Per aspera ad Proxima Centauri

Увы, увы! Кто сбросит меня В солёную зыбь с вершины скалы? Снедает меня, сокрушает дух Больная, жаркая рана. О, как назвать, о, как такое вынести то, Что мне терпеть душой и телом выпало! © Марк Туллий Цицерон

      10 сентября, Пембрукшир, Рэмингова падь.       Плюнув на бесплодные, несмотря на усталость, попытки уснуть и всё ещё не отделавшись от воспоминаний, пускающих по затёкшему от неудобной позы телу статические — словно кто-то пытается излечить его электроконвульсивной терапией от дурацких суицидальных намерений — разряды, Джеймс тихонько шевелится, напоминая самому себе муху, попавшую в хитросплетённую паутину ловца снов — умопомрачительно красивую сеть, являющуюся всего-навсего ловушкой — чтобы выйти на улицу. Сев и кое-как поднявшись, Гриффит выворачивает куртку на водоотталкивающую сторону, чтобы не промокнуть под мерно барабанящим по палатке дождём, и вздыхает, взглянув на безмятежно похрапывающих и ничего не подозревающих ребят, чей вид напоминает ему ютящихся, как котята в непогоду под слишком маленьким клочком брезента, вызывает странную смесь сожаления и чувства вины.       Сунув в карман пузырёк с морфином, Джейми покидает тент и, поудобнее перехватив трость, чтобы не споткнуться о неровную скалистую поверхность, коварно таящую в необычной красной траве многочисленные ямки и бугорки, бездумно бредёт в сторону пролеска, сереющего в предрассветных сумерках и, услышав тонкий детский голосок, замирает как вкопанный от нахлынувшего дежа-вю: безлунная ночь в непроходимой глуши подножия Кембрийских гор и одинокий крик потерявшегося ребёнка, молящего о помощи.       Подобравшись, Джеймс идёт на зов, проклиная неровную землю, опутывающие нижнюю часть клюки травяные стебли и собственное тело, слабое и никчёмное: уже спустя пятьдесят-шестьдесят ярдов он чувствует лёгкую усталость и неприятно жгучую одышку. Голос, правда, становится громче, отчётливей и яснее, и Джим, привалившись к кривенькой сосне, принимает ещё одну дозу лекарства и беспомощно озирается в предрассветных сумерках, облизывая губы и ругаясь на себя за то, что не захватил с собой фонарь.       Зов — Гриффит наконец-то узнаёт в тревожных нотках Роберта Далтона — мальчишку, которого он потерял, когда был вожатым в лагере скаутов летом девяносто пятого или девяносто шестого — теперь доносится сразу отовсюду и неожиданно издалека, так что Джеймс, откашлявшись, начинает звать его по имени:       — Роберт! Роберт, это ты? — и двигается, как ему кажется, в верном направлении, всё дальше уходя от прогалины, где Дейви, Майлз и Билл спят мирным сном.— Роб?       Джим, забывший часы ещё дома, не может сказать, сколько плутает в однообразных соснах и ежевичных кустах, выкрикивая имя всё так же зовущего его мальчишки, изредка — правда, куда чаще, чем следует — делая небольшие глотки и припадая на больную ногу, пока, наконец, в предрассветный час его глаз не выхватывает живую фигурку, приближающуюся к нему со стороны моря.       — Роберт?       — Господи, Джеймс, как ты нас напугал! — восклицает Далтон чужим голосом; прищурившись, Гриффит понимает, что это и не он вовсе — просто какой-то взрослый детина в сером замызганном свитере и с буйной шевелюрой, бегущий к нему, чудом избегая кочек. — Ты чего, парень?       — Я… — узнав Билла — а это был именно он — Джеймс оборачивается, всё ещё ища несносного пацанёнка, чей зов и шаги замолкают, словно их и не было никогда, — я Роберта искал.       — Тьфу ты, ёлки-моталки, какой Роберт, нет здесь никаких Робертов, тебе померещилось, — шотландец начинает хлопотать вокруг друга, и, бросив взгляд на редину — просто так, на всякий случай, видимо, — одной рукой приобнимает его за поясницу, а другой мягко подхватывает под локоть. — Мы проснулись — а тебя нет, вон только знай себе голосишь чёрт знает где, — весело бубнит Билл, позволяя Джеймсу, ноги которого начинают заплетаться от обезболивающего, бесцеремонно на нём повиснуть. — Ну да ничего, далеко бы ты всё равно не ушёл, муравьишка ты наш, а так ща прискачем быренько, чайку ёбнем, гимн Уэльса хором пропер…       — Уймись, — пряча необъяснимую, сковавшую сердце тоску улыбается Джим, — идите страдайте хернёй, пока я на рассвет смотрю.       — Да, милорд, — фыркает МакКензи и, спешно расстелив плед, помогает другу опуститься на землю, а затем возвращается к копошащимся с костром, завтраком и вещами Дейви и Майло, попутно объясняя им, что случилось, и Джеймс, услышав реплику Чуи, сам удивляется — а с какого, собственно, ему померещился заблудившийся мальчонка из лагеря? Не потому ли, что он и сам потерялся, свернув на дорогу, ведущую в такие дали, что в одиночку не вернуться, вот только в отличие от Робби никто не найдёт и не поможет, не укажет путь ни звёздным фейерверком, ни песней, ни громким смехом — никто, даже Шерлок, отправившийся на поиски совсем другого, не того Джима…       Задувший с моря ветер уносит разноголосицу друзей, сменяя её перекличкой чаек, шумом волн и шуршанием осоки — высокие травинки мельтешат перед глазами, мешая смотреть на небольшую прореху в облаках, где над голодно рокочущим в ожидании заклания морем разгорается заря, и лежащий на животе Джеймс отводит их в сторону, не замечая, как кисть сама собой сжимает стебельки в пучок.       Несмотря на спутанность сознания, он всё-таки умудряется выстроить в ряд угрюмо и тяжело ползущие мысли о том, что казавшаяся умопомрачительно красивой задумка стать режиссёром собственной смерти с неоспоримой очевидностью оборачивается трусливой чепухой и уродливым фарсом, как и всё в этой жизни: мечты снимать фильмы о древесных лягушках заканчиваются осточертевшей работой, ипотекой и сожительством с нелюбимой женщиной, желание и умение писать книги продаётся за гонорары от придумывания дешёвой рекламы ради новой тачки или быстро выходящих из моды шмоток, а восхитительные в своей доверительности отношения и перспективная карьера разменивается на прозябание в роли сиделки для умирающего друга.       Глоток морфина отзывается в груди ноющей болью — и вот пальцы задумчиво оглаживают прохладное стекло бутылочки, в то время как внутри жалобно и тревожно звякает ядовитый колокольчик: раньше приёма обезболивающего хватало на пять часов, теперь — едва-едва хватает на три. Да, Эфон* не так зверски вгрызается в тело, но никуда не уходит, держа клюв на пульсе. И кажется — хотя нет, почему кажется? — этой пытке нет конца. Точнее, наоборот — «о, если б заповедью нам самоубийства превечный Бог не запретил! Позволь уйти мне, Господи, ведь я»… — Ведь он что? Больше не боится? Готов уйти?       Короткий клёкот судорожного вдоха обжигает гортань: блядь, если отбросить всю эту философскую шелуху, то в голом остатке имеется просто измочаленный в мясорубке недуга человек, который не знает …Его зовут Джеймс, он удивительный, я не знаю, что мне делать, он удивительный, он не должен этого делать, Джеймс, ты не должен этого делать… ровным счётом ничего, даже не представляет, что будет — и будет ли? — когда они всё-таки дойдут до этого грёбаного залива, и всё, на что Гриффит может рассчитывать — эфемерное «что-то», о котором он просил ещё тогда, месяц назад, но и этого хватит, лишь бы всё разрешилось поскорее, потому что он уже не в силах выдержать неуверенность — вот она, «последняя проблема» во плоти, Шерлок, давай, любитель загадок, реши свою двести сорок четвёртую! Тут тебе не дедукция или мёртвый парень, а правда бытия — в своих же желаниях, возникших в ответ на столь остро прочувствованную во время неудачного спуска в карьере жажду жизни, идущую вразрез с его первоначальным планом и заставляющую усомниться в правильности принятого решения. Он не знает. Он просто тупо не знает.       Боже, желание не жить и нежелание жить — это такие разные вещи…       Видимо, Джеймс выбрал не совсем правильную позу и ему защемило нерв или что-то ещё: мелкая дрожь болезненными волнами пробегает из разлагающегося эпицентра, тут же возвращаясь обратно, и сухие травинки тихо хрустят и ломаются, когда он слишком крепко сжимает их в кулаке с судорожным, отрывистым вдохом, гулко отдающимся в лёгких.       — Норм? — внезапно раздаётся за спиной голос Майло, беззаботный и ледяной одновременно.       Вздрогнув от неожиданности, Джим подносит руку ко рту и прикусывает большой палец, чтобы голос звучал как можно невнятней — так проще замаскировать заплаканный тембр:       — Норм, — наскоро вытерев слёзы, Гриффит переворачивается на спину и садится, вопросительно глядя на друга в ожидании, догадается ли тот помочь ему встать, но Клэвелл, сделав вид, что не понял намёк, плетётся обратно, сунув руки в карманы.       