — это ты чёрт знает что городишь вместо того, чтобы просто позвать Дейви.       — Да что ты ко мне с ним пристал, будто на нём свет клином сошёлся, как на Майло? Машину он грузит! Для твоего путешествия! Так что цыц — и в душ, — вскипает миссис Гриффит и, нагнувшись к сыну, безапелляционно обнимает его за спину, чтобы усадить на кровати.       — Слушай, не надо, — заикается Джим — всё же он не ребёнок и весит многовато для такой хрупкой женщины, вдобавок знающей только в теории, как грамотно обращаться с практически лежачим больным, — эй, я же сказал, не на…       Недосказанное слово переходит в тихое шипение, когда от слишком быстрого изменения положения тела — мать подняла его всего на пару дюймов, но очень уж резко — изъязвление расползается под подсохшим за ночь струпом и заново открывшуюся рану начинает раздирать, словно туда плеснули кислоты.       — Блять, мам, ну аккуратней, ну! — придерживая окрасившуюся красным ткань пижамных штанов, цедит Джеймс, поворачиваясь на бок. — Не умеешь — не берись, давно бы Дейви позвала, ёлки-палки. Качать, а не тянуть, спину ж сорвёшь нахрен.       Смущённая мать подхватывает его под мышки, метнув опасливый взгляд — «так правильно?» — и медленно поднимает, помогая принять вертикальное положение, пока Гриффит придерживает больную ногу.       — Ну что, готов?       — Погоди-погоди, мутит, — смирившись с неизбежным, Джим упирается руками на постель, пытаясь справиться с головокружением, задерживает дыхание, чтобы не наблевать прямо на пол, и коротко кивает, когда приступ сходит на нет.       Сложив руки на пояснице Джеймса, миссис Гриффит неумело, но старательно раскачивает сына и, бережно потянув на себя, помогает ему встать на ноги, после чего перекидывает его руку через своё плечо и отводит в ванную.       — Какой же ты тощий, Господи, на рёбрах хоть бельё стирай.       — А что, было бы лучше, если бы я был жирным, как дядя Руди? — язвит Гриффит, садясь на ненавистный стул для мытья.       — Отнюдь, — снова стараясь сгладить углы, говорит мать и, отвернувшись, дабы не смущать сына, протягивает ему душевую лейку. — Сам разденешься?       — Ясен хрен, — ворчит стиснувший зубы Гриффит, и, ёрзая на стульчаке, старается вытряхнуться из одежды, но после нескольких неудачных попыток капитулирует, признавая своё поражение — а ведь всего год назад худо-бедно, но получалось, — нет. Стяни с щиколоток, пожалуйста.       Присев на корточки, миссис Гриффит избавляет сына от штанов и протягивает ножницы, чтобы он разрезал перепачканные бинты, но Джим всё же замечает: она увидела — учуяла, так уж точно, здесь никакой дедукции не надо — кровавое месиво изъязвления, и стыдливо прикрывает полотенцем член и бедро.       — Мам, не пялься.       — Да что я там не видела, — фыркает мать, но отводит глаза, передавая душевую лейку, чтобы Джеймс подмылся сам. — Сильно болит?       — Нет, блядь, вообще не болит, здоров как ебучий бык.       — Ну что ты матери хамишь-то?       — А что мать ведёт себя как тупая пи… неразумное лоно? — ворчит Джеймс, вытираясь застиранным до дыр полотенцем и, мотнув головой, медленно встаёт и плетётся в комнату. — Что, блядь, за манера с утра пораньше мне мозг хавать и потом по черепной коробке стучать, требуя добавки?       Поджав губы в ответ на очередное оскорбление, миссис Гриффит замолкает — кажется, Джиму всё же удалось переполнить чашу материнского терпения — и, наскоро сменив мокрую простыню и непромокаемую пелёнку, скрещивает руки на груди, отрешённо наблюдая за перемещениями сына под аккомпанемент разудалых криков и хохота, доносящихся со двора.       Чувствуя себя крайне неуютно в воцарившейся между ними холодной тишине, так нелепо подчёркиваемой разошедшимся во дворе разгульем — сам виноват, говнюк избалованный — Гриффит берёт аптечку с рабочего стола и, тяжело плюхнувшись на кровать, мрачно выковыривает утренние таблетки и в один заход принимает все пять штук сразу, стараясь абстрагироваться от затянувшегося молчания, перерастающего в тягостную, неприятную для обоих паузу, наполняющую комнату нелепым и совершенно неуместным сейчас драматизмом.       — И чего они ржут… Нельзя спозаранку в пятницу так веселиться…— не выдерживает первой женщина, недовольно хмурясь на слышащийся из окна смех, и с видом разъярённой тигрицы начинает кружиться по комнате сына, роясь то в комоде, то в тумбочке, то в шкафу, чтобы убедиться, что они ничего не забыли упаковать.       — Зато не плачут. Пусть смеются, давай без этих суеверий, право слово, чего ты так реагируешь, блин?       Мать смотрит на него так, словно хочет сказать что-то, но потом отворачивается и продолжает метаться туда-сюда с какой-то маниакальной бессмысленностью.       — Хватит мельтешить, ма, у меня голова уже кружится, — устало вздыхает Гриффит, поднимаясь с кровати и перекатывая во рту мелкое крошево, оставшееся от лекарств, — мы всё нужное ещё позавчера собрали.       — А вдруг что-то забыли, — даже сквозь плотную ткань блёкло-бирюзовой водолазки видно волнообразное перекатывание напряжённых спинных мышц взволнованной женщины, будто пытающейся скрыться за этой бессмысленной суетой от собственных пугающих предвещений.       — Мам. Пожалуйста.       — Ты не позволяешь хоть немного о тебе позаботиться. Это так тяжело, — нервно выпаливает миссис Гриффит, схватив его сумку — вот тут начинает беспокоиться сам Джеймс: даже те случаи, когда мать ловила его за дойкой ящерки или находила все заначки с травкой не идут ни в какое сравнение с тем, что она обнаружит упаковку одноразовых трусов.       — Мам, Бога ради, — смягчившись, умоляет Джим и, взяв женщину за руку, аккуратно, но настойчиво отбирает поклажу, — ты меня подняла? Подняла. Со сборами помогла? Помогла. Вот, всё, спасибо за заботу. Не беси меня, двух наседок я не выдержу.       — Я просто хочу, чтобы ты получил максимально возможную помощь, сынок.       — Охуенно вовремя, мам, вот честно! — заводясь снова, выпаливает Джеймс и старается прикусить язык — нет чтобы хоть как-то успокоить мать, утешить, снять этот мандраж, но слова звучат до того как он захлопывает рот, — етит твою в пень, хватит уже скакать вокруг меня, словно я — центр вселенной! Будто я не вижу, что ты это делаешь не ради меня, а ради облегчения совести! Хочешь действительно помочь — завязывай нахер с никому не упавшей гиперопекой и выскажись, наконец!       — Ну зачем тебе это, ангелочек? — в голосе матери прорезаются просящие нотки, а взгляд становится жалобным и несчастным, — почему ты так хочешь уехать? Есть же врачи, лекарства, тот же хоспис, в конце концов… Или хотя бы дом… Под присмотром, в безопасности…       — А затем, что пока могу ходить, я хочу добраться до моря, а не зарабатывать пролежни... вспомнить и ощутить, что такое — держать жизнь в своих руках... Я понял это, когда нашёл белое перо в «Верли…       — Ты что, не понимаешь, как я боюсь за тебя? — взвивается женщина, потеряв самообладание.       — А ты думаешь, мне самому не страшно, ма?! И что мне не нотации твои нужны, а поддержка? Радость, блядь, много радости, а не нравоучения, прости Господи, мне нужна нормальная мать, а не ебущая в уши истеричка!       Не уходи, не уноси беду другим хоть в этот раз, пусти меня в свою печаль, пойми: и у меня терпенье на пределе, меня убьёт разлука, так дай же мне хотя бы шанс…— Ты не сумеешь. — Так помоги суметь! Да, горе, да, огромная беда — смерть сына, но быть столь безутешной? Ты думаешь, он этого хотел бы?“*       Миссис Гриффит с горьким всхлипом прячет лицо в руках и покидает спальню, оставив сына наедине с чувством стыда, растерянности, недосказанности и тревожным предвкушением поездки, и Джеймс, замерев посреди комнаты, скрещивает руки на груди, прислушивается к шуму, царящему в голове и вздрагивает, когда под окнами снова раздаётся одобрительное улюлюканье и бурные овации: Билл, крякнув, подобно могучему Гераклу поднимает карт, рисуясь перед присутствующими девушками.       — Хуя ты сильный!       — Кашку в детстве кушал, ёпт, — с благосклонным кивком в сторону Дейви гордо провозглашает шотландец, чуть пошатываясь под гнётом чуда техники весом в двести фунтов, — я у мамы бодибилдер!       — Билли-дилдер! — выдавив более-менее убедительный смешок — перед глазами так и стоит образ доведённой до слёз матери — кричит Джим, неожиданно для самого себя увидев МакКензи с новой стороны — ведь он, кажется, воспринимает его болезнь как трудность, которую можно если не преодолеть, то хотя бы перенести, не опуская рук — шутить, жить, любить, словом, выстоять, как бы тяжело ни было.       — Пиздуй сюды, лингвист-онанист!       Продемонстрировав средний палец, Гриффит скатывается с лестницы, прикидывая, как улучить момент и поговорить с мамой: она ведь будет вспоминать их последние слова, так всегда бывает, так пишут в книгах и показывают в фильмах, и если всё, что ей останется после сына — это обвинение в мозгоедстве и истерии, то как он сможет уйти спокойно?       — Я так понимаю, демократия победила и глас народа избрал шмаровозку Билла? — деланно усмехается Джеймс и, облокотившись о машину Майлза, наблюдает за хаосом, творящемся на заднем дворе: Дейви и Мелисса снуют туда-сюда, без конца переругиваясь с Хлоей и миссис Гриффит, сортируя багаж.        — А то! — радостно восклицает шотландец, от чего Клэвелл страдальчески закатывает глаза, всем видом показывая какое-то снобистское, даже ханжеское недовольство.       — Шикарно. Вот уж чего не хватало, так трястись по колдобинам шесть часов к ряду на твоей разъёбанной колымаге, — незлобиво фыркает Джейми, — просто немного удобств не помешало бы… стерео там, молоко с печеньем, подушки безопасности, надёжные тормоза, спутниковая система…       — Ну, навигатор — это, конечно, прекрасно, но когда нас пизданёт молния и электричество отрубится, ты обдрочишься на встроенный компас в моей колымаге.       — А в твоей машине разве…       — Неа, Дейв, я её убрал нахуй… Вот блин.       — Поаккуратней с языком, молодой человек! — восклицает миссис Гриффит и, бросив тревожный взор на сына, передаёт Нортону несметное количество контейнеров с едой, — так, смотри, вот здесь нарезанные овощи для сегодняшнего ланча… Эй, ты меня слушаешь?       — Мам…       — Погоди, Джим, нам с Мелиссой нужно стол накрыть…— отрывисто, словно сторонясь, погладив сына по плечу, женщина неправдоподобно улыбается и скрывается из поля зрения, чтобы позвать всех на то ли поздний завтрак, то ли ранний обед — чудовищно невыносимый из-за очередного обсуждения поездки  — в том числе возвращения, что ещё хуже  — и обречённого взгляда матери, и Гриффит даже радуется, когда пиликает будильник и Дейви с извиняющимся лицом отводит его в дом.       — Чего это мать твоя так расстервенилась? — раздев и отведя Джеймса в ванную, спрашивает друг, открывая кран.       — А то ты не знаешь, — фыркает Джим и, держась за настенный поручень, перекидывает сначала здоровую, а после — больную ногу в чашу так, чтобы стопы сразу попали на противоскользящий коврик и погружается в тёплую воду, бережно поддерживаемый закатавшим рукава рубашки Дейви, — ладно, проехали.       — Как скажешь, — добродушно кивает Нортон и тщательно моет волосы, а далее и всё тело друга, после чего помогает ему вылезти и сесть на стул, где Гриффита уже ждут халат и тапочки.       — Ты прогноз погоды смотрел? — уложившись на здоровый бок, чтобы Дейви было удобно сделать ему перевязку, спрашивает Джим и включает планшет.       — На севере ясно, на юго-востоке понятно, а так — обещают солнце всю неделю, — пожимает плечами Нортон, осматривая рану через лупу перед тем, как приступить к обработке.— Слух, а гноя поменьше стало, да и дырень нижняя подзаживает… Домой приедем — сразу к доктору ломанёмся.        — На хуя?        — Ну... вдруг тебе там что-нибудь в мозгу пережало и ты выздоравливаешь... всякое может быть.       Пока Дейви насилует изъязвление, оставивший реплику друга без комментария Гриффит — а вдруг? — бегло пролистывает метеорологическую сводку, раздумывая, а не удалить ли ещё раз свою страницу на фейсбуке, и вздрагивает, когда раздаётся скрип ступеньки — Шерлок? — и стук в дверь.       — Занято! — гаркает Нортон, не отвлекаясь от накладывания бинта на пропитанную мазью стерильную салфетку и тут же сдавленно хихикает от собственной шутки "за триста".       — Да я не в комнату, — отвечает Майк, — там просто тебя зовут срочно.       — Оно подождать не может?       — Не-а, прям cito!       — Glir**, — обрезав концы марли и связав их, отзывается Дейви, после чего, разобравшись с одеванием и обуванием, обращается уже к Джиму, — я тогда побёг, сам спустишься или…       — Спущусь.       