Будни «Чёрной орхидеи»

      В платье светло-абрикосового оттенка Кейт выглядела по-настоящему очаровательно.       И одежда, и макияж были подобраны идеально – не придраться. Открытые плечи, летящая юбка. Чуть подчёркнутые скулы, слегка подкрашенные губы, немного туши на ресницы – вот уже готов очередной образ девушки с обложки.       Сиенна от этого наряда была в восторге, о чём не забыла упомянуть в разговоре. Кейт улыбнулась будущей свекрови очаровательно, одарила ответной любезностью. Сиенна расцвела на глазах.       Рендалл отвернулся, чтобы не смотреть на них. Большее количество внимания отводилось дороге, по которой они двигались в направлении загородного дома Бартонов. Собственно, именно там следующим утром должна была состояться церемония бракосочетания.       Сиенна и Артур радовались так, словно сделали великое научное открытие и вот-вот собирались его запатентовать.       Впервые за долгое время Рендаллу было тошно от своих родителей. Сколько он себя помнил, столько старался их обелить, защитить, придумать хоть что-нибудь ради оправдания многочисленных странных поступков, но сейчас на это не осталось сил. Некогда белые нитки прогнили и развалились, а вместе с ними – картина былого мира.       Рендалл и до разговора с Терренсом понимал, что старшее поколение скрывает порядочное количество фактов, боится, как бы он ненароком не узнал обо всём, не сорвался с крючка и не исчез, оставив виновников случившегося в компании разбитых надежд. После того, как Терренс пригласил его на разговор, это понимание переросло... Не в ненависть, конечно, но в отторжение – однозначно.       Он безоговорочно поверил словам Терренса, не усомнившись в их правдивости ни на секунду.       Терренс же в итоге продемонстрировал ему заключение комиссии, переслав по электронной почте копии необходимых документов, полученных не без помощи старшей сестры и её супруга. Тогда-то последние крохи сомнений, отчаянно боровшиеся за жизнь, исчезли.       – О чём ты думаешь, милый? – поинтересовалась Кейт, подобравшись ближе к Рендаллу и устроив подбородок у него на плече.       О том, как вы все меня бесите.       – О жизни, – коротко бросил он и попытался улыбнуться.       Как ты меня бесишь, Кейтлин.       Ещё недавно он корил себя за невозможность полюбить эту девушку, теперь сожаления испарились в неизвестном направлении, уничтожив зачатки симпатии, а взамен предоставив Рендаллу ненависть и отторжение.       Не последнюю роль в формировании такого отношения сыграли события вчерашнего вечера, плавно перетекшего в эту ночь, ознаменованную сначала перепиской, а потом – телефонным разговором, длившимся не менее трёх часов и завершившимся ближе к утру. Очередной поступок Кейт, ставший поводом для звонка, окончательно перешёл допустимые границы.       Всё началось с сообщения, разбудившего только-только уснувшего Рендалла в половине одиннадцатого вечера. Сначала он подумал, что это чья-то нелепая шутка и не собирался читать сообщение, но потом пересилил лень, одолевавшую с завидной частотой, потянулся к телефону, снял блокировку с экрана и сфокусировал взгляд на имени отправителя.       Послание было кратким, но произвело эффект разорвавшейся бомбы.       «Меня пытались убить. Как вариант, покалечить», сообщил Терренс.       «Что произошло?».       «Не возражаешь, если я сейчас позвоню?».       Рендалл не стал отвечать на поставленный вопрос – позвонил первым. Сонливость как рукой сняло, а вот нервозность проявилась по максимуму. Он хотел убедиться, что с Терренсом всё действительно в порядке. Хотя бы так, услышав его голос. Не самое надёжное доказательство, поскольку ран или переломов, если таковые имеются, своими глазами не увидишь, но лучше, чем ничего.       Кандидатура на роль потенциальной угрозы появилась моментально, тут и гадать не пришлось. Рендалл вспомнил о Кейт, не сомневаясь, что Терренс подтвердит его подозрения.       Так и вышло.       Разумеется, она не была настолько глупой, чтобы самостоятельно хвататься за оружие, приглашать жертву на встречу, а потом наносить удар – действовать предпочитала чужими руками. Хорошо, что руки оказались не слишком профессиональными, простые дилетанты, решившие получить лёгких денег за относительно непыльную работу.       – Кажется, милая Кейт хотела, чтобы на свадебное торжество я приполз на переломанных ногах, – усмехнулся Терренс. – Увы, придётся ей пережить иной расклад.       Он говорил, расписывая события в хронологическом порядке, и Рендалл слушал, затаив дыхание, лишь изредка позволяя себе выдохнуть чуть громче обычного. Сердце колотилось в горле, и создавалось впечатление, что этот стук слышен далеко за пределами комнаты.       Признаться, к подобному повороту событий были готовы оба. Не знали только, какая именно реакция последует.       Кейт не заставила долго ждать и стремительно швырнула на стол все карты.       Прошла всего лишь пара дней после того, как Терренс, заручившись согласием Альберта, встретился с отцом Кейтлин и предложил пересмотреть условия соглашения со Стимптонами.       В общем-то, всё продвигалось неплохо – шансы на победу были.       Мужчины вполне радушно общались друг с другом, несмотря на то, что Терренса в этом доме не особо жаловали. Перспектива получить деньги, затраченные на спасение строительной компании, отцу Кейт пришлась по душе, он обещал подумать над предложением.       У него поводов для ненависти не было, хотя, конечно, о том показательном случае он был осведомлён, как никто другой. Он же хлопотал, чтобы правда не просочилась в массы, породив скандал вокруг имени Бартонов. Но, как ни крути, а диагноз его дочери никто не отменял – она была склонна к суициду, об этом неоднократно говорили специалисты. Подтолкнуть к такому решению её могло всё, что угодно. Не только личные драмы.       В тот момент, когда Терренс собирался начать второй раунд переговоров, связанных уже непосредственно со свадьбой и очередной компенсацией, дверь кабинета приоткрылась, заставив обоих участников процесса обратить внимание в сторону человека, нарушившего их общение.       Тихий смех, аромат цветочных духов.       Ещё до того, как на пороге появился посторонний наблюдатель, Терренс уже знал, что без вмешательства Кейт не обойдётся. И как только она вступит в игру, всё для него порядком осложнится, потому что она стремительно затормозит все процессы, ещё и поспособствует откату на стартовую позицию. Все достижения, полученные в ходе переговоров, сгорят. Повторить успех не получится при всём желании. Терренс не сомневался, что она стояла за дверью приличное количество времени и успела услышать немало. Прибавила одно к другому и появилась как раз тогда, когда он хотел подойти к обсуждению основной проблемы.       Вопрос с заключением брака волновал Терренса сильнее, нежели судьба компании Стимптонов, но обсудить его не получилось.       Время вышло.       Разумеется, Кейт в присутствии отца вела себя безупречно, играя роль милой, послушной, крайне очаровательной девушки. И, несомненно, отец ей верил. А Терренс – нет.       Он понимал, что теперь атмосфера в кабинете неуловимо изменилась, и всё сказанное, может быть использовано против него. Потому промолчал и непосредственно о свадебных торжествах не заикнулся.       Чувствовал, знал...       На сто процентов был уверен, что как только удалится, Кейт промоет отцу мозги, и тот моментально откажется от недавних обещаний.       Терренс спешно попрощался, а Кейт вызвалась его проводить.       – Надеюсь, удостоишь вниманием церемонию нашего с Рендаллом бракосочетания, – произнесла она, стоило только оказаться за пределами кабинета.       – Естественно.       – Правда? Я думала, что ты откажешься. Но рада, что ошиблась.       – Готовишь очередное представление? – спросил Терренс, посмотрев в сторону собеседницы. – Что на этот раз? Не только вены распилить попытаешься, но и роль Джульетты старательно репетируешь? Яд не подействует, так пусть кинжал придёт на помощь? Или стоит ожидать нечто более запоминающееся, а не посредственную штамповку?       Натянутая – кукольная – улыбка, освещавшая лицо Кейтлин, моментально померкла, уступая место злости, искажающей черты до неузнаваемости.       – Ты этот день навсегда запомнишь, – прошипела она. – Обещаю.       – Давай, детка, – хмыкнул он и направился к машине.       Последующие звонки, адресованные отцу Кейт, оставались в большинстве случаев без ответа. Когда же до Терренса соизволили снизойти, решение было озвучено отрицательное. Как он и думал. Бартоны отказались перепродавать Уилзи своё ценное приобретение. Говард что-то там лепетал – Терренс именно лепет и слышал, унизительный такой и мерзкий – о нецелесообразности, о том, что сгоряча пообещал, но теперь пересмотрел отношение к ситуации и понял, что заключение новой сделки станет ошибкой.       