Будни «Чёрной орхидеи»

      Кэндис не плакал. Совсем нет. Ему не пришлось душить глухие рыдания, хотя на всякий случай даже платок был припасён. Тот самый, с инициалами «M.W» и вышитой чёрной орхидеей. Фамильная вещица. Собственность семьи Уилзи.       Из возраста, когда слёзы кажутся панацеей и спасением от всех бед, Кэндис давно вырос, потому теперь в груди теснились лишь бессильная ярость и злость. Не на директора, а на самого себя и на сложившуюся ситуацию.       Он не хотел быть назойливым, вмешиваясь в жизнь младшего представителя семьи Уилзи. С самого начала учебного года, после столкновения с Трис, Кэндис смирился с поражением и постарался окончательно попрощаться с мечтами, не имеющими шанса на реализацию. Он принял это нерадостное открытие, как данность, не предпринимая попыток влезть в отношения, не преследуя Мартина, а глядя на него издали, радуясь, по мере возможности, когда тот выглядел счастливым.       Его односторонние чувства, кажется, давно потеряли статус «конфиденциально», став достоянием общественности и предметом активного обсуждения. Некоторые умудрились над этим увлечением посмеяться. К некоторым относился Гаррет Марвел. Его веселье разделили немногие, но Кэндису и того хватило.       – Ты такой жалкий в своей любви, Кэндис, – доверительно прошептал однажды Гаррет, положив ладонь ему на плечо и склонившись максимально близко, так, что дыхание скользило по коже. – И было бы, из-за чего страдать.       Кэндис не ответил на словах, просто развернулся резко и врезал однокласснику ребром ладони по лицу, после чего поднялся с места и вышел из аудитории. Ему не хотелось обсуждать незавидную судьбу своих чувств. Как будто он сам не знал об их обречённости, как будто сам не догадывался, что они действительно делают его жалким.       Он не требовал ничего взамен. Не ползал в ногах у Мартина, прося хотя бы капельку любви к своей персоне, он отворачивался каждый раз, когда они сталкивались на территории академии. Она была огромной, потеряться, как пальцами щёлкнуть, но их как будто нарочно жизнь сталкивала. Стравливала, заставляя одного ненавидеть сильнее, а второго отводить глаза и стараться испариться из поля зрения, чтобы не раздражать лишний раз.       Они сталкивались там, где, по идее, вообще не должны были пересекаться, но, тем не менее...       Если дистанция между ними оказывалась короткой, Кэндис опускал голову и поспешно удалялся, шепча:       – Прости.       Мартин не отвечал. Это стало закономерностью.       Он хранил гордое молчание и в тот момент, когда один из учеников параллели, с которым у Кэндиса сложились крайне напряжённые отношения, швырнул сумку со школьными принадлежностями с лестницы, предварительно расстегнув замок. Тетради, ручки, карандаши, линейки усеяли лестничный пролёт, и Кэндис остался наедине с устроенным чужими руками беспорядком. Коридоры опустели, а он стоял и смотрел, тяжело вздохнул. Собирать их всё равно нужно было, и он начал спускаться вниз.       Стоит ли говорить, кто в этот момент по лестнице поднимался?       Наверное, и без дополнительных подсказок ответ очевиден. Разумеется, господин директор. Мартин, что б его, Уилзи.       Он мог сделать замечание, относительно опоздания на занятия. Мог, учитывая довольно напряжённые отношения с Кэндисом, просто пройти мимо, не обращая внимания на тяготы жизни опостылевшего и надоевшего до зубовного скрежета ученика. Но он этого не сделал. Он притормозил, стоя внизу, наблюдая за тем, как Кэндис собирает разбросанные принадлежности.       Кэндис впервые за долгое время с ним не поздоровался. Не потому, что дерзость внезапно проснулась, не потому, что захотелось ещё сильнее испортить отношения с директором. Если что-то и проснулось внутри, так это гордость, не желающая в очередной раз получать комок жидкой грязи, запущенный метко и пачкающий с ног до головы.       Здравствуйте, мистер Уилзи.       А в ответ – молчание.       Немая сцена.       Наступает тишина, пребывание в которой превращает столкновение взглядов в нечто невыносимое. Лучше бы состоялась одна словесная дуэль, а не сотни таких, молчаливых поединков.       Кэндис Мартина не понимал. Не знал, что именно заставляет его поступать так, а не иначе. Не представлял, что вообще может твориться в голове этого человека, потому что логикой поступки не отличались.       С теми, кто был ему противен, Кэндис старался контактировать по минимуму. Быть может, именно по этой причине постоянно уходил летом из дома, не желая оставаться там, разделяя пространство, пусть и довольно внушительное по площади, с Реджиной и очередным её ухажёром, а затем – с очередным супругом.       Бесчисленные посещения Гайд-парка, кофе в стаканчике с плотной крышкой, ручка, блокнот, кепка, чей козырёк закрывал почти половину лица.       Кэндис писал постоянно, уже сейчас знал, в каком направлении хотел бы продолжить образование.       Для того чтобы сосредоточиться, ему нужна была тишина, а не фальшивые стоны матери, доносившиеся до его ушей во время пребывания в родном доме. И не грязные замечания её любовников, отпускаемых в процессе скотского – почему-то только такая ассоциация и напрашивалась – совокупления. Где Реджина себе таких любовников находила, оставалось только догадываться.       Прогуливаясь по парку, он тоже был окружён людьми, но они ему не мешали. Странности жизни.       Под молчаливым наблюдением становилось не по себе. Кэндис не выдержал, процедил сквозь зубы, еле слышно, ругательство. Плюнул на всё и сел прямо на ступеньку, не удосужившись предварительно протереть её.       – Проходи, – произнёс. – Я ещё долго копаться буду.       – Не боишься опоздать на урок, Кэнди? – спросил Мартин.       За это обращение его хотелось удавить.       Без шуток. Без преувеличения.       Собственное имя Кэндис ненавидел с ранних лет, считая, что придумать данные хуже, нельзя при всём желании. Родители постарались на славу, но вряд ли их заботили переживания Кэндиса, имевшие место, по этому поводу.       Большинство людей, с которыми доводилось сталкиваться, намеренно коверкали имя Брайта, считая свою шутку крайне остроумной и невозможно актуальной. Ему в моменты, когда очередной остряк-недоучка выдавал нечто о сладостях, хотелось убивать, но он улыбался и говорил сдержанно:       – Я не Кэнди. Я Кэндис.       Люди извинялись и исправлялись. Из тех, кто не понял с первого раза, желание шутить относительно имени пришлось выбить.       Схлестнуться в драке с директором было, конечно, эпатажно, но, несомненно, не слишком разумно. Такой поступок запросто привлечёт внимание, но вот какого рода оно будет? Вряд ли спровоцирует одобрение. Весело для зевак, рассчитывающих на забавное шоу, но с точки зрения рационального подхода – чушь собачья.       Традиции изменять не следовало. В случае с Мартином первый вариант реакции приходилось эксплуатировать всегда, не нарушая негласно принятых правил. Разве что улыбке притворной не нашлось места.       Он оперся ладонями на ступеньку и произнёс:       – Кэндис.       – Я всегда только так тебя и называю.       – Значит, с дикцией проблемы, – заметил Кэндис, осознавая, что буквально с огнём играет.       Учитывая положение обоих в иерархии школьной системы, стоило придержать язык за зубами, но он не сумел промолчать.       – Или со слухом, – отпарировал Мартин.       – Не думаю. Жаловаться не приходится. А если это действительно они, то, пожалуй, я страдаю избирательной глухотой. Обычно слышу всё так, как люди произносят, только в одном случае происходит сбой системы.       – На занятия ты, как я посмотрю, всё-таки не торопишься, – резюмировал Мартин, наклоняясь и подбирая одну из ручек.       – Мистер Уилзи...       Кэндис с трудом сглотнул.       Самообладание его подводило, голос больше не был настолько уверенным, как в самом начале разговора. Кэндис мечтал остаться в одиночестве, быстро собрать тетради вкупе с канцелярскими принадлежностями и удалиться, но в присутствии Мартина сделать это не удавалось. Он был уверен, что обязательно выронит всё повторно, заслужив статус косорукого и явно недалёкого индивида, потому предпочитал иной тип поведения. Не шевелиться, вообще ничего не делать. Разве что надеяться: Мартин всё правильно поймёт и удалится в неизвестном направлении.       