Ругая сам себя — чёрт, какое всё же утомительно-психованное утро выдалось — Гриффит смотрит в зеркало и мрачно орудует расчёской, на которой остаётся слишком уж много волос.       — Ну, с Богом, — выдыхает он собственному отражению и, натянув ветровку поверх ста слоёв одежды, уже открывает дверь, но вспоминает, что забыл прикрыть плешь — не в капюшоне же всю дорогу щеголять — и замечает, что его федора и походная красная шапка лежат на полу: не иначе как ночная заверть сдула их со стола вчера, хотя вполне вероятно, что это проделки Тома — и, сдавленно охнув, поднимает головные уборы и бросает — смертельный фрисби — их на смятую постель, гадая, какую именно взять с собой в путешествие — в голове отчётливо звучит насмешливый голос Шерлока:       — Бери обе, помри нарядным.       Нетерпеливое бибиканье сподвигает его собираться шустрее, и Джим, запихнув менингитку — от чего-то он вспоминает, что „красной шапочкой“ называют шприцы-инсулинки — в боковой карман сумки, спускается вниз, одновременно напяливая шляпу на голову и даже не замечая толком, что на внутренней стороне словно по волшебству появилась подкладка из мягкой ткани, до боли напоминающей шарф Шерлока, причём оторочка идёт именно там, где кожа головы должна тереться о грубые внутренние швы.       — Нет! НЕТ! Мы так не договаривались! Я пошёл на это только при одном условии! — восклицает Майлз после довольно мелодичного треньканья убитой временем гитары, и Джеймс, заглянув за его спину, не может сдержать смех:       — Не-не-не, только через мой труп!       — Ну блин!       — Билл, ну право слово, мы ж обещали ему, и… Слушай, я тоже не вынесу четыре дня непрерывных матерных частушек, — присоединившись к Гриффиту, говорит Дейви и снова возвращается к сборам.       — Возьми мой варган, если хочешь, — увидев, как сильно расстроился Маккензи, предлагает Джим, но тот лишь грустно вздыхает, относит гитару обратно — к всеобщей радости остальных  — и, пробормотав „из сердца музыку не отнимите, неженки“.       — Неженки, да, — хихикает Хлоя, — ты тёплые вещи-то взял, Билл?       — Пару бутылок, остальное по пути купим!       — Так, ну-ка не пейте там! — назидательно ворчит мама, протягивая ковыряющемуся в салоне Нортону аккуратно сложенный матрац для плавания, — на вот, возьмите, а то потонете не дай Бог…       — Ма, его сдует к чёрту при первом же заплыве, да и один хер мы купаться не…       — Право слово, миссис Г! — расхохотавшись, Билл красноречиво демонстрирует женщине, умолкнувшей, чтобы не провоцировать сына, упаковку с надувной любовницей с лицом Кристин Скотт Томас и, бросив её в салон, в который Нортон старательно пытается впихнуть лиственницу, вновь поднимает карт и передаёт его вскарабкавшемуся на крышу красного „Ленд Ровера“ отцу.       — Ну что, вы готовы? — раздаётся голос Майка, вышедшего из дома с бутылкой шампанского, и Джим, перехватив трость, подходит к нему, но спотыкается и, чуть не упав — спасибо реакции зятя — шипит сквозь зубы:       — Ёклмн!       — Взял, — невозмутимо пожав плечами, бросает Чуи, запустив руку в карман, откуда раздаётся неприятная трель мобильного телефона.       — Что?       — Как что? Ёб твою мать, Кружка, Ложка, Миска, Ножик, — пожав плечами, расшифровывает Билл и направляется к веранде, на ходу выуживая мобильник, в то время как Гриффит, пожав-таки Майку руку, крепко обнимает Хло.       — Повеселись там, Джим.       — А ты береги себя, сестрёнка, — тихо, почти шёпотом, говорит Джеймс и, бегло чмокнув Мелиссу, оборачивается к отцу, уже закрепившему карт на крыше и спрыгнувшему на землю.       Мистер Гриффит, чуть смутившись, хлопает сына по спине, и пока они скупо, по-мужски клюют друг друга в скулы, Джим прикрывает глаза, стараясь максимально точно запомнить его пропахшую опилками и одеколоном клетчатую рубашку, серый пуловер — весь в катышках, это почему-то кажется важным  — колючие щёки, мозолистые руки, давящую на кожу оправу очков и мягкий ёршик коротко остриженных седых волос.       — Спасибо за всё, па.       — Было бы за что.       — Хера с два я бы сказал "спасибо" просто так, — отстранившись, Джеймс улыбается отцу, глядя, как напряжённое выражение его лица смягчается, а от глаз разбегаются „улыбательные“ морщины.       — Эбигейл, я… Эбби… Блядь, Эбс, дай сказать-то! — доносится раздражённый голос МакКензи, наяривающего круги вокруг поленницы, — Я ж говорил, что меня не будет пару неде… Ладно, одну… Да какой там! Нет! Зая… Нет, не надолго… Быстренько нахуяримся и домой… Да какие шлюхи, ты что? Дейви, блядь, аккуратней с Алисой, эт те не мешок говна! А? Что? Нет, это дерево, ты забыла, Эбс? Да не имел в виду я, что ты — бревно, Боже!       Закатив глаза, Нортон бережно, словно младенца или любимую девушку, затаскивает дерево в салон машины, ударившись спиной обо что-то и, покосившись на Майлза, сменившего пиджак на кожаную куртку, обнимает мистера Гриффита с несколько пафосным видом, в то время как Джим пристально смотрит на закончившую суетиться маму.       — Всё будет хорошо, мистер Г, не волнуйтесь. Я о нём позабочусь.       — Не докучай людям своей болтовнёй только потому, что Майлз будет рядом, Джим, — чуть громче, чем нужно, произносит мать, покосившись на воюющего с Биллом Клэвелла.       — Ма, ты ж в курсе, что у меня шило в жопе. Мне нужно ощущать, что я к чему-то иду… А уж о том, чтобы заткнуться…       — Знаем, плавали, — пожав плечами, фыркает миссис Гриффит, и Джим, приняв её слова на счёт их недавней ссоры, в последней отчаянной попытке примириться и попросить прощение, ловит её руку и взгляд.       — Ма, не сердись, пожалуйста… Прости за ут…       — Да ладно тебе, Джимми, с кем не бывает, — искренне тепло улыбается женщина и дёргается, стоит сыну прильнуть к ней.       — Ну чего ты, — миссис Гриффит гладит Джеймса по голове слегка подрагивающими пальцами, — не бери в голову, ангелочек. Вернёшься — тогда обо всём и поговорим. Да и подуспокоимся за то время, что....       Сердце ухает в пятки — хоть бы никто не заметил, что его прошибает пот, а на глаза наворачиваются слёзы — и Джеймс стискивает удивлённо умолкнувшую женщину так сильно, как только может, вдыхая смесь табака, выпечки, духов и того неповторимого, присущего только матерям запаха, и как новорожденный котёнок, тыкается губами и носом в каждую морщинку, каждую родинку, прижимаясь как можно плотнее:        — Ты никогда не бесила меня… мамочка, я люблю тебя.       