Будни «Чёрной орхидеи»

      В последнее время всё чаще настроение у Роуза было мерзопакостное, что он активно и демонстрировал окружающим. Не умел страдать в одиночестве, оттого виртуозно портил жизнь и другим людям, вынужденным с ним общаться.       Вообще – не только сегодня, но и в любой другой день, когда доводилось попасть под горячую руку – реагировали одноклассники по-разному.       Одни сдержанно улыбались и виртуозно уходили от диалога с упоминанием неприятных тем, стараясь не раздувать конфликты до огромных масштабов.       Другие закатывали глаза и называли Роуза полоумным кретином, которого давно пора сдать в психиатрическую клинику на опыты. Заодно предлагали провести курс лечения в не самых щадящих условиях. Откровенно говоря, таких вот красноречивых, выдвигающих на обсуждение бескомпромиссные предложения, набралось немного. Всего двое, но зато каких. Мистер Марвел-младший и Глен Томпсон.       Но если к выпадам Гаррета Розарио более или менее привык, поскольку такой пункт программы, как «колкости от Гарри» фигурировали в его жизни много лет подряд, то куда лезет Глен, вообще непонятно было. С ним Роуз контактировал по минимуму, лишь в случае самой крайней необходимости, а потом благополучно забывал об этих кратковременных пересечениях. Говоря откровенно, он Глена недолюбливал.       И Глен, и его девушка, появившаяся, что неудивительно, в этом году, являли собой пример типичной парочки, в обязательном порядке фигурирующей на страницах молодёжных романов. Мистер «Мои спортивные достижения превосходят умственные способности в несколько раз» и мисс «У меня идеальное всё, когда речь заходит о внешних данных». Этого у Сибиллы, конечно, было не отнять. Красотка на зависть многим, ещё и натуральная блондинка. До анекдотичности не дотягивала, поскольку отличалась умом и сообразительностью. Да и свиту «мы все носим розовое и пьём только диетическую колу» вокруг себя не собирала, неплохо общаясь со всеми, не разделяя людей по классам перспективных и не очень подпевал. В общем-то, проникаться к ней нелюбовью было не за что. Несколько раз Роуз пытался отыскать своей неприязни разумное объяснение, а потом перестал тратить время на это неблагодарное занятие. Просто смирился и принял, как данность. Ему не нравится данная парочка, он не грезит дружескими отношениями с ними, а потому не станет тратить время на попытки сближения.       Сибилла, впрочем, несколько раз пыталась завязать с ним дружеские отношения. Ей Роуз нравился. Точнее, не он сам, а его увлечения, которые она частично разделяла.       Две страсти, которые многие считали истинно девчачьими. И пусть бы считали. Общественное мнение на Роуза не влияло, он продолжал спускать деньги на свои увлечения – женские духи и фарфоровых кукол. Тем более что никому вреда от его материальных страстей не было. Духами он не обливался с ног до головы, использовал в повседневной жизни исключительно мужской парфюм. В женских его привлекали не ароматы, хотя они были довольно приятными, а упаковки, точнее, сами флаконы. Красивые и разнообразные, не то, что у ароматов, рассчитанных на представителей сильного пола.       От кукол тем более никто не страдал.       Роуз считал себя настоящим эстетом, падким на всё красивое, а куклы в это понятие прекрасно вписывались.       Зато не вписывался он сам, о чём неоднократно заявляло с особой жестокостью вредное зеркало.       Зеркало, зеркало, что на стене, кто всех прекраснее в этой стране?       Кто угодно, но только не Розарио Чарльз Астерфильд, увы и ах.       Смиритесь, юноша и живите с осознанием этого до конца дней своих. Сколько там их осталось? Вот столько и живите.       Иногда Роуза накрывало настоящим отвращением к собственному отражению. Правда, такие приступы дикой ненависти случались с ним в былые годы, когда определённые личности, посчитав повод благодатным, ухватились и начали активно эксплуатировать оскорбления, построенные на упоминании внешних данных. Кто старался больше всех? Ну, разумеется, Гаррет – ненавистная тварь – Марвел.       