***
Жар не уходит, кости ноют под кожей и слоем мышц. Пряди волос, намокшие от пота, липнут к лицу, а сорочка — к телу. Стук капель по крыше — близкий и далекий одновременно, мешает мне вновь забыться, но и вязкую дремоту не может отогнать. Вокруг — чужой дом. Все незнакомое — даже стены не такие, как дома. Я словно в большом, темном гнезде, со всех сторон меня окружают шкуры и одеяла, над головой — переплетения ветвей. Тут темно, хоть и не так темно, как я привыкла. Свет исходит от свечи в изголовье кровати и почему-то из-за окна. Отчаянно хочется пить, но я не могу даже оторвать голову от подушек, чтобы оглядеться. Стены вокруг просвечивают, и сквозь них в мою комнату проникает тусклый янтарный свет. Где-то плачет женщина. Изредка сквозь слезы пробивается голос, но я не могу разобрать ни слова. Да мне и не хочется. Я зарылась поглубже в одеяла, пытаясь унять дрожь, и свернулась клубком. Тянущая боль в костях немного отступила, но заснуть так и не вышло. — Это все моя вина… — долетел до меня чужой голос. — Если бы я не притащила ее сюда, ничего бы не случилось. Это Линайна? Нет, не может быть. Чтобы Линайна да плакала из-за кого? — Я не знаю, что мне делать. Все, что у меня было, уходит, как песок сквозь пальцы. Что мне делать, если я и ее потеряю? Я ведь бежала только потому, что нужно было ее защитить. Иначе я бы осталась и сражалась, даже зная, что умру там. А теперь умирает она… — Я знаю, — ответил девушке мужчина. — Когда ваш отец погиб, я хотел все бросить и отправиться искать его убийцу. Не знаю, где бы я был сейчас, если бы не вы. Всхлипы постепенно сошли на нет, а мужской голос, в котором вдруг ясно послышались забота и горькая нежность, продолжал. — Я знаю, как вам сейчас страшно, я сам пережил это. Но ваша жизнь не окончится с чужой смертью, даже если сейчас кажется иначе. И пусть я прошу многого, но не теряйте веру, особенно сейчас. За кем мы пойдем, если не за вами? Голоса отдалились, и темнота обняла меня, заставляя тянущую боль смениться вязким сном.***
Я снова проснулась. Я не знаю, сколько дней прошло, но я просыпалась раз пять, меня поили странно пахнущими напитками, а потом я снова засыпала. Но на этот раз, кажется, мне легче. Голова больше не ноет, хотя озноб так и не прошел. Я аккуратно села и огляделась. Вокруг меня все та же комната с ветвями под потолком и стенами, но теперь я понимаю, что это просто очень плотная ткань, отгородившая меня от остального мира. Над головой маленькая масляная лампа с едва выдвинутым фитильком. Этого света едва хватало, чтобы я могла рассмотреть свои руки. Вдруг штора отдернулась, и в «комнату» вошла женщина с объемной сумкой на плече. — О, кое-кто пришел в себя. Как ты себя чувствуешь? — Добрый день, — неловко сказала я. — А вы кто? — Я служу знахаркой при дворе княгини. Выпей вот это. Сама-то уж справишься теперь. — Знахарка это как врач? — спросила я, принимая из ее рук глиняную чашку. Женщина улыбнулась. — Да. Как врач. Ну, так как ты себя чувствуешь? — Вроде бы хорошо. — Вроде бы? — женщина склонила голову набок и внимательно всмотрелось в мое лицо. Потом выкрутила фитилек, отчего пламя резко вспыхнуло, заставляя меня сощуриться с непривычки. Женщина села на пол рядом с моим «гнездом» и сложила руки на коленях. — Давай-ка ты мне поподробнее все расскажешь. — А можно вы сначала мне расскажете, где я и что со мной? — осторожно спросила я. — А то я не очень хорошо помню. Женщина пододвинулась к свету. Она, оказывается, очень красивая. Уже не молодая, с двумя четкими морщинами у губ, какие бывают от улыбки, с седыми прядями в волосах и янтарными глазами, отражающими свет свечей. — А сколько ты помнишь? — Ну, я… — тут я задумалась. — Я помню, что мы с Линайной пришли в какую-то деревню, где нас встретила королева, потом я что-то говорила, а потом я проснулась здесь. Женщина только задумчиво хмыкнула. — Какую-то деревню, нет, ты подумай. Это столица Бельтайна, дитя, а не деревня. Но ты все еще там, если тебе станет легче. — Но она выглядит как деревня. — Я тебе сейчас уши надеру, если ты продолжишь со мной спорить. — Простите. А об остальном вы