Будни «Чёрной орхидеи»

      Больше всего на свете Альберт ненавидел процесс ожидания.       Когда его посещали идеи, он стремился поделиться ими с окружающими в кратчайшие сроки. Как только с процессом ознакомления было покончено, он мечтал поскорее перейти к реализации. Каждая минута промедления становилась для Альберта испытанием силы воли.       Тем не менее, он сейчас старался держать себя в руках и не проявлять излишнюю настойчивость, постоянно напоминая Рексу о необходимости присутствия на репетициях. Готов был ради дальнейших творческих достижений наступить на горло собственной песне и перестать придираться к каждому опозданию. В конечном итоге, за месяц сотрудничества они смогли сделать очень многое, а в планах значилось ещё большее количество потенциальных свершений.       Рекс не изображал заинтересованность ради приличия, в попытке привлечь к себе внимание Альберта. Как раз к Альберту он повышенного интереса не проявлял, воспринимая его ровно, в качестве приятеля, не более того. Рекса по-настоящему увлекло театральное искусство, и он, не задумываясь, отправился в этот клуб по интересам, проигнорировав спортивные объединения, хотя, как показала практика, с этим у него тоже никаких проблем не было.       Поняв, что их общество получило вливание новой крови – пусть и не в огромном количестве, как им бы того хотелось – Альберт и Эштон воспрянули духом. После чего приступили к активной реализации былых идей.       Не получая отклика, они забросили эти наработки в долгий ящик, отложив до лучшего периода. Настало время вытащить их на свет, отряхнуть от пыли и попытаться претворить в жизнь.       Конечно, в первоначальном виде они никуда не годились. Большинство их предстояло переработать, дополнить множеством мелких деталей, создающих необходимый колорит, подкорректировать, поскольку мировоззрение обоих участников тандема менялось с годами, тщательнее потрудиться над проработкой персонажей и суметь подать темы, поднятые в произведениях, написанных для сцены, максимально легко, в игровой форме, отказавшись от извечного морализаторства.       Рекс как-то упомянул об этом в разговоре с Эштоном.       Альберт, стоявший во время разговора поблизости, сперва хотел возмутиться, а потом подумал и не стал принимать скоропалительных решений.       Он взял всё, сказанное Рексом, на заметку, чтобы в дальнейшем обсудить это с Эштоном, оставшись уже тет-а-тет. Они спорили долго и оживлённо, но, в итоге, пришли к выводу: Рекс прав. Им есть, над чем поработать.       Собственно, тем они и занялись.       Рекс о театрах мог говорить часами. История, постановки, мифы, связанные с этим искусством. Он знал очень много и охотно поддерживал беседу на любую тему, имеющую отношение к служителям Мельпомены.       Альберт и Эштон, слывшие в академии самыми продвинутыми театралами, теперь могли с лёгкостью уступить Рексу первенство. Впрочем, он не стремился отбирать у них лавры и не гордился познаниями. Ему просто было интересно, вот он и проводил время с пользой, изучая материалы, посвящённые театральной жизни.       Он мог бы упиваться этим и в одиночестве, но раз у него появились единомышленники, глупо было отталкивать предложенную руку дружбы, примеряя на себя роль либо асоциального элемента, либо потрясающего сноба.       Рекс не был ни тем, ни другим, потому охотно пошёл на контакт.       Будучи горячим поклонником постановок, Рекс видел себя исключительно зрителем. Вступая в клуб по интересам, он не рассчитывал на построение карьеры – исключительно в стенах академии, само собой – актёра, сценариста или того круче – режиссёра. Он трезво оценивал свои способности, не превознося их до небес, потому изначально шёл сюда, желая найти единомышленников. Самое большее, что он планировал делать в постановках – так это быть человеком на подхвате. Суфлёром, декоратором... Да кем угодно, только бы почувствовать себя частью творческого процесса, посмотреть на него изнутри.       Пока другие клубы наперебой себя рекламировали, Альберт сидел в стороне. Его вновь посетила меланхолия, в результате он принял волевое решение: не тратить силы на неблагодарную публику и никак о себе не заявлять. Не гоняться за каждым новым учеником, поступившим в старшую школу, и не рассказывать о том, насколько у них потрясающая организация.       – Ты многое потеряешь, если не вступишь в наши ряды!       Он-то знал, что никто ничего не потеряет. Убивать время можно было и в других объединениях, при этом переживать неудачи не столь болезненно.       Обидно, когда ты мечтаешь косплеить Леголаса и считаешь жизненной необходимостью для отыгрыша сценки с его участием научиться стрелять, а противный лук никак не желает петь в руках. Стрелы вместо того, чтобы лететь точно в цель падают под ноги.       Несомненно, обидно.       Но рано или поздно появятся навыки, руки лягут, куда нужно, и стрела зазвенит, рассекая воздух, а потом вонзится в центр мишени.       А вот когда пытаешься продвинуть высокое искусство в массы, а оно не находит отклика... Тут вроде тоже для себя стараешься, но хочется видеть отдачу. Когда её нет, вдохновение бесславно умирает.       Рекс своим появлением если не вселил надежду, то хотя бы сумел стряхнуть паутину с руководителя объединения и его неизменного помощника. Они вновь начали шевелиться, привлекая к работе над грядущей постановкой всех, кто значился членом театрального клуба.       В первый раз, когда Альберт созвал их, результат оказался нулевым. Ожидаемо, конечно, но от того не менее обидно.       Премьера, над которой все ныне ударно трудились, особой оригинальностью и новаторством не отличалась. К слову сказать, она и не по велению души делалась, а по указанию школьного руководства, решившего превратить празднование Хэллоуина в масштабное мероприятие.       Альберт смотрел на это скептически.       Признаться, он не любил данный праздник, не видел его очарования и никогда не ходил клянчить конфеты у окружающих. В детстве не хотелось, а теперь смотрелось довольно тупо, если бы он вдруг решил заявиться к кому-нибудь, предлагая откупиться от шуток сладостями.       Но раз уж учителя заявили, что театралы им в этот день обязаны продемонстрировать свои таланты, пришлось согласно кивнуть и покинуть кабинет специалиста по внеучебной работе, растянув губы в понимающей улыбке. Она стекла с лица сразу же, стоило только услышать, как хлопнула дверь.       После чего Альберт вновь разослал своим одноклубникам краткие сообщения.       На этот раз, оно тоже состояло из одного слова.       «Собрание».       Альберт зачастую именно такими посланиями и обменивался. Он не любил долгие рассуждения, выделяя самую суть. Растечься мыслью по древу он мог и после, когда все они собрались в актовом зале, чтобы внимательно послушать объявление юного мистера Кейна.       – Хотим мы этого или нет, но слово администрации школы – почти закон. Следовательно, нужно выполнять, – заметил Альберт, остановившись на середине сцены.       Он уперся руками в бока и выглядел невероятно решительным.       Эштон знал, что весь энтузиазм на ладан дышит и больше показной, нежели реальный. Однако других актёров информировать об этом было не обязательно.       Взгляд Альберта скользил по тем людям, что считались креативными и фонтанирующими идеями. Почти все они сидели, не проявляя никакой инициативы. Они ждали, когда он сам начнёт предлагать варианты, а им останется только сделать выбор.       Альберту это смертельно надоело.       Ни единого предложения, ни единой поднятой руки. Ни робкого высказывания.       Альберт не просил генерировать гениальные идеи, он просто хотел, чтобы люди работали и старались поддержать видимость заинтересованности в происходящем. Его бы порадовало любое предложение, хоть дельное, хоть откровенно нелепое. Только бы не молчание. Реакция оказалась как раз такой, что выбивала Альберта из колеи, заставив опустить руки и почувствовать себя бессильным перед обстоятельствами.       Эштон представил, как приятель мысленно одарил каждого из присутствующих в зале нелестной характеристикой, покрыл всех матом и рассказал с экспрессией в голосе, какие все его одноклубники – идиоты.       В мыслях Альберт именно это и сделал, но в реальности он лишь воздел глаза к небу, спрыгнул со сцены и ушёл, громко хлопнув дверью.       Эштон знал, где можно найти приятеля, потому, не тратя времени, поднялся с места и направился в беседку.       