Будни «Чёрной орхидеи»

      Кажется, он просто не мог упасть ниже.       Телефонный звонок, врывающийся в мир одной отдельно взятой комнаты общежития, нарушил тишину. Орала музыка настолько громко, что не замечать её или проигнорировать было нереально.       Рексу пришлось ответить, и он направился к своей кровати. Посмотрев на дисплей, округлил глаза, а потом скрылся в коридоре, позволив Льюису расслабиться, выйти из состояния искусственно спровоцированного коматоза, попутно перебрав в голове многочисленные теории о личности звонившего. Неужели звонок оказался настолько секретным, что требовал уединения? Обычно Рекс не стеснялся присутствия Льюиса поблизости, а тот демонстративно отворачивался, давая понять, что не из тех особ, коим свойственно совать нос в чужие дела и телефоны.       Чтобы привести мысли в порядок, Льюису потребовалось несколько минут. Привести – громко сказано. Попытаться только, проиграть в этом противостоянии с обстоятельствами и закрыть глаза, сильно-сильно зажмурившись, чтобы не думать о недавнем происшествии, и о собственном нелепом поведении. Для многих оно действительно было именно таким.       Казалось бы, всё развивается правильно и закономерно. Их друг к другу откровенно тянет, и то, что между ними происходит – вполне логичный результат.       Однако...       Добро пожаловать в жизнь Льюиса Мэрта!       Здесь нет ничего простого. Всё осложнено до максимальных показателей, и самые обычные происшествия превращаются в сюрреалистические картины. Он только что доказал правдивость данного высказывания.       Повернувшись на бок, Льюис взял с подушки ленточку, покрутил её в руках.       Смятые листы сценария, разбросанные по комнате, частично съехавшее на пол одеяло, развязанная ленточка, синяки, начинающие проступать на светлой чувствительной к прикосновениям коже, саднящая губа и слабый привкус соли и железа, если провести по пострадавшему месту языком, позволяли фрагментам этого вечера ярко вспыхивать перед глазами. Попутно наталкивали на размышления о том, насколько далеко мог зайти Рекс, не останови его некто, решивший поговорить в столь позднее время.       Проверни он задуманное, к каким последствиям это бы привело?       Глядя правде в глаза, он говорил, что всё могло сложиться по стандартному сценарию. Лихорадочные попытки стянуть друг с друга одежду, смазанные поцелуи, бесконечное смущение от осознания происходящего, а потом такое же наслаждение, если не в физическом, то хотя бы в эмоциональном плане.       Если бы на его месте оказался другой человек, напрочь лишённый комплексов, переживаний и страхов. Но тут находился именно он. Человек, ставший подобием ящика Пандоры, собравший в себе все мыслимые и немыслимые проблемы, которые только могут быть.       От осознания этого становилось одновременно смешно и грустно.       Льюис поднялся с кровати, вытащил из шкафа полотенце и сменную одежду. Подумав немного, решил оставить Рексу коротенькую записку на стикере.       «Приберись здесь к моему возвращению».       Посомневавшись, прилепил послание к спинке кровати Рекса и покинул спальню, не желая больше рассматривать своеобразное поле боя.       В принципе, он и сам мог навести в комнате порядок. Поправить одеяло, собрать сценарий в аккуратную стопку, попытаться отутюжить наиболее пострадавшие листы, вновь повязать ленточку на волосы, убедив себя в том, что её никто не снимал, не касался волос и не пропускал их сквозь пальцы. А губу он самостоятельно прикусил, просто крепко задумался, очнувшись лишь тогда, когда на языке разлился привкус крови.       Да-да, конечно.       Отдельным пунктом в списке тем для размышлений была собственная реакция на действия Рекса и осознание того, насколько она яркая, несопоставимая совершенно с тем, что было в прошлом году, с тем самым выпускником, имя которого практически стёрлось из памяти Льюиса, поскольку никогда особенно важным не являлось.       В зеркале Льюис видел своё отражение, взгляд сам собой зацепился за тёмное пятнышко, запечатлённое в районе ключицы. Возбуждение, и без того не желающее отступать, нахлынуло с новой силой. Льюис облизал губы.       Теперь, в душевой, находясь в одиночестве, он мог позволить себе не сдерживать истинные желания, пусть даже чувство стыда по-прежнему не желало оставлять его в покое.       Он редко прикасался к своему телу, в том самом смысле. Пока его сверстники жили одними лишь чувствами и желаниями, идя на поводу у гормонов, он был озадачен совсем другими вещами. Сексуальное желание, если и давало изредка знать о себе, в итоге всё равно оказывалось погребённым под ворохом разнообразных проблем и попыток с ними разобраться.       Сейчас Льюис ни о чём другом размышлять не мог, переключиться не получалось.       Он думал исключительно о Рексе, ловил на себе отголоски его аромата, осевшие на волосах и на коже, всё ещё чувствовал ныне иллюзорное, но всего лишь несколько минут назад невероятно реальное прикосновение губ. Вспоминал, как Рекс пристально смотрел на него, как облизывал окровавленные после взаимных укусов губы, ярко-алые и выделявшиеся на фоне его бледной кожи.       Прислонившись плечом к прохладной стене, Льюис включил воду и закрыл глаза, желая избавиться от образа-призрака, но картинки, вспыхивающие под сомкнутыми веками, становились только ярче. На контрасте с поверхностью стены собственная кожа казалась невыносимо горячей, практически пылающей. Льюис обхватил себя руками и склонил голову. Ему хотелось бы думать, что ещё немного, и он перестанет ощущать острую потребность в чужом присутствии поблизости, так и оставит свои маленькие грязные тайны при себе.       Кому он нужен такой уродливый?       Кому он нужен такой закомплексованный?       Кому он нужен такой дикий?       Он не нуждался в зеркале, чтобы вновь вспомнить о злополучных полосах, расчертивших спину. Знал, что его губы наталкивают на мысли о лягушачьих ртах. Знал и то, что любовник из него получится паршивый, если кто-то вообще не побрезгует прикоснуться к изрезанному на полосы чудовищу. Тут уже никакая любовь не спасёт и не превратит его обратно в красавца. Было бы, на самом деле, в кого превращать.       Льюис осторожно провёл ладонью по шее, представляя, как бы отреагировал на аналогичные действия Рекса. И мысленно же отвечал, что прикосновения к самому себе и чужая ласка – это две большие разницы. От первого он не испытывал практически ничего, кроме ощущения, будто совершает какую-то ошибку и глупость. Словно пытается насытиться нарисованной едой, продолжая игнорировать тарелку с настоящими блюдами, стоящими в отдалении.       Почему?       Да просто потому, что считает, будто недостоин их.       Чтобы получить разрядку, ему потребовалось не так много.       Несколько минут однообразных движений, закушенная губа – и на ладони остаётся тёплая белёсая жидкость.       Ничего необычного или странного, просто физиология, просто обезличенный оргазм, не приносящий удовлетворения морального. Ни поцелуя в висок, ни шёпота на ухо с какими-нибудь нежностями, ни обнимающих рук, притягивающих ближе к себе. Лишь шум воды, боль, когда зубы коснутся, зацепив случайно, недавней ранки, и сгустки спермы, уносящиеся в сток.       Романтика, чёрт её побери, закрытых школ.       Первая, мать её, любовь, которой недостаточно возвышенно-платонического настроя, но зато есть уверенность, что отдал бы всё на свете за один момент интимной близости с другим человеком.       «Будем откровенны и назовём вещи своими именами. За чужой хрен в твоей заднице», – иронично заметил внутренний голос, которому, в отличие от самого Льюиса деликатность не была знакома, а если и была, то они точно не ладили между собой.       Льюис такую формулировку, впрочем, принял без особого изумления или возмущения. Если задуматься, то она отражала истинное положение вещей, не страдая ерундой, не развешивая словесные кружева и рюши вокруг прозы жизни.       Льюис вылил на ладонь немного геля для душа, растирая густую жидкость в пальцах, стараясь пропитаться её ароматом. Смыл получившуюся пену. Прикоснулся к ключице, помеченной излишне страстным поцелуем, потёр её мочалкой, словно желал смыть ещё и этот засос. Льюис и, правда, хотел, потому что наличие тёмного пятнышка давало какую-то слабую надежду, подбрасывало тему для размышлений, говорило, что с Рексом всё, при должном подходе, получится.       Его можно без сомнения назвать терпеливым, понимающим, готовым ждать, сколько угодно – лишь назови причину страхов. Ничего объяснять не придётся, он сам додумается, в чём кроется причина отторжения к прикосновениям со стороны посторонних людей. Он ведь уже понял, что это именно отторжение, а не страх, пока психологи с завидным постоянством выдвигали на первый план теорию о гаптофобии. В отношениях с ним есть то, чего не было и не намечалось в общении со многими другими людьми. У них есть доверие, а это значит...       – Ничего, – хрипловато произнёс Льюис. – Совсем ничего.       Выключив воду, он потянулся за полотенцем и замер, услышав шаги постороннего человека.       Разумеется, это мог быть, кто угодно, но Льюис поймал себя на мысли, что по ту сторону двери в обязательном порядке окажется именно Рекс. В противном случае, закону подлости придётся написать прошение об отставке.       Льюис на время так и замер с протянутой рукой, потом стряхнул с себя оцепенение и всё-таки довёл задуманное до конца, схватив и потянув ткань. Начал вытираться, предварительно набросив второе полотенце на голову.       Шаги стихли, и Льюис окончательно утвердился в правильности своей недавней догадки. Рекс жаждал разобрать вечернее происшествие по косточкам, а потому последовал за соседом и теперь дожидался его появления, чтобы начать разговор.       Льюису ни о чём разговаривать не хотелось, но на понимание со стороны Рекса он не рассчитывал. Он может просидеть здесь до самого утра, ожидая освобождения дороги, но Рекс тоже не сдвинется с места, потому что умеет ждать и, несомненно, способен добиваться поставленных целей.       