Будни «Чёрной орхидеи»

      Кабинет Альберта Уилзи всегда считался местом особым. Сюда редко допускали посторонних, да и вообще, по большей части, старались заходить внутрь только в случае крайней необходимости.       Такая секретность временами наталкивала на подозрения, и Терренс, начитавшись в детстве сказок, среди которых нашлось место той, что повествовала о незавидной участи жён увековеченного в литературе маньяка, обходил кабинет стороной, не решаясь туда соваться.       Перед глазами вставали декорации родом из сказочной реальности, и страх заполнял душу. Всюду чудилась кровь и развешанные на крюках тела прекрасных мёртвых женщин. Не кабинет, а замок Синей Бороды.       Это, конечно, было глупо, но Терренс ничего не мог с собой поделать.       Альберт, будучи человеком достаточно мягким и добродушным, терпеть не мог, когда в его кабинет заглядывали другие люди. Не тот, что в школе, куда, естественно, попадали и учителя, и родители учеников, и ученики – какая тут личная зона? – а тот, что в родном доме.       Домработница, приходившая два раза в неделю, чтобы наводить порядок, обычно хозяйничала во всех комнатах, кроме этой.       Альберт для надёжности закрывал свои владения на ключ и отдавал их кому-нибудь из родных лишь в случае крайней необходимости. Мартину мог и просто так отдать, поскольку считал его надёжным человеком.       Такую практику с хранением ключей Альберт взял на вооружение после того, как несколько важных бумаг, связанных со школьными делами, пропали из кабинета, и никто не мог сказать, куда именно они подевались.       Шкатулка с секретом открывалась просто. Терренс напрасно боялся и рисовал в воображении декорации, достойные звания фильмов ужасов. Ничего такого в кабинете не было.       И быть не могло.       В любое другое время, вспоминая о заблуждениях, свойственных детским годам, Терренс вдоволь посмеялся бы и посчитал это забавным, но сейчас ему было не до смеха.       Одна неприятность накладывалась на другую, нарастая подобно снежному кому, обещая рано или поздно окончательно сбить Терренса с ног, подарив ему последнее пристанище в этих снегах.       Обожжённая рука болела немилосердно, а в носу прочно поселился запах припаленной плоти.       Перед тем, как отправиться в кабинет отца и проводить там ревизию в поисках писем, Терренс завернул в ванную комнату и обработал пострадавшее место мазью от ожогов. Нельзя сказать, что ему стало намного легче. В первый момент боль даже усилилась. Он стиснул зубы и глухо выругался, чувствуя, как в уголках глаз выступают слёзы.       Пустив воду, набрал полную пригоршню в здоровую руку и умылся. Теперь можно было совершать марш-бросок, надеясь, что отец не вернётся домой раньше положенного времени, а мать не станет сильно кричать, поняв, что её обманули, и ключи понадобились именно старшему, а не младшему сыну.       Чета Уилзи, конечно, отличалась пониманием и любовью к детям, но иногда их весьма здорово заносило на поворотах. Что в ситуации с ключами, которые было решено давать только Мартину, как более надёжному участнику братского тандема. Что в случае с обучением Мартина, о котором Терренс узнал задним числом и сначала даже не поверил в возможность такого развития событий.       Он пошёл к отцу вместо Мартина, желая добиться торжества справедливости, но его попросили не лезть не в своё дело и изучать свою юриспруденцию, раз уж он давно определился и при попытках переубедить, затыкал уши, не желая слушать аргументы в пользу возможной смены интересов. Терренс готов был поспорить на что угодно: согласие Мартина, сделавшее последнего несчастным, его же в глазах родителей и возвысило, сделав сыном мечты.       Немного повозмущался, побушевал, хлопнул дверью, но воле родителей подчинился. Не то, что старшенький – самодовольный, упрямый осёл, ставящий свои интересы превыше семейных.       В последнее время Терренс стал ловить себя на мысли, что его родители при всей их идеальности, имеют не только положительные черты, но и ряд отрицательных. Впрочем... Чего он мог от них требовать? Они были такими же людьми, как он, Мартин, Элизабет и миллиарды других особей, не имеющих отношения к их семье.       У них, несомненно, должны были быть недостатки, он ведь не в сказке живёт.       Кабинет отца, куда Терренсу за всю жизнь доводилось попадать не более десяти раз, как всегда, поражал чистотой и идеальным порядком. В этом плане Альберт всегда отличался педантизмом, и Мартин, вероятнее всего, подхватил почти все черты его характера. Терренс нахватался и от матери, и от отца, а в итоге получилось нечто такое, определению не поддающееся.       Иногда родители удивлялись, в кого он пошёл – настолько склонный к скандальным выходкам и несдержанному, неконтролируемому практически, проявлению эмоций. Потом многозначительно замечали, что, вероятнее всего, в прадеда по материнской линии. Терренс понятия не имел, что собой представлял его прадед, а в глубокое изучение семейной истории не погружался, за исключением одной отдельно взятой вехи, потому личность, упомянутая в речи родителей, оставалась для него размытым силуэтом, не имеющим никаких отличительных черт. А раз не знал, с кем сравнивают, то и споры считал нецелесообразными.       Он осторожно погладил повреждённую ладонь, поморщился от очередной вспышки острой боли. В остальное время она тоже никуда не уходила, постоянно напоминая о себе, но имела иные характеристики. Ноющая, тянущая – мерзкая, одним словом.       Терренс не думал, что сообщение о выборе свидетеля произведёт на него такое впечатление.       Временами он ловил себя на мысли, что, наверное, с происходящим смирился. Ему не больно, он просто принимает всё, как данность. На расстоянии от Рендалла, когда не приходилось сталкиваться с ним ежедневно, выдерживая это соседство в течение нескольких часов, становилось не в пример легче. Когда Терренс вынужденно пересекался с ним в коридорах или слушал ответы во время занятий, было гораздо сложнее мириться со своими чувствами и осознанием, насколько они обречённые.       Рендалл упорствовал. Даже в тот момент, когда они поднимались на сцену, следуя один за другим, в чёрных мантиях и шапочках с кисточками и, теоретически, виделись не только в стенах школы, но и вообще в последний раз, он ничего не сказал, продолжил отстаивать мнение о необходимости держаться друг от друга на расстоянии.       Так будет проще, так будет легче, говорил он, покусывая нижнюю губу.       Кому? Кому от этого будет проще и легче?       Терренсу хотелось схватить его за плечи, встряхнуть, как следует и всё-таки вытрясти, выбить, выпытать истинные причины прекращения отношений. Но он позволил Рендаллу уйти и теперь с отчаянием ожидал наступления дня свадьбы, не представляя, как сдержится в момент произнесения брачных клятв.       Каким чудом заставит себя промолчать, когда прозвучит вопрос, обращённый к гостям: знает ли кто-то причину, по которой брак не может быть заключён?       Терренс мог первым закричать, что, да, он, несомненно, знает.       Только Рендалл не хотел этого. Терренс чувствовал, что Рендалл ни за что не откажется от брака, независимо от причин, толкнувших его на создание этого союза.       Теперь Терренс был уверен на сто процентов: о любви нет речи. Ни со стороны жениха, ни со стороны невесты. Они заключают брак по иным причинам, только им известным. И если позицию Кейт по данному вопросу Терренс более-менее понимал, то Рендалла – нет. Кейт жаждала ему отомстить, а Рендалл...       Рендалл, определённо, мечтал совсем о других вещах.       Если только они не придумали этот план прежде, изначально делая ставку на подобный исход. Рендалл соблазняет, привязывает к себе, а потом бросает безумно влюблённого неудачника и смеётся у него за спиной.       Терренс мог бы допустить реальность такого сценария, но понимал, что желание поверить в предложенный вариант станет очередным самообманом и попыткой отгородиться от неприятной реальности.       Он снова не мог думать ни о чём и ни о ком, кроме Рендалла.       Как и год назад, когда их отношения лишь проходили период становления.       Но, глядя правде в глаза, стоило покаянно кивнуть и сознаться: он никогда о Рендалле не забывал, думал о нём на протяжении всего года. Думал и после выпуска из школы. Каждый час, каждую минуту, каждую грёбанную секунду.       Он всеми силами стремился хоть как-то с ним поддерживать отношения, пусть и делал это нелепо, пытаясь сказать или сделать гадость, перебрасывая часть своего отчаяния второму участнику событий.       И, только оставаясь в одиночестве, мог позволить себе признаться, что это не попытка мерзкой натуры самоутвердиться за счёт более слабого игрока, зацепив его и унизив. Слабым был как раз он сам, не желающий расставаться красиво и относиться с пониманием к чужому выбору.       Сколько Терренс себя помнил, столько же старался играть в циника. Не быть таковым, а именно играть, старательно высмеивая других людей, совершающих те или иные ошибки, где-то в глубине души им сочувствуя. Он выдавал перед лицом посторонних заявления вроде тех, которые в дальнейшем подхватил Энтони, о скуке, отрицании сильных чувств, да и ещё миллионе разнообразных поводов, а в итоге сам оказался в ловушке. Сам скучал, сам любил и сам же страдал, несмотря на всю унизительность и незавидность положения.       Каждая мысль о приближении свадьбы Рендалла приравнивалась к острому осколку, вонзившемуся в сердце.       Сегодня словно все и всё сговорились против него, решив забросать новостями из жизни будущих молодожёнов.       