Не понял и не ушёл.       Продолжая сидеть на ступеньках, Кэндис с удивлением наблюдал за тем, как Мартин одну за другой подбирает его вещи, никак не комментируя собственные поступки, не намекая, что стоит оторвать зад от импровизированной скамейки и самостоятельно собирать разбросанное. В руках директора постепенно оказывались все тетрадки, ручки, несколько книжных закладок.       Кэндис затаил дыхание и, кажется, совершенно позабыл, каково это – делать вдохи и выдохи.       В голову лезли абсолютно неадекватные мысли, но нисколько не удивительные. Он сотни и тысячи таких мыслей успел уничтожить за период пребывания в состоянии обречённой влюблённости.       Иногда с облегчением вздыхал, думая, что отпустило.       Но стоило только встретиться с надменным взглядом серых глаз, стоило только услышать это проклятое «Конфетка», произнесённое деловым – таким намеренно подчёркнуто-деловым – тоном, и он опять оказывался в огне, сгорая каждый раз заживо и с трудом восставая из пепла, когда наваждение проходило, а Мартин вновь удалялся.       После таких пересечений Кэндис ловил себя на мысли, что лучше бы его вообще никто от Реджины не спасал и не пытался утешить, когда она уехала.       Лучше бы она действительно избила его тогда и втолкнула лично в ворота академии, окровавленного и переполненного ненавистью ко всему миру.       Лучше так. Только бы не было встречи с человеком, в которого он втрескался с такой силой, что самому, при попытке посмотреть на сложившуюся ситуацию со стороны, становилось противно.       Но нет же. Вмешался посторонний, ныне возненавидевший Кэндиса не меньше, чем Реджина, а то и сильнее. Просто правила приличия не позволяли поднять руку на ученика и отхлестать его по щекам, как того требовала душа.       Мартин в одиночку собрал все вещи, вложил их в сумку и протянул Кэндису.       – Иди в класс. Ты и так порядочно задержался.       – Спасибо, – произнёс Кэндис, покусывая щёку изнутри.       Он потянулся, чтобы взять сумку, перехватил её на удивление неудачно. Частично вещи вновь рассыпались по лестнице.       Мартин проводил их взглядом и посмотрел задумчиво на Брайта.       – Прошу тебя... – выдохнул Кэндис охрипшим, словно после парочки сигарет, выкуренных подряд, голосом.       Вообще-то он не знал истинного звучания собственного голоса после подобных процедур, но подозревал, что приблизительно такой тональность и станет.       – О чём именно?       Мартин был – сама невозмутимость. Как в самом начале, когда только появился на лестнице, так и теперь, спустя определённый промежуток времени.       Кэндис, увы, сохранением былой уверенности похвастать не мог.       Ему хотелось кусать губы, продемонстрировав во всей красе нервозность, но он сдерживал порывы.       Ему хотелось податься вперёд и поцеловать человека, стоявшего в опасной близости. Почувствовать теплоту и влажность его рта, обвить шею руками и потеряться во времени, растворившись в ощущениях, которых должно было быть огромное количество.       Назвать по имени, отбросив в сторону официоз.       Но этого он себе позволить не мог.       – Уйди, – обречённо выдохнул Кэндис. – Мистер Уилзи, пожалуйста.       Мартин хмыкнул, но отвечать не стал.       Взмахнул рукой в воздухе, словно собирался провести ею по чужим волосам, но в итоге ладонь опустилась на перила, скользнула по ним. Прикосновения, даже мимолётного, Кэндису не досталось. Не заслужил и не имел права претендовать на что-то.       Мартин прошёл мимо, оставив Кэндиса сидеть на лестнице посреди разбросанных предметов. В гордом одиночестве.       На урок Кэндиса уже не пустили, и он провёл остаток часа в коридоре, надеясь, что повторно с Мартином не столкнётся, потому что в противном случае грозит ему только один исход – сумасшествие.       Мартин преувеличивал. Кэндис не собирался разбивать палаточный лагерь под дверями его кабинета. Он там вообще редко оказывался, не более пары раз. Да и то, заглядывал к секретарю ради получения необходимых справок и документов, а Мартин выходил и цеплялся за него взглядом.       Сегодняшний день стал исключением. Просто так получилось, что пришлось задержаться в школе, сосредоточившись на выпуске очередного номера газеты. Непрофессиональные журналисты разобрались со своими делами довольно поздно. Пожалуй, к моменту завершения своеобразной планёрки кроме них и директора, больше никого в школе не осталось.       Спустившись вниз, Кэндис услышал приглушённые голоса. Он подошёл к кабинету не потому, что желал в очередной раз напомнить директору о своём существовании. Он просто уловил в разговоре упоминание своего имени, разумеется, в очередной раз исковерканного, вот и решил полюбопытствовать, с кем именно Мартин обсуждает учеников.       Первым делом на ум приходила Трис, но теория оказалась ошибочной.       Мартин разговаривал с братом, был весьма откровенен и в выражениях себя не сдерживал. Так Кэндису довелось узнать правду об истинном отношении господина директора. Хотя, как узнать...       Скорее, получить подтверждение многочисленным подозрениям, что возникали прежде, а сегодня превратились в неопровержимый факт.       Мартин не испытывал к Кэндису тёплых чувств, он его ненавидел, а ревность со стороны невесты, спровоцированная нелепым стечением обстоятельств, только подогревала это неприятное чувство, увеличивая до максимальной отметки.       Кэндис сомневался, что его присутствие рассекретили с первых секунд, а потому нарочно разыгрывают спектакль, рассчитанный на одного зрителя. Если кто-то и заметил его, то точно не Мартин. Виной тому стала вовсе не беспечность и неумение конспирироваться, а простая случайность. Значок, у которого периодически произвольно открывалась булавка, расстегнулся в самый неподходящий момент. Вещица с легким стуком упала на пол, но этого было достаточно, чтобы Терренс насторожился и постарался определить источник звука. Кэндис хотел наклониться и поднять значок, но тут понял, что его заметили. Старший из братьев Уилзи сделал шаг к двери, а Кэндис отступил назад, понимая, что о его визите обязательно узнает и Мартин, раз уж улика осталась на месте преступления. На самом видном месте.       Плюс один пункт в копилку поводов для ненависти. Отторжение, что никогда не достигнет своего пика, с каждым промахом планка будет подниматься всё выше, и так до бесконечности.       Дверь общежития хлопнула, закрываясь. Кэндис прижался к ней спиной и прикрыл глаза. Постарался успокоиться, чтобы сердце больше не колотилось в груди с такой бешеной частотой и отвратительным, как будто оглушающим стуком. Разумеется, слышал это только он, но фантазия представляла иной расклад. Казалось, что слышат все. Все же понимают, что послужило причиной повышенной нервозности.       Кэндис провёл ладонью по ткани шейного платка, проверяя на всякий случай, надеясь на невозможное чудо. Разумеется, значка не было. Идиотская штучка с надписью, которая бесила в исполнении других, но отчаянно нравилась, когда её озвучивал Мартин. Было в этом произношении особое очарование, а ещё моментами посещало подозрение, что Мартин нарочно теряет в обращении последнюю букву. Ему нравится выводить Кэндиса из состояния равновесия. Пламя раздражения, мелькавшее в зрачках, стоило только ошибиться, допустив намеренную оговорку в имени, и вовсе приводило Мартина в экстаз.       Большую часть времени Кэндис его не понимал.       Лишь изредка мелькали какие-то искорки осознания реальной подоплёки совершения тех или иных поступков, и появлялось обманчивое мнение, будто два столь разных человека внезапно оказались на одной волне, а потом наваждение исчезало, всё становилось на привычные места.       Загадка, которую никогда не разгадать.       – На территории академии появились волки?       – Что? – удивлённо спросил Кэндис, посмотрев на одноклассника, так стремительно материализовавшегося перед ним.       – На территории академии появились волки? – терпеливо повторил свой вопрос Розарио.       Попытался придать лицу благодушное выражение.       Улыбка у него была весьма и весьма специфическая, а ещё производила эффект, обратный задуманному. Большинство людей, с которыми Кэндису доводилось сталкиваться на жизненном пути, улыбка украшала. В исполнении Роуза она походила не на проявление хорошего настроения, а на какой-то излом, трещину, проходившую по лицу, делавшую его неестественным.       Да, если говорить откровенно, то не только улыбка... Он сам по себе был специфическим, производил на окружающих неоднозначное впечатление и, в общем-то, давно заслужил славу человека, у которого не все дома.       Кэндиса это нисколько не смущало. Он давно пришёл к выводу: не существует людей без странностей. Вот только для каждой отдельно взятой личности предел этого определения будет разным. Пока небольшие отступления от общепринятых правил находятся в границах разумного, всё нормально. Почему, собственно, они должны напрягать и вводить в ступор?       Об этом он как-то сказал в столовой, сидя напротив Гаррета, утверждавшего, что Роуз, имевший в прежние годы склонность к поползновениям в сторону готики, чокнутый.       Розарио тогда не удержался и выплеснул Гаррету в лицо свой кофе. Холодный, само собой. После чего гордо удалился.       – Вот видишь? Он и, правда, не в себе, – неслось ему вослед.       Ответ Кэндиса Роуз уже не слышал, но сомневался, что тот выражает солидарность с Марвелом. Кэндис себе скорее бы руку откусил по локоть, чем добровольно принял сторону Гаррета.       Любовь к готике ушла, а слава странного парня, окружающего себя фарфоровыми куклами и серебряными украшениями, запомнившегося всем за счёт ношения чёрной мантии с капюшоном поверх школьной формы и пытавшегося убедить окружающих в наличии магических способностей, осталась, закрепившись за Розарио, наверное, до самого выпуска. Кто-то реально верил, и Роуз откровенно над ними ржал.       Впрочем, стоило только появиться запуганным индивидам, как он снова напускал таинственности, задумчиво поглядывал в их сторону и удалялся, напевая. Они, наверное, думали, что Роуз идёт совершать ритуал, замешанный на магии Вуду, а он всего-навсего развлекался, становясь за закрытыми дверями комнаты обычным человеком, ничем особо не примечательным. Эпатаж этот был в арсенале его персональных фишек чем-то наподобие костюма, припасённого для особых случаев.       Кэндис понял это сразу, а другие – нет.       – Как ты это делаешь? – отозвался Кэндис, благополучно проигнорировав заданный вопрос.       – Что именно?       – Подкрадываешься незаметно.       – Годы усердных тренировок не прошли даром, – произнёс Роуз, потерев запястье и запуская ладонь в волосы. – А вообще люблю людей, пребывающих в прострации. Вечно витают в облаках, потом удивляются чужому присутствию поблизости.       – Извини, – усмехнулся Кэндис. – Я просто задумался. Так что там с волками? Откуда вообще такие вопросы?       – Я видел, как ты летел к общежитию, вот и подумал, что в школе, как минимум, пожар. Или волки. Или внезапно – по твою душу объявился наёмный убийца.       – Последнее предположение ближе всего к истине.       – Неужели?       – Представь себе, да.       Кэндис отошёл от двери и направился к лестнице. Роуз последовал за ним. Судя по всему, другой компании на этот вечер у него не намечалось, вот он и решил дождаться появления Брайта. Их нельзя было назвать закадычными друзьями, но, пожалуй, перебрав в уме всех одноклассников, Кэндис только Розарио и мог выделить, назвав его более или менее близким человеком. У них даже проблема была общая. Незначительная такая, если подходить к вопросу в глобальных масштабах, но достающая и вызывающая приступы раздражения. Имена. Специфические, своеобразные. Конфетка и Розочка. Идеальная парочка несчастных придурков, над которыми поглумились находчивые родители. Хотя, в случае с Астерфильдом, вряд ли что-то подобное планировалось изначально. Полная форма его имени звучала достаточно броско и, в определённой мере, благородно. Перевод собственного имени Кэндису тоже нравился, но это не отменяло факта, гласившего, что девушке его паспортные данные подошли бы намного больше, чем их истинному обладателю.       – Кому ты уже успел перейти дорогу? – поинтересовался Роуз.       – Да мало ли таких? На самом деле...       – Что?       – Мне неприятно обсуждать этот вопрос, – честно признался Кэндис.       – Тем самым упрощаешь мне задачу. Кажется, я начинаю догадываться, кому именно ты помешал.       – Роуз, – прозвучало предостерегающе.       – Ничего такого. Я не осуждаю. Сам знаешь...       – Знаю.       – Иногда мне кажется, что мы с тобой безумно похожи во многом. А иногда, что мы отвратительно разные. И какого чёрта вообще общаемся?       Кэндис потянул молнию, размотал шейный платок и засунул его в школьную сумку. Попутно бросил взгляд на дисплей смартфона. До ужина оставалось ещё пятнадцать минут.       – Потому что нам есть о чём поговорить, вот и не тратим время впустую, а вроде как расходуем его с пользой. Хотя, по идее, тебе следовало бы меня ненавидеть.       – Не так радикально, но недолюбливать – точно. Постоянно сравнивать, резюмировать, что уступаю тебе внешне, и потому кое-какие мои мечты так и не получат шанса на реализацию.       – Джентльмены предпочитают блондинок, – заметил Кэндис. – Потому я не в цене. И внешность тут большой роли не играет.       Усмехнулся невесело.       Роуз потянул одну из своих прядей, посмотрел на неё без особого энтузиазма.       – Либо он не джентльмен, либо просто мне не повезло настолько, что даже цвет волос не спасает.       – Вряд ли в этой области от меня можно ждать реальной помощи. Так что, прости, дельного совета не будет. Да и не очень дельного тоже.       Кэндис притормозил, дожидаясь, пока Розарио его догонит. Иногда тот поражал завидной медлительностью, и сейчас был как раз один из таких случаев. Роуз шёл неспешно, неторопливо, первым словом-характеристикой так и напрашивалось определение «лениво». Кэндис стремительно летел вперёд, оттого расстояние между ними росло. Чтобы продолжать разговор, требовалось повышать голос. Этого Кэндису совсем не хотелось. Тема обсуждения не располагала к такому формату, как публичная дискуссия в присутствии большого количества свидетелей.       – Я вот думаю... – Розарио сделал выразительную паузу.       Кэндис, рывшийся до того в сумке в поисках ключей, вскинул голову, посмотрел на собеседника с недоумением. Он ждал продолжения фразы, не собираясь играть в детские игры по типу «попробуй в недосказанности увидеть истинный смысл». В этом заключалась отличительная особенность Кэндиса – максимальная сосредоточенность, минимум отвлечённости.       – О чём? – поторопил Кэндис, доставая ключи.       – Зачем нам вообще кто-то другой? – поинтересовался Роуз. – Будем вместе и счастливы, а они все пусть подавятся.       Он положил ладонь на шею Кэндису, погладил осторожно. Обнял, но приближаться не торопился, продолжая держаться на расстоянии, понимая: совершенно точно не способен предсказать возможную реакцию Кэндиса, что последует вслед за этим предложением.       Когда речь заходила об интимных отношениях, Кэндис поразительно менялся. Он не стеснялся, не краснел и не отводил глаз, лепеча что-то о ненормальности данных разговоров, но и не поддерживал активно, как тот же Гаррет, обычно и становившийся инициатором таких бесед. От хорошего настроения не оставалось ни следа. Кэндис становился отстранённым и даже, пожалуй, раздражённым. Розарио давно это заметил, потому всегда старался поскорее привести беседу к завершению, но Гаррета было не так просто сбить с толку.       Он желал Кэндиса отчаянно и безумно. Естественно Гаррету хотелось, чтобы Кэндис отвечал аналогичным отношением! Но ему такое счастье не светило.       Он говорил, что Кэндис жалок в своей любви, но сам выглядел не менее, а то и более жалким.       Кэндис не воспринимал его в любовном плане вообще никак.       