Визитёр некоторое время топтался на месте, после чего сел прямо на пол, прислонившись спиной к двери, отделявшей кабинку от общего помещения.       Подозрения Льюиса подтвердились окончательно, теперь он не сомневался, что Рекс пришёл сюда ради откровенного разговора.       – Можешь быть уверен, что я всё равно дождусь твоего появления, сколько бы времени на это потратить не пришлось, – произнёс Рекс. – Или же нам придётся разговаривать вот так, через дверь. Ну или не разговаривать. Чтобы донести свою мысль, мне достаточно произнести монолог для одного благодарного слушателя, а я точно знаю, что он – благодарный. Ты, конечно, стараешься доказать обратное, заявляя, будто тебе наплевать и на меня, и на то, что между нами происходит, но не сомневаюсь, что слушать будешь, затаив дыхание. Ты и сейчас пытаешься не выдать своего присутствия, потому дышишь через раз. Не забудь для подстраховки открыть дверь, потому что в противном случае свалишься в обморок от недостатка кислорода, и мне придётся её выламывать, чтобы убедиться: мой бедовый сосед не приложился головой об пол и не утопает теперь в крови. Мне бы не хотелось уничтожать школьное имущество, но твоя жизнь гораздо дороже. Это неоспоримый факт.       Льюис стоял, прижав к груди полотенце и боясь пошевелиться.       Вряд ли у Рекса имелась заранее заготовленная речь, сейчас он импровизировал. Часть сказанного представлялась Льюису полной ерундой, но по ряду пунктов Рекс попадал точно в цель. Льюис не хотел устраивать длительный и подробный разбор полётов в попытке выяснить, почему он ведёт себя именно так, а не иначе. Откуда у него появились подобные реакции на происходящее. Почему он не желает откровенничать о прошлом. Он хотел бы испариться отсюда, но такой возможности его лишили.       Рекс, как ни в чём не бывало, продолжал сидеть на полу, подпирая собой дверь. Решимость, сквозившая в его словах, не давала простора для метаний, не позволяла рождаться мыслям, гласившим, будто это всё шутка. Ещё немного времени, и Рекс уйдёт восвояси, посмеявшись предварительно над чужими необъяснимыми и – наверняка! – глупыми комплексами. Юности ведь свойственно превращать муху в слона, раздувая мизерную проблемку до космических масштабов. Так, скорее всего, поступает и Льюис. Верно? Не оставляло ощущение, что Рекс просто обязан думать в этом направлении с высоты своей благополучной жизни, в которой нет места для школьников с исполосованной спиной и не менее, а то и более, покалеченной психикой.       Будучи заточённым в четырёх стенах, Льюис жалел только о том, что в зоне досягаемости нет зеркал. Сейчас он не отказался бы посмотреть на себя обнажённого, поймать отражение в этом убийце надежд с амальгамной плёнкой. Бросить мимолётный взгляд на привычное, а оттого уже не слишком раздражающее некрасивое лицо с большим ртом, провести ладонью по волосам, подцепить мокрые пряди, убирая их на одну сторону и внимательно, не щадя собственное чувство прекрасного, рассматривать спину. Долго, пристально, понимая, насколько она пострадала в своё время.       Зеркало по щелчку пальцев не появлялось. Льюис прокручивал перед глазами воспоминания, и ему хотелось кричать. Чувствуя прикосновение лезвия к коже, орать во всю глотку, а не давиться беззвучными слезами, как прежде.       – Если тебе так легче, можешь молчать, – продолжал Рекс, которого полное отсутствие ответов не смущало. – Просто выслушай меня сейчас и знай, что если однажды захочешь выговориться, я тоже буду к твоим услугам. Действительно. Обещаю, что никому и никогда не расскажу то, что услышал от тебя, если ты об этом попросишь. И даже если не попросишь, я всё равно не буду рассказывать направо и налево историю твоей жизни. Я... Я, правда, теряюсь в догадках и не знаю, что тебе сказать. Не знаю, как найти подход к столь сложному человеку, потому что прежде мне не доводилось сталкиваться с настолько закрытыми личностями. Наверное, во многом я сам виноват. Иногда говорил не то, иногда делал...       – Ничего такого, что не сказал бы или не сделал другой человек, оказавшийся рядом со мной, – произнёс Льюис, окончательно приходя к выводу, что непробиваемое молчание смотрится нелепо, несмотря на разрешение Рекса игнорировать его высказывания.       Возможно, именно оно и послужило толчком к реальным действиям, заставив разомкнуть губы и начать что-то говорить в ответ, а не хранить скорбное, до невозможности чопорное молчание, аристократическое, как и сам Льюис с его громким происхождением и богатой историей рода. Молчание, направленное в сторону Рекса, не отличившегося в этом плане, реально расценивалось как пренебрежение. Потомок благородных кровей и плебей. У обоих есть деньги, само собой, но тут финансы решающей роли не играют. Тут всё упирается именно в цвет крови, а не во что-либо иное.       Льюису не хотелось выставлять себя снобом в чужих глазах, тем более что причина его молчания заключалась в иных причинах, не имеющих отношения к разделению по происхождению. Может, в школе и процветал культ аристократических корней, но Льюиса это давно перестало волновать. Он не думал о людях, как о лошадях или собаках, чья родословная играет огромную роль при выборе.       Льюис швырнул полотенце на пол, приземляясь на него и тоже прислоняясь спиной к двери. Открывать её он не торопился. Не хотел, чтобы Рекс, наплевав на правила приличия, вломился внутрь этой кабинки, посмотрел на кости, которыми вроде как соблазнился в комнате, хмыкнул и удалился восвояси. Иного развития событий Льюис не представлял, для него всё было очевидным.       Ему стоило бы одеться полностью, но он надел лишь пижамные штаны, так и не протянув руки к футболке. В его случае как раз этот элемент одежды считался обязательным пунктом программы, чтобы не провоцировать у случайных свидетелей некультурный шок.       – Прости, – выдохнул Рекс.       – Да ладно тебе. Не извиняйся. – Льюис провёл по волосам полотенцем, собирая воду. – Всё нормально, это лишь мои тараканы, тебе не обязательно встречаться с ними. Когда ты включаешь свет, они разбегаются во все стороны. Иногда их бег получается слишком громким, и с этим ничего не поделать, так уж сложилось. Но это не твоя вина, Рекс. От ошибок не застрахован никто, в противном случае, в мире всё было бы светло и безмятежно, но так не бывает, приходится мириться с тем положением вещей, что нам предложено.       Льюис замолчал и несильно прикусил уголок губы.       Он знал, что не сделает сейчас ничего такого, что противоречило бы его принципам, не скажет, как бы сильно этого не хотелось. Не сделает, потому что не должен. Мерзко грузить постороннего человека своими проблемами, несмотря на то, что он сам предлагает помощь и вроде как влюблён. Нет гарантии, что эта самая влюблённость не испарится за считанные секунды, стоит только услышать неприглядную правду из уст объекта чувств. Да и что сказать? Рекс, несомненно, сам давно понял: с Льюисом ему будет сложно, очень и очень сложно. Гораздо сложнее, чем с любым другим парнем, готовым ответить на предложенные чувства.       – Знаешь, я уже несколько лет живу в доме своей тётушки, – произнёс Рекс, проигнорировав замечание Льюиса об ошибках и тараканах. – На самом деле, она замечательная, хотя до определённого времени я этого не понимал и относился к ней с предубеждением, считая, что если в её жилах течёт такая же кровь, как у моего отца, то Марго, априори, будет сукой, каких поискать. Не подумай, что я пытаюсь нагрузить тебя своими проблемами, это не совсем так. Часто ловлю себя на мысли, что мне хочется быть с тобой откровенным, рассказывать то, чего не слышали и никогда не услышат другие люди, входящие в круг моего общения. Тот же Алан, Эштон или Альберт, несомненно, икающий без остановки по причине бесконечного упоминания его имени в наших разговорах. Вот и сейчас мне хочется поведать тебе о своих родителях и немного о себе. Об отношениях с ними.       – Зачем?       – Просто так. Считай, что я доверяю тебе больше, чем Сесиль. Потому и откровенничать предпочитаю с тобой, а не с ней.       – Место для этого не самое подходящее.       – Мне наплевать, – честно признался Рекс. – Главное, что ты меня выслушаешь. Ты же выслушаешь?       – Да.       – Хорошо. Так вот... Мои родители и тётя Маргарет. Мне несложно об этом говорить, неловкости нет. Стыдно признаться, но я испытываю разве что чувство гадливости, вспоминая о прошлом, и о тех событиях, что его наполняют, но раз уж они в моей жизни были, и мне довелось их пережить, значит, я оказался сильнее обстоятельств. Это они капитулировали, а не я.       – К чему ты это говоришь?       – Думаю, к тебе тоже применимо подобное.       – Откуда бы тебе знать?       – Ты сейчас находишься рядом со мной, Льюис. Я не вижу лица, не знаю, что творится в твоей голове, но я слышу голос и, когда игра в прятки тебе надоест, ты всё же появишься из укрытия. И будешь таким же реальным, как и прежде. Несмотря ни на что, ты жив. Ты не сошёл с ума, не глушишь антидепрессанты горстями. Уже одно это доказывает, что ты намного сильнее, чем может показаться на первый взгляд. Это кричит о том, что ты совсем не капризная детка, а тот, кто заслуживает уважения. Человек, не кичащийся своей историей, не пытающийся выбить из окружающих жалость или восторг, рассказывая о том, что тебе довелось испытать. Ты жив, а те, упоминание о ком провоцирует одновременно страх и ненависть, давно сдохли, и их сожрали черви. Это самое главное, нет ничего важнее.       – Ты...       Льюис чувствовал себя так, словно ему мгновением раньше перекрыли кислород, пережав горло и лишив возможности дышать. Закрыли нижнюю часть лица плёнкой и натянули её до предела. Если бы он стоял на ногах, сейчас бы, несомненно, съехал вниз, не имея возможности удержаться в вертикальном положении. Голова бы закружилась, перед глазами всё поплыло, к горлу подступила тошнота, а ноздри защипало от запаха крови, пива и мочи.       То ещё сочетание.       Он вспоминал стены тёмного помещения, в котором его держали, и эту чёртову цепь, за которую достаточно было дёрнуть раз, чтобы он вновь оказался лежащим в ногах у своих мучителей.       – Я? – спросил Рекс.       – Откуда ты знаешь?       Спустя несколько минут, Льюис сумел взять себя в руки, справиться с теми воспоминаниями, что пережимали ему горло и не давали дышать полной грудью. Он сумел переступить через себя. Несколько лет назад от осознания, что посторонний человек посвящён в его тайны, у него мог начаться приступ панической атаки, но сейчас столь яркая реакция осталась в прошлом. И хорошо. Потому что в противном случае Рексу пришлось бы выполнять недавнее обещание и выламывать дверь, чтобы добраться до соседа, бьющегося в истерическом припадке.       – Как распространяется информация?       – Не знаю, – хрипло выдал Льюис, прижимаясь щекой к двери.       – От человека к человеку. Один открывает рот, а другой внимательно слушает, боясь упустить хотя бы слово из этого рассказа. Сначала слушатель наивно полагает, что ожидает его история не слишком впечатляющая, больше показной экспрессии, нежели реальных проблем, но чем дольше он слушает, тем сильнее влипает в это, переживает, пропускает через себя и понимает, насколько глупо вёл себя. Если он действительно заинтересован в приближении к разгадке тайны, что не даёт ему покоя на протяжении нескольких месяцев, погружение произойдёт в обязательном порядке. Даже не сомневайся.       Льюис пытался понять, кто стал тем самым человеком, передающим информацию Рексу. Вариантов набралось не так уж много, а если говорить откровенно, то и вовсе мизерное количество – всего-то двое. Но если в одном из потенциальных информаторов Льюис был уверен на сто процентов, то второй мог и подвести, рассказав историю его жизни из благих побуждений, во имя высоких целей, именуемым исцелением от страхов. На этом варианте он и остановил выбор, прекратив метаться меж двух огней.       – Сесиль? – спросил тихо.       – Адель, – ответил Рекс.       – И когда?       – Сейчас. Ради разговора с ней я и ушёл из комнаты.       – А...       – Что?       – Нет. Ничего.       – Вообще-то я давно просил о разговоре, оставил сообщение на автоответчике, но она не успела прослушать вовремя, и его удалили за ненадобностью. Сегодня она разговаривала с Сесиль, и та поведала ей о моём визите, о просьбе дать номер телефона и желании поговорить о событиях прошлого.       – Какие сложности, – хмыкнул Льюис.       Получилось почти иронично, хотя он от себя подобного не ожидал.       – Знаешь короткий путь к достижению цели?       – Попросить телефон у меня?       – Конечно, – с долей снисхождения произнёс Рекс. – Попросить, объяснить суть этого желания, снова выслушать заявление о том, что события твоей жизни меня не касаются... Я же знаю, как ты мог отреагировать на просьбу, вот и решил выбрать дорогу длинную, но обязательно приводящую к цели. Я не стал бы настаивать. Откажи мне Адель, я прекратил бы поиски информации, но она рассказала.       – Она думает, что мы с тобой дружим, – признался Льюис. – И ещё, что ты сумел вытащить меня на празднование по случаю Хэллоуина. Я наплёл ей столько всего, что теперь становится неловко за это словоблудие. Адель действительно верит, что я веселился в тот вечер, но...       – Ты был в зале.       – Нет.       – Был. Стоял на балконе. Я тебя видел. Когда посмотрел во второй раз, ты уже исчез, и мне тогда показалось, что это был обман зрения. Мне хотелось найти тебя среди зрителей, и подсознание пошутило, позволив обнаружить желаемое, пусть и в иллюзорном виде. Теперь уверен, что мне не привиделось, и ты, на самом деле, приходил.       – Не спрашивай, почему мой поступок оказался именно таким.       – Я и так знаю, – усмехнулся Рекс. – Всё снова упирается в Альберта. Точнее, в твои мысли о наших с ним отношениях. Но речь-то сейчас не о нём, а о тебе...       – Если Адель тебе всё рассказала, добавить мне нечего.       – Мой отец тоже был моральным уродом, каких поискать, – голос Рекса вновь посерьёзнел, ироничные нотки исчезли. – Он ненавидел Еву, ненавидел меня. С одной стороны, моё появление на свет его спасло, с другой – привязало к ненавистной женщине, и он бы с радостью от нас избавился, появись такая возможность. Ему приходилось изображать любовь, опасаясь реакции влиятельного тестя, а потом... Потом я не знаю, что именно заставляло сдерживаться. Может, просто привычка. Может, ему нравилось, что под рукой всегда находятся две куклы для битья. Она вытирала его блевоту, когда он нажирался и еле приползал домой, а он в благодарность ломал ей руки, не обращая внимания на крик и слёзы. Знаешь, что самое удивительное? Ева его любила, несмотря ни на что. И продолжает любить сейчас, считая, что он – лучший мужчина на земле. Она помнит тот период, когда он пудрил ей мозги, желая вытянуть как можно больше денег, а всё, что после – старательно вычёркивает из памяти, намеренно, словно боится признать: вся сказка была только у неё в голове. Это долгая и запутанная история. В ней много мерзкого. Нелепого, впрочем, не меньше.       – Мистера Мэрта-старшего сэр Мюррей не перещеголяет, – вздохнул Льюис, прижимаясь затылком к двери.       Его и Рекса разделяла относительно тонкая перегородка, но временами накатывало нечто удивительное, и Льюису чудилось, будто они сидят – спина к спине. Между ними нет ничего, кроме ткани рубашки Рекса.       – В нём было больше подлости и хитрости. По уровню злобы они, кажется, равны. Кроме того, один не боялся специфической грязной работы, второй предпочитал действовать чужими руками.       – Послушай, Рекс?       – Да?       – Ты многое знаешь?       – Всё, – уверенно выдал Рекс. – Но не в подробностях, только в общих чертах.       – Он пытался представить ситуацию, как киднепинг с целью выкупа, – произнёс Льюис, спустя несколько минут звенящей тишины. – В реальности же, сам всё это организовал и явно не собирался оставлять меня в живых. Зачем? Это ведь нелепо. Как только похищенный ребёнок вернётся домой, он сразу скажет, что из школы его увёз дорогой и любимый отец. Позвонил, предложив встретиться и попросив ничего не говорить матери. К тому времени они давно и прочно были в разводе, я остался с Адель. С отцом мне разрешалось видеться не так уж часто, потому каждая встреча была, как праздник. Я, правда, любил его и не думал, что он способен причинить мне вред. Всё-таки отец, родной человек, а не посторонний дядя, поманивший конфеткой. Если бы это действительно оказался посторонний, мне было бы не так страшно и не так больно. До того, как это случилось, мы уже несколько раз проворачивали нечто подобное. Я убегал из школы, чтобы провести немного времени с ним, а Адель оставалась в счастливом неведении. Кто же мог подумать, что новая встреча обернётся для меня кошмаром? Точно не я, он-то знал наверняка. Наивный ребёнок до последнего думал, что его везут развлекаться, а его везли в персональную комнату страха и бесконечных ужасов.       Рекс молчал, не перебивая.       Льюису это нравилось. Такое поведение его успокаивало. Он совершенно не представлял, как повёл бы себя, начни Рекс ему активно сопереживать, причитая, заламывая руки и говоря, что, несомненно, понимает, насколько это ужасно.       Да, разумеется, ужасно. Это и ребёнок знает.       Не обязательно напоминать и намеренно подчёркивать.       Льюис был уверен, что стоит начать рассказ, и его снова накроет ураганом воспоминаний, заставив погрузиться в ту засасывающую пучину, однако, ничего подобного с ним не происходило. Он рассказывал и чувствовал себя не участником, а сторонним наблюдателем, ставшим свидетелем трагедии в одной отдельно взятой семье.       Карнавал человеческого уродства, потрясающее лицемерие, которому можно только позавидовать, невероятное самообладание. Удачно разыгранная комбинация.       Похитить, спрятать от окружающего мира, держать на цепи, как собачонку, отдать на растерзание своим дружкам с садистскими наклонностями и с нескрываемым удовольствием наблюдать за тем, как они методично издеваются над ребёнком. Устроить себе особое шоу, равных которому никогда не появится в эфире телевизионных каналов, если только нелегально, в каком-нибудь клубе для богатых и лишённых всяких моральных принципов личностей.       Только сегодня и только сейчас! Уникальная возможность! Не проходите мимо!       В отце Льюиса погиб прекрасный актёр.       Такой талант просто требовал огромной восхищённой публики, готовой рукоплескать и вызывать на «бис». Удерживать ребёнка в заложниках, попутно утешая его мать и пытаясь сыграть на её чувствах. Он хотел, чтобы бывшая жена расчувствовалась и решила возобновить с ним отношения. Ему нужны были её неограниченные средства и возможности. Ему нужен был комфорт, от коего после развода остались лишь воспоминания.       Исчезновение единственного сына, как способ сблизиться. Требование выкупа, как метод заработать, если вдруг план с воссоединением провалится.       В любом случае, возвращать Льюиса матери не собирались.       Знакомый следователь, которого так легко перекупить, тормозит процесс расследования, и вот уже дело виснет, не продвигаясь ни на шаг вперёд.       Мальчика обязательно найдут со временем. Успокойтесь, леди.       Никто не спешил говорить, в каком именно виде найдут этого самого мальчика.       Промедление сыграло злую шутку. И жадность – тоже. Удача ослепила и заставила потерять бдительность. Если бы Льюиса убили немного раньше, уже никто и никогда не узнал бы всей правды, но отец не торопился с ним разделываться, предпочитая наблюдать, как по спине скользит лезвие ножа, по щекам текут слёзы. Осознавать, как крик замерзает на кончике языка, а цепь натягивается, заставляя сдвинуться с места и разжать пальцы, чтобы их не сломали.       Сдохни, маленький ублюдок.       Перестав надеяться на торжество закона и порядка, Адель нанимает частного детектива, не поставив утешителя в известность, и специалист по крупицам восстанавливает картину событий, находит свидетелей, видевших, с кем уезжал пропавший мальчик, выкладывает на стол перед заказчицей доказательства вины определённого человека.       