Может, он и не был отличным психологом, но подмечать кое-какие особенности умел. Безошибочно находил у людей слабые места, а потом беспощадно наносил удары.       Раз за разом.       Роуз неоднократно схлёстывался с ним в словесных перепалках, нередко и до драк дело доходило, причём не шуточных, а таких, когда участники столкновения расходятся по углам изрядно потрёпанными и отправляются не праздновать победу с размахом, а зализывать раны. Жизнь Гаррета ничему не учила, он напарывался на одни и те же препятствия с завидным постоянством. С такой же частотой и получал за свой длинный язык.       Оскорбления и унижения – вполне себе причина для зарождения ненависти, а Роуза угораздило развить в себе иное чувство. Вместо положенного отторжения – влюблённость. Тупо и недальновидно, однако, он ничего не мог с собой поделать, приходилось мириться с неприятной действительностью. Особенно, когда знаешь, что объект тёплых чувств ничего подобного к тебе не испытывает и никогда испытывать не будет. Его мнение сформировалось давно и прочно, а потому на стремительные перемены рассчитывать не приходится. А подколки и попытки зацепить вызваны не большой любовью, а настоящим отторжением. Не стоит надеяться. Не стоит ждать, что однажды в этом человеке проснётся любовь.       Когда Роуз начал носить свою мантию, Гаррет не упустил возможности в очередной раз намекнуть, что эта маскировка спровоцирована именно незавидными внешними данными, но смысла она не имеет, потому что рано или поздно плащ придётся снять. Капюшон упадёт с головы, и тогда от Роуза разбегутся вообще все, кто прежде с ним разговаривал. Нет, Роуз не плакал. Ни единого раза не позволял себе слёз по столь нелепым поводам. Он не был ранимым мальчиком, не умеющим постоять за себя. Иногда он даже перегибал в этом смысле палку. Только в мыслях, но... пока. Бывало, он ловил себя на том, что если услышит с той стороны ещё одно замечание о своей внешности, холодным кофе, выплеснутым в лицо, это не ограничится. Ещё немного, и он разобьёт тарелку о голову Гаррета, а потом поднесёт осколок к его щеке и полоснёт со всей силы, чтобы уравнять участников спора, лишив своего соперника преимуществ.       Заткнуть Марвела удалось неожиданным способом, и то, что подобная тактика сработала, у Роуза до сих пор в голове не укладывалось. Как и то, что Кэндис однажды заявил во всеуслышание, что ему нравится внешность Розарио. Очень. На словах он не остановился, умудрившись разыграть перед наблюдателями небольшую сценку, в ходе которой сделал вид, будто поцеловал Розарио.       Он был невероятно близко, дыхание касалось губ, а в глазах мелькали смешинки. Ни единого намека на действительно романтические порывы, только кураж от происходящего. Не нежность, а азарт, присущий ребёнку, удачно укравшему из заветной коробки парочку конфет.       Волосы закрыли окружающим людям обзор. Никто не понял: то ли Кэндис Роуза поцеловал, то ли нет. Впрочем, большинство склонялось к первому варианту, а Кэндис не опровергал. Роуз, и подавно, этого делать не собирался. То, что он нравился Кэндису, как будто подняло его ценность в глазах Гаррета. А, может, реально подняло. Этого Роуз не знал наверняка, но добровольно разрушать новое положение не планировал.       Тогда его занимали иные вопросы.       Поведение Кэндиса ошарашило и озадачило порядочно. Розарио впервые задумался о том, может ли у них что-то сложиться, если вдруг ни один из них не добьётся взаимности от своих вроде как недосягаемых идеалов.       Об этом он и спросил немногим позже, обнаружив Кэндиса в беседке, когда тот находился в гордом одиночестве. Сидел на ограждении, согнув одну ногу в колене, а второй болтая в воздухе. Чтобы докричаться до одноклассника, пришлось подойти ближе и дёрнуть за проводок, выхватывая наушник с изображением черепушки. Роуз тогда невольно усмехнулся. Знал, что Кэндис терпеть не может, когда его имя коверкают, но при этом носит значок, на котором написано «Candy» и наушники выбирает из коллекции фирмы «Skull Candy».       