Во время заседания он не проявил инициативы не по причине отсутствия идей. Альберт попросил его не вмешиваться. Они оба знали, что у Эштона идеи найдутся, в неограниченном количестве. Хотелось немного активности и от других. Но её не наблюдалось прежде, когда Альберт был одним из рядовых актёров, не появилось и теперь, когда он поднялся на ступеньку выше, превратившись в руководителя из числа учеников. Среди преподавателей у них тоже имелся наставник, но он в жизнь клуба практически не вмешивался, считая, что иногда излишняя опека способна загубить творческие порывы.       Было бы, что губить...       Альберт действительно обнаружился в беседке. Он постукивал пальцами по столешнице, шумно дышал, будто загнанная лошадь и, вероятно, ненавидел в тот момент весь мир.       – Мне нужно сделать кому-нибудь больно, – бросил раздражённо.       – У тебя была пара рядов потенциальных жертв, – усмехнулся Эштон, поднявшись на ограждение, но не торопясь перепрыгивать через него. – Почему не воспользовался шансом?       – Если бы они все, единожды проявив солидарность друг с другом, взялись отбиваться, мне бы, увы, пришлось не сладко. И даже тот факт, что ты придёшь на помощь, не слишком-то менял ситуацию.       – Тогда кому будем причинять боль?       – Пойдём в зал? – предложил Альберт.       – Значит, мне, – резюмировал Эштон.       – Так идёшь?       – Иду.       – Ты настоящий друг, – с чувством произнёс Альберт, словно заранее извиняясь за то, что им сейчас придётся выступать по разные стороны баррикад.       Именно в тот день они и получили возможность поговорить с новым одноклассником о чём-то, помимо учёбы. Рекс наблюдал за поединком и расщедрился на аплодисменты в тот момент, когда Альберт таки уложил приятеля ударом с левой. Альберт помог Эштону подняться и предложил Рексу попробовать свои силы. Он выглядел весьма самонадеянно. Мелкий, растрёпанный, но довольно агрессивный.       Рекса эта внешность в заблуждение не вводила. Там, где видели милого мальчика, он разглядел истинную суть и поймал себя на мысли, что противостояние будет интересным, как минимум. Не тратя времени на размышления, он с лёгкостью согласился выйти на ринг против Альберта.       А после, сидя плечом к плечу, деля одно полотенце и одну же бутылку минеральной воды на двоих, они договорились не только до совместных спаррингов, но и до выступления дуэтом на сцене.       Недостающий элемент системы был найден.       Теперь Альберт мог отыгрывать с человеком, действительно горевшим энтузиазмом, а не делающим это из-под палки, не только монологи, но и диалоги. В былое время такая роскошь обходила их стороной.       Будучи талантливым драматургом, Эштон был совершенно неумелым актёром. Попробовав однажды, он больше не повторял печального опыта. Предпочитал оставаться по ту сторону сцены, не поднимаясь на подмостки и не выставляя себя на посмешище.       Дуэт превратился в трио, и появление дополнительного участника не внесло смуту в ряды театралов, а позволило им окончательно сплотиться.       Над грядущей постановкой они работали втроём, наплевав на всех остальных. Но, как это часто бывает, у тех, кто остался без внимания, пробудилось желание сделать вклад в развитие искусства, и заинтересованные начали подтягиваться.       До премьеры оставалось не так уж мало – целых три недели. Располагая столь внушительным количеством времени, они могли неоднократно отрепетировать необходимые эпизоды. Однако Альберт всё равно опасался. И не столько провала, к коим привык, а того, что в процессе работы Рекс их подставит и отправится в свободное плаванье.       Именно эта мысль не давала ему покоя, заставляя постоянно тянуться к телефону, чтобы отправить сообщение, набирать текст, стирать его и снова совать гаджет в карман.       – Если он нас бросит, я не удивлюсь, – произнёс Альберт, обращаясь к Эштону.       Тот шёл позади, держал в руках распечатанный сценарий и карандаш. Что-то вычёркивал, что-то дописывал. Они пока ничего не утвердили, внося бесконечные правки. Единственное, в чём были уверены, так это в том, что за основу возьмут классическое произведение и создадут сцену по его мотивам, адаптируют под современные реалии. Попытаются, во всяком случае.       В работе над сценкой, они использовали не только роман Брэма Стокера, но и другие произведения, связанные с именем культового персонажа, в том числе, мюзиклы. Петь, правда, ни Альберт, ни Рекс достойно не умели, потому единственное, что они жаждали оттуда почерпнуть – это манеру подачи материала. Чему-то в процессе просмотра научиться у профессионалов, что-то, напротив, не использовать, желая избежать ошибок.       – Почему он должен так поступить? – удивился Эштон, отвлекаясь от своих бумаг и глядя на приятеля с недоумением.       Альберт снова трясся за судьбу постановки и искал подвох в поведении каждого, кто был причастен к реализации грандиозного плана. И это, несмотря на то, что свою роль в постановке Альберт считал – отчасти – омерзительной.       В центре повествования стояли граф Дракула и его возлюбленная. Поскольку актрис в театре не было, несложно догадаться, на кого сценарист и второй актёр возложили обязанности по исполнению данной роли.       Не понаслышке знакомый с историей театра Альберт знал, что в определённые периоды времени в разных странах на сцену, исполняя женские роли, поднимались мужчины. А в Японии и ныне существовал театр, практикующий обратную систему – все роли там исполняли женщины. Он принимал эти познания, как часть культуры и никак не комментировал, но лично для себя находил подобный расклад унизительным. Он не хотел наряжаться в платье, наносить макияж и делать причёску, завивая волосы и подкалывая их десятком шпилек.       Он так отчаянно бился за доказательство мужественности, и тут...       Одним поступком он рисковал перечеркнуть все былые достижения и заслуги.       Однако альтернативы не было. Нарядить Рекса в женское платье не представлялось возможным. Такая рокировка превращала тщательно продуманную сцену в фарс, пародию, сатиру... Да во что угодно, но только не в произведение искусства.       Альберт нервно покусывал зубочистку, гоняя её из одного уголка рта в другой, ярко ощущал на языке вкус размокшей древесины и размышлял над ценой своего падения. Интересно, какое количество переломанных носов убедит всех в том, что это была единичная акция, а не постоянная забава?       Особых иллюзий он не питал, потому заранее готовился к активному доказательству своей правоты с помощью кулаков.       – Потому что я до сих пор сомневаюсь в его реальности, – хмыкнул Альберт, потянувшись и сорвав с ветки пожелтевший лист.       Они пока не облетели, продолжая радовать глаз разноцветным окрасом, пришедшим на смену однотонной зелени.       Осень не окончательно вступила в свои права. Периодически из-за туч выглядывало солнце, и можно было подолгу разгуливать по улице, не рискуя подхватить простуду.       Альберт, имевший дурную привычку – ходить в куртке нараспашку, нередко страдал в зимний период. Сейчас это ещё было возможным и не грозило неприятными последствиями.       – Он придёт, – заметил Эштон, собирая листы с помощью скрепки и бросая карандаш в школьную сумку. – Он относится к игре, как к развлечению, а не к чему-то серьёзному. Однако она ему по-настоящему нравится, кажется забавной. Глупо бросать то, что приносит тебе положительные эмоции и нечто, сродни наслаждению. Если не уверен, можешь позвонить и спросить, когда он соизволит подойти к актовому залу.       – Это будет выглядеть, как нож, приставленный к горлу, – произнёс Альберт, бросив зубочистку в карман и принимаясь раздирать лист на части. – Не хотелось бы терять единственного человека, который действительно заинтересован в нашем клубе, а навязчивость ни к чему хорошему никогда не приводила.       – Есть запасной вариант.       – Какой?       – Спроси у его соседа. Это же он идёт, да?       Альберт притормозил и присмотрелся.       – Он, – подтвердил, спустя пару секунд наблюдения.       Спутать Мэрта с кем-то другим было практически нереально.       Белая ленточка, перехватывающая хвостик не слишком длинных, но и не особенно коротких волос, до зеркального блеска выпрямленная прядь, спадающая на лицо, неизменное его выражение – отторжение ко всему миру. Плотно сжатые губы, невидящий взгляд, будто Льюис не на собеседника смотрит, а мимо него, белеющие – на расстоянии это рассмотреть не получалось, просто вспоминалось сразу же – пальцы, сжимающие тетрадь, ежедневник или ручку школьной сумки.       – Вот и спроси у него, – повторил Эштон.       – Так себе перспектива, – произнёс Альберт, не проявив энтузиазма.       Как и большинство учеников академии, более или менее знакомых с Льюисом, он не испытывал прилива радости при необходимости разговора. Зачастую слова из Льюиса приходилось вытаскивать клещами, а ещё – тщательно искать к нему подход, чтобы не наткнуться на уничтожающий взгляд. С ним было невыносимо сложно, а Альберта подобная расстановка сил не столько угнетала, сколько раздражала.       – Да ладно. Не убьёт он тебя и не укусит, – усмехнулся Эштон. – Всего пара слов. Это проще простого. Льюис! Эй, Льюис, погоди минутку...       Эштон поднял вверх руку, обращая на себя внимание Льюиса. Схватил Альберта под локоть настолько стремительно, что возможности возмутиться не осталось, и потащил за собой, показывая на собственном примере, как нужно вести разговоры в цивилизованном обществе.       Льюис услышал, что к нему обращаются и остановился, не прибегая к любимой тактике. Он имел обыкновение притворяться невидимкой, слепым и глухим, к тому же.       Альберт не без вмешательства внутреннего сарказма отметил, что уже через пару секунд Эштон взвоет волком и торжественно провозгласит недавнюю идею о переговорах самым нелепым решением, которое только принимал в своей жизни.       Эштон был сама доброжелательность. Похоже, не представлял, с кем связывается.       Альберт приятелю заранее сочувствовал, что не мешало ему иронизировать про себя, а его внутреннему голосу – отпускать едкие комментарии относительно происходящего.       – Привет. – Эштон, остановившись напротив Льюиса улыбнулся, пытаясь расположить того к себе. – Мы тут подумали... Не хочешь прийти на наш спектакль?       – Спектакль? – повторил Льюис и нахмурился. – А что именно вы ставите?       О своём желании посетить данное мероприятие или отсутствии оного, промолчал. Но хотя бы ответил, и уже это Альберт посчитал победой. Он, пытаясь найти общий язык с этим человеком, неоднократно натыкался на стену ледяного молчания и отвращения к собеседнику, отражённого в глазах, потому и предпочитал держаться на расстоянии, не убивая нервы на разговоры с тем, у кого на все вопросы находился один ответ.       Льюис всех всегда игнорировал и никогда не заговаривал первым.       Впрочем, он был одним из немногих людей, постоянно посещавших кабинет школьного психолога. Это что-то да значило.       – Триллер с нотами садизма и эротизма, – небрежно бросил Альберт.       – Он шутит, – тут же вмешался Эштон. – Хотя... С какой стороны посмотреть. Вообще-то постановка приурочена к празднованию Хэллоуина, потому с тематикой нам не разгуляться. Приходится выбирать из стандартной программы. Мы решили показать новую интерпретацию «Дракулы». При желании, там можно и садизм усмотреть, и эротизм, и триллер. Всё в рамках приличия, но каждый ведь судит в меру своей распущенности.       – Отлично, – сдержанно отозвался Льюис.       Уголки его губ чуть дрогнули, приподнимаясь, но он тут же их опустил, словно побоялся проявления эмоций, посчитав их лишними и неуместными.       – Ты, правда, так думаешь? – воодушевился Эштон, но ответа дожидаться не стал и продолжил. – У нас пока только сценарий готов, да и то постоянно приходится вносить правки. Написать основу – это половина пути. Этот сценарий нужно ещё и отыграть неоднократно, чтобы в итоге показать зрителям класс. Чем больше репетиций, тем лучше.       – А какое отношение репетиции имеют ко мне?       – На самом деле, мы хотели спросить, не знаешь ли ты, где сейчас Рекс? Вы вроде как соседи. Может...       – Он не отчитывается передо мной о своих делах, – чётко проговорил Льюис, прижимая к груди ежедневник. – С тех пор, как закончились занятия, мы не пересекались. Потому не знаю. Извини.       – Ладно. – Эштон вновь лучезарно улыбнулся. – Прости, что побеспокоили.       – Ничего страшного.       – На премьеру всё равно приходи. Может быть, понравится. Тем более праздник планируется масштабный. Если не наше выступление, то что-нибудь другое обязательно привлечёт внимание. Там будет весело.       – Я подумаю, – пообещал Льюис и чуть позже добавил: – Спасибо за приглашение.       Эштон кивнул и, проводив Льюиса, поспешившего удалиться, взглядом, вновь обратился к Альберту:       – Видишь? Всё просто, он нормально разговаривает. Чего ты боялся?       Альберт собирался произнести перед приятелем длинную пространную речь, суть которой сводилась к тому, что на него реагировали иначе, но не успел.       Телефон запищал, и Альберт потянулся к раскрытой сумке. Пробежался взглядом по экрану, удовлетворённо хмыкнул.       – Мюррей ждёт нас в актовом зале.       – Пришёл. Не стоило разводить панику на пустом месте.       – Перестраховаться не мешало.       – Молчи, мастер маркетинга. – Эштон толкнул приятеля локтем в бок и поспешил увернуться от подзатыльника. – «Триллер с нотами эротизма и садизма». Это, несомненно, чудесный ход. На него бы многие повелись и побежали смотреть, но только не в данном случае. После такой рекламы Льюис точно обойдёт нашу постановку десятой дорогой.       – Ты удивишься?       – Нет.       – И я тоже не удивлюсь. На наши постановки никогда никто не приходит.       – В этот раз всё будет иначе.       – Посмотрим.       – Выше нос, Берти.       – Не называй меня этим жутким «Берти», – процедил Альберт, моментально растеряв меланхоличные настроения.       Эштон засмеялся.       Он отлично помнил, что способно приятеля взбодрить. Не упоминание о росте, так применение в разговоре производной формы имени. Её Альберт ненавидел не меньше, чем пустые залы. А, может, и больше.       Эштон по себе знал, насколько продуктивной может быть злость, если направить её в нужное русло. Не на разрушение, а на созидание. Достаточно лишь немного зацепить Альберта, чтобы он вспыхнул, как спичка, и это даст потрясающий результат – стремление выложиться на сцене на сто процентов, умноженное на желание работать до тех пор, пока всё не будет сыграно идеально.       Всего-то и нужно, что назвать Альберта дурацким сокращением. Главное – потом успеть увернуться от тяжёлого предмета, летящего прямо в голову.       Данным умением Эштон овладел в совершенстве, потому не боялся рисковать. * * *       Льюис несколько секунд внимательно смотрел на число, подсвеченное в календаре, потом решительно закрыл приложение и отшвырнул телефон как можно дальше.       Время летело с потрясающей скоростью, а он этого даже не замечал, полностью погрузившись в душевные переживания, связанные с событиями, наполнившими его жизнь в последние два месяца.       Казалось, что только пару дней назад представители театрального дуэта обращались к нему с вопросом, где можно отыскать Рекса, чтобы отрепетировать вместе с последним задуманные сцены из готовящейся постановки.       На деле прошло целых три недели, и вот уже Хэллоуин на пороге. Можно развешивать на окнах фигурки чёрных кошек, зажигать свечи, слизывать ярко-красную карамель с яблок и набивать карманы кэндикорном.       Шутка или угощение?       Ни то, ни другое, пожалуйста. Просто отстаньте и не пытайтесь расшевелить этого мрачного юношу. Он не умеет улыбаться и в процессе лишь испортит вам настроение.       Льюис и сегодня не собирался изменять своим привычкам.       Пока школа напоминала собой обезумевший муравейник, а ученики готовились весело встретить наступление праздника, Льюис в очередной раз обнимался со своим ежедневником, оставляя на страницах короткие замечания. Он знал, что не покинет комнату и не станет принимать участие во всеобщем веселье. У него просто не было поводов для радости.       Кроме того, никто не гарантировал, что там, на празднике, кто-то вспомнит о тонкостях общения, столь необходимых для Льюиса. Он понимал, что люди будут толкаться, сновать из одного конца зала в другой, разыскивая компанию, с которой можно повеселиться, некоторые будут хлопать по плечам каждого, кто попадётся у них на пути, предлагать присоединиться к ним.       Он там окажется лишним.       Он будет нервно сглатывать каждый раз, когда кто-то подойдёт к нему ближе, чем на расстояние вытянутой руки, закрывать глаза и шумно сглатывать, стараться выровнять дыхание и привести его в норму.       Это всё сведёт его с ума, окончательно расшатав психику, как выразился бы Рекс.       Решающим фактором станет темнота.       Конечно, темнота, в которой оживут кошмары. Она будет действовать на нервы, заставляя вновь переживать ужасные моменты прошлого.       