Потом будет арест, суд, смерть отца. Возможно, фатальная. А, может, ему помогли. Попытки спрятаться в закрытой комнате, немота на фоне пережитого, многочисленные психологи, пытающиеся достучаться до сознания, страхи, воспоминания.       Несколько месяцев домашнего обучения, выполнение исключительно письменных работ, замкнутость и отторжение к людям, дрожь от любого прикосновения.       Порезанная на лоскуты спина, слёзы от мимолётного взгляда в зеркало.       – Я когда-то мечтал податься в плаванье, попасть в школьную сборную, – произнёс Льюис, усмехнувшись, поскольку на фоне недавнего рассказа ремарка казалась не слишком серьёзной, легкомысленной больше. – Пришлось попрощаться с данной мечтой. На самом деле, ты прав, Рекс. С этим можно жить. Гордиться этим можно, лучше – в глубине души. Радоваться, что сумел выбраться из переделки живым, в идиота, пускающего слюни, не превратился. Вроде как нормально живу. Можно, да... Но только в одиночестве, чтобы не обременять посторонних своими проблемами, не трепать им нервы, не выматывать бесконечными загонами, которых у меня множество. Я не люблю свою внешность, этот дурацкий рот, к которому хоть завязки пришивай, на дух не переношу. А когда вспоминаю, как выглядит моя спина, становится тошно.       – По-моему, ты слишком критично к себе относишься, – произнёс Рекс.       – Люди влюбляются во внешность, а у меня она своеобразная.       – Влюбляются во что угодно. В милые ямочки на щеках, улыбку, лучистые глаза, лёгкий характер, толстый кошелёк. – иронично заметил Рекс. – Влюбиться очень и очень просто. Вот полюбить уже сложнее, и если ты кого-то полюбишь, мелочи не будут иметь значения. Ты просто будешь любить. Не за красивые глаза, не за платежеспособность и не за размер члена.       – Истинный романтик способен найти свой рай исключительно в ветхом шалаше со страшным импотентом под боком.       – Не так радикально, но, тем не менее...       – Хочешь посмотреть? – внезапно спросил Льюис, понимая, что больше мучиться от неизвестности невозможно.       Если Рекс посчитает его уродом, то так тому и быть. Он не питал иллюзий прежде. Если только чуть-чуть. Теперь есть реальный шанс получить очередной нож под рёбра – в переносном смысле – и навсегда избавиться от странного чувства, терзающего на протяжении нескольких месяцев.       – Сейчас?       – Да.       – Если позволишь.       Льюис не ответил. Он лишь потянулся, чтобы повернуть ключ, и прикрыл глаза, готовясь к самому худшему.       Эстетическое чувство, пребывающее в состоянии тотального охуевания, слова о способности влюбляться и любить уходят в небытие – вот наиболее вероятное развитие событий.       Дверь не распахивалась стремительно. Рекс не торопился. Готовился морально, что ли? Закидывался успокоительными таблетками на всякий случай?       – Чего ты ждёшь? – спросил Льюис.       – Приглашения.       – Что?       – Мне хочется убедиться, что это осмысленное и взвешенное решение, а не просто мимолётный порыв. Если действительно хочешь, чтобы дверь открылась, скажи, что я могу войти.       – Ты вломился в мою комнату, жизнь и личное пространство, не спрашивая разрешения, а теперь внезапно решил устроить ритуальные танцы. Это забавно. Или книжек перечитал? Поиграем в Оскара и Элли? Подаришь мне кубик Рубика? Сбежим вместе?       – Скажи, – настойчиво повторил Рекс.       Льюис улыбнулся и произнёс:       – Проходи.       Он продолжал неподвижно сидеть на месте, когда дверь открылась, и Рекс смог посмотреть на него, оценив «во всей красе». То, что он не уносился с воплями, уже вселяло надежду и немного успокаивало. Но то, что Рекс хранил молчание, эту же надежду убивало стремительно.       Впрочем, она не мучилась, умирала быстро, и на том спасибо.       Льюис собирался перестать изображать изваяние, посмотреть через плечо и ехидно улыбнуться, заметив перекошенное лицо, а потом отпустить какое-нибудь ядовитое замечание, но благополучно заткнулся, поняв, что его обнимают. Рекс молчал, никак не комментируя увиденную картину.       – Ужасно? – спросил Льюис, устав от тишины.       – Нет.       Удивительно, но ответ Рекса показался ему одним из самых искренних высказываний, что вообще доводилось слышать. В этом слове не было сожаления, сочувствия, жалости или скрытой насмешки. В нём было лишь индивидуальное восприятие, о котором Льюис и мечтать не мог.       Льюис чуть повернулся. Так, чтобы оказаться сидящим вполоборота и иметь возможность заглянуть Рексу в глаза.       – Не отталкивай меня, – произнёс тот, глядя со всей серьёзностью, не начиная придурочно улыбаться. – Я знаю, что такое предательство близких людей и их же ненависть. Знаю, какова боль, спровоцированная этими вещами. Я никогда не причиню её тебе.       Несколько секунд Льюис сомневался, а потом поднял руку и потянулся, чтобы прикоснуться к щеке Рекса. Ему хотелось сделать это и прежде, но решимости никогда не хватало, а сейчас что-то щёлкнуло, позволив осознать: ничего плохого не будет. Его жест воспримут так, как надо...       Кажется, у него подрагивали губы, когда он решился поцеловать Рекса. * * *       Альберт тысячу лет не был на свиданиях. Ладно, не тысячу, но около года – определённо. Потому предстоящее мероприятие его несколько нервировало и заставляло мучительно размышлять, решая непростую задачу, поставленную перед ним другим человеком.       Основная проблема Альберта состояла в том, что он даже отдалённо не представлял, каким получится его свидание, поскольку прежний опыт ограничивался исключительно сверстниками. Теперь компанию ему вызвался составить не школьник, с которым реально поговорить об учителях, предметах и планах, связанных с грядущим поступлением в университеты, а взрослый, состоявшийся в жизни и умопомрачительно красивый мужчина, подобных которому на пути Альберта прежде не встречалось.       В голове царил потрясающий вакуум. От осознания данного положения вещей становилось не по себе.       Для Энтони перечисленные выше темы не были актуальны, потому поддержать их он мог исключительно из вежливости, желая показать, насколько для него важен Альберт. А раз так, то и его мечты, планы, желания тоже волнуют и вызывают неподдельный интерес.       Суть и тематическое наполнение лучшего в его жизни свидания по-прежнему оставались тёмным лесом.       Не выдержав напряжения, Альберт всё-таки задал вопрос напрямую, но ответа не получил. Энтони засмеялся и заверил, что оно не будет похоже на то, что случалось в жизни Альберта прежде.       Бояться нечего, всё относительно законно.       – Относительно?       – Заметь, что, в конечном итоге, законно, – произнёс Энтони.       – Будем считать, что меня это успокоило, – задумчиво выдал Альберт, хотя как раз покой его покинул, уступив место мозговому штурму и активному размышлению над смыслом, вложенным в слова собеседника.       Откровенно говоря, простор для фантазии получился тот ещё. Альберт многое не пробовал, потому вариантов проведения встречи у него в воображении набралось немалое количество.       Поскольку с родителями обсуждать вопрос личной жизни было нелепо, Альберт не придумал ничего лучше, чем вновь обратиться к проверенному человеку, готовому выслушать в любое время дня и ночи.       Эштон не бросил трубку, заявив, что ему плевать на страсти, разыгравшиеся в жизни приятеля, не сослался на занятость и не отделался отговоркой о том, что к нему в гости нагрянула муза, потому разговор лучше перенести на другое время. Двери дома Греев были всегда открыты для Альберта, с течением времени ничего не менялось.       Вот он и решил приехать с визитом.       Половину дня они провели на поле для гольфа, наблюдая за тем, как отец Эштона играет со своими друзьями, пытались сыграть сами, но им это быстро наскучило, и они от идеи отказались.       Этим вечером у них были другие развлечения – еда и рейд в игре. Во всяком случае, у Эштона. Альберт просто сидел рядом с ним, поедал пиццу и наблюдал за тем, как Эштон мочит направо и налево монстров в подземелье. Или в какую локацию он там решил отправиться? Так или иначе, но разговор откровенный нужно было заводить. Альберт ведь для того к приятелю в гости и приехал. Но теперь, когда Эштон находился в зоне досягаемости, Альберту вдруг стало неловко нагружать его своими проблемами и рассказывать о том, что Грея, в принципе, не интересовало.       Эштон ведь никогда не травил его рассказами о своих девчонках, посодействовать в той или иной ситуации не просил. Вряд ли он мог дать дельный совет, выслушав откровения Альберта. Он бы, скорее, впал в состояние эмоционального транса и дикого недоумения, услышав, с кем именно Альберт собирается встретиться в ближайшее время. Ещё сильнее изумился бы, услышав признание о происшествии на Хэллоуин и о том, что случилось незадолго до рождественских каникул.       Эштон, возможно, заметил, что приятель начал гораздо больше времени проводить в сети, но вряд ли связывал это с потенциальными переменами в личной жизни. Сам Эштон сейчас мог думать только о написании выпускных экзаменов, а потому, если и сидел в сети, то делал это не ради общения. Он черпал оттуда знания, схожий тип поведения приписывал, вероятно, Альберту.       Заговорить напрямую Альберт не решился, начав рассуждать об абстрактных ситуациях, чем Эштона окончательно запутал и успел породить подозрение относительно пробуждения в себе любви к девушкам, а вообще-то к одной конкретной особе. Той самой, что пришла преподавать английскую литературу.       – Тебе нравится мисс Кларк? – удивлённо выдал Эштон, вскинув бровь.       – Нет.       – Тогда к чему такие вопросы?       – Мне просто интересно, как бы ты поступил, оказавшись в подобной ситуации.       – Никак.       – То есть?       – Смотрел бы по обстоятельствам, а в твоей ситуации я никаких подробностей не увидел, – развёл руками Эштон.       – И этот человек пишет сценарии, – воздев глаза к небу, произнёс Альберт. – Хорошие, заметь.       – Там события и поведение героев зависит исключительно от меня, – немного снисходительно пояснил ему Эштон. – Локации, характеры, диалоги и всё остальное исключительно на моей совести. Я знаю, что скажет один герой. Знаю, что ответит ему второй. Когда речь заходит о реальном свидании, могу лишь сказать: нет вообще никаких гарантий, что оно удастся. Но никто и не говорит, что оно обязательно превратится в кабаре абсурда. Зависит от людей, решивших пересечься. Захотят – вытащат обречённый разговор, не захотят – утопят тот, что получил бодрый старт. Так понятнее?       – Вполне.       Можно подумать, он сам этого не знал или не догадывался. Эштон озвучил самые простые истины – ничего нового или удивительного.       Очевидные замечания.       От разговора с ним легче не стало, и домой Альберт вернулся по-прежнему в растрёпанных чувствах.       Лёжа в тёмной комнате, он вновь перечитал переписку с Энтони, имевшую место в преддверии того самого звонка с обещанием почти законных развлечений.       С одной стороны, Альберт опасался такой рекламы, с другой, она его заинтриговала, заставив мысленно возвращаться к разговору. Энтони нарочно посеял сомнения и теперь, наверняка, наслаждался произведённым эффектом.       Впрочем, Альберт – в свете своего своеобразного помешательства – ничему не удивлялся. Сам факт, что он решил начать общаться с Энтони, поддержав инициативу, исходящую от того, уже можно было назвать удивительным явлением.       Он написал Энтони первым, тот ответил, так и завязалось общение. Слово за слово – и понеслось на стремительной скорости. Альберт не знал, хорошо это или плохо, но пока его всё устраивало. Они с Энтони разговаривали много, часто и подолгу, иногда созваниваясь, иногда ограничиваясь обменом текстовыми сообщениями. Они обсуждали многочисленные темы, делились наблюдениями и мнениями, относившимися к тому или иному вопросу. Им вместе всегда было о чём поговорить, и разговоры эти ни разу не отмечало тягостное длительное молчание.       Тем не менее, опасения никуда не девались. Общение в сети у них сложилось, несомненно. Но сеть и мир реальный не были одним и тем же. Там, в пределах электронного мира, Альберт каким угодно человеком мог притвориться, имел достаточно времени, чтобы обдумать ответ, набрать сообщение, удалить его и заменить на более удачный вариант.       В реальности ему такой возможности не предлагали.       Немного раздражала собственная нерешительность, и то, что он не сказал Энтони о своём отношении к романтическим свиданиям. Не сказать, что Альберта туда таскали каждый раз, и он успел выучить официантов, работающих в дорогих ресторанах, поимённо, но пару раз случалось, и эти вечера ему совершенно не запомнились. То есть, запомнились, само собой, но со знаком минус.       Альберт неплохо относился к романтике, но только тогда, когда она выдавалась в разумных пределах. Он не хотел пить шампанское или красное вино, ужиная при свечах. Данный вариант представлялся ему донельзя избитым, как и тот, что предполагал крепкие напитки в сочетании с быстрым сексом в тёмной клубной подсобке или – хуже того – в туалете.       Он отчаянно не любил крайности, хотя против спонтанного секса ничего не имел.       Не с первым встречным, само собой.       Но Энтони назвать таковым язык не поворачивался. Теперь уже точно.       Несмотря на интригующее замечание, Альберту на ум первым делом приходил вариант именно с ужином. Интерпретировать фразу Энтони можно было по-разному, тут слова идеально накладывались на ситуацию. Возможно, Альберт, в представлении Энтони, был недостаточно взрослым, а потому попытка напоить его автоматически приравнивалась к нарушению, если не закона, то определённых правил, установленных старшим поколением семьи Кейн?       Увести из-под носа строгих родителей и развратить.       Что может быть забавнее?       К повседневному образу Энтони само собой напрашивалось подобное поведение. Этот его строгий костюм, надменная улыбка и взгляд хозяина жизни. Такие особы водят своих девочек и мальчиков по ресторанам, осыпают деньгами и играют в благодетелей, пока им не надоест. Ну, если девочки и мальчики не совсем обеспеченные и согласны на роль содержанок.       Альберта из данной схемы автоматически исключало его происхождение. И благосостояние.       Засыпал он с мыслями о том, что будет с кислым видом пить шампанское, а в перерывах между попытками напиться – вяло поддерживать разговор. Главное, когда встреча подойдёт к логическому завершению, не забыть притворно воскликнуть, что это действительно было лучшее свидание в его жизни.       Просто восхитительная находчивость.       Что ж, если так случится, он в очередной раз подтвердит свой статус неудачника любовного фронта, как уже бывало неоднократно. Тоже неплохо.       Должно быть в мире что-то постоянное.       Представив и приняв данный вариант за единственный верный, Альберт не мог и подумать, насколько сильно заблуждается, считая, что Энтони обязательно проведёт его по стандартной программе, отыгранной миллионами пар во всем мире. Сообщение, гласившее, что форма одежды должна быть повседневной, а не официальной, несколько пошатнуло уверенность, но не убило её окончательно.       Альберт к совету прислушался, костюмы перебирать не стал.       – Нервничаешь? – поинтересовался Энтони в момент встречи.       Он стоял, прислонившись к капоту и сложив руки на груди. Безмятежно улыбался.       Альберт сначала даже не поверил, что видит мистера Кларка-младшего, а не кого-то очень на него похожего внешне, но совершенно незнакомого, если ориентироваться исключительно на стиль одежды.       Альберт привык видеть Энтони в строгих костюмах, иногда ловил себя на мысли, что они давно перестали быть просто одеждой, перейдя в категорию второй кожи – привычное и неизменное одеяние.       Энтони везде и всегда в них.       Сейчас Тони – в данный момент его хотелось называть именно сокращённой формой имени – выглядел иначе. Вместе с деловым костюмом исчезла та самая надменность взгляда, испарилось амплуа хозяина жизни, привыкшего получать желаемое по щелчку пальцев. Энтони не выглядел подростком, но на вид ему можно было дать не больше двадцати лет, и Альберт однозначно перестал испытывать чувство неловкости, а собственные слова, произнесённые в момент знакомства, представлялись нелепыми, несмотря на то, что он почти угадал тогда с разницей в возрасте.       Прежним остался лишь аромат одеколона, ставший для Альберта предметом личного фетиша и неизменной одержимости.       Ещё бы!       Он целый месяц не мог отделаться от мыслей об этом запахе, вспоминая его каждый раз, когда проходил по коридору академии.       – Есть предпосылки? – спросил Альберт, спрятав ладони в карманах. – Стоит начинать бояться?       Любопытство, уснувшее недавно, пробудилось и напомнило о себе с удвоенной силой.       Он понимал, что теперь просидит, как на иголках ровно до тех пор, пока не узнает, что пришло на ум Энтони Кларку. Пока не разберётся, какие свидания в его шкале ценностей считаются наиболее подходящими, а какие – не очень?       – Зависит от того, как ты относишься к подобным вещам.       – К каким именно?       – А вот это уже сюрприз, – усмехнулся Энтони.       Судя по этой улыбке, сентиментальностью от приготовленного сюрприза даже не пахло. Это было нечто такое, чего совершенно не ожидаешь на романтическом свидании. Не кафе, не парк аттракционов, где можно купить несколько воздушных шариков и отпустить их в небо на счастье, не своеобразное очарование распития кофе в придорожной забегаловке, не поездка по ночному городу, когда адреналин в крови зашкаливает, и нет ничего, кроме скорости вкупе с состоянием иррационального счастья.       – Подсказок не полагается?       – Они только испортят общее впечатление, – заверил Энтони. – Мне бы этого не хотелось.       – Давай заключим небольшое пари? – предложил Альберт.       – Относительно?       – Ты обещал устроить лучшее свидание в моей жизни. Заявление громкое и довольно опрометчивое. Произнося такое, автоматически поднимаешь планку до определённых высот. Зная человека, конечно, можно угадать, чего он хочет. Но ты меня не настолько хорошо знал на тот момент, да и теперь вряд ли успел изучить на сто процентов.       – Да я вообще самонадеянный.       – Это заметно, – покачал головой Альберт, без осуждения, с усмешкой. – Но я тоже не подарок. Грубый, наглый тип, не лишённый капризности.       – Идеально, – подхватил Энтони. – Я по-прежнему считаю, что такие острые языки...       – Оказываются самыми нежными, – продолжил за него Альберт, перестав стоять рядом с воротами и приближаясь к машине. – Не хочешь узнать суть пари?       – С удовольствием.       – Если свидание, тобой предложенное, окажется недостаточно интригующим, ты сразу же отвезёшь меня домой.       – А если тебе понравится?       – Проверишь свою теорию, – произнёс Альберт, при этом даже не смутился нисколько.       Вообще-то он собирался произнести это иначе.       Немного хрипло и запредельно эротично прошептать данные слова Энтони на ухо.       Он мог, несомненно. Однако чтобы провернуть задуманное, ему следовало привстать на цыпочки, а этот жест представлялся Альберту чрезмерно детским и портил весь момент. Сложность состояла только в этом, когда речь заходила о технической стороне, не возникало никаких препятствий.       Несколько лет в театральном клубе, и что угодно при необходимости изобразить реально, нужно лишь приложить минимум усилий.       На сцене школьного театра эротические постановки никто не практиковал, соблазнительно шептать там, естественно, не учили, но с речью работа велась. Любителей театрального искусства натаскивали, помимо прочего, на умение выдавать, используя в качестве инструмента только голос, гнев, злость, страсть, радость – все оттенки эмоций.       Стоит ли говорить, кто овладел этим мастерством в совершенстве, обойдя большинство одноклубников и не оставив им ни единого шанса?       