расскажете? И где Линайна? — Княжна сейчас в замке. Я выгнала ее спать, после того, как она просидела у твоей постели три дня без сна и отдыха. Я вздрогнула. — Понятно. Спасибо. Через глухую пелену начали пробиваться воспоминания. Наверное, это Линайна поила меня странными сладковатыми напитками. Я помню только руку, поддерживающую мою голову и тепло у губ. — Три дня это много, — добавила я, не зная, что еще сказать. Прозвучало до ужаса глупо, но знахарка только улыбнулась. Она поставила на столик рядом с кроватью маленькую лампу странной формы, разожгла в ней пламя, сверху — маленькую мисочку. — Для твоей болезни — нормально. Я бы удивилась, если бы встала раньше, после того, как больная сайгаком скакала по лесу. — А я тогда уже заболела? — удивилась я. В миску полился густой полупрозрачный отвар, следом — мелкие листочки. Женщина вновь кивнула. — Скорее всего, ты заболела почти сразу, как пришла в Бельтайн. Ты ноги не мочила случайно? Не ела ничего ледяного? Сырую воду не пила? — Я под дождем промокла, — сказала я. — Ну, все понятно, — пробормотала женщина раздраженно. — И никому в голову не пришло спросить, отчего это ты не спишь и не ешь, выглядишь как умирающая и едва ходишь. И почему я не удивлена?.. — Они были очень заняты, — попыталась я оправдать Линайну и остальных. — За последние дни столько всего произошло. Им было не до меня, это нормально. Но женщина меня не слушала, только нервно бормотала что-то себе под нос, видимо, костеря моих нерадивых спутников. Почему-то мне стало ужасно стыдно. — А можно спросить? — наконец попыталась я сменить тему разговора. — Что это за болезнь такая, что так быстро меня скосила? Я же не умираю? Женщина замерла с открытым ртом, пораженно уставившись на меня, а потом расхохоталась. — Умираешь? Боже, девочка, от такого не умирают. Это потница. — А что такое потница? — Её еще трясучей лихорадкой называют. В Бельтайне им болеют в основном маленькие дети, а переболев, уже не могут заразиться. Ты всю жизнь прожила в Самайне, так что неудивительно, что, придя сюда, ты сразу заболела. — А почему в Самайне ее нет? — удивленно спросила я. — До нас же рукой подать. Женщина только плечами пожала. — Магия, вестимо. Ее тут так много, что ложками можно кушать. Ну да увидишь еще, не мне про магию рассказывать. Так что… Эй, что это ты делаешь?! Я неловко замерла, так и не встав до конца. — Ну, э-э-э. Встаю. — С ума сошла? Ложись! Немедленно ложись обратно! — Но я в порядке. — Ты не в порядке! Ты болеешь! А ну легла живо! На меня никогда еще не кричали так вдохновенно. Я тут же нырнула обратно в одеяла, закутываясь в них. — Но я ведь почти поправилась, правда? — уточнила на всякий случай. — Ни разу, девочка. Ни разу. Самое плохое только начинается. — вздохнула женщина. По комнате попозл горьковатый запах снадобья. Жидкость закипела. Мисочку сняли с огня, пламя погасло. Напиток перелили в стакан и протянули мне. — Вот. Выпей до дна. Это лекарство. Я поднесла стакан к лицу и остановилась. — А до этого я тогда что пила? — А до этого были напитки, которые поддерживали в тебе силы. В то время лекарство могло тебя убить. От этих слов я чуть не выронила стакан. — Что же это за лекарство такое? — с опаской спросила я. — Сейчас это не важно. Все, что тебе нужно знать — оно тебе поможет. — Ну, хоть на вкус оно какое? — Горькое, словно сожаление, и сладкое, как безответная любовь. Фраза прозвучала так неожиданно и неуместно, что я чуть не поперхнулась вдохом. Хорошо, что пить не начала. — А почему безответная любовь сладкая? — только и спросила. — А какая же еще? — удивилась женщина. — Безответная любовь слаще всех прочих, ведь она не знает горечи разочарования. Невольно я улыбнулась. — Вы точно знахарка, а не поэтесса? Женщина только подняла брови. — С каких пор одно мешает другому? Рассмеявшись, я прижала стакан к губам. От горечи свело скулы, а на глазах выступили слезы. Противоестественным послевкусием пришла оглушающая сладость. Женщина довольно кивнула и принялась собирать вещи. — Как вас зовут? — спросила я с большим опозданием. Женщина посмотрела на меня с улыбкой. — Обычно меня зовут госпожой знахаркой. А имя тебе знать не обязательно.***
