***
Вечер 13 июня. Театр оперетты «Рыжий лис» сегодня принимает небывалое множество зрителей, большинством своим молодых людей. Все разодеты в смокинги и вечерние платья. Легко ли — премьера! Тут и там слышны ключевые фразы и слова: «Кальман», «Сильва», «Двадцатый век». О том, кто такой Кальман и какое он вообще отношение имеет к спектаклю, ползала понятия не имеет, а некоторые поняли из текста на ярких афишах, что он не то композитор, не то режиссер. Юноши чинно прохаживаются вдоль столиков, ведя под руку грациозных и элегантных девушек. Те, кто постарше, с видом интеллигентов в обществе недоучек оглядывают молодежь. Однако всё напускное чванство спадает, стоит заметить кого-нибудь знакомого: тут уже начинаются традиционные рукопожатия, улыбки, вопросы о здоровье и вообще жизни, а у лучших друзей проскальзывают безобидные остроты. Если же встречаются знакомые дамы, непременно слышится щебетание якобы шепотом, причем, наиболее частые темы обсуждения — сплетни в мире звезд, иногда бессмысленные и беспочвенные, но вызывающие бурные дилеммы по любому поводу. … Однако такая атмосфера лишь в зрительном зале. Самое интересное творится за кулисами: артисты носятся, как пчелы в растревоженном улье, и почти так же их голоса сливаются в общее жужжание, которое ближе к сцене становится тише. — Андре, копии сценария у тебя? Дай глянуть, мне пару сцен надо вспомнить!.. — Лиз, а у нас какой номер пятый? Соло? А… А какой? — Ческо, занавес поднимать на «три». Нет, после вступления. Тебе нарисовать, что ли?! — Где эта чертова пудра?! Кто пудру из общей гримерки забрал? И у каждого было что-то срочное, причем, в общем переполохе вопросы о музыкальном сопровождении ни с того, ни с сего задавались осветителям, причем, не получив от кого-нибудь неосведомленного ответа, тот, кто спрашивал, обязательно в гневе ругал всех и вся, отправляясь на поиски звукооператоров. … — Абигейл, ты готова? — раздался за дверью голос директора, и спустя секунду он сам вошел, решив, что, даже если девушка не одета, она точно будет за ширмой. Однако артистка была полностью одета, накрашена и причесана. Для первого номера ее короткие, специально завитые волосы собрали в «сетку», которая была закреплена на голове большим синим бантом. Белое платье с орнаментом и большим количеством юбок, как развернутый веер, почти полностью закрывало стул, на котором сидела солистка. С первого взгляда казалось, что девушка, уже закончив с косметикой и гримом, просто разглядывала себя в зеркале, следя за тем, чтобы все детали макияжа были учтены. Но опытный и уже успевший изучить поведение сотрудницы директор заметил, что ее поза говорила совсем не о заинтересованности подготовкой: красавица подпирала подбородок пальцами сложенных вместе рук, облокотившись о туалетный столик, и смотрела в зеркало совсем отрешенно. — Абигейл, в последний раз я видел тебя такой перед твоим первым спектаклем, — проговорил Олдемонт, подходя к артистке, — Неужели ты волнуешься из-за премьеры? Девушка опустила взгляд, чтобы даже в зеркале его не было видно, и промолчала. Какая-то неловкость читалась на ее лице, будто ей хотелось что-то сказать, но всё не получалось… — Эби, — директор чуть наклонился, следя за ее взором, — Если тебе плохо, я могу позвать врача или отпустить тебя домой. Ты только скажи, я разберусь! — Да нет, — помотав головой, отозвалась солистка, все-таки позволив себе взглянуть на директора. Заядлый театрал видел много выражений женских глаз на кастинге молодых артисток, но это для него было совсем ново. Девушка будто спрашивала что-то одним взглядом, но при этом боялась чего-то. Странность разрешил все-таки вырвавшийся у нее вопрос, — Билли, я ведь сегодня с Тадаши Хамада выступаю? — Ну… — протянул Олдемонт, абсолютно не понимая, что может быть особенного в этом факте, — Я, вроде, состав не