Дочь твоя – ошибка, думал Терренс, подсознательно чувствуя, что слов на ветер она не бросает, и если решила мстить, что-нибудь обязательно провернёт.       Вот она и отличилась, отправив по его душу несколько преследователей, рассчитывая хотя бы частично подсластить горькую пилюлю. Терренс на ментальном уровне ощущал это, просто потому, что отлично успел выучить Кейт. Её характер, жесты, отличительные особенности. Она любила причинять боль окружающим, упивалась чужими неудачами. Несколько раз Терренсу доводилось становиться свидетелем того, как Кейт смеялась над промахами общих знакомых, когда следовало бы проявить сострадание.       Терренс её сочувствия не заслуживал, а вот боли – сколько угодно, как душевной, так и физической.       Кейт жаждала подарить ему и первую, и вторую.       Потенциальных вершителей правосудия, стоявших под флагами Кейт, было всего двое, а Терренсу в тот вечер улыбнулась удача. Окажись их больше, всё могло закончиться плачевно.       Они с Энтони договорились встретиться в той самой кофейне, которую совсем недавно Терренс посещал в компании Рендалла.       Стоило только выйти из дома, как чувство опасности моментально взяло за руку, сжало крепко и переплело свои пальцы с пальцами Терренса. Это был иррациональный страх, от которого Терренс пытался избавиться, но нервозность только усиливалась. Он чувствовал присутствие посторонних. И то, что за ним наблюдают.       Правда, так и не сумел определить, откуда именно.       Садиться в машину не было смысла, кофейня располагалась в десяти-пятнадцати минутах ходьбы от дома. Десять минут быстрым шагом. Пятнадцать, если позволить себе никуда не торопиться. Машина только как способ покрасоваться. Однако сейчас Терренс предпочёл бы оказаться за рулём, чтобы не быть открытой книгой для наблюдателей, не представать перед ними, как на ладони.       Чем больше времени проходило, тем сильнее он убеждался в закономерности и обоснованности своих подозрений.       Первый раз его буквально выхватили из-под колёс автомобиля.       Он переходил дорогу, соблюдая все правила движения, но тут случилось непредвиденное. Машина появилась на дороге стремительно, и летела прямо на него, желая раскатать по асфальту. Терренс запомнил только то, что у неё были затемнённые стёкла, а потому рассмотреть человека, находившегося за рулём, не получилось.       В следующий момент Терренс почувствовал крепкую хватку на капюшоне толстовки и последовавшую за этим невесомость. Его резко потянули назад, однако спаситель не устоял на ногах, и вместе они полетели на землю, откатились в сторону и замерли, пытаясь отдышаться.       Терренс при падении больно приложился лопаткой об ограждение клумбы, рядом с которой они приземлились, но в сравнении с иной перспективой, перед ним предстающей, это были минимальные потери. Мысленно он анализировал происходящее, приходя к закономерному выводу, гласившему, что пустынная улица – идеальное место для совершения убийства. Реально сделать всё быстро и просто – в два счёта, а свидетелей, способных повлиять на ход расследования, можно по пальцам пересчитать.       Сам факт спасения казался настоящим чудом.       Терренс продолжал лежать на земле, прислушиваясь к звукам окружающей среды. Ему до сих пор чудилась та машина, от столкновения с которой его только что спасли; тишина пугала.       Личность спасителя была Терренсу прекрасно известна – он уловил ноты знакомого одеколона. Вскоре тяжесть чужого тела пропала, как и прерывистое дыхание, до сего момента звучавшее слишком – неправдоподобно, иррационально – громко.       – Спасибо, – хрипло произнёс Терренс, открывая глаза.       Энтони уже поднялся на ноги и отряхивал с одежды пыль.       – Мне кажется, или тебя только что пытались сбить? – протянул задумчиво.       – Меня не оставляет то же самое ощущение. А раз нас обоих посетила такая мысль, значит, нам не кажется. Ну, или это коллективная галлюцинация.       Терренс с благодарностью принял протянутую ладонь, поднимаясь с земли. Ушибленное плечо болело, не позволяя выбросить недавнее происшествие из головы. Это недомогание раз за разом доказывало реальность инцидента.       В ходе обсуждения участники разговора единогласно пришли к выводу, что без вмешательства юной леди не обошлось, и, хотя никаких доказательств у них не было, другие варианты категорически отказывались выходить на рассмотрение. Энтони заметно нервничал. Его случай на дороге потряс даже сильнее, чем предполагаемую жертву, а ещё угнетало осознание: он мог опоздать на пару секунд и увидеть уже не привычного человека, а бездыханное тело, истекающее кровью. Кроме того, он корил себя за то, что растерялся и не запомнил машину, отметив только стандартный чёрный цвет – никаких отличительных черт, вроде граффити на крыльях или же талисманов, отражающихся в лобовом стекле. Что уж говорить о номерах? Ничего из вышеприведённого списка, только никому не нужный цвет. Великолепный вклад в поисковую операцию.       Второй звоночек прозвенел уже после того, как они с Энтони разошлись в разные стороны. Кларк, правда, порывался Терренса проводить, чтобы, по его словам, быть уверенным в том, что по дороге ничего не случится. Терренс от этой заботы отмахнулся, пообещав позвонить Нэнси и попросить приехать за ним, но данное обещание нарушил со спокойной душой.       Во-первых, не сомневался, что и постороннее вмешательство его не спасёт, только большее количество человек подведёт под удар, во-вторых, хотелось самостоятельно кое-что прояснить, постараться привлечь к себе внимание ещё раз. Конечно, при условии, что его не оставили в покое, а продолжают вести, отслеживая буквально каждый шаг.       Они продолжали.       Он понял это практически сразу. Только теперь выбирал для движения людные места, избегая тёмных переулков и стараясь теряться в толпе. Он неспешно прогуливался по улицам, надеясь, что среди преследователей нет ни одного человека, способного пойти навстречу и, проходя мимо, всадить в него, Терренса, нож. Это была бы довольно нелепая смерть, хотя и закономерная, принимая во внимание слова, недавно брошенные в лицо Кейтлин. Она имела все шансы обыграть предложенную идею по своему усмотрению, перевернув всё и спроецировав действия на Терренса.       Оцени мою находчивость, дорогой.       Терренс жаждал выманить преследователей из машины, хотя бы примерно узнать, как они выглядят и каковы шансы выйти победителем из столкновения с ними. Он ускорил шаг, а после и вовсе сорвался на бег, направляясь к укромному месту, расположенному по дороге домой. Узкие проулки, небольшое расстояние между постройками – машина не проедет, нужно только пешком.       Он не был уверен, что за ним последуют, как и не верил, что при определённом стечении обстоятельств сможет выйти из ситуации победителем без потерь вообще. В конце концов, он далеко не герой комикса о людях, наделённых сверхъестественными способностями, заживляющий раны силой мысли и поднимающийся после десятикратных пулевых ранений.       Затаившись в тени, он слышал, как притормозила машина, отслеживал шаги и телефонный разговор. Мужской голос выдавал кому-то отчёт короткими, отрывистыми фразами. В голосе звучали нотки вполне ощутимого не сказать, что недовольства... Скорее, это было сожаление о собственных промахах.       – Нет, не получилось. Он встречался с каким-то парнем, и тот его спас. Пришлось уехать. А потом он куда-то делся. Да, мы его потеряли. Прошу прощения, мисс.       Тут уже Терренс окончательно поверил в правдивость своих домыслов. Единственная мисс, которая могла желать ему смерти или длительного пребывания на больничной койке, носила фамилию Бартон. С остальными мисс и мистерами он более или менее миролюбиво расставался.       Мишель?       Ну да, с ней тоже всё вышло неоднозначно, только повода затевать нечто подобное у неё не было. Ни единого мотива, ни чувств, ни желания мстить, отвечая на мифические обиды. В их ситуации на месть мог решиться Терренс, но он понимал, насколько это нелепо, потому делал ставку лишь на тихую ярость. При этом смерти кузине Энтони он не желал. Ни сейчас, ни прежде, когда обида была яркой, не приглушённой переживаниями, связанными с иными событиями.       Его отношения с Мишель не имели материального воплощения.       