Начать разговор с интересующего вопроса не удалось, решимости не хватило, и Роуз стартовал с более чем пространных тем. Только ближе к завершению разговора спросил о том, что будоражило сознание, подстёгивая исследовательский интерес. Получил снисходительную улыбку и однозначное «нет», а, спустя пару минут размышления, с поправками. Скорее всего, нет. Во всяком случае, не в ближайшее время.       – Почему? – поинтересовался тогда Роуз, не особо рассчитывая на ответ.       И, в общем-то, правильно, поскольку не получил его. Определённого, так однозначно. В речи Кэндиса фигурировали какие-то размытые формулировки, работая с которыми, мозг генерировал несколько разнообразных вариантов. Они могли оказаться как реальными, так и безумно далёкими от истинного положения вещей.       Но некоторые выводы не подвергались сомнению.       У Кэндиса был, кажется, просто дикий пунктик на девственности, а все поползновения в её сторону, вызывали отторжение и раздражение.       Когда другие жаждали поскорее потерять статус невинных мальчиков, став мужчинами, он отчаянно хватался за её сохранение, будто ничего дороже в жизни не имел. Это вызывало недоумение. Зачем хранить верность тому, кто её не требует?       Кэндис испытывал отвращение к слову «шлюха». Стоило только озвучить его, как Кэндиса моментально передёргивало, будто от удара током.       Роуз не понимал причин, но вполне разделял отторжение. Звучало гаденько, а вообще-то омерзительно.       И когда Гаррет в очередной раз заявил – в отсутствии Кэндиса, поскольку в лицо такое говорить не решался, зная, какая реакция последует за высказыванием, – что из Брайта шлюха получилась бы первоклассная, Роуз первым не сдержался, прибегая к рукоприкладству. Тем самым только подтвердил подозрения окружающих о существовании между ним и Кэндисом особых отношений, тех самых, которыми грезил сам Марвел, но приходилось довольствоваться одинокой дрочкой на фотографии, украденные из социальной сети.       Кэндис ненавидел разговоры на интимные темы, в то время как другие парни их обсуждали и весьма активно, пусть даже их истории, в большинстве случаев, оставались результатом ударной работы неуёмной фантазии. Его не волновало, вымышленные истории или реальные.       Он просто презрительно кривился.       Эти открытия Роуз сделал давно. С тех пор его познания о принципах Кэндиса, точнее, о причинах появления таких убеждений, нисколько не расширились, оставшись на прежнем уровне.       Какие-то взгляды он разделял, какие-то находил странными, но не осуждал.       В конце концов, Брайт был единственным, кто по-настоящему хорошо к нему относился. Каждый из них имел право на странности, объяснять суть которых не считал нужным.       Поступок Кэндиса не вселил в него уверенность, но помог немного сдвинуться с мёртвой точки, посмотреть на ситуацию с иного ракурса и перестать сокрушаться относительно несправедливого распределения красоты и ума между разными людьми.       Нелепо было мечтать о чём-то выдающемся, имея наследственность Астерфильдов.       Где-то там, в далёком прошлом у них имелись представители нордической крови, внешность служила тому подтверждением. Блёклые, белобрысые. Со светлыми ресницами и такими же бровями. Парень по прозвищу «Меня неоднократно окунули в отбеливатель, а то и вовсе забыли в тазике с ним на пару часов». Нос... Не нос, а наказание. Острый и длинный. Красота неимоверная.       Ну да, ну да.       Все эти недостатки можно было попытаться компенсировать харизмой или хотя бы очаровательной улыбкой, но Роуз оказался полностью лишён и того, и другого.       Занимаясь постоянным самобичеванием, он неоднократно ловил себя на мыслях о возможности хирургического вмешательства. Всего лишь набраться немного терпения, принять окончательное решение, а потом лечь под нож профессионала.       Никаких сомнений в процессе, потому как живее всех живых уверенность в том, что хуже не будет. Просто не может быть.       Куда хуже?       Подобные настроения витали в воздухе, посещая не только голову Роуза, но и его сестры. Казалось бы...       