В кабинете, на отцовском столе лежал ворох свежей прессы, полученной с утра и отложенной до лучших времён, когда у Альберта появится возможность с ней ознакомиться. Несколько газет, журнал узкой направленности, ориентированный исключительно на представителей профессий, связанных с образовательной сферой, счета, реклама салонов красоты, а ещё – мебельного и автомобильного, плюс несколько приглашений на свадьбу.       Терренс пересчитал их – ровно четыре, на каждого члена семьи. Кейт была столь великодушна, что не забыла о нём и тоже позволила присутствовать на празднике. Хотя, могла бы обойти вниманием, вычеркнув из списка.       Сначала Терренс хотел распечатать послание, адресованное ему, потом подумал немного и отложил в сторону. Чего он там не видел?       Всё тот же нежный фон и целующиеся птицы. Он, кажется, дыру на них прожёг, рассматривая макет, выбранный Кейт, на странице в социальной сети.       Терренс никогда не замечал за собой таких наклонностей, но, стоя рядом с отцовским столом, ясно представлял, как с особым цинизмом откручивает головы голубям, трепещущим в руках.       Правда, здесь основные ужасы вновь приходились на долю воображения.       В реальности всего-то дел – разорвать открытку в несколько движений на мелкие кусочки и швырнуть смятые обрывки в корзину, предназначенную для бумаг.       Сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, он вновь потянулся к связке ключей, брошенной на столешницу. В одном из ящиков хранились письма, присланные университетами. Конечно, по-хорошему, следовало дождаться результатов тестирования и только потом выбирать, точно зная, куда можно податься, а куда дороги закрыты.       Но Терренс пребывал в состоянии сумасшедшей уверенности: несмотря ни на что, он сумел набрать высокие баллы, и выбор его в сравнении с предварительными результатами не особенно сократился. Возможно, остался на прежнем уровне, и он волен поступать куда угодно, нашлись бы только деньги для реализации тщеславных планов.       Куда именно Альберт задевал его письма, Терренс не ведал, потому открывал ящики по очереди.       С давних пор в большинстве из них хранилась важная документация, рассортированная по папкам, и Терренс не собирался к ней прикасаться.       Зная возможную реакцию отца, тут следовало не то, что не прикасаться, а даже не дышать на предложенные бумаги.       В первом интересующих писем не было. Во втором – тоже.       Терренс собирался закрыть его моментально, но тут зацепился взглядом за документы, лежавшие наверху. Финансовая отчётность, приуроченная к пятому и шестому термам. В принципе, Терренса эта сторона вопроса никогда не интересовала, и он собирался закрыть ящик, вновь повернуть ключ – строго два оборота! – но что-то заставило задержать взгляд, а потом вытащить папку, наплевав на негласные, но известные всем Уилзи, правила. Под ней обнаружились финансовые отчёты о поступлении средств за термы с первого по четвёртый. Доход, расход, спонсорские средства, закупка материалов, траты на ремонт и расширение образовательных баз.       Банковские реквизиты тех, кто совершал операции, оплачивая счета, выставленные «Орхидеей».       – Терренс?       Он медленно оторвался от изучения бумаг и поднял глаза в сторону говорившего. Несколько секунд смотрел на Мартина, а потом с облегчением выдохнул, несказанно обрадовавшись своей ошибке. Иногда он путал голоса отца и младшего брата – они были довольно похожи и по тембру, и по интонациям.       В телефонных разговорах, к слову, Альберта и Мартина путали как посторонние люди – родители учеников, решивших напрямую пообщаться с директором академии, так и старые знакомые.       Иногда это служило поводом для шуток относительно того, что Мартину просто на роду написано занять директорское кресло в «Чёрной орхидее». И Мартин посмеивался над этими заявлениями, пока шутка не потеряла актуальность, став для него реальностью.       – Что-то случилось?       – Хотел попросить тебя немного поторопиться, чтобы мама не просекла обман.       – Сейчас, – произнёс Терренс, вновь пробегаясь взглядом по финансовым отчётам.       Мартин перешагнул порог и плотно закрыл дверь, чтобы мать, проходя мимо кабинета, не устроила им допрос.       Подойдя к столу, Мартин посмотрел на выложенные папки и вскинул бровь. Терренс в точности скопировал это действие.       – Это мало похоже на письма из университетов.       – Марти, прошу тебя, не превращайся в отца. Не похоже, конечно, тем не менее...       – Что? Для чего тебе понадобились эти документы? Кстати говоря, я бы не советовал тебе трогать ту папку, в которой находятся сведения за два последних семестра. Отец не успел с ней ознакомиться и собирался уделить время всему этим вечером. Зато вчера дотошно всё рассортировал, и если ты нарушишь что-нибудь...       – Он снимет с меня голову, – продолжил Терренс, перебив Мартина. – Это давно известная вещь. Напоминать не обязательно.       – Извини.       Мартин замолчал и отвернулся, сунул руки в карманы и принялся изучать содержимое книжных шкафов. Они располагались вдоль обеих стен и были забиты под завязку самыми разнообразными изданиями, как научной направленности, так и беллетристикой.       Впервые заметив это, Мартин подумал, что в кабинете отец может просто прятаться от них. Когда они были маленькими и совершали сотню проказ в час, сложно было не сойти с ума от бесконечного топота, звона битых стёкол, когда они роняли очередную вазу или стакан, грохота, попыток догнать сбежавшую Стеллу за номером один, и криков, приуроченных к плану перехвата.       Терренс всех своих крыс называл Стеллами, а поскольку век крысиный оказался недолог, и питомицы умирали, проведя на свете положенное количество лет, нынешняя его любимица проходила под пятым номером.       – Ты тоже, – выдохнул Терренс. – Я не хотел грубить, просто настроение такое.       – Я знаю. – Мартин кивнул в сторону приглашений, которые заметил почти сразу, как только подошёл к столу. – И понимаю, почему ты на всех огрызаешься.       – Иногда мне кажется, что я схожу с ума, – признался Терренс. – А потом прихожу к выводу, что это ещё не конец. Окончательно я свихнусь в тот момент, когда на меня снизойдёт озарение – да, теперь они стали законными супругами, и будут вместе до тех пор, пока смерть не разлучит их. Вот после завершения церемонии бракосочетания я действительно сдамся и окончательно потеряю интерес к жизни.       – Не говори ерунды. Ты несколько лет посыпал голову пеплом из-за Мишель, а в итоге выяснилось, что не особенно в ней нуждался.       – Уверен, что ты выступаешь на стороне своего приятеля, ну и самой французской дивы, которая явно смогла заслужить твоё расположение. Ты был наблюдателем, а я – непосредственным участником.       – Несмотря ни на что, Мишель довольно милая. А ты напрасно нагнетал обстановку, что тогда, что теперь.       – Марти, не сравнивай две ситуации, которые выглядят одинаково только по титульному листу – содержание их близко друг к другу не стояло.       – Но ведь ты действительно любишь преувеличивать и приукрашивать.       – Надеюсь, ты никогда не влюбишься.       – Очень милое пожелание, – хмыкнул Мартин. – Лучше не придумаешь. Спасибо.       – Учитывая наше семейное предание, можно считать, что я только что пожелал тебе счастья в виде тихой, спокойной жизни, лишённой диких страстей и невероятных трагедий.       – Если бы ты не услышал этот рассказ с детства, возможно, не стал бы примерять его к каждой влюблённости, которую переживал.       – Я этого не делал.       – Конечно.       Мартин закатил глаза, давая понять, что дальнейшие слова брата комментировать не станет, и вообще отказывается реагировать на столь громкие заявления. Иногда он старался поддерживать нейтралитет в отношениях и не спорить с Терренсом, но случалось, что и его терпение лопалось. Тогда Мартин начинал огрызаться в ответ, ну или просто спорить, не переходя на повышенные тона.       – Конечно, – передразнил Терренс. – Я вообще не думал, что у нас с ним получится что-то серьёзное.       – У вас и не получилось. Удивительно, правда?       – Заткнись. Просто возьми и заткнись, – голос Терренса прозвучал угрожающе, но Мартин лишь дёрнул плечом.       Его угрозы со стороны брата не пугали.       Захлопнув папку с отчётом, Терренс потянулся к замку очередного ящика, надеясь, что хотя бы там найдутся его письма, а не будут по закону подлости находиться в последнем из шести.       Мартин принялся складывать папки обратно в стол.       Терренс случайно зацепил его локтем, Мартин выронил папку с отчётами за второй – какое счастье, что не за третий – триместр. Бумаги разлетелись по полу, заставив Мартина едва ли не окаменеть от ужаса. Он изумлённо посмотрел на результат своей деятельности, будто не верил, что всё это на его совести.       – Не стой столбом, – прошипел Терренс, присев на корточки, начиная собирать разлетевшиеся листья и не упустив возможности ударить брата под коленку. – Шевелись, пока отец не вернулся и не снял головы с нас обоих.       Мартин от этого удара – не сильного, но довольно ощутимого – ожил и опустился на колени, начиная собирать листы, заполненные непонятными ему схемами.       Конечно, теперь им предстояло провозиться в кабинете отца дольше положенного, чтобы привести бумаги в надлежащий вид, рассортировав всё так, как было прежде, но у них был образец в виде отчётности за первый триместр. Это облегчало задачу. Главное, чтобы и содержимое той папки не превратилась в невнятную мешанину из случайных документов, вылетев из рук.       Он собирался отпарировать высказывание брата, сказав, что просто задумался, разрабатывая план, способный помочь им обоим избежать наказания, повернул голову и промолчал, заметив направление взгляда Терренса.       Это не было похоже на обычное раздражение, практически соседствующее с Терренсом весь прошедший год. Это была мрачная сосредоточенность и задумчивость.       