При таком раскладе лучше действительно не рисковать и лишний раз за пределы комнаты не высовываться.       Пока остальные ученики сновали туда-сюда, уделяя время подробностям карнавального шествия и прочим пунктам праздничной программы, Льюис мечтал только о том, чтобы праздник поскорее закончился и остался в прошлом.       Эти разговоры его раздражали.       Одноклассники активно обсуждали костюмы, в которых появятся на своеобразном балу. Льюис решил, что и этим озадачиваться не станет.       Всё равно приготовленный наряд останется невостребованным, как и все остальные наряды, некогда переданные ему Адель.       В отличие от сына, она любила праздники, потому отчаянно хотела, чтобы Льюис перестал замыкаться в себе, попробовал перебороть панический страх и выбраться за пределы комнаты. Не важно, в костюме или нет, но пусть сходит на этот бал, пообщается с одноклассниками или учениками параллели.       Они не сделают ничего плохого. Правда, не сделают.       Льюис принимал из рук матери коробки с подношением, возвращался в академию и, не распаковывая, отправлял их в шкаф. Там они и лежали невостребованными вплоть до конца учебного года. Льюис старался о них позабыть, что благополучно и проворачивал. Вспоминал о потраченных впустую средствах только летом, когда уезжал домой, покидая академию. В процессе сбора вещей.       Тогда-то он действительно вскрывал коробки, проводя острым лезвием по клейкой ленте, сдирая подарочную бумагу, не жалея. Доставал очередной костюм и перетряхивал его. Создавал видимость, будто давным-давно использовал предложенный наряд и повеселился вместе с одноклассниками, а не просидел в полутёмном помещении, прислушиваясь к шагам, доносившимся из коридора, смеху других учеников академии и их оживлённым разговорам.       В этом году Адель привычкам не изменила. Льюиса вновь ждала коробка с карнавальным нарядом.       Льюис сдержанно поблагодарил мать и поспешил выскочить из машины, чтобы лишний раз не демонстрировать истинные настроения. Каждый раз, когда она просила его стать чуточку активнее и перестать прятаться от жизни в прошлом, он оказывался близок к тому, чтобы удариться в слёзы, а реветь на глазах у матери было слишком стыдно.       Она и без того положила огромное количество лет и сил, направленных на то, чтобы вытащить его из тёмной ямы воспоминаний. Билась, как голубь о раму, утыканную ножами, оставляя на острых лезвиях бесчисленное количество капель крови. Она, несомненно, готова была продолжать борьбу, не считая её бессмысленной. Однако время шло, а внушительных успехов они в своей борьбе не достигли.       Льюис знал, что, оставаясь в одиночестве, Адель перестаёт фонтанировать идеями и улыбаться.       Именно тогда, когда он уходит, мама позволяет слабостям прорваться наружу и плачет.       Как вариант, рыдает навзрыд.       На людях она себе подобного не позволяла. Однажды услышав высказывание, гласившее, что никто не должен видеть слёзы леди, она прониклась и в дальнейшем следовала данному утверждению.       Льюис видел слёзы на глазах матери только дважды.       В тот день, когда попал домой в сопровождении полицейских.       И в тот, когда специалисты сумели частично снять с его психики блок, заставив открыть рот и произнести несколько слов. Тогда он и сам поразился тому, насколько неестественно прозвучал голос. Ломано, хрипло, сорвано. Как будто и не его вовсе, а чужой. Словно одна личность умерла, а вторая пробудилась. Она же теперь и разговаривает, окончательно утверждая свои права на это тело.       Поводов для слёз в жизни Адель Мэрт было гораздо больше, чем для улыбок.       В представлении окружающих она была железной леди, уверенно ведущей как свой бизнес, так и хозяйство, управляясь одновременно с огромным количеством дел, старающейся из всех сил, чтобы поставить на ноги единственного сына. Она не разрывалась на несколько частей, умудрялась находить компромисс между карьерой и семьёй.       Никто не видел её слабостей.       Но они-то однозначно были.       Самая главная из них носила имя Льюис – Адель, впрочем, предпочитала называть сына «Луи» – и продолжала пестовать в себе множество страхов, накрепко связанных с событиями десятилетней давности.       Он был потрясающе несчастен, что, несомненно, не оставалось для Адель незамеченным. Она улыбалась и согласно кивала, делая вид, что принимает на веру слова сына, утверждающего, будто в его состоянии появилась положительная динамика. В реальности Адель всё понимала и знала, что он продолжает топтаться на месте, избегая общения и перманентно ненавидя людей. Боясь. Видя в них исключительно источник опасности и боли.       Льюису хотелось видеть Адель счастливой, но пока единственное, на что его хватало, так это на ложь. Бесконечную ложь, которую она продолжала видеть, а он перестал отличать от правды.       Перечитав очередную запись в дневнике, Льюис посчитал её излишне откровенной и поспешил избавиться от этого проявления истинных чувств. Вырвал листочек и предал его огню за пределами общежития, чтобы никто не видел. Взамен записи-признания на разлинованных страницах появилась отвлечённая заметка, не имеющая особого смысла. Льюис успокоился и вновь начал делать вид, будто плевать хотел на всё происходящее вокруг.       Тридцатого октября он к ежедневнику не прикасался вообще, вновь показательно оставив его лежать на столе, чтобы Рекс ознакомился с последней записью и немного притушил свою бурную деятельность, от которой Льюиса подташнивало.       Рекс намёка не понял, более того ещё сильнее взбесил соседа своим поведением. Он не только прочитал, но и позволил себе написать несколько слов в ответ.       Льюис, открыв ежедневник, в первое мгновение обомлел, поскольку ничего подобного не ожидал. Всё-таки это был личный дневник, а не сетевой, рассчитанный на ведение дискуссий с читателем знакомым или незнакомым.       Рекс считал иначе.       Вообще-то Льюис частично понимал его. В жизни Рекса вечер был важным. Один дебют на сцене с неудачниками от искусства чего стоил...       Но всё равно восторгов не разделял и в группу поддержки записываться не собирался.       Дебютант отчего-то решил, что Льюису необходимо показаться на этом мероприятии, о чём и заявил в послании, дополнив это замечание ироничной ремаркой «Иногда мне кажется, что скоро ты пустишь корни в эту кровать».       Коробку, лежавшую на постели Льюиса, он тоже видел, потому отделаться словами об отсутствии карнавального костюма не получилось.       – Я просто не хочу идти туда. И не пойду, – произнёс Льюис. – Никто меня не заставит.       – Никто, если это чудное слово подразумевало меня, и не собирается заставлять, – усмехнулся Рекс. – Моё дело – предложить. Окончательное решение ты волен принимать самостоятельно.       – Я его уже принял.       – Что было в той коробке?       Рекс резко сменил тему, подтверждая недавние слова.       Он действительно не собирался ходить здесь на цыпочках, умоляя Льюиса удостоить праздник вниманием, потому что в противном случае, не увидев в своих рядах царственной особы, все загрустят и не смогут радоваться в полную силу.       Льюис знал, что одноклассникам будет хорошо без него, а с ним – только хуже, вот и не дёргался лишний раз.       – Не знаю. Я её пока не открывал.       – А что должно было быть?       – Карнавальный костюм, – неохотно признался Льюис. – Подарок от Адель.       – А...       – Предположив, что это моя мать, ты не ошибёшься. Каждый год она презентует мне очередной костюм, надеясь, что я обязательно схожу на этот вечер.       – Но ты не ходишь.       – Нет.       – И даже не открываешь коробку?       – Открываю. Летом. Когда выезжаю из общежития.       Льюис отвернулся от стены, чтобы иметь возможность смотреть на собеседника.       Это был едва ли не единичный случай в его практике. Обычно он старался отвести взгляд, чтобы не раздражать и не провоцировать лишний раз. От звуков чужого голоса, особенно, если тот звучал непривычно громко, Льюис вздрагивал. Голос Рекса его, однако, не вводил в состояние ступора и не пугал, хотя и не успокаивал. К постоянному присутствию Рекса поблизости Льюис успел привыкнуть и уже не столь резко реагировал на вынужденное соседство.       Скорее принял чужака, нежели не принял.       Их невозможно было назвать друзьями, но во врагов, живущими на ножах, они не превратились. Данное открытие стало для Льюиса, готовившегося до момента личного знакомства к бесконечным оборонительным операциям, полной неожиданностью.       – Каждый год тебе передают одно и то же?       – Нет. Всегда разное и очень красивое. У Адель прекрасный вкус, этого никто не отнимет, но так получилось, что мне противны все праздники.       Льюис замолчал. Он не хотел заводить длинные разговоры, в процессе выдавая собеседнику большинство секретов, однако сам не замечал, как начинал откровенничать. Не всё сразу, понемногу, но рассказывал. В былое время, до появления Рекса, он не позволял ничего подобного, теперь же постоянно ловил себя на мысли, что ему умело развязывают язык, не прикладывая к тому особых усилий.       Весомый повод, чтобы задуматься и окончательно отгородиться от соседа, начав его игнорировать.       – Неужели тебя никогда не терзало любопытство?       – Представь себе.       – Сейчас тоже?       Льюис отрицательно покачал головой.       До того, как Рекс задал вопрос, он был уверен, что говорит чистую правду, нисколько истинное положение вещей не приукрашивая. Но в тот момент, стараясь подобрать ответ и выбирая из списка наиболее часто употребляемый вариант, он засомневался.       Рекс это заметил и снова попробовал подтолкнуть Льюиса к принятию волевого решения.       – Мне можно посмотреть? Раз уж тебе подарок не нужен, я могу найти ему применение.       – Только не говори, что реально планируешь его надеть.       Рекс окинул Льюиса оценивающим взглядом.       – У нас почти одинаковое телосложение. Потому такой вариант тоже не отметаю. Мне бы подошло, наверное.       – Делай, что хочешь, – хмыкнул Льюис. – Я порадуюсь, если старания Адель не пойдут прахом, а получат достойное вознаграждение в лице благодарной модели.       Поднявшись с кровати, он подошёл к шкафу, стремительно распахивая дверцы и доставая оттуда коробку, упакованную в блестящую алую бумагу.       Договорённость о разделении комнаты по-прежнему была в силе. Льюис её не отменял и не собирался нарушать. Потому не передавал вещи из рук в руки, пересекая невидимую границу. Вместо этого, оказавшись у стола, положил коробку на столешницу. Так, чтобы половина находилась на его стороне, половина – на стороне Рекса. Теперь тот мог подойти и потянуть коробку к себе.       Рекс не заставил себя ждать. Соскочил с подоконника, поправил пиджак и направился к столу, прихватив свой нож для бумаг. Вскрывал он коробку с осторожностью и трепетом, коих никогда не проскальзывало в действиях самого Льюиса. Он нарочно мял, рвал и уничтожал красоту, желая показать матери, что вещи не лежали без дела – ими действительно пользовались и старались выжать максимум пользы.       Отложив нож в сторону, Рекс снял с коробки крышку и посмотрел на предложенный костюм.       Адель, конечно, была наслышана о готовящемся в академии мероприятии.       Она периодически созванивалась с Сесиль, узнавая о состоянии своего ребёнка. Подстраховывалась, пыталась увидеть обратную сторону медали. С Льюисом они тоже постоянно общались посредством электронных посланий, по скайпу, иным мессанджерам или по тому же телефону, но Адель понимала, что зачастую сын ей лжёт, вот и обращалась к иным источникам информации.       Он ни словом не обмолвился о грядущем праздновании, а Сесиль сразу же сдала план руководства школы заинтересованным родителям, расписав в красках. Адель идея безумно понравилась, оттого в этом году она особенно настойчиво просила Льюиса отказаться от добровольного заточения и выйти в люди, что называется.       Глядя ей в глаза, он обещал подумать, но, естественно, это лишь послужило отговоркой.       Адель, конечно, не могла знать о том, кем предстанет на празднике сосед Льюиса. О постановке он ей не говорил, а сами театралы предпочитали подробности не разглашать – вряд ли Сесиль нарочно осведомлялась, чей образ примерит на себя Рекс Мюррей.       Адель удалось выбить сто баллов из ста возможных, потому что в коробке оказался наряд, наталкивающий на мысли о благородном кровопийце, особенно яркой ассоциация становилась при попытке сопоставить наряд с внешностью Льюиса. Там не было привычных красно-чёрных плащей и белых перчаток, искусственных клыков и капсул с фальшивой кровью, чтобы в процессе измазать ею губы и пугать окружающих своим видом. Зато нашлось место для слегка старомодного наряда, выглядевшего так, словно стоил он целое состояние.       Возможно, и стоил.       Выхватив камзол из коробки, Рекс приложил его к груди, не рискуя примерять, и повернулся к зеркалу.       – Действительно. Очень красиво, – произнёс, посмотрев в сторону Льюиса.       – Почему не надеваешь?       – Насколько я помню, детка отличается повышенной брезгливостью.       Льюис скрипнул зубами, услышав ненавистное обращение, посмотрел хмуро, но промолчал. Ему не хотелось вновь цепляться к Рексу, вызывая его на словесный поединок.       – Я ведь сказал, что этот наряд мне не нужен, – постарался выдать это равнодушно, с минимумом эмоций, а то и вовсе без оных.       – Вдруг передумаешь? Захочешь надеть, но не сможешь переступить через отвращение. Некоторые решения рождаются спонтанно даже у тех, кто привык всё контролировать.       – Я не из таких людей.       – Первых или вторых?       – Не из тех и не из других. Контролировать не умею, да и спонтанные решения не принимаю.       – Всё-таки подумай. Думаю, на тебе наряд будет смотреться гораздо лучше, чем на мне. Благородный тёмный цвет против плебейского рыжего оттенка. С первым сочетается отлично, со вторым – не очень.       Льюис прикусил губу, вспоминая, когда и при каких условиях сделал громкое заявление об отвратительной внешности соседа. Много времени тратить на это не пришлось, потому что перед глазами услужливо побежали строки из дневника. Та самая запись, появившаяся незадолго до прибытия Рекса на территорию академии.       Упоминания о благородных тёмных волосах там не было, это уже Рекс импровизировал.       – Если не хочешь надевать, я тоже не стану упрашивать, – заметил Льюис, проигнорировав замечание о цвете волос. – Скажи, когда налюбуешься. Уберу обратно.       – Идиот, – беззлобно произнёс Рекс.       Точнее, выдохнул чуть слышно, и Льюис прочитал это послание по движению губ, отражённому в зеркале.       Он думал о том, стал бы Рекс вносить предложение на рассмотрение, зная, какие причины заставляют Льюиса запираться в четырёх стенах? Или отступил бы сразу, оставив попытки вытащить Льюиса из зоны комфорта? Да и была ли у него вообще подобная зона?       Так или иначе, но Льюис собирался тщательно хранить самый страшный их своих секретов. Он мог поддержать разговор о незначительных мелочах, но откровенничать о происшествии, перевернувшем их с Адель жизнь, не имел права.       Бессмысленно втягивать туда посторонних, а тайны всегда настойчиво требуют, чтобы их сохраняли и поменьше трепали языком. В противном случае, о них узнает запредельное количество людей, и никому от этого легче не станет.       Тридцать первое октября подкралось как-то незаметно, несмотря на то, что в процессе Льюис нередко натыкался на упоминание праздника, отмечал появление атрибутики в залах, а иногда и в классах, костюм маскарадный опять же получил. Он не чувствовал прилива веселья. Стоя у окна, он наблюдал за шествием, открывающим праздник, и время от времени грыз специальные конфеты, подаренные матерью. Среди учеников не было ни единой кандидатуры, подходящей на роль дарителя. Более того, тут не было ни одного человека, которого бы посетила идея о необходимости что-то Льюису дарить.       Сегодня Рекс время на уговоры не тратил. Удалился едва ли не с самого утра и только периодически заглядывал в комнату по своим делам.       Льюис убивал время, устроив себе марафон нон-стоп просмотра фильмов ужасов, как классических, так и недавно снятых. Ему вполне хватало пассивного празднования в компании Франкенштейна, семейки Адамс, поющего Дракулы, у которого любовь была сильнее смерти, других известных и не очень персонажей.       И только теперь, когда его начало подташнивать от просмотра всего подряд, он вновь вспомнил недавний разговор и приглашение, обронённое ненароком. Рекс не говорил, что будет рад видеть соседа в рядах зрителей, не радел активно за разнообразие его досуга, однако пригласил.       Этот Хэллоуин отличался от других хотя бы тем, что уже сейчас коробка с карнавальным нарядом оказалась распечатанной, не дожив в цельном виде до летнего периода. Впервые любопытство Льюиса пересилило равнодушие, в ходе чего он позволил постороннему человеку открыть подарок Адель.       