Будни «Чёрной орхидеи»

      – Ладно, так и быть, я признаю свою вину. Был к нему несправедлив и напрасно подозревал во всех смертных грехах. Но, согласись, это действительно наводило на определённые мысли. Сначала в твоей жизни появляется она, и ты живёшь в безграничном напряжении, стараясь хоть как-то скорректировать сложившуюся ситуацию, по возможности не пересчитав собой все острые углы, которые только можно найти. Потом она стремительно исчезает, ты вздыхаешь с облегчением, но вскоре сталкиваешься с Алексом. Окажись я на твоём месте, о беспечности, а тем более о спонтанных влюблённостях не шло бы и речи, зато об осторожности – сколько угодно. В любом случае, я рад, что ошибся. Странно об этом говорить, но иногда люди бывают лучше, чем я о них думаю. Ошибка из категории тех, что подойдёт под определение чудесной.       Баночка с недопитой колой опустилась на столешницу, рядом с ней лёг глянцевый журнал автомобильной тематики.       Последние полчаса Даниэль перелистывал страницы, не особенно заостряя внимание на представленных статьях, сосредоточившись на разговоре, а тут лишь рассматривая иллюстрации. Попутно обсуждал с Кэрмитом последние события из жизни, подходившие под определение «важных». Под номером один значились, что совсем неудивительно, случаи, связанные с именем младшего представителя семьи Ильинских.       – Спасибо за заботу, пап, – произнёс Кэрмит, отложив в сторону планшет и посмотрев на собеседника. – Я обязательно прислушаюсь к твоим советам. Впредь буду сначала думать, а потом делать.       – Не обязательно иронизировать.       – Даже не пытался. Но ты действительно ведёшь себя так, словно отчаянно подражаешь моему отцу.       – В точности копирую поведение?       – Почти. Есть несколько несоответствий. Например, ты тщательно выбираешь выражения, не бросаешься оскорблениями и не обкладываешь меня матом за малейшую провинность. Наверное, именно по этой причине твои нотации слушать приятнее, чем попытки вправить мне мозги, идущие со стороны Трэйтона-старшего. Нет, отец, несомненно, отходчив настолько же, насколько и вспыльчив, но неприятный осадок всё равно остаётся, сколько усилий не приложи.       – И что он говорит об Алексе?       – Отзывается исключительно в позитивном ключе. На самом деле, говорили мы о нём не так много, но симпатия была ярко выраженной. Камилла и Грег предлагали пригласить его к нам на рождественские праздники, поскольку он здесь в одиночестве, родители в другой стране... Сам понимаешь.       – Ты пригласил?       – Да, но он отказался. Мы пересекались после. Я передал подарки от моих родителей, мы немного погуляли по городу, поговорили. В общем-то, это был обычный, ничем не примечательный день.       – Конечно, – усмехнулся Даниэль, едва удержавшись от развернутого замечания.       Судя по его лицу, он успел придумать немалое количество подробностей, не имеющих и минимального сходства с реальностью. Он наверняка рассматривал прогулку в качестве свидания с продолжением.       Кэрмит вскинул бровь, но задавать дополнительные вопросы, равно как и заниматься опровержением догадок лучшего друга, не стал. Даниэль мог нарисовать в воображении любой вариант развития событий, придумать огромное количество деталей этой прогулки, но правда была известна только двум людям.       Возвращаться к этим событиям было неприятно.       Кэрмит понимал, что откровенность приказала долго жить. Он не станет рассказывать о совместной вылазке, потому что и похвастать особо нечем. Разве что поведать Даниэлю историю одного отказа и зашкаливающей неловкости, с которой пришлось столкнуться после признания, прозвучавшего так порывисто, стремительно – чистая импровизация.       Я люблю тебя.       И тишина в ответ.       Алекс не продублировал слова Кэрмита. Смотрел долго, внимательно, пристально, а потом закрыл глаза, и всё закончилось. Откинулся на спинку стула, запрокинул голову, покрутил в пальцах зажигалку, постучал её кончиком по столешнице. Не нужно было ничего говорить, чтобы Кэри понял, какие слова остались невысказанными.       Понял и попытался исправить положение, заявив: он ни на что не претендует. Просто хотел сказать об этом, вот и всё. Никаких требований, никаких обязательств, никаких просьб о порции любви. Никаких предложений об отношениях на троих. Никаких унизительных, еле слышных слов:       – Мы ведь можем остаться друзьями?       Ничего такого Кэрмит не сказал. Он допил содержимое своего стакана, осторожно прикоснулся к ладони Алекса своей рукой и чётко, почти по слогам выдал:       – Забудь, что я сказал. Если это тебя напрягает, лучше забудь. Я всё понимаю, потому...       Кэрмит не договорил, только сглотнул в очередной раз и потянулся к верхней одежде, висевшей на спинке стула.       Вечер потерял очарование. Особенно ярко это прослеживалось на контрасте с началом дня. Эмоциональное его наполнение знатно отличалось от вечернего напряжения и осознания, что признание стало тяжёлым, гнетущим, а не радостным и лёгким.       Кто там говорил, что любовь должна вдохновлять и делать любящих и любимых счастливыми? Конечно, ряд нюансов... Чтобы быть счастливыми, нужно любить взаимно.       Как он мог об этом позабыть?       – Существуют обстоятельства, через которые невозможно переступить, – произнёс Алекс. – Во всяком случае, не настолько стремительно.       Кэрмит согласно кивнул.       Он не был маленьким ребёнком, которому всё нужно разжёвывать и класть в рот. Он понимал, что такое ответственность, обязанности, честность. Ценил качество личности, именуемое откровенностью, а потому, пожалуй, Алекса не осуждал. И не обижался на него за молчание, скрывающее в себе слова отказа.       – Ей повезло с тобой, – сказал, когда они вместе вышли на улицу. – Надеюсь, она это ценит.       – Честно говоря... – Алекс начал и запнулся. – Есть определённые условия, заставляющие меня ставить под сомнение многое из того, что прежде считал непоколебимой истиной и подарком со стороны судьбы. Наши с ней отношения тоже попали в эту категорию.       – Ты её не любишь и держишься за отношения по привычке? Звучит не слишком обнадёживающе. Сродни тем сказкам о смертельных болезнях, которыми наделяют в рассказах своих вторых половин – живых и здоровых – мужчины, решившие завести любовницу, но не желающие уходить из семьи.       – Я её люблю, – пояснил Алекс. – Было время, когда она... Нет, я не скажу, что она носила статус смысла моей жизни, но я действительно был очарован и покорён. Она представала передо мной разной, будоражила сознание. Сегодня она взбалмошная, завтра – сосредоточенная. Через неделю – печальная. Девочка-пацанка или истинная леди... Непредсказуемая. Всегда. В нашем возрасте, год – это приличный срок отношений. Всё это время я ей безоговорочно доверял, а потом появились подозрения, что я видел искажённую картину. Что-то от меня скрывали, а что-то показали с той стороны, которой никогда не существовало. Её просто нарисовали наскоро и предложили к ознакомлению.       – То есть?       – Но до тех пор, пока не разберусь в ситуации, а, по большей части, в самом себе, расстаться окончательно с ней и со своим прошлым я не смогу. Посвящать в это окружающих пока тоже не считаю целесообразным.       – Всё сложно, – иронично заметил Кэрмит.       Алекс не улыбнулся, услышав это. Даже не предпринял попытки. Он вздохнул тяжело, провёл ладонью по волосам, приводя их в творческий беспорядок, а потом – обратно, снова приглаживая.       – Более чем, – ответил, немного погодя.       Общение не оборвалось стремительно, до возвращения в стены академии они продолжали поддерживать его в переписках на фейсбуке.       Внезапной отчуждённости Кэрмит не наблюдал, всё осталось на прежнем уровне. Единственное, что довелось отметить из перемен, так это напряжённость Алекса. В былое время Кэрмит её не замечал, скорее всего, просто не обращал внимания, а после откровенного разговора начал присматриваться уже целенаправленно.       Он задавался многочисленными вопросами, среди которых особняком стояли два, имеющих наибольшую важность. Связаны они были, что неудивительно, с отношениями Алекса. Почему они внезапно стали тяготить Алекса? Почему он перестал доверять своей девушке?       Когда Алекс говорил о любви к ней, Кэрмит не сомневался в правдивости сказанных слов. Не ловил себя на мысли, что жаждет взять в руки плакат и написать на нём чёрным маркером всего два слова. Желательно, обведя каждую букву несколько раз, для наглядности.       Не верю.       Так получилось, что он верил. Верил сильнее, чем хотелось бы.       Но не объяснять же это Даниэлю?       – Ты можешь поставить мои слова под сомнения, Ричи, – произнёс, разглядывая потолок и практически не уделяя внимания собеседнику. – Но я не стал бы говорить о том, чего нет. Или, напротив, скрывать нечто, со мной произошедшее. Не с моей репутацией чего-то стесняться. Больше сделанного в былое время я уже, надеюсь, не совершу. Ты знаешь меня отлично, как самого себя. Может, лучше. У нас нет родственных уз, но это не делает нас менее родными... Иронию и попытки пошутить никто не отменял. Я не стану обижаться, если ты вдруг начнёшь меня подкалывать относительно «секс, наркотики, Алекс, рок-н-ролл», хотя, помимо последнего пункта в списке моих каникул ничего не наблюдалось. Главное, что истину буду знать я, а оправдываться перед кем-то, даже близким и родным, не в моём стиле. Для исполнения мечты недостаточно одного лишь желания. Независимо от его силы. Существуют обстоятельства, через которые невозможно переступить.       