Линайна пришла несколько часов спустя. Отодвинула занавеску, входит, опустилась на пол рядом с лежанкой, поджав под себя ноги. Несказанные слова повисают между нами молчанием. О вдохи словно порезаться можно. Невольно я выпрямила спину, руки сложила на коленях, как леди. Нуаду бессменной тенью замер у входа. — Как ты? — осторожно спросила Линайна. — Да вроде бы неплохо. — Я же говорил, что не помрет, — устало сказал Нуаду. Линайна глянула на него с плохо скрываемой яростью, а я невольно хихикнула. — Я тоже рада видеть вас, господин Нуаду. Он вежливо поклонился, прижав ладонь к груди. Так официально он даже Линайне не кланялся. — Позвольте засвидетельствовать вам мое почтение, сударыня. Мы уже успели вас оплакать. Линайна тут же краской залилась так, что непонятно стало, где начинаются волосы и кончается кожа. Я старательно уткнулась в стакан с очередным живительным зельем, но все же не удержалась и хрюкнула. Линайна тут же вспыхнула еще сильнее и резко повернулась к Нуаду. — Господин рыцарь, — сказала она яростно. — А не пойти бы вам прогуляться? — Как прикажете, ваше высочество, — поклонился Нуаду. — Платочков принести? Зарычав, Линайна метнула в него подушку, но рыцарь успел выскочить за занавеску, и подушка упала на пол, увязнув в тяжелой ткани. — Наглец, — тихо выдохнула она и села обратно. И тут же тишина возвращается, хоть Нуаду ненадолго разогнал это давящее напряжение. Я смотрела на свои руки. — Ты молчала столько лет. — сказала Линайна нервно, словно готовила длинную речь, но в последний момент поняла, что не выдюжит. — А сейчас заговорила. Почему? Мне остается только развести руками. — Мне было десять. Я даже не знала, что именно я видела. Ты хоть представь, что было бы, если бы я наклеветала на короля? Это в то время! И я… я знала, что мы все равно ничего не сможем сделать. Мне просто было страшно. Я думала… думала, что ты попытаешься отомстить за отца, и тогда Мабон точно убьет тебя. Я сбилась и в итоге замолчала. Все мои слова звучали жалко, словно овечье блеянье. Это даже не оправдание, это непонятно что. Мне казалось, что теперь, когда хоть кто-то знает мою правду, страх уйдет, но он только стал больше и ощутимее, не просто сидит под сердцем, изредка сжимая горло холодной рукой, а расползается по всем внутренностям, заполняя, как густая смола заполняет полый сосуд. Линайна не произнесла ни слова. Вскоре это становится невыносимым. Линайна устало прикрыла лицо руками, потерла веки, да так и не убрала ладони, села, уткнувшись. Я привыкла не ждать чудес, но сейчас мне нужно именно оно, иначе Линайна меня прирежет, и будет в своем праве. Тишина зрела, словно гроздь винограда, заполнив все пространство между нами, вытравляя воздух из помещения. И разорвалась, когда стало нечем дышать. Всхлип. Я слышу, как Линайна плачет, второй раз в жизни, но сейчас рядом нет Нуаду, который бы утешил ее, а я больше не могу зарываться в одеяла, позорно сбегая от реальности. Поэтому мне ничего не оставалось, кроме как податься вперед и коснуться ее плеча. — Линайна… — пробормотала я, и на глаза наворачиваются слезы. — Прости, я правда не знала, что мне делать… Неловко касалась я ее плеча, ожидая, что она оттолкнет меня, но вместо этого она подалась вперед и обняла меня, уткнувшись носом в плечо. Не выдержав, я дала волю слезам, и щеки тут же стали мокрыми. Мы ревели как дети, не пытаясь уже сдерживать слез. — Что это с ними? — донесся до нас голос знахарки. — Дети… — лаконично ответил ей усталый голос Нуаду.***
