Per aspera ad Proxima Centauri

Покуда живёшь, поневоле в бессмертие веришь. А жизнь оборвётся — и мир не заметит потери. Не вздрогнет луна, не осыпятся звёзды с небес… Единый листок упадёт, но останется лес. Ты занят делами, грезишь о чём-то желанном, О завтрашнем дне рассуждаешь, как будто о данном, Как будто вся вечность лежит у тебя впереди… А сердце вдруг — раз! — и споткнулось в груди. Кому-то за звёздами, там, за последним пределом, Мгновения жизни твоей исчислять надоело, И всё — под ногой пустота, и окончен разбег, И нет человека — а точно ли был человек? И нет ни мечты, ни надежд, ни любовного бреда, Одно поражение стёрло былые победы. Ты думал: вот-вот полечу, только крылья оперил! Но крылья сломались — и мир не заметил потери. © Biork, «Покуда живёшь, поневоле в бессмертие веришь»

С понедельника на всю неделю идет счастье или несчастье. Валлийское суеверие.

      10 сентября 2010, Пембрукшир, пляж Св. Гована.       — …Песок в спальных мешках…       — …Как крошки в постели, да, Майлз… Ни одному, даже самому матёрому садисту, и не снилось…       Но ведь завтрак в постель — приятно и романтично, кто бы из них двоих ни подавал его, аккуратно ставя поднос перед тем, как легонько коснуться губами раскрасневшейся от долгого спанья под тёплым одеялом щеки… или это не крошки, а просо рассыпалось из противопролежневой подушки? Тогда почему пахнет не семенами, пылью и лекарствами, а резиной и морем? Замешательство длится достаточно мало, чтобы он успел заснуть и отдохнуть ещё немного, но нарастающая лавина колюще-мажуще-ломающей прорывной боли не позволяет лежать спокойно, вынуждая сделать первое осторожно-торопливое движение и тут же отдаётся во всём теле, сминая лицо мучительной гримасой, заставляя скорчиться в позе эмбриона и превращая выдох в протяжный стон.       — Если ты, сука, вколешь мне снотворное, то ты — педрила.       — Один раз — не пидарас, заткнись, Джим.       — Что, головка бо-бо? — нависает над ним физиономия Нортона, словно он специально дежурил возле спящего друга, чтобы как следует проехаться по Гриффиту за вчерашнее поведение, но, взглянув на Джима, Дейви резко меняется в лице, мгновенно распознав в его конвульсиях отнюдь не отходняк или жёсткое похмелье.       — Да пошёл ты, — приподнявшись на локте и стараясь отдышаться — до чего же неудобный этот мешок: на спине не поваляешься толком — позвоночник от поясницы до шеи ноет нестерпимо, так ещё и единственный бок, на котором он может лежать — правый, но и он горит синим пламенем после драки — Джим неистово трёт так и норовящие снова сомкнуться глаза, смазывая с ресниц застывшие комочки гноя, — я просто… чуть хуже, чем обычно…       — Ещё бы, после такого коктейля, — неумело пряча обеспокоенность за ехидством, ворчит Дэвид и начинает стягивать с друга штаны, — сколько раз говорить тебе, гадина…       — Ты можешь хотя бы раз обойтись без нотаций… Ай! Не-не-не, не трогай, не трогай! — нарастающее жжение в ноге достигает своего апогея, когда грубый деним задевает язву, с которой сполз бинт, и Гриффит шипит сквозь зубы, пальцами выкручивая потрёпанный флис покрывала, от чего Дейви, смутившись, тут же убирает руки. — Просто подай мою хренову аптечку.       Раскрошившаяся таблетка клоназепама, запитая водой и — втихую — морфином, застревает в горле, от чего сердце слабо трепыхается и передаёт вибрацию в лёгкие, вызывая удушье.       — Дейв, мне нужно на улицу, — с шумом втянув спёртый воздух, сипит Джеймс, стараясь справиться с головокружением, — а то я прямо здесь дам дуба.       После секундного колебания Нортон перекидывает через плечо серый плед и, подхватив друга под мышки, аккуратно выволакивает его наружу, и Гриффит с благодарным кивком распластывается на пропахшей костром, травой и цветочным мылом ткани, прикрывая глаза в коротком, но томительном ожидании, когда приступ сойдёт на нет, а лекарства смешают ломоту, стыд и обиду в плотный ком, потихоньку растворяющийся в забытьи…       …Спрятавший голову от ветра в капюшон Иаков стоит, свесив безвольные, словно плети, руки и согнувшись так, будто на него обрушилась вся тоска равнодушных гор и безлюдной бухты, и смотрит, как вода неумолимо подбирается к ступням и робко-дерзким приливом заливает его ботинки…       —… Чё, правда, что ли?       —…Ну да. Там вообще всё очевидно, я понятия не имею, как он до сих пор не заметил…       —…Да тише вы!       Помятые и не выспавшиеся ребята с опухшими лицами возятся с лагерем, потихоньку ликвидируя последствия завтрака и стоянки как таковой  — алгоритм движений уже настолько привычен, что кажется буднично-рутинным, словно они путешествуют дикарями всю жизнь, а не какие-то три дня, и Гриффит, повернув голову, исподтишка глядит на сворачивающих тент МакКензи и Майло:       — Дженна Джеймсон голая — вот тут, а не менее голая Кристин Скотт Томас  — там. Каково?       — Как шампунь «два в одном», Билл, — Клэвелл пожимает плечами и, зажав шнур, скручивает брезент в рулон, — охуительная вилочка так и напрашивается с обеими, желательно — одновременно, не даром ж Господь дал нам две руки.       — Вилочка?       — Два в парадный, один в шоколадный, — стараясь не задеть зубами плотные стоматитные плёнки, разъясняет Джеймс, продублировав сказанное соответствующим жестом pussy pistol*.       — Ну ебать ты интеллигент, — улыбается Чуи, подмигнув Гриффиту. — Любой другой сказал бы что-нибудь а-ля «два в ебалище, один в дристалище» или «двое нахуй, третий в ахуй», но ты не клоун, блядь, культуру не портишь!       Хохот переходит в очередной приступ кашля, и кожа осязает что-то склизко-мягкое и тёплое на ткани нижнего белья, а когда Джеймс понимает, что это, его накрывает волной ненависти к себе, к своему телу и невнимательности: кажется, в крошеве было больше, чем нужно. Опасливо взглянув в сторону МакКензи и Клэвелла, вернувшихся к прежнему занятию, Джим беспомощно ищет Нортона — слава Богу, тот ковыряется в карте совсем рядом — и тихонько подзывает его:       — Дейви… — чёрт, голос не отличить от жалобного скулежа малолетней шалавы, очнувшейся после того, как накануне её по пьяни пустили по кругу на вписке, — я встать не могу.       Мгновенно отреагировавший Нортон мечется к коляске за несессером с лекарствами, заподозрив мышечный спазм в поражённых метастазами позвонках, периодически обездвиживающий друга после пребывания в неудобной позе, но Джеймс успевает перехватить его:       — Не в этом смысле, — чуть покраснев, мямлит Гриффит, — я просто… ватиканские камеи.       Понимающе кивнув, Нортон перебрасывает через плечо сумку и, подхватив его под мышки, помогает подняться.       — Только бы они не увидели, это ж…— Джеймс бросает взгляд на стоящих неподалёку — к счастью, слишком занятых дискуссией на тему, кто же из вышеупомянутых порноактрис лучше сосёт, чтобы заметить его телодвижения — друзей и на всякий случай исправно делает вид, что всё в порядке и ему просто нужно помыться перед перевязкой, пока Дейви чуть ли не на себе тащит его за скалу.       — Да что ты психуешь, Джим? Обделаться — это как лю…       — Тише ты! — шипит Джеймс, готовый — как быстр глаз и дерзко сердце, рукам за ними не поспеть — повернуть нос Дейви в другу сторону, соединив линию хряща и шрам от заячьей губы в единое целое. — Услышат же!       Дейви осекается, но тут же берёт себя в руки и миролюбиво произносит, натягивая медицинские перчатки:       — Всё никак не могу понять, чем они пахнут — презервативами или воздушными шариками? — хлопнув резинкой, он раздевает друга и разматывает бинт. — Как вечная борьба бобра с…       — Заткнись, — закусив губу, Джеймс смотрит на испачканные вещи, которые Нортон бросил в воду — чёрт, а в чём ему теперь ходить? Высушить их быстро не получится, а щеголять в мокрых — всё равно что надеть футболку с надписью «привет, я обосрался». — Скажи лучше, что делать будем?       — Ну… — аккуратно приподняв ему ногу, Дейви протирает промежность намыленной губкой, — можно быстренько застирать и высушить потом втихомолку, или выкинуть к чёрствой матери, если они не дороги тебе как память.       — Я щас тебя выкину! — замаячивший на горизонте позор стократ хуже любой, даже самой невыносимой боли, уж лучше сдохнуть прямо здесь и сейчас — один хрен когда человек умирает, он обделывается… — А я чё, в одних трусах шнырять буду, что ли? Выкинет он.       Улыбнувшись, Дейви с видом иллюзиониста выуживает на свет Божий сменную пару джинсов:       — Та-дам!       — Ебать, — благодарно выдыхает Джим, чувствуя, как с души падает опасно нависший валун унижения: — Ишь, хитровыебанный какой, всё предусмотрел. А из шляпы моей кролика достанешь?       — Максимум — могу провернуть трюк с исчезновением, но нахуй пошлые фокусы, давай лучше их подъебём? — тепло взглянув на друга, Нортон прячет испорченную одежду под камень, словно улику с места преступления, и, вытерев брусок мыла, чтобы тот не размок, кивает в сторону пляжа, откуда доносятся голоса ребят:       — Билл, все мы знаем, что большинство людей довольствуются тем, что есть просто для того, чтобы не быть одинокими, но блин, вы семь лет вместе, какого ты втираешь мне какую-то дичь? Мужчина не должен терпеть, когда с ним не та.       — Или когда та не с ним, — не остаётся в долгу Чуи.       — Ну и как? — равнодушно спрашивает Джеймс, пока его бинтуют и переодевают — чёртовы одноразовые трусы всё-таки понадобились, и прихваченные его предусмотрительным нянем сменные штаны приходятся как нельзя кстати — и помогают доковылять до лагеря.       — Увидишь, — подмигнув, Дейви оставляет друга у наполовину собранного карта и как бы невзначай подходит к увлечённо обсуждающим философию отношений между мужчиной и женщиной товарищам:       —…И это мне говорит человек, который не верит в любовь как таковую? — презрительно фыркнув, Билл прячет руки в карманах и вразвалку идёт к карту, пиная сухой песок.       — То, о чём ты говоришь — не любовь, а зависимость! — восклицает Майлз и, бросив полупустой рюкзак, достаёт сигареты, — ты должен думать «ебать, я без неё и дня не проживу» и делать так, чтобы твоя женщина чувствовала себя точно так же в отношении тебя! Страдать, если сердце гоняет не любовь к ней, а тромбоциты!       — Так вот почему ты…       — Да, — отрезает Клэвелл, щелчком зажигалки ставя точку в беседе и страдальчески закатывает глаза, когда шотландец пожимает плечами и неопределённо хмыкает:       — По ходу, это явно не про нас, — вздыхает Чуи и, отпив из своей походной фляги, треплет и без того торчащие во все стороны волосы.       — Тогда просто подсядь на герыч — дешёво, сердито и без лишней мозгоебли, — сбавляет обороты Майлз, возвращаясь к обычному саркастическому безразличию, но МакКензи, кажется, сказанное другом зацепило, и он подступает ближе, приглушая голос и заглядывая в глаза:       — Ты ведь будешь со мной честен?       — Допустим, — недовольно морщится Майло, предвкушая слезливый разговор по душам о делах сердечных, но шотландец, выдержав паузу, вдруг выдаёт:       — Тогда скажи мне, существует ли множественный оргазм на самом деле?       — Ясен красен, Билл, — кивает блондин, явно довольный тем, что никаких рыданий в жилетку не предвидится, и когда друг с неподдельно искренним огорчением вздыхает «ну ёбаный карась», не может удержаться от смеха, к которому Чуи присоединяется в мгновение ока.       — Ребят, — оборвав смех Билла и Майло, скорбно говорит Дейви, показывая брусок, в предрассветных сумерках похожий на огромную пилюлю, — подержите Джима, я не впихну в него это без посторонней помощи…       Даже издалека Гриффит видит, как лица парней вытягиваются от безнадёжного ужаса и тут же озаряются улыбками облегчения под истерическое ржание шутника, и тоже разражается хохотом, не столько потому, что шутка кажется такой уж удачной, сколько из благодарного облегчения — всё же Нортону удалось отвлечь его внимание от позорного происшествия, которое, потеряв актуальность, неуловимо переходит из настоящего в прошлое, оставив после себя лишь незначительные клочки стыда.       — Ёбаный карась, ну ты педрила! — восклицает Чуи и пускается вдогонку за давшим дёру Дейвом. — Мыло ебучее!       — Десять Джимми Карров из десяти! — ухватив-таки Нортона за край свитера, Майлз валит его наземь, пока Билл отбирает у него несчастный кусок:       — Я его щас тебе вставлю, преподам урок тебе, глиномесу, — выпутавшись из кучи-малы, орёт МакКензи и на полных парах несётся к Джиму, перекидываясь мылом с Клэвеллом, — а потом вытащу и впихну в тебя, рачина! Готовь очко, Афродита из пены для бритья, ёпт, гейский страпон «жоподральник-уничтожитель 3000 Хагрид-сайз» уже на подходе!       — Поцелуй меня с разбегу, я за деревом стою! — повернувшись к ним спиной, Гриффит принимает бесконтактную позу «раком» и даже чуть приподнимает подол куртки, когда Билл, фиксируя, обхватывает его своими медвежьими лапами, а заново отвоевавший мыло Дейви бежит к ним, размахивая рукой, словно бейсболист, намеревающийся выдать лихой кручёный бросок:       — Р-р-раз, два-а-а…       — Онкобинго!       10 сентября. Пембрукшир, Гован Хэд       Мягко покачиваясь в карте, Джеймс прокручивает в памяти всё, что произошло этой ночью, до сих пор чувствуя себя перегнувшим палку, и ободрительно улыбается зевнувшему до хруста Майло, тут же охнувшему от боли в разбитой челюсти.       — Поспать-то получилось?       — Да какой там, — устало вздохнув и баюкая подбородок, Клэвелл мрачно смотрит на то, как Чуи внимательно изучает состояние Алисы, чьи листья уже начинают желтеть — то ли потому, что осень, то ли из-за нехватки воды, — в палатке дышать нечем, ноги Билла воняют так, что озоновый слой разрушается. Ещё и передёрнуть хрена с два получится — чистых труханов нет, спасибо нашему мохнатому другу.       — Я даже знать не хочу, зачем тебе фуфлыжить шмоньку в одной палатке с Чуи… Тошнит уже от вас, пидарасов, аж горло сводит.       — Это ты просто натёр, — фыркает Клэвелл, — сколько раз я тебе говорил, гнида, что не надо так глубоко брать.       — Всё равно, запах — не преграда для дрочки, главное — хорошая фантазия и организаторские способности, — отвернувшись от друга, Джеймс поёживается — задувший ветер, принёсший запах моря и отдалённое блеянье овец так и норовит добраться до кожи через все слои одежды — и вцепляется в руль, чтобы сохранить равновесие, когда ребята начинают подъём.       Когда они таки добираются до вершины холма и Дейви с Майло отходят, чтобы отлить, Гриффит смотрит — вот мы и встретились в Самарре — на переливающееся бликами море — пальцы судорожно сжимают руль, а сердце пропускает пару ударов:       — Скорее бы…       — Без проблем, Джимбо, — неправильно — да и откуда ему? — поняв вздох друга, Билл нагибается к нему и хитро подмигивает, — ща всё будет. Только кое-кому придётся пройтись на своих кривульках. Pretty Griffith walking down the woods, pretty Gri**…       — В смысле?       — В смысле — карьер, — в глазах МакКензи начинает плясать азартный огонёк. — Срежем объезд и сократим путь до дороги из жёлтого кирпича на чрезмерно дохуя.       — Ты о том спуске? — ахает Гриффит: надежда, встрепенувшаяся в груди, тут же гаснет — чёрта с два шотландцу удастся уговорить Нортона на подобное.— Не варик.       — Варик-варик, — тепло улыбаясь, Билл треплет Джима по макушке. — Нас спасёт его топографический кретинизм и моё обаяние. Сиди с умным видом и подыгрывай.       Дождавшись возвращения ребят, МакКензи начинает шуршать картой:       — Народ, давайте срежем, что ли? Заебали уже эти бесконечные крюки!       — Кстати да, — поддакивает Майло, — нафига время тратить? Вы там вдвоём всё равно ни хрена не делаете, а нам с Чуи как бы на работу надо.       — Нет, — скрестив руки на груди, Дейви упрямо морщит лоб, — мы специально разрабатывали маршрут, чтобы не было никаких казусов. Пиздежом пасёт за милю.       — Так, Дэйв, у кого пятёрка по географии была, м? А скаутский значок Туртехника? — безапелляционно заявляет Билл и, хохотнув над смутившимся Нортоном, тычет пальцем в сторону леса: — Нам сюда!       — Блин, что за афера? — поникнув, бубнит Дейви и с печальным вздохом плетётся за всеми, обиженно сопя, когда Чуи бодро идёт вперёд, обгоняя катящего карт Клэвелла и скандируя Фроста:       — Я выбрал дорогу, что вправо вела и, повернув, пропадала в чащобе, травою нетоптанной в дали манила, хоть тех, кого за собой уводила, могла и сама изрядно помять… Так, если я правильно понял — а я правильно понял — то нам надо чесать напролом, тут никакой курвиметр не спасёт, — вещает Билл, глядя то на компас, то на карту.       — Точно? Не как в ситуации с «Белым быком», Чуи? — ехидно уточняет Майлз, переглянувшись с Нортоном, вздохнувшим то ли от обречённости, то ли от облегчения, что блондин хоть в чём-то солидарен с ним.       — Бля буду, — МакКензи останавливается и оглядывается на друзей: по мере продвижения вглубь чащи дорога становится всё более труднопроходимой из-за скрытых травой ям и бугров и торчащих во все стороны корней, следовательно, карт катить не получается — необходимо тащить его, как три дня назад, когда они пересекали Грасси-Бридж, так что Джеймсу приходится продолжить путь пешком, — ща, дай я…       Подхватив Гриффита под локоть, Билл помогает ему перебраться через здоровенную сосну, лежащую прямо на пути, после чего снова нагло прёт в неизвестность, всем своим видом излучая гордость за себя и за больного друга, идущего довольно споро — да Джеймс и сам задирает нос, радуясь и перспективе решить «последнюю проблему» быстрее, и неожиданному испытанию, доказывающему, что в развалине, именуемой его телом, есть ещё и порох, и запал.       — Дай карту посмотреть? — фыркает Нортон и на пару с Майло переносит коляску через тот же ствол, чудом не оторвав зацепившееся за сучок колесо.       — Не-а!       — А чё тут смотреть, шерпа Дейви? — поправив рукав, вечно сползающий на держащую трость ладонь, произносит Гриффит и, ухватившись за ветку, преодолевает очередное окаменевшее щупальце столетнего дуба. — От третьей звезды — направо, и так до самого утра!       — От второй, долбоёб! — поправляет Клэвелл, мгновенно получив подзатыльник от Нортона, чья подозрительность растёт с каждым шагом, несмотря на всю приписываемую ему шотландцем неспособность ориентироваться в пространстве.       — Вот поэтому я карту и не отдам! — повернувшись к ребятам и идя задом наперёд, Чуи хрюкает от смеха и чуть не наворачивается, запнувшись о корягу. — А то заблудитесь и пропадёте с концами, как на сосисочной вечеринке.       — Ну и хуй с ним, жизнь всё равно движется только в одну сторону, или что там говорил Чеширский Кот…       10 сентября. Пембрукшир, Стэкпоульский карьер       — Ты что, с дуба рухнул? Мы не будем спускаться здесь! — Дейви начинает трясти, когда перед ними оказывается почти отвесный обрыв. — Пойдём по намеченному маршруту, хрена с два…       — Мы слишком сильно выбились из графика, — возражает Билл, доставая трос и связку карабинов, — а спуск сэкономит нам целый день.       — Но…       — Дэйв, не кипишуй, — Майлз кладёт руку на плечо Нортону, — лучше и правда срезать, ничо не случится, а обратно почешем, как задумывалось изначально — спускаться всяко проще, чем лезть обратно с таким…       — Голосуем? — ободряюще взглянув на Гриффита, концом трости отшвыривающего из кустов помятую оправу от лупы без линзы, усмехается Билл. — Или монетку бросим?       — Она двусторонняя, как шкура твоя, ещё предложи камень-ножницы-бумага-ящерица-Спок, — вяло сопротивляется Дэвид, мрачно смирившись с тем, что не способен ни на кого повлиять, если дело не касается пиара и съёма тёлок.       Закрепив трос на дереве, Билл спускает полностью загруженный карт — до земли добрые пятьдесят футов — пока Дейви, обмениваясь тревожными взглядами с Майло и Джимом, придерживает немного шатающегося без привычной опоры друга, чью бесполезную для этой авантюры палку оставили в коляске.       — Ну, всё, — вытерев пот со лба, Чуи берёт второй канат, — руки подымай.       — Пошёл нахуй, — фыркает Майлз, но позволяет Биллу обвязать себя через грудь, послушно подняв руки, — а чё я первый?       — Потому что ты тут нахрен никому не нужен и мы можем обойтись и без тебя, — перепроверяя узел, парирует непривычно серьёзный МакКензи, насупив брови.       — С какого?       — С такого, петух ты дырявый, что он прошёл медицинские курсы, а я этот карт поднять могу как раз плюнуть.       — Пиздишь, словно у тебя высшее образование, — ворчит блондин, правда, кажется, его больше занимает не риск переломать себе руки и ноги, а возможность вернуться домой пораньше, что Джеймсу только на руку.       — Медицинское, что ли?       — Помоги со страховкой, Дэйв, хватит хернёй заниматься, — бросает Билл, страхуя друга, и Нортон, вздохнув, оставляет Гриффита и покорно хватается за трос.       — Злокачественное, педрила, — глядя, как Майло неуклюже сползает вниз, возя то коленями, то задницей по довольно крутому склону, фыркает Джеймс. — Можно я заберу твою тачку, если ты расшибёшься?       — Тебе можно мой болт за щеку взять! — раскрасневшись, рявкает Клэвелл, и ребята не могут сдержаться от смеха, когда он в очередной раз выделывает странный кульбит.       — Сестрёнка, у тебя припадок, что ли? Держи себя в руках и упирайся ногами, — инструктирует Билл — как же повезло, что альпинизм и экстремальные виды спорта — его хобби — и одобрительно улыбается, когда Майлзу удаётся принять правильное положение.       — Чья эта идея, блядь, была вообще?       — Определённо не моя, — пожимает плечами Дейви и слегка бледнеет, когда блондин неожиданно ловко отталкивается от склона и прыгает на землю. — Ну что, теперь мы, Билл?       — Нет, — брови шотландца удивлённо ползут на лоб, — с чего ты взял?       — А как ещё? Я спускаюсь с Джимом, а вы с Майло страхуете нас и сверху, и снизу.       Покрутив пальцем у виска, шотландец невозмутимо повторяет те же манипуляции, что и с Клэвеллом, и смотрит в глаза Нортону, явно не торопящемуся попробовать себя в качестве альпиниста.       — Слушайте, может, всё же поднимем карт обратно, и я с Джеймсом там обойду, мы вас догоним…       — Спускайся давай, хватит кота за яйца тянуть, — подмигнув Гриффиту, поторапливает друга Чуи и подзатягивает узел верёвки, удостоверяясь в его надёжности.       — Блин, Билл, секунду…       — Дай мне минуту, пожалуйста. Всего одну минуту в одиночестве, — вскарабкавшись на парапет, просит Шерлок дрожащим голосом. — Пожалуйста.       — Ссыкунду, блин! — усмехается Майло, беззаботно пощёлкивая зажигалкой и бряцая ключами от машины в кармане.       — Иди нахуй, Майлз, у меня клаустрофобия!       — Дейв, есть на свете хоть что-то, кроме трипака, чего ты не боишься? Клаустрофобия — это боязнь замкнутого пространства, где ты его тут увидел?       — Где-где, в гробу! Там, знаешь ли, очень замкнутое пространство! — завывает Дейви, вцепившись в ходящую ходуном от его дрожи верёвку и зажмурив глаза, а Билл, как заправской педагог, мягко и терпеливо успокаивает разволновавшегося друга:       — Так, давай-ка не психуй, тут всё просто: откидываешься назад, упираешься ногами и потихонечку…       — Вниз не смотри, — встревает Джеймс за секунду до того, как Нортон собирается посмотреть на позвавшего его Майлза, — просто откинься и…       — Я не могу, я сорвусь! — зажмурившись, Дейв трясущимися руками вцепляется в трос, и Гриффиту становится даже немного жаль товарища — всё-таки это не трусость, а самая что ни на есть фобия. — И почему люди не летают, как птицы…       — Кто на вершине кедра свил гнездо, тот солнцу — друг и ветра не боится! — подбадривает Клэвелл и, оперевшись о скалу, протягивает руки, готовый поймать Дейви. — Не упадёшь ты, я ловлю!       — Да и убивает не падение, а приземление!       — Да заткнитесь вы оба! — ревёт Билл и, мгновенно переключившись на другой тон, возвращается к другу: — так, выдыхаешь, стопы — на склон и поехали! Вот, да, так и… Давай-давай! Ногами работай и спиной!       —…А не жопой и ртом!       Худо-бедно — Джим в очередной раз поражается физической силе МакКензи: шутка ли, в одиночку удерживать вес взрослого человека и даже не вспотеть — Нортон таки оказывается на безопасной высоте и под залихватское улюлюканье Майлза, давшего ему пару смачных шлепков по заднице, шутливо стонет «о да-а-а, детка!», знаменуя начало самого ответственного момента.       — Так, народ, не шумим и не отвлекаем, — строго говорит шотландец, придирчиво проверяя петли канатов, соединяющих его с Джимом, а их обоих — с деревом, Майло и Дейви, — Окорок, двигаться будем нормально, стоя, а не как эти нетрадиционные. Я, конечно, беру весь наш вес на себя, но и ты помогай — держись за верёвку. И говори, если что... Готов?       — Готов.       — Аккуратней, Боже, — доносится до него встревоженный голос Дейви — Гриффит не рискует посмотреть на него, да и смысла нет — всё равно весь вид будет загорожен Биллом, чей член тычет ему в спину — не иначе как нервное перенапряжение, а может быть, банальный рефлекс здорового мужского организма  — и сосредотачивается на созерцании едва уловимого движения троса по коре дуба.       — Блин, почему я всегда снизу? Почему вечно мне, а не я?       — Потому что, дон Педрильо, ты — единственный, у кого нет бабы, — натужно пыхтит то и дело оборачивающийся назад МакКензи, стараясь удержать обоих и не рухнуть вниз, споткнувшись о какую-нибудь неровность.       …Скала была мокрая и скользкая. И оба вынуждены были почти что ползти по ней. Они ощупывали выступы на скале, чтобы за них зацепиться, и вдруг в темноте вместо выступов на камне схватили друг друга за руки…       — С каких пор отсутствие бабы говорит о наличии ёба…       Усмешка молниеносно сменяется кроваво-алым маревом, одним махом затмившим недосказанную фразу, не успевшие растянуться в улыбке губы и терпкий запах пота, когда ладони обжигает соскользнувший трос, ощущение тепла Билла исчезает, а скала набрасывается на него, как взбесившийся ротвейлер.       — Блядь!       — Твою мать, он только на ноге и держится! — истеричный крик Майлза тонет в вопле — не ори! испугаются и утащат домой! — перепугавшихся насмерть Чуи, Дейви и Джеймса, выскользнувшего из ослабившейся петли, опоясывавшей их с шотландцем, и пропахавшего больным боком поверхность утёса — единственное, что не даёт ему полететь башкой вниз — это страховочный канат, единственной петлёй обвивший правую щиколотку. — Билл… Билл, блядь! НОГА!       — Да завались ты, блядь! — рычит МакКензи настолько устрашающим голосом, что Джеймс на долю секунды выныривает из мутной хмари во всплеск адреналина, который, ударив в голову — ощущение смерти, не отложенной на гнусное самоубийство, а стремительно летящей навстречу, как и этот утёс — смешивается с диким желанием жить: кровь бурным потоком неспокойных вод шумит в ушах и исступлённо колотится в груди сердце, вызывая безотчётное стремление ухватиться хоть за что-то, — чёрт, вот она — жизнь на всю катушку, сиюминутная, но настоящая, и этого мимолётного просветления достаточно для того, чтобы зацепиться руками за трос и остановить падение, пока Чуи, изловчившись, не подбирается к нему и, сделав из уцелевшей верёвки импровизированную связку, помогает принять более-менее правильное положение и обнимает его. — Дéржите?       — Да, — незамедлительно отвечает Клэвелл и дублирует вопрос Нортону, намотавшему канат через плечо.       — Поехали!       — Ну, давай, Окорок, — еле слышно произносит Билл — вибрация голоса чуть колышет прядь волос, защекотавшую ухо — наверное, шрамы после удаления лимфоузлов такие мерзкие — и, крепко стиснув Гриффита, начинает спуск. — Братан, трос один, потерпи…       И Джеймс терпит: больнее уже не будет, главное — закончить этот грёбаный экстрим и оказаться внизу, рядом с Дейви и аптечкой, и на хрена он только вякнул о том, что хочет срезать путь — и, задержав дыхание, опирается и правой, и левой ногой, помогая другу помочь ему добраться…       — Джим, ещё немножко!       … до пункта назначения, в то время как Чуи с удивительно отеческой нежностью прижимается щекой к щеке Гриффита, нечленораздельно сипя какую-то шотландскую молитву, а Дейви и Майло, отбросив уже ненужный канат, обрушиваются рядом: Нортон припадает на колено, как оруженосец, а Клэвелл, хлопнув по плечу и Джеймса, и Билла, растекается по склону, елозя затылком по тёплому камню:        — Пиздец. Просто пиздец.       Осоловело моргая и всё так же полулёжа в объятиях МакКензи, который, в свою очередь, разваливается на Майло, Джим ведёт рукой к бедру — тёплая ладонь Билла соскальзывает с живота и переползает на запястье — чтобы выпрямить больную ногу, случайно припечатав лежащую на земле шляпу ботинком под скулёж Дэвида:       — Джим, ты живой?       — Живее всех живых, — выдыхает Гриффит и откидывает голову назад, пытаясь взять себя в руки и хоть как-то очухаться от произошедшего.       — Отличная работа, Билл.       — Твоими устами да мой бы хер, Майлз…— передав Гриффита Дейви, Билл сматывает трос, попутно изучая его, и вдруг вздымается, как бешеный бык: — Что за… Верёвка ж целая была, какой, блядь, барабашка поджёг её, ёбаный в рот?       — Ой, да кто мог её поджечь, Чуи? — бросает через плечо Дейв, внимательно осматривая ссадину на затылке Гриффита. — Бред какой. Перетёрлась, может, или бракованная была…       — Когда там у нас привал? — спрашивает Джим, изо всех сил пытаясь сделать вид, что всё хорошо.       — Да как только, так сразу, Окорок, — отвечает за Нортона Чуи, — до пляжика дотопаем и оп-оп-оп!       — Слава яйцам, пронесло, — запустив пятерню в густую шевелюру, бубнит Дейв, попутно перекладывая вещи в карте, чтобы Джеймсу было, куда сесть. — Я пересрал знатно, когда тебя вынесло из связки. Уж думал вертолёт вызвать.       — Но…       — Цыц. Кто-то должен был это сказать. Может, не нужно было…       — Если ты обо всём этом дерьме, шерпа Дейви, — отплёвываясь от горечи таблеток, Гриффит заползает в коляску, — то со мной всё в порядке.       — Ты заигрался, — печально произносит Дейви, обеспокоенно глядя на Джейми, лениво облокотившегося на руль и подперевшего голову рукой, — зря мы на это подписались. Айда домой, ребят.       — Нет, — неожиданно вскидывает голову Майло, — никаких нахуй «домой». Мы идём в Б-Бэй — и точка.       — Это просто маленький проёб, — откашлявшись, поддакивает шотландец, — мы будем чесать, пока Окорок не пойдёт на попятную — мы обещали, значит, так оно и будет.        — Предел возможностей человека должен быть превзойдён, иначе для чего нужны небеса***? Ачивка открыта, — пожимает плечами Гриффит и дует на всё ещё горящие от троса ладони, исподлобья глядя на Дейви, нехотя заходящего за карт, чтобы присоединиться к Клэвеллу, уже положившему руки на раму в полной готовности продолжить путь, в то время как Билл, повернувшись к Джиму, торжественно, словно рифмоплёт на очередном заседании «Дрянных Мальчишек» в Брюсселе, зачитывает:       — Один господин из Сиены       Мог вилку удерживать членом,       И видели дети,       Как ел он спагетти,       Себе помогая коленом.       10 сентября, Пембрукшир, Козлиная Голова.       Побережье одного из местечек, в котором они давно не бывали, неприятно режет глаза грудами мусора, изрядно побитого холодными водами Кельтского моря, но в то же время нагромождение разноцветных пластиковых контейнеров, пакетов, упаковок, верёвок и прочих обломков выглядит, как инсталляция концептуального художника.       — Майлз, а ты мои рассказы-то читал? Я тебе выслал туеву хучу, а ты…       Клэвелл резко выпрямляется и, обмениваясь с Джеймсом испепеляющими взглядами, не даёт ему договорить:       — Я тебе по мылу ответил почти на каждый. Ты забыл, что ли?       — Эм…— оглянувшись — Билл копошится неподалёку с костром и чайником, а Дейв — с печеньем — Гриффит задумчиво трёт зудящую язвочку на груди, оставшуюся после инфузионного катетера, — мне не приходило ничего… Озвучишь, не?       — Нахрена? — Майлз закатывает глаза и, отвернувшись от услышавшего их разговор Нортона, угрюмо закуривает, явно не желая обсуждать эту тему. — Я не собираюсь делать вид, что твоя писанина крута только потому, что…       — …Твой лучший друг — умирающий мешок с хуями, — продолжает фразу Гриффит, отметив, что на лице Дейви всего на долю секунды появилось странное выражение, будто тот наступил на детальку от «Лего» — а я, в свою очередь, не собираюсь делать вид, что мне похуй на твоё мнение. Творчество без стимула в виде обоснованной критики имеет тенденцию… эм… прокрастинировать, а то как ни засяду — руки отваливаются, а писать-то нужно.       — Так лучше бы сидел себе и дальше «прокрастинировал», пока руки не отвалятся совсем, и сослался бы на то, что тебе нечем писать. То, что тебе нечем сочинять — видно сразу, — фыркает блондин.       — То есть?       — То есть за такую писанину надо минимум на неделю в шандфлёте заковывать, Джим, — растягивая слова, равнодушно произносит Майлз. — Там и критиковать-то нечего! Они все начинаются с «как-то с дикого бодуна» и содержат смысл «и тут я понял, что мне пизда» — понос без говна. Про вел, правда, более-менее, но про медсестру… Не рассказ, а инструкция к гондону.       — Я не писатель, кнешь, но мне понравилось! Особенно про того профессора-математика из Ирландии и гостя…       — Да там всё подчистую с Экзюпери слизано!       — Ну, Джим, ты знаешь, как реагировать на хейтерскую критику: послушал — повертел на хую, — злобно зыркнув на Майло и тут же повернувшись к поникшему Джеймсу, принявшемуся рассматривать свои ногти и сдвигать кутикулу, произносит Дейви и дёргается, когда за его спиной раздаётся тихое «жополиз».       — Чё?       — Стоп, — неожиданно встревает Билл. — Майлз, ты действительно так думаешь?       — Ну да, — пожимает плечами блондин, игнорируя испепеляющий взгляд Нортона, едва сдерживающего праведный гнев.       — А чё, так можно было? Окей, Джим — работай над собой. Лучшая месть — это успех, а не подброшенный кокаин, — хлопнув друга по плечу, закончивший хлопотать над чайником Чуи встаёт и сваливает к пляжу, попутно изучая мусор, попадающийся на глаза.       Джеймс мрачно пьёт  — чаинка в чашке — к встрече с незнакомцем — чай, обидевшись на Клэвелла и игнорируя все попытки Дейви разговорить его, пока не замечает периферическим зрением, что Билл возвращается обратно, оживлённо дискутируя о чём-то с мужиком лет сорока маргинального вида, разгуливающего в шортах и ветровке, одетой на голое тело.       — Охуительно, — саркастически фыркает Дейви, с недовольной миной всматриваясь в приближающуюся к ним парочку.       — Что за блядобесие, как думаешь? — чуть толкнув плечом Джеймса, вторит Нортону Майлз, в то время как сам Гриффит пытается оценить, насколько ему хочется в туалет и представляет ли незнакомец какую-либо опасность:       — Понятия не имею и знать не…       — Ребят! — жизнерадостно и воодушевлённо восклицает Чуи, — это — Джонатан Битон. Джон, это Майлз, Дейви и наш вождь Большой Выебон Джеймс.       — Безумно приятно, — усмехается Гриффит, имитируя реверанс. — Не соблаговолите ли испить с нами охренительного чая, сваренного лично нашим гуру?       — Благодарю, но нет — предпочитаю какао, — отвечает Джонатан и, пожав плечами, укладывает хозяйственную тележку и многочисленные тюки и пакеты неподалёку.       Не зная, что ответить и как вообще на это реагировать, Джим немного растерянно смотрит на своих друзей, находящихся в таком же состоянии — разве что только Билл явно чувствует себя в своей тарелке, подливая воды в чайник, в то время как Джонатан как ни в чём ни бывало начинает ворошить мусор длинной палкой.       — Потеряли что-то?       — Это как посмотреть, — не отрываясь от своего занятия, произносит мужчина, — я ищу кое-что… крайне специфическое.       — Не-не-не, ребят, он охуенен! — Заметив скептицизм друзей, Чуи начинает махать руками: — Давай, покажи им.       Оглянувшись, бродяга принимается рыться в потрескавшихся от солёного воздуха карманах куртки, пока не выуживает нечто, похожее на пластиковую красную зубочистку или шпажку для канапе, и ребята, дружно подавшись вперёд, дабы рассмотреть палочку, изумлённо переводят взгляд то на Джонатана, то на странный предмет в его руках, то на сияющего как медный таз Билла, стараясь понять, в чём суть перформанса.       — Он ищет…— начинает шотландец, но прикусывает язык, предоставляя слово уже как-то горделиво подобравшемуся Битону, взирающему на кусок пластмассы так, будто это — как минимум пропавший ковчег завета Господня:       — …Дарта Вейдера.       Не ожидав такого ответа, Джеймс хихикает, от чего давится чаем и закашливается, когда горячий напиток обжигает горло и лезет в нос, заставляя его нашарить носовой платок и высморкаться.       — Тьму тьмущую фигурок Дарта Вейдера, етит вашу мать!       — Игрушки, что ли? — приподнимает бровь Дейви и инстинктивно перемещается чуть ближе к Джеймсу, чтобы защитить его на тот случай, если бродяжка окажется не просто эксцентричным человеком, а опасным психопатом.       — Восьмидесятого года! — чуть ли не подпрыгивая на месте от возбуждения, восклицает МакКензи, наслаждаясь счастливым совпадением между своей кличкой и историей Джонатана и вообще всем, словно находясь под экстази.       — Тебе так же страшно, как и мне? — неожиданно шепчет Майлз, наклонившись к Гриффиту и тревожно морщит лоб, будто его опасения полностью схожи с опасениями Нортона.       — Да не, даже интересно, — так же тихо говорит Джим Клэвеллу и ёрзает на пенке, не особо защищающей от каменистой поверхности, сжимая в облачённых в перчатки руках свою пластиковую кружечку, — чую, настало время охуительной истории.       Спрятав своё сокровище обратно, Битон шерудит в одном из пакетов и, сделав пару глотков из довольно грязной и затёртой фляги, присаживается на корточки непосредственно перед изумлённой компанией.       — Пятнадцать лет назад я был в одном баре в Марселе. Там был один франкоговорящий китаец, упомянувший Пембрукшир, а так как я родом отсюда, то я, разумеется, развесил уши. Ну так вот, он — китаец — оказался шкипером грузового судна, и жаловался бармену, что прошляпил своё счастье — набор фигурок из «Звездных войн», но не абы какой, а сорок Дартов Вейдеров в коричневой одежде, как у Оби-Вана Кеноби, а не в канонно-чёрной. Он клялся и божился, что рано или поздно они станут коллекционными, так что он решил прибрать их к рукам и резво скрыться первым же рейсом в Милфорд, да вот только попал в сильнейший шторм…       — Какая чудовищная несправедливость, — подумав, что самолётов в океане куда больше, чем субмарин в небе, и мысленно пожелав всем, кто не выжил во время разбушевавшейся стихии, мира и покоя, сокрушается Джеймс, но Битон спешит исправить ситуацию, сообразив, что его неправильно поняли.       — Не-не, — никто не пострадал, вот только из всех контейнеров, что были в его корыте, в море упал только один.       — И это…       — В точку, — заволновавшись, бродяга поднимается на ноги и встаёт на небольшой камень. — Так вот, годы спустя я снова оказался здесь, в Пембрукшире — гулял, проветривал мозги и тут… Наткнулся на этот залив и на весь этот хлам… Тут должна быть максимум — корабельная древесина, а не вся эта срань и промотходы! Да, мужчины всё ещё носят шляпы, да вот только женщины перестали носить трусы! До чего мир извращён!       — Ну… извращён не мир, а люди, населяющие его: эгоизм разрушает семейные узы, похоть обесценивает понятие любви, трусость не дает от этого спастись, — пожав плечами, парирует Джим, — так что там с китайцем?       — А что с ним? А, не, — вспомнив, о чём речь, отмахивается Джонатан, — в общем, коричневые Вейдеры должны быть здесь. Я стал приходить сюда каждый день, месяц, два три… бестолку. Даже начал думать, что крыша поехала…       — Ага-ага, — скептически комментирует Майло, так, чтобы его слышал только Джейми, — вы так интересно рассказываете, и даже совсем не заметно, что у вас весь нос в кокаине.       — …Но однажды, в декабре девятого года, я нашёл…       — Да ла-а-адно?! — теперь и Дейви кажется укушенным в задницу, равно как и Билл, чей поток невербального восхищения не прекращается ни на минуту.       — …Баночку из-под йогурта…       — Чур меня, я слишком молод, чтобы умирать в лапах этого психа, — еле слышно стонет Клэвелл и тут же умолкает, растеряв весь свой притворный пофигизм, когда бродяга продолжает говорить:       — …Изготовленного в ноябре восьмидесятых… значит, сюда прибивает мусор того самого года, тут и дедукции не надо! Разумеется, я продолжил поиски.       — Разумеется.       — И всё-таки в один прекрасный день я нашёл лазерный меч, выпущенный в восьмидесятом-восемьдесят первом году… Так что Дарты точно здесь. Если я обнаружу хотя бы четыре, то они будут стоить не меньше тридцати пяти тысяч, а если весь ящик… Несложно подсчитать.       — Примерно овердохуя.       — Никогда ни о чём подобном даже не слышал!       — Теперь нас как минимум двое, шерпа Дейви… за это срочно нужно выпить урины, — снова хрюкнув в чашку в жалкой потуге не рассмеяться, Джеймс грузно поднимается, опираясь на согретые после долгого сидения камни и ходящую ходуном клюку.       — Не-не-не! — восклицает Майлз, когда Нортон подскакивает, чтобы помочь Гриффиту. — Моя очередь любоваться членом Окорока.       Дождавшись, когда Джеймс встанет — но не касаясь его, как чумного — Клэвелл медленно бредёт по каменистому ландшафту в сторону утёса и улыбается, оглянувшись на чудилу:       — Капитан, если дракону понадобится пещерка, то пусть это будет щебечущий сфинктер мистера Заячье Ебало.       — Это, конечно, не моё дело, — доносится до Джима, загодя ищущего место, где можно спокойно пописать, не сверкая ни голой жопой, ни членом, реплика Битона, — но почему нужно, чтобы с ним кто-то шёл?       — А он не может, если никто не видит, — пожав плечами, Билл резво спрыгивает с небольшого выступа в грот, чтобы порыться в поисках обещанной мистеру Гриффиту «электронной ебанины».       — Твой друг болен, — даже не спрашивает, а констатирует бродяга, заглядывая через плечо улыбнувшегося Дейви.       — Не, он просто легковозбудимый. Всю жизнь носится, словно шило в одном месте, даже риталин не берёт.       — Я не о нём.       — Да знаю, просто не мог упустить возможность подшутить. А так — да, — грустно подтверждает Нортон, — рак, последняя стадия.       — Распад уже начался? Интоксикация?       — В точку. А как вы…       — А так, — печально разводит руки Битон, — мой друг тоже умер в том июне в Лондонском госпитале.       От его фразы — так вот что это за друг, с которым разговаривал Хью, выматывая нервы всему отделению, да чего же тесен мир — на Джеймса обрушивается ощущение разочаровывающего фатума, словно его жизнь — шоу Трумана, где всё переплетено и предопределено самым безбожным образом: ну не может, не может быть столько стопроцентных совпадений…       — Мне жаль.       — С чего бы это? Ты тут ни при чём. Просто что ему, что твоему другу — очень-очень-очень не повезло.       — Есть такое, — тихо произносит Нортон и набирает в грудь воздуха в полной готовности сказать что-то, но чудила опережает его:       — У меня друзей — пруд пруди, я нравлюсь людям. Но лучшего друга как не было после смерти Хью, так и нет, и я начал искать ему замену: сначала среди своих друзей, потом через знакомых знакомых, потом через знакомых знакомых знакомых…       Клэвелл отдёргивает плечо, когда Джеймс пытается ухватиться за него, и указывает на камень, о который можно опереться.       — Ты нахуя лобок бреешь, педрила?       — Во-первых, они выпали, во-вторых, дерево кажется выше, если внизу нет кустов, — фыркает Гриффит, вытаскивая член из трусов и балансируя на одной ноге.       — Резонно, — соглашается блондин и, скрестив руки на груди, ждёт, когда друг справит нужду, одновременно прислушиваясь к едва уловимому разговору Нортона и Битона:       — А почему ты не хотел, чтобы тот хохотушкин отвёл Д… э-э-э…       — Джеймса.       — Да, его — в общем, почему против-то был?       — Вам показалось, — неубедительно отвечает Дейви и, подумав минуту-полторы, поправляет лезущие в лицо волосы, — и как долго вы собираетесь искать?       — Друга? Нет. Это всё враньё, что можно заменить одного человека другим.       — Нет, я про…       — А, нет, — часть слов Джонатана пропадает в порыве ветра, и до Джейми, прикусившего губу — едкая моча разъедает слизистую уретры не хуже щёлочи  — доносится лишь последняя фраза:       — Четыре года на то, чтобы фотографировать мусор и почему-то поднимать на этом бешеные деньги вместо того, чтобы наслаждаться тем, что ты кому-то нужен… Я и забыл, каково это.       — Да, но всё же… так чертовски хреново быть беспомощным, Джон.       — А ты не думай об этом, Дейв. И другу своему не давай, уж у него точно нет времени для сожалений. Не для того они… такие. Ты вот часто ловил себя на том, что ты его бесишь своей назойливостью?       — Не знаю… мы не разговаривали об этом толком, разве что он так говорил, когда… но мне кажется, что ему просто было плохо.       — Он ещё живой, не говори о нём в прошлом времени. Хью, кстати, заставлял меня чувствовать то же самое…       Короткие, вымученные смешки, полные понимания и горького сострадания друг другу, затихают, когда Битон, спрятав озябшие ладони в карманах шорт, задаёт довольно животрепещущий вопрос, не зная, что Джим и Майло находятся на том расстоянии, когда всё можно прекрасно расслышать:       — И кто станет твоим лучшим другом, когда Джеймс умрёт? Билл или этот ваш, нарядный?       — Понятия не имею, — фыркает Нортон, перекатываясь с мысков на пятки, — даже думать об этом не хочу.       — А стоило бы! — восклицает бродяга, но тут же осекается, — хотя нет… Думаю, ты — счастливчик, каких поискать, Дэвид. Как сказать-то… Эм… Ты один из тех, у кого есть… дар. Я вижу это.       — Чего видите? — выныривает всклокоченный Билл, вскарабкиваясь обратно и бренча какими-то непонятными обломками, разочарованно отбрасывая один за другим.       — Всякое, — загадочно усмехнувшись, произносит Джонатан. — Ну, что ж… Это были судьбоносные пять минут. Джеймс, думаю, мы могли бы с тобой подружиться — не на все сто, конечно, но подружиться, — повернувшись к Майло, бродяга поджимает губы и обращается к Дейви, — а ты… Тут даже и думать не надо.       — Эм… спасибо, — смущается Нортон и начинает неловко теребить рукав полосатого свитера, переваривая информацию.— Спасибо!       — Взаимно! Всем добра! — Битон лёгким щелчком отправляет утративший всю свою ценность кусочек пластика и, пнув свой незамысловатый скарб, направляется к ведущей в ту сторону, откуда пришли ребята.       — Удачи, братан! Может, на обратном пути встретимся здесь? Я бы с поисками помог…       — Не, ну его нахер… Думаю, что всё, что я должен был искать — я нашёл сегодня, — облегчённо улыбнувшись, будто с его души упал не один валун, Джонатан показывает друзьям поднятые вверх большие пальцы и, расхохотавшись, раздевается на ходу — неудивительно, что они так спелись с Чуи. — Приятной прогулки!       — Охуительный чувак, — не может скрыть восхищения шотландец, не отрывая глаз от удаляющейся фигуры.       — Специфичный, Билл, крайне специфичный… Что это было вообще?       Потерев шею там, где шарф кусает нежную кожу, Джеймс оборачивается в сторону бродяги, провожая взглядом этого архистратига-воителя, шедшего по брегу жизни с пластмассовым мечом из «звёздных войн» в кармане, пока его игра не перевернулась.       — Если честно, я реально думал, что он нас убьёт.       — А так же выебет и сожрёт потом. Майлз, ну ты параноик.       — Даже не надейся, Джим, кто на тебя позарится? Но всё же, а что, если он будет нас преследовать и сделает своё чёрное дело, когда мы уже уснём?       Последний отголосок смеха этого ненормального растворяется в сыром воздухе, но Дейви как загипнотизированный — интересно, что крутится сейчас в этой голове — всё ещё глядит вслед Джонатану.       — Шерпа Дейви, он трогал тебя там?       10 сентября, Пембрукшир, Стэкпоулькие пустоши.       Зябко кутаясь в ветровку, Джеймс старается унять дрожь и отгородиться от тошнотворной боли, пульсирующей в ноге и частях тела, которыми он пропахал твёрдую поверхность во время падения и, в пол-уха слушая непринуждённую и тихую болтовню ребят о фургончике Форруг — араба, продающего в Черитоне буквально взрывные донеры — прикрывает глаза и даже, кажется, ненадолго засыпает, вздрогнув от омерзительного ощущения на лице, когда на его щёку садится майский жук — и как только он дожил до сентября? Почему он живёт так долго, в то время как сам Гриффит уходит так рано?       — Что мы знаем о майских жуках, Джейми?       — В основном они — тельцы, Шерлок.       — …Просто дристать дугой — не самое лучшее развлечение на свадьбе, Дейви…       — Зато тамада хороший и конкурсы интересные.       Гриффит сонно поднимает руку, чтобы смахнуть насекомое, но сдерживается, не желая поступать с живым существом так, как с ним поступила судьба, с тяжелым вздохом лениво разваливается на сиденье и, аккуратно взяв жучка на руку, смотрит, как тот бегает то по кромке ногтей, то по тонким волоскам на проксимальных фаланг, то по хитросплетённым линиям его ладоней.       — Дугой — это как?       — По кривой y = ax в квадрате.       Глоток морфина, открытый и честный, заставляет лицо немного онеметь, как если бы Джим смешал алкоголь с димедролом, и спутывает все карты: он и сам не понимает, поднимается ли он или спускается по обшарпанной лестнице с отполированными до блеска перилами, соскальзывая непослушными ногами с заляпанных краской — или кровью? или, может быть, лекарствами и мочой? — ступеней…       — Если "a" — отрицательное число, то получится парабола в небеса, нахуй.       Отчего-то голоса ребят растворяются в шелесте травы и пении птиц, сосредотачивая всё внимание Джеймса на щекотке от лапок букашки, которая живет себе, не осознавая своей смертности, и Гриффит словно теряет сам себя, погрузившись в пространное раздумье: вот его руки, ноги, тело, голова — а где за всем этим стоит он сам как таковой? Он прислушивается к собственным ощущениям, стараясь найти себя в слое за слоем: кожа, мышцы, сухожилия, вены, кости… а где остальное? Будь Джим просто неким средним арифметическим генетического материала, то тогда и чечётка могла бы жить в одной лишь музыке и металлических набойках, но ведь это не так…       Жучок суетливо убегает с тыльной стороны ладони, пытаясь юркнуть в небольшой просвет рукава куртки, но отчего-то передумывает лезть в тёмную неизвестность — когда бы страх невольный перед чем-то… перед страной, откуда мёртвым нет возврата — и предпочитает знакомое ему солнце и воздух, будто дублируя ощущения Гриффита там, в карьере, когда инстинкт выживания взял верх, и может быть, это правильно, и не стоит торопить смерть, а воспользоваться оставшимися днями по максимуму…       Вернувшись обратно, насекомое резво взбирается на кончики вертикально поднятых пальцев, шевеля усиками и копошась передними лапками в линии волоса ногтевой пластины, так и напрашиваясь на то, чтобы его прихлопнули, выпустив чью-то заключённую в нём душу, отрабатывающую испорченную карму в этом хитиновом покрове, на следующий круг Сансары — а какое такое преступление в прошлой жизни совершил Джеймс, что ему приходится мучиться в своей проеденной раком оболочке?       Наблюдая за никчёмной букашкой, Джеймс вспоминает то, что так и не сказал паромщику: в той же индийской культуре умирающему никто не мешает, никто его не трогает, потому что смерть — это святое, а умирающий, грубо говоря, разговаривает с Богами, в то время как в Европе вся культура заканчивается на облегчении боли, но не излечении души, принуждая человека стать рабом в убогом царстве болеутоляющих, жаропонижающих, слёзоиссушающих… А болит-то зачем? Жар выжигает всё тело для чего? Реки слёз смывают куда? Проглатывая очередную порцию лекарств, никто не успевает подумать, а что, собственно, происходит… И как же всё-таки несправедливо, что от смерти нет смертоутоляющего…       Заметив, что Гриффит расстроен, друзья стараются его развлечь и сворачивают к обрыву, открывающему прекрасный вид на Рэминогву падь — последний рубеж, отделяющий их от выхода на Пембрукшир Кост Пат — спеша к пункту следующей стоянки и разгоняя карт под бодрый визг Билла, то и дело наскакивая на нижнюю раму, чтобы полихачить, подняв коляску на задние колёса — от хохота Джеймс закашливается, прикрывая рот рукой, но продолжает смеяться даже после того, как на манжете выбившейся из-под куртки рубашки появляется небольшой зеленовато-красный сгусток.       10 сентября, Пембрукшир, Рэмингова падь.       Поднявшийся прохладный ветер — погода, кажется, начинает портиться, хотя стремительно темнеющее небо над ними по-прежнему чистое — нещадно треплет хлипкий брезент подсвеченных фонариками палаток и небольшой костерок, на котором греется кастрюлька с супом из консервированной фасоли и тушёным мясом, распространяя аппетитный аромат и ощущение неожиданно домашнего уюта. Бросив взгляд на повернувшемуся к нему Дейви, втыкающему в телефон, Гриффит украдкой прикладывается к пузырьку с морфином — кажется, шестым или седьмым по счёту за четыре дня путешествия — и смотрит, как Майлз и Билл налаживают удочки, закрепляя их на штативах, обсуждая, попадётся ли им наконец рыба-падла или опять придётся довольствоваться рыбой-красавой; Нортон же, заметив не внушающее доверия телодвижения друга, прячет мобильник за спиной и обращается к нему:       — Что-то ты очень на него налегаешь, дружище.       — Но мне надо, — оправдывается Джеймс, и Нортон, понимающе кивнув, с натянутой улыбкой выуживает аптечку, чтобы дать другое обезболивающее Гриффиту, который, в свою очередь, пользуется моментом и ворует видавшую виды «моторолу»-раскладушку, ныкая её в свою сумку — уговор есть уговор, и если нет серьёзных причин на пользование мобилой, то их надо пресекать на корню — в то время как друзья возвращаются к их очагу, тихо переругиваясь о чём-то:       — Окей, тогда если ты такой блядоджедай, почему не сразишься с Вейдером сам?        —…А теперь ты, Хьюстон. Кто из сынов Зевса был поражен Дартом Вейдером?       — Что ли умный до хуя сильно ты? — возмущается Мак Кензи и, отточенным движением открыв банку пива, незамедлительно залившую ему весь свитер, на долю секунды ныряет в тент за сигаретами. — Надеюсь, клёв будет хороший, а если нет — то на обратном пути задержимся тут, всё-таки местечко рыбное.       — Нет, — отрезает Майлз, прикладываясь к пойлу, — мне на работу в среду надо кровь из носу, я и так задерживаюсь — хорошо хоть немного на карьере времени сэкономили.       Надевая на мёрзнущие пальцы перчатки, Гриффит с трудом удерживается от печального вздоха — ладно там, эфемерный Шерлок его бросил для не менее эфемерного Мориарти, но вот Майлз… лучший, казалось бы, друг, что шёл с ним бок о бок, пока врач не вынес приговор, сидит и нудит за какие-то свои страстишки вместо того, чтобы нормально провести время их, возможно, последней поездки к заливу в полном составе.       — Ну, а всё же…       — Не-а! — в воздухе начинает пахнуть озоном, первые мелкие капли дождя орошают небольшую прогалину, и Майлз с саркастичным ликованием улыбается затянувшемуся тучами небесному куполу, приветствуя непогоду одобрительным жестом. — Видишь? Сам Господь Бог за меня — отличная работа, парень!       — А я всё равно считаю, что мы тащим много лишнего, — гундосит Нортон, меняя тему, и Билл, неправильно истолковав его замечание, бросается к дереву и крепко обнимает его:       — Алиску в обиду не дам!       — Да я про фейерверки!       — Дейви! — укоризненно произносит Чуи и, расслабившись, вбивает колышки в землю и натягивает между ними кусочек брезента, чтобы защитить костёр от дождя.       — Фейерверки? — переспрашивает Джим, прислонившись головой к краю входа в палатку. — Я правильно услышал? Фейерверки?       — Pardwn!       — Ну нахуя ты всё портишь?       — Что за фейерверки? — переводя взгляд с одного друга на другого, снова вопрошает Гриффит.       — Ну… была у нас идейка… — неуверенно запинается Билл, будто сам смущаясь ребяческой сентиментальности задуманного. — Ты ж звездоёб, вот я и предложил ребятам замутить тебе салют, когда мы прибудем в Б-бэй, чтобы типа как подарить тебе собственные звёзды. Особенные.       — Те, которые умеют смеяться? — спрашивает Джеймс, мгновенно перестав хмуриться и улыбаясь во весь рот — кажется, с его губ даже срывается мимолетное и бесконечно милое «ха-ха».       — Да! — тут же вдохновляется шотландец, продолжая почти с гордостью: — А когда ты там лечил за транскосмические танцульки — это бля двойное попадание, я прям охуел от совпадения.       — Равно как и я, — соглашается блондин, натягивая капюшон дождевика поверх полиэтиленовой шапочки, — но весят они ебать как, может, тут их и зажжём?       — Как здорово, что у вас есть лишние деньги для моего восторга, — лёгким кивком — чёрт, вот ведь здоровски придумали, шельмы — Джеймс благословляет ребят на внеплановый салют и, прислонившись к Дейви, смотрит, как друзья устанавливают петарды и шутихи, невольно задумываясь: а может, ну его на фиг и вернуться домой, чтобы ещё раз поковыряться с отцом в гараже, помириться с мамой, выполнить данное сестре обещание и сварить сидр, и лично сказать девочкам то, что он записал на диктофон…       — Джим…— робкий голос Нортона, тихий и извиняющийся, выдёргивает Гриффита из пространных раздумий, возвращая его в реальность.       — М?       — Я сильно тебя бешу?       Оторвав взгляд от доморощенных пиротехников-любителей, Джеймс поворачивает голову к другу, недоумевая, почему он решился спросить об этом только сейчас:       — Иногда.       — Бля, прости.       — Да ладно, — Гриффит выуживает плед из спального мешка, на котором сидит, и накрывает и себя, и друга — это почему-то напоминает отцовскую «майку примирения», которую мистер Гриффит натягивал на обоих своих отпрысков, когда они ссорились — аккурат к тому времени, как Клэвелл и МакКензи враскоряку подбегают поближе, чтобы вместе насладиться феерическим зрелищем и, когда начинается залп, Чуи разражается радостным хохотом, хлопнув Майло по плечу и повернувшись к Джиму, да и сам блондин делает то же самое, наградив друга удивительно тёплой, словно его сердце наконец оттаяло, улыбкой.       Небо озаряют первые всполохи салюта — огоньки искусственной радости, гаснущие, едва затеплившись, наводят на мысль, что, может быть и его желание умереть — не более, чем искра, которую он сам в себе разжёг — и смешиваются с звёздами, которые были там всегда — неизменные, надёжней самой тверди земной, они всегда были с ним, над ним, перед ним, куда бы он ни шёл, где бы ни терялся — в лесу, в себе, в жизни как таковой…       Неистовый ржач прыгающего на месте и хлопающего в ладони Билла постепенно переходит в поток восхищённой нецензурщины, и Джеймс, словно заразившись его пьянящей эйфорией, и сам заходится детским смехом человека, который и рад бы повзрослеть, да вот только всё, что ему уготовано — это уйти в мерцающий огнями мрак…       Гриффит завороженно смотрит на отблески гаснущих искр — красота длиной в секунду… в миг. Забавно: большая часть воспоминаний, прочно засевших в голове — лишь моменты, длящиеся не дольше жизни искр от сигаретного бычка, и ничего архиважного, вселенски-значимого в себе не несут:       Огненно жёлтая астра — милашка-медсестричка из госпиталя им. св. Варфоломея, вспыхивавшая смущённым румянцем каждый раз, когда их пути пересекаются.       Ярко-красное знамя — не успевает он договорить фразу «бать, ты почти два года потратил на празднование своего дня рождения», как лицо отца резко кривеет — и вот, опоив мать валокордином, едет с папой в больницу — инсульт — держит за руку до самой клиники, ждёт в коридоре — кофе, сигарета, кофе, две дорожки фена украдкой, ещё кофе и «ма всё ок мы успели вовремя».       Фиолетовый всполох — ветер играет с дырявыми занавесками, сквозь которые проклёвываются робкие и размытые солнечные зайчики, прыгающие по спине — пропахшая табаком после ночи в прокуренном клубе кожа чуть тронута угревой сыпью, лицо забавно смято подушкой, тощие руки раскинуты по обе кровати, а из-за грациозной позы ног голая поясница изящно прогибается вниз, подчёркивая и сексуальность, и невинность.       Синие брызги — абсолютно трезвый, в отличие от хохочущих Билла, Дейви и Майлза, Джеймс, не смотря на то, что зима, в одних трусах несётся сломя голову по склону, ведущему к Барафандл-бэй, и со всего размаху вбегает прямо в ледяную воду.       Ослепительно белые россыпи — они расстаются, даже не начав встречаться. Трясутся руки, губы и веки. Джим тянется, чтобы обнять, но ледяное «нет» и захлопнувшаяся перед носом дверь говорят сами за себя, и он, перейдя дорогу, стоит и смотрит на заветную калитку в надежде, что вот сейчас, ещё минутку — и…       — Майлз, я через час буду дома, приезжай смотреть «Челюсти».       Зелёный каскад — ночь. Он едет скоростным поездом из Бирмингема и, плюнув на все правила и запреты, курит в тамбуре, — всё равно вагон полупустой, дорога недолгая, да и вообще на уровне «ой, всё» — вот только горечь и обида вместо того, чтобы выходить из лёгких с каждым выдохом, наоборот, клубятся дымом и размазывают отражение в замызганном окошке, за которым проносятся фонари, в чьих печальных лучах мельтешат бисерные капли дождя, напоминая пылинки или мошкару.       — Ну чё, это всё, да? — Майлз направляется к гирляндам петард, чтобы убрать, но тут одна из них с сумасшедшим свистом устремляется не вверх — Билл чудом успевает схватить его за куртку, чтобы тот не попал под шальной огонь, и падает сам, в то время как ракета делает мёртвую петлю, и Джеймс, просчитав траекторию, использует здоровую ногу как рычаг и мгновенно отталкивает Дейви как раз в тот момент, когда пылающий шар пролетает там, где он только что сидел, и влетает в палатку, от чего нейлон мгновенно вспыхивает под оглушительный взрыв, становясь похожим на чашу Ориона.       — Ах ты ж ёбаный ж ты нахуй! — не прекращая ржать, Билл мечется к пожарищу, да и Дейви, отпихнув Гриффита, хватает поллитровку воды и, скача как умалишённый, пытается погасить огонь — со спины выглядит, словно он неистово дрочит:       — Уебан, мать твою, давай, туши!       — Ёбаный карась! — МакКензи стягивает жилетку и старается помочь другу, в то время как подоспевший Майлз неистово топчет небольшие язычки потихоньку сходящего на нет пламени.       