Будни «Чёрной орхидеи»

      На протяжении четырёх месяцев Энтони неоднократно вспоминал разговор с Мартином, состоявшийся за день до начала учебного года.       Тогда, стоило лишь услышать двусмысленное замечание, и он поддался приливу возмущения, с трудом удержавшись от едких замечаний относительно нелепых идей, посещающих голову младшего представителя семьи Уилзи. Мартин после подобного высказывания получил статус шутника с приставкой «недо». Ныне его слова не казались Энтони такими уж глупыми, а звание повысилось до предсказателя года.       Вряд ли Мартин мог предугадать подобное развитие событий и иронизировал, зная, что Энтони в обязательном порядке столкнётся на территории академии со старшеклассником, к которому, поддавшись влиянию момента, начнёт приставать.       Тем не менее, слова его оказались пророческими.       Покинув школьные стены, Энтони был уверен, что никогда и ни при каких обстоятельствах не посмотрит в сторону школьников, сосредоточившись исключительно на сверстниках, ну или на тех, с кем разница в возрасте составит не более двух-трёх лет.       Реальность решила разрушить составленные планы, организовав спонтанную встречу с выпускником этого года. Увидев его однажды, Энтони загорелся идеей, о реализации которой никому говорить не собирался, понимая, что в противном случае не видать ему пропуска, как своих ушей. Во-первых. Во-вторых, если слухи дойдут до Рейчел, она устроит грандиозный скандал, заявив, что Энтони всё это делает нарочно, желая запятнать честное имя родственницы.       – Если моя карьера не сложится, буду знать, кого обвинять, – скажет она.       И, в общем-то, не ошибётся.       Энтони, как никто другой, понимал, насколько серьёзные последствия может иметь сложившаяся ситуация.       Объекту его желания недавно исполнилось восемнадцать.       Ничего криминального, если задуматься. Возраст согласия достигнут, можно делать всё, что на ум придёт.       Если смотреть с точки зрения закона.       А вот если с точки зрения руководства школы...       Тут Энтони не надеялся на понимание.       Он знал, что как только Мартин или его отец узнают о случившемся, с постоянным пропуском придётся попрощаться.       Элизабет тоже посмотрит с осуждением.       Единственным представителем семьи Уилзи, кто воспримет новость о совершении нелепых поступков во имя некстати накрывшей любви, со смехом, а то и с хохотом, будет – вполне ожидаемо – Терренс.       Не ему, конечно, иронизировать по поводу странностей любви и преград, стоящих на пути к счастью.       Но тот, кто способен прийти на чужую свадьбу с твёрдым намерением увести жениха, оставив невесту в гордом одиночестве, явно понимает всю сладость фразы «правила существуют для того, чтобы их нарушать».       Терренс мог бы понять, да.       Однако, во избежание неприятностей, Энтони ни с кем – даже с лучшим другом, неоднократно становившимся могилой его секретов – мыслями не делился, предпочитая разбираться с наплывом информации самостоятельно. Судя по тому, что определённости в его жизни не наблюдалось, так себе разбирался.       По документам Энтони легко было просчитать его возраст. Чуть менее чем через полгода он собирался праздновать первую по-настоящему значимую – после совершеннолетия, самой собой – дату.       Двадцать пять лет.       Глядя на официальные бумаги, зафиксировавшие дату его рождения, Энтони вспоминал нелестное замечание относительно стариков, остававшихся на второй год не менее пяти раз и едкий тон, коим это предписывалось произносить.       Энтони совершенно не считал себя старым, но мысль о разнице в возрасте его слегка раздражала.       Не убивала решимости, но заставляла тщательно анализировать поступки, не совершая опрометчивых шагов.       Энтони неоднократно вспоминал слова Терренса о людях, что напоминают произведения искусства. Хочется любоваться, не зная, каковы они в реальности, потому что впечатление испортить при реальном общении – дело двух секунд.       Тот, кого своим обожанием возносишь на пьедестал, должен в итоге оказаться лучше, перебить поставленную планку. Если он окажется хуже, всё восхищение испарится, будет обидно.       В некоторых случаях – больно.       – Поверь эксперту, я знаю, о чём говорю, – замечал Терренс, глядя на друга с тайным превосходством.       Тогда они ещё были школьниками и сами готовились вот-вот покинуть стены учебного заведения.       Те же восемнадцать лет, схожий багаж знаний и жизненного опыта.       Энтони мог посмеяться приятелю в лицо, заявив, что тот много воображает, но не делал ничего подобного. Он не сомневался, что Терренс действительно знает. Личная жизнь последнего к восемнадцати годам напоминала бразильский карнавал, отражённый в многочисленных ярких красках, присущих тем или иным эмоциям, а ещё обагрённый кровью Кейтлин Эмилии Бартон, имевшей несчастье безответно влюбиться и пытавшейся привязать объект любви к себе столь странными методами.       Специфическая картинная галерея мистера Уилзи-среднего насчитывала определённое количество экспонатов, часть из которых теперь висела в тени, оставшись данью прошлого.       В настоящем у Терренса был всего лишь один экспонат. И если на остальные имелся определённый прайс-лист: цены росли и стремительно падали в зависимости от того, в каком настроении находился владелец и какие случаи из совместного прошлого вспоминал, то у его обожаемой картины в описании было обозначено всего одно слово. Бесценный.       Это распределение по залам служило отличной демонстрацией того, какие картины в жизни оказались хуже после пристального изучения, а какие превзошли все ожидания.       Иногда Энтони действительно верил в закономерность системы, которой придерживался лучший друг.       Иногда списывал всё на банальное совпадение.       Всё равно он смотрел на Альберта иначе, к картинам приравнять не пытался. Да и на чужой опыт старался не ориентироваться.       То, что они с Терренсом дружили почти два десятка лет, не делало их одинаковыми, а, значит и проходить по единому сценарию их истории просто не могли.       Там, где Терренс действовал стремительно, поддавшись порыву эмоций, Энтони предпочитал заниматься аналитической деятельностью – тщательным планированием с подбором, как минимум, десяти вариантов. Он всегда отличался здравомыслием и способностью сохранять спокойствие в форс-мажорных обстоятельствах.       Не стоило отступать от привычной тактики теперь.       Он повторял эти слова, как заклинание, по несколько раз в день. У него получалось настроиться на нужную волну, но уверенность рушилась, стоило только оказаться на территории школы и увидеть Альберта.       Приезжая в школу почти каждую неделю, Энтони не упускал возможности побродить по коридорам в ожидании, когда Рейчел окончательно освободится, и они вместе отправятся на традиционный – для Кларков – семейный пятничный ужин.       Прогуливаясь, Энтони несколько раз притормаживал у дверей актового зала и наблюдал за представлением, разворачивающимся на сцене. Он терял счёт времени, видя Альберта.       Когда там выступали другие, он разворачивался и уходил, понимая, что не настолько увлечён театральным искусством, чтобы смотреть на жалкие потуги непрофессиональных актёров.       Альберт мог стоять на сцене, ничего не говоря и не делая. На него бы Энтони глядел и просто так.       Заявив однажды, что с удовольствием посмотрит постановку, к созданию которой приложил руку тогда ещё незнакомый ему юноша, Энтони не предполагал, насколько определяющими дальнейшее будущее окажутся эти слова.       Вряд ли Альберт знал, кто стал его самым преданным зрителем и восхищённым поклонником, по силе обожания не уступающим фанатам звёзд, пробившихся на большой экран или блистающих на сцене театров с громким именем.       Единственный раз, когда самоконтроль Энтони приказал долго жить, приходился на последний вечер октября. Темнота коридора позволила хотя бы частично реализовать свои желания, прикоснуться к мечте – во всех смыслах.       Альберт говорил, что обязательно узнает его. Говорил, что таинственный незнакомец пожалеет о своём поступке. Но с тех пор им так и не случалось сталкиваться лицом к лицу и обмениваться хоть парой фраз.       Признаться, на большее Энтони не рассчитывал.       Он привык к наличию в жизни кратковременных связей, но о постоянных отношениях до недавнего времени не задумывался. А когда задумался...       Взаимности ему никто не гарантировал, потому не стоило расписывать жизнь на годы вперёд, планируя совместный быт, строительство общего дома и с десяток собак, которые обязательно должны бегать по двору.       Осознание, что поцелуй в кромешной тьме не остался без ответа, не давало никаких гарантий. Это происшествие могло стать единственным воспоминанием, связанным с именем Альберта.       Данный вариант представлялся наиболее жизнеспособным.       Сейчас, совершая променад по академии, Энтони время от времени смотрел на часы, прикидывая, насколько затянется собрание, организованное руководством школы.       С годами он не попрощался с привычкой приезжать на место встречи раньше положенного, потому теперь в распоряжении находилось, как минимум, полчаса свободного времени. Энтони не отрицал, что в эти полчаса хотел бы увидеться с Альбертом и поговорить с ним, однако... Он вообще не знал, какими методами можно заинтересовать творческую личность.       Им не довелось познакомиться по всем правилам. Энтони даже имя Альберта узнал от кузины, а не от него самого.       Знал ли Альберт имя Энтони? Та ещё загадка.       Чаша весов с завидным постоянством склонялась в пользу отрицательного ответа.       Телефон оповестил о приёме сообщения. Рейчел написала, что немного задержится, тем самым подтвердила подозрения.       Энтони предписывалось придумать культурную программу на ближайшие полчаса. Иными словами – развлеки себя сам.       Разброса вариантов он не наблюдал, потому по привычке направился в актовый зал.       