Когда речь заходила о Кейт, он мог сходу назвать хотя бы пару подарков сомнительной ценности, которые доставляли на дом. Каждый раз, когда к ним приходили посыльные и передавали Терренсу что-либо, он знал наверняка, кто является отправителем, и мысленно готовился пережить очередное потрясение. Никому, кроме Кейт, не пришло бы в голову прислать ему несколько лезвий со следами подсохшей крови и некогда белоснежного мишку, ныне покрытого бурыми пятнами – снова кровь.       Апофеозом стало письмо – ну как письмо, записка на пару слов – созданная при помощи всё той же физиологической жидкости. Неуместное сердечко и две буквы – более чем лаконичный способ признаться в собственных чувствах.       Терренса тошнило от этих даров, он вышвыривал их в мусорное ведро и сразу же, расходуя не меньше половины упаковки за один раз, обливал руки антисептиком, словно боялся, что заразится от Кейтлин безумием. Оно прочитывалось в каждой букве, в каждом жесте и в каждом вздохе, адресованном Терренсу.       Если я умру, все будут винить в случившемся семью Уилзи. Точнее, одного их представителя.       Резать себя, чтобы шантажировать человека, находившегося рядом, для Кейт было столь же естественно, как и дышать.       Если ты меня бросишь, я сделаю это... Обязательно сделаю, поверь.       И если первые несколько раз Терренс испытывал нечто, приближенное к ужасу, то со временем его накрыло равнодушием, и представление, разыгранное для него и остальной благородной публики, должного впечатления не произвело.       Скорее, стало последней каплей, положившей конец более или менее близкому общению с Кейт.       Он сказал, что не намерен в дальнейшем терпеть этот цирк, она решила сыграть свою лучшую роль. Зрители остались недовольны и аплодисментами великую актрису не вознаградили.       Время, проведённое Кейтлин в больнице, Терренс запомнил, как период освобождения от бесконечных совокуплений в мозг. После её возвращения, количество неприятностей лишь возросло.       Она обещала уничтожить любого, кто приблизится к Терренсу. Не столь важно, кто это будет. Хоть девушка, хоть парень.       Если ты полюбишь однажды, я убью этого человека. Так и знай.       Произнося эти слова, она очаровательно улыбалась, словно не угрозами сыпала, а рассказывала историю из жизни, вспоминаемую с особой теплотой.       Его передёргивало, поскольку в послании собеседницы без труда прочитывалась истинная угроза, а не попытка запугать, брошенная на ветер. Терренс, однако, умудрился удержать эмоции под контролем и произнести – процедить сквозь зубы – всего три слова, которые Кейт, несомненно, разозлили.       – Лечись, сумасшедшая сука.       Она выплеснула ему в лицо недопитый сок, развернулась на пороге кафе, в котором сама же назначила встречу, и произнесла серьёзным тоном.       – Я не шутила, Терренс.       После чего удалилась, усмехнувшись. А он остался в окружении весьма и весьма мерзких мыслей.       Не шутила. Он и сам понял.       Она лишь подтвердила возникшую догадку.       Каким-то чудом Кейт удавалось определять истинность чужих чувств, как, впрочем, и следить за количеством людей, с которыми Терренсу доводилось контактировать. Друзья, знакомые, просто временные увлечения... Никого из них она не тронула, ничего плохого, вопреки обещаниям, не сделала.       Рендалла она всё-таки решила не убить, а прибрать к рукам, осознав, что этим поступком причинит Терренсу гораздо больше страданий.       По условиям брачного контракта цена даже однократной измены была слишком высока – большая часть имущества Стимптонов. Стоит только оступиться однажды, и его семья окажется в незавидном положении – разве что особняк никто не тронет. Зато о компании придётся забыть, попрощавшись с ней навсегда.       А что там Кейт определит, как измену, неизвестно. Может быть, ей даже лишний взгляд в сторону другого человека таковой покажется?       Перед тем, как поставить подпись, Рендалл несколько раз перечитал этот договор. Ему условия не нравились, и он хотел попросить о пересмотре. Артур наорал на него и сказал, что не в их положении диктовать условия, нужно быть благодарными за возможность жить, будто в сказке.       В сказке, да. Как же!       Страшная сказка получилась, полная черноты и отчаяния.       Что именно заставило Кейт изменить мнение, Терренс не знал, но вместе с тем подозревал, что не случись в жизни Стимптонов неприятность с попыткой поглощения их бизнеса Кларками, Кейт привела бы угрозу в исполнение, не меняя формулировку. Не помогала бы, изображая добрую девочку, а постаралась уничтожить. Хотя, если разобраться, то она и сейчас не помогала, только создавала видимость.       Терренс осознавал, что при наличии в родственниках такого человека лучше не рисковать, не совершать ошибок, не пытаться завязать с кем-нибудь отношения, и программа аутотренинга, содержащая посыл о том, что Терренсу никто не нужен, долгое время работала.       А потом, стоило только появиться на горизонте Рендаллу, полетела в пропасть.       Иногда Терренс жалел, что Кейт себя не дорезала, когда проявляла чудеса трагедийного таланта. Периодически сокрушался, что в голове у родителей этой девушки мозгов ещё меньше, чем у неё.       В противном случае, они не стали бы платить докторам за молчание, а отправили Кейт в клинику и позволили специалистам разбираться во всём, пока любимая дочурка не перешла тонкую грань, на которой балансировала в течение длительного времени.       Месть её во многом, конечно, удалась. Но, видимо, произведённый эффект Кейт не впечатлил, и она решилась на продолжение постановки, в ходе которой немного просчиталась.       Терренс появился за спиной одного из преследователей, как тень. Драка, завязавшаяся между ними, продолжалась недолго, но была ожесточённой. Терренс во время ночного телефонного разговора посетовал, обмолвившись, что, вероятно, синяков у него теперь столько, что даже считать их количество не с руки – на втором десятке он собьётся, и придётся начинать всё заново.       Когда с дракой было покончено, и поверженный соперник корчился на асфальте, Терренсу впервые подвернулась возможность разглядеть чужое лицо.       Пришёл к выводу, что парень был не намного старше, разница года в два-три. Может быть, в пять. Удивительно, что Кейт не отправила к нему кого-нибудь из сотрудников службы безопасности Говарда.       Впрочем, здесь разумный ответ тоже находился за считанные секунды. Узнай Говард, какие цели преследует дочь, вряд ли дал бы добро.       Он старательно ограждал семью от сплетен, слухов и скандалов. Он боялся, что однажды правда станет достоянием общественности, и публика примется полоскать имя Бартонов.       При таком раскладе надёжнее было позвать людей со стороны, что Кейт и сделала.       – А теперь будь послушным мальчиком и разреши мне покопаться в твоём телефоне, – произнёс Терренс, наступая на руку своего противника.       Тот застонал и разжал пальцы.       Терренс склонился, чтобы схватить вещицу, представляющую, в данный момент, интерес и ценность. Открыл список набранных номеров. На первом месте расположился набор цифр, некогда пробуждающий в душе откровенный ужас и суматошный бег мыслей в попытке определить, какими угрозами Кейт будет сыпать теперь. Какую мерзость отправит ему в подарок? Очередную кровавую записку, лезвие, игрушку?       Рендалл, слушая этот рассказ, без труда представлял и тёмное пространство под аркой, и людей, сцепившихся в противостоянии. И голос человека, пытавшегося оправдаться перед нанимательницей, кратковременные вспышки боли, гаснущие под действием адреналина и желания одержать победу, а потом вкус слюны с оттенками железа, сплюнутой на землю и растёртой подошвой ботинка.       И кровавый ободок, оставшийся на сигаретном фильтре.       Рендалл знал, что во время разговора с ним Терренс курил. Как, впрочем, и после драки с одним из нападавших.       На поиски тот отправился в одиночестве – напарник остался в машине и, вероятно, в дальнейшем доложил нанимательнице о сорванной операции.       – Родители в шоке, – подвёл итог Терренс.       – И после этого ты хочешь, чтобы я поверил, будто всё в порядке?       – Всё хорошо, Рен. Правда. Завтра, то есть уже сегодня, ты в этом убедишься. Просто они не оценили креативного подхода к внешнему виду, а пришёл я, перемазавшись с головы до ног грязью и кровью. Чужой, преимущественно, так что нет поводов для беспокойства.       – Надеюсь на это, – выдохнул Рендалл.       Ему тяжело было подбирать слова, беспокойство всё сильнее сжимало ладони на его шее, не позволяя проявить завидное красноречие и сказать хоть что-то дельное. Когда он сам дрался с Терренсом, ничего подобного не испытывал. Но сейчас он действительно находился в шаге от принятия решения – сорваться с места и нагрянуть домой к Уилзи, чтобы окончательно убедиться: всё самое страшное обошло Терренса стороной.       – Хочешь, приеду сейчас, и ты сам убедишься?       – Хочу, но...       – Что?       – В свете последних событий мне становится не по себе.       – Брось. Не думаю, что она сразу же кинулась нанимать с десяток профессионалов, только бы получить свадебный подарок в виде моего трупа.       – Ты умеешь подбодрить, – хмыкнул Рендалл. – Кстати говоря, твои родители в шоке только от внешнего вида? Новость произвела меньший эффект?       – Я не сказал им всей правды, – признался Терренс. – Они думают, что это была обычная потасовка, в которую мне не повезло угодить.       – И о машине тоже умолчал?       – Пока да.       – Это так тебе свойственно.       – Что именно? Скрывать правду от родителей?       – Неоправданно рисковать.       – Всё равно не будет никакого толку. Доказательств у меня нет, обвинить Кейт не получится. Что в случае с машиной, что в случае с избиением, или какие там действия планировались? Нужны доказательства, у меня из них – только слова, ну ещё телефон, однако она может сказать, что ошиблась номером, только и всего. А быть голословным не хочется. Мои заявления – это не так уж много. Принимая во внимание наши с Кейт напряжённые отношения, всё может быть расценено, как клевета. Если же ты подразумеваешь под риском само столкновение, и мои действия, им спровоцированные... Тот парень, с которым мы подрались, вряд ли побежит в полицию, чтобы зафиксировать побои или сообщить о краже, поскольку таким образом себя под удар подставит. Они же меня преследовали, они хотели причинить вред, мои действия – самооборона, не более того. А вообще поспешу успокоить. Как только я разживусь доказательствами вины Кейтлин, родители обо всём узнают.       – Ты будешь завтра... Сегодня на пикнике?       – Пикник? Вроде бы планировались скачки. Или я ошибаюсь?       – Выбор стоял между этими вариантами, в итоге утверждены оба. Сначала будут соревнования, а потом – пикник.       – Вообще, наверное, должен приехать. Бартоны на семейных торжествах всегда полным составом. И те, кто им родственен по крови. И те, кто стал частью семьи с помощью брачных уз. И родственники последних. Одна огромная толпа. Посмотрю по обстоятельствам. Единственное, что хочу отметить отдельно: я не рискну принимать угощение из рук Кейтлин, иначе мне грозит участь Белоснежки.       – В таком случае, я разбужу тебя, – произнёс Рендалл.       – Учитывая тот способ, которым её вернули к жизни... Мне это определённо понравится.       Рендалл собирался продолжить беседу, но стук в дверь заставил его закрыть рот, не произнося больше ни слова.       – Рендалл, с кем ты разговариваешь? – голос Сиенны прозвучал неестественно высоко и нервно.       Как будто она подозревала, что у сына под кроватью прячется легион посетителей. Днём. А ночью все они выбираются из укрытия и устраивают разнузданные оргии.       Отвечать на поставленный вопрос Рендалл не собирался, поскольку понимал, что в противном случае, начнётся очередной виток бесконечной спирали, по которой его уже неоднократно протащили.       Сиенна приоткрыла дверь, и Рендалл порадовался, что, получив сообщение, не стал включать свет, а по-прежнему продолжал лежать в темноте.       Постояв несколько минут на пороге, Сиенна удалилась, предварительно пробормотав что-то вроде: «Наверное, показалось».       – Я так понимаю, визит переносится на более подходящее время, – вздохнул Терренс, тоже прекрасно услышавший голос Сиенны. – Поговорить тет-а-тет у нас сегодня не получится, придётся отложить встречу до завтра. А то Цербер, сидящий под твоей дверью, откусит мне голову.       – В последнее время я часто в мыслях возвращаюсь к твоим словам... – теперь Рендалл говорил шёпотом, чтобы не привлекать внимание. – Тем самым, которые о Сиенне и Артуре. Нет, я не стал противником старшего поколения и не возненавидел их, но что-то в моём отношении к ним изменилось. И должен признать, что перемены не в лучшую сторону. Я люблю родителей, но... Теперь у меня появилось много этих самых «но».       – Планируешь что-то делать?       – Наверное. Пока не знаю. Сейчас на ум приходит только вариант с разговором, однако я много раз пытался провернуть нечто подобное – все попытки пошли прахом. Разговоры заранее обречены, нужно придумывать иные методы воздействия. Альтернатива есть, но только в общих чертах. Я подумаю над тем, как применить наработки в дальнейшем. – Рендалл замолчал, посмотрел на дисплей. – Ничего себе! Уже начало четвёртого. А вроде только недавно одиннадцать было.       – В моей компании время всегда летит быстро, – усмехнулся Терренс. – Феерически умею его убивать.       – Если убийство совершается в твоей компании, то я не возражаю.       – Тебе почти удалось меня смутить.       – И почти удалось поверить сказанному. Не уверен, что день, когда у меня получится тебя смутить, вообще настанет однажды.       – Мой хороший мальчик.       – Твой, Терренс. Твой. Без вариантов. А теперь спокойной ночи, иначе завтра утром я буду похож на наркомана со стажем, поражая общественность тёмными кругами под глазами. Все от меня шарахаться начнут.       – Лично я в таком раскладе вижу одни сплошные плюсы.       – Уилзи...       – Ладно-ладно. Просто пошутил. Тебе тоже спокойной ночи.       Оборвав звонок, Рендалл положил телефон на кровать, рядом с собой, и тяжело вздохнул.       Ведение подобных разговоров за два дня до собственной свадьбы представлялось явлением довольно диким, но он ничего не мог с собой поделать. Рендалл готов был часами беседовать с Терренсом, в то время как с Кейт и двадцати минут по телефону наговорить не получалось.       Рядом с одним время действительно пролетало, и его было катастрофически мало, хотелось урвать ещё хотя бы пару минут. Рядом с другой тянулось, будто омерзительная жвачка, прилипающая к подошве.       И сколько лет ему предстоит жить в этом состоянии жвачки, отсчитывая каждую минуту, а то и секунду существования, словно во время ужасно скучного урока?       Чем чаще Рендалл об этом думал, тем яснее понимал, что притворяться, как того желают родители, долго не сумеет. Однажды он пустит всё под откос. И пусть это лучше произойдёт сейчас, чем через много-много лет, когда он будет стоять на пороге смерти и ненавидеть себя за очевидный, но так и не озвученный выбор.       Рендалл прислушался.       Кейтлин, сидевшая рядом, что-то тихо напевала.       Кажется, эта мелодия была Рендаллу давно знакома, но сейчас никак не удавалось вспомнить, откуда она взялась.       Он думал о ночном происшествии, смотрел в беззаботное лицо, освещённое улыбкой, и не понимал, как Кейт удаётся сохранить пуленепробиваемое спокойствие. Сначала она приказывает расправиться с человеком, а потом, как ни в чём не бывало, поёт, улыбается, обменивается милыми репликами с Сиенной, старательно изображая любящую невестку. Поразительный цинизм, взращенный на благодатной почве.       Уже на подъезде к загородному дому Бартонов Рендалл понял, что именно пыталась исполнить Кейт – «White Wedding» Билли Айдола.       Отличный день для свадьбы.       Отличный день, чтобы начать всё сначала...       Что ж, она права. Действительно, стоит попробовать начать всё сначала.       Только не с ней. * * *       – Уверен, что всё нормально? Может быть, тебе следует обратиться к врачу?       Сиенна обеспокоенно вглядывалась в лицо сына, отмечая меловую бледность кожи и чуть подрагивающую жилку на виске. Смотрела на платок, кончик которого выглядывал из нагрудного кармана – на кремовой ткани алело кровавое пятно.       Рендалл поднимался наверх медленно, не отпуская ни на секунду перила, словно боялся растянуться по полу в самый неподходящий момент. Идя по коридору, Рендалл старался не отходить от стены – ему требовалась опора, чтобы не упасть.       Сиенна шла рядом, сжимая его ладонь в своей руке.       – Да, мам, в целом, всё неплохо, – произнёс он уставшим голосом.       Голова раскалывалась, в висках пульсировала боль – раннее пробуждение вкупе с минимальным количеством сна дали свои результаты: резкий подъём давления, носовое кровотечение, головная боль.       Получите и распишитесь в самое ближайшее время.       Ни о каком пикнике, а уж тем более о прогулке речи быть не может. В противном случае, жених может потерять сознание прямо в седле, упасть, сломать себе что-нибудь, да ещё и копытом по голове получить.       Перспектива гадкая, не правда ли?       Рендалл ненавидел головные боли, но сегодня, на удивление, обрадовался типичным симптомам. Для него и общение с лошадьми, и пикник, устроенный родителями Кейтлин, как для влюблённых, так и для их многочисленных гостей-родственников, были чем-то за гранью добра и зла.       Теперь его от этой повинности избавили.       