Что такого Терренс мог обнаружить в платёжных документах, Мартин не представлял, потому не упустил возможности подобраться ближе и посмотреть, какие вещи вводят в состояние ступора старшего брата.       Совершенно обычный, ничем не примечательный платёжный документ. Мог бы быть, если бы не одна существенная поправка. Терренс сканировал взглядом договор, заключённый с родителями Рендалла. Всё бы хорошо, договор был типовой – ничего выдающегося. А вот квитанция, прикреплённая к нему, действительно заслуживала внимания.       В графе получателя денежного перевода значилась академия.       В графе отправителя стояла фамилия, ставшая, в своё время ночным кошмаром Терренса.       Бартон.       Венчала всё это сомнительное великолепие подпись отца Кейт.       И Мартин готов был поклясться, что в голове Терренса окончательно сложилась картина событий. Он, не прикладывая особых усилий, играючи, получил ответы на давно терзающие его вопросы.       Шум, раздавшийся в коридоре, заставил Мартина насторожиться.       Но было поздно.       Ручка повернулась, дверь сначала тихонько приоткрылась, а потом и вовсе распахнулась настежь.       Мартин продолжал сидеть на полу, сжимая в руках собранные документы, Терренс прожигал взглядом платежные квитанции, обеспечившие пребывание Рендалла на территории академии.       На пороге стоял Альберт Уилзи и с неодобрением смотрел на обоих сыновей, словно уже сейчас знал: они нарушили идеальный порядок. * * *       – Оцени иронию, Тони. За какую-то мелкую провинность мы оказались под домашним арестом и теперь вынуждены просидеть в своих комнатах до завтрашнего утра. Как будто мы – дети малые. Иногда родители ведут себя очень странно. Спасибо, хоть в угол не поставили, предложив подумать над своим поведением.       – Неужели и мистер «Я самый идеальный из младшего поколения Уилзи» в чём-то провинился? Допускаю мысль, что ты действительно натворил что-то. Но Мартин в роли нарушителя порядка? Это за гранью моего понимания. Тебя ещё не обвинили в оказании дурного влияния на брата?       – Пока обошлось. Самое странное, что ему практически во время всех семейных конфликтов достаётся сильнее, чем мне. От меня, видимо, разумных поступков уже не ждут, а Мартин ещё не исчерпал лимит доверия. Просто он не способен уследить за глупым старшим братом, и в этом его основная вина. Равно, как и том, что он не может заставить меня измениться в лучшую сторону, вдохновив своим примером. Подводя итог всему вышесказанному: независимо от того, насколько мы не оправдали ожиданий, наказание актуально в отношении обоих и обязательно будет приведено в исполнение.       Терренс присел на край стола и без особого интереса посмотрел, что происходит за окном.       Родители прогуливались во дворе и о чём-то разговаривали. Нэнси активно жестикулировала, Альберт оставался более сдержанным, нежели супруга. Однако шли они нога в ногу, что Терренса забавляло. Они вообще многое синхронно делали. И, идя по жизни, смотрели не друг на друга, а в едином направлении, что вроде как считалось одним из признаков идеального брака.       В вопросе воспитания детей они тоже были солидарны, лишь время от времени их мнения расходились в мелочах.       После того, как отец вернулся и застал сыновей в кабинете, посреди разбросанных бумаг, последовало незамедлительное выяснение отношений, очередная порция нотаций, напоминание о том, насколько дурно они поступают, обманывая, и вопрос, что, собственно, оба позабыли среди школьной документации, если в настоящий момент никакого отношения к ведению дел академии не имеют.       Мартину, как обычно в противостоянии с ближайшими родственниками, красноречия не хватило. Терренс впервые за долгое время тоже оказался перед оппонентом полностью безоружным, не имея в запасе вороха аргументов, с помощью коих можно отстоять свою правоту.       Новости, которые таковыми уже перестали считаться, произвели на него неизгладимое впечатление, лишив дара речи.       Терренсу было откровенно наплевать на всё, что говорил позднее отец, в голове билась настойчиво единственная мысль, и связана она оказалась не с культивированием чувства вины за свои промахи, а с поступками Рендалла и его словами.       – Решение не подлежит обжалованию?       – Вероятно, нет.       – И если к тебе придёт гость, тоже ничего не изменится?       – Слушай, а это мысль, – протянул Терренс. – Действительно толковое предложение. Мартину в этом плане уже несказанно повезло.       – Трой?       – Да. Сорбонна, Мишель, почётная должность свидетеля на свадьбе. Они об этом говорят уже не первый час, а Трой и не думает покидать дом. Может, с подачи Мартина. Брат у меня во всех смыслах личность положительная, но, когда надо, достаточно хитрая и находчивая. Понимает, что родители точно не укажут гостю на дверь. Им приходится терпеть постороннее присутствие, отложив момент вступления приговора в силу до лучших времён. Впрочем, до этого Мартина снова отчитали по всем правилам, заявив, что именно от него не ожидали настолько глупых выходок.       – Куда вы теперь влезли?       – Не поверишь, но я снова погорел на бумагах, связанных с Рендаллом. Кажется, это стало традицией. В первый раз Стелла погрызла конверт писем, ему адресованных – немного, но он заметил. Как и то, что одно из посланий было вскрыто, а потом заново запечатано. Мартину досталось только за то, что он стоял рядом. Ну, и немного за то, что попросив ключи, отдал их мне, а не сделал всё необходимое самостоятельно, ограничившись минимальными потерями.       – Твоя судьба – гореть на всём, что связано с Рендаллом, – усмехнулся Энтони. – Что за бумаги?       Замечание было весьма актуальным, пусть Энтони и сказал это просто так, к слову, не зная многих нюансов.       Гореть во всех смыслах. Физически, в том числе.       Рука продолжала ныть. Терренс решил, что, поговорив с Энтони, обязательно сходит в ванную и снова намажет пострадавшее место мазью. Хотя бы на пару минут, но станет легче.       – Договор и чеки об оплате обучения.       Терренс растянулся на столешнице, закинул руку за голову. Риска столкнуть на пол что-нибудь не было.       Тетради и книги Терренс давно – сразу же после возвращения из академии – рассовал по ящикам, а ноутбук у него отобрали в наказание.       У Мартина, впрочем, тоже конфисковали технику, но Трой обеспечивал его живым общением, и это было гораздо лучше обезличенной переписки.       Удивительно, что телефон Терренсу всё-таки оставили. Наверное, просто забыли. В итоге, изоляция вышла неполной, что Терренс, несомненно, считал плюсом. Голос Энтони его немного успокаивал. Хотя, стоило признать, что с большим восторгом он бы сейчас послушал другого человека, но...       Он перестал искать встреч с Рендаллом, зная, что все усилия окажутся напрасными. Рендалл сбросит его звонок в первую же секунду, а на сообщение вообще никак не отреагирует – удалит, скорее всего.       Впрочем, одна из встреч обещала состояться в ближайшее время.       Те самые приглашения, лежавшие на столе, были рассортированы и попали в руки адресатов. Терренс своё получил первым. Вскрыл конверт уже в комнате и усмехнулся.       Конечно.       Как он и предполагал с самого начала. Ненавистные птицы, милующиеся на фоне цвета шампанского.       Сколько там осталось до памятного события? Полторы недели. Десять дней – финал истории и жирная клякса вместо точки.       – Нашёл что-то интересное?       – Более чем, только эта тема не для телефонного разговора, как мне кажется. Лучше с глазу на глаз.       – Символично, но у меня тоже есть для тебя новости, открывшиеся совершенно случайно. Именно сегодня.       – Связанные с Рендаллом?       – Разумеется.       – И?       – Я бы тоже предпочёл обсудить это во время личной встречи. Не знаю, как скоро сумею отделаться от общества родителей, но, надеюсь, надолго не задержусь.       – А чем вы сейчас заняты?       – Не поверишь, но выбираем костюмы для торжества.       – Бартоны и вас пригласили?       – Да, разумеется. Мама ознакомилась с содержанием открытки и тут же пришла к выводу, что ей нечего надеть – всё новое и красивое она успела выгулять, а здесь просто обязана показать себя во всём блеске.       – Странно. Ты не находишь? Это ведь не её торжество.       – Не её, – согласился Энтони. – Но повод у неё всё-таки есть. Она искренне считает, что обязана уесть Сиенну Стимптон, ну, и мать Кейт тоже. Хотя бы в этом.       – Причины серьёзные?       – Серьёзнее некуда, с женской точки зрения. Помнишь, я говорил тебе однажды, что при удобном случае постараюсь разузнать, как так получилось? Сегодня знания сами приплыли ко мне в руки. Стоило только поддержать беседу с отцом, слово за слово, и он моментально вывалил на меня ворох подробностей, напрямую связанных с...       Энтони замолчал, и Терренс услышал в отдалении женский голос. Судя по всему, Энтони отвлёкся на разговор с матерью. Она или просила мужа и сына оценить её наряд, или что-то им примерить предлагала.       До Терренса долетали лишь обрывки фраз, по которым восстановить общую картину не получалось.       По сути, он и не прислушивался, понимая: ничего ему интересного не услышит. Ему наплевать, какое платье наденет мать Энтони для торжества. Наплевать и на марку костюма, подобранного для самого Энтони. Вряд ли он вообще заметит что-то или кого-то, кроме Рендалла, держащего под руку невесту и обещающего любить её до конца жизни.       В болезни и здравии.       В богатстве и бедности.       И в прочих вещах, которые ещё положено включать в список возможных испытаний, выпадающих на долю людей, вступающих в брак.       