Произнеся последнюю фразу, Кэрмит усмехнулся.       Сам того не замечая, он полностью скопировал недавнее высказывание Алекса. Понял это только теперь, когда в комнате стихли последние звуки голоса.       – Обстоятельства? – эхом повторил Даниэль.       – Да.       – Например?       – Любимая девушка? – подсказал Кэрмит, усмехнувшись.       – А...       – Ну да.       – Не хотел бы показаться бесчувственным, но – по секрету – я не знаю, что сказать.       – Иногда молчание – лучшая реакция, – заметил Кэрмит. – Это не самое страшное из того, что происходило в моей жизни, ты же понимаешь. Это вообще не страшное. У миллионов людей такое в жизни случается, и ничего, живут вполне нормально. Потому не забивай себе голову моими проблемами.       – Своими я начну забивать её в тот момент, когда моя личная жизнь станет столь же насыщенной, как и твоя.       – Лучше не надо, – произнёс Кэри, свесив голову с кровати и продолжая смотреть на Даниэля. – Не подумай, что я не желаю тебе ярких впечатлений. Желаю. Пусть их будет как можно больше, самых разнообразных, хороших, чудесных, восхитительных и просто охеренных. Но лучше не такими способами их получать, как это делаю я.       – Ты не ищешь неприятностей.       – Они сами меня находят. Да... – протянул Кэрмит и засмеялся. – Но красивым жить не запретишь.       – Красиво, – поправил Даниэль, не уловив общего посыла.       Кэрмит улыбнулся снисходительно, словно услышал величайшую глупость, но растолковывать, какой смысл был вложен в слова, не стал.       – И красивым. И красиво, – решил пойти на компромисс, после чего уже не засмеялся, а практически захохотал, продолжая смотреть на окружающую обстановку с иного ракурса.       С ног на голову.       Сколько раз он слышал это выражение? И почему ни разу не проверил таким простым способом, как именно будет выглядеть перевёрнутый мир? Следственный эксперимент показал: ничего особенного.       Только тошноты немного, а, в целом, можно жить.       От обычного положения вещей иногда тошнило гораздо сильнее.       Размеренный ритм существования на территории академии, нарушенный скандальными событиями до наступления рождественских каникул, вновь вошёл в привычное русло. Учебный процесс, клубы по интересам, соблюдение порядка. Никаких промахов со стороны учеников, никаких форс-мажорных обстоятельств.       Оживление наступило разве что с приближением февраля, а вместе с ним – праздника, прежде незнакомого ученикам «Орхидеи». Не в том смысле, что они о нём никогда не слышали, и теперь всё было в новинку, а в том, что праздновать в былое время не доводилось.       Да-да, именно он – день влюблённых, организация которого в прошлые годы считалась нецелесообразной, а теперь стала вполне оправданной. Мальчики, девочки, розочки, открытки и милая романтика.       Суета, связанная с этим мероприятием, Кэрмита одновременно раздражала и будоражила. Он находился в предвкушении, размышляя над тем, стоит ли использовать подвернувшийся шанс для очередного признания в своих чувствах, или же ему это совершенно не нужно? С одной стороны, хотелось... С другой, он сделал это ещё в начале года, но так и не добился взаимности.       Алекс продолжал хранить молчание, держать дистанцию и – Кэрмит часто цеплялся мысленно именно за это выражение – разбираться в себе.       День влюблённых превратил мозги учеников в сахарную вату, а образцовое учебное заведение со строгими порядками – в какой-то невероятный улей, наполненный сумасшедшими пчёлами.       Кэрмит наблюдал за несколькими девушками, надевшими вместо стандартной формы белые платьица и такие же крылья. Стоял в коридоре, прикрываясь книгой, делал вид, что занят чтением, но периодически нет-нет, но подсматривал за одноклассниками, да и за другими обитателями академии. На год, на два младше. Счастливые и влюблённые. Или не влюблённые, но решившие порадовать друзей своими подарками. В конце концов, внимание приятно всем, независимо от того, что они говорят.       Мероприятие было, пожалуй, слишком успешным для того, чтобы оказаться одноразовой акцией без повторения. Кажется, в школе рождалась новая ежегодная традиция.       Кэрмит получил несколько роз, сам пока отправил только две. Герде и Даниэлю естественно. Вручать цветы Каю и Николасу было нелепо. Кто-то в этом сомневался? Вряд ли.       Стоит ли отправлять валентинку Алексу, Кэрмит не определился. Он хотел это сделать, но каждый раз, когда готов был совершить необратимый, несколько вызывающий поступок, преодолев последние препятствия, внутри что-то напрягалось и тянуло его обратно. В сомнениях прошло несколько часов.       Занятия подходили к концу, а он всё ещё не передал через посыльных главный цветок дня.       Если Даниэлю и Герде предназначались цветы дружбы, то Алексу следовало вручить тот, что символизировал страстную любовь.       Этика и разум выступали «против».       А сердце – «за».       Неприятнее всего было думать о том, что цветок, им выбранный, моментально отправится в мусорную корзину, а Алекс позднее скажет, что данный поступок – ошибка. Не стоило этого делать.       Приятно, но лишнее.       Тем не менее, зуд на кончиках пальцев с каждой минутой становился всё сильнее. Кэрмит понимал, что если не купит цветок сейчас и не передаст его через ангелочков-посыльных, весной оборвёт все розы в саду академии голыми руками, не боясь пораниться, исколет и расцарапает ладони, истечёт кровью, но бросит этот ворох к ногам Алекса, чтобы доказать силу своей любви.       На годы вперёд, с процентами.       Алекс не присылал ему поздравительных открыток и не говорил ничего, наталкивающего на мысли о том, что, возможно, это случится под финал учебного дня.       С чего бы ему так поступать, в самом-то деле? Сегодня он будет отправлять сообщения романтического содержания своей девушке. Сегодня у них будет скайп, признания в любви и поцелуи через экран, а у Кэрмита готическая музыка в наушниках, роза, возвращённая Алексом, послание на сохранённых после похода в кофейню салфетках и желание поскорее проснуться в дне следующем. Там, где не будет всеобщего помешательства на делах любовных, зато появится возможность максимально сосредоточиться на учёбе.       – Твой русский ужасен, – говорил Даниэль, наблюдая за чужими попытками прочитать стихотворение на языке оригинала.       – Какой из них?       – Не Алекс. Хотя, и он тоже. Но вообще-то я о произношении.       – Как будто я этого не знаю, – усмехался Кэрмит, гипнотизируя планшет, на экране которого были символы, кажется, отпечатавшиеся на сетчатке, но до сих пор не желавшие приобретать в исполнении Кэри красивое правильное звучание.       – Неужели ты и сейчас хочешь его выучить? После того...       – Хочу, – отвечал Кэрмит, приподнимая уголок губ в подобии улыбки и отрываясь от экрана.       – Кажется, я догадываюсь, ради кого.       – Ты не догадываешься. Ты знаешь.       – Мой влюблённый друг, усложняющий себе жизнь незначительными мелочами, – резюмировал Даниэль. – Вы прекрасно общаетесь на английском. Так зачем тратить время и нервы на то, что тебе никогда не пригодится в дальнейшем? Я сильно сомневаюсь, что однажды ты соберёшь чемоданы и отправишься в Россию на постоянное место жительства. Скорее поставлю на то, что он останется здесь.       – Исключительно в целях самообразования и расширения горизонтов.       – Почти поверил.       – Не говорю, что планирую научиться бегло разговаривать, но хотя бы это стихотворение я обязан выучить в первозданном виде.       – Оно, что, какое-то особенное?       – Представь себе.       – Ну-ну.       Скепсиса Даниэлю было не занимать. Терпения, впрочем, тоже, потому что попытки Кэрмита он не сопровождал взрывами хохота, наблюдая за ними с совершенно спокойным выражением лица. Сама серьёзность. Лишь изредка Даниэль позволял себе выдавать такие комментарии, спускающие с небес на землю и подталкивающие к дальнейшему самосовершенствованию.       Раз за разом перечитывая послание на салфетках, Кэрмит проникался всё сильнее. В настоящее время он находил представленные строки невероятно красивыми, несмотря на то, что при первом ознакомлении они показались ему несколько нелогичными. Одно сильно противоречило другому. Алекс охотно объяснял ему смысл, указывая на суть спорных заявлений, подчёркивая их важность. Кэрмит внимательно слушал. После лаконичной, но от того не менее полной лекции всё окончательно встало на свои места, а белых пятен в восприятии не осталось вовсе.       Ему хотелось ответить чем-то не менее красивым, но на ум ничего дельного не приходило. Кэрмит перебирал варианты с применением творчества всех известных ему поэтов, писавших о любви, отметая варианты слишком очевидные и потрясающе растиражированные. Отличиться, не быть похожим на других. Пока все цитируют Шекспира, он сделает ставку на кого-нибудь другого.       Знать бы ещё, на кого.       К концу учебного дня решимость в длительной кровопролитной битве сердечных переживаний и разума одержала победу, и Кэрмит остановился на варианте с подарком. Он ведь ничего не требовал в ответ, просто говорил о своих чувствах. Они настойчиво требовали выхода, а, значит, не стоило молчать, давя в себе порывы.       