менял, так что да. Абигейл с лицом геолога, наткнувшегося на залежи чистого золота, и едва заметной улыбкой потупила глаза. По непонятным мотивам она стеснялась новенького. И не потому, что он был весь кривенький-косенький и двигался из-под палки, а с точностью до наоборот. Артистка с первой же его случайно увиденной сольной репетиции прониклась уважением к юноше. Все солисты их театра ей казались серыми мышками, вырезанными по столетнему трафарету. У Хамада же танец воспринимался именно как танец, а не как работа. Чего стоят только тридцать два fouettè*, которые он прокрутил под «В пещере горного короля» (концертмейстер без труда подбирал под любое движение самую подходящую музыку, а григовский эффект начинающегося шторма в этом произведении только помогал танцорам действовать с максимальной амплитудой, на которую те были способны). Казалось, еще немного — и юноша просто воспарит в воздух, при этом не прекращая вращаться, и с каждым новым движением это чувство лишь усиливалось. И это только один фрагмент тренировки. Далее пошли уже прыжки, и вот тут девушка чуть себя не выдала. Зрелище было настолько волшебное, что артистка перед каждым шагом парня задерживала дыхание и расслаблялась, лишь когда Тадаши, наконец, останавливался. Не смотреть было невозможно, потому что, помимо смутно знакомых Эби комбинаций, этот король сцены вытворял нечто совсем виртуозное, то из классики, то из современного. «Мамочки…» — проносилось в голове Абигейл после того, как его репетиция закончилась, и пришлось, чтобы не быть пойманной с поличным, в срочном порядке ретироваться в буфет, — «Это ж откуда нам такого привезли?» За свои навыки, чудом не забытые за долгий перерыв, она всей своей душой благодарила танцевальную мини-студию в школе, и то считала их недостаточными для Большого Балета, а тут такое… И вот на тебе! Дуэтом с этим тореадором, который еще и поет — любо-дорого слушать… Казалось бы, разве это не здорово? Танцевать с таким партнером, конечно, наверняка будет очень интересно и захватывающе, ведь и она сама любила красочные детали, добавляемые исподтишка, незаметно, но делающие номер просто волшебным… Но, будто споря с самой собой, артистка немного растерянно простонала: — У нас же не было ни одной совместной репетиции! А если мы не сможем скоординироваться? — Так я хотел, чтоб вы сразу на сцене попробовали, — оправдывался директор, вскидывая брови, — Чтоб на полную выложились! — Но… Билли, это же абсурд! Как я буду танцевать с человеком, когда даже не знаю, как он поддержки выполняет и как он может сымпровизировать? — Эби, — директор начал выходить из себя, испепеляя солистку взглядом. Ему такие капризы никогда не нравились, даже если они были разумно аргументированы, — До начала спектакля десять минут! Я не успею устроить вам совместную репетицию, понимаешь?! Если бы я не ставил эксперименты, этого театра бы не было! И, насколько я помню, ты никогда не боялась новеньких! Вы оба отлично танцуете, я не могу сейчас бежать и ставить к тебе в пару тех, с кем ты уже танцевала — они не знают роли! Поэтому очень тебя прошу, постарайся просто выступать как можно естественнее! Мы с твоим отцом — старые друзья, и я обещал ему, что сделаю тебя настоящей артисткой. И сделаю, ты уж мне поверь! И всё. И больше сказать ничего не получалось, да и сам Билли после своей пламенной речи, не дожидаясь ответа, почти что вылетел из гримерки. Эби тяжело вздохнула. Директора довела, если сейчас облажается перед зрителями — уволят из театра, несмотря на папин статус, а после одного большого провала танцевать или петь дальше она уже не сможет. — Что ж, — успокаивала себя Каллаган, идя по коридору к выходу на сцену, — Раз уж отвертеться не сможем, придется сражаться. У самых подмостков она столкнулась с тем самым новеньким. Обменялись парой взглядов, как оказалось, они