Может быть, в конце концов, он увидит ещё и акулью улыбку самой Кейт, адресованную персонально ему, а не кому-то из гостей. Ради интереса и удовлетворения своих глупых желаний, Кейт способна скопировать поведение, разыгранное во время празднования дня рождения Энтони, в надежде на повторение той же реакции. Он, конечно, поведёт себя умнее и не станет вновь прибегать к рукоприкладству, но вряд ли Кейтлин эта сдержанность остановит. Она будет старательно играть на его нервах до тех пор, пока не получит конкретный результат.       Он представлял, как Кейт прыгает в форме болельщицы с помпонами в руках. Но вместо подбадривающих речёвок повторяет одну фразу.       «Страдай, страдай, Уилзи!».       Последний год он только этим и занимается. Страдает в режиме нон-стоп, позабыв о существовании других эмоций и чувств, отказываясь верить, что в жизни могут быть проблески радости. Сплошная чёрная полоса, и он готов броситься на край света, только бы оказаться вдали от этой страны, этого города и этих людей, которые прежде считались неотъемлемой частью его жизни.       Жаль, что пламя зажигалки припалило кожу, но так и не смогло уничтожить нить, связывающую его с Рендаллом. Как там принято говорить? Красная нить судьбы? У Терренса не одна нить, а целый их ворох, широкая атласная лента, протянутая от пострадавшего запястья к запястью Рендалла. Эта лента не слишком-то внушительна на вид, но в реальности – прочнее каната.       Когда-то он действительно сомневался, что между ними способна – пусть прозвучит избито – проскочить искра, пробуждающая живой интерес.       Рендалл нравился ему внешне, чисто на визуальном уровне – глупо было отрицать данное явление.       Терренс мог подолгу смотреть в его сторону, оценивая и наслаждаясь, однако, не совершая решительных шагов навстречу, не пытаясь поспособствовать сближению. Это наблюдение фактически приравнивалось к интересу человека, попавшего в музей и изучающего экспонаты, наиболее ему приглянувшиеся.       Рендаллу был дарован статус произведения искусства, которым предписывалось любоваться на расстоянии, чтобы не испортить сложившееся впечатление неприятными открытиями. При близком общении он мог оказаться другим, и Терренса это смущало не в лучшем значении данного слова.       Поддерживая отношения лишь на уровне приветствий, он мог самостоятельно додумать любой характер, дорисовать к портрету любые желанные черты и потом искренне восхищаться ими.       Но стоило признать, что он, несмотря на все свои уверения о нежелании узнавать Рендалла ближе, сначала неосознанно, а после – вполне отдавая отчёт в своих действиях, следует за ним по пятам, не выказывая своей заинтересованности, предпочитая оставаться для него невидимкой. Тайным поклонником, тенью, не слишком навязчивым сталкером, если уж на то пошло.       Впервые он не делился соображениями с Энтони, не откровенничал с Мартином и даже дорогой и любимой Стелле, точившей арбузную мякоть и смотревшей на него гетерохромными – один чёрный, а другой красный – бусинками глаз, ничего не говорил, предпочитая хранить все мысли, направленные в сторону одноклассника, при себе.       Рендалл постороннего присутствия не замечал. Он спокойно занимался повседневными делами, не зная, что у него появился восторженный поклонник, но при этом молчаливый и ненавязчивый. Терренс не пытался заговорить с ним. Не просил помощи, хотя это был один из наиболее реальных способов сблизиться. Не предлагал поработать в паре над каким-нибудь проектом, неизменно выбирая тандем с Мартином или Энтони.       Он вообще не был уверен, что Рендаллу есть до него какое-то дело.       Если бы не столкновение за пределами академии, Терренс так и остался бы сторонним наблюдателем, спокойно попрощавшись со своим персональным объектом искусства и позабыв о сосуществовании в пределах одной учебной аудитории.       Наверное, позабыл бы.       Сейчас он уже не был настолько уверен в правдивости своих прошлых умозаключений.       – Так, на чём мы там остановились? Ах, да, – вновь напомнил о себе Энтони, разрешив вопросы с приобретением вещей. – Мы с отцом поговорили, и, как итог, у меня есть для тебя парочка новостей. Нанесу визит через час-два и всё расскажу.       – Договорились, – отозвался Терренс.       Теперь оставалось лишь дождаться появления лучшего друга, обещавшего помочь в деле распределения точек над определёнными буквами.       Энтони не использовал в своей практике общения с окружающими людьми глупые шутки, это было совсем не в его характере. Вообще-то он производил при знакомстве определённое впечатление, откровенно говоря, далёкое от лестных характеристик. Казался довольно заносчивым, высокомерным, ставящим себя выше других. Кроме того, окружающие с давних пор не уставали повторять, какой Тони красавчик.       Он нередко сетовал на это, говоря, что ему надоели бесконечные оды, воспеваемые внешности. И радовался, что хотя бы губы ему достались не пухлые, словно гелем накачанные, а самые обыкновенные, среднестатистические       – В противном случае, я был бы похож на утку. А особо остроумные шутники не упустили бы случая проехаться по внешним данным и заикнуться о том, что, скорее всего, я целыми днями пасусь в Инстаграме – выставляю фотографии, сделанные напротив зеркала в сортире.       – Ну и выражения.       – Извини. Что-то меня не тянет на нежности, предпочитаю называть вещи своими именами.       – С чего бы тебе приписывать такие увлечения?       – Стереотипы, что б их, – хмыкал Энтони. – Скажу честно, они – именно то, что я откровенно терпеть не могу.       Пожалуй, Терренс был одним из немногих, кто действительно знал Энтони. Не такого, каким Кларк выступал перед остальными, а настоящего.       Энтони, как и он, носил в присутствии посторонних людей маски, умело меняя их в зависимости от ситуации, тщательно подбирая и стараясь не совершать осечек. Это сближало.       Ценно было то, что он понимал, когда можно шутить, а когда этого лучше не делать.       Как только речь заходила о Рендалле, активировался режим с кодовым названием «Шутки в сторону».       Здесь и, правда, не над чем было иронизировать.       В ожидании Энтони Терренс извёлся и едва не полез на стенку, прикидывая, какие откровения его ожидают в ходе этого общения.       Он почти прирос к полу рядом с окном, наблюдая оттуда за центральными воротами. Прожигал взглядами дорожку и мог с точностью до сотых секунды назвать время появления Энтони.       Встретила его Нэнси, и они несколько минут разговаривали, обсуждая, вероятно, погоду, последние новости из жизни родителей Энтони, предстоящую свадьбу младшего Стимптона – всё то, что могло быть интересно обоим.       Следуя правилам, установленным в обществе, Энтони старался всячески продемонстрировать манеры, потому даже приложился к руке Нэнси в поцелуе.       Терренс, продолжавший вести слежку из окна, заметив этот жест, закатил глаза и мысленно назвал Энтони позером, удивляясь, как Альберт ещё не позеленел от ревности, сравнивая себя с молодым человеком и понимая, что по ряду пунктов ему проигрывает.       Постельные предпочтения Энтони старался не афишировать, понимая, насколько нелепо кричать об этом на каждом углу, потому для родителей Терренса его ориентация оставалась загадкой.       Можно было поревновать, в принципе.       – Когда-нибудь моя мать решит: в жизни нужно что-то менять и захочет уйти из семьи. Тогда не удивляйся, если я тебя ударю, – предупредил Терренс, пропуская друга в комнату.       Энтони посмотрел на него, прищурившись, потом перевёл взгляд в сторону окна. Подошёл, чтобы проверить возникшую догадку и, убедившись, что не ошибся, лишь многозначительно хмыкнул.       – О чём вы говорили? – поинтересовался Терренс.       – О самом актуальном событии грядущих дней. – Энтони сложил руки на груди и задумчиво покусал уголок нижней губы. – Пока оно не станет данью прошлому, все будут размышлять над тем, какие причины толкнули этих двоих в объятия друг друга настолько стремительно. Некоторые искренне считают, что виной всему беременность Кейт. Чем ближе событие, тем больше сплетен. Скоро они заполонят воздух и будут прилипать к коже.       – Надеюсь, это предположение окажется глупой выдумкой.       – Потому что в противном случае Рендалл не сможет отказаться от ответственности, и они не разведутся никогда?       – И это тоже.       – Да не в беременности дело, друг мой, – заметил Энтони, опустившись в кресло и откинув назад волосы, отчаянно лезшие в глаза.       Перед появлением на торжественном мероприятии следовало уделить внимание причёске – подравнять отросшие пряди, привести в порядок чёлку. В общем, сделать что-нибудь со своими волосами.       – Уже неплохо.       – Хотя, я не удивился бы, узнав, что она по такому случаю потыкала иголкой в пару-тройку презервативов. Больше удивляюсь, как она, при всей одержимости, не попыталась, в своё время, провернуть нечто подобное с тобой.       – Рожать в шестнадцать лет? Даже ради меня она бы на такое не пошла. Ну, и опять же, медицинские противопоказания... Вряд ли она захочет завести ребёнка, понимая, какую наследственность ему подарит. Точно утверждать не берусь, но подозреваю, что дело именно в этом.       – В семнадцать, – поправил Энтони.       – Невеликая разница, – отмахнулся Терренс, положив телефон на стол. – Что там с магазинами?       – Они убили мне море нервов, в результате мать выбрала какой-то костюм от «Армани». Официально – тёмно-синий. На мой взгляд, чёрный. В общем-то, я его с собой не захватил, все покупки родители увезли с собой. Но мы здесь и не ради костюма собрались, если уж на то пошло. Помнится, я сказал, что сегодня пообщался с отцом. Не знаю, по какой причине его пробило на откровенность, однако он решил поговорить со мной, пока мама выбирала праздничное платье. Внезапно, но разговор зашёл о будущем, и о том, как я собираюсь реализовать себя в дальнейшем. Отец вспомнил вечер моего дня рождения, общение с Рендаллом. Отметил, что Стимптон-младший довольно серьёзный юноша. Пожалуй, слишком серьёзный для своего возраста и не по годам смышлёный. Заявил, что мне не мешало бы брать пример с таких людей. При этом об отце Рендалла отзывался не самыми лестными словами.       – И что это значит?       – Это было вступление, – протянул Энтони, сцепив ладони в замок и устроив их на коленях. – Теперь настало время основной истории. Понимаешь ли, дорогой друг, у моего отца не далее, как прошлым летом, появились некоторые интересы в сфере строительного бизнеса. Ты же знаешь: он не привык уступать и всегда получает, то, что хочет. Тогда хотелось увеличить собственное влияние на рынке, и он решил избавиться от одного из основных конкурентов. Делал всё очень и очень деликатно, как всегда, поначалу. Он всегда мягко стелет, а после его стараний становится жёстко спать – так, что синяки по всему телу. А потом – стремительный захват, этакая молниеносная война. Перехваченные заказы, подлоги, путаница с накладными и много всего такого, что способно окончательно подорвать авторитет той или иной компании. И когда конкуренты окажутся на грани разорения, можно предложить им выгодную сделку купли-продажи. У них появятся на руках живые деньги, в которых они испытывают острую потребность, а Дин получает немалую долю рынка. Думаю, сам понимаешь, какую фамилию носил конкурент.       – Стимптон, – выдохнул Терренс.       – Точно. Именно он. Всё шло идеально, Артур готовился со дня на день объявить себя банкротом, мой отец пил шампанское и утверждал, что очередное дело завершилось блестяще. Но, как часто говорят, хорошо смеётся тот, кто смеётся последним. Да. Вот они и посмеялись, передав всё Бартонам. Официально отец Рендалла продолжает числиться главой компании, но на деле он там управляющий, не больше. Бартоны вложили деньги, они же теперь устанавливают правила. И, думаю, произошло это не без вмешательства милой Кейтлин. Твои соображения? Кроме того... По телефону ты сказал одну любопытную вещь, и мысли о ней продолжают меня занимать. Что за бумаги заставили тебя пойти на преступление против принципов сэра Альберта?       – Я искал письма из университетов, но нашёл то, что для моих глаз не предназначалось. Финансовый отчёт по триместрам. Случайно толкнул Мартина, и он рассыпал содержимое папки. Среди многочисленных договоров был и тот, который заключали родители Рендалла. На договоре их подпись, однако, на чеке об оплате проставлена иная фамилия.       – Бартон.       – Конечно, – подтвердил Терренс, несмотря на то, что Энтони не задавал ему вопросов, а подводил итог сказанному. – Уже это заставило меня насторожиться, теперь всё окончательно прояснилось. Как я и думал, никакой неземной любви, о которой так старательно рассказывала Кейт, только финансовая выгода – для него, и моральное удовлетворение – для неё.       Терренс провёл ладонью по лицу, вновь мысленно возвращаясь к разговору в ванной. Сделав громкое заявление о том, что его судьба давно находится в чужих руках, Рендалл не преувеличивал, он лишь констатировал факт.       К тому времени, он окончательно превратился в относительно любимую куколку Кейтлин Бартон, вынужденную подчиняться любому приказу, чтобы сохранить расположение хозяйки и не спровоцировать гнев.       Вспоминая родителей Рендалла и их трепетное отношение к материальному положению окружающих людей, а также собственному благосостоянию, несложно было сделать выводы: кому выгоден этот союз, и кто настоял на скорейшем заключении брака.       В общем-то, это могло быть сделано и с подачи Кейт – особой роли личность инициатора не играла, а Стимптоны поторопились ответить согласием, пока великодушная дева не изменила решение и не отвернулась от них.       Они отчаянно нуждались в деньгах, а семья Бартон, угождая дочери, согласилась предоставить необходимые средства.       Взамен Кейт потребовала себе Рендалла.       Теперь Терренс перестал сомневаться.       Он знал наверняка, что выбор пал на «его хорошего мальчика» не просто так. Окажись в плачевном положении кто-то, не имеющий для Терренса значения, Кейт бы палец о палец не ударила, равнодушно пройдя мимо страждущего. Но тут наблюдался особый случай – идеальное стечение обстоятельств для нанесения ответного удара.       Загадкой оставались лишь условия, при которых она узнала, кем дорожит Терренс, ведь он старательно оберегал тайну личной жизни от постороннего вмешательства. И, пожалуй, именно воздействия со стороны нежеланной родственницы опасался сильнее всего. Она хотела, чтобы Терренс был только с ней. Любил только её. Только ей позволял распоряжаться своей жизнью, отказавшись от независимости в угоду чужим желаниям. Вот только методы воздействия на него найти не удалось, и она отступила, чтобы подумать над дальнейшими действиями. Раз не смогла привязать его к себе, решила отыграться иным способом, сделав игрушку из человека, любимого Терренсом.       Она не питала страсти к Рендаллу и даже не пыталась рассмотреть в нём интересную личность.       Её чувства отличались завидным постоянством.       С годами страсть, направленная на Терренса, не угасала, разгораясь сильнее с каждым днём, равно как и безумие, прогрессирующее семимильными шагами.       Даже не в переносном смысле.       Самое настоящее безумие.       – Наверное, теперь, когда пелена с твоих глаз спала, и ситуация обнажилась во всей красе, ты думаешь о том, насколько бездарно потратил год, пытаясь уничтожить Рендалла как личность, – произнёс Энтони.       – Наверное, да, – выдохнул Терренс, понимая, насколько нелепыми были его действия. – Об этом тоже.       – И что теперь планируешь делать?       – Для начала хотя бы извиниться. Правда, не представляю, когда мне выпадет такая возможность.       – Почему?       – Его странные родители не пускают гостей дальше входной двери. Если решишь с ними поспорить, рискуешь с размаху поцеловаться с ней. Сам он со мной разговаривать не захочет. На звонки он давно перестал отвечать, на сообщения – тоже.       – Но есть же окольные пути, – хмыкнул Энтони.       – Например?       – Содействие со стороны лучших друзей. Мой вклад, конечно, будет минимален, да и результата не гарантирует, однако это лучше, чем ничего. Ты можешь попытаться. Не думаю, что он, осознав ошибку, моментально сбросит вызов и внесёт номер в чёрный список. Держи и дерзай. А я пока пойду и засвидетельствую почтение твоему отцу.       Энтони усмехнулся, вытащил из кармана телефон и протянул Терренсу, получив в ответ благодарную улыбку.       Бесспорно, он мог и дальше оставаться на месте, играя роль безмолвного наблюдателя, но понимал, что такое поведение не совсем уместно. Поднявшись из кресла, Энтони осторожно выскользнул в коридор и постарался бесшумно притворить за собой дверь.       Вся ответственность лежала на плечах Терренса, и он должен был самостоятельно разобраться с проблемами в своей жизни.       Энтони не рисковал брать на себя роль помощника или советчика, чтобы при случае крайним не остаться. Тем более, он осознавал: ему нечего посоветовать в той сфере, о которой он имеет лишь самое поверхностное представление. А отношения бывших одноклассников, как были, так и остались для него тёмным лесом. * * *       Передними лапками Стелла сжимала салатный лист, сосредоточенно отщипывая от него небольшие кусочки и дёргая усами каждый раз, когда Терренс собирался её погладить. Крыса сидела у него на ладони, они на двоих делили лёгкий ужин, состоящий из сэндвичей – на что-то большее фантазии и желания у Терренса не хватило. Ну, и умений, конечно, тоже.       Готовил он не то, чтобы восхитительно. Наверное, его стряпня и определения «сносно» не заслуживала – изображать гуру кулинарии, подражая Джейми Оливеру, было, как минимум смешно. Из того, что в холодильнике имелось – только разогрей, – ничего не хотелось, вот он и соорудил на скорую руку несколько бутербродов. После чего вновь удалился в комнату и принялся потчевать питомицу зелёным салатом.       Все его Стеллы, независимо от порядкового номера, питали слабость к свежим овощам, при этом только одна любила фрукты.       Со времени телефонного разговора прошло уже, как минимум часа три. А, может, и больше.       Терренс перестал следить за временем и ждать момента наступления назначенной встречи, охотно приняв наказание в виде заключения в четырёх стенах, и даже начал находить в этом определённое очарование.       Сегодня в его планах появился поэтический вечер, рассчитанный на две персоны. До того, как было решено прерваться на ужин, он зачитывал Стелле строки из «Оды меланхолии», стараясь скопировать чужие интонации, но, произнося очередную строку, приходил к выводу, что декламатор из него не особо выдающийся – такого никто не запомнит и рукоплескать не станет, как это было в случае с Рендаллом.       С некоторых пор Терренс считал это произведение знаковым в своей судьбе и часто возвращался к нему, выучив наизусть, но продолжая раз за разом тянуться к книге, чтобы в полной мере прочувствовать тот самый флёр романтики, о котором некогда говорил Рендаллу.       Пыль, типографская краска, тоска по старым временам, когда люди держали в руках томики, а не гаджеты с гигабайтами – читай хоть до посинения – информации.       Она дружна с Красою преходящей,       С Весельем, чьи уста всегда твердят       Свое "прощай", и с Радостью скорбящей,       Чей нектар должен обратиться в яд, -       Да, Меланхолии горят лампады       Пред алтарем во храме Наслаждений, -       Увидеть их способен только тот,       Чей несравненно утонченный гений       Могучей Радости вкусит услады:       И во владенья скорби перейдет.       