Знахарка оказалась права — я не поправилась. Тот день был легкой передышкой перед новым приступом. Я в полной мере ощутила, почему болезнь называется потницей и трясучей лихорадкой. Когда я не потела, меня трясло, когда не трясло — лихорадило. Иногда все вместе, и в такие моменты я даже не могла поднести ко рту стакан воды. Я проваливалась в кошмары, чтобы выплыть из них к полуосознанным снам о прошлом, а оттуда — в настоящее. И опять в кошмары. Потом сны отступили, и осталась только отупляющая слабость, изредка сменяющаяся дремотой. Знахарка приходила каждый день, трогала мой лоб, считала пульс, заваривала вонючие и не очень отвары, и говорила. Говорила о Бельтайне, о жизни и обычаях, о княжеской семье. Она говорила даже тогда, когда я не могла отвечать. Наверное, это ее способ лечить людей — заполнять эту пустоту вокруг человека, не давать ему ускользнуть в беспамятство. Из тех обрывков, что я сумела запомнить, медленно складывалась картина мира вокруг. Непривычного, странного мира. Я была в общинном доме. В Самайне таких вещей нет, и я долго не могла понять этого, но это просто место, где живут те, кто не может жить еще где-то. Старики. Сироты. Калеки. И такие, как я, кому просто некуда идти. Здесь был большой очаг, одновременно кухня и то, что в Самайне назвали бы гостиной. Все — из светлого дерева, за маленькими окошками едва можно разглядеть кусочек неба. Все вокруг засыпало снегом, и мир за крошечным окном был похож на соляной погреб, сияющий под светом фонарика-Луны. На холод меня не выпускали — знахарка запретила, и мой день проходил либо в постели, либо на общей кухне, где люди и проводили большую часть времени. Это было странно и непривычно. Раньше я не любила общаться с людьми, быстро уставая от светских разговоров, предпочитая проводить время в одиночестве, занимаясь тяжелой, но простой работой. Но теперь все поменялось — я почти ничего не делала, но говорила с людьми — слушала истории, училась бельтайнским традициям и обрядам. Знахарка, так и не сказавшая своего имени, старательно следила, чтобы я не слишком уставала и не пыталась работать, чтобы отплатить за еду и жилье. Мои дни проходили в молчаливом ожидании. Линайна приходила редко — всегда измотанной, но счастливой. Ее закружила жизнь Бельтайна, о которой я пока слышала только чужие разговоры. Я мало что понимала даже о своем положении, что уж тут говорить о жизни принцессы… нет, теперь княжны. Мне хватало тех обрывков информации, что удавалось услышать. А потом она перестала приходить. Я даже не сразу поняла, когда это случилось.***
Во сне я помнила, что двери кухни располагались совсем рядом с псарней, и с раннего утра стук ножей мешался с собачьими визгами и лаем. Ребенком я часто выходила во двор и смотрела за играющими щенками и уже взрослыми псами. Потом я выросла и это как-то забылось. В одну далекую весну любимая сука Мабона ощенилась выводком из пяти щенят. Серые щенки возились во дворе, рядом с довольной мамой, такой же серой, почти серебряной масти. Один, помельче и послабее, с серыми пятнами на груди и мордочке, отбился от братьев и сестер, и сейчас возился на сене, оглядывая мир вокруг едва открывшимися глазками и тихо поскуливая. Луг подхватил его за шкирку и поднял на уровень лица. — Глупый какой. Если будешь все время так убегать, без молока останешься. Щенок засучил лапками и тявкнул. В глазах Луга что-то дрогнуло, он посадил щенка обратно и подпихнул к матери. Та с любопытством посмотрела на Луга, а потом отвернулась и принялась вылизывать своих детей. Видимо, поняла, что человеческий мальчишка ей не опасен. Я боюсь подойти ближе, но он заметил меня, стоящую в тени у кухонной двери. — Хочешь погладить? — спросил он, кивая на щенков. Я несмело киваю и подхожу ближе. Он опускается на колени, снова подхватывает пегого щенка под пузо и вручает мне. Мокрая мордочка тычется мне в щеку, я тискаю щеночка и шепчу ему что-то умильное. Луг впервые не смеется надо мной, а просто смотрит со спокойной улыбкой. Я невольно смущаюсь под его взглядом и отдаю щеночка. На мгновение наши пальцы соприкасаются, и мои щеки вспыхивают. Но Луг этого не замечает… Неделю спустя Мабон спустился на псарни посмотреть на выводок щенком. Луг стоял позади него, и он был одет, как и подобает принцу, и держался так же. Мабон довольно оглядел щенков, посмотрел у одного зубки, а потом обратил внимание на пегого. — А этого — утопить. Нечего породу портить. Луг нервно вздрогнул. — Может, не стоит, отец? — сказал он. — Я бы оставил его себе, если вы позволите. Мабон улыбнулся. — Что, привязался, да? Луг неуверенно кивнул. — Тогда сам и утопишь. Я не потерплю, чтобы мой сын испортил себе жизнь, привязываясь ко всякому отребью. С этими словами он развернулся и ушел, а Луг остался стоять, медленно бледнея. Я проснулась в слезах и долго не могла понять, где я и когда. Сон вытянул из меня цепочку воспоминаний, одно мрачнее другого. Я вспомнила, что не видела больше того щенка, а на псарне жили только чисто серые псы. Я вспомнила, что Луг с того дня стал гораздо серьезнее и молчаливее, словно разом повзрослел на пяток лет, обогнав сверстников. Я вспомнила, что раньше, он не смотрел на меня, как на пустое место. Я не хотела вспоминать.***