Имелось немало активно используемых характеристик. Как пример: одноклассник.       Парень, с которым периодически можно поговорить на отвлечённые темы.       Вечный разжигатель скандалов.       Бывший друг, ныне получивший незавидное звание предателя.       Кто угодно, но только не любовь всей жизни.       На первый взгляд ситуация представлялась простой и незамысловатой. Можно было с лёгкостью подвести отношения данных людей под определение любовного треугольника, если бы не несколько моментов, служивших отягчающими обстоятельствами. Невеста мистера Уилзи и Розарио, выступающие в качестве дополнительных граней для создания фигуры. Никакой не треугольник, а бесконечная линия, к которой можно добавлять ещё неограниченное количество отрезков, если кто-то вдруг влюбится в Роуза. А в того или в ту, кому выпадет такая карта, влюбится ещё один человек – так до бесконечности.       Глядя на Кэндиса, Розарио понимал, что гораздо логичнее было влюбиться именно в него, а не в Гаррета.       Кто такой Кэндис Брайт? Мистер Идеал. Ум, красота, возможно, блестящее литературное будущее, если он действительно решит добиваться успеха в данном направлении. Красота. Да, ещё раз. Потому что она у Кэндиса действительно была, и это признавали все, даже те, кто его откровенно недолюбливал. Природа в плане раздачи козырных внешних данных невероятно расщедрилась, когда на свет появился старший сын Альфреда Брайта. Для Роуза этот пункт был особенно важен потому, что себя он красивым не считал, в принципе, зная об отвратительной мимике и о невыразительной бледности.       Может, он и блондин от природы, но явно не самый привлекательный.       В сравнении с ним и Гаррет порядочно выигрывал, хотя у того не обошлось без некоторых изъянов во внешности. Сильнее всего в глаза бросалась не самая красивая улыбка. Точнее, улыбка как раз красивая, если не открывать рта. Стоит только забыться, и взгляд сам собой зацепится за щербинку между зубами. Не уродливо, но до статуса эстетического совершенства не дотягивает всё-таки.       Роуз сам не знал, чем его так захватила личность Гаррета, но следовало признать: он влюблён. Безответно.       Как и Кэндис в своего «господина директора», считавшегося почти семейным человеком. До недавнего времени невеста Мартина Уилзи была частым гостем в академии. И эти визиты служили неплохим доказательством серьёзности намерений обеих сторон.       Стоя в коридоре у окна, Розарио и Кэндис нередко наблюдали, как девушка вышагивает по дорожкам, сжимая в одной руке сумку или клатч, набирая другой сообщения на экране смартфона.       – Знаешь её? – как-то спросил Кэндис.       Девушка подняла голову вверх, словно поняла, что за ней наблюдают, и теперь пыталась понять, откуда именно.       – Беатрис Кингстон, она же Беата. Она же, исключительно для близких и друзей, Трис, – произнёс Роуз, спустя определённый промежуток времени. – Джессика с ней поверхностно знакома, я – только со слов сестры.       – И что можешь сказать?       – Ей двадцать два, следовательно, она моложе директора на несколько лет, – Роуз выразительно посмотрел на Кэндиса, но, наткнувшись на хмурый взгляд, постарался вернуть серьёзное выражение лица. – Папенькина дочка, светская львица, благотворитель и начинающий, но уже довольно раскрученный дизайнер. Больше ничего о ней не знаю. В любом случае, брак будет весьма и весьма выгоден и приятен обеим сторонам. Уилзи – семья в аристократических кругах довольно известная, Кингстоны – тоже не последнее место в жизни занимают. Когда они объявят дату свадьбы и поженятся, их назовут парой года, если второй внук её Величества не решит жениться в этом же году. Издания вывалят кучу денег за возможность опубликовать фотографии свадебной церемонии, и твоя любовь будет смотреть на тебя из каждого газетного киоска. Пару месяцев, не больше. Потом о них забудут, а они либо продолжат жить вместе и наслаждаться семейной жизнью, либо разведутся. Каждый пойдёт своей дорогой.       – Роуз.       – А что? – хмыкнул тот. – Так всё и будет, если не расстанутся до того, как Мартин решит сделать предложение, от которого невозможно отказаться. Но, судя по частоте её появлений здесь, всё серьёзно. Раньше я её тут не наблюдал, теперь милая леди приезжает, как по расписанию. Их часто можно видеть вместе. Летом они появлялись вдвоём на разных мероприятиях, тех же благотворительных балах и прочее, прочее, прочее. Удивительно, что ты не знаешь об этом, учитывая некоторые обстоятельства – точнее повышенный интерес к судьбе половины этого дуэта.       – У меня было сложное лето, – признался Кэндис. – Безумное, гадкое, отвратительное лето.       Роуз не усомнился в правдивости этого заявления, всё ещё вспоминая перебинтованную ладонь, служившую в начале учебного года предметом интереса многих учеников. По лицу Кэндиса всё читалось, как по книге.       С картинками, чтобы наверняка.       Вот теперь, стоя напротив него, обнимая одной рукой за шею, Роуз ощущал, как в воздухе ощутимо повеяло холодом. Кэндис вновь, как сказали бы психологи, закрывался от окружающих, почувствовав переход к той теме, что ему совсем не нравилась. Отталкивать чужую руку Кэндис не стал, но взгляд был настолько говорящим, что Роуз сам поспешил разорвать тактильный контакт, избавляясь от неловкости.       – Это была шутка, – заметил беззаботно.       – Я не сомневался, – произнёс Кэндис, открывая дверь, бросая сумку и куртку у стены.       Кая не было. Скорее всего, снова проводил время в своём цветнике. В женском общежитии, то есть.       – Если не с ним, то и вообще никогда? – осторожно спросил Роуз.       Кэндис пожал плечами:       – Наверное. Подумаешь, умру девственником.       – Сомневаюсь.       – Почему?       – Как ни крути, а жизнь поимеет нас всех.       Кэндис повесил пиджак на спинку стула, повернулся к Роузу, продолжавшему стоять в дверном проёме – всё равно они собирались вновь спускаться вниз – усмехнулся.       – Ну если только так.       Длинный шрам, оставшийся на ладони, снова напомнил о себе фантомной болью. * * *       С началом рождественских каникул ученики академии получили возможность разъехаться по домам, чтобы провести праздничные дни в компании родственников. На две недели школа опустела, но события, развернувшиеся в её стенах незадолго до наступления периода заслуженного отдыха, до сих пор вызывали живой интерес.       Новость об отчислении Арлета Спаркса разлетелась по академии быстро и обросла многочисленными подробностями, большая часть которых не имела ничего общего с реальным положением вещей. Попытки воссоздать картину событий набирали обороты, а потому периодически Кэрмиту доводилось слышать совсем уж странные версии неприятного инцидента.       Сам Кэри хранил царственное молчание, ничего не поясняя и не откровенничая с первым встречным.       Алекс в этом вопросе оказался с ним солидарен. Он не почивал на лаврах и не упоминал при каждом удобном случае, что его авантюра с порезанной рукой сыграла не последнюю роль в принятии директором окончательного решения. Он воспринимал всё ровно, без сумасшедшего восторга собственной находчивостью. Напротив, старательно отрицал свои заслуги, говоря, что не придумал ничего такого, способного попасть под определение гениального стратегического плана. Просто решил добавить в ход событий немного импровизации, и она обернулась удачей, а не провалом. Могло быть иначе, тогда жертвы оказались бы напрасными.       За что, собственно, благодарить?       Куда более важным аргументом в противостоянии сторон послужило предложенное видео. Когда Кэрмит положил на стол директора флэшку с записью, Алекс приоткрыл рот от удивления, поскольку совсем недавно слышал заверения о необходимости сохранения истории с принуждением к сексу в тайне, а теперь наблюдал запредельную откровенность. Он не знал, что именно послужило причиной перемен в настроении Кэрмита, но чувствовал, что принятие этого решения далось не так просто.       