Терренс подцепил обложку и захлопнул книгу, больше не желая предаваться воспоминаниям, одолевавшим с назойливостью самого преданного поклонника.       Терренс помнил тишину, установившуюся в актовом зале, несколько напряжённых секунд, а потом восторг, как у судей, так и у большинства зрителей. Кто-то из преподавательского состава затаил дыхание, а потом произнёс восхищённо, что так, как Рендалл, смог бы продекламировать «Оду» только сам Китс. Сказано это было с невероятной уверенностью, словно они знали, как декламировал свои творения Китс и занимался ли этим вообще.       Терренс тогда усмехнулся, Энтони толкнул его в бок локтем и прошептал, что вести себя в обществе нужно прилично, особенно, находясь в окружении приличного количества представителей преподавательского состава.       А потом Терренс почему-то решил посмотреть на чтеца. Рендалл почувствовал порцию внимания, на него направленную, и одарил ответным взглядом. На мгновение показалось, будто губы изогнулись в улыбке, но уже в следующую секунду Терренс понял: ничего такого не было. Или Рендалл одёрнул себя, заставив прекратить улыбаться, и сделал ставку на серьёзность...       Терренс отобрал у Стеллы недоеденный лист «Айсберга», сложил его вчетверо и сунул в рот, принимаясь тщательно пережёвывать, с преувеличенным энтузиазмом, как будто в жизни ничего вкуснее не пробовал.       Чем дольше длился период неприятностей, тем сильнее Терренс убеждался в правдивости заявления, гласившего, что он позволил чувствам зайти слишком далеко, оттого теперь и мучается, не имея возможности забыть в короткие сроки, стереть, будто тонкие карандашные линии, оставшиеся на некогда белом листе. Его воспоминания были не такими, а чётко прорисованными и даже залитыми разнообразными цветами. А-ля качественное диджитал-изображение.       Он жил и дышал воспоминаниями о кратком периоде, хватаясь за него так, словно именно за эти два месяца узнал настоящую жизнь, а до того были только размытые сны, отмеченные слабой акварелью.       Стук в дверь заставил Терренса оторваться от методичного уничтожения салатных листьев, подняться на ноги и встретиться с тем, кто нарушил его покой. На такой результат он подсознательно рассчитывал, представлял в деталях, даже пытался разыгрывать по ролям, пока не посчитал, что последнее совсем уж идиотством выглядит. Однако, оказавшись в реальности лицом к лицу с Рендаллом, подходящих слов не нашёл. Во всяком случае, не сразу.       Терренс кашлянул деликатно, нарушая тишину, повисшую в коридоре.       – Привет.       – Здравствуй.       Рендаллу было неловко. Это распознавалось и ощущалось по его голосу, ещё во время общения по телефону, а теперь отпали последние сомнения. Он, правда, старался держаться на уровне, особо на своё эмоциональное состояние не напирая, но Терренс и без дополнительных подсказок угадывал его настроения.       – Мы не могли бы поговорить в другом месте? – поинтересовался Рендалл, собравшись с силами.       – Чем плохо это?       Рендалл провёл ладонью по шее, посмотрел в сторону лестницы.       – Признаться, чувствую себя лишним в вашем доме. Да и не хотелось бы разговаривать обо всём, зная, что здесь находятся твои родные. Беседа, кажется, должна быть долгой и насыщенной, потому я предпочёл бы нейтральную территорию.       – Я под домашним арестом, – признался Терренс и, заметив, как чуть приподнялись уголки губ Рендалла, тоже улыбнулся. – Ну да, мои родители всё ещё практикуют подобное в отношении нас с Мартином. Впрочем, если тебе так принципиально иное место для общения, могу попытаться уговорить родителей отпустить меня. Проходи пока, располагайся. Надеюсь, надолго процесс переговоров не затянется.       – Спасибо.       – Было бы за что. И, да, пока я буду разговаривать с родителями, можешь познакомиться со Стеллой. Я столько раз порывался вас друг другу представить, но возможности не подвернулось. Она ручная, так что не бойся. Укусить не должна. Если только не увидит в тебе скрытую опасность.       Ответной реплики Терренс дожидаться не стал, покинув комнату. Рендалл проводил его взглядом до лестницы и только после этого перешагнул порог спальни.       В былое время возможности побывать здесь ему не представилось.       Терренс всегда заезжал за ним, если они куда-то отправлялись, строго так, а не наоборот.       Рендалл, конечно, мог попросить машину у родителей, но сомневался, что они разрешат ему прикоснуться к транспортному средству, учитывая проблемы с финансовым положением.       Вдруг он не справится с управлением и столкнётся на дороге с кем-нибудь? Или просто не впишется в поворот? Или зацепит что-нибудь, и машину придётся перекрашивать?       Нет уж, ни за что.       У Терренса с этим проблем не было, поэтому в качестве водителя выступал он.       Обратно он не заезжал, сразу же двигаясь по заранее оговорённому маршруту, потому в дом семьи Уилзи Рендалл так и не попал.       В течение полутора летних месяцев они пытались урвать хотя бы пару минут для общения друг с другом, а здесь постоянно были люди – родители Терренса, Мартин, иногда приезжала Элизабет с мужем, иногда наносили визиты приятельницы Нэнси.       Терренс иронично замечал, что у них в доме всегда двери нараспашку. Зато у Рендалла рядом с входной дверью обитает двухголовый цербер, готовый дать отпор каждому желающему попасть внутрь помещения.       Рендалл присел на корточки рядом с кроватью, окинув комнату взглядом. Задержался взглядом на книге, покачал головой. То же самое издание, которое он носил с собой, закладка на «Оде меланхолии», с которой он выступал на конкурсе чтецов два года назад, и, как сказал Терренс, его выход ознаменовали тёплым приёмом и громкими аплодисментами. Что со стороны зрителей, что со стороны судей, оценивающих способность проникнуться атмосферой и передать её окружающим, открыв дверь в волшебный мир поэзии. Как изволили выразиться в дальнейшем сами судьи.       Стелла оказалась маленькой – крошечной – крысой с белой шерстью, ушами формы «тюльпан» и разноцветными глазами. Рендалл решил, что обязательно попытается её погладить.       Это было довольно непривычно.       Пункт о домашних питомцах в сводке правил, придуманных родителями, тоже встречался. И был поразительно лаконичен – никаких животных.       Рендалл протянул руку к Стелле, чувствуя, как она напряглась. В его руке могло две, а то и три таких крысы поместиться. Опыта общения с животными он не имел, потому сейчас пребывал в состоянии напряжения, опасаясь сделать что-то не так.       Стелла вытянула лапки и обхватила его палец.       Рендалл засмеялся.       – Ну, привет, Стелла.       – Пятая, между прочим, – произнёс Терренс, подходя к шкафу.       Достав оттуда ветровку, приблизился к кровати и тоже скопировал действия Рендалла, присев на корточки. К Стелле, правда, прикоснуться не пытался, наблюдая, как она реагирует на чужака.       Крыса продолжала держать Рендалла за палец, чуть царапая коготками и обнюхивая.       – Только не кусай, – теперь Терренс обратился уже к Стелле. – Он... хороший. И тебя не обидит.       Стелла покрутила головой.       Рендалл когда-то читал, что крысы так делают в попытке рассмотреть какие-нибудь предметы. А ещё о том, что красноглазые крысы видят хуже тех, что родились с чёрными глазами.       – Мы можем прогуляться, – слова вновь были обращены к Рендаллу. – Меня отпустили, не без возмущений, конечно, но всё-таки. Извини, что заставил ждать. Процесс переговоров немного затянулся, но теперь путь свободен, и все дороги открыты.       – Что ты им наплёл?       – Ничего такого, что не соответствовало бы истине. Не думай об этом, – задумчиво выдал Терренс.       Разумеется, разговор получился не совсем таким, каким планировался изначально. И по времени, и по тематике, и по уровню секретности.       Терренс не хотел откровенничать и вдаваться в подробности своих отношений с теми или иными людьми. Планировал избежать этого и сегодня.       Однако Нэнси оставалась непреклонной. Отшутиться не удалось, и на саркастичное – не совсем, ибо в последнее время с иронией у него стало совсем плохо, но попытка ведь не равносильна пытке? – предложение мыть посуду в течение двух недель, мать ответила, что сама в состоянии отправить четыре тарелки в посудомоечную машину. Нет в этом ничего сложного. Потому, если у Терренса закончились реальные аргументы, пусть возвращается обратно и не пытается выбраться за пределы дома.       Терренс колебался ещё несколько минут, пристально глядя в глаза матери. Если рассчитывал, что она на эту безмолвную мольбу отреагирует, то сильно просчитался. Не отреагировала, фактически вынудив рассказать всё. Не вдаваясь в подробности, общими штрихами – скетч-набросок, а не полноценные картины прошлого, и только после того, как сын позволил себе немного откровенности, Нэнси сменила гнев на милость.       То ли вспомнила о семейном предании, то ли просто поняла, что ситуация из ряда вон выходящая. Пообещала поговорить с отцом. Терренс попросил и Мартина избавить от наказания.       Тут Нэнси согласилась без озвучивания Терренсом дополнительных намёков и пояснений, почему так следует поступить.       Рендалл за время отсутствия доморощенного дипломата, кажется, увлекся общением со Стеллой.       И Терренс его не торопил, исподтишка наблюдая за тем, как крыса знакомится с новым человеком, а у Рендалла в глазах прочитывается почти детский восторг. Терренс привык к тому, что Стелла подпускает настолько близко только его, иногда – Мартина. Нэнси грызунов побаивалась, потому близко к клетке не приближалась, Альберта Стелла периодически пыталась укусить, зато с Рендаллом отлично ладила.       – Она – само очарование, – произнёс Рендалл, передавая крысу в руки Терренсу, при этом стараясь всеми правдами и неправдами избежать соприкосновения.       – Как и ты, – последовал тихий ответ.       – Что?       – Ничего.       Терренс ощущал нервозность, исходившую от Рендалла, но сходу не стал задавать лишних вопросов, решив, что сама возможность поговорить, выпавшая им – это огромный шаг навстречу друг другу. И наплевать, что до свадебной церемонии осталось чуть больше недели.       Теперь, когда ему известны основные мотивы обоих брачующихся, он не намерен безучастно наблюдать за происходящим.       Он обязательно вмешается.       Клетка закрылась с тихим щелчком. Терренс поднёс руку к прутьям, позволив Стелле в последний раз уткнуться носом в ладонь, погладил её по ушкам.       – Не возражаешь против пеших прогулок? – спросил, обернувшись.       – Нет.       – Отлично. Тогда идём. Сможем поговорить и по дороге, и на месте.       Рендалл согласно кивнул. Мысленно он готовился к не самому приятному разговору в своей жизни, но... Положа руку на сердце. Какой из разговоров, наполнивших последний год его жизни, можно было реально назвать хорошим? В каждом хоть что-то мерзкое, но проскальзывало. Вечные звоночки-напоминания от родителей, попытки спровоцировать чувство вины за отсутствие любви, звучащие из уст Кейтлин, упрёки Терренса.       Настроиться на разговор Рендалл сумел лишь тогда, когда они оказались за воротами, и ощущение неправильности, преследовавшее по пятам, исчезло. Решающую роль здесь играло, наверное, даже не воспоминание о поведении Сиенны, продержавшей Терренса у порога, а собственное отношение к происходящему.       Рендалл давно определил, что путь в жизнь семьи Уилзи ему закрыт окончательно и бесповоротно, а сегодня вторгся в пределы личной территории.       Он пару раз порывался сказать что-то, но постоянно обрывал себя на середине фразы, понимая, что всё звучит неуместно. Терренс тоже молчал, пока они не добрались до одной из кофеен, не принадлежащей какой-нибудь раскрученной сети, но вряд ли от этого много потерявшей в плане вкусовых качеств подаваемых напитков.       Там они задерживаться не стали. Терренс просто повернулся к Рендаллу и поинтересовался:       – Какой?       Рендалл не знал ассортимента, потому отдал решение на милость победителя.       – На твой вкус.       Терренс кивнул и вновь повернулся к официантке, попросившей подождать немного. Терренс нервно постукивал пальцами по коленке, но, стоило только девушке вернуться с требуемыми напитками, улыбнулся очаровательно, расплатился и махнул рукой Рендаллу, стоявшему у окна. Можно было двигаться дальше.       Конечным пунктом их небольшого путешествия стала баскетбольная площадка, пустовавшая в это время, вероятно, только по причине очередного неблагоприятного прогноза погоды.       Терренс сел прямо на землю, не особо заморачиваясь с местом приземления, щелкнул крышкой кофейного стакана.       Это было гораздо лучше того, что он варил самостоятельно.       Рендалл сел рядом, попробовал напиток. Слабый привкус сиропа, отдалённо походившего на яблоки в карамели, оказался не приторным, а довольно приятным. После одного пробного глотка Рендалл сделал ещё несколько.       – Прости, что появился позже оговоренного часа. Обстоятельства задержали.       – Или невеста?       – Какая разница? – спросил Рендалл.       – Большая, на самом деле. Ещё один показательный момент в копилку доказательств вашей великой любви, – произнёс Терренс, убирая от лица чёлку. – Если ты её общество называешь «обстоятельствами», то у меня для тебя плохие новости. Она точно не та, с кем ты жаждешь провести остаток жизни.       Понаблюдал немного за тем, как Рендалл пьёт предложенный напиток.       Рендалл никогда не начинал пить чай или кофе сразу же, как только получал в руки чашку. Не глотал горячий напиток, обжигая язык и нёбо. Он сначала наслаждался ароматом, отводя на этот ритуал несколько бесценных минут, потом делал первый – неторопливый и невероятно изысканный – глоток.       Да, пожалуй, именно изысканный. Более точную характеристику Терренс подобрать не мог, но, наверное, и эта неплохо отражала суть ситуации.       Только совершив все необходимые приготовления, Рендалл начинал пить размеренно. Так, чтобы прочувствовать и запах, и вкус в полной мере.       Это было одно из многочисленных наблюдений, и сейчас Терренс вновь окунулся в тот период. Возвращаясь в город после совершения очередной вылазки, они в обязательном порядке останавливались где-нибудь, чтобы выпить чего-нибудь. Терренс ещё и сигарету выкуривал, если это не было запрещено правилами заведения.       Вот тогда-то он смотрел на Рендалла, улыбаясь своим мыслям.       Он начинал сродняться с привычками Рендалла.       Он начинал любить эти привычки.       Он их любил. И продолжал любить сейчас, несмотря ни на что.       – Только не начинай эту песню снова, – попросил Рендалл.       Терренс усмехнулся и всё-таки потянулся за сигаретами.       – Так говоришь, как будто я ебанутая истеричка, не видящая берегов и желающая целыми днями поставлять тебе головную боль.       Рендалл собирался ответить, но тут взгляд его прошёлся по обнажившемуся запястью.       – Откуда это?       – Случайность, не обращай внимания.       Они вновь замолчали.       Рендалл понимал, что всё не так, как должно быть. Всё неправильно. Катится под откос, как и он сам.       Десяток дней, отделявший его от изменения семейного положения, обещал стать самым паршивым моментом жизни – именно целиком. Он не разделял этот период на части, представляя его единым монолитом.       Эти рубленые фразы и попытки нагрубить в ответ на чужие замечания противоречили истинным желаниям, отказывались должным образом состыковываться с ними.       – Просто скажи, почему всё так сложилось? – произнёс Терренс, потушив сигарету об асфальт. – Впервые послушаю правдивый рассказ, а не тот, которым меня пичкали на протяжении года.       – Мне нечего добавить к тому, что тебе уже известно. Да и не хочу я вновь возвращаться к обсуждению, потому что противно говорить об этом. – Рендалл скривился. – Ты знаешь, что случилось, сам же говорил, что Энтони открыл тебе глаза. Мы стремительно шли на дно, всё ещё, отчаянно, из последних сил цепляясь за обломки досок, оставшихся от корабля. Родители постоянно скандалили, орали друг на друга. Мама рыдала, отец повышал голос, стараясь её успокоить, а в итоге все оборачивалось ещё большими неприятностями. Я не знаю, как они добились расположения Кейт. Я вообще не представляю, как она вышла на них. Просто однажды позвонила и попросила о встрече. Родители поехали вдвоём, вернулись окрылённые, только мне ничего не сказали. Зато через несколько дней поставили перед фактом: брак – обязательное условие, и я должен выполнить их волю, несмотря ни на что. Сейчас я понимаю, это глупо, но в тот момент мне не пришло на ум ничего иного, кроме мыслей о необходимости перевести отношения с тобой из любви в ненависть. Зная тебя и твой характер, я на сто процентов был уверен, что расставание на дружеской ноте не станет выходом из положения. Для прекращения любого рода общения нужна только чистая ненависть, переходящая в желание навсегда забыть об отношениях, что нас связывали. Кажется, я здорово просчитался, подумав, что слова о несерьёзности намерений и развлечении смогут тебя оттолкнуть.       Рендалл усмехнулся невесело и замолчал.       Он ненавидел процесс оправдания самого себя, но сейчас его признание именно в качестве попыток обелить собственное имя и выступало. Размышляя о будущем, он представлял себя на судебном процессе, и понимал: адвокат из него получится отвратительный, особенно, если в качестве обвинителя выступит Терренс.       – Ты мог сказать мне об этом.       – И что изменила бы твоя осведомлённость? Слова – это одно, а реальные действия – совсем другое. Первое не требует ничего, а второе – очень даже. Можно говорить без умолку, обещая развести руками тучи, но в реальности впасть в состояние, близкое к истерике за несколько минут борьбы, развивающейся по сценарию, отличному от нарисованного воображением. Понимаешь?       – Понимаю. Однако, уверен, что вместе мы могли что-нибудь придумать, и...       – Я планировал уйти из «Орхидеи», – прервал его Рендалл, приложив палец ко рту и заставляя на время замолчать; всё-таки решился пояснить кое-какие моменты.       Терренс хотел поцеловать ладонь, но подумал, что сейчас это будет не самый уместный жест, потому просто отстранил её от лица, но не оттолкнул – удержал в своей руке, коснулся запястья, погладив.       Он умел внимательно слушать, не перебивая и не вставляя в речь едкие комментарии, когда того требовала ситуация. Рендалл это знал.       Они вообще многое друг о друге знали такого, что было неведомо другим.       – По той же причине и хотел уйти, – продолжил Рендалл. – Это действительно могло стать неплохим решением. Никаких пересечений, никаких напоминаний о прошлом. Однако, родители жаждали увидеть меня выпускником вашей академии – боялись появления слухов в обществе относительно того, насколько шатко их финансовое положение, раз уж пришлось отказаться от прежнего учебного заведения. Не последнюю роль сыграл тот факт, что я учился вместе с Энтони. Родителям принципиально было показать Кларкам, что они на коне и по-прежнему живут на широкую ногу. Покинуть школу мне не удалось. Что по этому поводу думала Кейт, я не знаю. Наше общение сложно назвать нормальным, оно какое-то... Какое-то не такое.       – Раньше я говорил, что твои родители – удивительные, – заметил Терренс. – Теперь готов это определение несколько расширить. Не просто удивительные личности, а поразительные ублюдки, готовые продать ребёнка какой-то чокнутой сумасбродке. Неужели их это совершенно не смущает? Или они, обнаружив тебя, говоря высокопарным языком, на брачном ложе с перерезанным горлом, решат, что так должно? Ты виноват, потому что не сумел угодить их благодетельнице? Или что?       – Ты преувеличиваешь.       – Нисколько.       – Если ты о той попытке...       – Нет, не о ней! – раздражённо бросил Терренс, но тут же осёкся и поражённо уставился на Рендалла. – Подожди. Ты, что, не знаешь? Правда, не знаешь?       – Не знаю чего?       – Лучше скажи, что тебе вообще известно о будущей супруге?       – Не слишком много. Только то, что мне рассказали родители. Плюс история ваших с ней отношений. По большей части, Кейт со мной не откровенничает.       – И как Сиенна с Артуром подали тебе информацию о Кейтлин?       – Сказали, что девочка немного больна, – признался Рендалл. – Но никто мне не сказал, чем именно. Ни Кейт, ни её родители со мной не откровенничали, только убеждали в том, что ничего страшного в этой болезни нет. Просто...       – Просто суки, – хмыкнул Терренс. – Если психические расстройства, в их представлении – это немного, то боюсь представить, что должно быть для иного определения. Видел когда-нибудь, как она принимает таблетки?       – Да, разумеется. Но они хранятся в упаковках из-под витаминов, потому понятия не имею, что это за лекарство.       – Те, что прописал её лечащий врач. Она находится под наблюдением психиатра и, по-хорошему, должна находиться в клинике. Но деньги Бартонов делают своё дело. Отец единственную дочь обожает и готов выполнить любой приказ, купить любую игрушку, в которую детка ткнёт пальцем, избавить от необходимости целые дни проводить в лечебном учреждении, замять историю с показательным суицидом, да хоть звезду с неба достать, пусть даже толку от этого дара нет.       – Игрушку он ей уже купил. Несколько игрушек, – заметил Рендалл. – И моих родителей, и меня.       – Ты можешь в любой момент отказаться.       – Не могу.       – Почему?       – Потому что в противном случае мы вернёмся туда, откуда начали путь. Всё, чем мы владели прежде, больше отцу не принадлежит. Бартоны спасли нас от разорения, да. Но только на словах. Фактически, всё, чем Артур и Сиенна сейчас распоряжаются – это чужая собственность, у отца должность управляющего, и теперь он будет ковриком стелиться перед людьми, его облагодетельствовавшими, облизывая их ботинки, чтобы ему позволили сохранить иллюзию власти. Пока я угождаю Кейт, отец может и дальше изображать акулу строительного бизнеса, когда перестану это делать, всё закончится печально. Если я откажусь от свадьбы, родители вновь останутся без средств к существованию.       – Вообще? Или без того количества, которое им необходимо для привычной жизни? Чтобы каждый день менять наряды и украшения, а потом ужинать в ресторане, оплачивая четырёхзначные счета? Если второе, то... Прости, твои родители никогда мне не нравились, но сейчас я близок к тому, чтобы их возненавидеть.       – Вообще. Родители останутся без денег и без своего дела.       – Пусть Сиенна продаст пару-тройку колье и сдаст наряды, которые ей разонравились, в секонд-хенд. В конце концов, пусть они продадут особняк вместе с предметами антиквариата, которые скупали на аукционах, демонстрируя благосостояние, и живут в более скромных условиях. Всё равно никого домой не пускают – никто к ним в гости не придёт, а, значит, и не осудит. Бедные они или богатые – никого не волнует. Если они действительно такие пробивные и способные, какими хотят показаться, полученных денег им хватит и на жизнь, и на организацию нового дела.       – Твои слова для Сиенны равносильны предложению отрезать себе что-нибудь, – усмехнулся Рендалл. – Она не знаменитая Скарлетт и фантастический наряд из занавески сшить не сумеет, не говоря уже о том, чтобы носить его с достоинством, гордо вскинув голову. Необходимость расстаться с вещью или украшением будет для неё ударом.       – Несомненно. Зато свести ребёнка с той, кто представляет реальную опасность – великолепное решение! Изумительное. Я бы воспринял это иначе, не знай они о реальном положении вещей, но они знают, и им наплевать. Они готовы сломать тебе жизнь только ради того, чтобы в дальнейшем продолжать красоваться в обществе и жить с максимальным комфортом. Твоей мамочке нравится указывать прислуге, где стереть пыль, тыкая пальцем в сторону той или иной полки, но сама от пары взмахов тряпкой переломится или испортит идеальный маникюр. Так?       – Терренс.       – Что?       – Какими бы они не были... Они мои родители.       – А больше похожи на сутенёров.       – Они не видели другого выхода.       – Они его не искали. Просто схватились за первое попавшееся предложение и, поняв, что самим ничего делать не придётся, приняли его в качестве единственного возможного.       – Где ещё они могли взять средства?       – У нас, – не раздумывая, ответил Терренс. – В смысле, у Альберта.       – Какая глупость.       – Почему? То есть, получить деньги от неизвестного ранее источника – это круто, здорово и вообще нереально восхитительно, а от знакомого – плохо?       – И как бы ты объяснил им такую лояльность и расположение? Они бы не приняли денег от Уилзи.       – Несмотря на то, что мы...       – Особенно поэтому. Ситуация двусмысленная, как ни крути. Плюс отягчающие обстоятельства. Противником отца в этой борьбе был Дин Кларк, а ты дружен с Энтони. Наплевал бы на дружбу и пошёл против этой семьи?       – Я бы пошёл против всего мира, если бы это потребовалось для твоего счастья, – вполне серьёзным тоном произнёс Терренс.       Рендалл посмотрел на него, одарив своей фирменной полуулыбкой.       – Такие громкие заявления меня всегда пугали. Прошлым летом мы тоже думали, что будем вместе всегда, а потом идиллия, царившая в отношениях, сложилось, как карточный домик.       – Ещё не всё потеряно.       – Думаешь?       – Уверен. Обещаю, я найду способ, чтобы снова быть с тобой. Я сломаю этот чёртов треугольник, в котором мы заточены сейчас, и отправлю третью сторону в свободное плавание.       – А как же...       – Я поговорю с отцом об этом, – пообещал Терренс. – Насчёт всякой ерунды вроде нарядов и украшений ничего не обещаю, потому что считаю оплату твоим родителям их прихотей довольно нелепым занятием. Возможно, придётся Сиенне попрощаться с тем барахлом, которое она успела нахватать, очарованная неограниченным потоком средств. Но финансовые вливания в бизнес твоего отца и затраты на свадьбу мы, вероятно, Бартонам компенсируем.       – Разве они вам не родственники? Или данный факт не отменяет товарно-денежных отношений?       – Родственники, но не могу сказать, что мы близки. Муж Элизабет, да и вся его семья, совсем не в восторге от Кейтлин и её родителей.       – И всё равно я получаюсь содержанкой, – хмыкнул Рендалл, покрутив в руках опустевший стаканчик. – С какой стороны не посмотри на ситуацию.       – Не всё в жизни оценивается деньгами, Рен. Отнюдь не всё.       – Я знаю. – Рендалл прикрыл глаза. – Знаю. Но мне сложно думать об этом без внутреннего содрогания. Если вдруг что-то не сложится или пойдёт не так, как мы планировали...       Впервые в жизни он поймал себя на мысли о том, что разделяет мнение матери, неоднократно заявлявшей, что бедность – это невообразимо грустное явление. Только он, резюмируя правдивость сказанного, не закатывал глаза и не смахивал театральные слёзы, отрепетированные неоднократно, а теперь исполняемые на бис – раз уж представление пользуется успехом.       Рендалл чувствовал себя обязанным за ещё несовершённые платежи, за то, что Терренсу придётся разговаривать с отцом, вываливая на незаинтересованного человека ворох чужих проблем. И испытывал жуткий стыд от понимания, как это всё будет выглядеть в глазах Альберта, Нэнси, Мартина, практически незнакомой ему Элизабет... И Терренса, само собой.       Последнее убивало его сильнее, чем четыре первых пункта вместе взятых.       Он с удовольствием принёс бы родителям необходимые средства, заработанные честным трудом, но сейчас мог внести в семейный бюджет разве что зарплату официанта или курьера – не слишком внушительный вклад. Чтобы отработать всё и не быть должным, избавившись разом от всех мерзких чувств, ему придётся положить жизнь.       – Знаю, ты всегда стараешься решать проблемы своими силами, – произнёс Терренс, не дождавшись продолжения. – Но иногда стоит довериться и другим людям. Возможно, станет легче, ещё и правильное решение появится. Не призываю позабыть о родителях, но если они не способны помочь, ты всегда можешь обратиться к нам.       – К вам?       – К Уилзи. Там, где три ребёнка, найдётся место и для четвёртого.       – Так говоришь, как будто я уже стал членом вашей семьи, и через несколько дней состоится наша с тобой, а не с Кейтлин, свадьба.       – Надеюсь, что всё-таки не состоится, – прошептал Терренс, потянув Рендалла к себе.       – Которая из них?       – Твоя с ней, разумеется. Насчёт нашей обещаю подумать.       Терренс задумчиво провёл пальцами по тонкому ободку кольца, украсившего ладонь Рендалла после помолвки.       С превеликим удовольствием он бы сейчас снял эту вещь и зашвырнул в неизвестном направлении.       Рендалл как будто прочитал его мысли, потому что уже в следующий момент прикоснулся к ювелирному изделию, опоясывавшему палец, и снял его. Правда, швырять не стал, просто положил в карман джинсовой куртки.       Без печати принадлежности Кейт его рука выглядела так... правильно, что ли.       Вообще-то Терренс не видел особого смысла в брачных церемониях, но в этот момент в голове его ясно и чётко промелькнула мысль: только он будет тем человеком, который когда-либо наденет на палец Рендалла обручальное кольцо.       И вот это украшение, им подаренное, уже никто не снимет.