Альберт не сомневался, что, даже не будучи актёром, мог сбить Энтони с толку своим поведением, жестами, словами. Свести с ума, когда достаточно будет поманить пальцем, чуть прикусить губу, и Энтони тут же бросится к нему, позабыв обо всём.       Альберт чувствовал, что эта показная сдержанность – не более чем дань воспитанию, попытка продемонстрировать манеры, отодвинув истинные желания на второй план, и он нарочно играл на чужих инстинктах, мечтал, чтобы они прорвались наружу, а от столь старательно демонстрируемой отстранённости не осталось и следа.       Он всё ещё помнил обещание – продолжить в следующую встречу с того самого места, на котором они остановились в коридоре.       Один раз Энтони благополучно нарушил слово, во второй раз обман был уже непростителен.       – Не боишься проиграть? – поинтересовался Энтони.       – А должен?       – Тебе лучше знать.       – Я искренне обрадуюсь твоей победе, – произнёс Альберт, прихватив зубами уголок нижней губы и слегка потянув кожу. – Я не корыстный. Только, прошу, развей мои сомнения на начальном этапе.       – Относительно?       – Скажи, что мы не будем пить шампанское.       – Не будем.       – Тогда считай, что победа почти у тебя в кармане, – обнадёжил Альберт. – Мы едем? Или так и простоим здесь до наступления нового дня?       – Поехали, – произнёс Энтони решительно.       Судя по всему, озвученный вариант его насмешил. На губах появилась торжествующая улыбка, и это могло означать только то, что предположение оказалось безумно далёким от истины.       Альберта это одновременно воодушевляло и немного пугало.       Он не говорил родителям, куда и с кем направляется этим вечером. Отделался стандартной отговоркой о совместной вылазке с приятелем и, не дожидаясь дополнительных вопросов, покинул дом.       С запозданием посетила мысль о том, что он, в определённой мере, рискует, вверяя свою жизнь в руки Энтони. Его мнение о Кларке складывалось лишь на основании переписки и пары личных встреч на территории школы. Невеликий багаж знаний, не дающий никакой уверенности.       Ему бы стоило перестраховаться, так говорило подсознание.       Альберт приказывал внутреннему голосу заткнуться и получать удовольствие от авантюры.       Он думал о совместном побеге ещё тогда, во время разговора в актовом зале. Сам предложил, сам же нашёл идею неплохой, в чём-то даже заманчивой. Стоило только пересечься взглядам, и фантазия пробуждалась, подкидывая многочисленные идеи, которые хотелось бы реализовать. Неторопливо, постепенно, уделяя внимание каждой из них, наслаждаясь в полной мере.       Наблюдая за Энтони, Альберт неизменно ловил себя на мысли, что его накрыло. По всем фронтам. Стремительно, без надежды на спасение.       Думал о том, что зацепил его Энтони с тех самых пор, как впервые отпустил своеобразное замечание, стоя во дворе академии и подслушивая разговор двух недооценённых театральных деятелей. Наверное, его должно было смутить подобное положение вещей, но Альберт только веселился. Даже здесь романтический подход ему не импонировал, а частично завуалированная пошлость пришлась ко двору. Природа, подарив ему романтичную внешность, дала прямо противоположный характер – дикое, странное сочетание.       По мере приближения к разгадке тайны, Альберту всё-таки становилось немного не по себе. Энтони взял его за руку, слегка сжал ладонь, не пытаясь переплести пальцы, и потянул за собой в тёмный коридор. Он ничего не говорил и не пытался разрекламировать приготовленный сюрприз, напротив, старался сохранить всё в тайне до последнего.       Альберт покорно следовал за своим проводником, перебирая в голове варианты того, что именно располагается в этом здании, практически не имеющем опознавательных признаков. Оно могло оказаться, на самом деле, вообще всем, чем угодно. Например, клубом-притоном со свободной продажей алкоголя и наркотиков несовершеннолетним посетителям. И если это действительно он, то лучше попрощаться с иллюзиями и делать ноги в самое ближайшее время.       Альберт не был паникёром. Примерным мальчиком, впадающим в панику от одного лишь упоминания алкоголя, он тоже не был. Эштон подтвердил бы, несомненно, что Альберт и пьёт, и матом, если его довести до белого каления, может крыть только так, и ножом орудует вполне прилично, будто детство его прошло на улице, в составе какой-нибудь банды, а не в окружении людей благородного происхождения, обладающих завидными манерами. Однако это вовсе не означало, что он пользуется полученными навыками и умениями, а, значит, с восторгом воспримет вариант досуга, расписанный выше.       Вот именно сейчас, в данный конкретный момент, ему не хватало уверенности, что всё идёт по плану. А ещё – ножа, приятно оттягивающего карман и способного стать прекрасным помощником, если вдруг придётся отбиваться от неприятной компании.       – Долго ещё? – спросил он, сильнее сжав ладонь Энтони.       Голос звучал звонко, уверенно, без нот нервозности. Только за это следовало себя похвалить, что Альберт мысленно и сделал.       – Нет. Буквально пара минут.       – Так и не скажешь, куда именно привёз меня?       – Скоро всё увидишь сам.       В словах Энтони проскальзывала невероятная твердость, и Альберт надеялся хотя бы частично ею заразиться, что называется. Почувствовать себя рыбой, попавшей в водную среду, а не выброшенную на берег.       Он нуждался в гарантиях.       Энтони производил впечатление довольно серьёзного молодого человека, но это могла быть только маска, надетая по случаю. Или иллюзия, созданная самим Альбертом, составляющим мнение на основе субъективных впечатлений. Они вполне могли оказаться ошибочными, выдав желаемое за действительное.       Довести до финала мысль о притворстве и заблуждениях Альберту более или менее удалось, а вот развить её в необходимом направлении – нет. Он собирался вновь обратиться к сопровождающему с вопросом, но прикусил язык. Энтони потянул Альберта вниз по лестнице. Здесь было ещё темнее, чем в других коридорах, по которым пришлось пройти. Теперь Альберт действительно оценил то освещение. В сравнении с этим оно было всё равно, что белый день.       Коридоры не пустовали. Люди, там находившиеся, не вызывали подозрения. Альберт, одаривая их мимолётными взглядами, странностей не замечал, однако неизвестность пугала и нагнетала атмосферу.       Энтони остановился и протянул что-то охраннику. Тот кивнул, соглашаясь без проблем пропустить посетителей внутрь. Энтони отошёл в сторону, позволяя Альберту первому пройти в основной зал. Несколько секунд Альберт боролся с сомнениями, после чего решительно отшвырнул их и переступил через порог. Уверенности и бесстрашия хватило ненадолго, они стекли с лица за считанные секунды, когда пришло осознание реальности происходящего. Рот сам собой приоткрылся от удивления, а дар речи благополучно испарился в неизвестном направлении, оставив Альберта в состоянии шока.       Яркий свет ослепил, а шум толпы на время оглушил.       Энтони положил ладони Альберту на плечи, заставив тем самым выйти из временного транса. Альберт чуть повернул голову, наткнулся на насмешливый взгляд. Энтони заслуженно праздновал победу в номинации «самый странный выбор заведения для совместного времяпрепровождения».       – Действительно считаешь, что это хорошее место для романтического свидания?       – Я говорил о свидании, но я не говорил, что оно будет романтическим, – вполне резонно заметил Энтони, с трудом сдерживая улыбку.       – Романтика сдохла в корчах, – не без удовольствия резюмировал Альберт.       – И шампанское тут совсем не к месту, не правда ли?       – Чёрт. Нет.       – Мы остаёмся? Или сбежишь прямо сейчас, осознав, насколько я лишён романтических порывов?       – Знаешь...       – Да?       – А мне это нравится, – Альберт засмеялся. – Нет, правда, нравится. Идём. Попробуем занять места, откуда откроется хороший обзор.       Теперь уже он ухватил Энтони за руку и потащил за собой.       Представление о максимально собранном, невероятно серьёзном мужчине, помешанном на офисной работе и приевшихся методах ухаживания, стремительно улетучилось, позволив посмотреть на поклонника с иного ракурса, сделать несколько новых открытий, касающихся характера и развлечений, приходившихся ему по вкусу.       Мысленно Альберт радовался, что не стал прислушиваться к воплям внутреннего голоса, советовавшего одеться, вопреки просьбам, строго – в официальном стиле. Ничего глупее придумать не получилось бы. В костюме-тройке, рубашке и при галстуке смотрелся бы он невероятно нелепо.       Атмосфера бойцовского клуба никак не располагала к подобным нарядам, а Энтони решил устроить свидание именно здесь. Развлечение, что придётся по вкусу далеко не каждому и однозначно не спровоцирует приступ восторга у карамельного мальчика, коим Альберт представал в глазах большинства поклонников, пытавшихся когда-либо за ним ухаживать.       Талантливый театральный актёр достоин поклонения, восхищения, аплодисментов и цветов. Вряд ли кто-то, посмотрев на исполненные роли, захочет пригласить натуру с тонкой организацией в заведение, подобное этому. Вряд ли кто-то предположит, что почитателя классической школы в плане актёрского мастерства могут интересовать бои без правил.       Его же не интересуют, верно?       В реальности очень даже интересовали.       Альберт, несмотря на любовь к театральному искусству, себя тонкой натурой не считал, а потому с нескрываемым удовольствием предпочёл бы посиделкам в кафе или прогулке мероприятие, ознаменованное вот такими драками за деньги. Только никто не приглашал.       До сегодняшнего дня.       Протиснувшись сквозь толпу, Альберт занял место, показавшееся ему наиболее подходящим. Обзор оттуда открывался великолепный – смотри, сколько душе угодно, наслаждайся тем, как участники соревнований избивают друг друга, демонстрируя первобытные инстинкты, доказывая свою состоятельность именно как мужчины, отрекаясь при помощи кулаков от звания слабака, ошибочно причисленного к данному полу.       Шоу только начинается!       