оба не уверены в результате такого решения директора. Мельком познакомились, хотя это было не особо и надо — как выяснилось позже, Тадаши тоже видел ее репетиции и запомнил имя и фамилию. Такое внимание польстило артистке, однако поговорить им не дали: Сильву, то бишь Абигейл, со всеми почестями и разгневанным шипением: «Ты где была?! Сейчас всё начнется!» потащили к лестнице, с которой, по сценарию, и должна спуститься главная героиня. Снова обреченно переглянувшись с новым знакомым и получив нечто вроде ободрительного кивка, Эби скрылась зв декорациями. Предчувствие было кошмарное, но, увы, велено действовать естественно и уверенно. — Ладно, — напоследок пробурчала Абигейл, когда подруга крепила на ее платье микрофон, а звукооператор усиленно проверял аппаратуру, — Если провалимся — то сделаем это незабываемо. По крайней мере, Билли я предупреждала. Затем ей знаком дали понять, что всё уже включили, и теперь даже шептать надо исключительно по тексту. Всё готово. Подняли занавес… Увертюра. Ария. Триста тридцать три репетиции не пролетели даром — голос уверенный, не фальшивит. Мысленно сплюнула. Хотя какая разница, в зале же никого из профессиональных музыкантов? Кое-кто делает вид, что вслушивается. Мишура. Типичный критик, может, даже не официально — так, для виду. Девушка старалась не смотреть в зал слишком долго. Сотня, если не больше, ошеломленных взглядов, зрители замерли. Слышно только артистку. Первый номер закончился. Далее диалоги, главная героиня временно отодвигается на второй план. Вот на сцену вышел князь Эдвин (новенький). Интересно, как у него получится игра? Другие ребята эту роль не могли подать хорошо, если его поставили, наверняка что-то выходит. Но Тадаши превзошел все ее ожидания. Он говорил так, будто сам был этим князем отроду, жил его жизнью и знал его проблему. Непринужденно, естественно. Такого Эби даже в кино не видела, даром, что одно время из телевизора просто не вылезала. Вот и момент знакомства главных героев. Друг Эдвина представляет Сильву, как герцогиню, и артистка (как сюжетная, так и реальная) должна доказать свое благородное происхождение. Грациозно прошествовав навстречу юноше, красавица протягивает тонкую, изящную руку в кружевной черной перчатке. Тадаши-Эдвин галантно ее целует, при этом бросив на девушку такой взгляд, что у нее пробегают мурашки по спине. Этого не было в сценарии… Далее — разговор наедине. Князь говорит ей, что не любит артисток, потому что все они взбалмошные и ненастоящие, с ними и поговорить не о чем. «Герцогиня» удивляется, стараясь скрыть горечь от таких слов, ведь она тоже артистка. Ей не хочется в этом признаваться — молодой человек кажется очень приятным и раскованным в общении. Но правда открывается, стоит ему увидеть афишу выступления юной Сильвы Вареску в одном из местных варьете. Князь в шоке, девушка неловко с ним прощается и уходит, коря саму себя за эту ложь. … «Как играет!» — про себя изумилась Абигейл, быстро переодеваясь в гримерке в цыганское платье, надевая парик с длинными волнистыми волосами и нанося тональный крем, чтобы кожа казалась загорелой, — «Нет, ну, как играет! Где ж его так выучили-то?» Естественно, делиться своими восторгами с коллегами она не стала, тем более, первый акт еще не закончен, надо торопиться. А впереди — дуэт, сначала вокальный, потом танцевальный. Ой, что будет, что будет!.. Вот и новое вступление. Сцена уже оборудована так, чтобы получилось показать сразу несколько картин. Абигейл, оттеняемая прожекторами, выходит на середину. Вокруг нее рассаживается табор — кордебалет. Тоненький красный лучик прожектора резко освещает ее фигуру. Платье в духе Кармен, алая роза в угольно-черных волосах. Яркий, броский макияж. Постепенно свет расширяется, охватывая всю площадку. Звучит музыка. Сильва медленно встает — и начинается