10 сентября, Пембрукшир, Рэмингова падь.       Когда Джеймс, наконец, возвращается к ребятам, он обнаруживает, что те уже находятся в состоянии между «только что проснулись» и «едем дальше» — на костре греется чайник, а друзья копошатся с лагерем, напоминая сморённых на солнце насекомых: напевающий что-то себе под нос Билл возится с поклажей, изредка приоткрывая крышку, чтобы проверить, не кипит ли вода, Дейви ковыряется в том, что осталось от палатки, а Майлз воюет с помятой банкой тунца.       — Мать твою… — шипит он, когда ключ отрывается от крышки, оставив лишь лёгкую щель, которую и поддеть-то толком нечем, — чтоб тебя! Сам Давид Валлийский заебётся её открывать! У кого-нибудь шило есть? Не? Джим, а ты тот нож взял с собой?       Ухмыльнувшись, Гриффит шарится в карманах и, найдя подарок Нортона, с хитрым прищуром запускает его в друга, как заправской метатель кинжалов — разве что яблока на блондинистой макушке Клэвелла не хватает.       — И если Билл, блядь, ещё хоть раз начнёт стелить «а чё тут ёпта делов-то» я ему эту банку… — не унимается Майлз, вскрывая консервы, и замирает как вкопанный, когда лезвие с глухим щелчком ломается, наполовину застряв в крышке. Щелчок этот отдаётся в груди Джима острым уколом сожаления: всё же это был не просто нож, а артефакт, с которым было связано…       — Пацаны, пацаны!       Мальчишки бросаются на утопающий в беззвёздной ночи крик Дэйви, оскальзываясь на ледяных и истончённых пожаром и временем наполовину сгнивших досках пристройки заброшенного особняка в Масгрейв — угодья, находящегося недалеко от Лангригга, где ребята гостили у бабушки Майло во время рождественских каникул — пока не обнаруживают друга, провалившегося в подвальное помещение прямо аккурат перед небольшим самодельным алтарём с фотографиями кисок Жасмин Сент-Клэр и Чейси Лейн.       — Живой? — подсвечивая фонариком, Джим опасливо наклоняется над дырой — от движения маленькое красное пёрышко взметается в воздух и мягко оседает у окна, за которым начинает смеркаться — боясь рухнуть и присоединиться к лежащему другу, и одновременно прикидывает, не сильно ли тот пострадал.       — Нет, Джимбо, умер насовсем! — рявкает Нортон, сложив ладонь козырьком, чтобы диод не слепил глаза. — Ногу сломал, кажется…       — Провал, — вытащив палец из носа, произносит Билл и озирается вокруг в поисках чего-нибудь, чтобы вызволить товарища. — Блин, что делать будем? Может, позовём кого?       — Чтобы нас какой-нибудь обоссаный бомж тут же придушил? Или чтобы кто-то из наших родаков узнал, что мы в заброшку попёрлись? Да отцы нам жопы надерут! — сердито шипит Майло и морщит лоб, вспоминая: — Там дуб есть во дворе, к нему качели привязаны. Джим, у тебя нож с собой? Можно верёвку обрезать, мы тогда её с Биллом подержим, а ты за Дейви спустишься.       — Чёрта с два! — неожиданно выпаливает МакКензи, — я полезу. Давно пора Кайла на место поставить, а то всё время пилит, что из меня альпинист — как из говна пуля и батя меня на Сноудон не возьмёт на каникулах!       — Так и сделаем, — соглашается Джеймс, чувствуя, как к страху за друга примешивается гордость: всё же не зря он копил на свой «викторинокс», пусть Майлз и дразнился, что это чистые понты, а вот пригодился же, ещё и как, — и, уступив место друзьям, отправляется во двор, мысленно пообещав кому-то и зачем-то, что если они благополучно выберутся из этой передряги, он подарит этот нож Нортону — благо что другу он очень нравился.       … очень, очень многое.       — Твою ж… — обернувшись и увидев, что случилось, Дейви стискивает зубы и кулаки, но берёт себя в руки, угрюмо сверля взглядом то одного расстроенного друга, то другого, явно разделяя чувства Гриффита.       — Эка незадача, — неунывающий Чуи невозмутимо пожимает плечами и как ни в чём не бывало выуживает контейнер с печеньем и сухарями. — Чё, Майло, шило ещё нужно?       — Пластырь, блядь, нужно, — окончательно поникнув, бурчит Клэвелл, придирчиво осматривая глубокий порез на ладони, и Джейми, пристально изучив кровоточащую руку друга, серьёзно обращается к Нортону:       — Дейв, срочно тащи ретрактор и пилу Джигли, тут придётся ампутировать.       Хохотнув, Майлз зализывает ранку и ложится на спину — отчего-то даже без импровизированного подголовника — вертя в руках расплющенную пачку чипсов, пока Билл не начинает петь в полную силу:       — Та-а-анцуй, где бы ты ни был…       — Нет.       — Танцуй со мной, я — танца властелин, — невозмутимо продолжает Чуи, разливая чай по кружкам и протягивая одну Джеймсу, сидящему напротив, поджав здоровую ногу под больную, и сосредоточенно закручивающему треснувшую крышку от флакона с морфином.       — Билл.       — Для всех люде-е-ей…       — Да чтоб тебя, Билл, заткнись уже, — стонет Майлз, и Джеймс с шотландцем, переглянувшись, хихикают в кулачки и, оставив брюзжащего блондина в покое, переключают внимание на раздражённо роющегося на пепелище Дейви.       — Я даже не хочу знать, кто из вас, ебланов, их взял, — поворачивается к друзьям Нортон и демонстрирует им свою находку — подавившийся крошевом картофельных ломтиков Клэвелл заходится кашлем, а МакКензи разражается хохотом, не донеся до рта печенье — упаковку презервативов. — Мне интересно, нахуя.       — Четыре парня вполне себе нормальной ориентации сожгли к ебеням почти всё своё барахло посреди Никогдандии пембрукширского разлива, а гондонам — хоть бы хны! — восклицает Гриффит, аккуратно ставя так и не пожелавшую закрутиться нормально бутылочку рядом с кружкой.       — Ну… если включить фантазию, то в принципе его можно надуть, завернуть в шарф, как в наволочку, и спать на сверхпрочной подушке, — продышавшись, предлагает Майлз и сплёвывает прогорклый кусочек.       — А вообще их можно надевать на микрофон и записывать как дельфины поют… кстати они специально бесят рыбу-фугу, чтобы она плеснула ядом, от которого дельфинов таращит, — с видом знатока вещает севший по-турецки Билл и прыскает от саркастично-задумчивой реплики Майло:       — А вагина дельфина пахнет рыбой или человеком?       — Спасибо за лайфак, что бы мы, блядь, без него делали, — отшвырнув презервативы, Дейви вновь склоняется над обгорелым остовом в надежде найти хоть что-то полезное. — Чёрт, не стоило вчера готовить всю фасоль…       — Да у нас еды до хера и больше! — восклицает Билл и, разведя руки — в одной — печенье, в другой — чашка — тыкает пальцем в сторону рюкзака Клэвелла, в котором находился стратегический запас в виде мясных консервов, быстрорастворимой лапши и прочих сухпайков.       — Да я не про вас, — Дейв отмахивается от Чуи, как от назойливой мухи, и кивает на останки своей сгоревшей дотла поклажи, в которой находились продукты, взятые специально для Джеймса — в том числе сипинговые смеси — и Майло с мученическим стоном откидывает голову назад:       — Боже, прекращай.       — Что прекращай? Что, блядь, прекращай?! — вскидывается Нортон, бросаясь к Клэвеллу, как разъярённый дракон. — Прекратить разруливать каждый проёб, чтобы удостовериться, что он, блядь, нормально доберётся до этого ёбаного залива и вернётся обратно?       — Так, Дейв, давай-ка сбавляй обороты, — Билл примирительно поднимает ладони и встаёт, чтобы успокоить друга, но тот отшатывается от него, как от прокажённого:       —  Вы оба вообще в курсе, какая на мне ответственность лежит? — рявкает Дэвид и, сжав кулаки, опять возвращается к прежнему занятию. — М? То-то же! Так что идите в жопу смело и бодро.       — Будто кто-то тебя заставил это делать.       — Нет, Майлз, — ворчит Нортон, даже не оборачиваясь к блондину, — это был мой выбор, и всё, что от вас, двух идиотов, требуется — если не помогать, то хотя бы не мешать.       — Благодарностям в твой адрес нет ни конца ни края, шерпа Дейви, — произносит Джим, запивая горечь лекарства чаем, пахнущим смородиновым листом. — Если это был твой выбор, то чего тебе ещё надо? «Спасибо» в кубе? «Спасибо», ёпт, все буквы большие? Или бабла, лицемерный ты волонтёр?       — Что же, это крайне мило, — ворчит Нортон, пролистывая — и этот человек что-то вякал про лишние вещи? Решил перемежать расслабление с книгой и напряг с другом? — обгоревшую книжку в мягкой обложке, — спасибо, блядь, большое.       — Так, Дейв, — Клэвелл приподнимается и серьёзно смотрит на друга, — чёт не убедительно.       — Майлз, заткнись, пожалуйста, — фыркает Гриффит и, приподнявшись на локте, спрашивает Нортона прямо в лоб, — Дейви, я никак не возьму в толк — почему ты так фанатично хочешь быть нужным?       Клэвелл откидывает голову назад с пискляво-наигранном стоном, а растерявшийся во взаимоотношениях троицы Билл мрачно хмыкает, не решаясь встревать в разбор полётов.       — Я, конечно, рад, что ты видишь всё в таком свете, очень свежая идея, — напрягшийся Дейв нервно облизывает губы, — вот только это не так.       — Я правда тебе благодарен, но… — злость на собственную неуверенность, на всю эту чёртову ситуацию находит, наконец, конкретный объект и повод, чтобы излиться на него потоком язвительной желчи, — но что ты будешь делать, когда меня не станет? Ума не приложу.       — Да кто его знает, Джим? — пряча глаза, Нортон присаживается рядом. — Скорее всего…       — Да что ты мне лапшу на уши вешаешь? Ты ведь только и делал, что ныл о том, как на работе хуёво, — на этих словах Гриффита Майлз теряет всё напускное безразличие и садится, заинтересованно глядя на разгорающийся спор. — Как тебя долбят в сракотан почём зря, а потом, когда тебя пнули под зад, мой рак прекрасно зашёл в качестве ширмы.       — Я самолично оплачу вам визит к психиатру, девочки, — отшвырнув пакетик с чипсами, не выдерживает блондин. — А теперь, может быть, не будем пускать всё по пизде и просто потравим байки и поржём, как и задумывалось?       — Речь не о том, чтобы проебать всё и вся, — парирует Джим, даже не удосужившись ответить что-нибудь Майло, лишь махнув на него рукой — вот уж пристал, как банный лист, — а о том, чтобы… эм… чтобы найти…       — Если ты скажешь «смысл жизни» то я повешусь прямо здесь и сейчас, несмотря на то, что вешаться тут не на чем, — насмешливо кривится Майлз.       — Да заткнись ты! Это…       — Тупо? Скучно? — перебивает Клэвелл и тут же со смачным шлепком огребает от Билла бутылкой по затылку.       — Вот скажи, чего хочешь именно ты? Что такое особенное ты ищешь? — проигнорировав издёвку блондина, Гриффит продолжает наседать на Дейви.       Нортон отворачивается и беспокойно щёлкает суставами пальцев, явно не зная ответ на столь болезненный, каверзный и — что греха таить — задевающий за живое вопрос.       — Джим, отцепись от него уже, всё у него пучком, — встаёт на защиту друга Билл, потирая под глазом синяк, которым его наградили в таверне, — не надо так его мразить.       — Не надо было меня бутылкой бить, — не остаётся в долгу Майлз в очередной попытке обратить на себя внимание.       — Да блядь, пойми, овощ тепличный, жизнь — не зебра, а шахматная доска, — оставив МакКензи и Клэвелла без своего внимания, Джим смотрит в упор на нервно кусающего ноготь Дейви, — и всё зависит от твоего хода, терпила одноклеточный! Дело не в том, какие карты тебе дала жизнь, а в уверенной руке при любом раскладе.       Помертвевший лицом Нортон отворачивается, понурив голову, и Джеймс переводит взгляд с одного друга на другого, тихо радуясь, что никто из них не видит, как внезапный приступ на долю секунды скручивает его тело в конвульсии.       — Ну ты задвинул! — в голосе Майло очевидно звучат искренне уважительные нотки. — Я думал, метафора про чай была крутой, но эта — просто гениальна.       — Слушай, поугорать и подурить — пиздец как просто, но не для меня, — переключается на блондина Гриффит.       — Схуяли? — прищуривается тот с нехорошим оскалом.       — А потому, что я завидую злюсь! — выпаливает Джим и на секунду запинается. — На всех вас!       — А вот не надо! — неожиданно агрессивно восклицает Майлз.       — Ты кто такой вообще, чтобы говорить мне, что я должен чувствовать? — Джим вновь пристально смотрит на ребят и чувствует себя как-то нелепо, будто он разговаривает со стеной: Билл мрачно смотрит себе под ноги, Дейви бездумно листает полусожжённую книжку, а Клэвелл и вовсе изучает ногти, с отсутствующим видом вычищая грязь сухим стебельком сорной травы.       — Я не хочу умирать! — оперевшись на руку, Гриффит кусает кулак и смотрит вверх, чувствуя, как лицо начинает ломаться в преддверии рыданий. — Мне нужно больше времени! Больше времени, понимаете?       Вновь оглядев вынужденных слушателей, Джейми чувствует, как начинает закипать по новой, и ругает и себя, и отпустивших его родителей, и друзей, подписавшихся на эту авантюру из жалости и желания сделать этот красивый жест, чтобы почувствовать себя щедрыми и милосердными за его счёт.       — Я ещё не нажился, не надышался, а ваши бессмысленные жизни тридцатилетних амёб-потребителей даже не думают кончаться!       Поняв, что никто не собирается ему отвечать, Джим, утерев всё же проступившие слёзы, продолжает свою жестокую исповедь в надежде получить от ребят если не понимание, то хотя бы сочувствие — разумеется, если только они его слушают:       — У меня, как и у вас, были амбиции, желания, планы… Как мне с этим умирать? Я столько всего хотел сделать! Я собирался стать особенным! Я знаю, что это звучит пафосно, но…       — Да так и есть, — встревает Майлз, проводя языком по внутренней стороне щёк и скептически подняв бровь.       — А от тебя, сволочь, — злость — это состояние, при котором язык работает быстрее мозга, — вообще тошнит.       Резко подорвавшись, Клэвелл смотрит в упор на разошедшегося Джеймса, в то время как чёрный, словно туча Билл мрачно теребит щетину, не встревая в перепалку, а подобравшийся Дейви, стиснув зубы, мрачно наблюдает за ссорой.       — В таком случае можешь захлебнуться собственной блевотиной, Джим, потому что я люблю свою жизнь, извиняй. А то, что ты скоро умрёшь, вовсе не даёт тебе никакого права вести себя как эгоистичный маньяк, — на этих словах блондина Нортон с судорожным вздохом странно дёргается. — Что ты вообще о себе возомнил?       — А что, ты думаешь, я бы ничего не достиг как писа…       — Я думаю, что ты — опущенный неудачник по жизни, тебя, блядь, даже в школе никто башкой в унитаз не макал, потому что ты нахуй никому не нужен! — вспыхивает Майлз. — Когда моему отцу было как тебе, он уже три книги опубликовал! Да, ты, в принципе, умеешь писать, вот только за стол ты сел только когда рак на горе свистнул! Что, что, блядь, такого ты хотел сделать, вот скажи мне конкретно?       — Не знаю, — с трудом отвечает Джейми, потупив взор — поставив его на место, блондин, возможно, сам того не зная, нашёл болевую точку, забив ей последний гвоздь в его гроб.       — Вот и заткнись тогда, пафосная ты мразь! — рявкает Майло и, явно чувствуя себя неловко из-за того, что потерял самообладание и накричал на тяжело больного друга, переключается на буравящего его взглядом Дейви, выглядящего так, будто ещё чуть-чуть — и он пустит в ход кулаки: — А ты чё вылупился? Вломить мне хочешь, любитель анилингуса?       Вместо ответа Нортон корчит одновременно возмущённую и снисходительную рожу, будто имеет дело с умалишённым или пьянчужкой, рвущемуся в заведомо неравный бой, что ещё больше заводит Клэвелла.       — Ох, блядь, да пошёл ты…       — Слышь, мы не твои подчинённые, чтобы скакать вокруг тебя на задних лапках, так что если ты продолжишь выёбываться, то ты просто пойдёшь в далёкое и пешее ко всем чертям с матерями отсюда.       Водя пальцем по краешку кружки, Гриффит даже не предпринимает попытки влезть в срач и что-то сказать после высказывания Майло, точнее, поселившихся из-за него мыслей, зажужжавших в голове роем рассерженных пчёл.       — О да, да, Дейв, вы не мои, вы его прихвостни! Можете сколько угодно лизать ему очко, по ходу, только у меня есть яйца, чтобы говорить ему правду!       — Да знаю я! Но зачем ты… — не сдерживается Нортон и хватает отвернувшегося Клэвелла за плечо, — в глаза мне смотри! Зачем ты так жестоко, блин, Майлз, это просто жестоко, добиться желаемого можно и без того, чтобы резать по живому!       — Охренеть и не встать, — кивает Майлз, садясь на колени и стараясь обратить всё в шутку. — Довольно, Гамлет, завали: ты мне глаза направил прямо в душу, и в ней я вижу столько чёрных пятен, что их не вывести ничем! Что мне, блядь, тоже надо заболеть чем-нибудь смертельным, чтобы искупить грех гордыни за то, что я так охуенно живу? Так награди меня СПИДом!       