Кэрмит окидывал розы задумчивым взглядом. Они все были красивыми, выбирай, какую хочешь – любая станет прекрасным олицетворением страсти. Но он не мог остановить выбор ни на одной, хотелось чего-то особенного. И он всё-таки нашёл. Тёмная, больше чёрная, чем красная. Густо-бордовый оттенок – цвета запёкшейся крови, как подумал Кэрмит – лепестков, ещё не подрезанный стебель и шипы. Само совершенство. Идеал. Любовь, что ранит, причиняет невозможную боль, но не отпускает, крепко впиваясь своими шипами. Прекрасна настолько, что от неё невозможно отказаться. Сопротивляйся, не сопротивляйся – итог будет один.       – Вот эту, – произнёс Кэрмит, указывая на свою фаворитку среди цветов. – И не надо её обрезать.       – Какая чудесная, – выдохнула девушка в наряде ангела, кажется, впервые обратив взор в сторону розы, остававшейся незамеченной до наступления определённого момента.       – Мне тоже нравится.       Кэрмит улыбнулся довольно, окончательно утвердившись в том, что только этот цветок должен попасть в руки Алекса. Не столь важно, сколько – и каких – роз ему надарили другие ученики. Имеет значение, что Кэрмит подарит именно эту.       Определившись с выбором цветка, Кэрмит и ответное стихотворное послание сумел подобрать. Оно, конечно, было не настолько проникновенным, по многим пунктам не дотягивало, но зато под актуальную ситуацию подходило. Даже вариант действий подсказывало. Нежеланный, но вполне реальный.       Так и надирало сказать – закономерный.       Устроившись с ногами на низком подоконнике, Кэрмит одну за другой выводил строки письма-признания, отдавая себе отчёт в том, что на фоне недавнего «Я люблю тебя, Алекс» всё остальное будет смотреться не настолько масштабно. Но ему и не нужно было шокировать адресата, требовалось лишь мягко напомнить о своём существовании, в очередной раз признавшись в наличии тёплых чувств.       До дна очами пей меня,       Как я тебя – до дна.       Иль поцелуй бокал, чтоб я       Не возжелал вина.       Мечтаю я испить огня,       Напиться допьяна,       Но не заменит, жизнь моя,       Нектар тебя сполна.       Тебе послал я в дар венок       Душистый, словно сад.       Я верил – взятые тобой       Цветы не облетят.       Вздох подарив цветам, венок       Вернул ты мне назад.       Теперь дарить не свой, а твой       Он будет аромат.       В целом, Кэрмит остался доволен своим выбором.       Вложил письмо в конверт и отправился в аудиторию, на занятия. От услуг девочек-посыльных он отказался. Осознал, что должен сам положить это письмо и эту розу на стол Алексу, а потом впитать все эмоции, спровоцированные поступком, независимо от того, какими они окажутся. * * *       По белой бумаге расползлось несколько мелких бурых пятнышек.       Алекс прикрыл глаза, прижался затылком к стене, продолжая держать в руках конверт с посланием. Кровь, частично окрасившая конверт, принадлежала Кэрмиту, умудрившемуся по неосторожности напороться на шипы колючей красавицы. Той, что он выбрал в качестве сопровождения к письму.       В этом была и вина Алекса, появившегося раньше положенного срока и позвавшего одноклассника по имени.       Последний урок в связи с праздничными событиями отменили, а потому вручить своё подношение в аудитории Кэрмит не успел. Может, и хорошо. Не дал благодарной публике очередной повод для сплетен и активного обсасывания его имени. Он не был бы собой, если бы отказался от задуманного. Если бы, потерпев первую неудачу, моментально признал поражение и больше не предпринимал попыток.       Не получилось вручить валентинку в учебной аудитории? Он сделает это в общежитии.       Стоя за стеллажами, Алекс видел, как Кэрмит появился в читальном зале библиотеки, осмотрелся по сторонам – пришёл туда целенаправленно и теперь, оказавшись на месте, разыскивал взглядом определённого человека. Нашёл. Быстро пересёк расстояние, разделявшее их с Николасом, оперся на стол и склонился близко-близко. Несколько минут парни о чём-то разговаривали, после чего Николас запустил руку в карман своей сумки.       Кэрмит подставил ладонь, сжал её в кулак, получив желанную вещицу, и быстро удалился.       Подходить к Нику с расспросами Алекс не стал, решив сразу же отправиться в общежитие. Вариантов относительно переданной вещи у него было не так много. А если говорить откровенно, так и вовсе один. Единственное, что Ник мог отдать Кэрмиту – ключ от комнаты.       Алекс хотел понять, ради чего всё это делается и чем в итоге обернётся. Наибольшее количество голосов набрала версия, гласившая, что Кэрмит в обязательном порядке перешерстит его личные вещи, поддавшись на уговоры Даниэля, неустанно повторявшего в былое время об опасности.       Алекс про себя резюмировал, что проницательности такого уровня многим следует поучиться. Признать чужую правоту публично было смерти подобно. Потому он старался огрызаться в ответ, когда эта подозрительность становилась чрезмерно навязчивой. Ограничивался снисходительными замечаниями, если злоба оставалась бессильной, а в словах Ричмонда проскальзывало отчаяние.       Даже теперь, когда прилюдное шипение, направленное в его сторону, прекратилось, Алекса не оставляло ощущение, что Даниэль продолжает активно настраивать Кэрмита против него. Призывает открыть глаза и трезво оценить ситуацию.       Вот настало время.       Кэрмит решил найти доказательство либо опровержение теории Даниэля, а чтобы попасть в комнату придумал какую-нибудь достойную легенду.       Для подтверждения правоты Даниэля достаточно было зайти в комнату, открыть ноутбук и влезть в почту Алекса.       Там по-прежнему хранились письма от Анны. Алекс несколько раз порывался отправить их в корзину, но в последний момент снимал пометки и оставлял всё на своих местах. Сам не понимал, зачем хранит переписку. Как свои письма, так и ответы Анны, среди которых особняком возвышалось то самое сообщение с обвинениями, направленными в сторону Трэйтона. Прочитать текст письма и понять его смысл Кэрмит вряд ли мог, а вот увидеть имя отправителя и интерпретировать этот инцидент по-своему – вполне.       И как потом доказать Кэрмиту, что появление его, Алекса, никак не связано с исчезновением Анны? Она улетела, а он пришёл ей на замену, преисполненный желания разделаться с тем, в кого с течением времени умудрился влюбиться. Поначалу верил, что однажды найдёт способ подобраться к Кэрмиту ближе, изучит его и придумает восхитительную изощрённую месть. Постарается уничтожить отвратительную личность морально и физически.       Теперь оставалось лишь рассмеяться себе прежнему в лицо.       Трижды ха-ха.       От осознания правдивости утверждения, гласившего о переходе мнимой ненависти в совершенно противоположное ей чувство, становилось особенно гадко. Алекс порадовался бы появившимся чувствам при любом другом раскладе, но только не при таком, что выпал им.       Над обоими висела плотная, как лондонский туман, завеса обмана, и Алекс не мог найти в себе достаточное количество сил, чтобы прорвать её.       Он отложил письмо на подоконник, запрокинул голову и провёл по лицу ладонью, цепляя и отбрасывая назад длинные пряди чёлки.       Наступление промежуточных каникул дало ему одну небольшую передышку, став периодом, отведённым на размышления.       Как назло, в голову ни единой здравой мысли не приходило, только чушь, о которой заикаться было стыдно, не то, что озвучивать в полный голос.       После продолжительных размышлений он решил во всём признаться, только не Кэрмиту, а Герде, надеясь, что не наткнётся на стену непонимания и отторжения. Неблагоприятный расклад был вполне возможен, но Алекс надеялся на счастливый исход. И теперь, коротая время в прихожей своего дома, мучаясь ожиданием, чувствовал себя гораздо хуже, чем прежде, при тотальном молчании.       Письмо, лежавшее на подоконнике, служило напоминанием о дне влюблённых, о событиях, его ознаменовавших.       Алекс как будто слышал свой голос, обращённый к Трэйтону:       – Кэрмит, что ты тут делаешь?       Будучи застигнутым на месте преступления, Кэрмит вздрогнул и тут же едва слышно зашипел.       Цветок с крупными шипами на стебле выпал из рук, предварительно расцарапав палец. Кэрмит прижался губами к ранке и обернулся.       – Хотел вручить тебе валентинку в школе, но не успел, – пояснил, проведя по едва заметной царапинке платком. – Вот и воспользовался альтернативным вариантом. Ник был невероятно великодушен и отдал мне ключ от вашей комнаты практически сразу, стоило только попросить. Но сюрприз, к сожалению, не удался.       – А ты планировал примерить амплуа таинственного поклонника? – поинтересовался Алекс, повесив сумку со школьными принадлежностями и принимаясь разматывать шарф. – В конверте анонимная открытка без малейших опознавательных знаков?       – Нет.       Кэрмит не стал говорить много, ограничившись всего одним словом.       Он сделал шаг навстречу Алексу, потом ещё один. До тех пор, пока не оказался совсем рядом и не скопировал ту самую позу, в какой они находились несколькими неделями ранее. Просто теперь поменялись местами, и это он прижимал Алекса к двери, а не наоборот.       В его руках был ключ и контроль над ситуацией.       – Знаешь, меня всегда поражало наше внешнее сходство, – произнёс Кэрмит подчёркнуто сдержанно. – То есть, конечно, любому человеку понятно, что мы разные, и о родстве речи быть не может, но в этом есть что-то по-настоящему волнительное. Глядя на тебя, я будто вижу своё отражение. Наверное, это должно меня отталкивать, но в реальности всё происходит ровно наоборот. Меня тянет к тебе сильнее, чем к кому-либо другому, на меня не похожему, притом, что я совершенно не страдаю нарциссизмом и никогда не имел сексуальных фантазий, связанных с твинцестом или чем-то таким... достаточно аморальным. Меня не возбуждают родственники. Я не люблю своё отражение в зеркале, но на тебя могу смотреть часами.       – И глаза не заслезятся от длительного наблюдения? – иронично поинтересовался Алекс.       – Нет. Иногда мне кажется, что я знаю тебя сотню лет, хотя это никак не может быть правдой, моментами, что мне вообще ни черта о тебе неизвестно. Сегодня я думаю, что ты – исчадие ада, пришедшее, чтобы сожрать мою душу, уничтожив её окончательно. А завтра, что ты – единственный человек на свете, способный спасти меня. Принять, невзирая на запятнанную репутацию и не слишком лестные характеристики, звучащие из уст окружающих. Бывает, что я тебя боюсь, но потом этот страх сменяется безграничным доверием, будто только тебе можно открыть все свои секреты, не опасаясь за их сохранность в дальнейшем, – последние слова Кэри проговорил уже не в полный голос, а прошептал на ухо, обжигая горячим дыханием. – Алекс, откуда ты такой взялся?       Палец, помеченный алеющей царапиной, скользнул по губам, провоцируя превращение новой ситуации в неточную копию той, что имела место на курсах естественных наук.       – Из России, – хмыкнул Алекс, проведя кончиком языка по пострадавшей от шипов коже, и отмечая, как вторая ладонь с силой сжалась на плече, впиваясь через слои ткани. – С любовью.       Кэрмит в момент, когда ранку лизнули, выглядел изумлённым. Определённо, не ожидал, что его действия вызовут ответную реакцию. Привык, что Алекс старается держать дистанцию, не сокращая её ни на шаг, а по возможности увеличивая.       Этот поступок в привычную концепцию не вписывался, он ей, несомненно, противоречил. Напоминал тот самый мир, поставленный с ног на голову – столь же непривычно. Никакой тошноты. Только головокружение, но приятное, что само по себе поразительно. Может ли оно вообще быть таковым? Кэрмит готов был со всей ответственностью заявить: «Несомненно».       Да, да и ещё раз да.       Кэрмит был близко. Невозможно, невероятно, нереально, запредельно близко, так, что можно разглядеть тёмные крапинки на светло-зелёной радужке и мельчайшие трещинки на обветренных губах.       Принимая во внимание собственные умозаключения, следовало Кэрмита в очередной раз оттолкнуть, сказать, что любовные отношения с ним невозможны, и их никогда не будет. Ни сейчас, ни в перспективе.       Но часто ли Алекс прислушивался к заявлениям внутреннего голоса? Хотел ли он этого? Пожалуй, нет.       Потому и действия противоречили мыслям. Там, где надо было оттолкнуть, он совершал обратное, только сильнее притягивая и не желая отпускать.       Одна ладонь скользнула под полу расстёгнутого форменного пиджака, вторая провела вдоль позвоночника. Алекс впервые за время, прошедшее с момента грандиозной потасовки на крыше, рискнул прикоснуться настолько откровенно, хотя не было дня, чтобы он не думал о чём-то подобном.       Неоднократно ему доводилось наблюдать, как Кэрмит переодевается перед занятиями физической культурой в спортивную форму. Кэри, казалось, совершенно не придавал значения вниманию, направленному в его сторону, свободно раздеваясь в присутствии большого количества посторонних людей.       Умение снять с себя одежду, как искусство. И он этим умением обладал в полной мере. Не стриптиз, конечно, до работников шеста ему было тянуться и тянуться. А, может, наоборот, им следовало бы поучиться, чтобы их шоу не выглядело постановочным. Кэрмит делал всё не нарочито и показательно, а легко и без излишней зажатости. Истинное удовольствие наблюдать, как он развязывает шейный платок, снимает пиджак, по очереди расстёгивает пуговицы на манжетах...       Когда Кэрмит снимал рубашку, Алекс вжимал в ладонь ногти и прикрывал глаза, чтобы не смотреть и не думать о том, каково это – провести ладонями по светлой коже, очертить лопатки. Насколько приятно будет целовать эту спину. Насколько впечатляющими и яркими будут на ней следы от ногтей, оставшихся в качестве напоминания о бурно проведённой ночи.       Кэри никогда не оборачивался, заметив наблюдение, не давал понять, что ощущает пристальный взгляд, но проходя мимо, он усмехался, приподнимая уголок губ, и Алексу казалось, что это не совсем шоу каждый раз устраивали исключительно ради него.       Другие так не раздевались.       Он сам так не раздевался.       Только Кэрмит.       И тогда, оказавшись с ним один на один в пределах замкнутого пространства, думал Алекс недолго. Сомнениям не оставил ни единого шанса. Прикоснуться, обнять, прижать к себе, погладить по щеке, вдохнуть не окончательно выветрившийся аромат геля после бритья и довольно своеобразного одеколона.       Всё возможно, всё реально, всё осуществимо.       Алекс не знал, какие нотки входят в сердце аромата, ещё меньше разбирался в нотах головных. Не будучи сведущим в парфюмерном искусстве, он просто погружался в собственные ассоциации. А их набралось немалое количество. Северный ветер, морозный день, холодная вода, протекающая сквозь пальцы и срывающаяся мелкими каплями на землю, хрупкий, но обжигающий прикосновением прозрачный лёд. Чистый, чуть сладковатый на вкус, если отломить кусочек и засунуть в рот, позволяя льдинке растаять на языке.       Потянул Кэрмита к себе, не встречая сопротивления, замер лишь на пару секунд. Но и их хватило, чтобы инициатива перешла в руки Кэрмита, и губы впервые соприкоснулись с губами, прихватывая не только уголок их, а целуя по-настоящему, всерьёз и по-взрослому, как принято говорить. Слюна была поразительно сладковатой, а у губ – ярко выраженный клубничный привкус. Алекс подумал, что у него поехала крыша, он окончательно тронулся умом на фоне мельтешения перед глазами виновника помешательства, и обратной дороги больше нет. Единственное возможное направление – психиатрическая клиника, однако вскоре эти мысли стремительно отошли на второй план.       Всё, что осталось, можно было выразить одним словом.       Одним именем.       Кэри.       – Алекс, – произнёс Трэйтон.       Получилось протяжно, нечто среднее между произношением обыкновенным и стоном.       – Алекс...       Выдохнул и прижался немного липкими губами к его губам, обнимая одной рукой, а второй ухватившись за конец шарфа, снять который Алекс так и не удосужился, притормозив на середине процесса.       Целовался Кэрмит бешено, без степенности и размеренности, без сомнений и страхов быть отвергнутым. Так, что невольно напрашивалось сравнение – словно последний раз в жизни. Наверстывал упущенное, наслаждался, старался сделать всё так, чтобы не только ему, но и Алексу запомнилось надолго – навсегда, – с течением времени не испарилось из памяти. Оставалось столь же ярким и через пять лет, и через десять.       Потянул, снимая, куртку, окончательно снял шарф, выпуская его из рук и позволяя вещи, надетой вместо шейного платка, оказаться на полу. Обнял и второй рукой, сильнее прижимаясь к Алексу, хотя совсем недавно думал, что это нереально осуществить.       Он не хотел останавливаться. Отстраняясь, глотал порцию воздуха и вновь нападал с поцелуями, желая ответной реакции.       Алекс отвечал. Целовал его, гладил – а вообще-то стоило признать, что жадно трогал, торопливо и лихорадочно облапливал, понимая, что нисколько этими прикосновениями не насыщается.       На первый план вышла всего одна мысль.       Больше, больше, больше.       Дай мне ещё больше.       Дай мне себя.       Всего. Без остатка.       Воображение активничало, не желая останавливаться на достижении определённой планки. Оно продолжало работать в полную силу, подбрасывая Алексу многочисленные варианты развития событий, и он терял последние остатки разума, окончательно прощался с контролем, с теми мыслями, что одолевали прежде, доказывая необходимость отступления и отказа от своих желаний.       Смести к такой-то матери все вещи на пол, не придавая значения их ценности, усадить Кэрмита на стол, оказаться меж разведённых бёдер, целовать шею, вновь укусить его за плечо, но не так, как в первый раз, не до крови, не до болезненного вскрика, а просто так – лишь прихватить зубами. Облизать, поцеловать.       Уложить его на этот самый стол, не думая ни о чём, наплевав на все условности.       Взять. То, что причитается. Того, кто совсем не возражает.       Увидеть помутневшие глаза – радужка на весь зрачок, «пьяный» взгляд. Ощутить прикосновение ногтей Кэрмита к своей спине, пусть даже и до кровоточащих ран. Услышать громкие стоны и до невозможности пошло звучащее привычное обращение, осознать, что никогда ещё его имя не произносили настолько эротично и возбуждающе. Попытаться зажать рот ладонью и ощутить влажный горячий след на коже.       – Ты меня хочешь, – прошептал Кэрмит, прикрывая глаза и блаженно улыбаясь.       Едва слышно застонал, ощутив прикосновение к обнажённой ключице, но тут же прикусил губу, не желая слишком ярко демонстрировать свои эмоции.       – Ты произносишь это так, как будто открытия радостнее в твоей жизни никогда не было, – заметил Алекс; провёл языком от основания шеи до подбородка.       Поцеловал выступающее адамово яблоко.       – Может, и так.       Кэрмит не стал спорить или отнекиваться. Да и было бы, что опровергать. Ему действительно доставляла эта внезапная откровенность со стороны Алекса в словах и поступках.       – Неужели?       – Знаешь, о чём я мечтаю с тех пор, как столкнулся с тобой?       – О чём?       – Многие бы посчитали меня полным кретином, тратящим время на подобные мечты. Но это ведь мои желания, а не чьи-то посторонние, значит, могу использовать их так, как мне того захочется. Правда? Потому... Я мечтаю кончить под тобой, – произнёс Кэрмит, облизываясь непроизвольно. – Хотя бы один раз, а лучше – не единожды. Это всё, о чём я могу думать, когда ты находишься рядом.       – Самое романтичное признание из всех, что мне доводилось слышать в день влюблённых, – усмехнулся Алекс. – А их было не так уж мало, если на то пошло. Есть, с чем сравнить.       – Может, оно и не романтичное, но одно из самых правдивых – однозначно.       – Не спорю. Чего-чего, а откровенности тут, пожалуй, предостаточно.       – И?.. Что ты скажешь?       – Что скажу?       – Да.       – Скажу, что мечтаю увидеть, как ты кончаешь подо мной, – ответил Алекс, перестав улыбаться, посерьёзнев моментально. – Услышать, как ты простонешь моё имя, почувствовать, как расцарапаешь спину. Я хочу тебя. Хочу, хочу, хочу. В последнее время чувствую себя озабоченным маньяком, потому как только и делаю, что залипаю на твои глаза, ресницы, волосы, губы, шею, спину... На тебя. Просто на тебя. Стоит посмотреть в твою сторону и отвернуться уже не получается, равно как и увидеть что-нибудь или кого-нибудь другого. Что ты со мной делаешь, Кэри? Как ты это делаешь? Ты знаешь? Я вот не знаю. Совершенно запутался и сам уже не понимаю.       – Вероятно, то же самое, что и ты со мной.       – Лучше бы нам никогда не встречаться, – хмыкнул Алекс, некстати вспоминая обстоятельства, приведшие его в академию.       – Но мы уже встретились, и с этим ничего не поделаешь. Раз встретились, значит, так и должно было быть, – подвёл итог Кэрмит. – Ты жалеешь? Я – нет.       Времени на ответ в программе, предложенной Кэрмитом, уже не нашлось.       Он ухватил Алекса за воротник пиджака, вновь притягивая к себе и отчаянно целуя, словно давая понять, что из этой ловушки для двоих они больше не выберутся.       Не в этой жизни.       «Алекс, роза...       Алекс, форма...       Але-е-екс...».       Он совершенно позабыл о подаренном цветке и едва не уложил Кэрмита прямо на него. Кэрмит потянулся, ухватил розу, сжал сильно, не думая о шипах и вновь раня ладонь, несколько мелких алых капель упали на белоснежную бумагу. Швырнул в сторону, не заботясь о судьбе цветка, не обращая внимания на лёгкую саднящую боль, порождённую этим взаимодействием.       Действия не были продуманными нисколько, сплошная спонтанность и импровизация, град из пуговиц на полу, дополнением стал водопад из леденцов в виде сердечек, упакованных в кокетливые красно-белые фантики с кружевным краем – тайна клубничного привкуса губ – там же. Они высыпались из карманов пиджака Кэрмита, стоило только оказаться в горизонтальном положении и избавиться от этой детали гардероба. Швырнуть пиджак так же порывисто и стремительно, как розу, в итоге услышать стук чего-то мелкого и твёрдого об пол. Потом уже найти рассыпанные по всей комнате конфетки.       – Хочешь клубнички? – усмехнулся Кэрмит, сидя на полу, куда сполз в поисках оторванных пуговиц, разворачивая фантик и вкладывая леденец себе в рот.       Зажал его губами на секунду, протолкнул пальцем внутрь.       – Хочу, – отозвался Алекс, прекрасно понимая все намёки, целуя и ощущая, что в поцелуе конфета переходит к нему.       Вкусная, с насыщенным клубничным вкусом, но явно не такая сладкая, как сам Кэрмит.       Но это позже. Гораздо позже.       После того, как они восстановят сбитое дыхание, приведут себя в порядок и осознают, что всё произошло на самом деле, а не является результатом игр воображения.       А до того будет продолжение его – правильнее сказать их – персонального помешательства, злость на нежелающие поддаваться молнии, на пуговицы, на всё, что затягивает процесс и является напрасной тратой времени.       Они не говорили об этом, понимая всё по жестам, взглядам и улыбкам. Они одновременно потянулись к молниям не на своих брюках. Почти синхронно стягивали друг с друга рубашки, сжимали ладони на плечах. Алекс гладил то место, где несколько недель назад остался след от зубов, Кэрмит проводил кончиками пальцев по пострадавшей руке, по внешней её стороне, от локтя до запястья, вспоминая вечер зарождения общей тайны. Целовал и зализывал этот шрам, словно желал стереть его с кожи, чувствовал свою вину за случившееся, за то свидетелем чего Алексу довелось тогда стать и, как следствие, вмешаться.       Они не только внешне были немного похожи, но, кажется, и думали совершенно одинаково, когда речь заходила об общем удовольствии.       Темперамент у Кэрмита был бешеный, это точно, а желание в глазах прочитывалось такой силы, словно не одному человеку принадлежало, а десятерым. Как минимум.       В отсутствие смазки и презервативов заниматься сексом было бы форменным самоубийством, а у них при себе ни того, ни другого не обнаружилось.       Я не хочу причинять тебе боль.       Я не хочу видеть кровь на твоих бёдрах.       Я хочу слышать твой сорванный крик, но кричать ты должен только от удовольствия. Никак иначе.       Красный – цвет запретов. Нельзя. Не теперь.       Но целоваться всё в том же яростном ритме, прижимаясь вновь и вновь припухшими губами к не менее припухшим губам своего неслучайного любовника, прикусывать, вылизывать друг другу рты, едва ли не трахая их языками, шепча в промежутках какую-то сентиментальную чушь – сколько угодно. Попутно ласкать друг друга руками, понимая, что при определённом раскладе, при огромном количестве самых разнообразных эмоций даже такая простая вещь может восприниматься иначе, по-особенному.       Вроде обычная взаимная мастурбация, но ощущения, что во время, что после – абсолютно иные.       Вроде нового в привычный процесс не прибавить, не убавить.       Вроде. Ключевое слово.       Алекс мог бы сказать, что никогда ничего более яркого в своей жизни не переживал. Никогда ещё эмоции не были настолько острыми, подобными битому стеклу, вгоняемому в кожные покровы.       Эмоциональным откатом его накрыло стремительно. В рекордно короткие сроки пришло осознание действительности. Несколько глубоких вдохов – вот уже привычный мир приобретает знакомые очертания, снова видно всё, да и слышно тоже.       Шаги в коридоре, разговоры в соседней комнате, через стену. Смятые простыни, разодранные рубашки, так и не снятые до конца, лишь слегка приспущенные с плеча. У обоих.       Тёмные пятнышки засосов, проступающие на светлой коже, белёсые капли на чёрной ткани школьной формы. Разгар дня за окном – не спрячешься от неловкости и ответственности под покровом ночи.       Потемневшие глаза напротив, перехватывающие взгляд. Безмолвный вопрос.       – Алекс? – позвал Кэрмит, спустя несколько минут напряжённой тишины, повисшей в комнате.       Вдохи и выдохи стали настолько тихими, как будто оба перестали дышать вовсе. Или боялись, что излишне шумное дыхание послужит поводом для самобичевания, прилива стыда и попыток отвести глаза, как можно скорее, а потом, не сталкиваясь взглядами, разбежаться в разные стороны.       Сжечь письмо, сломать и отправить в мусорный бак увядшую розу, постараться выбросить случившееся из головы.       – Алекс? – повторил Кэри, прикоснувшись к обнажённому плечу кончиками пальцев.       – Да?       – Забудем о том, что сейчас случилось? Если ты посчитаешь, что так лучше, я не стану настаивать. В конце концов, сколько там вы вместе? Понятно, кому...       – Нет.       – Но?.. – Кэрмит начал и запнулся, словно только теперь осознал смысл ответа.       – Нет, – уверенно и громче, нежели прежде, произнёс Алекс, давая понять, что в первый раз не оговорился, а Кэри не ослышался.       Всё верно, он не собирается отказываться от случившегося и называть это нелепой случайностью – или не менее нелепой закономерностью? – спровоцированной переизбытком эмоций, не планирует.       Алекс провёл носом по шее, ощущая одурманивающий аромат одеколона. Прикасался к коже, оставляя на ней практически невесомые, сухие поцелуи, слушал, как у Кэрмита вновь сбивается только-только восстановившееся дыхание.       – Саша...       Слышать от Кэрмита такую вариацию своего имени было непривычно.       Произношение получилось своеобразным. Кэрмит слишком – неоправданно – тянул букву «ш». Слово выходило похожим на шипение. Но не отталкивающее, а, напротив, удивительно приятное.       Признаться, Алекс вообще не помнил, когда его последний раз называли Сашей. Что родственники, что друзья-знакомые использовали либо полную форму имени, либо иные сокращения. В их устах он успел побывать Алексом, Алеком, Лексом и даже Алом. Последний вариант оставался на совести Лики, это только сестричка так извращалась. Он отвечал ей практически тем же, используя вариацию «Анж», что ей по душе не приходилось. Такая взаимная игра в «зацепи собеседника».       Новое неожиданное обращение не могло оставить равнодушным.       Не кончи он раньше от восхитительно умелых прикосновений – он готов был поспорить, что сам не сделал бы это лучше, – кончил бы от того, как Кэрмит позвал его по имени.       Оргазм эстетический он от этого точно получил.       Через несколько дней после празднования дня Валентина, начались очередные короткие каникулы между термами, и на этот раз Алекс не стремился убраться с территории школы одним из первых.       Они столкнулись в одном из коридоров, – точнее, переходов между зданиями, – когда Трэйтон шёл с небольшой дорожной сумкой в руках. Кэри сначала прошествовал мимо, Алекс повторил его манёвр, замер на месте и обернулся. Увидел, что Кэрмит сделал то же самое. Они не копировали друг друга во всём, но иногда обоих парней посещали идентичные мысли.       