зажигательный цыганский номер. Голос нужно сделать ниже, двигаться точнее и резче. Солистка, как огонь, то «вспыхивает», взмахнув алой юбкой, то «угасает» под темной накидкой. Внимание зрителей зациклено на ней, кажется, даже танцоры путаются в движениях. Внезапно Абигейл замечает стоящего за кулисами Тадаши. После этого номера у них сцена открытия характера Эдвина («Я же говорил, что я очень упрямый человек!»), и артист ждет своего часа. Но его взгляд не блуждает по декорациям, как у ожидающего, а, наоборот, прикован к солистке. Почти такой же завороженный, как у людей в зале. Но он ничуть не смущает артистку, тогда как на зрителей она могла смотреть не более пяти минут. Постепенно Эби начинает все чаще бросать короткие взгляды в ту сторону и с удовольствием замечает, что Хамада не в меньшем восторге от ее танца, чем она — от его. Финальный аккорд. Артисты застывают на сцене, зал взрывается овациями. Солистка кланяется, и золотые брелоки на шали звенят, сливаясь с аплодисментами. Снова посмотрев за кулисы, она видит, что юноша тоже аплодирует с какой-то пораженной улыбкой. Абигейл, к собственному удивлению, понимает, что этому она рада гораздо больше, чем удачному началу. Сильва, все так же, в цыганском платье, отправляется в гримерку (правая часть сцены) и там делает вид, что приводит себя в порядок. Вот тут художники-декораторы просчитались: Эдвин должен был вбежать в гримерку через дверь, перед этим растолкав возмущенную толпу поклонников. Но все стояло так, что ему приходилось идти прямо через площадку, на которой только что танцевали артисты. Ни один нормальный человек (в том числе, влюбленный) не будет так делать. Абигейл надеялась, что зрители этого маленького недочета не заметят, но дело обернулось совсем неожиданным образом. Надо описать саму «гримерку». По сути, это огромная ширма из трех пластин, в одной из которых проделана дверь, снаружи разукрашенная под свет окружающей среды, внутри нарисованы обои, поставлена еще одна ширма (в одной сцене главная героиня переодевается за ней) и туалетный столик со стульчиком. Всё это раза в три меньше обычной гримерной, но что-то изобразить здесь можно. Так вот. Ширма привинчена к полу, чтобы, если вдруг на нее кто-то обопрется, ничего не упало. И за всё время применения ширмы (репетиционное) она спокойно стояла, никем особо не трогаемая. И вот, когда Эби уже с едва сдерживаемым нетерпением ждала появления партнера, ширма внезапно затряслась на миг, а затем послышался звук чьего-то приземления. Вовремя обернувшаяся артистка забыла, где она вообще находится, потому что прямо на ее глазах Тадаши перемахнул одним прыжком через стенку ширмы и очутился в «гримерке». Мысленно снимая шляпу перед такой смекалкой и параллельно с титаническим трудом вспоминая текст, Абигейл еле выдавила внезапно переставшим нормально функционировать голосом: — Эт-то вы? Хамада же, казалось, был нисколько не заинтересован ее реакцией на подобный трюк, поскольку, поправив пиджак (он еще и в костюме прыгал, а ширма высотой метра два с лишним!), выпалил фразу точно по сценарию. Последовала немая сцена. С ошалелым видом Тони едва смог как-то настроить приборы, ища нужную фонограмму. А герои стояли, глядя друг другу в глаза, и вдруг Абигейл поняла, что-то, что сейчас происходит — это не просто спектакль. Она не просто полностью прониклась ролью — она чувствовала то же, что и ее персонаж. Она не знала, что творилось в душе артиста, ее больше занимали собственные, совершенно новые ощущения… И какова же была ее радость, когда в глазах юноши она увидела нечто, что можно было с этим сопоставить. Это была просто надежда. Маленькая надежда, в которую хотелось верить… Запели они уже машинально, давно выученные слова, сначала его партия, потом — вместе. Эби не сразу заметила, что их голоса идеально сочетаются, и в них слышна