Соблазн вновь подняться на балкон и простоять за занавеской, наблюдая за происходящим на сцене, был достаточно велик, но Энтони принял решение о необходимости внесения изменений в стандартное поведение.       Нужно перестать прятаться.       Он не ребёнок, так что за свои поступки надо отвечать.       Идея с общением могла провалиться, а, оказавшись на месте, Энтони мог ткнуться в закрытые двери. С приближением праздников мысли учеников, наверное, сосредоточились исключительно на возвращении домой и предстоящих торжественных мероприятиях – им было не до клубов по интересам.       Энтони и сам заглянул на территорию «Чёрной орхидеи» не потому, что собирался доставить Рейчел на семейный ужин.       Сегодня они планировали выбраться за покупками, приобрести подарки, если не для всех родственников и знакомых, то хотя бы для половины, ну или для самых близких. С каждым годом делать это становилось всё труднее, а потому кузены занимались покупками коллективно.       Иногда гениальные идеи посещали Рейчел, иногда Энтони помогал ей разрешить сложную дилемму, подсказывая наиболее подходящий вариант.       По пути к актовому залу Энтони несколько раз притормаживал. Иногда он действительно ловил себя на мыслях о том, что тоскует по шуму этих коридоров, по монохромной и синей униформам и шейным платкам, их дополняющим. Тоскует по чаепитиям, устроенным в беседке, и Стелле пятой, трясущей свою клетку в кабинете директора.       Вспоминает со смехом высказывания Лейтона, что звучали во время заседания клуба любителей политологии и почти всегда оказывались нелепыми.       Изумлённые взгляды одноклассников, с ужасом наблюдавших за действиями Терренса, сжимающего пламя свечи пальцами и выглядевшего совершенно невозмутимым. На контрасте с этим эпизодом отлично играла его же истерика в момент, когда Рендаллу пришлось накладывать швы после ссоры в бассейне. Истерика была отменная, запоминающаяся. За время, прошедшее с момента самой недодраки и до появления отца, Терренс успел вымотать все нервы не только себе, но и брату, и Энтони за компанию.       Едкие ухмылки Мартина, изредка прощавшегося с имиджем хорошего и доброго мальчика.       Ледяное спокойствие Троя, не упускающего возможности осадить Уилзи-среднего каким-нибудь высказыванием.       Теперь он жил в Париже вместе с Мишель и не планировал возвращаться.       Они все по-прежнему общались, но Энтони ловил себя на мысли, что скучает по посиделкам на пять персон, ставших традицией в их последнее лето, послужившее трамплином из школы в университет.       Да, вчетвером они отличная и сплочённая компания, но Троя всё же не хватает.       И шесть лет назад, и теперь школа в преддверии праздников выглядела опустевшей и даже немного сонной. Ученики ещё не разъехались по домам, но о рабочем настроении речи уже не идёт. Разве что отчаянные энтузиасты способны проводить время в учёбе.       Тем удивительнее было наткнуться на открытую дверь актового зала. Энтони заглянул внутрь и усмехнулся.       Альберт привычкам не изменял.       Он находился внутри помещения в гордом одиночестве, но отсутствие зрителей его, кажется, совершенно не смущало.       Сегодня репертуар немного изменился. Альберт не репетировал сцены из пьес. Он танцевал, не замечая никого и ничего вокруг.       В тишине каждый новый стук каблуков его ботинок был невероятно громким, звук резонировал и заполнял собой помещение.       Энтони прислонился плечом к стене. Выбранное местоположение ему нравилось несказанно. Находясь в тени, он мог спокойно наблюдать за действиями, происходящими на сцене, и наслаждаться в полной мере.       В мыслях промелькнуло осознание: в некоторых случаях полезно быть невидимкой.       Альберт его присутствия не замечал и не обрывал импровизированное выступление на середине, продолжая заниматься своим делом, на губах его цвела улыбка. Одного взгляда хватало, чтобы понять: в данный момент, он по-настоящему счастлив.       Ему не нужна была музыка. Он сам определял ритм и старательно его соблюдал. Спустя пару минут наблюдения Энтони с трудом удерживался от того, чтобы не начать считать вслух.       Раз, два, три.       Раз, раз, раз. Два!       Раз, два, три.       Альберт остановился, шумно выдохнул и запустил ладонь в волосы, цепляя пряди и отбрасывая их назад.       Взгляд шальной, губы чуть приоткрыты.       Словно прочитав мысли Энтони, Альберт облизнулся и прикрыл глаза. Замер окончательно.       Только теперь, когда ноги перестали отбивать ритм ривердэнса, он почувствовал, насколько устал. Но зато появился повод для радости и гордости за себя – не растерял навыки окончательно, память тела осталась, и оно с удовольствием откликнулось на предложение, вспомнив всё, что прежде было изучено и неоднократно отрепетировано. Альберт десять лет к этим танцам не возвращался, а тут вдруг захотел окунуться в атмосферу прошлого.       Удачно окунулся, если говорить откровенно.       – Есть подозрение, что в академию кое-кто наведывается чаще, чем к себе домой, – произнёс Альберт, спустившись в зал и прихватывая полотенце, лежавшее на одном из кресел. – Не обязательно стоять в тени, я давно знаю, что за мной наблюдают. Можешь не скрываться.       – Тогда почему не остановился? – поинтересовался Энтони, выходя из тени. – Если действительно знал.       – Это не повод прерываться, – пожал плечами Альберт, прислонившись бедром к ровному ряду кресел и перебросив полотенце через спинку кресла. – Сцена раскрепощает, так что я вряд ли упаду в целомудренный обморок, поняв, что на меня смотрят. Другое дело, как смотрят... Но тут уж ничего не поделаешь, запретить не могу, контролировать чужое сознание пока не научился.       Энтони подошёл ближе, положил на одно из сидений пальто, опустился в соседнее кресло. Соединил руки, переплёл пальцы в замок.       Теперь у него появилась возможность пристально смотреть Альберту в глаза, внимательно его разглядывая, не отвлекаясь на посторонние мелочи. Хотя, он и без того был уверен, что знает каждую чёрточку этой внешности. Если кто-то попросит описать, он сделает всё без запинки, в кратчайшие сроки.       Альберт, ощутив аромат чужого одеколона, удовлетворённо хмыкнул. Да, несомненно, эти ноты были ему знакомы, они отпечатались в памяти так, что, приложив максимум усилий, всё равно не вытравить. Весь ноябрь он потратил на бесцельные поиски обладателя умопомрачительной туалетной воды и столь же восхитительного голоса. Он сам себе напоминал ищейку, натасканную на определённый запах, мечтающую во что бы то ни стало, в обязательном порядке отыскать любителя данного аромата с доминирующими древесными нотами и вкраплением каких-то экзотических цветов, отдающих в терпкость и даже, наверное, в горечь.       Несколько недель поисков привели к тому, что Альберт начал сомневаться в собственном психическом здоровье.       Рекс, наблюдавший за этими мучениями, заявил, что скоро от Альберта окружающие начнут шарахаться.       Эштон просто посоветовал не донимать людей расспросами на тему парфюмерии и тёмных коридоров. Всё равно, как выяснилось, никто ничего не видел и ничего не знал.       Мистер-призрак исчез в праздничную ночь и больше не напоминал о своём существовании.       Сначала Альберту действительно так казалось, а потом он начал замечать некоторые странности, и постепенно мозаика сложилось – один кусочек к другому.       Так и получилось цельное полотно.       В начале декабря Альберт вновь ясно уловил ноты этого аромата, проходя по коридору, а потом увидел мисс Кларк в компании относительно знакомого мужчины. Она сидела за столом в учительской, проверяя работы, а он стоял у подоконника, глядя во двор и лишь изредка поворачиваясь в сторону собеседницы.       Альберт в реальность подобного верить отказывался, хотя неизменно цеплялся за слова, произнесённые незнакомцем в момент первого столкновения. Сопоставлял одно с другим, делал вывод: вполне реально. Логическая цепочка выстраивалась идеально, нигде не провисала и не напоминала нелепые попытки склеить осколок вазы с частью разбитой тарелки, получив в итоге невероятный гибрид.       Теория подвергалась сомнениям лишь по той простой причине, что во время Хэллоуина Альберт ни разу не пересекался с этим человеком, не видел его в толпе и не ощущал пристального взгляда.       Пусть тогда эйфория от удачно сыгранного спектакля плескала через край – она всё равно не сделала Альберта менее внимательным и не заставила витать в облаках.       Он замечал каждого, кто действительно проявлял интерес к его персоне.       После случая в учительской Альберт видел этого человека ещё несколько раз, однажды едва не столкнувшись с ним и едва успев отскочить в сторону, вжавшись в стену. Знакомый незнакомец не обливался одеколоном с ног до головы, прекрасно зная, что несколько капель способны завершить образ, а половина флакона, вылитая на себя, спровоцирует лишь отторжение, независимо от того, насколько творение модной марки прекрасно в первоначальном виде. Аромат был слабым, оставляя едва уловимый шлейф, но для Альберта он был подобен волне, сбивающей с ног и не позволяющей подняться сразу после падения.       Альберт долгое время смотрел вослед мужчине, пытаясь понять, что толкнуло того на этот нелепый поступок.       Помимо этого у Альберта была ещё пара вопросов, стоявших на повестке дня и настойчиво требовавших ответа.       Кто этот мужчина? Откуда у него пропуск, дающий право спокойно перемещаться по территории академии?       Понятно, что он связан с учительницей литературы, но это ни о чём не говорит и полноценных ответов не даёт. У всех преподавателей были родственники, но они доступа к школе не имели, специальные карточки с их именем руководство не выпускало. Родители учеников и те получали возможность свободного перемещения по академии только в отведённое для этого время – дни открытых дверей, начало учебного года и праздник, ознаменованный получением документов, свидетельствующих об окончании школы. Редкие исключения в случае форс-мажорных обстоятельств, когда родителей вызывали к директору.       