Кэри улыбнулся и пошёл обратно, к Алексу. Бросил сумку на пол, не озаботившись сохранностью вещей, если в мини-багаже было что-то ценное и хрупкое, ухватил Алекса за воротничок рубашки, как тогда, в спальне. Несколько секунд пристально смотрел в глаза, словно сомневался в рациональности реализации задуманного, но в итоге от неуверенности благополучно отделался и потянулся за поцелуем.       Удалённость и относительная затемнённость коридора играла обоим на руку, наблюдатели здесь если и были, то редкие, немногочисленные.       Кэрмит толкнул сумку ногой, отправляя её в нишу, туда же потянул и Алекса. Несмотря на некую эпатажность образа, частенько упоминаемую в разговорах с окружающими людьми, он не стремился выставить напоказ собственную личную жизнь, шокируя всех присутствующих поблизости откровенными выходками и «гейской лизнёй», как однажды соизволил выразиться Кай, посоветовав при этом держать себя в руках, поскольку...       Ну да.       Все знают, что в школах бывает разное. А уж если это исключительно мальчишеская школа – теперь такая характеристика в прошлом, но раньше-то, да, – то среди учеников обязательно найдётся хотя бы пара-тройка тех, кто спал друг с другом. Все понимают, но если случай получит огласку, став достоянием общественности, по голове их руководство академии за это не погладит.       Официально школа была и остаётся школой. Вывески с надписью «брачное агентство», «эскорт-услуги» или «мальчики по вызову» над главным входом или над воротами пока не появлялось, так что лучше держать себя в руках и не давать воли чувствам. Если совсем не получается сдерживать порывы, то лучше делать это умеренно, не провоцируя окружающих.       Кэри признавал, что в словах Кая есть логика, а потому действительно старался вести себя более или менее сдержанно.       – Раз уж дневной Лондон мы вместе посмотрели, может, не откажешься составить компанию во время прогулки по ночному? – поинтересовался, покусывая и без того истерзанные губы.       Вряд ли от неуверенности, скорее, потому, что знал, какой эффект этот нехитрый жест производит на Алекса.       Он прекрасно выглядел в школьной форме, но в той одежде, что подбирал по собственному вкусу, выглядел в разы привлекательнее. Личное совершенство. Чувством стиля его природа наградила в полной мере, позволив выбирать те самые наряды, в которых Кэри был по-настоящему неотразимым.       – А твои родители не будут возражать? Или брат?       – Пять дней из семи, подаренных нам на отдых, я буду откровенно задрачиваться на занятия математикой для последующей сдачи A-levelа. Если бы ты видел мою даму-репетитора, обязательно посочувствовал бы. Она злая, нереально строгая, ко всему прочему ещё и жутко требовательная. Она поимеет мне мозг интегралами, дробями, параболами и прочей дрянью, а потом заберёт мои деньги и отправится радоваться жизни. Так вот, сведи ты с ней знакомство, понял бы, бесспорно, что за свои страдания я достоин определённого вознаграждения и хорошей порции персональных антидепрессантов, – усмехнулся Кэрмит.       – И всё-таки?       – Стивен одно время активно выступал против моих отлучек из дома, говорил, что лучше не провоцировать всех лишний раз, но запреты не носили радикального характера. Я мог их нарушать. Если говорить об угрозах такого рода, то среди моих знакомых единственный любитель отрывать людям яйца за поползновения в сторону его родственников, ну или просто разбрасываться такими угрозами – это Кай.       – Эткинс?       – Именно.       – Данное заявления являлось актуальным? У тебя что-то намечалось с Гердой?       – Нет. Но он не преминул возможностью предупредить меня о перспективах. На случай, если вдруг будет. Стивен таким не страдает. Родители, в общем-то, тоже не впадают в крайности. Если скажу, что прогуливаться планирую вместе с тобой, они точно не станут возражать, – хмыкнул Кэрмит. – Но, замечу по секрету: вообще-то я уже взрослый мальчик.       – Что не мешает тебе с завидным постоянством находить проблемы на свою голову.       – И не только на неё. Бедовый, да. Этого не отнять. Но ты меня уравновесишь, и будет гармония. Если согласишься, конечно.       – У меня есть возможность отказаться?       – Нет. Ты планировал это сделать?       – Нет.       Алекс наклонился, желая украсть ещё один поцелуй. Может, мимолётный, а, может, вполне серьёзный. В итоге получил первый вариант, потому что у Кэрмита зазвонил телефон – пришлось отвлечься на разговор.       Стивен недоумевал, как братец умудрился потеряться в давно знакомом и изученном до мелочей здании.       Наблюдая за этим разговором, слыша отголоски возмущений старшего из братьев, Ильинский ловил себя на одной, весьма настойчивой мысли.       «У вас свидание в перспективе. И вообще-то роман. Самый настоящий роман. Ты неравнодушен к Кэрмиту... Так что планируешь делать? Продолжишь хранить молчание?».       В ходе многочисленных размышлений Алекс успел неоднократно прийти к выводу, что откладывать момент признания дальше некуда. Он определённо должен обо всём рассказать. Оборвав шпионские игры в один момент, поведать о том, что привело его на территорию учебного заведения, какие события тому предшествовали, какие отношения имели для него определённую ценность. Нужно было лишь набраться храбрости и отбросить сомнения. С этим дела обстояли сложнее всего.       Обман зашёл довольно далеко, молчание затянулось непозволительно.       Собственные заблуждения вызывали тошноту и отторжение. Алекс нисколько бы не удивился, одари его Герда в ответ на признание пощёчиной. Как мог поступить в сложившейся ситуации Кэрмит? Явно не впал бы в экстаз, начав стремительно восхищаться чужими умозаключениями.       Алекс выбил сигарету из пачки, щелкнул зажигалкой, закурил, затягиваясь дымом.       Ему требовалось в срочном порядке открыть кому-нибудь душу. Провести генеральную репетицию перед финальным спектаклем, и он с нетерпением ожидал появления Герды, чтобы вывалить на неё ворох подробностей своей жизни. Прошлого, в котором нашлось место для определённых тайн.       Герда приехала через десять минут после того, как кончик сигареты коснулся стенки пепельницы. Поцеловала Алекса в щёку, приподнявшись на цыпочки.       – Что-то случилось? – поинтересовалась, снимая плащ и перебрасывая его через руку.       – Я хотел поговорить, – признался Алекс. – Откровенно. Но если честно, совершенно не представляю, с чего начать.       – Ну... Для начала можно предложить гостье пройти в гостиную, подать чай или что-нибудь в этом роде, после чего либо изливать душу, либо устраивать допросы с пристрастием, – произнесла Герда назидательно, усмехнулась и, не дожидаясь приглашения, сама отправилась в гостиную.       – Прости, я сегодня немного не в своей тарелке.       – Заметила. Не возражаешь, если я немного похозяйничаю тут?       Алекс отрицательно покачал головой. Не возражал. Он вообще, по большей части, на кухню не совался, только в случае крайней необходимости, а потому, если кто-то проявлял к ней интерес, воспринимал это ровно. У него не проскальзывало своеобразной ревности к помещению и воплей о том, что прикасаться к вещам, здесь находящимся, нельзя ни в коем случае. Подобная тактика поведения представлялась Алексу довольно нелепой.       Он внимательно наблюдал за действиями приятельницы, не зная, как преподнести ей заявление о собственной связи с Анной. О желании уничтожить Кэрмита, отомстив за смерть своей любимой девушки, заставив того на собственной шкуре ощутить нечто подобное. О том, что, отказавшись от стремительной мести, решив предварительно изучить обстановку, постепенно умудрился изменить отношение с плюса на минус, влюбившись в объект мести.       Он должен был сказать многое. Дальнейшее молчание не имело смысла, оно лишь усугубляло ситуацию.       Герда поставила чашки с чаем на стол. Улыбнулась, словно подбадривая и призывая стать решительнее. Говорить, как есть.       Алекс тяжело вздохнул.       – Я должен кое в чём тебе признаться.       – У тебя такое лицо, как будто ты собираешься взять на себя вину за все преступления, совершённые за последнее десятилетие, – чуточку удивлённо произнесла Герда. – Но это ведь невозможно, правда?       – Мне кажется, что планируемое откровение может шокировать сильнее, чем реальность высказанного тобой предположения.       – Почему?       – Потому что напрямую касается одного близкого тебе человека, а не тысяч посторонних.       Герда посерьёзнела, чуть прищурила слегка – тонкие чёрные линии стрелок, минимум туши – подкрашенные глаза.       – И о ком же пойдёт речь?       – О Кэрмите Грегори Трэйтоне, – со вздохом сказал Алекс, запустив ладонь в волосы и слегка потянув за них. – Наверное, ты удивишься, а, может, и вовсе возненавидишь меня за это признание, но... Даниэль был прав, подозревая, что я проявлял интерес к личности Кэри не просто так. Знание, что со временем я умудрился в него влюбиться, не отменяет того, что на первых порах я преследовал совсем иные цели, а о чувствах не шло речи. Если только о ненависти. Я хотел убить его. Морально и физически. Не знал, как именно это сделаю, но... хотел.       В установившейся тишине звук разбившейся чашки был особенно громким.       