Порывшись в аптечке, Сиенна, сама нередко страдавшая от мигреней, нашла необходимые лекарства, заставила Рендалла их выпить, пресекая все возражения ещё на начальной стадии, после чего вызвалась проводить его в спальню.       Рендалл таблетки откровенно ненавидел. Сам не знал, откуда появились эти предубеждения, но в большинстве случаев старался обойтись без вспомогательной химии, хватаясь за лекарственные препараты только в крайнем случае. Пока боль была не слишком сильной, он предпочитал терпеть.       – Если хочешь, я могу остаться с тобой. Вдруг понадобится что-то...       – Мам?       – Да, Рендалл?       – Я большой мальчик и со всем прекрасно справлюсь. В конце концов, если мне действительно нужно будет что-то, я позвоню тебе или напишу сообщение. Ты ведь хотела посмотреть на лошадей. К тому же, мне наплевать на соревнования, а ты любишь скачки. Не прощу себя, если по моей вине ты пропустишь что-то столь для тебя желанное.       Сиенна несколько секунд сомневалась в целесообразности такого решения, разрываясь между материнским долгом и развлечениями, предусмотренными для гостей. Рендалл улыбнулся матери, стараясь подбодрить, и она решилась сделать выбор.       – Поправляйся, милый, – сказала, запечатлев на лбу Рендалла заботливый мимолётный поцелуй.       – Спасибо. А ты развлекись хорошенько, за двоих.       Сиенна кивнула согласно.       Рендалл сжал её ладонь, после чего толкнул дверь спальни и шагнул туда, радуясь наступившей тишине и возможности остаться в одиночестве, наедине с собой. Закрыв глаза, прислонился спиной к двери, вслушался в звенящее напряжение. Под сомкнутыми веками вспыхивали и тут же гасли яркие вспышки, в ушах шумело.       Таблетки должны были подействовать минут через пять или десять, а до того приходилось мириться с обстоятельствами.       Загородный дом Бартоны редко удостаивали своим присутствием. Он считался чем-то вроде резиденции для проведения торжеств. Здесь отмечали помолвки, играли свадьбы, праздновали дни рождения или рождество. В любое другое время он пустовал.       Это наталкивало Рендалла на мысли о проведении параллели между этим домом и замком спящей красавицы из одноимённой сказки. Сразу после того, как дева уколола палец, и жизнь покинула не только её, но и само здание. Все, кто там остался, уснули на долгую сотню лет.       Здесь, конечно, события развивались не столь радикальным образом, но дом, несмотря на великолепие, как внешнее, так и во внутреннем убранстве проявившееся, выглядел холодным и неживым.       Для оформления его были выбраны, в основном, нейтральные цвета, никакой яркости или контраста – всё мягко и утончённо, под стать хозяевам. Той части, с которой Рендаллу довелось познакомиться.       О двоюродном брате Кейтлин, равно как и его родителях, он мало что мог сказать.       С Элизабет Бартон, в девичестве Уилзи, Рендалл контактировал не так часто, но для себя отметил, что характером она отличается от обоих братьев. В ней нет порывистости и горячности Терренса, но нет и вечной покорности вкупе со стремлением оправдать всех и каждого – почти что наивности, – так характерной для Мартина. Она словно была олицетворением того самого идеального сочетания отличительных черт, воплотившихся в одном ребёнке. Её братья оказались такой гармонии лишены.       Рендалл усмехнулся. Даже сейчас мысли умудрились перекинуться в сторону семьи Уилзи. По идее, ему следовало бы размышлять о других людях и вещах. Например, о том, что его отсутствие на праздничном пикнике способно породить слухи о разногласиях между женихом и невестой, или ещё нечто в этом духе. Несмотря на то, что многие видели, как он побледнел и приложил платок к носу, чтобы стереть хлынувшую кровь.       Рендалл потёр переносицу, сделал несколько глубоких вдохов и выдохов. Бросил мимолётный взгляд в сторону окна. Солнечный свет раздражал, и Рендалл поспешил задёрнуть шторы. Они были такими же светлыми, как и остальные элементы декора в данной спальне, потому спокойно пропускали лучи внутрь помещения. Но стало немного легче, нежели прежде.       Рендалл осторожно потянул край одеяла и опустился на кровать. Характер боли изменился. Он больше не порождал аналогий с последствиями от удара молотком, став немного тянущим, но не таким мерзким, как прежде.       Постельное бельё пахло сочетанием тесно переплетённых между собой ароматов лаванды и апельсина, подчёркнутых тонкими нотами мяты – эти запахи одновременно успокаивали и дарили бодрость. После почти бессонной ночи возможность вновь оказаться в постели представлялась Рендаллу маленьким счастьем.       Его медленно несло на невидимых волнах, укачивая. Он погружался в сон, всё ещё цепляясь за мысли о том, насколько некрасиво выглядел его поступок в глазах некоторых приглашённых гостей.       «То, что ты собираешься сделать завтра, будет ещё хуже», – усмехнулось подсознание, и Рендалл вынужденно с ним согласился, не обнаружив в зоне досягаемости аргументов, способных недавнее утверждение опровергнуть.       Он собирался сделать то, после чего родители его – очевидно – возненавидят, а Бартоны запишут в категорию врага номер один. Не просто собирался. Знал наверняка, что сделает это, и ни перед чем не остановится.       Вопреки ожиданиям проспал Рендалл не пару часов, а гораздо больше. Проснувшись, первым делом потянулся к телефону и щелкнул боковой клавишей. Шесть часов вечера – для летнего дня не такое уж великое время. Ясно, как и в утренние часы, а солнце светит намного спокойнее.       Рендалл перевернулся на спину и некоторое время лежал, полностью предаваясь неге. Он по-прежнему не испытывал сожаления о пропущенном пикнике, где им с Кейтлин вновь предписывалось играть роль любящей пары, что души друг в друге не чает – две половинки одного целого, как принято говорить, вворачивая в речь избитые метафоры и набившие оскомину фразы.       Впрочем, счастье полным не было.       В течение этого времени Терренс ему ни разу не позвонил и не написал. В свете недавних событий становилось не то что не по себе, а реально страшно.       Рендалл не был адептом бесконечного обмена сообщениями в режиме нон-стоп и не стремился занять чужое личное пространство собой, поглотив его целиком. Однако сейчас он испытывал нечто, близкое к панике.       Только этого и не хватало.       Прихватив телефон, он спустился вниз. Дом по-прежнему пустовал, и в этот час ощущение того, что он холодный и мрачный, несмотря на тёплые оттенки, использованные в оформлении, подчёркнутые многочисленными попытками хозяев создать уют, усилилось до максимальных показателей. Было заметно, что тут далеко не всё спроектировано и создано при помощи приглашённых дизайнеров, но тем не менее, души в доме не было, только глянцевая картинка. Сцена кукольного театра, по которой в произвольном порядке передвигались марионетки.       Подумав о марионетках, Рендалл фыркнул и обнял себя руками, потирая предплечья. Будто спасался от холода. Мысли его унеслись немного в ином направлении, но всё же были связаны с искусством мира игрушек. Хотя, те вещи, о которых он думал, на роль игрушек как раз не тянули – они были предметом гордости, достойным, по мнению их владелицы, появления в крупнейших выставочных залах. В других случаях, не в данной, конкретной ситуации.       Кейт коллекционировала фарфоровых кукол, но почему-то выбор её падал не на утончённых красавиц, столь дорогих сердцу истинных коллекционеров, а на экземпляры с обязательными несовершенствами внешности, а иногда и с уродствами. То, что другие со спокойной душой отправляли на помойку, Кейт подбирала и выставляла на всеобщее обозрение, отгородив от окружающего мира только тонкой стеклянной перегородкой.       Отбитые части тел, отсутствие глаз, трещина, пересекающая щёку. Кейт часто смотрела на своих любимиц и иногда даже разговаривала с ними.       Рендалл, однажды застав её за этим занятием, оторопел, но не стал окликать девушку, привлекая внимание к своей персоне.       Кейт прохаживалась вдоль ряда кукол, прикасалась пальцами к трещинам, проходившим по некогда идеальному материалу, ласково поглаживала изуродованные лица, в которых недоставало внушительного кусочка фарфора, расправляла складки платьев и шёпотом что-то произносила.       – Кейтлин? – осторожно позвал Рендалл, заметив, как она замерла на месте.       Девушка повернулась к нему со своей вечной искусственной улыбкой, которая Рендалла немного пугала.       Кейт во многом представлялась ему отражением, а то и вовсе реальным воплощением своих любимиц. Такое же застывшее выражение лица, изредка раскрашиваемое эмоциями, немного механические движения, кукольный макияж и такие же наряды.       