— Вы не знаете, где Линайна? — спросила я у знахарки однажды. Та в ответ пожимает плечами. — Насколько я помню, пару дней назад госпожа Линайна с Нуаду отправились в Теоринн, небольшую крепость на границе Бельтайна. Вернутся через неделю. Не волнуйся о них, поездка чисто формальная, Линайна покажется людям, поприсутствует на парочке официальных церемоний, отклонит пару предложений брака, и двинет назад. — Хорошо, — говорю я отстраненно. Раньше Линайне не приходило в голову уезжать, не попрощавшись со мной. Но, видимо, придется привыкать к новому порядку вещей. Особенно, если Линайна теперь действительно наследница престола (пусть и не Самайнского), а не только часть великого рода. — Можно спросить? — сказала я, пока знахарка замешивает лекарства в ступке. Та дернула плечом, мол, спрашивай. — Линайна теперь наследница? Знахарка внимательно посмотрела на меня, обдумывая ответ. — Княгиня не говорила пока о передачи власти. Официально наследник — Неман, это не менялось со дня отречения Имболка. Но, конечно, если княгиня захочет, Линайна может стать следующей властительницей Бельтайна. — А она захочет? — Многие полагают, что да. И не беспричинно. То, что Линайна присутствует на всех собраниях, введена в ближайший круг княгини, ездит по округам, говорит о многом. Да и очень немногие готовы видеть Немана в качество следующего князя. — Да? Почему? — Он еще мальчишка. Это, конечно, может измениться в следующие несколько лет. Но люди полагают, что княгиня не протянет несколько лет. Бельтайну нужен наследник сейчас, а не через десять лет. Или наследница, если угодно. Я нервно вздрогнула. — Княгиня больна? — Магия имеет привычку выпивать силы. Княгиня — очень сильная колдунья, и никогда не гнушалась использовать свои силы в боях, в ритуалах или в повседневной жизни, — ответила знахарка и замолчала. Я не решилась продолжать разговор. *** Легенда о том, как погасло Солнце, наверное, самая важная для Арканы. Ее рассказывают детям, те вырастают и рассказывают своим детям. И в Самайне, и в Бельтайне. И не важно, кем ты был рожден, сыном старьевщика или принцем, ты услышишь эту историю сотню сотен раз. Но, оказывается, по разные стороны пропасти ее рассказывают по-разному. — Дело было это давным-давно. Жили в красивом золотом замке на вершине горы принц с принцессой. Они были братом и сестрой и очень любили друг друга, — начинает старушка. Вокруг нее кружком сидят дети. Я — чуть в сторонке, с мотком пряжи в руке, имитирую бурную деятельность. — Так вышло, что король с королевой не смогли решить, кому же из своих детей оставить трон. Они были невероятно дружны, и править страной стали вместе. Вместе они нашли своих суженых, и заключили брак по любви, а не по принуждению. И у каждого из них родилось по прекрасному сыну. Мальчики росли словно родные братья, и король с королевой решили, что дети продолжат традицию, и будут править сообща. Но когда король с королевой ушли на покой, братья начали ссориться, враждовать, и в итоге развязали войну, повторив ошибку своего отца. И в тот час, когда две армии столкнулись на ратном поле, они разделили мир на две равные половины, и погасили Солнце, возвещая наступление вечного траура, — на этом моменте голос старушки трагически затих. Детишки сидели вокруг, затаив дыхание, даже я замерла, прекратив мучить пряжу. Старушка тем временем продолжала. — И люди в ужасе упали на колени и стали молить богов о милосердии. И боги сжалились над людьми и сказали, что свет вернется в Аркану, когда появится великий герой, что сможет помирить два