Нет, Герда не схватила её со стола и не швырнула в голову Алексу. Будучи шокированной признанием, она просто выпустила посуду из рук. * * *       Занятия с репетитором были для Кэрмита сущим адом, пусть и необходимым. Он не протестовал, понимая, что без дополнительных занятий окончательно во всём запутается и всё запустит, но каждый раз на занятия шёл, как на расстрел. Два часа мучений в компании мегеры, пусть и гениально знающей предмет, расчёт и долгожданная свобода. Сразу после того, как леди-математик покидала особняк Трэйтонов, Кэри выдыхал с облегчением и мысленно себя подбадривал, называя обладателем железной воли и стальных нервов.       Родители тягу к знаниям всячески поддерживали и поощряли, заявляя, что без неё нет надежды на хорошее будущее и блестящую карьеру. Количество таких разговоров возросло, будто в геометрической прогрессии, сразу после того, как посреди ясного неба грянул гром, и мирную жизнь благородной семьи омрачил скандал, в котором фигурировал их младший сын. Не на месте наблюдателя или второстепенного героя, а в качестве самого главного. После этого омерзительного видео иначе к Кэрмиту начали относиться не только одноклассники в большинстве своём, но и родители. Как будто стоило только засветиться там, и он моментально растерял все навыки и таланты к учёбе, лишившись в одночасье надежды на продвижение по карьерной лестнице. Нет, понятно, что видео бросало тень на его репутацию, перетягивая и акцентируя, как и любая скандальная вещь, большее внимание на себе. Но...       Проще говоря, после неприятного инцидента Кэрмиту гораздо чаще приходилось доказывать родителям, что он чего-то стоит, и они могут не опасаться за его жизнь в дальнейшем. Он получит нормальное образование. И работа у него будет нормальная. Съёмки в порнофильмах он основным заработком не сделает, даже от большого отчаяния. Даже, если его совсем припрёт, и он будет находиться на грани разорения, когда поесть нечего, платить за коммунальные услуги и интернет нечем, надеть, в общем-то, тоже нечего. Приходится искать долго и мучительно.       Иногда создавалось впечатление, что родители вообще не верят, будто он не по собственному желанию там снялся. Возможно, Стиву были известны мотивы родителей, но он о них не распространялся, а Кэрмит не спрашивал. Он не любил ворошить прошлое, поднимая один пласт мерзких воспоминаний за другим. Единственным за долгое время исключением из правил стал разговор с Алексом после драки на крыше общежития. В принципе, тогда тоже была возможность промолчать, но Кэри потянуло на откровенность, и он сам не знал, что послужило тому толчком.       Он и Стивену всё обрисовывать в деталях отказывался, когда тот пришёл в комнату, потрепал по волосам, сел на край кровати, и произнёс:       – Давай, бестолочь малолетняя, кайся.       В итоге, покаялся, конечно, но в общих чертах, не вдаваясь в подробности. А с Алексом они заново – вместе – прожили почти весь тот день. После сцены в кабинете директора отчаянно хотелось откровенности, и Кэри не нашёл кандидатуры на роль слушателя лучше, чем неожиданно появившийся защитник.       Тогда сама возможность поговорить о чём-то, не ограничивая себя, не заставляя замолкать на самых неприятных моментах, показалась ему восхитительной.       Не последнюю роль в принятии решения сыграла такая немаловажная деталь, как осознание: Алекс видел его в реальности с чужим членом во рту.       Чего стесняться после такой презентации?       Кажется, уже нечего.       Нельзя сказать, что в былое время Кэрмиту не предоставлялось возможности откровенно поговорить на актуальные темы. Родители искренне считали, что он должен в обязательном порядке обсудить проблемы не с любителем, а с профессионалом. Кэри отлично помнил этот период жизни.       Четыре встречи с дипломированным психологом вместо запланированных родителями десяти. Двести фунтов стерлингов в час за активное копание в его мозгах, не приносящее ни малейшего облегчения.       Пожалуй, именно эти сеансы и способствовали утверждению во мнении, что ему не нужна помощь со стороны. Если кто-то способен ему помочь, то только он сам – остальные мешаются под ногами.       Ещё большая огласка не нужна. Ему наплевать, что будет с людьми, стоявшими за съёмками и распространением видео. Он не станет судиться с ними, проживёт без компенсации и долгих тяжб. Он просто хочет, чтобы его оставили в покое и больше не допекали нелепыми вопросами.       Вначале, до первого сеанса, он чувствовал себя паршиво, но не настолько, чтобы лезть в петлю. Стоило только оказаться в кабинете врачевателя человеческих душ, как сверху, подобно могильной плите, опустилось мерзкое осознание себя в качестве жертвы изнасилования. Психолог активно культивировал в нём этот комплекс, больше ломая, чем помогая восстановиться.       Нанеся дорогому – в определённом смысле – специалисту ещё несколько визитов, Кэрмит окончательно утвердился во мнении: бесконечное обсуждение и обсасывание одних и тех же событий – не его метод борьбы с неприятностями. Ему от такого лечения скоро захочется руки на себя наложить, а не добиться справедливости и максимального наказания для виновных.       Когда психолог в очередной раз завёл стандартную беседу, Кэрмит лишь усмехнулся, поставив собеседника в неловкое положение.       – Что мы выяснили за время наших встреч? Да, это случилось. Да, меня выебали в задницу. Да, помимо прочего, ещё и под наркотой. Однако мне понравилось, а потому можно с уверенностью сказать, что я – кто угодно, но только не жертва изнасилования, – произнёс, поднимаясь из кресла; как сам считал, высказывание получилось чрезмерно экспрессивным. – Четыре сеанса подряд мы топчемся на одном месте, и мне это порядком надоело. Если вам нечего сказать в ответ, то, пожалуй, я займу своё личное время чем-то более приятным, нежели переливание одних и тех же фактов из пустого в порожнее.       Удалился он, громко хлопнув дверью. Выскакивать в коридор и звать его обратно никто не стал. Кэрмит благополучно добрался до дома и заперся в своей комнате. После общения с такими людьми хотелось вскрыться.       Можно было, да, если бы он находил в этом смысл. Он и отдалённых проблесков смысла в данном поступке не видел.       Не то, чтобы ему действительно так уж понравилось. Признаться, он ничего не помнил, кроме того, что мозг, нагруженный химией, генерировал в промышленном масштабе какую-то непередаваемую и, естественно, не поддающуюся логическому объяснению, херню. С цветными бликами, когтями, раздирающими кожу едва ли не до костей, и прочим наркодерьмом, а тело горело так, словно его живьём в костёр кинули.       Ах, да, ещё припоминал моментами тупую боль пониже спины.       Сомнительное такое счастье. Не менее сомнительное удовольствие.       Да, фактически, его изнасиловали. Да, это не следовало оставлять безнаказанным. Но почему обязательно было преподносить всё так, чтобы он почувствовал виновным себя?       Неизвестно, что сказал родителям специалист, но на продолжении проведения сеансов они не настаивали.       Зато в игру вступил Стивен, и его методы оказались Кэрмиту ближе. Во всяком случае, он и сам в ходе проведения воспитательных работ не поленился пару раз врезать кузену своей бывшей девушки, сколотившей ему такую славу и организовавшей масштабную рекламную акцию «Кэри Трэйтон – восходящая звезда фильмов для взрослых».       В качестве прощального подарка, вероятно.       Стоит ли говорить, что ни оператор, ни актёр не побежали в полицию?       Кэрмит получил свою порцию морального удовлетворения, Стивен выпустил пар. Оба отлично поработали в рамках братского тандема.       И никаких чокнутых психологов.       Красота.       Но, когда тема была поднята в разговоре с Алексом, Кэрмит с удивлением осознал, что ему действительно требовалось выговориться хотя бы однажды, чтобы окончательно отпустить это прошлое, не акцентировать на нём внимание настолько сильно. Избавиться от этого груза воспоминаний окончательно, а не только в глазах окружающих людей, когда правды – крохи, а лживой бравады – больше нормы раза в три.       Алекс оказывал на него странное воздействие.       Это немного пугало. Как пугала и та сила притяжения, что возникла едва ли не с момента первой встречи и заставила, наплевав на осторожность, высказаться двусмысленно, не задумываясь о последствиях.       Кэрмит продолжал гадать, где и когда встретил Алекса на самом деле.       Почему этот образ показался настолько знакомым?       Точно не в школе.       Но где? Где? Где же?!       Он бился над этим вопросом с начала учебного года, но так и не вспомнил, при каких обстоятельствах умудрился с Алексом столкнуться. Или не столкнуться, а просто увидеть издалека... Обстоятельство это казалось ему невероятно существенной деталью. Каждый раз, потерпев очередное фиаско, он думал о том, что упускает из вида важную подробность, а это – непростительная беспечность.       Убрав со стола в гостиной школьные принадлежности, Кэрмит сунулся на кухню, прихватил из холодильника бутылку с апельсиновым соком. Собирался выпить его в саду, позволив себе немного повседневных радостей в качестве награды после выносящих мозги занятий. Но тут зазвонил смартфон, оставшийся лежать в гостиной, и Кэрмиту пришлось вернуться.       – Привет, милый, – произнесла собеседница. – Надеюсь, не побеспокоила?       – Привет, солнышко. Ты вовремя. Я уже освободился от своей кабалы. По какому поводу звонишь? Что-то случилось?       