Первое время он постоянно ловил себя на мысли, что хочет потрогать руки Кейт в локтях, а ноги – в коленях, чтобы убедиться наверняка – нет никаких шарниров и холодного пластика, только тёплая кожа, настоящее тело.       – Здравствуй, Рендалл, – мило отозвалась она.       – Можно задать вопрос?       – Конечно.       – Почему ты собираешь таких кукол?       Ему хотелось действовать деликатно, не копируя манёвры слона, оказавшегося в посудной лавке, но так вышло, что Рендалл просто не сумел подобрать иных фраз для общения. Вот и пришлось задавать вопрос в том виде, в каком он был сформулирован на начальной стадии.       Кейт не торопилась с ответом. Она потянулась к полке, доставая одну из наиболее пострадавших кукол, ту самую, у которой отсутствовала половина лица и кисть правой руки, прижала к груди, как маленького ребёнка.       На пол что-то упало – звук от соприкосновения был не слишком громким, но Рендалл услышал. Перевёл взгляд, замечая нечто прямоугольной формы, но Кейт быстро наступила на эту вещь и сделала невинное лицо.       Тогда Рендалл не успел рассмотреть, что именно Кейтлин прятала в складках кукольной юбки, но после вчерашнего рассказа Терренса не сомневался ни на секунду, что это было лезвие.       – Потому, – произнесла уверенно, – что мне за них обидно. Мне за них больно. Пока они были красивыми и цельными, они нравились всем и каждому. Как только у них появились несовершенства внешности, их моментально окрестили уродинами и выбросили на помойку. Почти как в человеческом обществе. Люди всегда любят только тех, кто совершенен. Если не любят, то не кривятся в презрительных гримасах, а улыбаются. Тем, кто им не нравится, приходится сложнее. Люди ненавидят тех, кто хоть немного от них отличается.       Во время разговора Рендалл подумал, что она говорила об абстрактных людях. Ныне приходил к выводу, что под определением «те, кто отличаются» Кейт подразумевала себя, говорила об отношении посторонних именно к ней.       В определённой мере, Рендаллу было её жаль, хотя он понимал, что может подавиться этой жалостью. В его сочувствии и сопереживании никто не нуждается. А если определённый человек и жаждет этого, то... Кто угодно, но только не Кейт.       Она хотела, чтобы её любили, а не жалели, и любить должен не кто-то неизвестный, а один конкретный человек, отвернувшийся от неё достаточно давно, а на прощание заявивший о ненависти и отторжении.       Разумеется, её задели и этот поступок, и слова. Ведь для Кейт Терренс был смыслом жизни. Она хотела ответной реакции, а он насмехался над ней, оскорблял и отправлял предложенные чувства – больные и изломанные, поданные через искажённую призму психики Кейтлин – в мусорную корзину. Туда, где уже лежали смятые записки, разорванные на множество мелких частей, сломанные лезвия и плюшевый медведь, в дальнейшем облитый бензином и преданный Терренсом огню.       То, что он считал мимолётным развлечением, необременительной интрижкой, о которой реально позабыть через несколько встреч, Кейт возвела в абсолют, превратив для себя в идеал отношений.       Когда ей открылась правда, смириться с полученными знаниями не удалось. Она не хотела отпускать Терренса, однако он не собирался мириться с навязанными правилами и посылал Кейт ко всем чертям.       Так уж вышло, что чувства оказались невзаимными.       Ничего не поделаешь.       Подобное случается в жизни нередко, да только реакция на отказ следует иная. Со временем почти все способны смириться с отказом, Кейт не смогла...       Рендалл несколько минут смотрел в сторону горизонта, прикидывая, стоит ли появляться на пикнике теперь. Желания там светиться, по-прежнему, не наблюдалось. Поколебавшись немного, он решил позвонить Терренсу, однако необходимость в совершении данного поступка отпала сама собой. Подойдя к окну, Рендалл увидел, как ворота открываются перед знакомым автомобилем.       Терренс редко садился за руль красного кабриолета, считая машину эффектной, но вместе с тем – довольно вульгарной. Импульсивно, поддавшись мимолётной прихоти, как часто случалось в его жизни, попросил у родителей на день рождения такую модель, и ему не отказали в исполнении мечты. Покатавшись на ней несколько недель, Терренс стал всё чаще оставлять автомобиль в гараже, делая выбор в пользу других моделей, и сожалел, что не отдал предпочтение более практичному цвету, вроде стандартного серебристого или благородного чёрного.       Однако сейчас был один из тех случаев, когда Терренсу хотелось выглядеть в глазах окружающих людей вызывающе, и машина восхитительно дополнила образ.       Сняв солнцезащитные очки, Терренс сжал их в руке и, достав из кармана смартфон, принялся набирать сообщение. Судя по тому, что тишина, окружавшая Рендалла, оставалась нерушимой, переписывался Терренс с кем-то другим, вероятнее всего, с младшим братом.       Может быть, и с Энтони, которому на пикнике, устроенном для родственников и самых близких друзей Бартонов, места не нашлось. Их позвали на свадьбу, но обошли стороной, формируя список приглашённых на предварительные развлечения.       Вся эта возня со скачками и пикником, которому больше подходило определение грандиозного фуршета, служила своеобразной заменой традиционным мальчишнику и девичнику, от коих и Бартоны, и Стимптоны отказались.       Мысленно Рендалл неоднократно приходил к выводу, что с большим энтузиазмом встретил бы идею с соблюдением традиций. Только вместо стриптизёрши, ерзающей на коленях жениха, у них был бы вечер из серии «клуб джентльменов предаётся светским развлечениям»: компания приятелей из числа бывших одноклассников, а не едва знакомых людей, вино в изысканных бокалах и игра в покер до половины ночи, а то и до утра.       Терпкий привкус винограда, азарт и сигаретный дым.       В этой компании нашёлся бы только один человек с сигаретами. Он, скорее всего, и сорвал бы банк в игре. Терренсу просто нереально везло во всякого рода играх. Удача оставалась на его стороне, независимо от того, что было на повестке дня: карты, шахматы или простенький бакгамон.       Энтони кривился бы от табачного запаха, но не высказывал претензий. Трой оставался бы невозмутимым на протяжении всей игры, лишь изредка позволяя себе повысить голос в попытке отцепиться от ехидных замечаний потенциального победителя. А Мартин хмурился, пытаясь сосредоточиться, но тем самым только выдавая свою нервозность и подсказывая, какими методами его реально обойти. Он был неплохим тактиком, но слишком открытым для окружающих, зачастую в противостоянии именно эта черта его и губила.       Рендалл слышал, как открылась входная дверь, обернулся.       Терренс, не снимая оксфордов, прошествовал в гостиную. Ему тут бывать доводилось чаще, чем Рендаллу. Он не чувствовал скованности, каждое движение было выверенным и отточенным до автоматизма, хотя в представлении окружающих смотрелось шикарно, а не наигранно. Терренс не жаждал восхищения от наблюдателей и вообще никого не замечал. Он просто был таким вот... идеальным.       Положив очки на стол, туда же швырнул перчатки, предназначенные для вождения – не митенки, которые он терпеть не мог, а закрытые, просто укороченные слегка. И только после совершения этого небольшого ритуала, посмотрел в сторону окна.       Сначала удивлённо, а потом с улыбкой, почему-то показавшейся Рендаллу грустной. Впрочем, она в сочетании с личностью Терренса была чем-то вроде визитной карточки, отличительной черты. Он как-то проболтался, что раньше Элизабет именно за эту улыбку называла его «Пьеро», проводя параллель с персонажем итальянского театра, потом прозвище как-то само собой отпало, не став вторым именем на долгое время.       Телефон оповестил о приёме нового сообщения, и Терренс поморщился, словно его отвлекли от важного дела ради какой-то малозначимой чуши. Не сомневаясь в правильности совершаемых поступков, он выключил телефон и медленно подошёл к Рендаллу, замирая в нерешительности напротив, позволяя тому оценить масштабы недавнего бедствия и вынести окончательный вердикт.       – Почему ты не на пикнике? – спросил, спустя пару минут молчаливого обмена взглядами.       – А ты?       – Хотелось проконсультироваться относительно кое-каких деталей с семейным адвокатом, не откладывая в долгий ящик, – признался Терренс. – Меня интересовал договор, заключённый между Говардом Бартоном и твоим отцом. Как и ожидалось, признать его недействительным невозможно. Всё составлено идеально – ни к одной букве не придерёшься, ну, и подпись твоего отца настоящая, по собственному желанию поставленная. Если и пытаться вернуть компанию, то только перекупив, а Говард под влиянием дочери это предложение отклонил.       – Она всё за него решает? – усмехнулся Рендалл, проводя ладонью по волосам. – Странно, учитывая некоторые обстоятельства.       – Слепая родительская любовь. Ничего иного на ум не приходит. Мне сложно представить, какие события должны произойти в жизни Бартонов, чтобы они обратили внимание на врачебное заключение и прислушались к словам специалиста, не покупая молчание, а принимая рациональные решения, способные оградить их от катастрофы.       – Лучше и, правда, не представлять.       – Оставим эту тему. Как ты?       – Утром было хуже. Собственно, именно по этой причине я и не составил компанию остальным гостям и хозяевам праздника. Болела голова, носом шла кровь. Недолго и немного, но Селина посчитала это едва ли не смертельной опасностью и предложила остаться здесь. Я не стал отказываться.       – Сейчас всё в порядке?       – Вполне. После того, как проспал несколько часов, предварительно приняв лекарство, самочувствие заметно улучшилось. И вообще-то, на фоне вчерашних событий, мне стоило бы не отвечать на твои вопросы, а задавать свои, – заметил Рендалл, проводя ладонью по щеке Терренса, позволяя перехватить её, прижать и не позволить отстраниться.       – Как видишь, я тебя не обманывал. В целом, мне удалось избежать катастрофы, а синяки сойдут уже через неделю. Моему противнику в разы хуже.       – Не сомневаюсь. Знаешь, это прозвучит странно, но иногда с трудом верю в твоё родство с Уилзи. Не будь схожей внешности, у вас бы вообще ничего общего не осталось. Они все такие мягкие, возвышенные и неконфликтные. Некоторые даже слишком, – произнёс Рендалл, намекая на Мартина. – А ты...       – А я сюда, скажу по секрету, наведался прямиком из ада, в надежде получить в свою коллекцию очередную, крайне нужную мне душу, но для маскировки решил притвориться одним из детей Альберта и Нэнси. Чтобы никто ничего не заподозрил. Обожаю поедать души и сердца хороших мальчиков и девочек, будто булочки с джемом за завтраком, запивая предложенное блюдо их же кровью и страданиями, – хмыкнул Терренс и на мгновение кончиком языка коснулся верхней губы, словно слизывал ту самую каплю крови, оставшуюся после очередного приёма любимых блюд. – Сиенна советовала держаться от меня подальше, и была права, несмотря на то, что слова её касались совершенно иных ситуаций. Однако милый и послушный сын пренебрёг советом мудрой матери. Но ты ведь знал об этом, когда решился на отношения со мной. И тебя это не остановило, не так ли?       – Скорее, подстегнуло.       – Было страшно и больно?       – Нет. Было хорошо. Слишком хорошо, чтобы однажды мне удалось от тебя отказаться, не пожалев о принятом решении.       – А как же слова Сиенны?       – Она всё-таки ошибалась.       – Неужели?       – Да.       Произнеся это, Рендалл первым подался вперёд, целуя Терренса безо всяких ограничений, коими себя сковывал на протяжении длительного периода жизни.       Было что-то иррациональное в том, как Сиенна в парке кричала, иногда срываясь на визг, чтобы Рендалл немедленно отошёл от бродяжки, у которого на руках находились переносчики чумы, когда Терренс был в пыли, грязи и крови.       А потом столь же старательно ему улыбалась и едва ли не лебезила, сканируя взглядом приметный тёмно-красный кабриолет, стоявший у ворот их дома. В комнату не пустила, конечно, вновь опасаясь осуждения со стороны гостя недостаточного количества картин, предметов роскоши и стоимости паркета, но зато сама прониклась чужими финансовыми возможностями.       Вряд ли она поняла, что эти два образа, родом из разных лет, принадлежат одному человеку, в детстве обожавшему устраивать скандалы на пустом месте и драться без причины, а позже ставшему гораздо сильнее походить на человека своего положения – одного из наследников весьма прославленной семьи.       Вряд ли она могла предположить, что разбитый нос и разорванная книжка положат начало отношениям, спустя двенадцать лет после случайного столкновения, и бродяжка из парка станет наваждением её единственного сына, заставившим потерять голову окончательно и бесповоротно.       Ещё больше иррационального Рендалл находил в своём поведении. Сейчас. Мысли о Терренсе казались ему неправильными в момент, когда рядом сидела Кейтлин, пытавшаяся добиться от него ответных реплик, а уж поцелуи с ним на территории дома Бартонов, за несколько часов до начала брачной церемонии, были и вовсе верхом безумия. Но Рендалл не мог заставить себя остановиться. Пытался первые две или три секунды, а потом отказался от этой затеи.       Терренс не отличался повышенной нежностью, но и чрезвычайно грубым тоже не был. В этом плане он тоже с лёгкостью подходил под обозначенное выше определение – идеальный.       Ложью было бы сказать, что поведение Рендалла стало для него полностью ожидаемым и нисколько не удивило. Подсознательно такого результата Терренс жаждал, добивался, но не испытывал уверенности в удачной реализации задуманного, однако теперь он получал сполна того, что желал, и это делало его по-настоящему счастливым.       Кажется, Рендалл всегда был таким. Ледяное спокойствие внешне, для окружающих, и яркая страсть, предназначенная для определённого человека. Терренс не знал, как было с другими, но хотел верить: тем людям не досталось и сотой доли того, что довелось получить ему.       Почувствовав, что его ладонь отпустили и больше не удерживают, Рендалл Терренса обнял. Сначала одной рукой, потом обеими. Позволил обнять в ответ, не отрываясь от процесса, только глухо простонав в тот момент, когда ладони скользнули по его бёдрам вверх и замерли на поясе брюк. Ненадолго, мимолётно, чтобы затем задрать ткань рубашки и забраться под неё, прикасаясь кончиками пальцев к обнажённой коже. В этих касаниях не было ничего необычного, но Рендаллу они казались пылающими, как и прикосновение губ, выжигающее на его губах единственное имя, которое ему хотелось произносить в подобных ситуациях и сейчас, и потом, и... всегда.       Он не протестовал. Напротив, с восторгом поддерживал начинания и энтузиазм. Ему нравилось, когда Терренс к нему прикасался вот так, почти невинно, на первый взгляд, но в этих мимолётных жестах был иной подтекст – запредельное желание, зашкаливающее, доходящее до верхнего предела и вырывающееся за установленные рамки. Просто контроль собственных эмоций на высшем уровне – тренировка выдержки для обоих участников процесса.       Терренс скомкал в руке ткань рубашки, приподнимая, и тут же позволил ей вновь мягко опуститься вниз. Не торопился раздевать, стаскивая одежду, а то и вовсе разрывая её, устраивая фейерверк из пуговиц, разлетающихся в разные стороны, подобно разноцветным огонькам. Он действовал медленно, заново открывал для себя эти прикосновения и поцелуи, не вырванные силой или подаренные из жалости, снисхождения и прочих чувств, не вызывавших особого восторга, а самые, что ни на есть желанные.       Для них обоих.       Весьма показательно и, в какой-то степени, забавно было бы сейчас, получив ответ, внезапно, как произошло в случае с кузиной Энтони, осознать, что заявленные чувства давно перегорели, и он больше не ощущает ничего, кроме слабых отголосков разочарования от ситуации и равнодушия по отношению к Рендаллу.       Некая гнилая ирония со стороны жизни.       Но он ничего подобного не испытывал – даже прислушиваться к себе не приходилось, потому что внутренний голос его не был слабым и прерывистым. Тот громко кричал во всю мощь лёгких, ликовал от восторга, от переизбытка эмоций, от осознания, что Рендалл находится рядом и не повторяет заученные слова о любви к невесте. Вместо этого целует Терренса, так как не целовал никогда прежде, с таким пылом, открытостью и страстью – немного грубовато, несдержанно, но жарко и сладко, изредка прикусывая губы, не прихватывая их до крови, а только поддразнивая. То позволяя Терренсу одерживать победу в этом до дрожи приятном противостоянии, то перехватывая инициативу и без особых усилий подчиняя себе. Своим желаниям, своим действиям.       И вот сейчас уже всё остальное окончательно потеряло значение. Они не думали о том, где находятся, кто может ворваться в самый неподходящий момент, о приближающемся времени показательной казни... Ничто из этого списка их не интересовало.       Терренс уложил Рендалла на диван прямо здесь, в гостиной. Не разрывая поцелуя, не желая отвлекаться ни на мгновение. Ладонь прошлась вдоль ряда пуговиц, расстёгивая их одну за другой, чтобы получить доступ к горячей коже, скользнула по плоскому, подтянутому животу.       Рендалл пытался стянуть с Терренса пиджак, но пальцы не слушались, они как будто кому-то другому принадлежали. Терренс способствовал тому, чтобы Рендалл не имел возможности сосредоточиться.       