Дейви закатывает глаза и просто ложится рядом с Джимом, насупленно изучая жалкие останки тента, и компания погружается в тягостное молчание, которое Клэвелл старается нарушить, продолжая гнуть свою линию:       — Билл, наша принцесска слишком крута для моей задницы, может, ты меня заразишь бешенством? Я как раз не привит! Или ты, Окорок, плюнь на меня — вдруг рак всё-таки передаётся воздушно-капельным путём! Эй, да чё вы такие серьёзные? Это же просто шутка! — осознав бесплодность собственных попыток неудачно похохмить, Майлз растерянно обводит друзей взглядом и, разозлившись, вскакивает на ноги. — Да мать вашу! Мы не разбором полётов должны заниматься и друг друга хуесосить, а всякие смехуёчки вспоминать и…       — Я твою книжку читал, — обрывает его Джеймс, и блондин замирает как вкопанный и беспомощно смотрит на него, не веря своим ушам, равно как и Дейви и Билл, разинувший рот от удивления.       — Да, я её читал, — повторяет Гриффит, глядя снизу вверх на Майло и, хотя тот так съёживается в ставшей какой-то опасной тишине, кажется, будто всё наоборот. — Он закончил её ещё в седьмом году.       Не говоря ни слова, Клэвелл в сердцах пинает пустую банку из-под пива и уходит за поросший травой валун по направлению к каменистому берегу.       Джеймс переворачивается на бок, чтобы подняться, и смотрит на Дейви, но тот демонстративно игнорирует невербальную просьбу друга и тоже покидает поле битвы, исступлённо сорвав шапку и пряча лицо под шарфом, так что Гриффиту приходится вставать самому — движения хоть и не резкие, но в момент, когда опереться не на что и приходится переносить вес на обе ноги, боль простреливает всё тело, и он, шатаясь, идёт к пепелищу за клюкой и ковыляет к пляжу вслед за блондином, старательно огибая кочки и торчащие во все стороны камни, пока не находит сгорбленную фигуру сидящего прямо на скале Майлза, смолящего одну сигарету за другой.       Едва заслышав знакомую хромую поступь товарища, Клэвелл болезненно сжимается и смеряет друга испепеляющим взглядом, пока тот, скривившись от очередного спазма, прислоняется к тёплому камню.       — Когда ты прочитал её? — с ходу спрашивает Майлз, глядя на шумящее в паре сотен ярдов от пади море.       — Два года назад, — пожав плечами, отвечает Джим, оглаживая пальцами гладкую рукоять трости. — Я знал, что ты пишешь что-то, и на рождественской вписке, когда вы надрались в ссанину, я тоже лёг спать, но там был твой ноут… Ну и я… В общем, покопался в нём и нашёл её. Законченную. Четыреста страниц плюс три варианта финала… И знаешь… окей, между нами всегда было соперничество в этом плане… Но блядь, ёб твою мать, я так завидовал, что стащил их и даже попытался переиначить один для своей повести…       — За такое стоило дать тебе по морде.       — Ты прав, но… Боже, как же я возненавидел тебя тогда… А потом я заболел. И понял, что не напишу даже вполовину так хорошо, как написал ты. Сдался. И хоть я и понимал, что ты никогда бы не простил… Так или иначе, я был просто раздавлен и смирился с тем, что если уж кто-то из нас двоих мог бы стать успешным писателем, то это был бы…       — Да похуй, что ты там думал или чувствовал, Джим, — швырнув окурок, рявкает Клэвелл, — эта книга значила для меня так много…       — Потому что…       — Да заткнись ты! Кто ты такой, чтобы говорить мне, что и почему она для меня значит? — возвращает колкость Клэвелл, — блядь, мы словно с белозадой умирающей Опрой идём — да ты бы сам себя на суку вздёрнуть захотел!       — Майлз… Я не то чтобы хочу ныть или жаловаться, или резать по больному, но с того дня, когда мне поставили четвёрку, я не мог выкинуть из головы дядю Гектора, понимая, что и сам стану… стану таким же. И уйду так же, если не хуже…       — БОЖЕ! Если у тебя было так тяжело на душе, почему ты просто не позвонил мне? Я бы приехал, мы бы всё обсудили…       — Что за пиздёж? Я сколько писал, звонил, а ты всё время был «абонент не абонент», — перебивает Гриффит, но Майлз, кажется, пропускает…        — Да кто вообще будет слушать смертельно больных, которым жить осталось всего ничего…       …это мимо ушей:       — Притворились бы, что ты не болен, шмальнули, как по старинке, посмотрели бы под пиво с рыбкой «Челюсти» твои сраные любимые, возможно, я бы даже тебе…       — Но я болен!       — В том-то и дело! И ты бы ушёл, не зная, что это всё просто убивает меня. Какой смысл говорить об этом, разговоры ничего не изменят — просто бессмысленное самокопание, которым в последнее время маются абсолютно все! — взметнувшись, исступлённо выкрикивает блондин. — Я не могу молчать об этом, потому что другого шанса увидеться с тобой может и не быть, но сказать всё, что думаю, тоже не могу…       — Не извиняйся, всё нормально, — подкурив, вздыхает Джеймс, чувствуя всё нарастающее ноющее ощущение то ли боли в лёгких и сердце, то ли стыда, то ли и того, и другого одновременно.       — Я не прошу у тебя прощения, самонадеянный ты индюк! И никто не просит! Я могу сказать тебе это прямо сейчас и прямо в твою рожу, Опра ты беложопая, а через пять минут вернусь и не смогу произнести ни слова, вот в чём дело! У каждого есть… Точнее, должен быть человек, хотя бы один во всём этом блядском мире, которому можно сказать всё…       — Вот и я о том же. Ты ведь понимаешь, что я не хочу манкировать тем, что болею, лишь бы всё было по-моему.       — А чего хочешь? — ярко-синие глаза друга застывают в пристальном и внимательном взгляде, и Джеймс закусывает губу, пытаясь понять: а действительно, чего? Не особо помечтаешь — ну… вдруг тебе там что-нибудь в мозгу пережало и ты выздоравливаешь… всякое может быть — когда внутри тебя не осталось практически ничего, кроме боли — а так хотелось бы… Перед глазами мельтешат картинки, сменяя друг друга, как плохо смонтированный старый мультик — счастливый отец двух-трёх ребятишек с красавицей-женой, успешный писатель или, наоборот, ненавистная работа, выносящая мозги супруга и мотающие нервы спиногрызы, а вот он лежит на песке залива, упокоив голову на бедре детектива — нужен близкий человек — чтобы пошептаться ночью и вместе понервничать, стоя в одних трусах у раскрытой форточки — заботливо обернувшего его в плед, и они вдвоём смотрят, как звёзды одна за другой гаснут, предваряя рассвет: идеальное сочетание, идеальное место, идеальное чувство, или нет, нет, просто он не умирает — вот так просто берёт и не умирает, раз — и здоров, безо всех этих мыслей о том, что всё, пиздец, последний месяц, последняя неделя, и все эти образы можно выразить одним словом, которое Гриффит и выдыхает и от которого Майлз ещё сильнее скрючивается:       — Чуда.       О, мысль дикая, о, жалкое мечтанье! Достичь её трудней, чем двадцать получить златых корон! Любовь, что обещалась мне в утробе, судьбу своею взяткой подкупила…       Клэвелл задумчиво смотрит на тлеющий окурок, явно не зная, что можно ответить на такое и стоит ли вообще что-то отвечать, и Джеймс предпринимает попытку отвлечь друга:       — Твоя книга…       — Да иди ты.        — …просто охуительная, — сглотнув, таки договаривает Гриффит и подавляет смешок, когда друг благодарит его с непередаваемой интонацией.       — Уж получше, чем та подборка пидорских скетчей про кучеряшку и психа. Спасибо.       — Да на здоровье.       — Просто мой отец… — приложив руку ко рту, Майлз смотрит на небо, постепенно застилающееся серыми облаками, — и ожидания… Да, я её написал, но понял, что это не моё. Я понял, что могу, но не хочу…       — Да, — согласно кивает Гриффит, прикусив язык, чтобы не сболтнуть пришедшую на ум фразу, мол, «что же, я передам это дяде Гектору, когда встречу его там».       — … И что я ничего никому не должен — ни ему, ни тебе, ни вашим нереализованным желаниям. Это, блядь, моя жизнь, и я буду делать с ней то, что захочу! — выкрикивает блондин и, поколебавшись, добавляет: — Прости.       — Обожаю твоё супергеройское умение противоречить самому себе, — вздыхает Джеймс, — то ты, блядь, не извиняешься, то извиняешься… Далеко пойдёшь, ебаная вошь.       — Что же, тогда мне нечего бояться и можно со спокойной…       — Да.       — Так, если ты даже не собираешься слушать… — блондин стыдливо вытирает подступившие слёзы и, выдохнув, присоединяется к хрипло рассмеявшемуся Джеймсу.        — Что же, я рад, что мы об этом поговорили, Майлз. Надеюсь…       Услышав подрагивающий голос Билла, Гриффит сбивается с мысли и вскидывает голову:       — Не принимай близко к сердцу, думаю, Джимбо просто устал, как мне кажется — тебе-то видней, конечно, ты ж сутками от него не отлипал — меня вон вообще с каким-то Робертом перепутал.       — Да знаю. Он вообще то сам с собой разговаривает, то яйцо в лампу вкручивает… Да ёб твою мать, чего в ухо-то сразу? — восклицает Нортон после неожиданного и вроде бы ничем не обоснованного шлепка. — Псих, блядь, больно же! 10 сентября, Пембрукшир, Мовингвордское плато.       — Билл, блядь, ты специально что ли нас по горам таскаешь, альпинист ты латентный?        — Лучше гор могут быть только горцы!       — Неужели было так сложно нормальный маршрут выбирать? — сыплет проклятиями Майлз, швыряя свой рюкзак в пустую коляску: очередное препятствие на их пути в виде холма идёт вверх слишком круто, чтобы Джеймс сидёл в ней — а это значит, что ему и МакКензи в который раз придётся тягать ярко-жёлтое чудо техники.       Опираясь на бережно страхующего его Нортона, Гриффит неуклюже поднимается, сдавленно рыча каждый раз, когда палка соскальзывает с осыпающегося грунта и возникает необходимость встать на больную ногу, в то время как Клэвелл пятится наверх, периодически оглашая своё мнение, на чём он вертел это путешествие и куда запихнёт дерево Биллу, толкающему карт вверх, напоминая Сизифа, и падает, когда Чуи в очередной раз не рассчитывает силы.       — Я так больше не могу! — восклицает блондин, плюхаясь на пожухлую траву и растирая ушибленное колено. — Вы заебали меня таранить этой телегой!       — Сорян, эка незад…       — Да, Майлз, мы все только и думаем как тебя убить и прикарманить все твои несметные богатства, от счёта в банке до отвратительнейшего характера, — язвит Дейви и подходит к спуску, чтобы помочь шотландцу затащить на вершину холма карт, бряцающий газовыми баллонами и чайником, напоминающих перезвон бутылок или део-спреев, которые Гриффит выкладывал на полки в бытность помощником товароведа.       — Так, ребят, погодите, — взволнованно говорит Нортон и, машинально пнув колесной блокиратор карта, обеспокоенно поглядывает на с трудом восстанавливающего дыхание Гриффита, согнувшегося пополам, уперев руки в бёдра, — давайте задержимся на пару секунд.       Проигнорировав свирепый и одновременно смирившийся взгляд друга, Нортон закатывает ему рукав и, резко оторвав фентаниловый пластырь, заменяет его на новый под страдальческие вздохи Клэвелла, удерживающего карт чисто по инерции. — Тебе кислородная подушка нужна?       Неожиданно — вот же лживая паскуда — из куртки Майлза, повешенной на заднюю раму коляски, как на крючок, раздаётся весёлая трель, ни разу не похожая на рингтон телефона Нортона.       — Какого хуя? — гнев мгновенно вскипает в Джеймсе и он резко оборачивается и, наплевав на раздирающий всполох боли, выхватывает мобильный из кожанки Клэвелла  — входящий звонок +44 75444680989…       …Вышел. Нахуй. Из. Машины…       …принять вызов отклонить вызов, — ты обещал, пиздобол!       — Джим, дай телефон, пожалуйста, — на удивление спокойно просит Майлз, — это как пить дать с работы…       — Чёрта с два! — отводя руки на случай, если блондин предпримет попытку вырвать трубку, выкрикивает Джеймс, трясясь от обиды и злобы. — Ты обещал!       — Вы в душе не ебёте, насколько важен этот звонок! — Блондин хватается за голову, то ли стараясь сохранять самообладание, то ли преодолевая желание начистить больному товарищу морду и вернуть искомое.       — Что, блядь, неужели он важнее, чем поездка? — вертя в руках уже почти лысую — что-то рановато для начала сентября — лиственницу, встревает Билл.       — Ну, а что, у Дейви же есть телефон, мне почему нельзя?       — Потому что был уговор — только один телефон, и то лишь для того, чтобы родаков Джима инфаркт не хватил и на всяческий экстренный случай! — распаляясь всё больше, пытается втолковать не менее буйствующему блондину Нортон, медленно отдаляясь от него.       — Будто у меня или Билла экстренных случаев быть не может! — не унимается Майлз, в то время как МакКензи-таки ставит дерево, сбрасывает с плеч рюкзак и подходит к друзьям, чувствуя, что ещё чуть-чуть — и начнётся мордобой.       — Да чё ты мне лечишь, не в телефоне дело, ты просто не хочешь здесь быть, — Дейви забирает гаджет у Джеймса и, сбросив вызов, демонстративно суёт его во внутренний карман своей куртки.       — ДАЙ СЮДА! — не выдерживает Клэвелл и, отпустив карт, идёт прямиком на Нортона, на ходу закатывая рукава будучи в полной боевой готовности вернуть устройство любой ценой, даже если придётся пустить в ход кулаки.       Глядя на разгорающийся конфликт между, казалось бы, лучшими друзьями с детства, Джеймс окончательно понимает, насколько вынужденное взаимодействие и оторванность от привычной жизни — вырваться из домашнего уюта со всеми благами цивилизации, сопутствующими кемпингу ограничениями в еде и быту, так ещё и сама Одиссея затягивается и накладывается на тот факт, что и без того имеющая свои непростые моменты авантюра усложняется тем, что «путешествуют они не просто с тяжело больным человеком, а с умирающим другом», как говорил Шерлок — травмирует и истощает нервную систему: раз — и между не разлей-вода людьми пробегают не предвещающие ничего хорошего искры, от чего в воздухе начинает чувствоваться едва слышная нота ненависти; отвернувшись — всё-таки смотреть на такое небезынтересно, но приятного мало — Гриффит чувствует, как земля уходит из-под ног: карт — гравитация, бессердечная ж ты сука — стремительно несётся к обрыву — за криками старающихся переорать друг друга ребят скрип колёс и позвякивание нехитрой утвари, разумеется, услышать было невозможно, и Джим, поняв, что не сможет догнать его, как бы ни пытался, вопит изо всех сил:       — Парни, ха… Парни, коляска!!!       Мгновенно плюнув на разногласия, ребята стремглав бросаются за набирающим обороты картом — как и несколько дней назад, когда они спускались к причалу — первым срывается Дейви, за ним — Майлз и Маккензи, но шотландец грохается наземь, споткнувшись о лиственницу; Гриффит даже не успевает понять толком, что к чему — всё его внимание сосредоточено только на коляске, неизбежно пропадающей за обрывом — и выхватывает лишь то, как Клэвелл в последний момент успевает поймать чудом не сиганувшего следом Нортона.       — Ты что, блядь, делаешь?! — орёт Дейви, брызжа слюной и замахиваясь на Майлза.       — Да ты чуть вместе с ним не пизданулся! — увернувшись от удара, восклицает он, отступив на пару шагов, освобождая путь Гриффиту.       — Я бы поймал его, придурок!       — Он жизнь тебе спас, — отрывисто произносит Джим, хромая к обрыву и физически ощущая ледяной ужас, распространяющийся по венам, как антагонист глюконата натрия — он заранее знает, что увидит, но всё равно надеется, что всё не так плохо, как ему кажется, утёс не настолько высок, острых камней у его подножия нет, а папа поработал на совесть.       — Видишь, он любит меня больше, гомик-нытик, — язвит блондин, и эта невинная в общем-то шутка переполняет чашу терпения и без того взбешённого Нортона.       Не говоря ни слова, побелевший от ярости Дейви вынимает телефон Клэвелла и с победным смешком швыряет его в море.       — Почему всё, что для меня важно, обязательно должно утонуть? — расстроено тянет Майлз, печально глядя на бликующие волны, и бросается на рявкнувшего Нортона «щас блядь следом отправишься, пиздюк самовлюблённый», как разъярённый тигр — Чуи снова встаёт между ними, как судья на боях без правил:       — Так, ребят, давайте поспокойней, ок? Это просто небольшой проёб, но последний — всё, демо-версия кончилась. Ты, Дейв, зря так с телефоном, плохо, плохо! — по интонации кажется, будто бы шотландец ругается на нагадившего на пол пса, а не на человека, — а ты… Я думаю, твои планктошки в курсе, что ты ебанул дика…       — Да не всё так просто! — Майлз запускает руки в волосы и запрокидывает голову, пряча лицо. — Вы даже не представляете, насколько… Банк отказал в кредите, а у меня и так вся контора только на меня и может положиться. Я — лох! — крысится он, глядя на Дейви. — Надеюсь, ты просто опиздохуительно рад!       Доковыляв до обрыва, Джейми понимает, что просто склонившись ни черта он не увидит и, уложившись на живот, свешивается со скалы.       