Джессика на десять лет старше, возраст подростковый давно переросла, начала стремительное восхождение по карьерной лестнице и, в общем-то, неплохо устроилась в жизни. Есть повод гордиться собой. Возможно, были люди, завидующие Джессике, поскольку в обществе она проявляла чудеса обаяния и умело создавала видимость, будто жизнью наслаждается в полной мере, ни о чём не печалясь.       Роуз знал, что она мало от него отличается. Зато сила нелюбви к своему отражению у неё гораздо сильнее, чем у младшего брата. Но там и результаты длительных размышлений были другими.       Джессика на мыслях о помощи пластической хирургии не остановилась, она к ней прибегала неоднократно. В груди – силиконовые импланты, в губах – тот же силикон, коррекция носа, изменение разреза глаз.       Роуз, наблюдая за переменами в режиме реального времени, почему-то совсем не радовался. Нет, он не завидовал. Как раз наоборот. Его это начало напрягать, сразу же вспомнились ужасы, связанные с пластикой, о которых неоднократно писали авторитетные издания, а определённые каналы снимали документальные фильмы. Он решился на серьёзный разговор с сестрой, но она лишь потрепала его по волосам и поспешила успокоить, сказав, что больше операций не планирует. Пока обещание выполняла, остановившись на цифре четыре.       Роуз боялся, что где четыре, там может нарисоваться и пять, а Джессика снова примется кромсать собственное тело, отрезая и пришивая до тех пор, пока не искоренит былые комплексы и не почувствует себя идеалом.       Но самое-то опасное в том, что она себя им никогда не почувствует. Это Роуз знал по собственному опыту. Ему не нравился цвет собственных глаз, ему не нравились волосы, и он одно время баловался красками и линзами. Менялись цвета шевелюры и оттенки радужки, но Розарио не чувствовал себя счастливее, разглядывая обновлённое отражение. Оно было ему столь же неприятно, как и до модификаций.       Он возвращался и набрасывал на зеркало красную тряпку, а потом, сидя в кресле, подолгу смотрел на это красное пятно на стене. При должном подходе и полёте фантазии получалось представить, что это кровь стекает по гладкой поверхности. Истинное отражение действительно заставляло истекать его кровью. В глубине души, само собой, а не в реальности. Но легче от такой расстановки сил Розарио не становилось.       Удивительно, но родители – а они оба были не слишком выразительными внешне – такой наружностью гордились, неоднократно заявляя, что выглядят истинными аристократами. Роуз не отказался бы от примеси плебейской крови и готов был многое отдать за возможность оживить это бескровное лицо, бледное, как сама смерть, немного расцветить радужку, добавить пару тонов шевелюре...       Но об этом ему приходилось только мечтать, мирясь с той внешностью, что была его исходником, если можно так выразиться. Во что его не наряди, как ни накрась – всё пустое. Потраченное напрасно время и выброшенные на ветер деньги.       Семья Астерфильд стала бы достойным представителем мира нереального, там, где есть привидения, феи, эльфы и прочие мифические персонажи. Там бы оценили и белизну кожи, и серебро глаз, и платину волос, и прочее, превознося, превращая недостатки в достоинства и записывая всех их в ряды невероятно красивых существ. Но тут, в современном Лондоне, они тянули – максимум – на роли бледных поганок, и это удручало.       Да ещё как!       Больше всего Роуза поражало то, что их с Джессикой мать, умудрилась влюбиться в их отца. Поражало, потому что Роуз был практически точной копией Астерфильда-старшего, подхватив максимум фамильных черт. Отец, в своё время пользовался повышенной популярностью, у него от поклонниц отбоя не было, а в жизни самого Роуза наблюдалась обратная ситуация. И прежде, когда на территории школы были только парни, и теперь, когда появились девушки. В день влюблённых, когда Кэндис и Глен – рекордсмены по количеству презентов – буквально искупались в розовом потоке, Роуз получил всего лишь два поздравления, адресаты которых нисколько не скрывались.       