такая проникновенность, что у звукооператора окончательно отключились мысли. Он слушал через наушники, но очень хотел снять их, чтобы услышать это пение вживую… Билли облокотился о столик, за которым сидел. Перед ним лежала стопка важных бумаг, про которые мужчина благополучно забыл. Весь кордебалет столпился за кулисами, во все имеющиеся щели смотря на ширму. К сожалению, единственная открытая ее часть выходила в зрительный зал. А там уже все сидели с разинутыми ртами. Критик так выпучил глаза, что те стали круглыми, как тарелки. Самые беспокойные, что называется, «развесили уши», неотрывно смотря на артистов. Кто-то замер с бокалом у рта, не успев отпить. Веера девушек перестали шелестеть, никто, похоже, и не дышал… Эдвин и Сильва вышли из гримерной. Абигейл безропотно следовала за парнем, не переставая петь. Наконец, прозвучала последняя фраза. Она вышла громче и ярче всего, что было до этого. И партнеры, не сговариваясь, начали танцевать. С каждой секундой Эби всё больше изумлялась: Хамада словно наизусть знал ее партию. Да и когда он, привыкнув к незначительным импровизациям, начал добавлять в танец какие-то новые моменты, она вдруг заметила, что двигается абсолютно согласованно с ним. Она предчувствовала, какой маневр будет следующим, где можно для красоты, например, взмахнуть рукой. Вскоре и девушка начала немного «украшать» танец, и Тадаши точно также подстраивался под различные маневры. В целом это было похоже на смесь венского вальса и классического балета, всего на три минуты, но они стоили целого океана непередаваемых ощущений… … Антракта не ожидалось. Вместо него так называемые ребята из массовки представляли небольшие номера в стиле танцев народов мира. А солисты быстренько готовились к следующей части представления. Многие отходили от впечатления: прима и новенький сразил наповал весь театр, а ведь у них впереди был еще не один номер… Абигейл готова была воспарить в воздух, вращаясь в каком-нибудь пируэте. Она танцевала со многими ребятами из массовки, некоторые были лучше, некоторые похуже. Но такого еще не случалось никогда. Мисс Каллаган, буквально, с каждым новым вдохом ловила то самое, что она ощущала несколько минут назад, и — в этом не было сомнений — то же самое было и с Тадаши. Когда после их номера зрители сначала не могли прийти в себя, а потом вскочили со своих мест и с криками «Браво!» до мозолей на ладонях хлопали, пока артисты с традиционным поклоном удалялись за кулисы, Абигейл внезапно поймала себя на мысли, что сейчас это не доставляет ей удовольствия. Ведь танец закончился. А подойти, попросить снова пригласить ее на такой же — нет уж, извините, она пока в своем уме. Оставалось ждать тех нескольких коротких вальсов, которые должны были танцевать влюбленные. Хотя то же, что она почувствовала сейчас, вряд ли повторится. А пока пора идти на второй акт… … Собственно, самое интересное шло как раз дальше. Артистов, способных хорошо отыграть ведущие роли, в театре было немного. Но ведь были же! Миксо, Ферри, Бони, супруги фон Веллергейм** (родители Эдвина) — все эти персонажи не менее важны в спектакле. Но на них Эби обращала минимальное количество внимания. Даже парень, игравший Бонифация, до этого действовавший ей на нервы, сейчас был не более, чем всего лишь героем, у которого всегда есть на всё колкое словцо. Итак, второй акт. Весь конфликт начинается, когда мать Эдвина, недовольная его возлюбленной, которая за нанесенное княгиней оскорбление выставила себя в еще худшем свете, организовывает его отъезд в другой полк, находящийся в Париже. И юноша решает обручиться с любимой, чтобы через два месяца жениться на ней. Абигейл не знала, как объяснить то чувство, которое охватило ее, когда Тадаши (в рамках сценария) объявил ей об их помолвке. Она вся трепетала, стоя у стола нотариуса и слушая клятву «жениха». Понарошку, конечно. Герои расстаются. Друзья празднуют помолвку, но уже без жениха. И в этот момент появляется тот самый Бони и заявляет, что Эдвин уже помолвлен с некой графиней Стаси Эдинберг и уехал потому, что обязан теперь на ней жениться. Обманутая Сильва убита горем, она решается ехать в Париж по приглашению, которое ради Эдвина уже хотела отклонить. Там девушка быстро завоевывает признание зрителей, однако, узнав о том, что здесь же проходит банкет по случаю обручения Стаси и Эдвина, не может противостоять искушению увидеться с юношей напоследок. В этом ей помогает Бони, но ему приходится врать, что Сильва — его жена, чтобы ее пропустили. На почве данного вранья между певицей и слепо поверившим Эдвином разгорается конфликт. Абигейл всеми силами старалась как можно правдоподобнее обыграть сцену ревности. Конечно, ее распирал смех — ситуация была идиотской, несмотря на всю свою трагичность. Ей очень хотелось пойти против сценария — ну, это же невозможно без раздражения смотреть. Мимоходом глянув в зал, она поняла, что никто не думал так же. Только она и… И Тадаши. Парень всячески отворачивался от зрителей. Он и сам еле сдерживался: его персонаж выглядел, как тот самый шуточный тип молодого человека. Импульсивный, вспыльчивый и толком ни в чем не разобравшийся, но уже обвиняющий в своих бедах весь белый Свет. Так и хотелось задать вопрос, который бы всё поставил на свои места. Но тогда парень бы просто вылетел с работы. Песню а-ля «Я всё равно тебя люблю» сценаристы благоразумно вырезали. Но и без того нагромождение вранья, пусть и вымышленных героев, было колоссальным. Вставленный на музыку второго дуэта танец немного разрядил обстановку. Он уже был не таким удивительным и волшебным, как первый, тем более, что обоих актеров уже просто колотило, и до чего-либо еще дела не было. Главные герои примиряются, и молодой князь решается сказать родителям, что женится на Сильве. Однако ее он хочет представить, как графиню Кончиану, которая собирается разводиться с мужем. Бони ничего не имеет против — он успел влюбиться в невесту Эдвина, и женитьба друга с певицей только сыграет ему на руку. Старый князь в замешательстве от решения сына, но Сильва, уставшая от вранья, показывает брачный контракт, заверенный печатью нотариуса. Родные князя в шоке, отец не собирается принимать в своей семье артистку. Эдвин, поняв, что юлить бессмысленно, готов выполнить свои обязательства, однако певица разрывает контракт и покидает дом Веллергеймов. Она не сможет жить с человеком, который стесняется ее общественного положения. Абигейл полностью была на стороне своей героини. Она так же ненавидела обман, особенно если его можно избежать. И решение Сильвы она принимала и всячески поддерживала, благодаря чему играть именно эту часть ей было легко. Песню об обманутых и брошенных актрисах пела, и Эби казалось, что она озвучивает свои мысли, и пара-тройка новых строк так и норовила проскочить в оригинальный текст. Судя по всему, Тадаши уже лютой ненавистью ненавидел свою роль. Конечно, только человек, знакомый со сценическим искусством, мог это заметить — играл парень на «ура». В этом вся несправедливость: он должен был «вжиться» в роль и в результате потихоньку начал думать, что сам точно так же накосячил. Поэтому ему было стыдно, когда Абигейл, гордо развернувшись, удалилась, дав понять, что ее героиня с бывшим женихом больше и знаться не желает. Вот они, издержки профессии… Третий акт зачем-то «сшили» со вторым. Номер Сильвы «Частица Черта» стал связующим звеном, и далее сразу показали обстановку гостиницы (осветили по-другому декорации дома Эдвина, но эффекта все-таки добились). Номер Сильвы. Бони, в привычной шутливой манере, очень напоминающей недавнего знакомца Тадаши — Фреда, пытается утешить подругу. Она кое-как убеждает его, что готова вернуться