Колено между бёдер – легкое движение, а за ним ещё серия их. Пристальный взгляд, влажное прикосновение языка к губам – вот уже Рендалл запрокидывает голову и хрипло стонет, со всей силы проводя ногтями по ткани, послужившей преградой и спасением для кожи от появления ярких, а в крайне запущенном случае – кровоточащих полос.       Впрочем, у царапин тоже были свои преимущества – он слизал бы каждую выступившую каплю крови, поцеловал бы каждый участок пострадавшей кожи, извиняясь за несдержанность и неумение контролировать себя, тем самым продлевая тактильный контакт.       – Хочу... Как же я хочу тебя, – шептал Рендалл, запуская пальцы в тёмные пряди и сжимая сильнее.       Терренс расстёгивал его брюки, попутно прикасаясь губами к животу, неспешно, медленно – слишком медленно – убивая остатки терпения, заставляя прощаться с принципами и просить, умолять.       Он обожал, когда Рендалл говорил о своих желаниях, и чем откровеннее они были, тем лучше.       В этих признаниях имелось своё очарование.       Они были тем, что пробуждало страсть.       Тем, что заставляло её ярко вспыхнуть и не давало погаснуть.       Невинность не показная и наигранная, от которой тащит за сотни миль неестественностью и театральщиной, а вполне себе природная, сочетающаяся с весьма и весьма завидным темпераментом. Поразительная противоречивость, которая любого способна загнать в тупик.       Знакомьтесь. Рендалл Стимптон.       На людях – ледяная аристократия, практически не имеющая эмоций, в постели – невероятно раскрепощённый и раскованный юноша, не знающий стеснительности и комплексов.       При таком раскладе прозвище «мой хороший мальчик» звучало довольно иронично. Терренс и сам понимал, но не мог отказаться от этой привычки, хотя признавал, что всё как раз наоборот. Для остальных людей Рендалл был хорошим мальчиком, даже слишком хорошим, едва ли не ботаником, правильным до мозга костей, а для него... Для него – просто настоящим.       Его Рендаллом. Особенным.       Одежда упала на пол, будто облетающие лепестки с цветка, вода лилась сверху, нисколько не остужая разгорячённую кожу, лишь сильнее распаляя желание, напоминая о дне, когда они впервые поцеловались, и Рендалл, попавший под дождь, выглядел почти так, как сейчас, под душем.       Капли воды на слипшихся ресницах, влажные, слегка потемневшие от влаги пряди волос, припухшие от поцелуев губы.       Терренс целовал короткие, но поразительно пушистые ресницы, ощущая вкус пресной воды, касался ладонью линии подбородка, поглаживая. Вторая его ладонь скользнула по спине, пальцы прошлись вдоль позвоночника, повторяя привычную траекторию и замирая на пояснице.       Рендалл посмотрел на него, прихватил зубами нижнюю губу и вскоре засмеялся над этой показной нерешительностью. После всего, что они делали друг с другом в прошлом году, она смотрелась, как минимум, странно.       В глазах его были смешинки.       В глазах его было много-много всего, самого разного.       Бирюзовая радужка, от одного вида которой Терренса тоже неслабо вело, потемнела, превращаясь из спокойной поверхности озера в бескрайнее штормовое море.       Терренс не задавал вопросов, но Рендалл и без лишних слов его понимал.       – Всё, что угодно. Тебе можно всё, что угодно, – произнёс на грани слышимости и вскоре вновь сжал ладони, впиваясь ногтями в плечи, теперь уже не через ткань, а напрямую, царапая кожу и оставляя алые полосы.       Выдохнул горячо, прильнул к Терренсу, а потом попытался вырваться из удерживающих рук, повернуться спиной.       Терренс не позволил, удержал на месте, чтобы затем оттолкнуть к стене, упереться в неё ладонью, лишить возможности совершать манёвры и убегать, но Рендалл, откровенно говоря, этого делать и не собирался.       Ненадолго, всего лишь несколько томительных минут, прежде чем в очередной раз сменить локацию, на этот раз, последнюю в списке обозначенных пунктов.       Они упали на разворошённую, да так и не застеленную повторно кровать.       Вода, капающая с волос, оставляла на прохладной и немного жёсткой ткани влажные следы.       Рендалл вновь чувствовал те самые оттенки лаванды и апельсина, подчёркнутые мятой, и этот аромат казался ему ярким, невероятным – первой ассоциацией с состоянием счастья, заполнившим всё пространство этой комнаты. Она больше не казалась ему неживой. Когда рядом находился Терренс, всё приобретало иные качества, воспринималось совсем не так, как обычно.       Кажется, именно эту способность – приписывать обычным вещам характеристики, им несвойственные и незаметные в любое другое время, когда рядом нет определённого человека, называли влюблённостью.       Терренс практически полностью лишил Рендалла свободы действий, проявляя завидную инициативу и стараясь утолить тот голод, что сконцентрировался в нём за год вынужденного пребывания на расстоянии. Этот голод буквально пожирал Терренса изнутри, и лишь теперь, когда в руках последнего находилась так любимая им сладость, а не чёртовы заменители сахара, от которых не было никакого толку, только невероятная тошнота, он понимал, что голодная тварь, рвущая его на клочки, начинает постепенно насыщаться. Она довольно урчала, перестав полосовать его изнутри ядовитыми когтями и заживляя нанесённые прежде раны. С каждым новым прикосновением они становились всё менее болезненными и затягивались, не оставляя шрамов.       Терренс не был сдержанным, а Рендалл не просил остановиться, как в былое время, когда опасался появления следов на шее, не поддающихся оправданию со стороны родителей. Напротив, сегодня он не возражал против такого, всячески поддерживая начинания, получая от них удовольствие и не желая от него отказываться.       – Как... Как ты хочешь? – шептал он прерывисто, облизывая сухие губы кончиком языка.       Терренс в очередной раз прикусывал подрагивающую жилку на шее, там, где сейчас безумно частил пульс. Проводил по внутренней стороне бёдер пальцами, а после толкался ими внутрь разгорячённого тела, податливого, как воск, побывавший в опасной близости с огнём.       – Только так, как сейчас, – выдыхал Терренс. – Только так, чтобы видеть твоё лицо.       Он знал, что оно того стоило.       Он знал, что как только увидит потемневшую едва ли не до черноты радужку с тонким бирюзовым ободком по самому краю, сойдёт с ума окончательно.       Сейчас это было единственное, о чём он мог думать. Данная мысль затмевала все остальные, не оставляя места для чего-то иного, независимо от того, насколько важными они казались прежде.       Рендалл прикусил край серебристой упаковки, позволив стремительно её разорвать. Выплюнул этот кусок фольги и вновь притянул Терренса к себе, обнимая одной рукой за шею. Вторая скользнула по торсу, царапая и живот – не только спине приходилось страдать.       Боль в обмен на боль, как иронично замечал Терренс. Та, что от проникновения после минимальной растяжки, пусть даже он сейчас старался быть нежным и не торопиться особо, против той, что причиняют короткие, но при этом довольно острые ногти.       Терренс любил такую боль – несильную, смазанные её отголоски – потому не протестовал, лишь наклонился близко-близко, вовлекая Рендалла в очередной поцелуй.       В сотый, тысячный, а, может быть, миллионный раз.       Он давно перестал считать их количество, не занимаясь аналитикой, а просто наслаждаясь происходящим.       Терренс накрыл ладонь Рендалла своей ладонью, переплетая пальцы и сжимая, боясь отпустить хотя бы на мгновение.       Время остановилось.       Время замерло.       Ну или максимально замедлило свой ход.       Во всяком случае, так казалось им обоим. Как всегда и бывало, они не обращали внимания на то, что происходило вокруг.       Как только двери закрывались за их спиной, позволяя отгородиться от окружающего мира, всё остальное теряло значение, оставались лишь они. И те искры, что проскальзывали между ними ярким звездопадом. Кровь бежала по венам быстрее, и сердце частило сильнее, чем обычно, дыхание сбивалось и единственное, чего хотелось – прикоснуться, оказаться в объятиях и больше не отпускать.       Рендалл безумно хотел Терренса, а Терренс хотел его.       Рендалл любил Терренса. И здесь ему тоже отвечали взаимностью.       Весь вихрь чувств – коктейль, пьянящий, созданный вдохновенно и не отпускающий ни на шаг – захватил их, будто пару сухих листьев, подобранных с земли, и швырнул в самое пекло, в огонь, заставляя сгорать и не оставляя шансов на спасение.       Заставил позабыть об осторожности, а после предъявил немалый счёт.       Но ведь давно известно: за счастье нужно платить.       Не так ли?