Слова Рекса тоже постоянно всплывали в памяти, не позволяя позабыть сказанное. Как будто они реально имели вес и значимость.       Льюис усмехнулся и швырнул пакетик с конфетами на стол, не заметив, как они рассыпались, оказавшись на полу.       Наверное, следовало сейчас вернуться к своему ежегодному плану празднования Хэллоуина. Проскользнуть в душевую, пока она пустует, провести весь перечень гигиенических процедур и отправиться спать.       В прошлом, да и в позапрошлом году было проще. Льюис мог спокойно закрыть комнату, не думая о том, что посреди ночи туда станут ломиться посторонние.       Этот год принёс с собой перемены в виде соседства, и Льюису следовало считаться с мнением Рекса.       Раз уж тот собирался повеселиться на празднике, то и ждать его возвращения в ближайшее время не следовало. Он мог появиться, как через пару часов, так и под утро. И Льюис должен был это стерпеть, а не поднимать ураган возмущения.       Рекс бы, выслушав список претензий, непременно, отпарировал, заявив, что Льюиса не заставляли сидеть в комнате до рассвета. Не приматывали скотчем к стулу и не приковывали наручниками к спинке кровати.       Сам принял решение, сам и виноват.       Довольно нелепая тактика – валить с больной головы на здоровую.       Оторвавшись от созерцания шествия, проходившего по территории академии, Льюис закрыл окно и плотно задёрнул шторы.       Никуда он не пойдёт. Не пойдёт, и всё тут. Сейчас соберёт просыпанные сладости, примет душ, почистит зубы, сделает небольшую запись в дневнике и ляжет спать.       Посчитав решение оптимальным, Льюис принялся реализовывать обозначенный план. Строго по пунктам.       Раскрыв дневник на последней исписанной странице, он вновь зацепился взглядом за строчки, начерканные во время вдохновенного порыва другим человеком.       Он старался позабыть о том, что личный дневник перестал быть личным. Рекс теперь добавлял туда свои комментарии. Это даже и не дневник ныне был, а общественная доска объявлений.       Льюис писал заметку, обращаясь к Рексу с просьбой перестать цепляться к его словам, да и к нему самому. Тот отвечал иронично, иногда – с сарказмом или немного грубо. Отвечал, зная, что от него ждут молчания.       Сегодня он зашёл ещё дальше. Воспользовавшись сосредоточенностью Льюиса на просмотре фильмов и мюзиклов, он взял ежедневник и сам сделал очередную запись. На общем фоне она выделялась хотя бы потому, что была сделана ручкой ярко-алого цвета.       Льюис обычно использовал самые обычные синие чернила.       Рекс решил отличиться.       Посетит ли мой бессмертный брат это торжественное мероприятие? Увижу ли я его в толпе? Или он снова останется в своём склепе, потеряв возможность ощутить на языке вкус тёплой крови, который наверняка позабыл за столько лет?       А если серьёзно, то я просто хочу посмотреть, как на тебе будет сидеть этот камзол, потому что такой возможности прежде не представилось.       Кроме того... Мы можем сделать фото и показать его твоей матери. Она скорее поверит, что ты веселился со всеми, если получит доказательство. А мне казалось, что ты хочешь её порадовать. Хотя бы так.       – Чокнутый, – прошипел Льюис, перечитав послание несколько раз.       Он понимал, что Рекс совершенно несерьёзен, и весь пафос первой части его послания сводится к указанию необходимости надеть костюм, присланный Адель. Если они нарядятся одинаково, то действительно будут походить на братьев. Не так уж важно, что помимо них кровопийцами нарядится ещё добрый десяток учеников. Рексу принципиально было вытащить из комнаты-склепа именно Льюиса.       Вместе с тем, стоило признать, что идея с фотографией не такая уж нелепая. Самостоятельно Льюису было не под силу провернуть нечто подобное, а тут помощник сам проявил инициативу, внеся предложение на рассмотрение.       Захлопнув ежедневник, Льюис несколько минут просидел в тишине, прикидывая, как поступить. Осознание, что появление его на пороге актового зала будет означать победу Рекса на данном этапе противостояния, немного охлаждало пыл, но не убивало окончательно.       Сдув прядь с лица, Льюис стремительно направился к шкафу.       – Только ради снимка, – произнёс он тихо, в глубине души понимая, что на деле всё обстоит иначе, и снимок если и играет какую-то роль, то точно не решающую.       Адель с размерами не ошиблась, подобрав костюм идеально. Так, чтобы он сидел по фигуре, нигде не морщил, не собирался складками и не подходил под определение «с чужого плеча».       Он был, как влитой.       В процессе переодевания Льюис нарочно не смотрел в зеркало, чтобы не убить решимость, увидев, насколько нелепо выглядит в этом маскарадном костюме. Позволил поймать отражение лишь в тот момент, когда развязал белую ленточку и достал из коробки ярко-алую, больше подходившую к костюму.       В этом наряде Льюис был аристократом не только на бумаге. Он выглядел, как истинный аристократ, сошедший со страниц какого-нибудь готического романа. И он, определённо, нравился себе таким.       Взяв со стола программку, оставленную Рексом, Льюис посмотрел на часы, прикидывая, на какой этап празднования попадёт, если покинет комнату прямо сейчас. Судя по всему, он ещё успевал на презентацию и театрализованное представление, разыгранное самопровозглашённым братом и Альбертом. Та самая постановка с элементами эротизма и садизма, как изволил выразиться Эштон.       «Не ходи, – посоветовал внутренний голос. – Пожалеешь ведь».       Льюис не сомневался, что негативных эмоций получит больше, нежели положительных, но всё равно отправился в актовый зал, прихватив с собой программку. Он мечтал остаться незамеченным и искренне надеялся, что всё именно так и будет. Его не замечали прежде, пусть придерживаются традиций и сейчас.       В зал Льюис не пошёл, определив для себя заранее, что лучше посмотрит на представление с балкона. На его счастье, двери, ведущие на балкон, оказались не заперты, и он сумел беспрепятственно попасть ровно туда, куда и хотел.       Вопреки ожиданиям, в зале царила потрясающая тишина, и Льюис сначала подумал, что очередная постановка неудачников от искусства вновь провалилась. Однако предположение оказалось ошибочным. Людей там было немало, но все они зачарованно наблюдали за представлением, развернувшимся на сцене.       Один из зрителей последовал примеру Льюиса и тоже поднялся на балкон. Видеть этого человека прежде Льюису не доводилось, и в первый миг в душе поднялась волна паники. Мужчина никакого интереса к соседу по смотровой площадке не проявил, продолжая гипнотизировать взглядом всё и всех, кто находился на сцене.       Льюис подумал, что тот вполне может быть родственником Альберта – внешность вроде схожая. Отвернулся и попытался сосредоточиться на новой интерпретации классического сюжета.       Первым делом в глаза бросалось то, что Альберт сегодня выступал в непривычном для себя амплуа. Узнать в загадочной красавице мистера Кейна-младшего было довольно проблематично. Его обычно прямые волосы превратились в милые локоны, забранные в высокую причёску, на лице явно был грим, и, что вполне закономерно, мужская одежда в этот вечер оказалась невостребованной. Альберт облачился в тёмно-бордовое платье с длинными рукавами и воротником, закрывающим шею. Ткань соприкасалась с полом, и выглядело это всё, в целом, достаточно целомудренно.       Обещанного эротизма Льюис пока не видел. Садизма, в общем-то, тоже не наблюдал.       Костюм второго актёра, впервые поднявшегося на сцену, был выполнен практически в том же стиле, что и наряд, переданный Адель Мэрт сыну.       Рекс не надевал бутафорские клыки, не клеил накладные ногти-когти, не щеголял в облачении чёрно-алого цвета, но одного взгляда в его сторону хватало, что понять, какую именно роль он исполняет.       Стоя на приличном расстоянии, Льюис видел его алый рот и струйку крови, стекающую по подбородку.       Говорили актёры громко, хорошо поставленными голосами, но Льюис практически ничего не слышал. Его мысли были заняты совершенно другими вещами. Он наблюдал за расцветом лицедейства и рождением новой звезды местных театральных подмостков.       Момент для появления он выбрал крайне неудачный, потому что именно здесь взаимодействие актёров проявлялось сильнее всего и достигало кульминации. В их историю с лёгкостью можно было поверить, как и в то, что это самое взаимодействие не ограничивается исключительно партнёрством на сцене, переходя в реальную жизнь.       – Я пойду за тобой куда угодно, любовь моя, – произнёс Альберт, запрокидывая голову. – Только позови.       Ладони Рекса опустились ему на плечи, сжимая. Одна так и осталась на месте, вторая скользнула выше, проводя по ткани, расстёгивая камею и пуговицы на воротнике.       Рекс тоже что-то говорил, но тут уже Льюис действительно потерял связь с реальностью, оказавшись в вакууме и понимая, что настало время заявленного эротизма.       Обнажённая шея, чуть выпирающие ключицы, прикосновение к коже пальцев, движение губ, облизывающихся в предвкушении глотка той самой тёплой крови, упомянутой в дневнике.       Льюис часто слышал выражение об искусстве, требующем жертв, но сейчас он таковых не наблюдал.       То, что Рекс делал, нельзя было назвать именно жертвой. Ему нравилось. Он получал удовольствие и от игры, и от общества Альберта, выступающего в роли его возлюбленной. Не его – определённого персонажа, само собой, но данная деталь, в представлении Льюиса, мало что меняла. Неизменным оставалось знание, гласившее, что Рексу это нравится.       Относительно Альберта он говорил обратное, но это было давно и неправда.       Льюис не питал напрасных иллюзий и не думал, что может быть хоть сколько-нибудь интересовать других людей. За годы одиночества он с этим смирился, поверил, что не нуждается в компании, испытывая от постороннего присутствия исключительно раздражение и злость.       Однако до этого момента он никогда столь остро не ощущал своего одиночества. Никогда не чувствовал себя настолько лишним, ненужным, наивным.       Безнадёжно. Безответно. Глупо. Влюблённым...       Он не желал признавать закономерность последней характеристики, но факты говорили сами за себя.       Отпустив занавеску, сжимаемую в ладони, Льюис сделал шаг назад, надеясь, что его присутствие в зале ни один из актёров не заметил.       Пусть думают, будто весь вечер он просидел в одиночестве, не выбираясь за пределы комнаты. Пусть лучше Рекс посмеётся над затворничеством. Нужно только убраться отсюда поскорее, содрать с себя дурацкий костюм: камзол этот уродливый, рубашку с вычурными манжетами и алую ленточку с волос. Засунуть обратно в коробку и больше не вспоминать о существовании этих вещей.       Льюис продолжал отступать спиной вперёд и вздрогнул, поняв, что столкнулся с кем-то. Он с шумом втянул воздух и повернул голову.       На него с удивлением смотрел тот самый мужчина, составлявший ему компанию на балконе.       Все остальные ученики и преподаватели находились внизу, а это означало, что сейчас Льюис и незнакомец находятся на этаже вдвоём, один на один.       Осознание этого прокатилось по уголкам сознания гулким эхом.       Крик застрял в глотке, страх резко взметнулся вверх, практически лишив дара речи и заставив впасть в неконтролируемую панику.       – П-простите, – заикаясь, выдал Льюис, отшатываясь от мужчины, как от прокажённого, и бросился бежать по коридору, боясь, что за ним могут погнаться, а потом всё повторится сначала.       Боль, темнота, унижение, смех. Снова боль и собственный крик.       Если завизжишь ещё раз, я отрежу тебе язык, маленький ублюдок. Не хочешь остаться немым навечно? Тогда лучше прикуси его.             Облегчение Льюис почувствовал лишь, когда за его спиной захлопнулась дверь, и он оказался в комнате, служившей гарантом безопасности. Только тут он мог более или менее расслабиться, а заодно дать волю чувствам.       Опустившись на пол, Льюис закрыл лицо руками.       Он держался до последнего. Старался, во всяком случае.       Сейчас сил для сопротивления обстоятельствам не осталось, и слёзы сами собой потекли из глаз. * * *       Альберт произведённым впечатлением остался доволен.       Впервые за долгое время он чувствовал, что зрители прониклись игрой. В этом, несомненно, была не только его заслуга. Рекс и Эштон приложили не меньшее количество усилий, превратив представление в настоящий шедевр. После отыгрыша его мучения с женским нарядом не закончились – ему и Рексу предстояло исполнить роль хозяев вечера, потому о смене костюма не шло и речи. Альберт возмущался, но успех постановки более или менее примирил его с необходимостью проходить на протяжении всего вечера в наряде невесты вампира. Но, несмотря ни на что, данная обязанность продолжала Альберта нервировать.       Как только торжественная часть завершилась, и они получили свободу, Альберт поспешил удалиться восвояси и вскоре уже скептически разглядывал отражение в зеркале.       Подчёркнутые ресницы, яркий рот и глупые кудряшки.       Томный взгляд, рука, затянутая в кружевную перчатку, расстёгнутый воротник, обнажающий шею.       Во время представления на сцене могло показаться, что Рекс, склонившись, действительно вонзается зубами в беззащитное горло, предварительно его расцеловав и проведя по коже языком. В реальности всё обстояло иначе и не имело с этими фантазиями ничего общего.       Максимум интимности в прикосновениях заключался в том, как Рекс сжал ладонь на плече Альберта, а второй рукой расстегнул пуговицы воротника, прикоснувшись к частящему пульсу.       Так, наверное, думали зрители. На самом деле, оба актёра оставались предельно спокойными и невозмутимыми.       Рекс, конечно, к Альберту наклонялся, и его дыхание касалось шеи, но дальше этого не заходило. Альберт знал наверняка, что целовать и облизывать его не станут. Рекс умел создать зрелищность и видимость, не совершая реальных действий.       В общем-то, он сам ничего против такого положения вещей не имел.       Они продвигали в массы искусство, а не эротику и уж тем более – не порнографию.       – Мой партнёр по сцене был просто прекрасен, – заметил Рекс, материализовавшись в душевой комнате, остановившись возле раковины и пуская воду, чтобы умыться.       – Мой – тоже, – усмехнулся Альберт, подставив ладонь и удовлетворённо хмыкнув, когда Рекс хлопнул по ней. – С удачным дебютом, мистер Мюррей.       – Спасибо. Сотрудничество удивительно приятное. Надеюсь, одним выходом оно не ограничится, и мы поставим вместе ещё пару-тройку спектаклей.       Рекс улыбнулся и, пригладив влажной рукой волосы, направился к выходу.       – А лучше – больше, – произнёс Альберт.       – Не возражаю.       Рекс притормозил у двери, обернулся. Изобразил шуточный поклон и вскоре скрылся в коридоре.       Скорее всего, отправился на поиски соседа. Почему-то он на протяжении всего вечера пребывал в твёрдой уверенности, что Рапунцель покинула башню и соизволила спуститься вниз.       Альберт этой уверенности не разделял. Он не видел Льюиса в актовом зале, а, помня опыт прошлых лет, не сомневался, что тот так и не переступил порог спальни, оставаясь в гордом одиночестве за закрытой дверью.       Рекс говорил о шикарно стилизованном костюме и фотографии, которую они собирались сделать в обязательном порядке. Да, кажется, он вообще только тем и занимался, что говорил о соседе по комнате. Он умудрялся вспоминать о Льюисе постоянно, и Альберт готов был поспорить, что это не просто проявление заботы о ближнем, а нечто большее, продиктованное иными мотивами. Напрямую спрашивать не стал, поскольку не имел привычки совать нос в чужие дела, но в список удивительных открытий новый пунктик добавил.       Альберт вряд ли мог разделить этот интерес, но едких комментариев на тему внезапно вспыхивающих влюблённостей не отпускал. У него не было обиды или круче того – ревности, хоть профессиональной, хоть личной. Он не воспринимал Рекса в качестве потенциального бой-френда, и это у них было вполне взаимно. Великолепное взаимодействие на сцене и на ринге, но не более того.       Практика показала, что Рекс способен разыграть невероятную страсть, если того потребуют обстоятельства, в реальности оставаясь равнодушным. Но когда речь заходила о его соседе, на первый план вырывалась не страсть, а иные чувства.       Альберт покачал головой, поражаясь тому, насколько удивительными могут быть человеческие отношения, и вновь вернулся к своему основному занятию. Следовало окончательно избавиться от макияжа и принять душ, смывая с волос противный лак.       Альберт осмотрелся по сторонам и едва не хлопнул себя по лбу. Прилетев сюда из актового зала, он, конечно, не озаботился наличием сменной одежды и полотенца. Вновь влезать в платье, вымывшись, было достаточно глупо.       – Твою мать, – протянул недовольно.       