Приятель новой учительницы не ограничился однократным появлением. Он приезжал сюда постоянно и уже вполне мог считаться неотъемлемой частью школьной жизни. Её активным участником.       Позже Альберт корил себя, что не додумался до столь простого решения раньше. Чтобы сопоставить одно с другим и благополучно избавиться от сомнений относительно чудесного появления пропуска, достаточно было прогуляться по коридору на первом этаже, соединяющему корпус средней и старшей школы. Именно там висели фотографии выпускников прошлых лет.       Альберта не интересовали снимки двух или трёхлетней давности. Он решил посмотреть, кто выпускался пять, шесть или семь лет назад.       Интуиция подсказала правильное решение, потому что на снимке, запечатлевшем выпускников того года, были знакомые всё лица.       Ладно, не все знакомые, но нужные личности обнаружились.       Таинственный незнакомец, имени которого Альберт до сих пор не знал, оказался бывшим одноклассником сыновей директора. На фотографии выпускников он с одним из этих самых сыновей обнимался. По дружески, само собой. Его ладонь покоилась на плече высокого парня с тёмными волосами, отмеченными вкраплением в шевелюру красных прядей. Парень обнимал его в ответ. Оба улыбались и демонстрировали фотографу только что полученные аттестаты.       Теперь-то становилось понятно, почему незнакомец пользовался определёнными привилегиями.       Вероятно, сохранил хорошие отношения со школьными друзьями, а они помогли ему получить пропуск. Точнее, сами же его и сделали. Зачем он ему потребовался, спустя столько лет после выпуска, спрашивать не стали.       Да и имелась причина для визитов, вполне весомая – всё та же мисс Кларк, и вот тут-то снова появлялся повод озадачиться природой чужих взаимоотношений. Попытаться понять, что именно связывает этих двоих. Спрашивать напрямую было не с руки, приходилось выяснять собственными силами, а потому импровизированное расследование порядком затянулось.       Альберт, прежде не замечавший за собой желаний преследовать кого-либо, решился проследить за этим мужчиной. Время потратил, но ничего нового не узнал. Видел лишь, как они с мисс Кларк шли по улице, взявшись за руки, и над чем-то смеялись. Уехали они вместе.       Это наталкивало на подозрения, а, в представлении Альберта, громко делало заявления о крайне близких отношениях.       Несколько раз он прикидывал, как поступить в сложившейся ситуации, с кем поделиться переживаниями. Во время занятий пристально смотрел в сторону Рейчел, пытаясь представить откровенный разговор по душам, инициатором коего он мог стать, но осаживал себя, приказывая позабыть о нелепой идее. В самом деле, как он должен был это всё ей поведать? И о чём попросить в итоге?       А главное – поверила бы она ему или обвинила во всех смертных грехах разом?       Сейчас у него появилась реальная возможность расставить все точки над «i», не мучаясь от многообразия мыслей, кружащих в голове.       Виновник торжества сидел напротив, ладони, сцепленные в замок, покоились на коленях. Он не выглядел удивлённым, нервозности за ним тоже замечено не было, но и торжествующая улыбка на губах не гуляла. Он смотрел на Альберта предельно серьёзным взором, словно чего-то ждал, но пока так и не обрел желаемое.       Получив возможность внимательно рассмотреть таинственного поклонника, Альберт пренебрегать ею не стал. Стоило признать, что собеседник всё-таки довольно привлекателен, более того, он красив – один из тех редких случаев, когда во внешности практически невозможно отыскать изъяны, только, если долго-долго и старательно их разыскивать и цепляться к каждой мелочи.       Светлые волосы и тёмные глаза – точь-в-точь, как у мисс Кларк.       Если до сего момента Альберт пребывал в твёрдой уверенности, что его визави и учительницу английской литературы связывают отношения любовного плана, то ныне принятые за аксиому предположения пошатнулись.       Забота с лёгкостью объяснялась не только любовью, но и возможным наличием родственных связей. На брата и сестру эти двое походили даже больше, чем на влюблённую пару.       Однако расслабляться не стоило.       Альберт потянулся к резинке, перехватил волосы, чтобы не мешали.       Несмотря на внешнюю уверенность, он ощущал отголоски нервозности, но пока не определился, откуда они взялись. То ли стали результатом воспоминаний о кратковременном происшествии, развернувшемся в коридоре. То ли относились непосредственно к данному моменту, когда они вновь находились один на один, и в воздухе медленно нарастало напряжение.       – Это ведь был ты? – спросил Альберт. – Тогда, в коридоре.       Собеседник вскинул голову, продолжая пытать его взглядом, постепенно вытряхивая из него самоуверенность.       Альберт чувствовал, как внутренне начинает дрожать.       – А если так?       – Наверное, всё-таки нет. Помнится, тот человек обещал мне продолжить следующую встречу с момента, на котором остановился в прошлый раз.       Улыбка, появившаяся на губах, производила впечатление.       Альберт невольно отступил на шаг, сильнее вжимаясь в спинку кресла и попутно прикидывая, каковы шансы, что в противостоянии получится этого человека одолеть.       Несомненно, дрался Альберт неплохо, но обычно практиковал это умение на сверстниках, а не на взрослых людях. Кроме того, отпечаток накладывали недавно полученные знания о дружеских отношениях, связывающих данного мужчину с семьёй Уилзи.       Альберту не хотелось вылетать из школы с позором. Представить, что руководство школы способно перевернуть всё с ног на голову в интересах своего приближённого, а не среднестатистического ученика, было проще простого.       Впрочем, оппонент не собирался разыгрывать здесь представление из серии «Легкомысленная Красная Шапочка и развратный Серый Волк». Он вновь посерьёзнел, перестав ухмыляться во весь рот.       – Я действительно поступил не слишком умно, – произнёс, спустя мгновение. – Наверное, следовало как-то иначе провернуть наше знакомство, да и в момент первой встречи придумать что-нибудь оригинальное. Хотя... Знаешь, тебе тоже следовало бы выбирать выражения при общении со стариками, – усмехнулся и продолжил. – Я не настолько старше, чтобы меня можно было отнести к данной категории.       – На шесть лет, – кивнул Альберт. – Я в курсе.       – Откуда?       – Посмотрел групповые снимки учеников прошлых лет. Ты там обнимался с сыном директора. Не знаю, правда, которым из них.       – С Терренсом.       – Мне это имя мало что говорит, ну да ладно. Признаться, никогда не испытывал потребности в тщательном ознакомлении с семейной историей руководства данной школы.       – Она интересная.       Энтони хмыкнул, вспоминая легенду, которая до сих пор не теряла для их компании актуальности.       И обещала не потерять ещё на протяжении примерно трёх с половиной лет.       Ровно столько осталось до истечения срока пари, заключённого с Мартином в день, когда сорвалась свадьба Рендалла и Кейтлин. Ровно столько Мартину следовало продержаться в состоянии одиночки, ну, или же связать себя узами с каким-либо человеком, опровергая семейную легенду и не принеся своему потенциальному избраннику или избраннице горе и страдания, «великодушно» пожалованные всем, кто считался истинной судьбой мужчин из семьи Уилзи.       Учитывая затворнический образ жизни Мартина и его редкие попытки завести отношения, не получающие достойного продолжения, не переходящие в драмы и яркие столкновения, как происходило прежде в жизни Терренса, у него были все шансы на победу, а Энтони предстояло раскошелиться на приличную сумму, презентовав приятелю вполне определённое вознаграждение.       Чем большее количество лет проходило, тем сильнее крепла уверенность наблюдателей в правильности такого расклада, а не обратного.       – Что? – нахмурился Альберт.       – История семьи Уилзи и их личные фишки, – пояснили ему. – Но тебе они действительно не могут быть интересны.       – Послушай...       – Да?       – Как тебя всё-таки зовут? – спросил Альберт, осознавая, насколько нелепо происходит их знакомство.       Он почти месяц бегает по пятам за своим собеседником, пытаясь узнать подробности его жизни, тот, наверное, занимается тем же ещё дольше, но спросить имя удалось только сейчас.       – Энтони.       – Спасибо, – выдохнул Альберт. – Так лучше. Теперь буду знать, к кому обращаюсь.       – Ты вполне мог спросить у Рейчел. Но я рад, что ты этого не сделал.       – Она бы не одобрила?       Альберт прищурился, вновь возвращаясь в мыслях к варианту с обманутой невестой, за спиной которой происходят самые разнообразные, не слишком обнадёживающие события, а она о них ни сном, ни духом.       – Слабо сказано. Она бы превратила мою жизнь в руины, – с долей иронии заметил Энтони. – Ей о моих похождениях лучше не знать, потому что в противном случае она лично отберёт у меня пропуск и строго-настрого запретит приближаться к зданию академии. Впрочем, Мартин и его отец тоже не станут смотреть сквозь пальцы. В их понимании, я совершаю непростительные действия. Мне и спрашивать не нужно, чтобы представить их реакцию. Я слишком хорошо знаю этих людей, успел выучить за годы общения.       – Мне было бы смешно рассказывать о таком, – заметил Альберт. – Ну, если бы я был старше, чем сейчас. В смысле, для школьников такие поцелуи украденные – вполне нормальное явление, романтично, в определённой мере, но для взрослых – довольно забавно. Целоваться в коридоре во время школьного праздника, а потом сбегать, не назвав своего имени, когда можно явиться в любое развлекательное заведение и в той же темноте за несколько минут снять любого понравившегося человека.       – Что поделать? Изменить положение вещей я не в состоянии, приходится мириться с тем, что есть. – Энтони развёл руками. – Тот, кто мне нравится, не ходит по клубам, а всё ещё учится в школе.       – Я? – усмехнулся Альберт.       – Да.       – А девушка не против такого разброса внимания?       – Какая?       – Твоя.       Энтони вскинул бровь, а потом не удержался и засмеялся.       Альберт почувствовал себя глупо, но постарался сделать вид, будто ошибка не выбила его из седла, и он по-прежнему на высоте. Может, ему просто нравится выдвигать нежизнеспособные предположения с серьёзным выражением лица.       – У меня нет девушки. Никогда не было. И вряд ли появится.       – А Ре... Мисс Кларк? Сестра?       – Да. Двоюродная. Мне казалось, мы с ней похожи, так что принять нас за влюблённых довольно сложно.       – Мало ли, какие причуды бывают у людей. Некоторые нарочно подбирают себе подружек или приятелей схожего типажа, что-то вроде попытки потешить нарциссизм. Найти, а потом водить под руку точную копию.       – Смею заверить, что сам таким никогда не страдал, – произнёс Энтони. – А вот... Впрочем, это не так уж интересно.       – Нет, говори, раз начал.       – Я бы предпочёл откровенные беседы в другом месте.       – Например?       – В более подходящем для этих целей, нежели школа, скажем так. Если, конечно, ты примешь моё предложение и согласишься совершить совместную вылазку в любое удобное для тебя время.       – Сейчас это практически нереально, – заметил Альберт. – Во время рождественских каникул моя семья имеет обыкновение выбираться за пределы Великобритании, и я еду с ними, потому меня здесь не будет. В любое другое время... у меня школа. Если только на каникулах между термами. Но не уверен, что до того времени предложение не потеряет актуальности.       – В любом случае, такой ответ лучше однозначного отказа. Кроме того, родители ведь не контролируют тебя в режиме нон-стоп?       – Есть идеи относительно моего побега? – поинтересовался Альберт, выразительно подвигав бровями и засмеявшись.       Фантазия разыгралась не на шутку, и он в подробностях представил эту попытку похищения. Рядом с их домом резко тормозит машина, его на глазах изумлённых родителей хватают за руку и увозят в неизвестном направлении. Пока старшее поколение Кейнов, отказавшись от мыслей об отдыхе, тратит время на поиски сына, он проводит время в обществе поклонника.       Перспектива показалась ему забавной.       – Не столь радикально, но мы можем попытаться компенсировать недостаток общения в реале общением сетевым. Их, конечно, нельзя поставить на одну ступень, тем не менее... Или обменяемся телефонами?       Стоило только вспомнить о технике, как она тут же ожила – на экране отразился значок нового сообщения. На ознакомление с ним потребовалось не более пяти секунд. Энтони и без того прекрасно понимал, кто именно может обратиться к нему в этот момент. Собрание педагогов уже закончилось, и Рейчел жаждала узнать, где носит её до тошноты пунктуального брата, впервые в жизни опоздавшего на место встречи.       – Так что, насчёт моего предложения? – спросил, обратившись к Альберту.       – Можно попробовать, – произнёс тот. – Правда, я с трудом представляю, что из этого получится.       – Что-нибудь, – невозмутимо ответил Энтони. – Но я бы предпочёл вполне определённый результат.       – Какой?       Энтони не ответил. Во всяком случае, на словах, сделав ставку на действия.       Отступать Альберту было некуда, потому единственный шаг, который он совершил, особо ничего не изменил, позволив лишь сильнее вжаться в спинку сидения.       Энтони такая реакция показалась довольно необычной, несвойственной Альберту. Органичнее смотрелась бы попытка если не огрызнуться, то хотя бы иронично проехаться по чужому поведению. Этого, однако, не случилось.       Альберт не возмутился и не стал выставлять вперёд руки, желая оттолкнуть чересчур инициативного собеседника. Он чуть запрокинул голову и усмехнулся.       – С того момента, на котором остановился тогда?       – В следующий раз, всенепременно, – заверил Энтони. – В этот – время ограничено, но и просто так уйти я не могу.       Альберт собирался сказать ещё что-то, но не успел.       Ладонь легла ему на затылок, потянула резинку, вновь позволяя волосам рассыпаться по плечам, а губы прижались к губам.       Альберт не сопротивлялся, не стискивал зубы, не клацал ими, желая почувствовать на языке привкус крови. Напротив, старательно поддерживал инициативу, предложенную Энтони, приоткрыл рот, приглашая к решительным действиям, ощутил прикосновение языка, лизнул в ответ.       Он не знал, как долго это длилось – по ощущениям, не менее пяти минут, а то и больше. Но для него они пролетели стремительно.       Стоило отстраниться, и он не сдержал разочарованного вздоха.       А когда Энтони провёл подушечкой большого пальца по его губам, не стал противиться желаниям и прикоснулся к ней кончиком языка.       – Позвони мне, – произнёс Энтони, вкладывая в карман форменного пиджака свою визитную карточку. – И я подарю тебе лучшее свидание в твоей жизни.       – Только свидание? – иронично поинтересовался Альберт.       – Зависит от того, как далеко ты сам захочешь зайти, – прошептал Энтони ему на ухо.       И Альберта вновь обдало уже знакомой жаркой волной, поднимающейся вдоль позвоночника. Невозможно, невыносимо, непередаваемо жаркой.       Опаляющей.       – Относительно лучшего – самонадеянно, но у меня нет причин отказываться, – заметил Альберт.       – Тебе понравится. Обещаю.       Альберт прищурился, но ничего не сказал. Перед глазами пронеслась стандартная романтика, которую он, признаться, не слишком любил. Он мог бы дать подсказку, намекнуть, что не считает лучшим свиданием распитие шампанского при лунном свете, но прикусил язык, понимая, что в этой компании, возможно, и такой расстановкой сил проникнется.       Зависит ведь от человека, а не от места, правда?       Энтони в последний раз провёл ладонью по волосам Альберта, после чего подхватил пальто и направился к выходу. Ему следовало придумать для Рейчел любую, более или менее жизнеспособную версию, способную объяснить столь длительное отсутствие, и причины, по которым он игнорировал сообщения.       Альберт провожал его взглядом и едва ли не бил себя по рукам, чтобы не залезть в карман прямо сейчас. Карточка обжигала через ткань, не позволяя сосредоточиться ни на чём другом. Все мысли крутились вокруг мистера Кларка, его громких заявлений и обещаний, которые звучали совершенно не пошло, но выбивали почву из-под ног.       Альберт точно знал, что обязательно позвонит.       В конце концов, ему тоже хотелось знать, что собой представляют лучшие свидания в жизни. * * *       Рейчел любила праздники – саму их атмосферу, царившую в воздухе, начиная с первых чисел декабря. Радостное предвкушение и множество приятных ассоциаций родом из детства, сохранённых на протяжении двух десятков лет, по-прежнему не оставляли и не превращали торжество в нечто рутинное и не слишком интересное.       Кларки всегда считали Рождество истинно семейным праздником, а потому традиционно собирались все вместе, слетаясь в Лондон со всех концов света, независимо от того, куда их забросила жизнь и обстоятельства. В этом году они привычкам не изменяли, и Рейчел получила возможность встретиться со всеми родственниками, как более-менее близкими, так и дальними – седьмой водой на киселе. Несмотря на то, что общались они от случая к случаю, Рейчел рада была увидеться со всеми.       Особенно с Мишель, прилетевшей в Англию с родителями и супругом. Вообще-то они с Троем пока не узаконили отношения, неизменно заявляя, что им отлично живётся и без обручальных колец на пальцах, но это не мешало Мишель гордо называть Троя мужем.       Энтони, увидев бывшего одноклассника на расстоянии вытянутой руки, а не на экране ноутбука, обрадовался, несколько оживился и сразу же утащил его в гостиную.       Мишель, не растерявшая привычки постоянно улыбаться, засмеялась. Она, разумеется, понимала, что результатом станет спонтанно организованная встреча школьных друзей, потому, когда на пороге их дома появились ещё три бывших выпускника «Орхидеи», она нисколько не удивилась.       Спустя почти десятилетие с момента событий, положивших начало вражде с Терренсом, они, наконец, помирились и начали вполне нормально общаться. На самом деле, Мишель и раньше готова была зарыть топор войны, всё упиралось исключительно в отсутствие такого желания у второй стороны конфликта.       Со временем здравый смысл победил, и их странная вражда осталась в прошлом, растворившись и практически не оставив неприятного осадка в душе.       – Глядя на них, я в который раз убеждаюсь, что школьная дружба всё-таки существует, – заметила Мишель, бросив мимолётный взгляд в сторону гостиной. – Не так много и не так часто, как о ней любят кричать, тем не менее.       – Я теперь много чего могу рассказать о школьной дружбе, – усмехнулась Рейчел. – А со временем и вовсе превращусь в ходячую энциклопедию, которая знает о школе и взаимоотношениях внутри неё вообще всё.       – Расскажешь?       – Само собой. С кем я ещё могу поговорить так же откровенно, как с тобой?       – И то верно, – улыбнулась Мишель.       Они были дружны с самого детства, несмотря на то, что общались не так часто, как им хотелось бы.       Девочки-погодки – они ещё в первую встречу быстро нашли общий язык и стали лучшими подругами. Доверяли друг другу все секреты, вместе выбирали наряды на выпускной вечер каждой из сестёр, обсуждали школьные дела, первые влюблённости, первых мальчиков, с которыми встречались, мечты, планы на будущее, пили шампанское по скайпу, когда по очереди защитили дипломные работы и стали специалистами – всего и не упомнить.       Одним из наиболее примечательных событий в жизни Кларков стала новость о том, что отныне Рейчел будет преподавать в школе. И не в какой-нибудь, а в академии «Чёрная орхидея», куда мечтала попасть на протяжении долгих лет и отчаянно завидовала Энтони, свободно разгуливающему по тем коридорам.       Само здание академии производило на Рейчел впечатление, привлекая внимание своей величественностью и монументальностью. Она обожала там всё, без исключения. И саму школу, и её сад, и беседку, и гулкие коридоры, и просторные аудитории.       