Альберт вцепился пальцами в сетку, отделявшую сцену от зрительного зала, да так до самого конца её и не отпустил, наблюдая за боями с восхищением. Он был частью толпы, пришедшей сюда, заражался её безумием, адреналином и азартом. Его будоражила мысль о драках, ему хотелось кричать во всю глотку, подбадривая тех, кто этим вечером выбился в фавориты, разочарованно вздыхая каждый раз, когда они пропускали удар или совершали любую другую ошибку, стоившую им престижа. Альберт, не жалея голоса и не боясь сорвать его, скандировал вместе с другими людьми имена тех, за кого болел, закусывал губы, переживая. И настолько увлёкся, что выпал в реальность, только ощутив разливающийся на языке привкус крови.       Обычно на свиданиях его смущало одно довольно важное обстоятельство, не желавшее отступать на второй план и разряжать обстановку. Он всегда, независимо от того, насколько хорошо или плохо всё протекало, не переставал думать о том, что находится именно на свидании. Наверное, это было нелепо, но Альберт предпочитал обстановку, не напоминающую о данном обстоятельстве. Он жаждал иной атмосферы, полностью уничтожающей рамки стандартных встреч, включающих обязательную программу «расскажи о себе, ведь я мечтаю узнать тебя лучше» и в дополнение к ней откровенно неловкие попытки подобрать слова так, чтобы не чувствовать себя живым товаром, выставляемым на продажу, но не слишком популярным, оттого старательно рекламируемым.       Сейчас с ним ничего подобного не происходило, и это было просто потрясающе. Хотя бы за счёт собственных ощущений Альберт мог назвать вылазку, устроенную Энтони, лучшим свиданием в своей жизни. Услышав подобную формулировку, он испытывал порыв засмеяться, а теперь признавал, что самонадеянность впервые себя оправдала. Обещание оказалось не простым сотрясанием воздуха, а вполне реальным воплощением идеи в жизнь.       Альберт думал об этом в зале, с сожалением его покидая. Думал и теперь, сидя напротив Энтони, внимательно наблюдая, как тот неспешно потягивает через трубочку пепси-колу. Альберт маленькими глоточками пил кофе с молоком и корицей.       Альберт прикидывал, как огласить результат пари, не показавшись навязчивым. К этому моменту они успели поделиться друг с другом впечатлениями о прошедшем вечере, поговорить на отвлечённые темы и прийти к молчанию, поставившему Альберта в тупик.       Опустевший стакан из-под газировки оказался на столешнице.       Альберт поёжился и вздрогнул от неожиданности, поскольку успел выпасть из реальности, сосредоточившись на многочисленных размышлениях, связанных с поведением Энтони и целями, им преследуемыми.       Настало время для пробуждения ото сна с открытыми глазами. Допив кофе двумя большими глотками, Альберт тоже поставил чашку на стол и поднял глаза, надеясь встретиться с взглядом Энтони.       В предположениях не ошибся. Энтони пристально смотрел на него, оставаясь при этом предельно серьёзным и сосредоточенным, будто решал самую сложную из задач, с которыми ему когда-либо приходилось сталкиваться на жизненном пути. Может, действительно прикидывал, насколько целесообразно поддерживать отношения со школьником? Понятно, что Альберт уже через пару месяцев от статуса школьника избавится и превратится в студента. Но до этого ещё нужно дожить. Вдруг Энтони смущает сам факт?       – Отвезти тебя домой? – спросил Энтони.       Альберту захотелось его придушить за этот непробиваемый тон и предельно сосредоточенный вид, словно слова о заключении пари были чем-то спонтанным, непродуманным и не имеющим силы, или воспринятым исключительно в качестве мимолётной шутки, хотя Альберт, в общем-то, не шутил ни разу. Опершись обоими локтями на столешницу, он чуть склонил голову и произнёс решительно:       – Отвези.       Полученную реакцию, без преувеличения, можно было отнести в категорию шикарного проявления эмоций, потому что после такого ответа Энтони выглядел не менее растерянным, нежели сам Альберт, оказавшийся среди зрителей. Единственное различие, проявившееся у них, заключалось в повышенном уровне самоконтроля, продемонстрированном Энтони. Он не открывал ошеломлённо рот, отделавшись ироничной ухмылкой, словно его такой ответ не задел вовсе.       Он довольно быстро взял себя в руки.       – Как скажешь.       – И ты не станешь настаивать на получении выигрыша? Почему?       – Я ведь говорил, что всё зависит исключительно от твоего желания, – произнёс Энтони. – От этих слов я пока не отказывался.       Альберт на мгновение прикрыл глаза, улыбнулся сдержанно. Вновь распахнул их – ресницы взметнулись вверх. Отводить взгляд он не торопился, продолжая пристально смотреть на Энтони.       – Отвези меня домой, – повторил уверенно. – К себе.       Добавил немного тише, но Энтони, определённо, услышал. Не мог не услышать.       – Зараза, – произнёс беззлобно.       – Просто относительно талантливый актёр, – поправил его Альберт. – Но мне приятно знать, что ты умеешь держать слово. Надеюсь, ещё одно обещание всё-таки будет исполнено.       – Это...       – О продолжении с того самого места, на котором мы остановились в прошлый раз. Я даже могу напомнить, на чём именно.       – Ты действительно этого хочешь?       – Очень, – выдохнул Альберт, облизав губы, не боясь, что кто-то посторонний может заметить этот жест и посчитать подобное поведение вызывающим; сейчас он работал исключительно для одного зрителя, его же реакции на свои слова и жесты добивался отчаянно. – Сильнее, чем ты можешь себе представить.       Дважды повторять не требовалось.       Многим достаточно было одного только жеста, чтобы хвалёный самоконтроль оказался послан на все четыре стороны. Энтони демонстрировал поразительную выдержку.       Он не схватил Альберта за руку и не потащил моментально в одну из туалетных кабинок, чтобы, спустя пару мгновений, втолкнуть его в тесное помещение, прижать к стене, не позволяя вырваться из захвата. Ограничиться несколькими минутами быстрого, почти животного секса, похожего больше на борьбу и столкновение, нежели на – пусть прозвучит излишне сладко – занятия любовью. Быть может, к общему настроению свидания этот вариант подходил просто идеально, став гармоничным продолжением, но в голове Энтони общая картинка никак не желала формироваться. Он хотел, чтобы всё прошло иначе.       В нём впервые за долгое время заговорила иная сторона натуры, та самая, что отвечала непосредственно за создание лирического настроя. Стоило признать: несмотря на некую солидарность с утверждениями Терренса, теми самыми, озвученными до отношений с Рендаллом, Энтони всё-таки считал себя более романтичным человеком. На контрасте с Терренсом, каким его видело в школьные годы большинство одноклассников, это качество натуры проявлялось особенно ярко.       Нельзя сказать, что в школьные годы Энтони был невероятно сдержанным и всячески избегал отношений, но и бросаться на каждого встречного он тоже не торопился, подходя к выбору основательно. Сейчас думать об этом было довольно нелепо, особенно, если вспомнить, сколько времени прошло с момента первого столкновения с Альбертом и до осознания, что «идеальная длинноволосая блондинка» мужского пола стала предметом некой одержимости и бесконечных размышлений. Не больше недели.       Заявление о желании посмотреть спектакль с участием данного юноши, пересечение взглядов, презрительно брошенная фраза о стариках, которым не место на территории академии, а потом... Да ничего потом не должно было быть, в принципе, но в голове Энтони что-то щёлкнуло, и он осознал с отголосками ужаса, что «блондинка» его действительно зацепила, сделала это играючи, вряд ли желая такого результата.       Энтони приезжал на работу к Рейчел с завидным постоянством – кузина стала, в определённой мере, прикрытием, отговоркой на случай, если Мартин или его отец, являющийся по стечению обстоятельств тёзкой мистера Кейна-младшего, внезапно поинтересуются, какими причинами спровоцирован столь повышенный интерес к бывшему учебному заведению. С момента выпуска прошло шесть лет, и Энтони никогда не проявлял настолько пламенной любви к академии, теперь внезапно проснулась пылкая страсть к воспоминаниям, когда каждый новый визит или очередная прогулка по саду дорога сердцу.       Энтони и, правда, стал относиться к академии немного иначе, чем прежде. Когда ему не нужно было корпеть над учебниками, просиживая за ними большую часть времени, он начал иначе воспринимать моменты жизни, связанные со школой.       Впрочем, гораздо сильнее его интересовала личность одного из учеников, связанных с этой самой школой.       Глядя на Альберта, сидевшего сейчас напротив, Энтони отмечал отблески предвкушения, замешанного на возбуждении, не мелькавшие время от времени в глазах, а отражавшиеся в чуть расширенных зрачках в течение продолжительного времени.       Заметив пристальный взгляд, Альберт облизнулся повторно, сделал это совсем-совсем невинно, словно между делом, ненамеренно, а потом откинулся на спинку стула, запрокинул голову и засмеялся, закрывая лицо ладонями. Ему эта игра казалась занимательной, но вместе с тем провоцировала некую нервозность, порождённую сомнениями относительно намерений Энтони.       Альберту отчаянно хотелось к нему прильнуть, впиться в этот соблазнительный рот поцелуем, прижаться сильно, прикусить мягкие губы ещё ожесточённее, едва ли не до крови, провести ладонями по обнажённой коже, ощущая под пальцами сильное, тренированное тело, активно отзывающееся на каждое прикосновение.       Энтони был сдержан, словно сомневался в правильности дальнейших действий. Таким же он оставался ровно до того момента, пока не оказался в стенах родной квартиры. У него не тряслись руки, и попасть в замочную скважину получилось с первого раза.       Он не был похож на человека, измученного нервным напряжением.       Он действовал максимально уверенно, и в дальнейшем решительность его никуда не делась. Оказавшись по ту сторону двери, он повернулся к Альберту, улыбнулся и, стянув с его головы кепку, произнёс:       – С того самого момента, на котором остановились прежде.       – Да. Несомненно.       