Несмотря на то, что Мэри была бывшей одноклассницей Стивена, Кэрмит допускал при обращении к ней подобные словечки. Она не возражала. В их общении не было ни намёка на флирт, всё воспринималось, как само собой разумеющееся. Так же естественно, как называть друг друга по имени.       – Ничего страшного, речь исключительно о приятных плюшках. Я тут разбирала кое-какие относительно недавно отснятые материалы. Нашла твои прошлогодние фотографии, о которых ты так и не побеспокоился, кстати говоря. В названии папки стоит пометка, что они остались невостребованными. Могу скинуть, чтобы ты посмотрел. Если нужны – распечатаю, если нет – удалю.       – Скинь, если не сложно.       – Сложно? Мне? Нет, конечно. Всё для тебя, дорогой мой, – хмыкнула Мэри. – Лови послание, ссылка дожидается в почте. По ссылке – архив. Скачивай и наслаждайся.       Судя по тому, что во время разговора Кэрмит слышал стук клавиш, собеседница находилась за компьютером.       – Есть чем?       – А ты сомневаешься?       – Нисколько, – засмеялся Кэрмит.       – Правильно, не сомневайся. Я много раз об этом говорила, но, наверное, никогда не устану повторять о том, насколько тебя обожает камера. Если с другими я мучаюсь, то твои снимки можно пускать в печать сразу же, не подвергая их обработке в графических редакторах.       – Только не говори об этом профессиональным моделям, иначе они растерзают меня из зависти.       – Не скажу, обещаю.       – Спасибо, – улыбнулся Кэрмит, позабыв, что приятельница увидеть его сейчас не может.       За время разговора он успел открутить крышку и сделать несколько больших глотков. Поднимаясь по лестнице, продолжал болтать с приятельницей, обсуждая рабочие моменты, грядущее пополнение в семье Стива, замужество самой Мэри...       Попрощался только в тот момент, когда оказался внутри комнаты.       Выведя ноутбук из состояния сна, полез в один из ящиков стола, доставая флэшку. Стоило только взять её в руки, и Кэрмита накрыло воспоминаниями, а ещё осознанием, что...       Да, несомненно!       Об архиве, присланном Мэри, он благополучно позабыл, сосредоточившись на файлах, записанных на этот носитель. Кэрмиту казалось, что он его давно выбросил. А если замотался и не сделал этого, то, несомненно, засунул в самый дальний угол нижнего ящика, потому на неё ни разу за последние полгода не натыкался. Сейчас понял, что просто слегка запутался с разными комнатами. Флэшка как валялась на виду, так и продолжала валяться.       Здесь. В его спальне.       На глаза не попадалась только потому, что он не взял её с собой в «Орхидею», отдав предпочтение другим носителям. Этот китч, выполненный в виде хамелеона с зелёными хризолитовыми – скорее всего; он не был уверен на сто процентов, потому не брался утверждать, – глазами, появился в коллекции не так давно, прошлым летом. Он даже не Кэрмиту принадлежал, а был подарен по доброте душевной.       Стоило вспомнить о владелице, и тут же посетило отчаянное желание – вытащить искусственного хамелеончика из разъёма и зашвырнуть как можно дальше, чтобы никогда больше его не видеть.       Кэрмит, однако, продолжил щёлкать мышкой по папкам, пытаясь обнаружить среди ненужного оцифрованного мусора то, что так давно искал.       Времени он потратил немного. Десять минут, и на экране появились заветные файлы. Вообще-то следовало признать, что хозяйка флэшки превратила её наполнение в своеобразный лабиринт. Никакого порядка, а загадок – тьма. Музыка – в картинках, картинки – в видео, видео – в документах.       А где-то там, среди папок, хранящихся в разделе «Музыка», находится та самая, единственная, в которой идеальный порядок. Масло, уголь, карандаш. Традишки, как проработанные, так и скетчевые наброски, а отдельно – цифровые изображения, сделанные при помощи графического планшета. «Арты Анны Звягинцевой».       Больше загадок не осталось.       Кэрмит вспомнил почти всё, в мелочах, потому нужное изображение нашёл за считанные секунды. Карандашные линии, отражающие на бумаге задумчивый взгляд, направленный в сторону, запечатлевающие чувственный изгиб рта, резкую линию подбородка и те самые авиаторы, не скрывающие глаз, пристроенные на голове, вместо ободка.       Александр Ильинский. Собственной персоной.       Он не лгал, заявляя, что не пересекался с Кэрмитом прежде, до появления на территории академии. Им, правда, не доводилось сталкиваться.       Кэрмит видел его, а он Кэрмита – нет.       – Кто этот парень?       – Нравится?       – Тебе честно ответить?       – По возможности.       – Да. Нравится. Очень.       – Йен не будет ревновать?       – Как будто тебя это реально волнует. А если волнует, то не понимаю, почему. Я сам разберусь с его ревностью. Тебя она никаким боком не затрагивает.       – Не будь такой злюкой, Кэри.       – Просто скажи, кто это. Всё. Больше от тебя ничего не требуется.       – Мой брат. Двоюродный.       Кэрмит коротко хохотнул, вспоминая, с каким пылом Даниэль делал заявления о наличии связи между Алексом и Анной.       И почему он, кретин несчастный, не поверил другу?       Сам того не зная, Ричмонд выбил сто из ста, заподозрив новенького в связи с девушкой, принесшей в жизнь Кэри проблемы, а они с Гердой промахнулись и откровенно налажали везде, где только можно было.       Схватившись за телефон, Кэрмит набрал номер Николаса.       Они никогда не были близкими друзьями, да и приятелями, по правде говоря, тоже не считались. Просто одноклассники, просто люди, связанные общими знакомствами, потому особых иллюзий питать не следовало. Ник вполне мог отказать Кэрмиту в небольшой консультации, послав его на все четыре стороны и не раздавая справок относительно личности Алекса.       Признаться, это была наиболее реальная перспектива. Однако Кэрмит верил в чудо и надеялся на продуктивный разговор.       – Кэри?       Треверси порядком удивился. Кэрмит практически наяву увидел, как одноклассник приоткрыл от изумления рот, увидев этот номер на дисплее.       – Да. Здравствуй.       – Привет. Чем обязан?       – У меня весьма веская причина для разговора. Знаю, что ты не слишком-то болтлив, распространяться о жизни близких людей не любишь, но... Думаю, мне больше не у кого спросить, только у тебя. Потому и решил обратиться.       – Заинтриговал. Давай, что там за вопрос?       – Это касается, в первую очередь, Алекса.       – Хм, ясно, – теперь Николас ещё и растерялся. – Что с ним не так?       – Я просто хотел узнать одну вещь... У него есть сестра?       – По-моему, это далеко не тайна, – произнёс Ник. – Они не слишком дружны, тем не менее, он Лику никогда не скрывал.       – Подожди.       – Что?       – Лика? Точно? Уверен?       – Лика, Анжелика. Или Анж, как он её называет. У меня нет причин сомневаться. Одно время она была подружкой моего брата. Родители верили, что они обязательно поженятся, но сорвалось в итоге. Как думаешь, я забуду её имя? Или нет?       – А двоюродная...       – Двоюродных сестёр у него нет. Я удовлетворил твоё любопытство?       – Ник.       – Да?       – Кто такая Анна?       Кэрмит сумел озвучить этот вопрос с огромным трудом. Каждое слово пришлось из горла практически выталкивать.       Ответ прозвучал уверенно и, наверное, должен был повергнуть Кэрмита в шоковое состояние. Но этого не произошло. Вместо оглушающего эффекта он получил пустоту, расползающуюся всё сильнее, захватывающую в плен и не отпускающую. Это было вполне закономерно и очевидно.       – Его бывшая девушка. На самом деле, не уверен, что бывшая, но, кажется, он с ней всё-таки расстался.       – Надолго ли? Вот в чём вопрос, – прошептал Кэрмит.       – Как расценивать это высказывание?       – Не обращай внимания, Ник. И спасибо за помощь.       Он оборвал звонок и несколько секунд продолжал смотреть в потемневший экран. Сделал несколько глотков безвкусного сока, чтобы промочить пересохшее горло.       Вот она – причина враждебности, ненавидящих взглядов и высказывания, которое Кэрмит посчитал неудачной шуткой. Как вариант, удачной, но чрезмерно чёрной. То самое заявление о праве на его жизнь, о людях, которым позволено сбросить его вниз. Быть может, и сейчас Алекс продолжал мечтать об этом, разыгрывая внезапно проснувшуюся любовь.       Всё встало на свои места. Мозаика сложилось, кусочки пазла соединились, спаянные намертво.       Выхватив флэшку, Кэрмит размахнулся и швырнул её в стену, понимая, что таким способом вряд ли вещь сломает. Во всяком случае, не с первого раза.       Хотел определённых чувств? Наслаждайся!       Сам себе напророчил. Бросил в разговоре слова о любви, замешанной на ненависти, а потом взял и угодил в подобный расклад, не подозревая об истинных мотивах подставного влюблённого.       Кэрмиту хотелось разыскать Алекса прямо сейчас. Не позволяя ни слова сказать, врезать со всей силы. Не щадя. Не желая. Увидеть, как по лицу стекают кровавые дорожки, одарить ненавидящим взглядом и... поцеловать снова. Просто взять, притянуть к себе и впиться в его рот грубым, кусачим поцелуем, потому что...       Потому что иначе Кэрмит, кажется, уже не мог.       И здесь Даниэль не ошибся. Приятель его влип основательно, по самую макушку. Влюбился так, как не влюблялся никогда прежде. В очередной раз позволил себе довериться постороннему человеку, а тот оказался с камнем за пазухой.       Всё ничего. Пройти мимо и забыть.       Увы, не получалось.       Алекс слишком быстро стал для Кэри кем-то большим, нежели очередное увлечение. Стал его зависимостью и непростительной слабостью.       Осознавать эту слабость-зависимость, зная истинные мотивы Алекса, было омерзительнее всего.