Кэри пришлось переступить через себя и свои принципы, постараться не вспоминать о скандале с первым порнографическим роликом и о жгучем приливе стыда, вкупе с отвращением к себе, что так и рвались наружу. Ценой немалых усилий ему удалось сохранить лицо в ситуации, говоря откровенно, грязной и отвратительной. Скандальной. А потом удалиться с гордо поднятой головой, сделав вид, что всё нормально, обыденно и совсем не унизительно.       Ладонь прошлась по гладкой столешнице, забирая флэшку, сжалась в кулак, и Кэрмит тенью выскользнул в коридор.       В кабинете директора остались представители старшего поколения обеих семей, виновник случившегося, директор и Алекс.       Последний задерживаться в компании взрослых не стал, он последовал за Кэри. Видел, как тот сломал флэшку и выбросил, уничтожая вместе с информационным носителем и неприятные воспоминания уходящего дня.       Поняв, что одиночество его нарушено присутствием постороннего, Кэрмит обернулся. На лице промелькнули отблески тревоги, между бровями пролегла складочка. Когда он увидел, кто именно решил составить компанию в прогулке по академии, улыбнулся и произнёс:       – Спасибо.       Не в первый раз за этот вечер, но теперь по-особенному тепло.       В принципе, на улице им больше нечего было ловить. Они могли спокойно вернуться в общежитие и разойтись по своим комнатам, однако отправились в беседку, считавшуюся здесь одним из самых уединённых, но вместе с тем одним из самых популярных мест. Туда многие приходили, чтобы побыть наедине со своими мыслями.       Кэрмиту просто хотелось поговорить. Алекс не возражал. В противном случае, не стал бы принимать предложение, используя любую из стандартных отговорок. Сказать, что у него дела, быстро попрощаться и свалить во вполне известном направлении.       Они провели в беседке приличное количество времени, вернувшись в общежитие за десять минут до отбоя. В столовую, конечно, не успели. Душ принять не успели тоже.       В эту ночь Кэрмит спал, как убитый, и впервые за долгое время по-настоящему отлично выспался.       Угрызения совести его не мучили.       Мысли о совместной тайне почему-то казались невероятно сладкими. Было в этом что-то извращённо-романтичное. Снимать ватными тампонами кровь с полиэтилена, протирать рукоятку ножа, чтобы на ней не осталось отпечатков, прятать улики, подбрасывать самую главную из них в мусорку, стоявшую на этаже, где обитал Арлет.       Шпионские игры начального уровня – профессионалы посмеялись бы от души. Но Кэрмит смотрел на них с иного ракурса и считал, что это, по меньшей мере, волнительно.       Когда их с Алексом вызвали к директору, они оба успели морально подготовиться к экзекуции, обсудив тактику защиты несколько раз, добавляя нужные детали, убирая лишнее.       Переступая порог кабинета, Кэрмит не нервничал. Алекс тоже выглядел спокойным и собранным.       Жертвы не должны бояться общения с правосудием, пусть это останется привилегией преступников.       Кэрмит на тему своих взаимоотношений с Арлетом старался не распространяться. Вовсе не потому, что не доверял Алексу. Не потому, что мысленно успел прокрутить ситуацию, в которой Алекс использовал бы его откровение в качестве компромата и попытался утопить, а по причине личных ощущений и переживаний.       Находясь в комнате, он старался делать вид, будто относится к таким событиям жизни с равнодушием. В беседке от равнодушия осталась малая часть, и, несомненно, Алекс понял всё без слов. Кэри перехватывал его взгляд и понимал, что всё невысказанное давно осознанно, проанализировано и усвоено.       Алекс не задавал вопросов, не пытался словами устроить сеанс препарирования, он сделал это в молчании, не прилагая огромного количества усилий. Он чувствовал, пропускал ощущения Кэрмита через себя, примерял их и делал выводы.       Ещё раз после разговора они столкнулись в душевой, куда забежали почистить зубы, раз уж с душем ничего не сложилось. Занимались гигиеническими процедурами в молчании, словно не было посиделок в беседке и уз, замешанных на крови.       Лишь в самом конце Алекс улыбнулся, заметив в зеркальном отражении, что Кэрмит смотрит на него.       – Береги себя, – произнёс назидательно и удалился.       Кэрмит даже ничего в ответ сказать не успел.       Его не покидало странное ощущение, будто Алекс испытывает чувство вины перед ним. Непонятно какими причинами спровоцированное.       Общая тайна связала их сильнее, чем прежде, но не способствовала изменениям в отношениях. То есть, какие-то подвижки были, но явно не в том направлении, что импонировало Кэрмиту.       Они по-прежнему сидели рядом на занятиях, разговаривали чаще и активнее, нежели в былое время, но Кэри чувствовал, что его старательно записывают в категорию приятелей, несмотря на то... Несмотря на наличие личностного интереса не самого целомудренного направления, если можно так выразиться.       Причин такого поведения при желании можно было подобрать немалое количество, но Кэрмиту в голову с завидным постоянством лезла одна. Возможно, он нравился Алексу как человек, но отталкивал, как потенциальный сексуальный партнёр. Виной тому были знания о видеоматериале, спровоцировавшем скандал несколько лет назад. И этот случай с Арлетом. Стоит только представить совместное пребывание в постели, как сразу же появляется волна отвращения. Такое вполне могло быть.       Спросить напрямую Кэрмит не решался.       Вот и мучился наедине со своими мыслями.       В таком состоянии неопределённости он и отправился домой. Уезжал одним из последних, в то время как Алекс поспешил исчезнуть из академии при первом удобном случае. Желание поговорить перед отъездом осталось нереализованным.       Наверстать упущенное удалось позднее, уже на каникулах, с подачи, как бы странно это не прозвучало, родителей. Ничего такого они не подразумевали, просто, покупая подарки, не обошли стороной и Алекса.       – Он не возьмёт их, – произнёс Кэрмит, скептически глядя на коробки в блестящей упаковке. – Или же будет до последнего отказываться.       Камилла заявила, что сын не то, что должен, а просто обязан отдать подарки милому парню.       Кэри, предположив подобное развитие событий, оказался прав. Алекс, появившись на месте встречи, с недоумением смотрел на одноклассника, сжимавшего в руках несколько коробок разной величины. Своеобразная пирамидка. Или подобие ёлки.       Большая, средняя и маленькая.       Вообще-то можно было воспользоваться услугами службы доставки, выведав в одном из приватных разговоров адрес Алекса. Отправить курьера с подношением и ждать сообщения об отказе от посылки.       Кэри эту идею быстро отмёл, от неё веяло трусостью. Не хотелось признавать, что он боится отказа от совместной вылазки. Заткнув пасть внутреннему голосу, Кэрмит во время общения в сети предложил Алексу встретиться и погулять по городу.       «Всё ещё жаждешь заплатить мне, устроив экскурсию по Лондону?», – поинтересовался Алекс, сопроводив сообщение подмигивающим смайликом.       «Почему бы и нет?».       «Но я же знаю город».       «В моей компании он покажется тебе совсем другим».       «Самонадеянно».       «У меня чрезмерно завышено самомнение», – напомнил Кэрмит.       Алекс не стал отвечать на сообщение, вместо этого позвонил, и они договорились о встрече.       За пределами академии всё было иначе, и Кэрмит вначале не мог определиться с собственным отношением к этим переменам. Когда рядом находились Герда, Даниэль или тот же Ник – крайне редко, но всё-таки реально, – Кэрмит не замечал никаких различий. Он общался с ними так же, как и в остальное время, а в отношении Алекса наблюдалось нечто иное. Знать бы ещё, что именно.       Кэри вот не знал.       Он, стоя с подарками в руках, чувствовал себя довольно глупо, словно на витрине. Алекса всё не было. С момента, когда Кэрмит пришёл на место встречи, прошло почти полчаса. Алекс то ли опаздывал, то ли просто не собирался встречаться, равно как и предупреждать о принятии такого решения. Потом скажет, что перепутал даты или замотался, вот всё и пропустил, но, на самом деле, его банально не прельстило предложение.       