Под шумок Майк разбивает бутылку шампанского о бампер „дефендера“ — правда, удаётся ему это только со второго раза — едва не окатив отправляющихся в путешествие друзей, и Гриффит, на удивление ловко увернувшись от струи, рвётся к сжавшей ладошки девочек Хло, чтобы снова обнять сестру — ох уж эти веснушки и невесомая ткань застиранного платьица — и племянниц — „зайки, будьте умничками, я буду очень по вам скучать“ — не смей говорить, что скоро вернёшься, не смей обманывать детей — я бы никогда не причинил вреда ребёнку, Хьюстон — чьи щёчки чуть испачканы шоколадным пудингом — запомнить, запомнить, спрятать это сладковато-горькое прощание в шкатулку и убрать её в собственный вариант Чертогов, туда, куда никакая боль не доберётся.       — Так, Дейви, Билл, помните: сверхосторожность!       — А как же я? — возмущается Майлз, но мать лишь сердито смотрит на него, когда МакКензи, сев за руль, заводит мотор:       — Ну что, все готовы?       — Билл, ты никого не забыл? — восклицает Джеймс и, забравшись в машину с помощью Нортона, свешивается из окна, сжимая камеру и запечатлевая на камеру последние минуты, когда он может видеть свою семью и размахивая шляпой, — щемись, Барафандл, фантастическая четвёрка возвращается! Курс на запад, сосунки! Пока!       — Мамка твоя со…— спесиво произносит Клэвелл, но его ворчание и смех ребят перекрывается разноголосицей провожающих их домочадцев:       — Счастливого пути!       — И чтоб ни намёка на риск!       — Да ладно, коли подохнем, ознаменуете весёлый старт для валлийских могильщиков, — весело кричит Нортон, и отчего-то его довольно неудачная — юмор вообще никогда не был коньком Дейви — шутка вызывает всеобщий смех людей, которые становятся всё дальше и дальше, пока машина не сворачивает на проезжую часть.        7 сентября 2010, Пембрукшир, Кэролайн Гроув.       Джеймс елозит на заднем сиденье, жадно вглядываясь в пробегающий мимо густой лес, и довольно жмурится, позволяя солнцу греть его кожу, а ветру — играть с волосами: теперь, когда прощание осталось позади, можно с лёгким сердцем — не думай о том, что произойдёт в заливе — расслабиться, радуясь настоящему, вот этой самой минуте и подурачиться вместе с друзьями, на перебой травящими давно знакомые байки, планомерно уничтожая всё, что наготовили мать, Хло и Меллс, пока они не доезжают до Уоллд Гарденс — точнее, до небольшой дрогери-лавчонки, чтобы затариться пивом, бичпаками, сигаретами и чипсами.       Предусмотрительно пропустив Майлза и Билла занимать очередь, Дейви открывает заднюю дверь автомобиля, чтобы помочь мучительно застонавшему Гриффиту вылезти на улицу: они ехали часа три-четыре, и после долгого сидения и слишком плотной перевязки боль раскалённым железом разливается по всему телу, когда он встаёт на ноги и ковыляет в магазин, тут же отстранившись от друга.       Первое, о чём думает Джеймс, зайдя в помещение — это плюнуть на всё и вернуться в машину, когда многочисленные — пятница и хорошая погода — залог хорошей торговли: он помнит это с времён подрабатывания в „Tesco“ — покупатели тут же обращают на него внимание и смотрят с каким-то нездоровым любопытством — наркоман? больной? заразный? сразу всё в одном флаконе — спидозный педик? — как на странное животное в зоопарке или чудище на шоу уродов. Заметив это, Майлз прицельно кидает в сторону друга футбольный мяч, который Гриффит на удивление ловко отбивает, попав Клэвеллу прямо в лицо, и, получив ответный пас, начинает чеканить резиновый шар виртуозными взмахами трости, после чего, когда ему надоедает играться, уже под одобрительные возгласы посетителей, стоящих в длиннющей очереди — какой-то смутно знакомый мужик на повышенных тонах трындит по телефону и упорно не может расплатиться банковской картой — ловит блондина в рыболовный сачок, тихо радуясь, что Билл снимает на камеру то, как он веселится, а не исходит на крик от некупируемой морфиновой помпой боли, как дядя Гектор.       7 сентября 2010, Пембрукшир, SA71.       Набирая скорость, „дефендер“ несётся мимо редеющих домиков напрямую к полям, и Джеймс, конфисковав его видюху, фиксирует, как ребята дурачатся в салоне: где-то на тридцатом ярде магистрали за ними возникает точно такой же вседорожник, только чёрный и относительно новый — обернувшись, он различает номерной знак 221 С49***, правда, водителя не видно из-за тонированного лобового стекла — и Билл уговаривает Майлза показать водителю жопу, если тот начнёт их обгонять, что Клэвелл и делает под общий хохот, после чего отбирает у Гриффита гаджет и снимает его самого — улыбающегося во все двадцать четыре зуба, спрятавшего покрасневшие от усталости глаза за солнцезащитными очками и псевдо-бодро подпевающего льющейся из колонок „fuck the people“, пока машину неожиданно не заносит вправо, от чего непристёгнутого Джеймса бросает вперёд, впечатывая больной ногой в придвинутое максимально близко к приборной панели сиденье и мгновенно погружая в иссиня-чёрное море боли, окружившее со всех сторон невыносимой качкой хаотично заплясавших в буре волн, смазывающих очертания и звуки, словно — привет из восьмидесятых — на заезженной VHS-кассете.       — Билл, ты чё? — обеспокоенно взглянув на посеревшего друга, возмущается Нортон, — на дорогу, блядь, смотри!       — А то тут некоторые на тот свет торопятся, — незлобиво фыркает Майло, поправляя волосы — светлые кудри бликуют в пробивающихся через кроны лучах, до боли напоминая Шерлока, да и шутка сказана вполне в его стиле, и это небольшое наваждение словно тем же сачком вылавливает Гриффита из судорожной пучины, заставляя его вынырнуть и ободрительно коснуться руки Дейви — ничего страшного, я в порядке — пока МакКензи, матерясь, вылезает из авто.       — До чего же разъёбанное ведро с гайками, — стонет Майлз, спрятав руки в карманы джинсов и перекатываясь с мысков на пятки, сверкая начищенными до блеска „казаками“, — да нас найти по отвалившимся запчастям найти можно, уж лучше бы на моей ласточке поехали.       — Отсоси, — огрызается Билл, садясь подле сплющенного колеса прямо на асфальт, — сам ломаю — сам чиню.       — Да уж, ты у нас на все золотые руки из жопы мастер.       — Тут нож какой-то ебаный, — ворчит шотландец и начинает менять шину, отбросив кинжал от „клюэдо“ в поросшее болезненно-жёлтыми колосьями поле.       7 сентября 2010, Пембрукшир, Лодж-парк.       