Увидев жалкие железные ошмётки — отвалилась задняя рама и одно колесо — транспортного средства и дрейфующие в воде пожитки, Джим начинает паниковать — а что, если они решат вернуться обратно? Боже, да его и котёнок уделает, что говорить о трёх здоровых мужиках? Воображение тут же услужливо рисует в голове картину яркими, режущими глаза масляными красками: он хромает дальше к югу, но падает и пытается ползти — сама сила воли во плоти в противовес жалкой тени человека, что от него осталась — но Билл на пару с Майлзом этому с лёгкостью препятствуют и, пока Гриффит визжит и вырывается, Дейви, как и предсказывал Шерлок, вкалывает ему ударную дозу снотворного или транквилизатора — подлый, подлый поступок — будто твой план — не подлый, Джейми. — почти настолько же подлый, как и его план), мгновенно отправляя друга в глубокий сон, и просыпается Джеймс в карете экстренной медицинской помощи, и никакого тебе Барафандл-бэй: лишь смерть в хосписе среди стариков или в собственной кровати на руках почерневшей от горя мамы… Нет…       — Тогда на хуя ты подарил Джиму это блядскй чек? Считал, что он до двенадцатого не доживёт и наёбку не увидит? — не выдерживает Дейви и отпихивает шотландца, явно намереваясь нарисовать Майлзу «улыбку Глазго» подручными средствами за все оскорбления, что блондин нанёс и ему, и Гриффиту.       …Он не может этого допустить…       Оглянувшись — от неудобной позы заходится сердце и становится тяжело дышать, Джеймс смотрит на разгорающуюся ссору:       — Ребят!       — Чтоб ты сдох, сволочь, на хуя ты вообще с нами пошёл!       …Только не так…       — Ребят!       …Господи, лучше бы он был в этом карте и разбился вместе с ним.       — У нас проблема!       …Он слишком долго шёл к этому, слишком многим пожертвовал… Он обязан дойти, пусть он даже не утонет — море решит всё само, когда он прикоснётся к нему…       Притихнув, все трое подходят и ложатся по левую сторону от Гриффита, мрачно созерцая мерно качающиеся на волнах обломки карта и вещи; Майлз издаёт непонятный звук — то ли всхлип, то ли вздох — и, перевернувшись на спину, смотрит на небо, бездумно переплетя пальцы и фыркает, когда Билл произносит, не отрываясь от тонущей коляски:       — Вот щас твой нож был бы как никогда кстати… А то мотанули бы верёвкой с каким-нибудь крючком, как в прошлый раз, и подцепили хотя бы…       — Но его у нас нет. Ну… возвращаемся обратно, — подытоживает Дейви, в который раз изучая друга взволнованным взглядом.       — Нет. Мы ещё не дошли, — стиснув зубы и прикидывая, какими доводами достучаться до друзей в случае, если они всё же встанут на сторону Нортона, отрезает Джеймс.       — Джим, ты и так не особо ходил, а без карта…       — Я сказал нет!       — Так, всё, Джим, ты заигрался. Так больше нельзя, — непривычно ледяной и твёрдый голос Дейви звучит просто безапелляционно, — я звоню в службу спасения. Пусть присылают вертолёт.       Гриффит позволяет себе облегчённо выдохнуть, успешно замаскировав это под приступ боли, зная, что никакого телефона у Нортона нет, и скорбно стискивает зубы, услышав Билла:       — Ну, как любезно показал мистер Крыса, тут связь ловит, чего до залива тянуть? Где нофелет там твой?       — А, там, — небрежно мотает головой в сторону несессера Дэвид, — ща при…       — Боюсь, что ни хера, шерпа Дейви, — закусив губу от странного смешения сожаления и предчувствия храбрости, произносит Джим. — Он в моей… Видишь — вон она, плывёт.       Повисшую в звенящем тишину не нарушает ничто, кроме шума волн, крика чаек и печально-сердитого стона Нортона:       — Твою ж мать…       — В этом есть поразительная симметри…       — Завали ебало, Билл, — обрывает его Дейви, что, в принципе, шотландца не останавливает, как и всегда:       — Ну… — Чуи озадаченно скребёт густую бороду, — мож тогда разобъём лагерь и потусим тут, пока кто-то из нас не приведёт помощь?       — Нет, — уверенно повторяет Джим, прикидывая, где именно они сейчас находятся и за каким из утёсов скрыт от глаз Б-бэй  — собраться духом, заразить их решимостью — кто, если не я? — мы почти пришли.       — А карта где? — Нортон даже не реагирует на слова друга. — Почешем в Стэк напрямик, избегая крюков, сделанных только ради того, чтобы посетить меморабилии.       — В карте, Дейв, — равнодушно закатывает глаза и морщит лоб Майлз, глядя, как Гриффит елозит на земле, подтягивая здоровую ногу, чтобы встать:       — На хую я вашу карту вертел — что я, по звёздам путь не найду? Я дойду. Я могу.       — Их же сейчас нет, ты чего, совсем с катушек съехал?       — Свои зажгу! — рявкает Джим и, отпихнув уже подорвавшегося на помощь Дейви, заставляет своё непослушное и слабое, всколыхнувшееся цунами боли тело — встань, возьми постель свою и ходи — направиться вперёд, без трости, ощущая себя делающей первые шаги русалочкой. — Я должен там побывать, увидеть его хотя бы на час — следующего раза попросту не будет! Так что если не хотите со мной — идите на хуй, я сам дойду! Я ещё живой!       Западая на больную ногу и не сдерживая стоны, когда даже невесомое касание подошвы о сухую землю так сосредотачивается в бедре, что кажется — ещё немного и оно лопнет, Джеймс медленно — моё упрямство сильнее смерти — но верно входит в ритм, где-то на задворках сознания удивляясь собственной целеустремленности и силе…       — Думаю, чем мы ближе к заливу будем, тем проще нас будет найти, — задумчиво произносит Билл, — а я могу прошвырнуться до Гованского канала и вызвать службу спасения с причала… Часов за шесть добегу.       — Ну и когда ты в последний раз бегал шесть часов кряду?       … столь контрастирующей с той тенью человека, оставшейся от него, когда он вернулся из хосписа. Море звало — неумолимо, безапелляционно, и даже маняще, и Гриффит следовал этому зову и в кои-то веки на душе у него было почти спокойно: опасения насчёт друзей оказались напрасными, а в одиночку до залива ему тащиться часов восемь  — не так уж и много, хватило бы морфина — а камера Билла, запечатлевшая Джеймса радующимся жизни и его же плеер с посланием для девочек надёжно покоятся в рюке друга.       — Плюс ко всему, нам лучше держаться вместе, зуб даю, что нам придётся его нести… Что скажешь, Майлз?       — Скажу, что из-за вас, ублюдков, на работу уже можно не торопиться, — фыркает Клэвелл. — К тому же…       — К тому же придётся оставить дерево здесь.       — Нет, Алиска — член команды! Ну так что, мне сказать ему или пусть дальше прёт? — мягко и нежно обняв лиственницу, словно хрупкую девушку, спрашивает Билл.       — Дегенерат, — в унисон вздыхают и Нортон, и Клэвелл.       — Джим, ДЖИМ! ОСТАНОВИСЬ! Тебе нельзя! — приложив ладони ко рту на подобие рупора, голосит Чуи, и Джеймс оборачивается, тяжело дыша:       — Чего, блядь, нельзя?!       — Дебилом таким быть нельзя! К Барафандл — на юг, а ты на север попёр, полярный медведь ты ебаный!       — Да чтоб тебя… — озлобленно сплёвывает Джим и под общий смех — и под свой в том же числе, несмотря на боль — ведь реально дебил — возвращается к друзьям.       10 сентября, Пембрукшир, Мовингвордское плато.       — Может, из дерева хоть палку сделаем, а то чо он мучается? — предлагает Майлз, и в кои-то веки его саркастическая ремарка находит отклик: слабость и усталость берут своё, и Джим, споткнувшись обо что-то, грохается наземь, не приложившись больной ногой только благодаря тому, что МакКензи успевает поймать его за куртку, не дав рухнуть с высоты своего роста.       — Эй, Окорок, ну чего ты?       — Да так, — с напускным равнодушием парирует Гриффит, безропотно принимая поддержку друга, помогающего ему вернуть равновесие, — резко на закат посмотреть захотелось.       Чуть покачиваясь в объятиях друга, чтобы убаюкать боль, Джейми облокачивается на шотландца и, отпивая морфин маленькими, но частыми глоточками, взирает на ярко-оранжевое небо на горизонте: там, за Гриффитовой падью — он узнал её по характерному выступу на утёсе, за которым находятся обломки древней стены, с которой и начинается спуск к заливу — солнце последними лучами озаряет Барафандл-бэй.       — Ну что, допрыгался? А я говорил, — сварливо начинает свою извечную присказку Дейви, поравнявшись с Биллом, — а ты не слушал.       — А ты говорил, — подхватывает Джеймс, не отрывая глаз от последнего рубежа и прикидывая, когда же — и чем же — закончится это путешествие.       — Джим, — в голосе друга дрожат обеспокоенные и умоляющие нотки, — хватит геройствовать уже, никому от этого легче не станет, пожалуйста. Ну правда.       — Дейв, отстань от него, — миролюбиво произносит Чуи и, увидев, что Дейви сбрасывает с плеч тяжёлый тюк, останавливает его, выставив раскрытую ладонь, — всё в порядке, дотопаем — не велика беда начало. Ну, Окорок, давай…       Всучив неожиданно промолчавшему Майлзу свой рюкзак и перекинув руку Гриффита через своё плечо, Билл осторожно, вторя рваному хромому ритму, идёт вперёд, но с каждым шагом — может, и правда есть резон сделать из Алисы палку хотя бы для маломальской опоры — Джиму приходится всё больше наваливаться на друга, пока не становится ясно, что идти дальше он просто не сможет, даже если полностью повиснет на Чуи, как мешок с картошкой.       — Может, привал, ребят? — спрашивает Гриффит, чувствуя, как щёки начинают краснеть от неловкости. — Всё равно скоро стемнеет…       — Не, — прищурившись, подаёт голос Клэвелл, натужно пыхтя под весом билловой поклажи. — Тут ветрище — просто ад, костёр не разведёшь. Нужно хотя бы до низины добраться.       — Он прав, — вздыхает Дейви и, положив чехол с тентом, подходит к друзьям. — Ну что, Джим, тебе как удобней будет — на руках или на спине?       — Давай я его понесу, — положив лиственницу на землю, шотландец поворачивается спиной к Гриффиту и чуть приседает, чтобы ему было удобней забраться. — А то ты и так заёбся с палаткой, а я только с рюком и ходил, так что я покатаю этого трёхногого Джека.       — А как же Алиса? — поняв, к чему идёт дело, Джеймс покорно кивает: ползти на четвереньках, подволакивая онемевшую и одновременно так невыносимо саднящую ногу куда унизительней, чем продолжить путь, сидя на закорках, тем более, что сил идти уже нет — жаль только, что подарок так и не достигнет пункта назначения.       — Ну, либо тут на обратном пути посажу, либо сбегаю за ней, когда до залива доберёмся, — пряча печаль под беззаботностью, пожимает плечами Билл, — ну чо, айда, кроссовка, кататься?       Улыбнувшись — ох уж этот позитивный до неадекватности — ну чё как, Окорок, умираем? — Чуи — Гриффит взбирается на друга и, сдавленно охнув, когда шотландец подхватывает его под колени, тыкается носом в колючую, влажную от пота шею, которую он обхватывает, чтобы не свалиться в очередной раз — а то больно уж везёт на падения, когда он находится в непосредственной близости от МакКензи — и замечает краем глаза, что Дейви ничтоже сумняшеся подбирает саженец, о чем и шепчет Биллу на ухо, от чего тот, хохотнув, бодро шагает вперёд по береговой скале навстречу загорающимся на пока что светлом небе звёздам, напевая «demon days»**.       10 сентября, Пембрукшир, низина Мовингвордского плато.       — По ходу, пирушка в заливе накрылась женским половым органом, — вздыхает Билл, разводя суповой порошок в кипятке и добавляя в него сухари.       — И чё делать? — надменно спрашивает Нортон, прозрачно давая понять, кто виноват в возникновении проблемы с провизией и что он об этом думает; сурово поджав губы, он начинает наводить ревизию в уцелевшем рюкзаке, проверяя, что у них вообще осталось кроме аптечки, контейнера с едой и видеокамеры.       — А вот об этом знает уже мужской половой орган, — пожимает плечами Майлз и, пришпилив колышками углы палатки, присаживается на бревно — Джим двигается вбок, освобождая место, но Клэвелл садится по другую сторону, рядом с шотландцем.       — Окорок, тебе налить? — предлагает Билл, но Джим, почувствовав тошноту от одного только запаха незамысловатого варева, встаёт и направляется палатке, отрицательно качая головой, от чего Дейви, несмотря на раздражённость, грустно вздыхает, не решаясь заставлять друга поесть — не иначе как помнит все скандалы, связанные с подобными попытками, а закатывать очередную истерику после всего, что произошло за этот долгий и тяжёлый день — явно ни к чему хорошему не приведёт.       Изредка поглядывая на трапезничающих ребят, Джеймс бездумно листает заснятые с самого дня рождения фотографии и видео, но где-то на середине второго дня путешествия батарейка садится и, не желая рыться в чужих вещах в поисках новой, он просто отпивает морфин, зябко кутается в плед и, стащив сигарету Майло, мрачно закуривает.       Недовольное хмыканье не пойми когда успевшего подойти к ручейку, возле которого и был установлен тент Дейви, хмуро оттирающего маленькую кастрюльку, заставляет Гриффита обернуться, что не остаётся незамеченным фыркнувшим в скрывающий половину лица шарф Нортоном.       — Дейв?       — Чё? — непривычно грубая реакция и свирепый взгляд друга явно говорят, что он с лёгкостью перепиздячит Джима, сболтни он что-то не то.       — Я… эм…       — Ну?       — Что ты на самом деле думаешь о том, что я сказал тебе? Ну, если опустить тот разбросанный алфавит… — забыв нужную формулировку, Джейми сусолит морфин и с виноватым лицом смотрит на Дэвида.       — Что ты — неблагодарная свинья, Джим, — коротко отвечает Нортон, не отрываясь от своего занятия.       — Ну и сказал бы это при всех, — пожимает Джеймс плечами, поняв, что Дейви избегает ответа на тот вопрос, который он имел в виду.       — Ну так я же «терпила одноклеточный», мать твою, — отрывисто закатав рукав другу и протерев руки санайзером, Дэвид перетягивает жгутом тонкое предплечье и, чётко и уверенно введя иглу в твёрдую от бесконечных инъекций вену, прижимает спиртовой тампон к месту укола. — Заткнись и ложись спать. Бинт сам поменяешь.       Кивнув, Гриффит послушно заползает в палатку и, включив фонарик, глотает две таблетки и стягивает куртку и штаны, чтобы перевязаться самостоятельно, всё ещё чувствуя острые укусы сожаления за все гадости, которыми он полил лучшего друга просто из-за… да он и сам не знает, из-за чего. Руки слегка трясутся, когда Джим аккуратно снимает марлю — чуть подсохшая стерильная салфетка с мерзким чавканьем отделяется от раневой поверхности, поблёскивающей в неверном свете тускловатого диода, словно злая пародия на золотое руно — и, подсветив то место на коже, где ещё несколько недель назад — как же быстро разрастается язва — красовался Южный Крест из родинок, тяжело вздыхает, пока глаз не зацепляется об астеризм, до боли похожий на созвездие Геракла.       Дурацкий миф о Геркулесе и Адмете — богини судьбы, великие мойры, по просьбе Аполлона определили, что Адмет может избежать смерти, если в последний час его жизни кто-либо согласится добровольно сойти вместо него в мрачное царство Аида — так и крутится в голове, и Гриффит печально сглатывает подкативший к горлу ком: вот будь у него такой же шанс на самом деле, а не гипотетически, как во время беседы с лодочником, пожертвовал бы он чьей-то жизнью ради того, чтобы не обрывать собственное существование? Кому бы он в таком случае отдал свою участь? Родителям? Сестре? Друзьям? Да чёрта с два: решение не жить с искалеченным телом — скоротечно, но смерть — вечна, и она уж точно не дар, которым бы хотелось поделиться с теми, кто близок и дорог. И всё же…       Немного повертевшись в спальном мешке и наконец уложившись на бок, Гриффит закрывает глаза и прислушивается к тихой болтовне за тонкой стенкой палатки — «ну, у нас всё сразу и без прелюдий»... — «то есть технически ты ей дрочишь?» — и, приняв последнюю на сегодня дозу морфина, задумывается о том, на какие жертвы идут друзья — никто же не мешал им плюнуть на всё и вызвать спасателей уже там, на карьере, и закончить эту сомнительную аферу — провожая его в страну, откуда нет возврата, хотя сами и не знают об этом.       И не узнают.       Или…       Новая порция сомнений пускает заезженную пластинку мыслей и чувств на очередной изматывающий круг. Смерть — единственное, что у него осталось, и теперь нужно решить, имеет ли Джеймс право взваливать эту сакральную ношу на чужие плечи или должен сам донести свой груз до самого конца, не делясь им ни с кем, как и задумывалось изначально. Солгать, чтобы защитить. Наверное, стоит просто уйти тайком, пока ребята будут спать, незаметно, как в это утро, когда он отправился искать призрак из прошлого. Или его друзья всё-таки заслуживают того, чтобы знать?       Как будет правильней? Признаться, в надежде на то, что их дружба достаточно сильна, чтобы выполнить его последнюю просьбу, или всё-таки промолчать и впервые в жизни предать их доверие? Как бы он сам поступил, окажись на их месте?       Беззлобная перепалка ребят на улице — «блядь, Билл, нахуй ты ссышь в костёр? Мало того что вонять будет, так ещё и заживо иссушит!» — «не лезь в мою личную жизнь со своими суевериями» — отчего-то напоминает постепенно засыпающему Джейми трёп Шляпника и Мартовского Зайца, и через эту ассоциацию в затуманенном обезболивающим сознании всё их путешествие оборачивается безумным приключением в какой-то сумасшедшей Стране Зазеркальных Чудес, в которой он — заблудившийся ребёнок, который просто хочет если не вернуться домой, то хотя бы обрести почву под ногами, минуя череду странных событий и не менее странных персонажей, попавшихся на этом долгом и мучительном пути: Леща-Лакея в лице паромщика, Гусеницы-Лодочника, Грифона-Джонатана, не хватает разве что Чеширского кота…       —      Боже, Джеймс, что ты натворил? Зачем ты сжёг их палатку?       … или Льва и Единорога***.       Голос Шерлока звучит неожиданно и слишком близко, словно он находится прямо здесь, под боком, и Джим, встрепенувшись, резко открывает глаза и озирается — но нет, вместо двойника он видит замаячившее в проёме лицо Дейви, залезающего в тент, на долю секунды сменившего — да нет, это просто же игра теней — бурый цвет на красивые обои с викторианским чёрно-белым орнаментом.       — Так, слышь, Билли Миллиган, хватит уже с собой разговаривать, спи уже, — ворчит он, придирчиво проверяя содержимое аптечки — со своей заячьей губой, вечной озабоченностью и суетливостью он вполне сгодится на роль Белого Кролика. — Ты опять лишнего хватанул, да?       — Вовсе нет, я всего лишь… — обидевшись — он же принял ровно столько, сколько нужно — начинает оправдываться Гриффит но, вспомнив, как негативно реагирует Нортон на любое упоминание Шерлока — «Джеймс, это просто последствия таблеток, врач сказал, что это когнитивное нарушение, и твоя одержимость вымышленным человеком пугает меня куда больше, чем твои приступы и сумеречные состояния» — мрачно дёрнув головой, чтобы избавиться от наваждения с этими дурацкими обоями, просто отмахивается — всё равно этого твердолобого барана ни в чём не убедишь, если он что-то вбил себе в башку — и, отвернувшись, с головой накрывается одеялом.       В тот короткий промежуток между тем, как его висок касается подушки, а покрывало — затылка, Гриффит стремительно падает вниз, словно сквозь кротовую нору, как всегда бывает, когда человек погружается в сон, а мозг думает, что это — смерть и посылает импульс, чтобы разбудить тело — и перед его взором, хоть и нечётко, словно через мутное стекло, оказываются Холмс и Мориарти, сидящие друг напротив друга.       — Мне было скучно, — равнодушно тянет ирландец в ответ на предыдущую реплику собеседника, покачивая ногой в такт мерному металлическому бряцанию и вертя на пальце пистолет за спусковую скобу. — С чего эти обвинения, если ты сам позвонил его дружку после того, как сломал тормоз?       — Потому что я знал, что его там не было! — выпаливает старающийся сохранить самообладание Шерлок, от чего всё помещение на долю секунды сотрясается, а картинка становится намного ярче и отчётливей, напоминая приём четвёртой стены настолько, что Гриффиту кажется — вот ещё минута, и Холмс на пару с Мориарти заметят его и втянут в свой явно неприятный диалог, словно в том сне, когда он подарил двойнику встречу с ирландцем на день рождения, но нет — они продолжают общаться между собой, словно Джейми — невидимка. — А ты, не задумываясь о последствиях, взял и специально поджёг канат и повредил крепёж той петарды!       — Но согласись, это был неплохой всплеск адреналина для этих забавных ничтожеств…       — Он мог умереть!       — Люди только и делают, что умирают! — издевательски ухмыляется Мориарти, играя с оружием, то направляя его в сторону Холмса, то любовно гладя отполированное дуло. — Мелочные, глупые посредственности, такие же пресные, как и ты… Слишком плоские, чтобы дальше глотать эту скуку. У всего должен быть финал, медок, ты же не выносишь незаконченных мелодий. Так что смотри и терпи.       — В этой сказке уже есть злодей, Джеймс, и это — не ты.       — Мда, чем чаще ты думаешь о нём, тем скучнее становишься. С кем поведёшься, от того и наберёшься — кажется, так твой братишка говорил, когда ты закидывался наркотой как распоследний торчок, чтобы отключиться и побыть здесь, со мной, — вздыхает злодей-консультант, начиная агрессивно-пошло облизывать ствол.       — Эй, что ты…       — Ску-у-учно.       — Нет, Джеймс, только не снова! — вскакивая с потёртого обитого ковровым текстилем кресла, Холмс протягивает руку к Мориарти, но ослепительная вспышка и оглушительный грохот выстрела заставляют его отшатнуться, только вместо ужаса в его глазах появляется какая-то тоскливая обречённость, смешанная с банальной усталостью, будто он видит это представление по несколько раз на дню, но никак не может привыкнуть. — Хватит, хватит, я не…       — Ты не, ты не, — зло передразнивает Джеймс, поднимаясь и вертясь на месте, то и дело издевательски демонстрируя детективу на удивление быстро затягивающуюся рытвину, снёсшую ему полголовы. — Ты «не» только в одном, святоша: ты — неинтересный. И смертельно занудный. От такого мухи дохнут, что говорить о людях.       — Я не могу больше смотреть, как ты раз за разом умираешь у меня на глазах, Джеймс. Я понимаю, что быть запертым здесь — удовольствие сомнительное, но… — Шерлок мнётся, с трудом подыскивая слова — ага, агностик от перцепции, — но выжигать мне сердце именно так, как это делаешь ты, попросту не…       — Да ты и сам знатный выжигатель сердец, мой дорогой, не зря я говорил, что ты — это я, — перебивает Мориарти, щурясь с лукавым ехидством. — Тик-так, тик-так, с каждой секундой жертвенный барашек всё ближе к месту заклания, а что делаешь ты? Размениваешься на мелкие пакости, по-прежнему боясь боли? Твоя трусость ещё хуже заурядности.       Побелев и гневно взглянув на оппонента, Шерлок резко разворачивается и вставляет ключ в замочную скважину.       — Эй, ты что, обиделся? — продолжает глумиться ирландец, оставаясь сидеть в кресле, но лязганье отчего-то становится громче и чаще. — Я что-то не то сказал?       — Что бы ты ни хотел сказать, Джеймс, мой ответ — давно в твоей голове, — не оборачиваясь, произносит детектив, чуть дрожа, — и даже не думай говорить, что устал быть щитом между моей страстью и совестью.       — Ты хотел сказать — в твоей, Шерли, — ещё раз прикоснувшись губами к оружию, ирландец снова целится в Холмса. — Ради чего ты рвался сюда? Чтобы сбежать обратно? Давай, проваливай! «О, близится двухвёсельная лодка Харона, и грозно кричит мёртвых душ перевозчик — чего же ты медлишь? Спеши, ибо время не терпит!»       Издёвка остаётся неотвеченной — рывком, как сорвавшийся с цепи одичавший хаунд, Шерлок покидает комнату, громко хлопнув дверью, от чего Гриффита тоже вырывает из чертогов, и последнее, что он видит перед тем, как проснуться — безумный, но в тоже время скорбный и будто благословляющий на что-то взгляд слившегося с лицом Иакова Мориарти.       Распахнув веки, Джеймс издаёт смешанные со сдавленным клёкотом чужие слова — «хочешь забрать с собой то, что причитается мне? Думаешь, ради тебя он решится сделать то, чего не сделал для меня?» — и пытается восстановить дыхание, сжимаясь от неприятно прижавшихся к нему тел друзей, но воздух застывает колючей изморозью в лёгких, когда перед глазами встаёт его собственный образ — точнее, тревожная смесь всех четверых, игрою разума собранных воедино:       Вода жадным языком пытается лизнуть вгрузший в мокрый песок ботинок, и Джим невольно делает шаг назад, отступая, вместо того чтобы войти в неё, ощутив свежесть и покой, когда растопленный свинец моря скроет его голову от поверхности до того, как болезнь скрестит руки на теле, а посмертный грим исказит лицо, изогнув рот в улыбку… Но ведь это будет так нескоро — времени у него не хватает только для того, чтобы написать хоть что-то более-менее важное и вечное, в отличие от того, чтобы дойти до залива и вернуться домой, но так как возвращение в планах особо не стоит, то получается, что у него останется лишнее, неиспользованное время, которым Джейми вправе распорядиться по своему усмотрению — только хватило бы храбрости поддаться противоречащему с инстинктами самосохранения желанию — например, подарить его, но не ребятам, у которых и так всё впереди, им даже и говорить ничего не стоит: слишком влюблённые в жизнь, друзья ни за что не пустят его в море — да, они помогут ему дойти до зелёной мили, но не пройдут её до конца, так что остаётся уповать только на Шерлока — нет, соблазн встретить смерть не в одиночестве, конечно, велик, но разделить её на двоих — слишком древний ход сродни истории Кастора и Поллукса, куда интересней изобрести собственный финал — должно же остаться хоть что-то большее недолговечных следов, слизанных волнами с прибрежного песка:       «Мне была дороже моей собственной смерти твоя жизнь, пусть не мне, а тебе светит солнце****».