Все, кто знал Рейчел лично, в первую очередь отмечали определённое качество её личности. То самое, что называется целеустремлённостью. Поставив перед собой задачу, Рейчел продвигалась к исполнению мечты, не размениваясь по мелочам и не собираясь отступать, потерпев неудачу. Она точно знала, что рано или поздно обязательно добьётся того, что ей необходимо.       И ведь действительно добивалась.       «Орхидея» стала покорённой вершиной, и Рейчел внесла в послужной список ещё один пунктик.       Мишель мало видела на жизненном пути людей, которые бы так радовались перспективе оказаться в окружении подростков и желали вложить в их головы знания об английской литературе. Большинство считало этот труд тяжёлой повинностью, а потому готово было нестись, куда глаза глядят, только бы избежать незавидной участи. Рейчел находила данную работу прекрасной и нисколько не сомневалась в правильности принятого решения. Она шла туда, куда хотела и занималась тем, что считала своим истинным призванием. Слушая, как восторженно она рассказывает о детях, с которыми ей довелось работать, сложно было усомниться в том, что Рейчел создана для этой работы, а работа создана для неё.       Они нашли друг друга, иначе не скажешь.       О своих учениках Рейчел действительно могла говорить часами. Большая часть рассказов приходилась на долю учеников средней школы. Рейчел считала мальчишек, с которыми работала, трогательными. Она сама так говорила. Помимо этого в их адрес сыпалось множество лестных эпитетов. Начиная от просто умных, заканчивая талантливыми и литературно одарёнными. Последнее не было преувеличением. Рейчел действительно умудрилась отыскать среди малышей, как она называла тех самых учеников средней школы, драгоценность, лишённую огранки, но уже достаточно сильно выделявшуюся на фоне остальных.       – Ему всего одиннадцать, но он всерьёз увлечён литературой. Не только как читатель. Он ещё и пишет. Если не бросит это дело, а продолжит развивать таланты, обязательно сумеет пробиться в более зрелом возрасте на литературный Олимп.       – Что именно сочиняет?       – Сказки. Я его на занятии поймала за их написанием. Сначала подумала, он пишет что-то вроде записки одноклассникам. Кто такое не проворачивал? Все были детьми и то же самое делали. Думала, что он попытается написанное спрятать, и ошиблась. Он отдал мне тетрадку, а после занятия подошёл и сказал: «Прочитайте, если хотите, мисс Кларк». Я прочитала.       – Вердикт, как понимаю, положительный.       – Да. Несомненно. Но, знаешь, они меня немного пугают.       – Почему?       – Они такие... взрослые, – посерьёзнев, произнесла Рейчел.       – Словосочетание «взрослые сказки» ставит меня в тупик, – с улыбкой произнесла Мишель, доливая в чашку ещё немного чая и тщательно перемешивая его ложечкой. – Звучит неоднозначно. Думаю, понимаешь, что я имею в виду.       Рейчел согласно кивнула. Понимала, само собой, однако речь она вела о другом.       – Они взрослые в ином смысле – мрачные и, в большинстве случаев, с несчастливым финалом. Если принять за аксиому представление, что творения являются отражением внутреннего мира автора, иллюстрацией его мироощущения... Признаться, я боюсь размышлять, какие жизненные ситуации могли оказать такое влияние на ребёнка, что он начал писать невыносимо мрачные произведения. Мне хотелось бы думать, что он просто написал то, что было продиктовано его фантазией, а не взято из жизни. Надеюсь, что так и есть.       – Ты разговаривала с ним об этом?       – Об этом – нет, а на отвлечённые темы – сколько угодно. Если бы не знала, что авторство его, ни за что не поверила бы в реальность этого. Он милый, улыбчивый мальчик, и...       – Тот, который подарил тебе открытку? – уточнила Мишель.       – Нет. Даритель учится во втором классе средней школы – Кай Эткинс. А этот – в первом. Но, кстати говоря, Кэндис как-то обронил в разговоре, что они соседи по комнате в общежитии. За время общения с ним я многое узнала о его одноклассниках и об учениках второго класса. Он не сплетник, вовсе нет. Просто... одинокий. Если бы мы не общались с ним после занятий, я бы никогда не подумала, что он может страдать именно от одиночества. В классе он – заводила и легко находит общий язык со сверстниками. Широко улыбается и громко смеётся. Именно эту улыбку все видят и слышат этот смех. Чтобы увидеть и услышать больше, нужно внимательно за ним наблюдать.       – Готова поспорить, что большая часть учителей, оказавшихся на твоём месте, этого бы не заметила.       – Они, наверное, и не замечают. Или считают, что это не их дело. Они приходят, чтобы давать знания, все остальные вопросы решают сами родители. Иногда – психологи, но не педагоги. А я привязываюсь к этим детям. Мы с ними пересекаемся на занятиях меньше полугода, но этого достаточно, чтобы полюбить их, как своих собственных. Маленькие личности, каждый со своим характером и индивидуальными особенностями. Я рада, что ошиблась, и опасения оказались напрасными, – произнесла Рейчел, подводя итог своему рассказу о юных учениках.       Мишель поставила пустую чашку на стол и посмотрела на кузину, чуть прищурив глаза.       Теперь, когда рассказ о детишках остался позади, у Рейчел больше не было тем-прикрытий. Она могла свободно переходит к иному сегменту своих постоянных слушателей. О них она предпочитала... молчать. То есть, однажды имела неосторожность заметить в разговоре, что обстоятельства сложились противоречивые, а дальше этого не пошла, продолжая держать рот на замке, несмотря на то, что Мишель всеми правдами и неправдами старалась её разговорить.       – Я боялась идти туда ещё и потому, что ученики – одни только мальчики. Мне не хватало уверенности, что я сумею с ними поладить. Общество накладывает определённый отпечаток – девчонок в младшем поколении семьи Кларк было гораздо больше. А мальчишек ровно один. Понимаю, каково было Энтони в таком окружении. Я со своими учениками чувствую себя точно так же, как он среди нас.       – Прекрасное окружение вообще-то. Что у него, что у тебя, – усмехнулась Мишель. – И главное сколько потенциальных кавале...       «...ров» договорить она уже не успела, потому что Рейчел закашлялась. Скорее всего, подавилась чаем, услышав подобное предположение из уст родственницы.       – Только этого мне и не хватало, – произнесла чуть позже, нахмурившись.       Посмотрела так, чтобы стало понятно сразу: подобные высказывания – не лучшая тема для шуток.       Мишель хмыкнула. Её поведение родственницы развеселило.       Рейчел сейчас было не до смеха. Пока Мишель отпускала замечания, не имеющие, как она думала, под собой основы, Рейчел хотелось провалиться сквозь землю. Потому что именно в данный момент она ясно осознала, что поделиться подробностями истории своей сомнительной удачи не сможет даже с сестрой. А уж рассказать о собственных переживаниях, тем более.       Слишком личное, чтобы откровенничать об этом.       Слишком неправильное, чтобы хоть кто-то сумел понять.       Слишком порочное, чтобы выставлять на всеобщее обозрение.       Слишком сладкое, чтобы отказаться от продолжения, поставив окончательную точку и разорвав отношения.       Несмотря на то, что для неё – нетипично вовсе.       Она действительно предпочитала мужчин постарше. Не намного, хотя бы на несколько лет, пять – оптимально, золотая середина, что называется.       Курт как-то сказал, что если бы она узнала, сколько ему лет в реальности, даже смотреть в его сторону не стала бы. И Рейчел не стала спорить до хрипоты, доказывая, что он, делая такие заявления, фатально ошибается. Она бы действительно не посмотрела. Это знали оба. Это была аксиома их жизни.       Встреча на территории академии помогла окончательно расставить все точки над «i», уничтожила чужую ложь, разметав её в мгновение ока и не оставив камня на камне. Узнав истинный возраст случайного любовника, Рейчел поставила для себя определённые рамки, выходить за пределы которых не планировала.       Она была уверена, что всё задуманное получится реализовать с блеском, никаких проволочек в процессе не возникнет. В конечном итоге, у неё был определённый опыт в отношениях. Пусть не слишком обширный, не столь внушительный, но всё-таки был. Рейчел умела красиво расставаться и надеялась, что здесь всё получится точно так же, как и в других случаях, несмотря на то, что первая попытка разбежаться в разные стороны оказалась довольно неприглядной и даже нелепой.       Рейчел не планировала маленькую месть и не пыталась флиртовать в присутствии Курта с другими учениками, ей симпатизировавшими, несмотря на то, что они, несомненно, имелись.       Тот же Алан.       Желая позлить Курта или спровоцировать ревность, Рейчел могла уделить немного внимания заинтересованному в общении ученику, не переходя тонкую грань, после которой весь профессионализм полетел бы в пропасть. Ей не хотелось терять авторитет среди учеников, совершая такие поступки, к тому же, заводить интрижки в отместку было как-то противно и неэтично. С точки зрения руководства школы, неприемлемо вовсе. Рейчел была с ними солидарна, оттого периодически грызла себя, вспоминая о вечеринке, способствовавшей сближению с Куртом и ставшей началом их истории. Он тогда ещё не был её учеником, но всё равно, стоило лишь погрузиться в воспоминания и становилось не по себе.       Поговорив с Куртом по душам, Рейчел была уверена, что тем самым поставила окончательную точку в отношениях, и больше они к пройденному этапу не вернутся.       Она ошибалась.       Курт, кажется, воспринимал определённое событие их жизни иначе, вычёркивать его из памяти не собирался и всеми силами добивался внимания к своей персоне.       Рейчел старалась держаться, никак не реагируя.       