Per aspera ad Proxima Centauri

О, жизнь! При всей пустоте я все ещё переполняюсь тобой. Я и не думаю порывать эти узы и не собираюсь убегать от тебя и ищу тебя в тебе, а не в грезах сновидений. И как жаль тех дней, когда я с гневом взирал на тебя, как на врага, понапрасну считал тебя обманом, отвергал и тратил тебя попусту, и словно быстротекушая вода, иссякающая в зловещей пыли тлена, я шёл тёмной дорогою смерти. © Форруг Фаррохзад, «Жизнь» (زندگی)

      Если надеть шапку или венок из ореховых листьев и веток, то ты имеешь право на исполнение любого желания — валлийская традиция родом из кельтского суеверия.       Суббота — время примирений, серьезных разговоров и принятия решений — валлийское суеверие.       8 сентября 2010, Пембрукшир, Стэкпоул Уоррен.       Джеймс распрямляется, облегчённо вытирает мокрое от пота лицо и, разминая натруженные руки, смотрит на результат своей работы — здоровенный мешок «ньютаун пиппин», который он единолично собрал и приволок на веранду, где уже стоят дубовые кадки — в этом году семейство Гриффитов делает не только фирменное повидло, но и мочёные яблоки. Перехватив пару глотков сидра и лукавый взгляд Хлои, несущей ему нож, Джим с улыбкой вонзает лезвие в упругий тюк из рогожи — обоняние тут же щекочет смесь ошпаренной соломы, смешанной с опилками и смородиновым листом.       Над головой свистит запущенный Хлоей ярко-зелёный первый плод, второй лишь по касательной — фруктовый поцелуй — проходит по скуле, третий же Джеймс ловит споро и легко, небрежно вытирает яблоко о торчащую из кармана холстину, с хрустом откусывает маслянисто-глянцевый бок и бросает импровизированный снаряд обратно, смеясь над разочарованной мордочкой сестры и ворчанием матери:       — Джеймс Кимберли Гриффит, тебе уже своих детей заводить пора, а ты ведёшь себя, как ребёнок, — на что сын фыркает и, засучив рукава, выстилает бочку травяной заготовкой, послойно выкладывает пиппины и листья, пока миссис Гриффит с Хло колдуют с рассолом, а отец с Майком носят вёдра с кипятком.       Бережно укутанные в солому так, чтобы не касаться друг друга — плоды заливаются тёплой водой и, хоть реакция ещё не началась, почему-то Джим уже чувствует этот хмельно-терпкий аромат начинающих бродить фруктов, глядя, как по веранде катится яблоко — не царское, конечно же, но всё равно довольно крупное — бликуя восковой кожицей, как циферблат часов на солнце, и пропадает из виду, упав за нижний брус.       — Джеймс, Джеймс… — ненавязчивое и лёгкое расталкивание — качка катера на буйной реке — выдирает Гриффита из затянувшегося до полудня, судя по тому, как стало светло, полусна-полудрёмы, и он, с трудом раскрыв глаза, тупо уставляется на уже успевшего и перевязать, и одеть его Дейви, держащего таблетки, термос с водой и чашку с жидкой кашей на завтрак наготове.       Немного осоловевший от слишком быстрого прогона привычных ритуалов и не до конца проснувшийся — кажется, в воздухе всё ещё витает удушливый запах яблок — Джеймс сидит, неуклюже положив больную ногу на согнутую в колене здоровую и опираясь на одну руку — поза дурацкая и унизительно-беспомощная — и пытается собрать себя в кучу, что венчается успехом только тогда, когда он замечает, как Билл неестественно, украдкой копошится неподалёку.       Заметив, что его застукали, МакКензи прикладывает палец к носу*, воровато оглядывается и поспешно, пока Майлз и Дэйви заняты с деконструированием палаток, роется в их рюкзаках — нетронутым остаётся только ранец Гриффита — пряча шмотки в дорожную сумку, которую было решено оставить здесь, чтобы забрать на обратном пути, и тихо бубнит:       — Нельзя гитару, блин, ага, как же… Хуй там плавал, девчонки, не хотите петь в одежде — будете плясать без трусов…       8 сентября 2010, Пембрукшир, Стэкпоул Уоррен.       — Завалиться к ней в гости, чтобы поваляться на диване, пожрать пиццу, посмотреть годный кинчик…— пожимает плечами Дейви. — Единственная проблема — найти целые носки.       — Так что приходится выбирать, какая дырка важнее.       — Лучше без дырок, но с дырками, чем с дырками, но без дырки, — чуть задыхаясь — поражённые лёгкие не дают забыть о себе — и стараясь двигаться вровень с картом, улыбается Джеймс, не давая сжимающим рукоять клюки ладоням выскользнуть из перчаток: ещё не хватает ребятам увидеть его белые от плохой циркуляции крови и довольно прохладного утра пальцы.       — Ты сам понял-то, что сказал? — фыркает МакКензи и, поправив лямку рюкзака, который почему-то так и не бросил на сиденье, хватается за руль, чтобы задавать направление переднему колесу.       — Более... — Гриффит умолкает, услышав явно отличающийся от голосов, шороха ног по игольнику и пения птиц звук, когда Нортон без отрыва от прежнего занятия включает телефон.       — Джим, только не агрись, я сказал твоей маман, что свяжусь с ней.       — Срань Господня, мы ж только что отъехали! Тьфу, бля, в смысле, уехали.       — Так он раз пять уже писал, а ещё и с Меллс смс-скался, — не задумываясь ни на минуту, Майлз сдаёт друга и с каверзной ухмылкой помогает Чуи выправлять то и дело застревающий на неровностях карт.       — Так, ты выдумки эти засунь кое-куда, где солнышко не светит, — фыркает Дейви и с несколько виноватым видом поворачивается к Гриффиту, — да знаю я, что и двух дней не прошло, но я обещал. Она ж переживает.       — Ладно-ладно, — вздохнув — ну, а что он сделает? — капитулирует Джеймс, опираясь на карт, чтобы перелезть совсем уж непроходимую корягу, — скажи ей, мол, надежда в сердцах, крылья за спиной…       — Котелок по жопе бьёт, медным звоном отдаёт… — встревает Билл и тут же осекается, когда ребята просматривают очередную кочку и подскочивший карт врезается в его бедро.       — …и больше никаких сраных звонков. А если и ты, — Джим бросает пристальный взгляд на Клэвелла и даже позволяет себе пригрозить ему пальцем, — взял говорилку, то я, блядь, найду её как два перста оросить — к гадалке не ходи.       — Да нет его у меня, — Майлз страдальчески закатывает глаза и перемещается чуть правее, чтобы Нортону пришлось везти карт с той стороны, где дерево будет закрывать ему обзор, и когда он в очередной раз отпихивает лиственницу, Джеймс не выдерживает:       — Билл, может, всё же посадим его, не?       — Не, — односложно отвечает Чуи, и от страдальческого хрюканья Дейви остальные не могут удержаться от пары-тройки смешков.       8 сентября 2010, Пембрукшир, постоялый двор «Белый бык».       — Я так и не понял, а что у вас там? — закатывая коляску вместе с сидящим в ней Гриффитом на вершину холма и заглушая блеянье овец, спрашивает Майлз, — с работой-то. Слыхал, что если пизда — это рабочее место гинеколога, то у вас — рабочая ситуация.       — Ну… — протягивает Билл и поправляет жмущие лямки своего рюкзака, — не Шекспир, конечно, но на ипотеку с маслом хватает, хоть и с натягом. Иногда всё же занимать приходится.       — Странно. У «В дорогу за антиквариатом!» вроде большая аудитория, — неправдоподобно бодро говорит Дейви, чуть нажимая ногой на нижнюю раму каркаса, чтобы преодолеть очередную кочку.       — Совершенно верно, вот только я снимаю «Чердачные склады».       — Да ладно? А-а-а, теперь понятно, почему твоей фамилии не было в титрах.       — Ну и еблан же ты, — хохотнув, бросает через плечо Джеймс и, нашарив в кармане морфин — незначительная тряска вызывает такую же вроде бы и незначительную, но назойливую боль, а более действенные и долгоиграющие фентаниловые пластыри выпрашивать не хочется — делает пару глотков.       Когда ребята достигают возвышения, до них доносится запах чего-то жареного и бодрая музыка — кажется, это банджо — звучащая из расположенной в низине небольшой рыбацкой гостиницы.       — Ёбушки-воробушки! — восклицает Билл. — Глянь-те-ка, это же «Белый бык»!       — Я думал, ты знаешь, где мы, — недоверчиво произносит Нортон, крепко вцепившись в раму, когда вершина холма сменяется отлогим спуском к таверне, так напоминающей Гриффиту родной дом: уютный дворик, серый камень, дубовый гарнитур, неподалёку даже виднеется перевёрнутая лодка — точь-в-точь как та, которую сварганил отец.       — Ну теперь-то уж точно знаю!       — Я не понял, чё все застыли-то? Давайте-давайте, булками шевелите! — торопит их Джеймс, заворожённый радостной толпой и лёгкой, непринуждённой праздничной атмосферой и стремящийся хоть ненадолго окунуться в неё.       — Что-то моё паучье чутьё говорит мне об опасности…       — Это просто герпес, Дейви — держись от меня подальше, кстати — нефиг было кочепыжить малолеток почём свет стоит.       — С хуяли? У меня что, времени было завались? Нашёл, что сказать.       — Просто признай это, Казанова ебаный. Ну блин, поехали уже! Билл, Майлз, ну вы-то хоть не залипайте!       — Братушки-ребятушки, это просто ши-кар-дос! — включив камеру, Билл, пятясь перед картом, открывает задницей ковбойские ворота и начинает снимать друзей и разодетую толпу, веселящуюся в самом разгаре шабаша; они проходят мимо двух гопниковатых мужиков, примостившихся прямо на столе у входа, и сидящего за ближайшим столиком рыжего парня в клетчатой рубашке, и двигаются дальше под острыми линиями развешенных флажков, периодичность чередования цвета которых до боли напоминает звенья ДНК, и ловят на себе многочисленные взгляды скрытых под глиняными масками героев давно забытых преданий гостей, на секунду выпадающих из довольно-таки раскрепощённого состояния для того, чтобы потаращиться на странную компанию и снова предаться разнузданному веселью, — блядь, как же охуенно снова быть здесь! Бонжур тому, хто в ентом дому!       Когда все трое — Майлз исчезает из виду сразу ещё до того, как они пересекли танцпол — наконец находят место, где есть свободный стол, народу не так много и коляска никому не будет мешать, к ним подходит крепко сбитая хозяйка таверны с румяным и добродушным лицом и, поприветствовав их, раздаёт небольшие подарки — судя по всему, сельчане всё-таки отдают честь празднику урожая. Что она вручила остальным, Джеймс не замечает, отвлёкшись на странного молодого человека в наушниках, танцующего явно не в такт бодрому кантри, но вот ему достаётся венок из веток и листьев орешника.       — Спасибо, мэм.       — О, Джеймс, привет, мой хороший! — узнав-таки Гриффита, миссис Титженс тут же расплывается в широкой, добродушной улыбке. — В этот-то раз трезвым танцевать будешь? Твой друг-скрипач, кажется, уже здесь — вроде видела его пару часов назад.       — Сегодня, пожалуй, пропущу, — Джейми виновато пожимает плечами и кивает головой в сторону трости, торчащей из-за его спины.       — А-а-а, что, бандитская пуля? — лицо хозяйки сразу становится сочувствующим, но без этой опостылевшей жалости, так замучившей Джеймса — вот он, деревенский менталитет, помноженный на мудрость.       — Бандитский творог.       — Ну выздоравливай… Запамятовала, у тебя день рожденья уже был или ещё будет?       — Уже не будет был, позавчера.       — Ну что ж, с прошедшим, мой хороший, выздоравливай давай… Тогда всё за счёт заведения, — подмигнув, женщина ободряюще гладит Джима по спине и достаёт официантский блокнот.       — Да зачем вам записывать? Нам как обычно. Спасибо большое, миссис Титженс, — возвращает улыбку Гриффит и легонько прикасается к её руке — тёплой, загорелой и пахнущей пивом и средством для мытья посуды.       — Морфин с алкоголем? Ты с дуба рухнул? — шипит Дейви, едва трактирщица отходит на достаточное расстояние, чтобы не услышать его, и присаживается рядом с другом так, чтобы их глаза были на одинаковом уровне.       — Ой, да ладно тебе. Я не пробовал ЛСД, не проигрывал в карты почку, к моему лбу не было приставлено дуло пистолета и…       — А я не был в Бирмингеме, и что?       — Не совершал кругосветное путешествие один на один со стихией… как это не был? — перебивает Джим сам себя.— А как же восемнадцатилетие Марка?       — Разве был Бирмингем, а не Англси? — кивнув принёсшей поднос миссис Титженс и после недолгого колебания присоединившись к алкогольному загулу, Дейви удивлённо приподнимает брови.       — Вообще-то да, — положив камеру на стол и поглядывая в сторону свирепствующих под ярким солнцем плясок, Билл снимает безрукавку и плюхается на столешницу, — да хуле! Слух, Окорок, а мы ж так и не косплеили феечек на твою днюху-то толком. Подарки подарили, а ораторским искусством перепонки не полизали.       — Смысла не вижу, но доброе слово и кошке приятно, — кивает Джеймс и тут же вспоминает, что не попрощался с Томом — коту, конечно, пофиг, скорее всего, но всё же…       — Ну так вот, желаю тебе счастья, здоровья…       — Чуи, ты часом не охуел?       — Не запускай свою машину вскукареков, Боже, — отмахивается от Нортона шотландец и нависает над Гриффитом, — не гриппуй, гусарские сопли на кулак не наматывай, с трипаком гопак не пляши. Penblwydd hapus!       — Пхах, Билл, тамади у меня на похоронах, лады?       — Ну, если я раньше не помру — то хоть два раза! Ну, iechyd da**! — чокнувшись с Джейми и Дейви, Билл в один присест выхлёбывает пинту лагера и, взяв в баре ещё одну, вклинивается в толпу и начинает танцевать что-то среднее между джигой, тектоником и шуплаттлером — со стороны выглядит так, будто у него эпилептический припадок — хохоча, как ненормальный.       — Всё же мне кажется, что это неразумно, — не выдерживает Дейви, вертя в руках бутылку эля и не решаясь поднять глаза на друга.       — Блин, вот ни в жизнь не поверю, что ты никогда не хотел сделать что-нибудь неразумное, — наблюдая за МакКензи, Джим прикладывается к стакану и позволяет давно забытой горечи «Гиннеса» — когда он пил в последний раз? — приятно холодить горло и саднящую от стоматита внутреннюю сторону щёк.       — Не, ну я как-то ел недожаренное мясо и трахался с проституткой без презерватива, — пожимает плечами Дейви, ткнув пальцем в сторону полуголой и явно нетрезвой девушки, лихо отплясывающей неподалёку от потеющего над вертелом с куриными крылышками и свиной тушей трактирщика.       — Ну ты сравнил жопу с пальцем, мой придирчивый друг. Я имею ввиду что-то настоящее, опиздохуительное, по-мужскому крутое!       — Воу, придержи коней, ты куда погнал, Джим?       — Туда, блин. Ты вот помнишь тот день, когда понял, что не погоняешь мяч в ФИФА за сборную Уэльса? А этот толстяк в костюме дерева, думаешь, помнит, когда отказался от мечты стать Нилом Армстронгом на Марсе? Вот об этом я и говорю, — вздыхает Джеймс и отмахивается от назойливой мушки, ловя себя на том, что очень уж быстро пьянеет, — школа, колледж, универ — и хуяк! — и тебе под тридцать. Стыдобень-то какая! В смысле, стыдно, что мы слишком поздно спохватываемся, что мечты… перестали быть возможностями и перешли в категорию фантазий. Что многое упущено, а чтобы не упустить то немногое, что осталось, надо действовать… А мы? — он поспешно смаргивает подступившие слёзы и шмыгает носом, — нет в нас больше булатности, всё сплошь хуями меряемся. И чё?       — И чё? — Нортон заинтересованно придвигается поближе к Джеймсу, навострив уши — Гриффит особо не философствовал вслух, а сейчас, похоже, алкоголь развязал ему язык:       — А ничё! Отношения внезапно перестали быть первыми, отец не надирает тебе зад, когда ты приходишь бухой и прокуренный, лето — больше не «ура, учёбы нет, можно к бабушке поехать», а «кредит, аванс, отчёт»… Тупые новые слова, что надоели так быстро… А ведь детьми мы прям не могли дождаться, когда повзрослеем… О чём, чёрт возьми, мы думали…       — Понятия не имею, что тут сказать. И слава богу, не? — друг ободряюще сжимает его руку, всё ещё затянутую в перчатку, и улыбается, глядя из-под упавшей на лоб чёлки.       — Ну да, да, — вздыхает Джеймс и, сняв перчатки, чтобы бокал не выскользнул из рук, потягивает пиво и бессмысленно скользит взглядом по постоялому двору, переключаясь с сельчан на собственные мысли: вот ведь не умер он тогда, в заливе, в пять лет чудовище из-под кровати его не сожрало, в семнадцать вены не кромсал, глядя, как глупые нежности писали не ему, да и в двадцать, чёрт возьми, не скопытился от перитонита, и его можно было бы назвать уж если не фартовым, то хотя бы везучим…       От самокопания Гриффита отвлекает возглас Билла — губы непроизвольно растягиваются в усмешке — скачущего в гуще событий, разливая пиво на всех, кому не повезло быть рядом:       — Алоха, кентули, я пришёл сюда танцевать и клеить телок, и я почти дотанцевал, блядь!       Неожиданно прямо перед картом промелькивает чумазый пацанёнок лет двенадцати с бутылкой с сомнительной жидкостью и бутафорскими ангельскими крылышками — от них отлетает белое пёрышко и Джим, завороженный тем, как мягко оно опускается наземь, протягивает свободную ладонь, чтобы поймать его, но чья-то кисть с химическим ожогом делает это раньше — а, нет, померещилось — и несущийся за ним со всех ног Майлз; обменявшись взглядами — Джеймс на интуитивном уровне понимает, что Майло просто так бегать не станет, и невольно кивает головой в ту сторону, в которую побежал мальчишка, и Клэвелл, благодарно кивнув, бросается следом.       — Да не пялься ты так на меня, в самом деле! — обращается Гриффит к буравящему его тяжёлым взглядом Дейви и, поставив стакан на стол, одной рукой держит очин, а второй оглаживает шелковистое опахало.       — Ох, ладно, делай, что хочешь, — закатывает глаза Нортон и принимается уныло ковырять кусок мяса, поданный жеманно-педиковатым усатым официантом, и Джеймс, тоже не имея особого желания продолжать разговор — хотя рявкнуть что-нибудь вроде «не указывай мне, что делать, сколько хочу — столько и пью, законом не запрещено» так и напрашивается — просто смотрит на царящее кругом веселье, несколько напоминающее своей безалаберной праздностью ту ночь Дня Всех Святых, когда он впервые встретил Шерлока воочию.       Неподалёку от танцевальной площадки — артисты почему-то выступают не на сцене, а на каменной балке — мужчины в маскарадных костюмах луны, пирата, дерева и то ли козла, то ли барана (последний периодически то прикладывается к фляге, то трубит в рог) затаскивают на подмостки два трона — ах, милый мой, видел бы ты меня в королевском венце— из цельного красного дуба и, оставив на сиденьях две пустые короны, начинают подготавливать занавес.       — Отпусти меня, козёл! — раздаётся довольно неприятный мальчишеский фальцет, и Джеймс, обернувшись — картинка выглядит смазанной, словно быстрая смена кадров: всё-таки алкоголь неслабо ударил ему в голову — обнаруживает, что пищит тот самый ангелок, а пищит он от того, что красный от злости Майлз крепко держит его за ухо и напролом чешет через весь двор, увлекая пацанёнка за собой. — Люди! Отпусти-и-и! Люди! Этот дядя просил меня показать ему мой перчик!       — Майло, ты чего это режим педофила включил?       — Этот злоебучий купидон стащил отцовский «ролекс», блядь, и выбросил его в море! — потрясая оторванным крылом, от которого перья летят во все стороны, словно из распоротой подушки, орёт негодующий Клэвелл. — Где мать твоя, жульё малолетнее?       — Что, ангелы воруют время, Майло?       — Эй! — шатаясь, к ним подходит изрядно выпившая девушка в чёрном балахоне и со странной конструкцией на голове, делающей её похожей на Малифисенту. — Эрос, зайка, дядя тебя обидел?       — Он обещал дать мне шесть с половиной фунтов, если я покажу пиписунчик! — без зазрения совести вопит пацан, размазывая слёзы и сопли по грязному лицу. — А когда я сказал, что всё скажу папе, он сказал, что вырвет мои крылья и напишет моей кровью слово «вор»!       — Так, какого хуя ты, уебан, моего ребё…       — Ваш сын украл мои часы, мэм, — перебивает её гневную тираду Майлз, отпустив наглеца и включив обаяние на полную — а это он умеет дай Бог каждому, — точнее, они принадлежали моему ныне покойному отцу. А когда я попросил его их вернуть, он швырнул их в море.       — В таких ситуациях обычно извиняются, малыш, — чуть наклонившись к мальчику, добродушно произносит Джеймс: дети — это дети, и не их вина, что их родители — идиоты, не способные привить своему чаду хоть толику воспитанности и вежливости.       — А с тобой чё такое? Почему ты в коляске? — мгновенно сняв личину агнца Божия и чувствуя поддержку матери, наглеет юнец и тычет пальцем в Джима, после чего оборачивается к Майло с каверзной ухмылкой: — Он типа чё, твой друг?       — Да.       — В таких ситуациях ему всего одиннадцать лет! — вскрикивает горе-мамаша, всплёскивая руками и орошая Гриффита содержимым бокала — дешёвым самогоном, настоянном, судя по запаху, на курином говне и перезревшей вишне.       — А в других ему ско…       — Цыц, — шикает Дейви, не давая другу обозлить и без того разбушевавшуюся девицу. — Милая, тут, скорее всего, произошла ошибка, позвольте же мне извиниться за недостойное поведение моего друга. Дэвид Нортон, честь имею.       — Да мне до пизды, как тебя зо… — продолжая шуметь и чуть покачиваясь пьяная мамаша поворачивается в его сторону, но неожиданно замирает и, зачарованная харизмой Нортона, сменяет праведный родительский гнев на сомнительную милость, — Альма.       — Красивое имя для шикарной женщины, — продолжает бесстыдно флиртовать — даже нет, не флиртовать, а соблазнять самым откровенным способом Дейви, — и я бы не отказался познакомиться с Вами поближе, миссис…       — Мисс, — поправляя причёску, кокетничает мамаша.       — Так даже интереснее, — обворожительно улыбается Нортон и добивает провинциальную шлюшку одной из своих коронных фраз для съёма: — сударыня, будь Ваша левая нога Рождеством, а правая — Пасхой, Вы позволили бы мне заглянуть к Вам между праздников?       «Сударыня» хихикает и кивает — Билл бы назвал это «баба посыпалась» — а Нортон, подмигнув друзьям, приобнимает плюнувшую на нахального отпрыска Альму за плечи и ведёт её в закуточек, давно пользующийся славой «места для поцелуев», нашёптывая на ушко что-то многообещающее и несомненно пошлое.       — Это было некрасиво, Эрос, — провожая взглядом друга, обращается к мальчику Джеймс, — воровать и грубить — это…       — Да катись ты. Если мне нужны будут тупорыльские мудрости какого-нибудь полудохлого педофила, я пойду в церковь, — фыркает мальчик и, умыкнув с соседнего стола бутылку с сидром, абсолютно спокойно направляется в трактир, оставив Клэвелла и Гриффита офигевать от только что развернувшейся перед ними сцены.       — Лицо попроще, Джим, — улыбается Майлз, — сын конченной бляди, что с него взять?       — Я в порядке, Майло, не жалко сына проститутки, жаль мать, что его родила.       — Слух, а мож это, тоже снимем? А то столько шлюх снуёт кругом, сам Бог велел. Глянь вон туда — это ж судьба!       Проследив его взгляд, Джеймс с удивлением видит, что буквально в паре метров от них, около бара начали устраивать стриптиз пьяные в хлам девушки — те самые, которых они видели вчера в Лодж-Парк, и, хоть и прошло почти два года, узнаёт в одной из них кареглазую медсестричку из Бартса.       — Ага, блин, моя жизнь будет неполной, если к моему раку не присоединить какой-нибудь хардкорный триппер. Я пас.       — Да чё ты? Где былой запал? Порох в пороховницах, ягоды в ягодицах…       — Боюсь, что единственная цыпочка которую я могу отжарить — вон та хуибола на сковородке, — махнув головой в сторону трактирщика, оправдывается Джеймс, стараясь не думать о своей мужской несостоятельности, — разве что принять на веру догмат «баба любит ушами, а мужик — глазами» и поморгать ей что-нибудь в локатор.       «Отсутствие причиндалов — не повод не доставить даме удовольствие».       — Да лан, чё ты ломаешься? Или ты не такой жеребец-осеменитель, как наш Дейви, которому наличие тёлки не мешает веселиться?       — Схуяли ты взял, что у меня есть девушка?       — А её нету разве? — удивляется Майлз. — У тебя ж была какая-то француженка… Жардин, кажется.       — Ну… во-первых, она вроде итальянка, и мне крайне не хотелось бы в случае чего тащиться на стрелку к собору Святого Марка, — потупившись, Гриффит проводит рукой по лицу. — А во-вторых, Майлз, блин, ну какая, нахуй, девушка, если я сам себя бешу?       — Ну, а кто тебя знает.       — Вот и помалкивай, а это в жопу себе засунь! — разозлившись, что его пытаются взять на «слабо», рявкает Гриффит, смерив протянувшего ему пёрышко*** Майло настолько презрительным взглядом, что тот просто молча забирает его и впихивает в карман джинсов.       Со стороны толпы, бурлящей перед музыкантами — нужно отдать должное их чувству юмора, хорошо хоть, что они просто продолжили играть, а не начали исполнять ту мелодию из «шоу Бенни Хилла» или «Дживса и Вустера» — начинают раздаваться шлепки, не имеющие ничего общего с шуплаттером: что именно произошло — непонятно из-за мельтешащих спин, но кажется, один из тех, что сидел у ворот, что-то не поделил с одним из гуляк, и Билл в свойственной ему манере предпринимает попытку выступить в роли миротоворца:       — Пацанва, ё-моё, ну чё вы, чесслово! — получив плотный удар в челюсть, шотландец заваливается и случайно тычет локтем в какую-то толстую девчонку, от чего та визгливо вскрикивает и падает, — сорян, эка не зада…       Билл не успевает договорить: смачный хук в глаз, полученный от того парня, что тусил около входа, практически сбивает его с ног, но шотландцу удаётся мало того что не упасть, так ещё и навесить тумаков всем, кто оказывается в эпицентре драки — уж что-что, а дерётся МакКензи на пятёрку с плюсом, что было замечено неоднократно за всё время их довольно продолжительной дружбы.       — Он как щенок восточноевропейской овчарки, — произносит не пойми откуда взявшийся Дейви — вот уж скорострел, — таких вообще не любить — нереально, если ты не какой-нибудь сраный социопат.       — Эй, эй, ребя…— уже испуганно — всё-таки он один, а окружили его пятеро — Билл занимает оборонительную позицию, глядя на разозлившихся местных задир — и проёбывает подчистую, когда мужик в клетчатой рубашке и парень в коричневой куртке хватают его за ворот и валят на пыльную землю, готовые размазать шотландца по оной.       — Орешки? — спрашивает Майлз и протягивает руку с раскрытым пакетиком жареного арахиса, увлечённо наблюдая за набирающим обороты боем.       — Спасибо, у меня свои, — фыркает Джим, но всё же отправляет в рот несколько ядрышек и морщится, когда от непривычной соли начинает пощипывать слизистую.       Вздохнув и с хрустом расправив плечи, Майлз залпом опрокидывает стакан и бросается на выручку, с разбегу кидаясь на трёх крепких детин, нещадно размазывающих друга по каменной кладке, и разбрасывает их в стороны, освобождая Билла из цепкой хватки, мгновенно получая апперкот от мужика в маске полумесяца.       — Ну… Блин, это круче того мегамахыча, помнишь? — не дожидаясь ответа и чавкая — хуже этого звука может быть тихий писк капельниц, и деформированное нёбо — не оправдание, — Дейви разминается, громко хрустнув суставами. — Я ща, обожди.       — Стопэ! — сделав ещё один глоток, Джим ставит стакан на стол и, проведя языком по зубам, чтобы избавиться от арахисовой кашицы, елозит на сидушке. — Я тоже хочу.       — Ты в жопито надрался, что ли, морфинист-алкоголик?       — Слегонца. Один чёрт я и трезвым какую только херню не творил, тебе ли не знать!       — …Вот вы суки!       — Да что ты несёшь? Лучше отсидеться в сто…— заикается Нортон, но Джеймс, окончательно настроившись на то, чтобы начистить кому-нибудь морду — в драках он особо и не участвовал даже, небольшие школьные стычки не считаются — вспоминает, как в своё время влепил Дейви клюкой промеж глаз:       — Ты забыл, как я тебя палкой отпиздил?       — Хватить бить женщин, выблядки! — взрывается мистер Титженс и угрожающе поднимается со своего места, плюнув на свиную тушу, когда Майлз, атакуя белобрысого обидчика, промахивается и со всей дури врезается в стол, задев вульгарно размалёванную старушку.       — Но Джим…       — НЕТ! — схватив друга за куртку, Джеймс беспомощно оглядывается — вылезти из карта и ломануться в самую гущу событий — как быстр глаз, как дерзко сердце, за ними телу не поспеть — явно не вариант, и ему становится жаль, что у карта нет мотора и педалей для глаза, — это как раз то, о чём я говорил!       — Ну, раз ты в полной боевой готовности…       — …Тут вам не Ирландия!       — Травматической — на боевое лицензии нет! Ну давай же, ну!       — Мистер Титженс, прошу прощения, это случа…— извиниться Клэвелл не успевает: с лёгкой подачи трактирщика его начинают месить сразу четверо особенно кряжистых гостей.       — Ох, ладно, хуй с тобой, — поняв, что друзей спасать надо, а без Джима влезть в побоище не получится, вздыхает Дейви и, зайдя за коляску и чуть не словив по лицу палкой, которую неуклюже обернувшийся Гриффит достаёт из-за сиденья и с победным криком размахивает, как рыцарь во время турнира, хватается за поручень и с разбегу врезается в кучу-малу, отбрасывая чудилу в костюме то ли мохнатой чайки, то ли чернобыльского волка, собравшегося со спины напасть на Билла, который, в свою очередь, отбив от Майло одного из громил, прижимает его к земле и беспощадно колошматит по его лицу, словно Тайлер Дёрден, уничтожающий Ангельское Личико.       Опасаясь, что Джеймса заденут в то время как он щедро раздаёт люли всем желающим, пуская в ход и трость, и подвижную часть рамы — мистер Гриффит как в воду глядел — Дейви загораживает его, как живой щит, даже не отпускает раму на случай, если нужно будет срочно увезти друга, но вполне удачно начавшаяся драка принимает опасный поворот, когда раздаётся крик «бей того, кто в коляске, Уильям!» и Гриффит, вместо того чтобы поставить какой-никакой блок, смотрит в сторону и видит глашатая (им оказывается высокий парень, скрывший лицо под маской Поллукса), точнее, видит, как его валит коренастый мужик в военной форме, но развернувшаяся перед ним сцена ухает куда-то вверх, сменяясь промелькнувшей стеной из белого камня, залитой кровью землёй и валяющимся в ней — …я врач, пожалуйста, пустите, это мой друг, дайте я… — парнем, которого они сбили, а кто-то бьёт его в висок…       …Хлоя всё-таки попала…       …практически неощутимо, так, нижней частью недосжатой в кулак ладони, но в глазах темнеет от боли, расплескавшейся по правой части тела от колена до подвздошного гребня таза, когда под весом повалившегося на него драчуна карт опасно качает в сторону, и потерявшего равновесие Джеймса, соответственно, вместе с ним, и всё бы ничего, если бы не закреплённая в протекторе больная нога.       — Эй! Не трожь, сука! У него же рак, мать твою! — разъярённо вопит Дейви, оттащив Уильяма от друга — тот, к чести, всё-таки успевает поймать Джима, схватив его за рукав и не дав выпасть из коляски — за шиворот и впихивая его в другой клубок драки, на что получает удар по неприятно хрустнувшему носу, — сюда слушай, блядь! У него РАК!       Воспользовавшись заминкой — все резко замирают в шоке от услышанного, а миссис Титженс так и вовсе хватается за сердце — Гриффит отхлёбывает из пузырька и даже на секунду прикрывает глаза от облегчения — чёрное море как-то нерешительно подбирается к мыскам ботинок Иакова, глядящего на горизонт — но из толпы раздается пьяный фальцет «победить рак нельзя, а вот отхуярить онкобольного можно за милую душу!», и Майлз, улучив момент, с молодецким гиканьем даёт по яйцам главному вышибале, после чего, резко развернувшись, хватается за руль карта и со всех ног несётся вместе с присоединившимся Дейви к выходу, везя за собой хохочущего во всё горло Джима и улепётывающего вслед за ними стиснувшего несчастную лиственницу Билла, прокричавшего напоследок разъярённой толпе:       — Спасибо, было вкусно, но главное — вовремя съебаться во время прилива!       8 сентября 2010, Пембрукшир, Северный холм       Устав от пробежки — неслись они довольно долго, так как некоторые из местных пытались их преследовать — ребята делают небольшую передышку перед тем, как спуститься вниз по тропке и устроить привал.       Даже не оглядываясь на друзей, жмурящихся в последних лучах прячущегося за горизонт солнца, Джеймс смотрит на мерцающие блики монотонно вздымающихся волн, пряча подарок миссис Титженс в сумку — ещё пригодится — и, прислушиваясь к тихому аханью Кельтского моря — пусть будет красота передо мной, пусть будет красота за мной, и подо мной пусть будет красота, пусть будет красота везде**** — думает не о скором свидании с заливом, а о том, что счастье — это удивительно просто: разбитая губа, билет до моря, чёрные галочки пролетающих по оранжевому небу пичужек… Счастье — не совсем когда весело и пьяно (это просто хорошо), а когда смерти в эту секунду нет.       8 сентября 2010, Пембрукшир, безымянный ручей.       — Бога ради, не страдай хуйнёй, успеется, — отмахивается Джеймс, уже успевший тайком приложиться к морфину, когда зажимающий кровоточащий нос рукавом свитера Нортон начинает рыться в поставленном на карт рюкзаке в поисках аптечки — таймер на часах не даёт соврать и отойти от графика, — собой займись, со мной всё нормально.       Дейви смиренно пожимает плечами и, оставив Гриффиту флакон с обезболивающим, берёт укладку и подходит к споро — и самостоятельно, сволочи здоровые — раздевающимся ребятам, чьи фигуры смотрятся на удивление гармонично в луче фонарика, подрагивающего в руках Джеймса: в эту ночь было решено не разводить костёр, благо что вечер выдаётся тёплым, а ужинать никто не хочет, вместо этого друзья, наскоро установив палатки, с шумным оханьем и фырканьем плещутся в ручье, отмываясь от грязи и крови: Майлз баюкает вывихнутую челюсть, Дейви — разбитый нос и губу, а Билл, которому досталось больше всех, с тихим шипением сдирает с себя чуть надорванную рубашку, обнажая многочисленные ссадины, аккуратно ложится плашмя прямо в воду и стонет с неимоверным облегчением:       — Охуе-е-е-енчик.       — Хера с два я ещё хоть раз, блядь, в драку полезу, нахуя я только в качалку ходил, ёбаный в рот, — скулит Нортон, чуть пошатываясь в попытках снять одежду, — ещё и звон этот в ушах… Небось сотряс.       — Сотряс не простатит — за неделю пролетит, — утешительно произносит Билл и, поднявшись, отряхивается, как собака, вытаскивает из аптечки хлоргексидин с мазью и начинает обрабатывать ссадину на плече Дейви, — так что подними руку, скажи «хуй с ним», опусти её и наслаждайся — чистая вода, голые мужские тела и антисептик. Мечта любого валлийца!       — Голубая, ага, — фыркает Клэвелл и дезинфицировать разбитый бок Чуи, отобрав пузырёк у Нортона, — я, конечно, знал, что ты глиномес, но что настолько…       — Чё, думаешь, коли ты речка голубая, войти в тебя побоюсь?       — Ничего более гейского в жизни не видел, — тряхнув зашаливший фонарик, встревает Джеймс, сонно натирая глаза и чуть елозя на покрывале, сквозь которое чувствует каждый сучок и камешек, и тихо радуется дискомфорту, отвлекающего его от начинающей свербить боли.       — Видел, — безапелляционно отрезает Майло и, видимо вспомнив, что чистые вещи должны быть в палатке, со скорбным видом напяливает пропахшие потом и испачканные пылью шмотки и тащится к их лагерю вместе с Биллом, — блядь, я не хочу снова с тобой спать, ты храпишь как сука.       — Я не храплю, мне снятся мотоциклы!       — Аргументация уровня «Бог», ты ещё скажи, что это не твои ноги воняют, а яйца тухлые снятся.       — Всякое может быть, — наскоро одевшись, бросает через плечо Дейви и, обгоняя друзей, спешит к Гриффиту, чтобы помочь ему забраться в палатку под аккомпанемент разгорающейся перепалки МакКензи и Клэвелла, также залезающих в уже свой тент:       — Всё равно я не хочу с ним! Дэйви, давай Окорок с Биллом сегодня ляжет?       — Открою тебе большой секрет: никто не хочет с ним спать, — аккуратно раздевая Гриффита, парирует Нортон и охает, увидев синяки на бедре и рёбрах друга.       — Зато Билл со всеми хочет! — усмехается Джеймс и дёргается, когда Дейви начинает отрывать стерильную салфетку, плотно присохшую к изъязвлению за двенадцать часов:       — Чёрт, прости, дружище. Надо почаще перевязываться, всё этот драный «Бык»… и на хуя только Чуи нас туда потащил и в махыч полез…       — Да ладно, зато весело, будет, что вспомнить, — дёрнув бровью — фраза «я в порядке» становится настолько заезженной, что аж скулы сводит — Гриффит пожимает плечами и ёрзает затылком по сложенному пледу, заменяющему подушку, пока пробурчавший «где этот сраный порошок» Нортон наносит ируксол и прячет рану под бинтами.       — Не-не-не, эй, какого хуя ты не оделся до сих пор, эксгибиционист ебаный?       — Потому что это охуи…       — Я не хочу, чтобы твой пиструн всю ночь тыкал меня в спину! — возмущённый вопль Майлза перекрывается заговорщицким возгласом шотландца:       — О-о-о, да-а-а, чо ж ты прошлой ночью молчал? Будто я не слышу, о чём твой сфинктер щебечет. Ну ладно, ладно… Это ваше, девичье...       Повернувшись набок — от лежания на спине на такой непривычной поверхности ему становится тяжело дышать, да и ушиб неприятно ноет — Джеймс понимает, что невольно портит воздух; своё говно, как говорится, не пахнет, но одно дело пускать газы в своей комнате, будучи в одиночестве, а другое — в замкнутом пространстве, которое необходимо несколько часов делить с кем-то, пусть и болезненно лояльным, как Дейви, но всё же посторонним:       — Дейви, прошу прощения за мистраль*****…       — Да ладно, не извиняйся. Но лучше бы ты реально посрал, если честно, — замявшись — всё-таки тема довольно щепетильная — мямлит Нортон и вежливо приоткрывает полу брезента, чтобы проветрить тент.       — Иди нахуй, пожалуйста.       — Просто не хотелось бы делать тебе клизму…       — Только посмей, дрянь такая, я тебе тут же сам сделаю. С бодроперцовкой причём, блядь, — кутаясь в цветочное одеяло, шипит Джеймс — мало того, что он оконфузился, так ещё и морфий оказывается каким-то неэффективным, и на горизонте намечается очередное унижение — клянчить обезболивающее под сопровождение разгорающихся дебатов Билла и Майло:       — Кажется, мы поставили палатку на коровьей лепёшке…       — Да? То-то я думаю, хуле так удобненько…       — Блядь, ну почему тебе обязательно надо напердеть в палатке, Чуи, и так уже дышать нечем! Что, одних ног и говна уже недостаточно?       — Лучше перебздеть, как гласят мудрецы, и вообще, я просто хотел проверить, что будет, если засунуть палец в жопу и пустить шептуна…       — Бухта «вонючий пиздец» давно утратила актуальность, так мало этого, ты…       —… ты хоть пукни, дорогая, чтоб я дырочку нашёл…       —… ещё и всю палатку засрал какой-то подзалупной перхотью!       — Это ёбаная пыль, а настоящая пыль на девяносто пять процентов состоит из человеческой кожи, так что иди нахуй, Майло! А, не, это не я: пахнет присыпкой вроде… Захуй тебе присыпка?       — Да не пользуюсь я присыпкой!       — Эй! — восклицает Дейви, снимая грязную кофту, — это наша, по ходу! Схуяли она у вас оказалась? Какой дебил всё перемешал?       — А вам-то она на хера?       — Вы заткнётесь или нет, етит вашу мать? — рявкает Джеймс, болтаясь в промежутке между стыдом, злостью и усталостью, — нашли, что обсуждать, блядь!       — Ну, теперь я, по крайней мере, понимаю, каково это — быть твоей игрушкой, — раздаётся ворчание Билла, тут же прерванное Майлзом:       — Пока что никто не жаловался… Так, ёпт, а где мои вещи?       — И мои тоже! — отзывается роющийся в рюкзаке Дейви, — чё за дела?       — Да тут и дедукции не надо, — полуодетый — не иначе как внявший мольбам Клэвелла — шотландец вылезает на улицу из ходящей ходуном палатки, — всё ваше лишнее барахло успешно проёбано!       — Блядь, вот нахуя, Билл? Нахуя?! — вспыхнувший Нортон выбирается на улицу, оставив вход в тент открытым, чтобы и воздух циркулировал, и Джеймсу было видно, что происходит за его пределами.       