Если бы Рекс не ушёл, можно было попросить его заглянуть в комнату и попросить Эштона передать вещи, но теперь возможность оказалась упущена. Приходилось всё делать самостоятельно.       Альберт вышел в коридор, запустив ладонь в волосы, стараясь не тратить время даром и вытаскивая из причёски раздражающие шпильки.       Будучи довольно скептически настроенным по отношению к Хэллоуину, Альберт не верил в его особую мистическую атмосферу, воспринимая заявления о разнообразных чудесах с иронией. В этих историях он видел исключительно силу не в меру разыгравшейся фантазии, только её.       Но сейчас, когда свет мигнул в последний раз и погас, как по заказу, Альберту стало не по себе. Он замер на середине коридора, оглядываясь по сторонам, надеясь, что это была чья-то глупая шутка, и вскоре помещение вновь будет залито светом. Однако всё оставалось по-прежнему, темнота наступала со всех сторон.       – Это не смешно, – отчеканил Альберт.       И, спустя мгновение, вскрикнул испуганно, почувствовав крепкую хватку на запястье. Кто-то довольно сильный физически и определённо превосходящий – совсем неудивительно, много ли там нужно? – Альберта в росте решил попытать счастья в темноте.       Ладонь разжалась, и все шпильки рассыпались по полу. Звук их падения представлялся Альберту невероятно громким.       От неожиданности он впал в ступор, потому и не оказал никакого сопротивления. Незнакомец, не тратя времени даром, оттолкнул Альберта к стене, упёрся в неё ладонями, лишая возможности гордо удалиться. Если только, предварительно съехать вниз, а потом броситься бежать.       – Тупые шутки, – процедил Альберт. – Я всё равно узнаю, кто ты.       – Я буду только рад, если действительно узнаешь, – прошептал незнакомец, наклонившись близко-близко.       Голос у него был весьма и весьма соблазнительный – низкий, чуть хрипловатый, как иногда бывает после пробуждения. Не ломающийся и без напыления смешного в своих попытках эротизма, каким обычно страдали ученики средней школы, безуспешно пытающиеся обуздать бушующие гормоны.       – А при свете показаться – никак?       – Когда-нибудь я обязательно это сделаю, – хмыкнул собеседник. – Сейчас же позволь лишь выразить восхищение твоим талантом.       – И как ты его выражать собрался?       Собеседник не ответил, но слова и не требовались.       Альберт чувствовал согревающее дыхание, проходившееся по коже. Удивительно, но когда то же самое делал Рекс, он не чувствовал ничего, а сейчас готов был с уверенностью заявить, что по спине, вдоль позвоночника, проходит огромное количество мурашек, а дышать ровно с каждой секундой вынужденной близости становится сложнее.       Это было форменное сумасшествие, поскольку Альберт вообще не представлял, кто может быть его таинственным визави, и это порядком ситуацию портило.       Воздыхателем мог оказаться как человек вполне Альберту приятный, так и некто, к кому он не испытывал симпатии. Увидев его при свете дня, можно было отреагировать по-разному. Как порадоваться, так и выпасть в осадок, осознав, до чего опустился, позволив кому-то постороннему – и, возможно, мерзкому – столь бесцеремонно приставать к нему.       Но в темноте всё ощущалось иначе, ярче. И это било по обнажённым нервам.       Альберт без труда представлял, как таинственный поклонник склоняется к шее ближе и проводит кончиком языка по дрожащей коже, прикусывает её...       «Ты помешался на фоне сыгранного спектакля».       Точно. Помешался. Потому что иными причинами объяснить происходящее не получалось.       Одна из ладоней, тем временем, скользнула по щеке.       Альберт облизнулся и выдохнул шумно.       Незнакомец усмехнулся и действительно припал губами к его шее, не кусая, как в том спектакле, и не вылизывая, а медленно и весьма сдержанно целуя. Альберту и того хватило, чтобы ощутить глупую слабость во всём теле и едва удержаться на ногах.       – Когда я тебя найду, ты пожалеешь об этой выходке, – пообещал Альберт.       – Ну да. Разумеется, – не стал спорить оппонент.       Альберт хотел сказать, что ирония неуместна вовсе, но не успел. Теперь поклонник не разменивался по мелочам, а накрыл его рот своим, прижимаясь к губам в поцелуе. Его вряд ли можно было назвать нежным, а вот требовательным – сколько угодно, и Альберт поймал себя на мысли, что ему это дико, невозможно, невероятно нравится.       Большинство его пассий как раз на нежность и напирали, принимая во внимание собственное впечатление, сложившееся в сознании. Здесь всё развивалось по иному сценарию, и он Альберту казался идеальным.       От и до.       Несмотря на то, что этого поцелуя можно было потерять голову за считанные секунды, Альберт старался не утрачивать связи с реальностью. Он приказывал себе не растекаться сладким сиропом, чтобы в дальнейшем не стало мучительно больно от осознания, что над ним, возможно, пошутили. Потому уже сейчас старался исполнить обещание и при помощи дедуктивного метода определить личность человека, решившего подобраться к нему в темноте.       Мимолётным прикосновением поклонник ограничиваться не собирался. Продолжая настойчиво Альберта целовать, он не упускал возможности лишний раз прикоснуться к нему. Не ненароком, словно случайно, а вполне целенаправленно, продуманно, зная, насколько это будет приятно.       Первым делом на ум почему-то пришёл партнёр по сцене, но Альберт быстро отказался от данной идеи. Рекс был примерно того же роста, но телосложением отличался более худощавым, нежели воздыхатель.       На место таинственного поклонника идеально вписался бы Курт или Алан, но они были бабниками. Не совсем, конечно... Не факт, что за каждой юбкой гонялись, но, определённо – за ней. То, что Альберт сегодня нарядился в платье, вряд ли могло сбить их с толку и спровоцировать помутнение рассудка.       Эштон не подходил по этой же причине.       Перебрав в мыслях тех, с кем более или менее активно общался, Альберт понял, что никто из них на роль соблазнителя не тянет. Хотя бы потому, что от них пахнет иначе. Обоняние у Альберта было довольно чувствительным, и он неплохо разбирался в парфюмерных марках.       Все обозначенные выше кандидаты определённо имели иные приоритеты в вопросе выбора аромата.       Запах этой туалетной воды Альберт так ярко ощущал впервые. Из его знакомых ею никто не пользовался, а это означало, что поклонником может оказаться не только кто-то из одноклассников, но ещё и ученик параллели, а то и вовсе – представитель преподавательского состава.       Выстраивать логические цепочки в сложившейся ситуации было сложно.       Чужая инициативность, граничащая с наглостью, Альберта слегка пугала, но вместе с тем и подстёгивала неслабо. Он и сам не заметил, когда начал не только отвечать, но и самостоятельно тянуться за продолжением, не желая разрывать тактильный контакт. Тем удивительнее и неприятнее стало осознание, что поклонник отстранился.       И Альберт понял, почему. В отдалении раздавались шаги. Кто-то определённо поднимался по лестнице и, вполне возможно, должен был с минуты на минуту включить свет, полностью уничтожив ореол таинственности, окружающий личность поклонника.       – Обещаю, в следующий раз продолжим с того момента, на котором остановились, – произнёс обладатель восхитительного голоса, прежде чем оттолкнуться от стены и удалиться в направлении лестницы.       Несколько секунд Альберт стоял в оцепенении, стараясь привести в норму растрёпанные, как и его причёска, мысли, спровоцированные появлением в темноте страстного незнакомца, чьи прикосновения были вполне реальными, на сто процентов осязаемыми, но представлялись почему-то лишь результатом игр воображения. Настолько это всё виделось Альберту невероятным.       И своё поведение, и чужое.       «Ниже падать некуда», – подумал он, пересекая коридор и вновь включая свет.       После чего метнулся к лестнице и перегнулся через ограждение, желая рассмотреть человека, ставшего нарушителем спокойствия. Не лицо, так хотя бы спину.       Наверное, Альберт сделал это слишком поздно, потому что лестница пустовала. Там не было вообще никого. Незнакомец исчез так стремительно, словно просто-напросто растворился в воздухе.       – Чего только в жизни не случается, – произнёс Альберт.       Сейчас он был близок к тому, чтобы поверить, будто совсем недавно целовался с призраком, а не с живым человеком. К призраку же отчаянно льнул.       Чтобы перестать забивать голову чепухой, следовало пойти принять душ и как следует выспаться.       А о том, что произошло, подумать завтра.