Цветок нейтрального оттенка от Кэндиса, в знак дружеской поддержки. И бордовая роза, служащая символом страсти, присланная отнюдь не от чистого сердца. От Гаррета. Подпись в приложенной открытке разрушила очарование цветка до основания. Очередная ментальная пощёчина из серии «Ты никому не нужен».       «Одному из моих лучших врагов. Чтобы тебе не было грустно и обидно. Ведь никто, кроме меня, о тебе в этот день не вспомнит. Посмотри на этот цветок. У вас одно имя, но какие же вы разные. На твоём фоне она просто шикарна».       Когда девочки-купидоны положили этот подарок на стол Роуза, он с трудом сглотнул. Красота цветка не ввела его в заблуждение и не заставила моментально почувствовать себя счастливым человеком, наоборот, только усилила отрицательное отношение к праздникам такого рода. Роуз чувствовал, что красивая валентинка, опустившаяся рядом с розой, таит в себе гадость. Как та коробочка. Открываешь, ожидая увидеть нечто красивое, а оттуда выскакивает уродец на пружинке и хохочет, словно полоумный.       Седьмое чувство оказалось на высоте, оно не обманывало, сразу подсказав, к какому исходу стоит приготовиться. Не превращаться в лужицу сладкого сиропа, обманувшись красивой обёрткой, а ждать, что там окажется некая дрянь.       Если Гаррет рассчитывал его таким образом удивить или поразить в самое сердце, заставив ощутить себя ничтожеством, лишённым внимания, то просчитался. Роуз давно не ждал от этого адресанта хороших вестей, а отправитель был вычислен сразу, потому как засмеялся сразу же, стоило только взять открытку в руки. Ознакомившись с текстом, Розарио пожалел, что роза короткая и без шипов. Приложив такой по лицу, впечатляющего результата не добьёшься, лёгкое поглаживание, а не вымещение злости получится. Минимум удовлетворения.       Открытку он разорвал сразу же после прочтения, неотрывно глядя Гаррету в глаза. Розу оставил себе, но ненадолго, лишь до следующей перемены. Получив на руки чистую открытку, он вписал туда своё послание, но посыльным её не отдал. Он обязан был сделать всё лично, без вмешательства посторонних. Долго раздумывать не стал. Сделал, нарочно подобрав наиболее подходящий для этой маленькой комедии момент. Постарался не остаться инкогнито, а максимально засветиться, чтобы у наблюдателей и подпевал Гаррета не возникло сомнений, кто является дарителем. Прошествовал на место и стал ждать результата.       Гаррет на уловку попался в полной мере, оправдав все ожидания, на него возложенные.       – Тщеславие неискоренимо, – произнёс Роуз, когда Гаррет схватил его за ворот пиджака, втягивая в пустующую аудиторию явно не для того, чтобы поблагодарить и сказать, что всю жизнь ждал подарка от данной конкретной персоны.       В общем-то, там и хвалить было не за что, а повозить лицом об асфальт – сколько угодно.       Смешно сказать, но Гаррет действительно подумал, что после всего случившегося Розарио опустится на глубину Мариинской впадины, добровольно уничтожив свою репутацию признанием в любви. Сложно было поверить в такую наивность, тем более когда её демонстрировал человек, считавший себя гением в области плетения интриг.       Но Гаррет, о чьей самовлюблённости можно слагать легенды, повёлся без труда. Он же зачитал признание от местного страшилки на всю аудиторию, поняв смысл текста в тот момент, когда озвучил всё, и многочисленные наблюдатели, коим предписывалось посмеяться над Роузом, действительно захохотали. Вот только потешались они именно над Марвелом, а не над его оппонентом.       Розарио не знал этого наверняка, но подозревал, что в этот момент на его лице впервые появилась та улыбка, что украшает, а не уродует.       «Мой милый враг, как ты верно заметил, у нас с розой одно имя, а сущность различается чуть более, чем полностью.       И, знаешь, я нисколько не жалею.       Маленький тест для проверки правдивости моих слов. Можешь засунуть этот цветок себе в задницу. Поверь, он не даст тебе и сотой доли тех ощущений, которые мог бы подарить в схожих условиях я.       Всё ещё считаешь, что она шикарнее меня?