в варьете, уехать из Парижа и жить дальше. Но в этот момент на сцену выходит старый князь. Бони, дабы избежать разборки, уводит под благовидным предлогом певицу. В вестибюле остается Веллергейм и невовремя появившийся Ферри. После того, как князь изливает ему душу, не найдя собеседника, хореограф варьете открывает ему тайну княгини фон Веллергейм: в молодости она тоже была артисткой, более того, в том самом театре, где выступает Сильва. В этот момент девушка, заподозрившая неладное, возвращается и видит князя. После недолгого молчания появляются и Эдвин с матерью, которая ехала за ним. Поняв, что обстоятельства кардинально изменились, отец юноши благословляет их с Сильвой брак. Эдвин просит у нее прощения, она соглашается стать его женой… Счастливый финал должен был обозначаться последним танцем в спектакле — вальсом всех героев, получивших свою вечную любовь. На этот раз танцевали под фонограмму первого дуэта Сильвы и Эдвина. В центре — сами главные герои, чуть поодаль — супруги фон Веллергейм, старательно загримированные под пожилых людей, и на самых задворках — Бони и Стаси. Все они танцевали хорошо, но Абигейл и Тадаши несомненно выделялись. Снова то же взаимодействие, даже дыхание синхронное. Эби, в красивом бальном платье, достойном знаменитейших актрис, была великолепна. Она легко и изящно, будто не касаясь ногами пола, кружилась, плыла по сцене, поддерживаемая крепким, но не менее красиво двигавшимся, юношей. Есть выражение «Созданы друг для друга», так вот, они и в самом деле были будто специально подготовлены именно к танцу вдвоем. Всё, что делала Эби, Тадаши просчитывал и всегда успевал придумать что-то, что еще более скрасит это движение. Это была бесконечная связь, связь на уровне мысли, малейшего намека. И она дала двум лучших солистов этого варьете соединить свои навыки, чтобы получилось то, от чего невозможно было оторваться. Наконец, музыка закончилась. Хамада ловко подхватил партнершу за талию, и она остановилась всего на расстоянии ладони от него. Несколько минут тишины, всё варьете замерло ненадолго… И вдруг всплеск аплодисментов наполнил собой весь зал. Люди вскочили со своих мест, кричали: «Восхитительно!», «Прекрасно!», а артисты, улыбаясь и глубоко дыша после выполненной работы, кланялись, солистки и артистки кордебалета делали реверансы. Больше всего комплиментов посылали приме и новенькому. К ним подходили и дарили множество букетов, которые работники сцены тут же уносили, если у артистов уже не получалось их взять. Абигейл и Тадаши держались за руки, смотря на множество очарованных зрителей, и улыбались. Оба понимали, что этот спектакль вплоть до последнего слова оправдал надежды директора… … Все артисты веселились от души. Премьера имела оглушительный успех, для непопулярного театра оперетты — просто подарок. По этому случаю устроили банкет. В закромах кухни обнаружилась коллекция дорогого вина, на закуску достали всё, что было в холодильнике; большой, трехъярусный торт, блюдо с различными фруктами, выложенными в виде пирамиды, мармелад, конфеты. Всё это расставили на опустевших после ухода зрителей столиках. Парни подкалывали девушек насчет диет, за что получали неслабые пощечины. Наконец, директор попросил всех поднять бокалы. Он хотел произнести тост. Сотрудники поднялись со своих мест, почтительно замолчав, и негромкий голос Олдемонта был хорошо слышен: — Дорогие мои друзья! На эту премьеру у меня были большие, очень большие надежды. Я знал, что она сможет собрать большое количество зрителей. Я благодарю всех вас за то, что вы не обманули моего доверия. По толпе собравшихся пронесся согласный гул. — Но давайте не будем забывать, — продолжил директор, — Что во многом этот успех зависел и от наших замечательных солистов; Абигейл, которую мы с вами уже знаем больше месяца, которая сделала за это