Усмехнувшись, Гриффит чуть подползает поближе ко входу, и случайно нашаривает прямоугольный футляр — не иначе, как там находится видеокамера Чуи, соответственно, его пробирает любопытство посмотреть на ролик, заснятый в таверне, но то, что происходит снаружи, куда интересней:       — Нам ни к чему комфорт современной жизни в виде ненужных свистелок и перделок, — глядя то на Дейви, то на присоединившегося к вечернему променаду Майло, отвечает Билл, просовывая руки в рукава чистого свитера, — мы должны жить согласно велению природы…       — Я тебя убью! Эй, Дейви, лови эту тварь, разденем его догола нахуй, пусть пьёт ссанину летучих мышей в пещере в чем мать родила, в крови и слизи, блядь! — истошно вопит Майлз, вприпрыжку бросившись за улепётывающим от него Биллом, на ходу пытающимся доодеться.       —…и должным образом исследовать местность!       — Ну так чего ты на этом-то остановился? Спи под открытым небом, жри енотов и сри в кукурузе, сделай себе трусы из листьев, как сраный Питер Пэн! Майло, не бегай за ним, его это только раззадорит!       Ночь озаряется невообразимо жизнерадостным гиканьем ржущего от всего сердца Билла, носящегося вокруг лагеря от сыплющего проклятиями Майлза, и Джеймс, стараясь удержать и камеру, и плед, и палку, выкарабкивается из палатки, чтобы запечатлеть потасовку, и успевает как раз к тому моменту, когда последний таки догоняет запутавшегося в горловине шотландца и валит его на землю.       — Боже, я словно из тюрьмы выбрался.       — Блядь, да хватит уже этот голландский штурвал на свежем воздухе мутить, — стонет Дейви, беспомощно разведя руки и глядя на Гриффита, — заебало по самое не балуй.       — Учти, — угрожающе приближаясь к помахавшему в объектив Биллу, рычит Клэвелл, — в случае чего я отберу этот сраный свитер.       — А вот хуй тебе, я лучше рюкзак Дейви сожгу, чтоб неповадно было, там запасного — тьма тьмущая, как в сумке Гермионы.       — Лучше тебя, блядь, сожжем, ведьмак сраный, — Нортон не остаётся в долгу, — и похер, что жареные сосиски уже были вчера.       Джеймса передёргивает от неожиданно прострелившей боли — видимо, как-то не так повернулся — и, сделав пару приличных глотков, начинает снимать небо: созвездие Тельца видно как никогда чётко — даже в такой дыре, как Стэкпоул, максимум, чем можно довольствоваться — это пристальный взгляд налитого кровью Альдебарана******.       — О, Билл, новая камера? — спрашивает Майлз, присмотревшись к гаджету в руках друга.       — А? Не, это не моя, я у Кайла взял… Мы просто ванную купили вместо…       Клэвелл и Нортон красноречиво переглядываются, но молчат, чтобы не обидеть поникшего Чуи, и Джеймс, задумавшись о том, сколько запечатлевших последние моменты чьей-то жизни «Go-pro» рано или поздно будет найдено в горах и на дне водоёмов, переводит объектив на друзей:       — Мне кажется, милорд, что нынешняя жизнь для каждого из нас — как воробей, зимой влетевший в дом, чтоб пролететь его неслышно, пока вы сидите за трапезой с друзьями, а замок ваш столь славно обогрет…       Гриффит немного запинается, споткнувшись о забытые слова — копошащийся зуд ослабшей, но не прекратившейся рези и сонливость не дают сосредоточиться — и Билл, заметив, что друга качнуло, мягко забирает камеру.       — Так что, милорд, — ещё раз приложившись к бутылочке, заплетающимся языком продолжает Джим, — любого мужа жизнь — не боле, чем мгновенье, а вот что было до иль станет после — нам не разуметь.       — В продолжение к твоему цитированию Беды Достопочтенного, чтобы постичь всё, что недоступно к пониманию, нужно просто стать христианином, — разводит руки в стороны Майлз с напускным равнодушием, — проще говоря, живи себе и бойся попасть в ад, и никаких проблем.       — Ах, эта борьба между богобоязненностью и тягой к наслаждениям, — вздыхает Джеймс, раздражённо взглянув на Клэвелла, испортившего весь перформанс, и уже открывает рот, чтобы высказать что-нибудь острое и колкое, но Дейви на ходу пресекает очередную перепалку:       — Так, девчонки, харэ. Прячем письки и линейки и айда баиньки.       Угукнув, Билл хватает Майлза за рукав и тащит за собой, в то время как шепнувший Нортону «погоди немножко» Гриффит, навалившись на друга, снова обращает лицо к небу, завороженный Крабовидной туманностью, Плеядами и Гиадами — теми самыми, что умерли, рыдая от горя после гибели брата и стали символом надвигающейся непогоды.       — Надеюсь, хоть мои-то таблы ты не спиздил? — ворчит Клэвелл где-то на фоне и, получив вполне логичный ответ, толкает Билла внутрь палатки, от чего та окончательно разваливается и превращается в одно большое брезентовое одеяло.       — Нет, просто засунул их в жопу.       — Давай уже ложиться, ну правда, — приобняв заваливающегося на бок кивнувшего в знак согласия Джима, Дейви провожает его до тента и, снова уложив подопечного и приклеив на запястье фентаниловый пластырь на ночь, чтобы тот безболезненно дотянул до утра, располагается рядом сам, — доброй ночи.       — И тебе, — косноязычит Гриффит и закрывает глаза, наслаждаясь умолкнувшей резью в ноге, и уже на грани между сном и явью издаёт невольный смешок в ответ на раздавшееся из соседнего тента:       — Чтобы убить человека, нужно полтора ляма комаров, а чтобы заебать — достаточно одного, ну ёб вашу ж мать…       — Зато, когда комар садится тебе на яйца, ты начинаешь задумываться о том, как решить проблему, не применяя силу, Майлз.       — Захуй ты снова разделся?       Издав короткое, недовысмеянное «ха!», Джеймс зарывается лицом в импровизированную подушку и тянет носом привычный запах детского порошка, старой ткани, шампуня и не пойми откуда взявшегося солоноватого аромата моря, чьи спокойные, но столь изменчиво-ртутные — не смотри на меня так, Шерлок — волны криво отражают звёзды, похожие на чьи-то внимательные, но такие холодные глаза.