народа. — А новая принцесса и есть тот великий герой? — спросила маленькая девочка. Я невольно улыбнулась. Линайна успела покорить сердца всех жителей Бельтайна — от воинов до детей. Старушка потрепала девочку по голове. — Посмотрим, милая, посмотрим… Тяжелая ясеневая дверь открывается, впустив потоки морозного воздуха и несколько снежинок. Входит знахарка, и я тут же вскакиваю со своего места. — Добрый день! При виде меня знахарка улыбается и удивленно поднимает брови. — Вижу, наша больная уже вовсю скачет. — Теперь вы разрешите мне выходить из дома? — с надеждой спрашиваю я. — Нет, — строго отвечает знахарка. — Ну пожалуйста, — проникновенно говорю я и поднимаю на нее умоляющие глаза. Она ловит мой взгляд и тяжело вздыхает. — Мне жаль, дитя, но твое здоровье сейчас в таком состоянии, что тебя сведет в могилу даже легкий ветерок. Дождись весны, хотя бы самой ранней. *** Стежки ложатся один на другой, медленно выводя из темноты яркий узор. Алая птица распахнула тонкие крылья, лисица оскалилась на гончих псов, тонкие лепестки левкоя гибнут под поздним снегом. Я вышиваю уже много часов, пальцы, с непривычки исколотые иглами, болят, но остановиться я не могу. Впервые за много дней я чувствую, что что-то делаю. Пусть даже не полезное, но — хоть что-то. Неверное пламя светильника все норовит погаснуть, и мне приходится осторожно доливать масло, боясь обжечься. Сейчас уж глубокая ночь, все спят, и в общинном доме очень тихо, только изредка слышен чей-то кашель или тихие перешептывания в дальних углах. — Красиво. От неожиданности игла выскальзывает из рук, а сердце пропускает удар. Я так увлеклась работой, что не услышала ни чужого дыхания, ни звука шагов. Повернув голову, я вижу старуху, ласково улыбающуюся мне. — Спасибо, — говорю я. Она протягивает руки и забирает у меня вышивку. — Очень славная работа. Моя сестра вышивает такую на свою свадьбу. На свадьбу?.. Сколько же лет ее сестре? — У нее столько работы, она день и ночь сидит над пяльцем, все боится не успеть. А меня не подпускает, говорит, примета дурная. Но что же может быть дурного в том, раз мы сестры единокровные? Я не знаю, что сказать, так что просто пожимаю плечами. Есть что-то в этой женщине, что безумно меня пугало. Она мнет мою вышивку и улыбается куда-то в пустоту. — Можно я заберу это? Она перехватывает мою руку и сжимает запястье. — А видела ли ты моего сынишку, дитя? — Н-нет, я не… — Такой славный, чудесный малыш. Отец повез его на ярмарку, а я их жду. Да все их нет да нет. Я попыталась вырвать руку, но старуха вцепилась в меня с неожиданной силой. — Постой, дитя! Просто ответь на мой вопрос, молю! — Матушка, — звучит усталый голос за спиной. — Зачем ты встала? К нам подошла молодая девушка с серебряными волосами и выправкой воительницы. Женщина оборачивается на голос и смотрит на говорящую со злостью. — Что ты лезешь, девка безродная? Ты хоть знаешь, с кем говоришь? Девушка вздыхает и берет женщину за руку, заставляет ее разжать пальцы. Та послушно отпускает мое запястье. Девушка забирает у нее вышивку и отдает мне. — Извини за это. Она иногда ведет себя пугающе, но никогда никому не причиняла вреда. Идем, матушка. Старуха смотрит на нее со злостью и что-то бормочет себе под нос, но не сопротивляется, когда девушка уводит ее прочь. На пороге одной из комнат девушка оборачивается. — Ты ведь та, что пришла с княжной из Самайна? Я кивнула. — Значит, еще свидимся. Полог опустился позади нее, и я осталась одна, нервно сжимая полотно в своих руках. *** Однажды ночью (а может, и днем — очень сложно определять время, когда за окном всегда неизменный мрак) я проснулась от тихого говора. — Я знаю, что я о многом прошу, но мы можем хотя бы попытаться отстроить все заново… — Да, ты и впрямь о многом просишь. Не знаю, о чем думает княжна, раз за разом заставляя нас с тобой сталкиваться лбами, но ты мне чужой. У меня больше нет семьи, кроме моей матери. Я осторожно сажусь, и говорившие замолкают. Нуаду сидит у моей постели, как и много ночей до этого, а у двери стоит знакомая воительница с письмом в руке. — Доброе… — я бросаю взгляд за окно, но не вижу