Альберт не удержался от ответной ухмылки, чуточку ядовитой, но от этой примеси не менее сладкой, а правильнее сказать – соблазнительной.       Продолжить разговор ему не позволили. Он и охнуть не успел, а Энтони уже прижался к его губам, целуя именно так, как того хотелось Альберту. Страстно, решительно, порывисто, не пробуя впервые, а с уверенностью – не оттолкнут, вместо этого последует ответная реакция.       Альберт не протестовал, когда Энтони, втолкнув его в спальню, включил свет. Быть может, кому-то было привычнее заниматься сексом в темноте, предварительно задёрнув шторы и опустив жалюзи одновременно, чтобы наверняка. Быть может, это упрощало процесс, слегка загасив понимание о том, что рядом находится новый партнёр, а потому стеснительность способна отбить всё желание, свести на нет все старания. Альберт знал, что в их случае ничего подобного не случится.       Просто не может.       Он не видел цвет простыней на кровати Энтони, да его это и не интересовало, на самом деле. Единственное, на что Альберт действительно обратил внимание, так это на материал постельного белья, мысленно порадовавшись, что Энтони, выбирая в вечном противостоянии пафоса и удобства, сделал ставку на второе. Потому никакого холодного скользкого шёлка не было и в помине.       Едва ли Альберт мог с точностью сказать, когда они с Энтони успели избавиться от одежды. В его памяти этот момент отпечатался фрагментарно. Одно Альберт знал точно: в тот момент они оба походили на одержимых, не церемонясь особо с вещами, срывая, а то и вовсе разрывая их. В коротких перерывах между избавлением от очередного её элемента, обмениваясь кусачими, не менее одержимыми поцелуями, цепляясь друг за друга с таким рвением, словно стоило только разжать ладонь, ослабить хватку, и реальность происходящего можно будет поставить под сомнение.       Определённый опыт интимных отношений у Альберта был. Он при всём желании не мог бы закосить под невинного юношу, старательно опуская ресницы и умилительно краснея. Точнее мог, но ощущение наигранности не отступало бы ни на шаг, а лицемерие в отношениях, несомненно, смотрелось достаточно гадко.       Альберту нравилось осознавать, что Энтони его хочет. Ему нравилось думать, что, оказавшись в одной постели с мужчиной мечты, как он сам в мыслях – сначала насмешливо, а со временем на полном серьёзе – называл Энтони, получится продемонстрировать определённые навыки и умения. Реальность над ним жестоко посмеялась, попутно посоветовав не изображать из себя гуру секса, а сравнить на практике, что могли предложить в своё время сверстники, с тем, что мог подарить ему парень, «остававшийся на второй год не менее пяти раз».       Альберт не был чрезмерно сдержанным и не относился к сексу как к обязанности или повинности, но и особого восторга в конечном итоге обычно не испытывал. Временами случались разочарования. Невероятное желание в самом начале процесса, предвкушение чего-то нереального, а потом несколько минут стандартных движений, поглаживания, поцелуи, приглушённый звук чужого, да и своего, голоса...       Всё, можно расходиться.       Ты ведь кончил, Берти? Тебе хорошо?       Почему-то почти всем его любовникам приходило в голову именно подобное сокращение имени, и Альберт покорно выслушивал мерзкое обращение, изображал снисходительную улыбку, но мысленно делал пометки напротив имён. С этим человеком больше дел не иметь. Их было не так уж много, но все они его бесили не на шутку.       Тайна крылась в том, что никто из бывших кандидатур не соответствовал его темпераменту. Альберт только-только входил во вкус, а его партнёры уже закатывали глаза и падали на него с протяжным стоном. Это, наверное, должно было льстить, но в реальности только раздражало.       Энтони от них порядком отличался. Хотя бы потому, что не торопился уложить Альберта на спину, раздвинуть ему ноги и поиметь доступное тело как можно скорее. Несомненно, он был возбуждён, в этом никаких сомнений не возникало, но опыт и умение контролировать себя никуда не девалось. В первую очередь, он стремился доставить удовольствие партнёру – потом уже думать о себе.       Вообще-то Энтони действительно раздвинул ему ноги, устроившись между них, однако в остальном он не торопился. Ладонь мягко поглаживала – от колена, по бедру, как по внешней, так и по внутренней его стороне. Энтони целовал Альберта постоянно, прикасался к подбородку. Губы проходились по шее, по ключицам. Несколько поцелуев – укус, ещё несколько – прикосновение языка.       – Ты шикарный, Ал, – произнёс Энтони тихо, вновь прикусывая кожу на шее.       Альберт поймал себя на мысли, что подобного сокращения никогда в жизни не слышал. И хорошо, если никто, кроме Энтони, до такого не додумается, потому что уже сейчас Альберт подумывал, что едва различимое слово, цедимое сквозь зубы, станет для него условным рефлексом.       Ладонь переместилась с бедра выше, прошлась по животу, не задержавшись там надолго. Альберту хотелось, чтобы Энтони прикоснулся к его члену, приласкал хотя бы ладонью. Ничего проще не придумать – несколько стандартных движений, размазывая природную смазку, облегчающую процесс. Если Энтони так хочется, чтобы его партнёр кончил за ночь неоднократно, пусть...       Альберт не додумал.       Он запрокинул голову, почувствовав прикосновение не ладоней, а губ – тёплого рта. Потрясающе умелого, невозможного. То, что делал он, даже рядом не стояло с чужими неловкими попытками, отпечатавшимися в памяти Альберта и датированными прежним годом.       Альберта одолевало желание то ли застонать, то ли грязно выругаться, а можно и то, и другое одновременно, потому что в один из вариантов его эмоции от происходящего не укладывались.       Довести начатое дело до конца он не позволил. Сам проявил инициативу, сам распечатал зубами глянцевый квадратик, сам же оседлал Энтони, понимая, что больше ждать просто не может и не собирается. Ему отчаянно хотелось ощутить – не просто вновь, а именно в данном случае – ту самую наполненность и растянутость, смешанную с лёгкой болью, приправленную ощущением собственной власти над чужим телом, безумно привлекательную по причине возможности самостоятельно контролировать процесс, а не стопроцентно подчиняться.       – Ты же не против? – спросил, слегка наклонив голову и посмотрев на Энтони, в глазах которого прочитывалось совершенно нескрываемое восхищение.       Альберт не знал, как выглядит в этот момент, но ловить на себе подобный взгляд было истинным наслаждением.       Губы слегка саднило от многочисленных поцелуев, волосы растрепались, но Альберт не пытался их поправлять. Он лишь улыбался и, когда его губ коснулись пальцами, втянул их в рот, не раздумывая, облизывая, чуть прикусывая, позволяя представить, каким оказался бы минет в его исполнении. Он признавался в разговоре со своим подсознанием, что готов был отсосать Энтони ещё в машине и с трудом удержался от соблазна пробежаться пальцами по его ширинке, потратить время на борьбу с пуговицей, расстегнуть молнию. Возможно, ему и сдерживать порывы не стоило, но... В конце концов, он искренне надеялся и верил, что это далеко не последняя их встреча. В дальнейшем он неоднократно побудет для Энтони и милым принцем, которого можно, даже нужно баловать, одаривая нежностью, и конченой шлюхой, которую реально отодрать во все дыры быстро, резко, с некой примесью грубости, не церемонясь особо.       Иногда его посещали и такие фантазии, но вот второго участника событий до появления Энтони никак не получалось придумать. Образ обычно представлялся абстрактным, а сейчас картинка сложилась безупречно. Альберт даже идеальный наряд себе придумал для такой ролевой игры – ботфорты, шортики и чулки в сеточку в сочетании с кожаной курткой и предельно скромной водолазкой. Всё чёрное, чтобы сыграть на контрасте со светлыми волосами.       «Заплатите мне, мистер, и я исполню все ваши грязные фантазии».       – Нисколько. – Энтони погладил его зацелованную шею влажными пальцами, потянул прядь длинных светлых волос, наматывая её на кулак и заставляя Альберта податься вперёд, чтобы не чувствовать боль. – Мне нравится ракурс, – заметил немного иронично. – А ещё нравится сама поза, личность наездника и то, как ты смотришься.       – Где именно?       – На мне. Впрочем, подо мной смотрелся не хуже.       – Самый сомнительный комплимент из всех, что мне доводилось слышать, – хмыкнул Альберт, сделав несколько осторожных движений и прикрывая глаза, разрывая зрительный контакт; ладони скользнули по обнажённому торсу Энтони, ногти оставили слабо-алые следы. – Но от тебя я даже такое готов выслушать. Покажите мне мастер-класс, мистер Кларк. Ты же хочешь этого не меньше, чем я. Ты хочешь, чтобы я стонал, шептал твоё имя и умолял, выпрашивая ещё. Ты можешь это сделать, я не сомневаюсь.       Он прошептал это, склонившись невыносимо близко, по-прежнему позволяя проводить манипуляции с волосами, не возмущаясь и не вопя о том, что вообще-то можно быть аккуратнее. Кончик языка скользнул между губ на мгновение и снова исчез, настало время самодовольной ухмылочки.       Альберт примерно представлял, какой эффект она произведёт, и не ошибся.       Энтони захотелось её стереть.       Энтони захотелось, чтобы Альберт, находясь с ним в одной постели, на самом деле вёл себя так, как сам же и описал немногим ранее.       И он готов был сделать для этого всё.       В отличие от всех любовников-предшественников, он не задавал тупых вопросов, способных окончательно и бесповоротно уничтожить весь настрой. Ему не нужно было интересоваться, хорошо ли Альберту с ним, он и так понимал всё без лишних слов.       Потому-то он не только готов был делать всё.       Он делал.       Ближе к утру, лёжа на разворошённой кровати, наблюдая за пробивающимися сквозь задёрнутые шторы слабыми солнечными лучами, Альберт пытался отдышаться, попутно сформулировав хотя бы одну дельную мысль. Мыслей не было, в голове царила потрясающая пустота. А ещё накрывало каким-то нереальным блаженством, от которого совершенно не хотелось отказываться.