Она не знала, чего именно он добивается, но подозревала, что успокоится случайная любовь только в тот момент, когда узнает, что у них снова сменился учитель, а «новенькая, мисс Кларк» написала заявление и ушла из данного учебного заведения по собственному желанию.       Не выдержала напряжённой работы и гнёта ответственности, возложенной на её плечи руководством школы, вот и решила подыскать школу рангом пониже, проще. Ту, что будет ей по зубам.       «Орхидея» таковой, увы, не является.       Рейчел ощущала напряжение, возникающее в классе, когда она переступала через порог. Она чувствовала пристальный взгляд, направленный в её сторону с заднего ряда, но на людях держалась до последнего.       Ни единой запинки, ни единой нотки дрожи в голосе, ни единого повода посмеяться над промахами зелёного новичка, только-только вступившего на путь преподавательской деятельности и не имеющего представление, как нужно разговаривать с учениками. Как вести себя, чтобы они видели в недавней выпускнице не просто наивную девушку с накрашенными ресницами, а авторитет.       Занятия с выпускниками были для неё чем-то вроде испытания на прочность, и она старалась со всем справляться. В присутствии посторонних делала это блестяще, а вот, оставаясь наедине с собой, признавала, что все её методы летят в пропасть. И виной тому – случайный любовник.       Одна ночь и столько проблем.       Рейчел сама попросила его не устраивать трагедии и не бойкотировать занятия в знак протеста, теперь жалела о выполнении просьбы. Понимала, что в противном случае чувствовала бы себя спокойнее. А так оказалась в тупике.       Она и рассказать никому не могла о том раздрае, что творился в душе.       «Меня выкинут из школы, как нашкодившую собачонку», – с тоской думала Рейчел.       В принципе, Курт не делал ничего особенного. Он не приставал к ней с непристойными предложениями, не отпускал во время лекций двусмысленные замечания, способные вогнать преподавателя в краску, а учеников – засмеяться всем вместе, посчитав высказывание необыкновенно ироничным. Не пытался зажать в тёмном углу под лестницей, да и вообще не откалывал ничего в этом роде.       Он просто был рядом, он ей улыбался, активно спорил на занятиях и, кажется, готовился лучше, чем все остальные ученики, только бы получить возможность завести очередную дискуссию относительно направлений литературы и творчества того или иного автора. А в папку с сочинением додумался вложить записку с признанием в любви.       Рейчел этот жест показался жестокой шуткой.       Пожалуй, слишком жестокой.       Нет, если бы другие ученики демонстрировали столь высокий уровень подготовки, как Курт, она бы только порадовалась, а здесь давала знать о себе подозрительность. Рейчел подсознательно чувствовала: всё делается только для того, чтобы привлечь её внимание, чтобы как-то зацепить и вывести на открытое столкновение, противостояние... На что-нибудь.       Она не могла сделать вид, что не видит Курта. Не могла его игнорировать.       Ей казалось, что об их случайной связи знают все его одноклассники и, покидая аудиторию, над этим посмеиваются.       Если не знают, то, определённо, догадываются.       Она сама подвергала себя психологическому гнёту, но избавиться от подозрительности не получалось. Каждое занятие превращалось в своеобразное соревнование. Сделать ход, дождаться ответа и попытаться отбить нападки.       Рейчел старалась не придавать большого значения тому, что творилось вокруг, но однажды всё-таки не смогла удержать эмоции под контролем. Виной тому стал разговор старшеклассников. Рейчел услышала его совершенно случайно, проходя по коридору. Собиралась сделать шаг, свернув за угол, но тут прозвучало упоминание её фамилии, и она замерла на месте, почувствовав себя ледяным изваянием.       Ученики обсуждали её и Курта. Точнее то, что между ними происходило. Ещё точнее, его отношение к ней.       Кто-то высказал предположение, что Даглер просто-напросто решил раскрасить серые будни своего пребывания в школе, вот и нашёл более-менее подходящее развлечение.       Его не назовёшь плейбоем, что тащит каждую встречную в койку, да и сами девушки вряд ли вешаются на него пачками – оставьте эти сказки для какого-нибудь молодёжного сериала. Но ему явно импонирует женское внимание, а новая учительница вполне симпатичная. Так почему бы не попрактиковаться на ней?       Интересно, когда ему это надоест? И добьётся ли он цели? А если всё получится, как он поступит в дальнейшем?       Спустя пару минут, Рейчел сумела упорядочить мысли, после чего прошла мимо сплетников с гордо поднятой головой. Она чувствовала взгляд, направленный в её сторону изумлёнными школьниками, но не обернулась.       Добравшись до учительской, положила на стол все учебные материалы, прихватила сумочку и отправилась в уборную. Более подходящего места для того, чтобы порыдать, отводя душу, в школе не было. Благо, что последнее занятие в тот день уже прошло, и перед Рейчел не стояла перспектива появиться в аудитории с припухшими веками, покрасневшим носом и размазанной по щекам тушью.       Проведя в осадном положении несколько месяцев, Рейчел поняла, что в жизни нужно что-то менять, после чего собралась с силами и пригласила Курта на встречу. Не на территории академии, само собой, а за её пределами. Пересечься им удалось несколько дней назад, в одной из кофеен. Рейчел нервничала, посматривала на часы и успела выпить несколько стаканов бодрящего напитка, прежде чем увидела Курта, направляющегося к зданию кафе. Рейчел сомневалась, что он вообще придёт. И снова ошиблась.       Он пришёл и не с пустыми руками. Тот букет, что был у него в руках, Рейчел посчитала очередной насмешкой.       – Хочешь, чтобы я покинула академию?       Долго оттягивать решающий момент Рейчел не стала, сразу же задав интересующий вопрос. Молчание, повисшее над их столиком, было поистине удивительным. Как будто именно там, где находился он, время по-настоящему замерло. Вокруг кипела жизнь, люди активно общались, оттуда, из этого живого мира, до Рейчел доносилась речь, звон ложечек о блюдце, смех...       А они с Куртом находились в звенящей тишине.       – Нет. С чего ты взяла? – спросил он, опускаясь на сиденье и продолжая держать букет в руках, словно опасался, что его отходят цветами по лицу, потому не торопился их презентовать.       – По-моему, очевидно. Разве нет? Ты ведь нарочно всё это делаешь, пытаешься меня спровоцировать лишний раз, чтобы потом по школе поползли слухи, и меня оттуда выставили с позором и пометкой в резюме о моральной нечистоплотности. Твои одноклассники вон ставки делают, когда тебе надоест играть, и я не сомневаюсь, что они знают больше меня, потому позволяют себе подобные высказывания. Послушай, Курт. Наверное, я сейчас упаду в твоих глазах и буду выглядеть жалкой, но не могу не попросить. Позволь мне спокойно работать. Ты всё равно выпускаешься в этом году, часто пересекаться не придётся. Осталось всего лишь несколько месяцев, и я...       – Рейчел.       Больше он ничего не сказал. Просто позвал её по имени, прерывая импровизированную речь, что звучала не слишком убедительно – ничего более проникновенного Рейчел на ум не приходило, а молчать она не могла. Равно как и вывалить на Курта все подробности своих переживаний. Нужно было говорить хоть что-то, вот Рейчел и говорила, стараясь не думать о грандиозном падении, в переносном, разумеется, смысле.       – Что?       – Я это делаю не специально. То есть, специально, но не для того, чтобы по школе распространялись слухи. Не для того, чтобы мои одноклассники обсуждали сложившуюся ситуацию. И уж точно не для того, чтобы тебя уволили. Я просто не знаю, как ещё привлечь твоё внимание. Не буду же я красть учебные пособия и план урока, а потом играть в детский сад, убегая и вопя, что отдам их только в обмен на поцелуй, ну или ещё что-нибудь в этом роде.       – Курт... – теперь Рейчел растерялась окончательно, поскольку ожидала иного ответа на свои обвинения. – Даже не знаю, что сказать.       Она растерянно улыбнулась, отставляя в сторону стаканчик с недопитым кофе. Горьковатый привкус прочно осел на языке, а она заметила это только теперь.       – Я не постарше, к сожалению, – произнёс он. – Наверное, потому такой дурак.       Чем дольше он говорил, тем сильнее Рейчел становилось не по себе. Не от того, что он был ей неприятен, и это признание, озвученное вслух, а не написанное на листке бумаги, вложенном в папку с эссе, провоцировало лишь отторжение, заставляя на ходу придумывать достойное объяснение для отказа. Признание просто загнало Рейчел в тупик, отрубив все пути к отступлению, которые она прежде оставляла себе.       Курт просил её о втором шансе, точнее, о попытке начать сначала, перечеркнув неприятный эпизод с побегом и молчанием, а она не знала, что ответить. Не потому, что не хотела, а именно по причине миллиона опасений, связанных с работой, общественным неодобрением такой связи, а то и порицанием, боязни, что у них ничего не получится, а неприятный осадок останется. И теперь уже действительно будет внушительным, а не так, как прежде.       Курт эти колебания видел, но с ответом не торопил. Он понимал, что ей нужно время.       – Дай номер своего телефона, – попросил. – Я позвоню позже.       Рейчел иронично ухмыльнулась, а потом и вовсе засмеялась. Курт понял, что стало причиной её смеха, и тоже смущённо улыбнулся, а потом опустил голову, позволяя длинной чёлке растрепаться и занавесить лицо.       – На этот раз действительно позвоню.       – Если так, то рискну, – произнесла Рейчел, доставая визитную карточку и протягивая её Курту. – Можешь задания по литературе спрашивать, если не найдём других тем для разговора.       Вернувшись домой с букетом, Рейчел порадовалась тому, что уже давно не живёт с родителями, потому никаких расспросов не последовало. Она поставила цветы в гостиной и на протяжении нескольких дней любовалась ими, радуясь, что они пока не торопятся увядать.       