ни Луны, ни звезд, — что бы оно ни было. Мы уже встречались, верно? Кто вы? Девушка с серебряными волосами посмотрела на Нуаду очень внимательно, и он тяжело вздохнул. — Это Морриган. Моя младшая сестра. — сказал Нуаду тихо и виновато. В комнате воцаряется тишина. — Нуаду не говорил, что у него есть сестра. — пытаюсь я разогнать молчание. Девушка поджимает губы. — Надеюсь, это потому, что он стыдился своего поступка, а не нас. — Какого поступка? Нуаду молча отвернулся. — Мой брат ушел от своих родных по воле сердца, а не чести, как он сам утверждает. Король Имболк не звал его с собой, когда отрекся от короны и ушел заключать мир с нашими врагами. Нуаду сам оставил нас. Я смотрела, как умирает отец, а моя мать от горя теряет рассудок. Честь оказалась для него важнее семьи, что ж, пусть не горюет, что теперь ему здесь никто не рад. — Морриган. Девушка подняла голову и посмотрела на Нуаду. В его глазах была мольба, в ее — только сталь. — Прошу, — тихо сказал он. — Мы ведь уже говорили… — Если ты и впрямь считаешь, что одного разговора после десяти лет разлуки нам должно быть достаточно — что ж, так тому и быть. С этими словами девушка развернулась и вышла из комнаты. Нуаду тоскливо посмотрел ей вслед, но не пытался остановить. — Господин Нуаду, — тихо спрашиваю я. — О чем вы говорили со своей сестрой? — Моя сестра сказала, — он даже сейчас умудряется говорить холодным невозмутимым голосом, — что это я виноват в случившемся с моей семьей. — Но это ведь не… Не правда? Я думаю, если вы объясните ей… — Объясню? Боюсь, что она права гораздо больше, чем мне хотелось бы. Я был мальчишкой, когда пошел за своим королем. Если смотреть правде в глаза — я не был ему нужен. Как не нужен сейчас его дочери. — Но это не так… — пытаюсь утешить его я, но он не слышит ни одного моего слова. — Это так, — продолжает рыцарь. — Что я сделал за эти восемь лет? Моей семьи больше нет, как нет и места при дворе. Было бы проще, если бы я погиб на войне, защищая свой народ. — У вас есть Линайна, — тихо говорю я. — Линайны, — горько и зло отрезает Нуаду, — у меня нет. Мы больше не говорим об этом. *** Морриган приходила редко, но задерживалась на много часов. Кажется, в отличие от остальных, ей действительно было приятно мое общество. — Магия делится по сути своей на два типа, хотя деление это весьма условное и точных границ никто тебе не покажет, — рассказывала она спокойным, чуть монотонным голосом. — Первая — это магия воителей, грубая и простая. Она выпивает много сил, но для ее реализации не нужно долго учиться. Большинство людей, изучающих магию, выбирает этот путь по той простой причине, что в детстве роль воина кажется более интересной и. Вторая — магия знахарей и ученых. Она сложная, зачастую не такая затратная, но и учиться ей придется гораздо дольше и усерднее. Это явно не то, чему можно научиться за лето, проведенное с дедушкой-магом… — А какой магии учились вы? — Боевой, к сожалению. Человек устроен слишком просто. Однажды выучившись магии, очень сложно перестроить свой разум так, чтобы суметь постичь другой способ ее творить. Поэтому, к сожалению, боевой маг никогда не станет врачевателем или ученым. Он, скорее всего, не сможет даже создавать новые чары, это просто находится за пределами его понимания. — Почему вы выбрали этот способ, если он вам не по душе? — Я не выбирала. Меня обучали, как и множество других детей моего возраста. Страна тогда готовилась к новой войне, и ей нужны были солдаты. Никто не верил, что короли Имболк и Мабон действительно смогут заключить перемирие, к тому же, на длительное время… — Понятно. А вы… — Хватит обращаться ко мне так официально, мы же одного возраста, да и по статусу я тебя не сильно выше… — Простите… в смысле, прости. Ты не знаешь, есть ли у меня еще шанс стать магом, или я уже слишком взрослая для этого? Морриган пожала плечами. — Я слышала, что королева Лита смогла обучиться магии всего за пару лет жизни в Бельтайне, а это очень хороший результат даже для того, кто обучался магии с детства. Но королева была особенной, а ты… ну, у тебя тоже есть шанс через десяток лет чего-то