время очень много для нашего театра, наша звезда и любимица! И один молодой человек, которого я принял совсем недавно, но он показал себя с самой лучшей стороны, в нем виден самый чистый и удивительный талант! Я уверен, он сможет покорить еще большие высоты театрального мастерства… — Мистер Олдемонт, — внезапно прервала какая-то девушка, тут же одаренная множеством недовольных взглядов, — А их нет… В самом деле, среди актеров были все, кто участвовал в спектакле, но самые главные его исполнители, как ни ищи, всё не находились. — Обалдеть, — пожал плечами осветитель Джерри, — Мы тут за их дебют пьем, а они запропастились черт знает куда! — Не черт, а я знаю, — хитро усмехнулась еще одна девушка, болтая в бокале вино, — Уединились после шоу, голубки! … Несмотря на то, что известной сплетнице Мэдди никто не поверил, поскольку она может с три короба наврать, не краснея, в этот раз девчушка была права. Весь праздник солистов нимало не интересовал. Еще за кулисами, даже не став обниматься, по обыкновению, с подругами, Эби незаметно вышла через черный вход. Ну, почти незаметно… Она села на ступеньки каменной лестницы. На дворе был поздний вечер, небо чистое, даже светлее, чем обычно. Воздух свеж и напоен запахом расцветающей вишни, молодой травы и сыроватого асфальта — был дождь. Короткий, но, наверное, тёплый. В Сан-Франсокио они всегда такие, даже зимой. Девушка была всё в том же платье. Ярко-фиолетовом, с красивой накидкой, длинной, складчатой юбкой. Кажется, оно бархатное… Абигейл не заметила этого. Она обхватила себя руками. Холодно. Почему летом так холодно по ночам?.. Вдруг ей на плечи что-то легло. Мягкое, похоже, пиджак. По запаху одеколона Каллаган сразу поняла, чей он… — Ты замерзнешь, — раздался над ее ухом мягкий, немного низкий для юношеского, голос, — Может, лучше внутрь войдешь? Абигейл усмехнулась, как-то не заметив этого «ты», хотя они знакомы не больше трех часов. — Что мне их фуршеты? — Это не фуршет. Так, дружеское застолье. — Всё равно. Он присел рядом. Без пиджака, в рубашке и брюках со стрелками. И без накладных усиков. Вот и правильно — не идут они ему. Эби быстро окинула его взглядом и снова подняла глаза на небо. Красивое оно сегодня, столько звезд, и луна полная… Жалко, в августе циклон обещали — можно было б звездопад понаблюдать. — Ты чего сам-то не пошел? — спросила артистка, повернув голову к парню. Тот пожал плечами: — Да я тоже не очень такое почитаю. Она опять отвернулась и невольно зевнула, прикрыв рот. Теперь парень на нее посмотрел. — Устала? — Угу, — пробурчала в ответ, — Не сова я, не сова. Тадаши вдруг подставил ей плечо. Эби сначала недоуменно посмотрела на него, надеясь, что он хоть что-то пояснит, но, вскоре поняв всё сама, осторожно опустила на широкое плечо голову. Усталость не сходила, но на душе какая-то легкость появилась. Приятно. Хамада полез в карман. В голове с ужасом пронеслось: неужели курит? Но нет, достал плеер. Наушники спутались в клубок — классика жанра. Он принялся сердито их развязывать, смешно прикусив губу. Эби постаралась не захихикать. Когда пятиминутная борьба с узлом увенчалась победой юноши, он подключил наушники к плееру, один вставил в ухо, другой протянул девушке. Она взяла. Интересно, что он слушает?.. Плейлист он листал при ней. Нажал на песню, название которой Эби прочесть не успела. Зато саму песню узнала уже по первым нотам вступления. На губах заиграла улыбка: он, похоже, тоже слушает эту певицу… Она даже не стала спрашивать. По счастливому, умиротворенному лицу девушки Тадаши догадался, что она слышала этот трек. И улыбнулся. Значит, совпало… Они смотрели на звезды молча. Ветер немного теребил одежду и волосы, шелестел листьями деревьев на газоне, игрался мелкими камушками. И в наушниках медленно затихали последние строки:Starting at the beginning With you…