В разговоре с Мишель Рейчел о таких подробностях своей жизни не рассказывала, предпочитая хранить их в секрете. Впрочем, как и о том, что за несколько часов до их с Троем приезда, в телефоне появилось первое сообщение от Курта, желавшего играть в жизни Рейчел куда более важную роль, нежели просто «ученик». * * *       Последний час из жизни Льюиса Мэрта прошёл в напряжённом ожидании. Оно поразительно затянулось, и он сам не знал, как на это отреагировать. То ли начать паниковать и готовиться к самому худшему, то ли выдохнуть с облегчением, сделать вид, будто ничего не произошло и спокойно жить дальше.       Когда его начнут донимать вопросами, он просто промолчит, потому что не обязан отчитываться перед каждым встречным, тем более, если этот встречный не входит в список доверенных лиц, с которыми можно откровенничать.       А Рекс точно не входит.       Несколько раз Льюис порывался взяться за свой дневник и написать туда хотя бы пару строчек. Начать жизнь с чистого листа. Во всех смыслах. Прошлый ежедневник, отведённый под запись мыслей и событий, оказавших влияние на Льюиса, во время каникул полетел в огонь. Льюис один за другим выдирал оттуда листы и швырял их в камин, с особой ненавистью уничтожая страницы, сохранившие почерк Рекса, его замечания к чужим записям или же, напротив, служившие попыткой завести разговор.       До наступления рождественских каникул Льюис продолжал делать вид, будто ничего не произошло, ничего не случилось, и вообще в его жизни всё отлично. Ну как отлично... Стабильность по всем фронтам. Как было раньше, так и в будущем продолжится. Кто угодно может позволить себе перемены, но только не он. У него не жизнь, а болото с подгнивающей водой, в которое он добровольно погружается. И продолжит погружаться дальше, невзирая на желания посторонних людей. Он ведь делает это самостоятельно, никого за собой не тянет. Потому не стоит лезть к нему, а, испачкавшись, обвинять, будто он в чём-то виноват.       Просто. Не. Лезь. Ко. Мне.       Он довольно быстро оправился от спектакля, увиденного на сцене. Мир пошатнулся, но устоял.       Льюис убеждал себя в том, что всё закономерно.       Так и должно было быть.       Всё к тому шло.       То, что Рекс периодически пытался протянуть ему руку, говорило исключительно о том, что он жаждет помочь исключительно на фоне повышенного человеколюбия, а не по каким-то иным причинам. Его мотивы лежали на поверхности, а не были зарыты на недосягаемую глубину.       Другое дело, что Льюис, практически не знавший людей, плохо в них разбирающийся и старательно отгораживающийся от компаний, воспринял всё иначе, посмотрел не так, как мог посмотреть любой человек, оказавшийся на его месте. Он совершил глупость и в тот момент, когда позволил постороннему человеку сократить дистанцию между ними, и когда захотел выбраться из комнаты, и когда позволил себе влюбиться.       Последнее было не простой осечкой, а фатальной ошибкой, цену которой Льюис до сих пор не назначил. Или же просто боялся её озвучивать, настолько пугающими оказались цифры, выбитые на чеке.       Карнавальный костюм, служивший напоминанием о собственных ошибках, Льюис не мог видеть даже в коробке, потому поспешил отвезти его домой перед рождественскими каникулами.       Адель, увидев вскрытую упаковку, посмотрела на сына с изумлением и надеждой, улыбнулась как-то неловко, словно давно отвыкла от этого занятия, а теперь вновь нашла повод и не смогла удержаться. Сама же своей реакции и стыдилась.       Сказать матери, что лишь продефилировал в данном одеянии от комнаты до балкона и обратно, Льюис не решился, потому на ходу придумал историю о весёлом празднике. О постановке и талантливых одноклассниках, чья игра покорила его и до сих пор вспоминается, пробуждая восхищение. О снимках, которые хотел скинуть на карту памяти, но замотался и не успел этого сделать.       Возможно, потом.       Матери было совсем не обязательно знать, что он почти весь вечер просидел под дверью комнаты, прижимаясь к ней спиной, наблюдая, как по кружевным манжетам вычурной рубашки расплываются влажные пятна, оставленные слезами. Как и о том, что весельем в жизни Льюиса не пахло.       Пока другие школьники дурачились, он вновь окунался в кошмарные воспоминания, вспоминал ледяное прикосновение стали, рисующей памятные узоры на коже, и обжигающее – сигарет. Оранжевые огоньки, что оставляли укусы на коже под хохот мучителей. Запах собственной крови, растекающейся по полу и боль, которая не покидала ни на мгновение. Тогда ему казалось, что ещё немного, и кости пробьются наружу, натянув кожные покровы и прорвав их. Он не знал, реально ли такое положение вещей, но воображение услужливо подсовывало соответствующие картины.       Издевались над ним профессионально, ни единой косточки не сломали, но зато накрепко вбили многочисленные страхи, опасение, недоверие и ненависть к большинству людей. Поверить, что представители отряда двуногих монстров действительно способны быть хорошими и добрыми, Льюису до сих пор не удалось. Если только отдельными проблесками, да и те оказались ложными, фальшивыми. Искусственная позолота вместо драгоценных металлов.       На каникулах у Льюиса появилось немалое количество времени на раздумья, и он воспользовался представленной возможностью. Во всяком случае, постарался перестроить систему ценностей, вернувшись на исходную позицию.       Он надеялся, что приедет в общежитие раньше Рекса, проведёт несколько часов в одиночестве, переосмыслит систему восприятия соседа в этих декорациях, вновь напомнит о необходимости соблюдения границ, установленных в самый первый день, и перестанет постоянно думать об этом человеке. Вообще.       Рекс оказался настойчивым. Убираться из мыслей не торопился. Пару раз он приснился Льюису во время каникул и миллион – просто влез в голову. Даже с Рождеством поздравил, хотя чего-чего, а сообщений от него Льюис не ждал. Вежливость деликатно напомнила о себе, и он ответил. Коротко, по существу, но всё равно не оставил Рекса без ответа, как планировал.       А сегодня, сидя на заднем сидении, он пристально смотрел в окно, время от времени вырывал отдельные фразы из рассказа Адель и понимал, что никак не может сосредоточиться на её словах.       Мать что-то говорила, а он витал в облаках, вспоминая удивительно несчастную историю жизни леди Шалотт, решившей оставить башню, столько лет служившей ей домом. Домом, от которого она устала. Домом, что сводил её с ума. И чьи стены покинула, увидев прекрасного Ланселота.       Теперь он не сомневался в правдивости слов Рекса.       Мюррей был его Ланселотом, встреча с которым обещала смерть, а он, Льюис, оказался той самой леди.       При попытке выбраться за пределы воображаемого дома ему тоже грозила смерть, но не простая и тихая, как у неё, а мучительная, наполненная страданиями и ознаменованная длительной агонией.       Ожиданиям не суждено было оправдаться. Вернувшись, Льюис застал Рекса на месте, а тот предложил провести время с пользой.       – Сыграешь с нами? Нам как раз одного игрока не хватает, – произнёс и замер напротив, ожидая ответа.       Улыбнулся, как будто факт положительного ответа мог сделать его счастливее во много раз.       Льюис это предложение расценивал, как насмешку.       Он и спорт были понятиями несовместимыми.       Единственное, чему он со временем научился, стал язык кулаков, причём больше дворовый, нежели профессиональный.       Да и то, умений хватало исключительно до тех пор, пока никто к нему не прикасался, потом наступал безграничный ступор, ознаменованный болью ожогов, оставшихся яркими точками вдоль позвоночника. Ярким узором кровавых полос, расчертивших спину. Они не складывались в слова, просто были нагромождением черт.       Где хотели, там и полосовали ножом.       А он не мог и слова произнести, боясь остаться немым.       Странно.       Тогда он не думал, что выживет, а сохранить умение говорить всё равно хотел. Молчал и стискивал зубы, сжигая боль внутри, вымывая её слезами, неконтролируемо стекающими по щекам.       И в итоге онемел на несколько месяцев.       Рекс об этом, конечно, не знал. Как не знал и причин, по которым Льюис никогда не принимал участия в командных видах спорта, предпочитая стоять в стороне, играя в волейбол со стеной, а не с живым человеком, или же вообще старался отмахнуться от подвижных игр, придумывая странные аргументы. В бассейне он не занимался, крикетом не увлекался, но учителя входили в положение и ставили ему более или менее приемлемые оценки, не желая портить отличную успеваемость.       Вообще, если задуматься, странностей можно было заметить немало. Например, посчитать одной из них стремление Льюиса последним зайти в раздевалку, когда все остальные оттуда уже ушли, и переодеваться в одиночестве. Да и то, что в спальне он тоже не светил голым торсом. Неоднократно видел, как переодевается по утрам и вечерам Рекс, но сам предпочитал совершать данный ритуал в полной темноте и в таком же одиночестве, чтобы лишний раз не демонстрировать соседу спину, иссечённую лезвием и покрытую тонкими белёсыми шрамами. Когда-то они были алыми, и Льюис беззвучно плакал, глядя на них при помощи зеркала. Потом накрыло равнодушием и апатией, но посторонних бы картина наверняка шокировала и породила массу вопросов.       Льюис не хотел ничего объяснять.       И заново переживать тот период жизни, пересказывая одно событие за другим, он не хотел тоже.       Рекс, стоявший напротив, ждал ответа на озвученное предложение. Он так и не узнал за несколько месяцев совместного проживания о причинах странностей. Он вообще ничего не узнал, кроме того, что Льюис позволил узнать, продемонстрировав не совсем личный дневник. Наверное, Рекс думал, что хорошо изучил соседа, но в реальности лишь нахватался верхушек.       В самом-то деле, зачем ему лишняя головная боль?       – Так, что? Сыграешь? – повторил свой вопрос Рекс.       Льюис хотел послать Рекса на все четыре стороны с данным предложением, но неожиданно согласился и решительно вышел из комнаты, бросив немногочисленный привезённый багаж на кровать. Разобрать его он мог и позже. Сменные вещи с собой не брал, зная, что выйдет на поле в униформе школы, а в раздевалку не заглянет.       