добиться. Главное — не ждать от себя слишком многого и усердно трудиться. — Спасибо, Морриган. — Было бы за что, — ее взгляд потеплел. — А что, хочешь стать воительницей? Или ученой? Из тебя бы вышла ученая, наверное. — Ты так говоришь только потому, что воительница бы из меня точно не вышла. Да и ученая… Наверное, я просто хочу быть полезной Линайне. Морриган посмотрела на меня непонимающе. — Ясно. Но сама-то ты в какой роли себя видишь? — Не знаю. Морриган покачала головой в задумчивости. — Не думаю, что можно всю жизнь прожить исключительно ради другого человека, даже если тебе этого хочется. Я пожала плечами. Было сложно объяснить Морриган ход моих мыслей. Она ведь росла свободной. — Что это? — спросила она, глядя на кулон на моем запястье. — А, это… — я не сразу нашлась с ответом. — Это подарок. Безделушка, наверное. Морриган взяла мое запястье и поднесла к свету, внимательно разглядывая. — Нет, это не безделушка. Это амулет, и очень старый. Око бога. Кто бы не подарил тебе это, он, должно быть, сильно о тебе заботится. Сердце дрогнуло, наполнившись бессмысленной надеждой. — Для чего он? — спросила я. — Уберегает от лжи, освещает путь. Не в буквальном смысле, конечно. Если бы ты была лучницей — направлял бы стреляющую руку. «Направлял стреляющую руку». Невольно перед глазами пронеслась сцена, как всадник откидывается назад и падает с лошади.***
Мои руки начали заживать. Там, в Самайне (трудно думать теперь о нем «Там», а не «Здесь»), мне часами приходилось отстирывать одежды Линайны от грязи, пыли и пота, и лучше всего с этим справлялся порошок, одинаково хорошо снимающий как грязь с ткани, так и кожу с рук. А сейчас я смотрю на свои руки, и они даже в неверном блеске лампы кажутся светлее и мягче. Пускай, конечно, они никогда не станут нежными, как у знатных изнеженных барышень, но и Линайна не хвастается нежными переливами тонких вен под белоснежной кожей. Пусть даже ее руки — руки воительницы, а мои — всего лишь крестьянки. — Эй, ты. Я подняла глаза и с трудом узнла в юноше, стоящем у полога, принца… точнее, княжича, ведь вижу его впервые за уже долгое время.Он смотрел на меня со смесью презрения и легкой брезгливости. — Княжна попросила тебя проведать. — Вас, господин? — удивилась я. — Почему не Нуаду? Неман равнодушно дернул плечом. — Они с Морриган чем-то заняты у дальних рубежей. Обычно у таких воинов, как они, есть дела поважнее, чем приглядывать за заболевшей служанкой. — А у вас, значит, нет? — спрашиваю я прежде, чем успеваю понять, что за такую формулировку в Самайне я могла бы и языка лишиться. Он вспыхивает и ощетинивается, как кот. — У меня выдалась свободная минута, и я очень жалею, что потратил ее на тебя, — выплюнул он, полыхая от ярости и обиды. — Впрочем, просьбу Линайны я уже выполнил, а значит, задерживаться в твоем обществе не намерен. С этими словами я развернулся и зашагал к выходу. — Постойте! — вскрикнула я. — Пожалуйста… Он замер и нехотя обернулся ко мне. — Лина… княжна говорит обо мне? Она не навещала меня так давно, я просто хочу знать, почему? — У княжны очень много дел, — сухо ответил Неман. — И большинство из них важнее тебя. Особенно теперь, после того как она узнала, сколько лет ты лгала ей в лицо. Полагаю, она больше не будет нуждаться ни в тебе, ни в твоей дружбе. Он улыбнулся холодно и зло и вышел. *** — Здравствуй, тыковка, — пропела знахарка, заходя в мой одинокий угол. — О, я смотрю, ты времени зря не теряешь. Я только криво улыбнулась в ответ. На моих коленях лежит черная рубаха, рукава и грудь которой полностью покрыты мелкой вышивкой. — Ты, похоже, из тех зверьков, кого взаперти держать опасно в первую очередь для них самих. Еще пару месяцев, и ты вышьешь десяток рубашек, сплетешь ковер и научишься выдувать стеклянные вазы, да? — Ну, а чем еще мне заниматься? — тоскливо спросила я. — Не расстраивайся так. Тебе здесь недолго куковать осталось. — Правда?! — от неожиданности я выронила работу, и нитки рассыпались по полу. — Да, подожди, когда снег до конца сойдет. И тогда я поняла, что мое невольное заключение в общинном доме длилось почти три месяца…