Положив коробки на скамейку, Кэрмит потянулся к смартфону, чтобы набрать гневное послание, и в тот же момент вздрогнул от неожиданности, потому что гаджет оповестил о приёме нового сообщения. Отступил назад и прижался спиной к кому-то. Кому-то очень знакомому, как выяснилось уже совсем скоро.       – Кэри? – раздался удивлённый голос.       Кэрмит повернулся к говорившему, с трудом удержавшись, чтобы не присвистнуть.       – Что ты с собой сделал? – спросил изумлённо.       – Видимо, то же, что и ты, – усмехнулся Алекс. – Снял школьную форму. Оделся по своему вкусу.       – Тебя сложно узнать.       – Тебя, в общем-то, тоже.       – Это хорошо или плохо?       – Хорошо, если не принимать во внимание потерянное время. Десять минут, потраченных впустую, пока я высматривал тебя в толпе.       Кэрмит усмехнулся.       Он, в общем-то, тоже видел Алекса, но почему-то усомнился в правильности догадок и подходить не стал.       В чёрном френче с высоким воротником, авиаторах – очки не совсем по сезону, но чертовски идеально вписавшиеся в созданный образ – и тёмно-синих джинсах Алекс выглядел несколько старше своего возраста и гораздо представительнее, нежели во время дефиле в униформе.       На школьника точно не тянул.       При взгляде на него в голове моментально возникала ассоциация с представителем молодого поколения деловой элиты, что передвигается по городу исключительно на «Феррари» или ещё каком-нибудь дорогущем железе, старательно демонстрируя собственное благосостояние и не пытаясь его скрывать. Ставит подписи на многомиллионных контрактах, радушно улыбается партнёрам по бизнесу, ещё радушнее – конкурентам, а потом, не раздумывая, перегрызает им хребты и весело смеётся, откидываясь на спинку кресла.       Шалость удалась.       На фоне Алекса Кэрмит сам себе казался легкомысленным подростком, а внешний вид тому способствовал. Несмотря на то, что цветовая гамма была абсолютно идентичной, впечатление создавалось иное. Чёрная шляпа, вязаные митенки и удлинённая куртка в сочетании смотрелись немного неформально. На мысли о деловых людях не наталкивали ни на секунду.       Будучи одногодками, Алекс и Кэри, стоя друг напротив друга, смотрелись, благодаря подбору одежды, как представители разных возрастных категорий. Впрочем, Кэрмит находил это забавным.       – Ты выглядишь, как модель с обложки, – произнёс Алекс, пока Кэри мысленно анализировал различия во внешнем виде.       – Иногда они выглядят так, что лучше бы никогда этого не видеть, а то кровь из глаз потечёт от созерцания «великолепия». Хотя, я ведь действительно модель, пусть и не совсем с обложки, да и не совсем профессиональная, а так, на полставки, что называется, – хмыкнул Кэрмит, спрятав телефон в карман и вновь взяв в руки коробки с подарками.       – К тебе это не относится. Ты, без преувеличения...       – Ну же?       – Умопомрачительный.       Слово, как раскат грома, а вслед за ним – оглушающая тишина, когда весь мир остаётся где-то за гранью, отделённый невидимыми стенами. Неловкость, что ощущается предельно ясно и чётко.       Хочешь? Потрогай её руками.       – Хм. Спасибо.       Кэрмит, признаться, от такого заявления растерялся. Бывало, он слышал нечто подобное от посторонних людей, но воспринимал их слова совсем иначе.       Когда говорил Алекс...       Нужно ли объяснять? Кэрмит не сомневался, что всё и так очевидно.       Кэри не стеснялся и не краснел, будто девчонка, но отделался лишь кратким высказыванием, прозвучавшим небрежно. Так, словно он уже устал слушать о собственной привлекательности. Кто бы знал, скольких усилий ему это стоило!       – Не за что, – Алекс кашлянул, стараясь замаскировать нервозность.       Судя по всему, он только-только понял, что сказал. После чего это открытие его самого одновременно шокировало и поставило в тупик. Он не собирался столь открыто говорить об ощущениях, связанных с Кэрмитом, но сам не заметил, как произнёс всё, крутившееся до сего момента в голове.       Одна из немногочисленных осечек.       Одно из мимолётных доказательств «состояния не совсем равнодушия».       Один из шансов однажды услышать от него что-нибудь более откровенное.       – Кому подарки? – спросил, желая перевести разговор в иное русло.       – Не поверишь, но тебе.       – Правда?       – Да. От дружной и единодушной в большинстве своих решений семьи Трэйтонов. Не удивляйся. Они действительно решили, что в обязательном порядке должны тебя отблагодарить. Один подарок от Камиллы, другой от Грега, а третий от Стивена и его супруги.       – Камилла и Грег, я так понимаю, твои родители?       – Точно. Второе имя мне дали в честь отца.       – Ясно.       – Так что с подарками, – поторопил Алекса Кэрмит, продолжая стоять с коробками. – Возьмёшь?       – Не думаю, что вы действительно должны мне что-то дарить. Это тянет на историю с розыском ради обещанного вознаграждения, а не по велению души. Нет, я понимаю, что... Хотя, нет. Не понимаю. Они же не покупают подарки Герде или Даниэлю? Или покупают?       – Вообще-то покупают.       – Даже если их одаривают ежегодно... У них совсем другой статус. Я не настолько близкий друг, чтобы включать меня в список. Ты так не считаешь?       – Это провокационный вопрос.       – То есть, не считаешь, – усмехнулся Алекс, но не со злобой, оправданной в случае, если ожидал ответа иного, а напоролся на этот; больше с нотами едва уловимого сарказма.       – Тебе правду или солгать?       – Кому нужна горькая правда, когда есть сладкая ложь?       – В данном случае, правда могла быть не менее сладкой.       – Неужели?       – Да. Но ты благополучно потерял возможность узнать её, – произнёс Кэрмит, без тени иронии в голосе.       Впрочем, не сомневался, что всё понятно. Нет никакой тайны, когда речь заходит о его мнении и чувствах, направленных в сторону нового одноклассника, так стремительно ворвавшегося в жизнь их класса и перетянувшего – без труда – на себя внимание Кэрмита.       Он не считал Алекса другом. Не столь важно, близким или не очень. Он не хотел, чтобы между ними возникали мимолётные – до конца обучения в академии – дружеские отношения и, тем более, сохраняющиеся на долгие годы.       Он грезил иным развитием ситуации. Если и видел Алекса в мечтах в каком-то определённом месте, то, пожалуй, чаще всего в своей постели. И тот случай, когда Даниэль услышал имя Ильинского, срывающимся с губ Кэрмита, был всего лишь каплей в море.       Заявив об этом желании в самом начале, встретив впервые, Кэрмит и теперь, в прошествии времени, от озвученных слов не отказался.       В руках были подарки от всех членов семьи Трэйтон, кроме него самого. При попытке раскинуть мозгами приходило понимание, что Кэрмит готов подарить себя. Не в том смысле, что просто лечь в постель с неприятным человеком, желая хоть как-то продемонстрировать благодарность, а как раз таки, наоборот. Не сиюминутный порыв, а неоднократно продуманное и окончательно принятое желание. Это сложно было назвать именно благодарностью, скорее, мечтой, которую пока так и не удалось осуществить.       К большому-пребольшому сожалению.       Они пререкались, затрагивая тему целесообразности подарков, ещё некоторое время, но в итоге Алекс их всё-таки взял, несмотря на то, что чувствовал себя не в своей тарелке, о чём сказал Кэрмиту во время прогулки. Ещё сильнее его напрягало то, что ответных презентов у него не было. Он купил подарки только тем, кого знал уже много лет, а на новых знакомых не рассчитывал.       Да и что он мог им вручить, не имея представления об их вкусах и предпочтениях? Это всё равно, что вручить пепельницу некурящему человеку, перчатки и ботинки из натуральной кожи борцу за сохранение живой природы или бутылку вина известному трезвеннику, на дух не переносящему алкоголь.       В вопросе выбора подарков Алекс был, пожалуй, чрезмерно практичным, предпочитая дарить то, что могло действительно порадовать, а не стать очередным звеном в цепочке бесполезного хлама. Он не любил попадать пальцем в небо.       