Играть его одноклассники собирались в волейбол.       Состав команд Льюиса нисколько не удивил.       Рекс со своими театралами против двух закадычных друзей, с которыми он вполне неплохо общался.       Кажется, Алан и Курт вполне могли справиться своими силами, балласт в лице Льюиса им не требовался. Однако так получилось, что они его получили в довесок, и сбросить не могли. Им хватило чувства такта, чтобы промолчать, а не возмутиться. Альберту и Эштону, в общем-то, тоже, но взгляд главной звезды так и светился недоумением. Что-то в стиле «Как ты додумался его притащить?».       – Ты только под ногами не путайся, хорошо? – произнёс Алан полушёпотом.       Видимо, уже сейчас не питал иллюзий относительно навыков члена команды, навязанного извне. Если с Куртом они могли с лёгкостью выиграть, прекрасно взаимодействуя на площадке, то Льюис точно не являлся частью их команды мечты. Услышать такое замечание было обидно, но Льюис благополучно его проглотил, ничего не сказав в ответ. Мог бы удалиться, гордо вскинув голову, но вместо этого остался.       Из принципа.       Он и, правда, нужен был только для галочки, чтобы сравнять количество игроков в обеих командах. Большую часть времени он стоял, подпирая собой стенку, изредка в его сторону обращали внимание. Он отбивал подачу, а потом снова стоял, как неподвижное изваяние, наблюдая за полётом мяча.       Рекс, позвавший его на эти любительские соревнования, кажется, даже не заметил, насколько невостребованным оказался его протеже. Они-то с Альбертом и Эштоном действительно составляли дружное трио, в котором участники понимают друг друга с полуслова. Что в театре, что в волейболе. Радовались кратковременным успехам, злились, переживая столь же кратковременные неудачи, но не опускали рук, а стремились к победе.       Льюис не стремился. Он чувствовал себя лишним и хотел поскорее убраться отсюда, не мешая людям наслаждаться жизнью.       Ближе к финалу игра стала более напряжённой, агрессивной. Льюис чувствовал это, и ему становилось не по себе. Он плохо переносил агрессию, исходящую от людей. Она его тоже пугала, как и многое другое. Но устраивать здесь исповедь или душевный стриптиз – кому какое понятие приятнее – было по-настоящему нелепо. Перед ним открывались лишь два варианта. Либо играть, либо проваливать.       И он всерьёз собирался удалиться с поля. До тех пор, пока не увидел насмешливое лицо Альберта, смотревшего в его сторону с тайным превосходством во взгляде.       Это было уже слишком.       Льюису за глаза хватило его выступления на Хэллоуин, запитого собственными слезами. Устраивать соревнования за своего соседа он не считал разумным. Понимал, что по множеству пунктов проигрывает Альберту с его идеальными манерами, великолепной способностью адаптироваться вообще к любой ситуации, независимо от уровня сложности, артистизмом и неиспорченной красотой, которой Льюис и так не особенно много получил от рождения, а шрамы уродовали ещё сильнее. Но вот здесь уже поставить выскочку на место было делом принципа.       Чтобы включиться в процесс, Льюису требовалось разозлиться. Сейчас он это сделал. Выбрал жертву на чужом поле и начал свою особую игру, которую, несомненно, видели все, но почему-то молчали, не останавливая ход любительских соревнований.       Жертвой стал вопреки ожиданиям не Альберт, до того паскудно ухмылявшийся, что ему хотелось врезать без промедления и со всей силы, а Рекс. Льюис как будто пытался атаками – неожиданно весьма умелыми – отомстить ему за то, что заставил пережить этот период, вывел на площадку и оставил в одиночестве.       Рекса подобная тактика изумила, но он старался не демонстрировать удивление. Да и времени на это у него особо не было. Заскучать ему не давали.       – Рекс!       Голос Альберта подействовал на Льюиса, собиравшегося сделать очередную подачу, как красная тряпка на быка. Катализаторы окончательно сработали. Пока команда противников разрабатывала план противостояния, он уже знал, что изменит тактику. Подача оказалась гораздо сильнее своих предшественниц и полетела не в Рекса, а в Альберта. Тот, явно не желая заработать сотрясение мозга, что при самом неудачном раскладе могло стать реальностью, шарахнулся в сторону. Приземлился он не лучшим образом. Избежав сотрясения, он всё-таки разбил локоть. Судя по виду, не сильно, но с его актёрским талантом превратить происшествие в драму было проще простого.       – Перерыв, – обезличенным тоном произнёс Льюис, швырнув мяч к стене и удаляясь из зала.       Ему было наплевать, какое впечатление на окружающих произвели эти действия. Как и на то, что уже через полчаса – самое большее час – Рекс примчится в их общую комнату и устроит разбор полётов, вопрошая, какого хрена сосед решил поиграть в машину смерти, несущую разрушение. А пока... Пока что потратит драгоценное время на успокоение Альберта и попытки позаботиться о невинно пострадавшем.       С распределением времени Льюис ошибся. Сосед не появился ни через полчаса, ни через час. Льюис успел разобрать и разложить все вещи, привезённые из дома, по местам. Распечатал новый ежедневник и сделал первую запись в нём, провёл небольшую уборку на своей половине комнаты, после чего заткнул уши наушниками и сел на край стола, внимательно наблюдая за входной дверью.       Рано или поздно, но Рекс должен был вернуться и начать читать нотации относительно дорогих ему людей, поступков, которые лучше не совершить и прочую ерунду, которую принято говорить в таких случаях. Льюис представлял, как ему будут угрожать, и с каждой новой озвученной угрозой его дурацкая влюблённость начнёт умирать всё быстрее, пока не исчезнет вовсе.       Она была нелепой с самого начала. Ведь Рекс сразу сказал, что сосед по комнате совсем не в его вкусе. Пусть у него не спрашивали... Он сам решил поставить Льюиса в известность.       Музыка, орущая в наушниках, перебить стук двери о косяк не смогла, а это означало только одно. Удар был от души, весьма и весьма внушительный. Силы, в него сложенной, Рекс не пожалел.       Наушник из одного уха вырвали стремительно, и Льюис поморщился. Границы его личного пространства – ожидаемо – нарушили, не испытывая никаких угрызений совести по этому поводу.       – Я. Жду. Объяснений, – произнёс Рекс, чеканя каждое слово.       – А я обязан отчитываться перед посторонними?       – Что это было?       – Что именно?       – В зале.       – Ничего особенного. Сосед по комнате пригласил меня поиграть в волейбол, и я согласился. Мне там были не очень-то рады, но терпели из жалости. В ходе соревнований выяснилось, что играю я не настолько плохо, как всем казалось. И мы бы продолжили матч, но, увы, вмешались обстоятельства, несоблюдение техники безопасности и плачевный результат. Больше сказать нечего, – выдал на одном дыхании Льюис, после чего схватил тонкий провод и выдернул наушник из руки Рекса. – Отойди. Мы, кажется, неоднократно обсуждали вопрос личного пространства, а ты сейчас бесцеремонно в него вторгаешься.       Рекс выполнять требование не торопился. Не отходил в сторону, не отступал и не извинялся за нарушение границ. Он продолжал стоять на месте, как вкопанный, и гипнотизировал Льюиса взглядом.       – Детка.       – Что? – презрительно выдал Льюис, которого от этого обращения в очередной раз едва не стошнило.       – Ничего, – огрызнулся Рекс. – Может быть тебе это неизвестно, но чтобы привлечь внимание определённого человека, не обязательно калечить его друзей. Удивительно, правда?       – Я не понимаю, о чём ты, – отчётливо произнёс Льюис, пристально глядя Рексу в глаза.       Он пытался уверить себя в том, что обязательно выдержит этот взгляд, не отвернётся, не зажмурится и не моргнёт. Даже если глаза начнут слезиться, он продолжит смотреть до победного конца.       Он заставит отвернуться Рекса.       Но тот и не думал отворачиваться.       Взгляд его можно было назвать поистине обжигающим.       Губы искривились в усмешке.       – Ты знаешь, – протянул Рекс. – Знаю я. Мы оба знаем.       Он вновь протянул руку и прихватил прядь, закрывающую часть лица. Потянул в точности, как в день знакомства, не обращая внимания на реакцию Льюиса. Тот отчаянно боролся с собой, пытался дышать глубже и не впадать в панику от осознания: дистанция между ними сократилась настолько, что они почти соприкасаются носами и ощущают чужое дыхание, как своё собственное. Это было одновременно и волнительно, и страшно. Страшно, в самом прямом значении этого слова.       Удивительным образом смешивались его чувства и ощущения, практически убивая всё светлое, а вместо этого выталкивая наружу всю черноту и всю боль.       Льюис ненавидел, когда к нему приближались. Ненавидел, когда к нему прикасались.       Слишком сильно врезались в память события того злополучного года, когда он на фоне пережитого стресса на время потерял способность разговаривать. И до сих пор с дрожью вспоминал всё, будто наяву ощущая фантомное прикосновение острого лезвия, разрезающего кожу, и тлеющей сигареты, оставляющей цепочку ожогов на спине. И поток ледяной воды, обрушивающийся сверху.       – Отойди, – прошептал Льюис.       Инстинкт самосохранения требовал ударить первым, не дожидаясь нападения. Льюис не хотел драться. Во всяком случае, не с Рексом.       – А иначе что?       – Я не шучу. Не задавай тупых вопросов. Просто отойди!       Рекс не стал спорить. Сделал несколько шагов назад, попутно отмечая, как Льюис зажимает рот ладонью и прикусывает её.       – Какие тайны хранит твоё прошлое? – спросил Рекс, спустя несколько минут гнетущего молчания.       – Не твоё дело, – по привычке отозвался Льюис.       – А если всё-таки моё?       – Не твоё, – последовал повторный ответ.       Стукнула о косяк дверь. Рекс остался здесь в одиночестве.       Льюис сбежал, ничего не поясняя. Как и всегда.