Приподнявшись, смеющийся во всю дыхалку Джейми опирается на руку и, обнаружив в траве разбитую фигурку одноногого Пряни — и откуда она только взялась здесь — отшвыривает её и смотрит, как Нортон в бешенстве пинает алюминиевые дуги каркаса тента, сгоревшего вместе с рюкзаками Билла и Клэвелла.       — Блядь, ну и что теперь делать?       — Это всё Чуи, ёпт, — пытается ответить Майлз и сгибается пополам, заходясь в шакальем гоготе на пару с Биллом, с трудом выдавившим из себя «сорян, эка незадача».       — Ну охуеть теперь! Дети, блядь! — всё больше распаляясь, орёт Нортон, что порождает новые волны смеха. — Что за адская вагина произвела на свет таких кретинов, ёбаный в рот! Шапито сраное!       — Клоуны — дегенераты, а фокусы — просто пиздец! — поддакивает Джеймс и ловит свою долю ярости Нортона:       — Я, блядь, очень рад, что тебе смешно! Как мы будем вчетвером спать в палатке? Мы что, пигмеи-анорексики?!       — Как четыре мушкетёра-дистрофика, один за всех — и все за одного, — отвечает за абсолютно неспособных выдать из себя хоть что-то, кроме гогота, Майлза и Билла Гриффит и сам падает на спину, пытаясь унять смех, становящийся не на шутку мучительным.       10 сентября, Пембрукшир, Рэмингова падь.       — Откуда, откуда там, блядь, могла взяться бракованная петарда, — доносится до Джеймса ворчание Чуи, оставшегося вместе с Клэвеллом снаружи, пока Дейви, нахмурившись и недовольно цокая на отвлекающую его болтовню, бережно разматывает бинт и щедро поливает прилипшие к ране салфетки хлоргексидином, чтобы снять их максимально безболезненно.       — А я ебу? — голос Майлза звучит слегка раздражённо, но Биллу, похоже, на это плевать — он быстро возвращается в привычное благодушно-восторженное состояние:       — Блин, всё же быть тут — просто охуительно.       — Ну… думаю, побыть всей кодлой в элитном отеле где-нибудь на Сейшелах — куда круче, — скептически хмыкает блондин.       — Нет в тебе романтики, — парирует Билл, — на кой тебе сдался отель в пять звёзд за бешеные бабки, когда над тобой пять миллиардов забесплатно?       — Да уж… — вздыхает Майлз, и Джеймс немного жалеет о том, что не видит, что там у них происходит, и вынужден довольствоваться только подслушиванием. — О чём нам говорит звёздное небо?       — Эм… о том, что погода хорошая.       — Нет, блядь! — не выдерживает Нортон и, оставив полураздетого Джима, высовывает голову из тента. — Оно говорит нам о том, что вы, два кретина, сожгли палатку!       Нырнув обратно, Дейви обеспокоенно осматривает раневую поверхность, подсвечивая налобным фонариком, и аккуратно надавливает на одну из язв, тут же засочившуюся мерзким месивом крови и гноя.       — Слушай, что-то она мне не нравится сегодня.       — А вчера нравилась, что ли? — Гриффит отводит глаза, гадая, как вынести эту ночь — ему ещё не доводилось ночевать с кем-то в одном помещении, кроме Дейви или соседей по койкам в больнице, и осознание того, что посторонним придётся нюхать разлагающуюся плоть, особого энтузиазма не вызывает, особенно после того, что случилось утром.       — Бля, как же я замёрз, — раздаётся стон Чуи, и Джеймс коротким жестом побуждает Нортона перевязывать его быстрее.       — А ты свитер запасной одень, — язвит Майлз, — ах да, ты же…       — Да пошёл ты. Дэйв, можно уже?       — Да! — споро натянув на Гриффита штаны и укрыв его одеялом, Дэвид расстёгивает молнию, пропуская ребят внутрь.       — Ну что, девоньки, пообнимаемся?       — Оки-доки, но только если вы, мудачьё, вздумаете поиграть в «Горбатую гору» — особенно ты, педрила — то я сыграю в «Рэмбо», — продемонстрировав нож и тут же спрятав его в карман куртки, заявляет шотландец и забирается в палатку, аккуратно перелезая через Джейми.       — На кой тебе нож ночью? — возмущается Нортон, недовольно наблюдая за вознёй, явно опасаясь, что кто-нибудь из друзей ненароком пихнёт Джима и сделает ему больно.       — Чтоб феи не украли, — пожав плечами, парирует Чуи и после непродолжительной борьбы занимает место за Майлзом, которого тут же обнимает, стараясь согреться, — ебать, какой же ты тёпленький.       — Завали и гаси свет.       — Как?       — Просто крутани и всё, Господи! — воздевает очи горе Гриффит и чуть сдвигается к Дейви, чтобы не стеснять остальных.       11 сентября, Пембрукшир, Рэмингова падь.       Всё ещё оглушённый взрывами фейерверков и воплями ребят, тушащих палатку, плотно зажатый между Дейви и Майло Джеймс тихонько ёрзает на спальном мешке, устраиваясь поудобней: в голове грохочет — наверное, так и должно звучать крушение Чертогов его разума — стоп, а где та шкатулка с воспоминаниями? — мысль о том, что всё, что он устроил — не более чем спектакль с претензией на глубокий смысл, шелуха, красивая, но бесполезная попытка создать иллюзию жизни там, где для неё уже нет места.       Нет места… Сцепить зубы, сжать кулаки, задавить панику: Чертоги, какими бы убогими они ни были, вряд ли могут разрушиться на самом деле — это же просто техника запоминания, а не эфемерное место а-ля Выручай-комнаты, и Джеймс, чувствуя, как всё внутри застывает от ужаса — чёрт, как же так? — мечется по небольшому ментальному чердаку, вслепую шаря по полупустым полкам, пока пальцы не касаются деревянной резьбы…       Над ухом раздаётся звук сглатываемой слюны и шею опаляет дыхание Майлза, положившего руку ему на грудь — впервые за последние два года Клэвелл прикоснулся к больному другу, хоть и не осознанно, но даже это прикосновение не спасает от смутного беспокойства, которое внушает сгущающаяся в палатке чернота; нет, он никогда не боялся темноты, но сейчас, именно сейчас, она пугает Гриффита, словно в ней есть что-то такое, от чего ему хочется в другую темноту — свою, знакомую, непролазно-слепую, но родную… Э, не-е-т, так не пойдёт: ужасающе быстро расширяющейся чёрной дыре в голове не удастся захватить в свои лапы теплящийся ум.       Мозг, конечно, затуманен лекарствами, усталостью и метастазами, но он же не всегда был таким; о нет, Джеймс — не дурак, он осознаёт, что чудес не бывает, что нет никакой чечётки в космосе, нет Шерлока, да и его самого уже практически нет в состоянии и видеть, и наблюдать, и читать знаки — и, что немаловажно, помнить…       Глубокие воды. Вся твоя жизнь, все твои мечты — глубокие воды.       Теперь, когда уже неотвратимо поздно — мистер Гриффит, ну какая ампутация, у вас уже метастазы везде, где только возможно — Джейми понимает весь фатализм своего пути, начиная от аспирации околоплодных вод — хотя, скорее всего, это просто старт, но никак не причина — и заканчивая выбором способа, которым он решает уйти, ведь получается так, что с самого начала море — стоп, это же просто море, а не жуткий монстр, ждущий свою жертву — заявило на него свои права — да, не Гриффит выбрал Барафандл-бэй, а Барафандл — Гриффита. Выходит, с самого начала Джейми было суждено, единожды ступив в Кельтское море, подписать контракт на то, чтобы остаться там навечно, и с того самого солнечного дня его жизнь была подчинена этому догмату — иначе почему, несмотря на трагедию столетней давности, Гриффиты променяли столицу и таки переехали в «родовое поместье», находящееся стократ ближе в заливу? Отдали сына в садик, где он познакомился с Дейви, затем — в гуманитарный класс — ах, первая встреча с Майло — и столярный кружок, который вёл отец Билла, чтобы потом они сначала с родителями, потом — скаутами, ну, а далее уже самостоятельно совершали практические ежегодное паломничество к Б-бэй с единственной целью, диктуемой свыше:       Джейми должен был упасть и повредить ногу, чтобы травма спровоцировала рак, довёдший его до такого состояния —…если море не идёт к Магомету…— что он решится прийти на заклание вроде как по собственной воле.       Мысли, ползущие в голове, причиняют не меньше боли, чем сама саркома — а что, если Шерлок — не более чем противостояние, которое его разрушающийся мозг придумал из инстинкта самосохранения — но тогда почему детектив появился до того, как начались «когнитивные нарушения»?— и единственным спасением кажется сон, но стоит только Джеймсу закрыть глаза, как под воспалёнными прозрачными веками предвестниками кошмара начинают мельтешить пронзительно-реалистичные и убийственно-отчётливые картинки: папа гладит его по голове, напевая Sonny Boy*****, плохие карты, книга Майло, химиотерапия и племянницы, замершая в руках с полной корзиной яблок Хлоя, глядящая на надвигающуюся бурю, Иаков и — что? — та странная дискотека в лагере накануне марш-броска, в котором потерялся Роберт — музыка разрывала барабанные перепонки немногим тише пиротехники, и мрак танцевального зала точно так же взрезали ослепительные блики стробоскопов, а кто-то гадал ему по ладони…       Гриффит распахивает веки, хватая ртом спёртый воздух, пропитанный запахом тел, горелого пластика и антиспетика…       — Я дышу, а значит, существую…       — Кто вбил тебе в голову такую глупость?       …и, выпутавшись из объятий Клэвелла и Нортона, подносит руку к глазам, но в палатке слишком темно, чтобы увидеть — ты смотришь, но не наблюдаешь, Джейми...