Дорога до Стэкпоул-эстейт оказывается довольно утомительной для Джеймса — умудрился устать просто от того, что провалялся хламом в машине несколько часов кряду — и он сидит на раскладном стуле, изучая карту, пока ребята, совмещая приятное с полезным, устраивают небольшой привал, греясь на солнышке и попутно уничтожая запасы пива под чересчур любопытные взгляды жирной семейки, устроившейся на пикник и заинтересованное хихиканье трёх молодых девиц — причём ловелас Дейви и тут умудряется пофлиртовать с ними одним только языком тела — закрывающих пляжный сезон. То ли от усталости, то ли от морфина, Гриффиту мерещится, что это не просто полураздетые пигалицы, а боль, горе и отчаяние — молельщицы из триеровского „Антихриста“ — или олицетворение некогда похищенных Питером Пэном детей, но ругань ребят вырывает его из этих тревожных и спутанных размышлений.       Пока Майлз с недовольной миной избалованного сынка, которого мать заставляет есть суп вместо вкусняшек из „МакДональдс“, разгружает машину — почему-то все три автомобиля, припаркованные на подъезде к парку, как на подбор — красные, и эта мелочь несколько беспокоит Джеймса на интуитивном уровне, он даже решает не надевать свою походную шапку и прикидывает, а не выкинуть ли её — и беспорядочно кидает поклажу на землю подле карта. Гриффит, протерев солнцезащитные очки и повесив их на вырез шерстяной безрукавки, встаёт и оглядывается назад, приветливо кивнув захихикавшим девушкам.       — Так, нет, Дейви… Дейви, ты за кресло пихай, а не назад суй, это моя прерогатива, — ворчит Билл и, скривившись, отбирает свой рюкзак и бросает его в кучу остальной поклажи.— Ты что, в тетрис не играл?       — Он больше по тамагочи угорает, — не оборачиваясь, раздражённо фыркает Клэвелл, обращаясь сразу ко всем, от чего у Гриффита чешутся руки вломить ему промеж глаз за такие шутки, и с силой захлопывает дверцу.       — Нам нужно больше веса как раз спереди, Чуи, — отвечает Нортон, придирчиво взвешивая каждый баул и распределяя вещи по свободным нишам карта.       Заметив, что Гриффит, поднявшись с раскладного стула, присоединяется к сортировке вещей, Нортон бросает всё и чуть ли не бегом направляется к Джеймсу, безапелляционно отбирая сумку:       — Эй, ты чо, сиди давай, тебе вон ещё сколько… Отдыхай сиди, силы береги.       — Да нормально всё, — обиженно выдает Джеймс, — чё за ко-ко-ко с утра пораньше, блядь…       Выпрямившись и огладив рукой рукоять трости, Гриффит терпеливо ждёт, когда всё будет готово к отправке, и даже отходит на несколько шагов, абстрагируясь от какого-то смутного беспокойства, пока Дейви вместо того, чтобы позвать его, сам подкатывает коляску:       — Ща сиденье наладим и можно будет…       — Не, — отмахивается Джим, всё ещё дуясь за очередную демонстрацию его слабости и, пребывая в порыве опровергнуть свою немощность, потихоньку двигается к тропинке до прудика, помня, что она довольно неровная, так что поездка на карте будет слишком уж болезненной, — я хочу начать сам.       Это вот закончить без вас вряд ли получится.       — А я б прокатился, — фыркает Майлз, и под разудалой гогот набросившегося на него Билла „очко готовь, ща будет тебе карусель“, вопит:        — Только не ты, макака потная!       Спускаясь по склону покатого холма к пролеску, Джеймс вертит головой во все стороны, подмечая каждое дерево с каким-то странно-щемящим чувством — кажется, что и они звали его, подобно заливу, так и маня заплутать и больше никогда не вернуться домой — и про себя напевает давно, казалось бы, забытую песенку Фродо: в поход, беспечный пешеход, уйду, забыв печаль — спешит дорога от ворот в заманчивую даль, свивая тысячи путей в один, бурливый, как река, хотя, куда мне плыть по ней, не знаю я пока — периодически улавливая шорох пока что пустого карта и обрывки разговора друзей, неспешно идущих за ним:       — Дорога-то бугристая какая.       — Как секс с анорексичкой, — усмехается Майлз.— Это тебе не Мелисса.       — Да знаю я, что у неё лишний вес. Но она худеет.       — Я бы вот голодной жирухе сосиску не доверил, но ты, смотрю, храбрый педик.       7 сентября 2010, Пембрукшир, мост Эйт-арч.       — Ебать тут красиво! — как всегда искренне и жизнерадостно провозглашает Билл и, обняв Гриффита, снимает сначала пруд с грациозно плывущей стайкой лебедей, а после и себя с другом. Тихонько рассмеявшись — какое же, всё-таки, счастье вырваться из душного дома и хоть ненадолго почувствовать себя живым — ну, или вспомнить те времена, когда они пересекали этот мост чуть ли не наперегонки, без стука палки о каменный пол  — одной рукой Джеймс поправляет шляпу, а другой — держится за Чуи, пока вечно всем недовольный Майлз ворчит:       — Я забыл — нам за сегодня докуда дойти надо?       — Будем идти, пока Джим не устанет, — Дейви пожимает плечами и, прислонившись к парапету, зло смотрит на Клэвелла.       — Да норм я, — отрезает Гриффит и снова пускается в дорогу, оставив за спиной поспешно двинувшихся за ним Нортона и МакКензи, толкающих карт, да как-то слишком уж тяжело вздохнувшего Майло.       — Не, ну смысл тут есть, как-никак, — задумчиво и нехотя соглашается Дейв, — надо разбить палатки до того, как стемнеет.       — Да ладно тебе, право слово, чё за галопом по Европам! Глянь, вот те тут небо, водичка, „я не один, пока я с вами — деревья, солнце, облака“, я б вообще ещё и рыбки половил и окунулся, — пожимает плечами Билл и осекается, когда Дейви перебивает его, в который раз не оставляя Джеймсу возможности что-то решить самостоятельно:       — Да хоть по самые гланды облюбуйся, а мне надо думать о том, что…— тут он пересекается взглядами с сурово — вот только попробуй это при всех сказать, адьютант подсрачниковой роты  — поджавшим губы Гриффитом, — как обеспечить комфор…       — Дейви, иди на хуй, я в порядке.       7 сентября 2010, Пембрукшир, ферма Рэд Роуд.        — Да вы ебанутые, — Джеймс сидит на сером пледе из IKEA и смотрит, как Клэвелл c Нортоном ложатся на землю — самая что ни на есть сладкая гей-парочка — и ритмично хлопает в ладоши, когда Чуи пролетает аккурат над друзьями и пропахивает мордой добрых три фунта желтеющей травы, а от скорбного вида Майло, проспорившего Дейви десятку, Гриффит и вовсе разражается хохотом, радуясь, что его мочевой пузырь пуст и угрозы обмочиться от смеха нет.       — Да-а-а! Я супер-нахуй-мэн, лошары! — ударив себя в грудь, победно рычит Билл и вытирает рукавом рубашки Майлза саднящий лоб.       — Чтоб вас всех, лучше и быть не может, — вытирая слёзы, выдавливает Джеймс, но Нортон в который раз портит всю малину одним своим выражением лица — настолько серьёзным, что и остальные, прочувствовав неловкость атмосферы, прекращают смеяться.       — Не, ну, а что? Все же знают, — обращаясь сразу ко всем, но глядя на одного только Майло, отвернувшегося к пейзажу, говорит Джеймс, — по прогнозу шесть-девять месяцев примерно…       — Ну… у мамки моего знакомого уже пять лет как „шесть-девять месяцев“, и ничо, свежа, как персик, вот и ты не раскисай, чо уж, — добродушно говорит Билл, стараясь сгладить разговор и перевести его в русло попозитивней.       — А я что, нет, что ли? — снова посмотрев на всё так же игнорирующего его Клэвелла и отметив про себя, что Дейви тоже буравит спину блондина, Джеймс примирительно вздыхает и швыряет покрывало на сиденье карта, — может, пойдём дальше, м?       7 сентября 2010, Пембрукшир, поле.       — Не, я имею в виду, рак груди, конечно, это очень серьёзная штука, но „маммограмма“ — одно из самых ржачных слов на свете, что я когда-либо слышал, — чуть громче, чем обычно говорит немного отставший — нужно украдкой сделать пару глотков морфина — от ребят Гриффит и улыбается, когда прыснувший МакКензи давится булкой.       — Кстати, о сиськах, — оживляется Дейви, — Майлз, как там Лора-то?       — А я ебу? Мы расстались давно, — мрачно произносит Клэвелл, не обращая внимания на Джеймса, навострившего уши при упоминании той девушки, за которой он любил наблюдать в окно онкологической больницы, но так и не набрался смелости познакомиться.— Она всё ясно дала понять.       — Что, Лора оказалось Лоуренсом?       — Насколько знаю, сейчас она мутит с каким-то лондонским чинушкой, красивым, как залупа. Небось уже чайный сервиз присматривают.       — Не филонь давай, чё я один его толкаю? — кивнув на карт, Дейви с явным удовольствием смотрит на подавленного Майло, — эх, а шикарная штучка была, ни дать ни взять… Рыженькая…       — А рыженькие вообще — самые заебатые, — поравнявшись с коляской, Джеймс с хитрой усмешкой вносит свою лепту, — если крыша — ржавая, то подвал завсегда мокрый.       — Так, всё, идите нахуй, ничего ни о чём не знаю и знать не хочу, — взрывается Клэвелл и, бросив коляску, начинает шарить по карманам.       — Ага-а! Вот ты и попался! Шикарный поворот! — ликует остановившийся Дейви, триумфально тыча пальцем в согбенную спину Майлза.— Спесь-то и с тебя сбить можно, хаватель сердец!       — Хватит за любовь пиздеть, — найдя, наконец, пачку сигарет, рявкает блондин и закатывает рукава.       — Ты хотел сказать „зашквар“, — поправляет Билл, на ходу выуживая следующий бутерброд и впиваясь в него зубами, — кфтати, о фюбви…       — Да-да-да, все, кто не любят свёклу и лук — больные ублюдки, — соглашается Гриффит и потягивается, разминая ноющую спину и балансируя на одной ноге, — ну что, давайте-ка прочекаем этот болид?       Вздохнув, он отворачивает рулевую ось, запихивает трость за сиденье и забирается в коляску. Настырная боль в ноге сразу стихает — всё-таки он бравый вояка, протопал на своих полутора почти четыре часа — а нагревшиеся от долгого нахождения на солнцепёке поручни приятно скользят под холодными ладонями.       — Что ж, я думал, будет хуже… Братва, переходим в „ололо“-режим! — заметив, что друзья замешкались, Гриффит машет им в приободряющем жесте, — ну же! Или мне вас переехать надо, чтоб вы зашевелились, колготочники?       Переглянувшись, Майло и Дейви подходят к карту и, схватившись за раму, мягко толкают его вперёд — прекрасно отлаженный отцом механизм идёт гладко и ровно, и катить его, судя по всему, не сложнее, чем детскую прогулочную люльку.       — Охуенно! — восклицает дожевавший хлеб МакКензи, снимая рубашку, футболку, а после — и всё остальное, словно дикарь, наконец-то вернувшийся к истокам из душной цивилизации, и бодро шагает в одних носках и ботинках, обгоняя друзей, поднимающихся на холм.— ОХУЕННО!       — Билл, может, ты…— завидев впереди пожилую пару, заикается Дейви, но умолкает от добродушного тычка Майлза:       — Не крысь, видишь, отдыхает человек. А им… будет что вспомнить на старости лет.       Прыснув, Чуи раскидывает руки в стороны и обращается к окаменевшим от удивления старикам:       — Красота, верно?       — Билл, конкретней, ты про пестики или тычинки? — развеселившись, спрашивает Джеймс и, одарив чету одной из своих самых обворожительных улыбок, вежливо приподнимает шляпу, — noswaith da***!       —Добрейший денёк! — поддавшись-таки комичности ситуации, смягчается даже Дейви, да и Клэвелл не остаётся в стороне, сначала галантно поклонившись со словами „Господа, моё почтение“, а потом разводя руки в стороны, словно извиняясь за внешний вид МакКензи.       7 сентября, Пембрукшир, Олд Лейн.       — Ну так вот, — немного сонно говорит Джеймс, вертя в руках портативное радио — несмотря на то, что они отошли не так уж далеко от цивилизации, поймать какую-никакую станцию не получается, — я хотел быть агрономом-консультантом на…       — С какого хера? — налегая на поручень, чтобы переднее колесо не задело выпяченный корень, удивляется Билл.— В смысле, чего агрономом-то?       — Ну во-первых, по-настоящему ведь работают только травки-цветочки, а все остальные — хищничают, что люди, что звери, что грибы, — Гриффит пожимает плечами и вертит магнитную антенну, но из динамиков раздаётся лишь приятный шум с какими-то посвистами.       — Странно, ты ж звездоёб до мозга костей, откуда такое стремление к земле?       — Ну здрасьте, приехали, Майлз, ты что? А терроформирование? Это тебе не наёбка покупателей, или чем ты там занимаешься…       — На данный момент я больше по финансам там, чем по работе с клиентами, — фыркает Клэвелл, обгоняя толкающих коляску Билла и Дейви, чтобы идти вровень с Джеймсом.       — И чё как?       — Ну… Подвели итоги года вон, Чубакка, вот у тебя манера в разговор вклиниваться, блядь, как торгашка какая-то.       — Один хер, — отмахивается МакКензи, — так чё?       — Да „ничё“, — высунув язык, передразнивает его Майло, — подвели, говорю.       — Господи, да что вы всё о работе и работе? — мученически стонет Дейви, то и дело поправляя дерево, закрывающее ему обзор.       — Потому что работа — это жизнь.       —Никто перед смертью не скажет: "Боже, как мало я работал!" У кого что болит...— усмехается Джеймс и откидывается на спинку сиденья, наконец-то поймав "cherry pipe": к шипению и свисту присоединяются слова — сложно разобрать из-за плохой связи:       —…Не верил в его смерть… скал его, а… дя, уехал из став… терильным Лондона и… уппировка в Сербии… ла последней надеждой… — вещает из небольшого динамика голос, который ни с чем не спутаешь, но Гриффит с пассивной готовностью списывает это на морфин, не желая заморачиваться из-за Шерлока: он уже давно смирился и отпустил двойника к этому Джокеру.       — Ты не ной, а работу найди, — самодовольно усмехается Клэвелл,.       — Девочки, не ссорьтесь!       Неожиданно карт натыкается на какое-то препятствие, от чего его мотает в сторону — хорошо, что не влево, где начинается овраг — и раздаётся странный лязг, словно отлетевший болт ударяется о железную раму.       — Хьюстон, у нас проблемы! — ухватившись за поручень, чтобы не выпасть из коляски, Джеймс бегло прикладывается к пузырьку с обезболивающим и выпрямляется.       — Мать вашу, я так и знал, что слишком много веса, — всплескивает руками Дейви, — ну какого лешего никто меня не слушает!       — Чё, май карт из кирдык?       — Только не в мою смену, Майлз, — присев на корточки, Билл внимательно осматривает нижнюю часть каркаса, — так, народ, надо её нахуй на бок, так что… Слых, Окорок, давай-ка этсамое, ножками, ножками…       Взлохматив и без того буйную шевелюру, Чуи дожидается, пока Гриффит вылезет из карта — движение отдаётся парой всполохов, когда он, держась за рукоять, переносит больную ногу через рулевой крепёж и встаёт на неё — и на пару с Нортоном наклоняет коляску на неповреждённую часть.       — Ага, давай, ща мы её на бочок, чок-чок и… Дейв, дай-ка мне аптечку для этого драндулета.       — Ну-ну, — фыркает Дейви, — только шнурки поглажу, ага! Я её вижу, но не достану из-за твоего ебучего дерева и кучи барахла.       — Тогда давайте распаковываться! — удерживая коляску, вздыхает шотландец, — Ну ё-о-обаный карась!       — Мой дорогой … куда я могу пойти?.. где хуже, чем… я сейчас, запертый на долг… в этом… блиете?.. сонница прошла, сменившись кошмарами, но и…я снова и снова… лизываю ствол пистолета… еляю себе в голо… Физически я… морфин успе… оль, но вот сны…,— заменяет идеальный британский говор Холмса гундосый ирландский акцент - вот уж действительно про серого речь, а серый навстречь...       — Ты сказал "ёбаный карась", Билл?       — Майлз, ты бы лучше разгрузиться помог, — возникает Нортон, — это тебе не яблочко достать!       — Мне послышалось или ты сказал "ёбаный карась"? — проигнорировав Дейви, повторяет блондин.       — Почему нельзя просто взять и посадить эту сраную лиственницу прямо здесь? — ворчит Дейви, вытаскивая пенку и чехол одной из палаток.       — Так ты что, реально сказал "ёбаный карась"?       — Да, я сказал "ёбаный карась", Майло, заткнись уже. Я как бы подчёркиваю, что я в отчаянии, — поясняет МакКензи и обращается к Нортону: — так, чё, ок? Давай теперь мне вон ту кошёлку — там моя синяя хуёвина с набором инструментов.       — Четверо… любуются закатом, но…кто вернётся… мой, есть руки и ноги, а… мотрит дальше, является просто…игурой, абрисом шляпы и курт…ногой он уже там, …гиле.       — Ёбаный карась, гляньте на эту синюю хуёвину! — хохочет Клэвелл, в своей манере не предпринимая ни единой попытки помочь ребятам.— Ну чё, лагерь-то разбиваем, не?       — Неа, — откинув лезущую в глаза чёлку, бормочет Дейви, — тут река рядом, комары сожрут. Перенесём через мост, там вполне неплохая полянка есть — самое то.       7 сентября, Пембрукшир, мост Грасси-Бридж.       — Господи, нахуя столько вещей брать было, его хер поднимешь, — бурчит Нортон, пыхтя под весом карта, когда на пару с Биллом тащит его по мосту — несмотря на старания Чуи, колесо с бряцаньем болтаясь на крепеже, вероломно угрожая отвалиться окончательно и загубить на корню, лишив его единственной возможности уйти по своим правилам.       — А кто заставлял вас весь гардероб брать, девчонки? — усмехается МакКнензи, приняв на себя большую часть веса коляски.       — Джим, может, поможешь хоть немного и попрёшь дерево? — предлагает Майло, потея под весом лиственницы и огромного рюкзака, — нехер отлынивать.       — Что нового-хренового? — опираясь то на трость, то на перила — усталость даёт о себе знать — спрашивает Гриффит, чуть робея.       — А чё тебе не ясно то? Только что же об этом говорили… Да и один хер ты всё равно ненавидишь всё, что я делаю, — закатывает глаза Майлз.       — Только потому, что ты — тупой мудак. Всё ещё пишешь?       — Иди ты знаешь куда? Я не писатель, а рекламщик, так что избавь меня от вот этого вот.       — На директора третьей программы       Всегда обижаются дамы       Поскольку нахал,       Кому б ни вставлял       Раз в час он вставляет рекламу.       7 сентября, Пембрукшир, Стэкпоул Уоррен.       Оперевшись о плечо Дейви, Джеймс пристраивается к кустику, балансируя на одной ноге — вообще-то, довольно позорно и неловко демонстрировать свою немощь при Майло, но лучше уж так, нежели потом щеголять мокрыми штанами — и слава Богу, что он не девчонка и может писать стоя.       — И давно Майлз в курсе, что мне…       — Понятия не имею, — фыркает Нортон, отворачиваясь в сторону, чтобы не стеснять Джеймса, победившего, наконец, ширинку и трусы.— Блин, каждый раз, когда я помогаю тебе душить епископа, тоже начинаю хотеть, прям как тёлка, у которой месячные синхронизируются с подружкиными…       — О да, мой парень настолько гей, что у него начинается менстра.       —…А ты вероломно ссышься, как полковая лошадь — откуда, блин, столько берётся? Ты даже не пьёшь ведь почти! — продолжает Дейв еле слышно, чтобы отдыхающие неподалёку Билл и Майлз не разобрали его слов.       — Упырь мел и захлопни пасть, пожалуйста, — вздохнув, Гриффит запрокидывает голову и закусывает губу, когда из члена на землю начинает капать горячая и почти чёрная жидкость — чёрт, Нортон прав: ему и правда стоит пить побольше, а то жжёт неимоверно, словно это не моча, а соус барбекю.       — Ну, я, пожалуй, тоже…— дождавшись, когда Джим зачехлится обратно, Дейви орошает несчастный кустик чем-то ярко-красным, пожимает плечами в ответ на удивлённый взгляд друга, — свёкла, чо.       — Ну так вот, — говорит Билл — Джеймс внимательно вслушивается в его беседу с Клэвеллом на случай, если в ней промелькнёт что-нибудь важное — подливая кипятка себе в стакан, — печенюшки — ебанина такая: сами по себе они — шикарны, но вот утопи их в чае — и трип будет совершенно иной.       — Охерительное заявление, Чуи.       — Не более охерительное, чем-то, что расскажу те ща, — запив сладость могучим глотком, парирует МакКензи, — давеча спалил нашу гримёршу за прочтением вирша батьки твоего, земля ему пухом. "Ливанский кедр", если мне память со склерозом не изменяет. А чё там с твоей книжулькой?       — Забил. Нехер голову морочить, — бубнит Майло, дожёвывая печенье.       — А дневничок о ебливых сучках из Челси хоть не забросил?       — Пф-ф-ф… Нет смысла просирать жизнь на описалово оголтелой ебли.       — Вот блядство. Ну… хрен с ним, — разочарованно вздыхает шотландец и, швырнув окурок в кучу вяло разгорающихся веток, встаёт и направляется к карту с банкой пива наперевес, — в пизду все эти тёрки, я хочу хардкорно приподбухнуть, послушать историю о розовом пончике, от которого хую аж петь хочется и допилить эту джеймсовозку. Не, ну, а чо? — восклицает он, когда Дейви смотрит на него, как на Иуду, — охуенная штука же!       — Думаю, тебе лучше заткнуться, Билл.       — Дык я ж не для того, чтобы обидеть, Дейв! Окорок, ты обиделся?       — Смертельно, Билл. Ты достоин смертной кары, твой позор лишь смерть искупит, — отзывается Джеймс, пихая камешки для кострища концом трости.— На обиженных балконы падают, а мне такая перспектива не по нутру.       — Во-во! Я к тому, что карт — офигенная тема: я б себе купил — и продажи наладил бы потом — и умотал в закат с этим сухопутным буером***** в Байя — это в Мексике. Видал по телеку — самое то! Пусть и то ещё страхопиздище.       — Уж коли пошёл базар о страхопиздище…— усмехается Майлз, выуживая палатки из чехлов, — чё там Эбби?       — Не понял, — переворачивающий карт МакКензи как-то резко напрягается: зубы стиснуты, а на лбу появляются морщинки.— К чему это?       — К тому, наверное, что "красивая" — не то слово. В смысле, что он находит Эбс страшенной, как смертный грех, — произносит Дейви, вбивая колышки в землю, — чего она на днюху Джима-то не пришла?       — У неё свои мутки там. Занята малясь.       — Ну-ну, — Майлз скептически фыркает и присоединяется к Нортону — в одно лицо устанавливать такие конструкции сложновато.— Попахивает пиздежом.       — Да не, — говорит Билл, снимая колесо с каркаса, — всё нормально. Реально нормально.       — Ага. А теперь ещё раз и с выражением, — усмехается Клэвелл, — а то из тебя актёр как из залупы клитор.       Джеймс, неловко расставив ноги, машет одной из своих курток сторону занимающегося костра в попытке раздуть его — обычно во время их вылазок с огнём возился Билл, и на долю Гриффита выпадала установка палаток, но сейчас шотландец занят ремонтом, так что в этот раз Джиму приходится взять на себя роль Прометея.       — Ты неправ, тощий, — МакКензи ставит банку пива на перевёрнутый вверх тормашками карт и подходит к старающемуся раздуть пламя из тлеющих головешек Гриффиту, чтобы показать, как сделать это правильно, — вот так вот делай, а не хуярь, как опахалом.       Внявший совету Джейми начинает обмахивать угольки правильно и не может сдержать улыбки, когда костёр начинает потихоньку заниматься, опаляя кожу жаром и разгораясь — от неуловимого ассоциативного ряда ему становится не по себе на долю секунды — и смеётся, как ребёнок, восхищаясь такой простой радости, даже не подозревая, что в этот момент его некрасивое лицо становится на удивление прекрасным и восторженно-юным:       — Ебать, оно работает!       — А ты думал, Окорок, что ты только своим милым мордунчиком и можешь светить? Так вот ни-ху-я!       — Давайте мож оставим лишний хлам тут, а на обратном пути заберём? — предлагает Дейви, мотнув в сторону биллового дерева и небольшого ярко-красного мешка, который Билл всё время старался держать при себе, — вдруг опять карт хуякнется.       — Ты это на что намекаешь? — громыхая инструментами, возмущается МакКензи, — я взял всё, что нужно!       — Что-то не вижу ни микроволновки, ни вибратора, — комментирует Джеймс и, освободив сосиски от целлофана, нанизывает их на ветки и держит над костром, как в старые добрые времена, пока Нортон и Клэвелл устанавливают палатки, тихо переругиваясь и толкая друг друга локтями.       7 сентября, Пембрукшир, Стэкпоул Уоррен.       — Ты как, нормально? — спрашивает Дейви чуть тревожно, помогая Джеймсу освободиться от джинсов. — В туалет нужно?       Гриффит качает головой — ни то, ни сё — прикрывая глаза рукой и откидываясь на импровизированную подушку: как ни крути, он вынужден признать, насколько права была Хло, и обрёченно вздыхает, когда друг как-то слишком уж тревожно и неожиданно робко, словно исподтишка, указывает на его сумку.       — Нет. Не надо ничего. Давай просто закончим с этим и ляжем спать.       Кивнув, Нортон молча напяливает налобный фонарик, набирает содержимое ампулы в шприц и, перетянув предплечье Джеймса, пытается попасть в твёрдую от бесконечных уколов вену.       — Боже, Билл, поменяй носки, я тебя умоляю, — раздаётся возмущённый голос Майлза из соседней палатки, — знал бы — взял бы с собой противогаз, а вы всё "микроволновка, микроволновка", блядь…       — А что изменится, если я их местами-то поменяю? — от виноватого тона шотландца Джим и Дейв обмениваются улыбками, и вся компания заходится неистовым ржанием,— если только полярность...       Постепенно возня в тентах сходит на нет, и под тихие переговоры, льющиеся свободной рекой и совершенно не запоминающиеся, Джеймс ворочается — как ни крути, спальный мешок — это не специально приспособленная кровать с удобной подушкой и валиком под ногу — пока усталость не берёт своё и он не засыпает, всё ещё слыша сквозь ненавязчивый посвист давно выключенного радио с трудом пробивающийся голос Мориарти:       — Там крови ждал сухой асфальт, разинув жёлтый рот,       И каждый ком звучал о том,       Кто в этот час живёт,       Переживёт он эту ночь,       Но на заре умрёт…