Что подарили ему Трэйтоны, он тоже не знал. Не спешил моментально разрывать упаковку, чтобы в дальнейшем недовольно скривиться, если под слоями непрозрачной бумаги окажется нечто, совершенно ему не нужное и не интересное. Впрочем, не стоило сразу же записывать подарки в категорию «некондиционный товар». Просто при отсутствии иллюзий в самом начале, в финале не должно было возникнуть разочарования.       Кэрмит всеми силами пытался исправить положение и отвлечь Алекса от мыслей о презентах.       Его старания, в конечном итоге, были вознаграждены, и разговор о спонтанных подношениях закончился, началась активная эксплуатация в общении иных тем, в том числе, и той, что носила название «личная жизнь». Она, пожалуй, интересовала Кэрмита сильнее всего, хотя он и старался не казаться навязчивым. Вопросы рождались сами собой, а он не мог отказаться от соблазна их задать.       Тем более обстановка располагала к неформальному общению. Кэрмит решил не ограничиваться словами и перейти к действиям, проведя обещанную экскурсию по любимым местам родного города. Они потратили весь день на прогулку, призванную показать Алексу Лондон с иной стороны, а вечером заслуженно отдыхали в кофейне.       Кэрмит смотрел, как по стеклу сползают вниз мелкие капли очередного дождя, и думал, что хочет встретить рождественские праздники следующего года в компании Алекса.       О чём думал Алекс?       Неизвестно.       Он снова не откровенничал, намеренно удерживая дистанцию. Нет, он не отделывался отрывистыми фразами, не прерывал Кэрмита, открытым текстом заявляя, что разговор и собеседник не представляют для него интереса. Он улыбался, иногда заливисто смеялся, весьма охотно рассказывал об отдельных аспектах своей жизни, избегая того, что было Кэрмиту интереснее всего.       Кэрмит сомневался, что Алекс прежде ни с кем не встречался, потому, в конце концов, не удержался и задал вопрос, мучивший его в течение длительного периода.       – У тебя ведь были парни, да?       Замолчал в ожидании ответа. Дыхание не затаил, но нервничал прилично. Реакция могла быть разной, начиная от ответа обыденным голосом, заканчивая грубо брошенной фразой: «Не твоё дело. Какая тебе разница?».       Наверное, это было не слишком разумно. Но молчание смотрелось ещё тупее.       После того, что им довелось пережить на крыше общежития, после того, как на Кэрмита, с подачи уцелевших и оставшихся в школе подпевал бывшего префекта начали вешать ярлык личной вещи Алекса, стесняться было особо нечего. Многие и так считали их любовниками, один из которых готов отстаивать свои права на тело другого всеми известными ему способами, вплоть до убийства. Народная слава сделала из Алекса настоящего монстра.       Кэрмита это забавляло. Моментами.       – Сам как думаешь? – вопросом на вопрос ответил Алекс, взяв в руки стакан с кофе и, посмотрев в окно.       Всего лишь на мгновение, чтобы потом вновь обратить взор в сторону Кэрмита.       – Вариантов не так много. Всего лишь два. Или три, если с поправкой на то, что ничего не было, но ты допускал мысль.       – Один из предложенных пунктов очевиднее другого. Много знаешь натуралов, способных оценивать привлекательность других мужчин с тем подтекстом, который вложен в слова о красоте мною?       – Ни одного.       – Отсюда следует закономерный вывод.       – Были.       Алекс прикрыл глаза и едва заметно кивнул.       – А...       – Что такое?       – Специфика страны, в которой ты живёшь, точнее, жил. Не мешала?       – В определённой степени, да. В определённой, нет.       – Не слишком-то понятный ответ.       – Мои отношения с представителями своего пола не были открытыми, но всё же имели место, – пояснил Алекс. – Знаешь, не стану преувеличивать и говорить, что меня подобное положение вещей угнетало. Эти отношения никогда не переходили в категорию серьёзных, оставаясь необременительным времяпровождением. Никакой потребности держать за руку, целовать прилюдно или делать что-то ещё, принятое подводить под понятие подростковой романтики. Мне вполне хватало того, что было, а большего я не желал. В конце концов, у меня завязались серьёзные отношения с девушкой. С ней же я и остался.       – Сейчас вы вместе?       – Можно и так сказать, – уклончиво ответил Алекс. – Вместе, но относительно. Она в России, а я здесь. У нас любовь на расстоянии, как принято говорить.       – Ведёшь к тому, между нами ничего быть не может. Правильно?       Алекс не ответил, вместо этого подозвал официанта и попросил у того ручку. Выхватив несколько салфеток, принялся что-то быстро-быстро писать, привлекая внимание Кэрмита, следившего за вязью, оставленной на бумаге тёмными чернилами, к своим действиям. Отложив ручку, перечитал получившееся послание ещё раз, а потом подвинул салфетки к Кэрмиту.       Послание в нескольких частях. Кэрмит разложил салфетки, одну под другой. И теперь читал письменное обращение. То ли оправдание, то ли признание, то ли не слишком радостная – в представлении Алекса – констатация факта.       Я наравне с другими       Хочу тебе служить,       От ревности сухими       Губами ворожить.       Не утоляет слово       Мне пересохших уст,       И без тебя мне снова       Дремучий воздух пуст.       Я больше не ревную,       Но я тебя хочу,       И сам себя несу я,       Как жертву палачу.       Тебя не назову я       Ни радость, ни любовь.       На дикую, чужую       Мне подменили кровь.       Еще одно мгновенье,       И я скажу тебе,       Не радость, а мученье       Я нахожу в тебе.       И, словно преступленье,       Меня к тебе влечет       Искусанный в смятеньи       Вишневый нежный рот.       Вернись ко мне скорее,       Мне страшно без тебя,       Я никогда сильнее       Не чувствовал тебя,       И все, чего хочу я,       Я вижу наяву.       Я больше не ревную,       Но я тебя зову.       Перечитав несколько раз, он сглотнул, поднял глаза от бумаги, чтобы посмотреть на Алекса. Вспомнил публичное выступление с сонетом, сочинённым под влиянием вдохновения. Представил в роли оратора Алекса. Это послание вполне можно было засчитать в качестве своеобразного ответа.       Литературный поединок, в котором нет победителей и проигравших.       Вообще-то назвать стихотворным данный текст язык не поворачивался. Всё было написано на английском языке, о рифме приходилось только мечтать, но расположение строк намекало на то, что это далеко не оригинал, рождённый импровизацией, помимо представленного варианта есть первоисточник.       Он, скорее всего, будет звучать напевно.       – Что это? – спросил Кэрмит.       – Советская поэзия, прошлый век, – произнёс Алекс, проводя пальцами по гладкой столешнице. – Довольно известная фигура в литературе того периода, громкое имя. Осип Мандельштам. Но не думаю, что тебе это о чём-то говорит. Конечно, если ты не фанат русской литературы разных периодов прошлого.       – Пожалуй, единственное, что я знаю из поэтического, так это... «Чертоград замерзает», – признался Кэрмит. – Да и то, исключительно благодаря песне с упоминанием данной вариации названия одной из ваших столиц. Но, насколько помню, это не из стихотворных строк, а из личного дневника. Воспоминания в прозе какой-то поэтессы... У неё странное имя, которое мне не удалось запомнить.       – Зинаида Гиппиус, – подсказал Алекс.       – Да, точно. Спасибо.       – Не стоит благодарности.       – Ты любишь поэзию этого периода?       – Не совсем.       – Как это?       – Дело в том, что к поэзии я больше равнодушен, – пояснил Алекс, сожалея, что они с Кэрмитом расположились в зоне для некурящих; он бы не отказался сейчас раскурить сигарету, чтобы немного успокоиться. – Есть определённые произведения, красоту которых я признаю, но крайне мало тех, которые хотелось бы заучить наизусть, а потом цитировать при каждом подходящем случае. Хотя, цитирование как раз – сомнительное доказательство любви к стихотворному творению. Строки, которые действительно нравятся, те, что продирают до глубины, не поставишь в статус социальной сети. Ими делишься лишь с ограниченным кругом людей. С теми, кто находится на одной с тобой волне. С теми, кто понимает их так, как это делаешь ты сам.       – У этого стихотворения есть какая-то история?       – Создания? Или моя личная?       – Второе.       – Есть.       – Поделишься? Или снова нет?       Кэрмит поправил узел галстука, надетого в комплекте с рубашкой и безрукавкой, сложил руки перед грудью. Вновь улыбнулся, не вкладывая в игру мимики неподобающих эмоций. Он не пытался Алекса соблазнить, понимая, что после прозвучавшего признания это будет, по меньшей мере, нелепо. И некорректно по отношению к незнакомой девушке – невесте Алекса.       – Снова?       – Как в тот раз, когда наш разговор зашёл о ночных кошмарах.       – А, вот ты о чём. Дело не в том, что я не люблю откровенничать о своих переживаниях, хотя, стоит признать, действительно, не люблю. Скорее в том, что я не считаю нужным – грузить окружающих людей своими проблемами. – Алекс покрутил в пальцах ручку. – Это стихотворение – любимое у моей матери, я много раз видел её за чтением сборника, а однажды поинтересовался, почему предпочтение отдано именно этому произведению. Она сказала, что это их гимн любви. Довольно громкое заявление, но я всего лишь повторяю её слова. Когда-то отец прислал ей это стихотворение, признавшись таким образом в своих чувствах. С тех пор прошло немало лет, а Елена продолжает вспоминать момент, когда разорвала конверт и увидела эти строки. Вскоре после этого случая отец предложил ей руку и сердце. Они вместе много лет и по-прежнему счастливы, хотя пережили вместе очень многое и могли расплеваться буквально из-за мелочи.       – В этом, определённо, что-то есть, – заметил Кэрмит.       – Наивное? Смешное? Нереальное?       – Романтичное. Здорово, что такие истории действительно существуют. Послушай...       – Да?       – Можешь исполнить одну маленькую просьбу? Нет, если не желаешь, я не буду настаивать, но, не стану скрывать, мне хочется услышать положительный ответ.       – Зависит от того, какая просьба. Ты же понимаешь.       – Понимаю, потому ничего сверхтяжёлого и трудноисполнимого просить не стану. Всё безобидно и возвышенно. Можешь прочитать мне это стихотворение в оригинале?       – Ты же не поймёшь ни слова.       – Уверен?       – Ну... Скажем, не думаю, что русский для тебя так же прост и ясен, как английский.       – Точно. Не прост. И не ясен. Всё равно, что китайская грамота. Но я немного понимаю по-русски. Некоторые слова на слух разбираю, кое-что могу сказать. С последним, правда, проблем гораздо больше. Произношение у меня отвратительное, что ни слово, то повод для смеха со стороны окружающих, стыд и позор. Но мне действительно когда-то хотелось выучить этот язык.       – Почему? – спросил Алекс.       – На то были причины.       – Какие?       – Когда-нибудь я обязательно расскажу, – пообещал Кэрмит. – Но не сегодня, поскольку с изучением связана одна не слишком приятная история, о которой мне не хочется сейчас говорить. Не возражаешь против моего временного молчания?       – Не скрою, любопытство пробудить тебе удалось на сто процентов, однако настаивать не стану.       На самом деле, Алекс с большим трудом удержался от разочарованного вздоха, поскольку рассчитывал на раскрытие истории в подробностях, а вместо сеанса откровений получил очередную отговорку. Для него очевиден был факт, что в истории Кэри, связанной с изучением, не обошлось без участия Анны.       Возможно, именно она и являлась той, ради кого Кэрмит пытался освоить незнакомый, не слишком нужный язык, просто, чтобы сделать приятно.       – И вновь спасибо.       – И вновь не за что.       – Так прочитаешь? – напомнил о своей просьбе Кэрмит.       Алекс слабо представлял себя в роли чтеца-декламатора. Он не слишком любил публичные выступления, а потому, в большинстве случаев, отделывался отговорками и старался от возложенной на него обязанности увильнуть. Он мог и сейчас постараться пойти по проверенному пути, отказаться от обязанности и не обострять ситуацию до предела.       Он был настолько близок к падению, что, казалось, слышит, как под подошвой обуви шуршат камни. Стоит только наступить, и они летят в бездну. Он, опасаясь повторить их незавидную участь, хватается за выступы, сдирает кожу на руках, чувствует обжигающее прикосновение боли. Пока спасается, а в итоге всё равно рано или поздно сорвётся.       Когда это произойдёт – вопрос времени.       Позволить себе одну слабину, и всё пропало.       И разве не считается первым промахом согласие с чужими условиями? Вполне. Больше, чем можно представить.       Но, вопреки всему, Алекс не стал отказываться, вспомнив день, когда Кэрмит стоял у доски, глядя на него с вызовом. Вспомнил, как Кэри тяжело сглотнул, прежде чем прочитать сонет, усиливший и без того расползавшиеся по школе слухи.       Не каждый бы решился на глазах у всех одноклассников заявить о своих чувствах. Тем более, когда чувства направлены в сторону человека, принадлежащего к тому же полу, что и выступающий оратор.       Алекса такая перспектива обошла стороной. Он не делал громких заявлений, не являлся автором данных стихов, не посвящал их никому. Просто повторял заученные строки. Знакомых поблизости не наблюдалось, только посторонние, которым нет дела до признаний в стихах, да и вообще до жизни каких-то случайных посетителей кофейни, решивших заглянуть сюда после выматывающей прогулки по городу.       И плевать, что эти двое друг другу говорят. Плевать, как они друг на друга смотрят.       Никого это волновать не должно.       Кэрмит вновь потянулся, чтобы поправить узел галстука, показавшийся петлёй, затягивающейся вокруг шеи.       Спровоцировав Алекса, он сам теперь жалел о принятом решении. Понимал, что содержание литературного произведения является отражением отношения Алекса к нему, но вместе с тем... Вместе с тем, недавнее заявление сводит на «нет» все попытки – с его стороны – добиться поставленной цели, делает их невозможными.       Воображение не поражало бездействием. Оно охотно подкидывало несколько вариантов возможного развития событий. Намекало на высокую вероятность отношений втроём, когда третья сторона о происходящем не знает и не догадывается. Но Алекс не слишком походил на человека, способного стать инициатором создания такой связи. А Кэрмит не желал делиться своим человеком с кем-то посторонним.       Слишком собственник.       Он не сможет существовать на правах «любовницы». Он захочет себе всё. Он уже этого хочет.       Но никогда не получит.       И даже то, что между ними напряжение в сотни тысяч ватт – от такого не выжить, – ничего не меняет.       Алекс на совместную прогулку согласился, скорее всего, только для того, чтобы окончательно расставить все точки над i и не давать ложных надежд. В школе он будет держаться рядом на случай, если бывшие единомышленники Спаркса решат привести в исполнение план мести. Он поможет в случае необходимости, не останется в стороне, вмешавшись. Он не станет опровергать слухи, но реальностью их тоже не сделает.       Зачем?       Бесполезное занятие. Если Алекс действительно любит свою девушку и до сих пор никого на замену не нашёл, то и в дальнейшем будет следовать своим принципам, не допуская ошибок.       Кэрмит сам не понял, когда успел сжать руку Алекса до боли, до проступающих на коже красных пятен. Когда вскинул голову, перехватил изумлённый взгляд и произнёс решительно:       – Алекс, я люблю тебя.       Осознал произошедшее только после того, как всё случилось, и обратной дороги уже не было.       Его признание не подходило под определение романтичного и нежного; от этих слов веяло безысходностью, концентрированной тоской и вместе с тем огромной решимостью. Убеждённостью, что дальше не стоит молчать. Даже если он не получит взаимности – сказать обязан. Сохранить всё в тайне – почти что преступление.       Четыре слова – выстрелы в замкнутом пространстве.       Оглушительные, до разрыва барабанных перепонок и последующей глухоты. До бесконечной тишины в ответ.       Кто она – девушка, сумевшая заполучить твоё сердце? Кажется, этому вопросу суждено навечно остаться риторическим.