Без любви, но с наилучшими пожеланиями. Роуз Астерфильд».

      Роуз вместе с остальными не смеялся, ему вполне хватило морального удовлетворения, подаренного развитием ситуации в нужном ключе. Честно говоря, не хотелось ему смеяться, потому он почти сразу от Гаррета отвернулся. Ощущал тяжёлый взгляд, направленный в затылок, но не оборачивался. Понимал, Гаррета шутка зацепила, не в лучшем смысле этого слова. Она заставила его негодовать. Он, может, и не расчленял Роуза в мыслях, но мучительной смерти ему точно желал.       Марвел затащил его в пустую аудиторию настолько стремительно, что даже коротко вскрикнуть, привлекая внимание, не получилось, прижал к стене, навис сверху, едва не зарычав от переизбытка эмоций. Впечатал кулак в вертикальную поверхность, в паре сантиметров от головы Роуза.       – Послушай, ты... – начал, выдохнув шумно.       – Не оценил мою шутку? – поинтересовался Роуз, улыбнувшись.       Чтобы выглядеть мерзко, ему не нужно было прикладывать большое количество усилий. Это для мало-мальски выраженной привлекательности приходилось ломать природу, а вот стать в глазах окружающих уродливее обычного выходило в два счёта. Достаточно было лишь приподнять уголки губ, добавив к отвратительной картине определённый взгляд, неоднократно отрепетированный и успешно применяемый.       – Я тебе за такие шутки голову в следующий раз проломлю, – пообещал Гаррет.       – Попробуй.       – Я не попробую. Я сделаю.       – Посмотрим.       Роуз упёрся ладонью ему в грудь, оттолкнул без особого труда и удалился, не испытав трепета перед угрозой, которую и назвать-то таковой было сложно. Лишь посмеялся надменно, без слов выражая отношение к ситуации.       Плевать он хотел на эти попытки устрашения. Жаль, что только на них, а не на Гаррета.       Вечер дня влюблённых Роуз проводил без пользы, но продуктивно, нарушая сразу несколько школьных правил. Распитие на территории академии спиртных напитков, пребывание на улице после отбоя, да ко всему прочему, не в одиночестве, а с девушкой, случайно попавшей в поле зрения, но согласившейся составить компанию. Роуз отчаянно нуждался в компании, потому готов был первому встречному предложить совместное пьянство. Опускаться до такого не пришлось. На помощь пришла Лайза, желавшая подлатать разбитое сердце. Вообще-то Розарио её терпеть не мог, считая, что такие вот тихушницы, вроде Фэррис, обычно и оказываются наиболее мерзкими существами, что живут за счёт сбора и распространения сплетен, но в тот вечер накатило, и он предложил ей вместе выпить. Она согласилась.       Если кто-то и занимался в тот вечер сбором сплетен, так это именно Роуз. Ему впервые довелось столкнуться с настолько классическим проявлением действия алкоголя на организм, в ходе чего обречённое унылое мероприятие стремительно сменило статус и стало более или менее забавным.       Роузу было приятно думать, что не только его жизнь полна проблем и неудач. Нет, он и прежде знал, что не существует людей, у которых всё-всё гладко проходит, а мечты исполняются по щелчку пальцев, но настоящее облегчение испытывал, когда слышал это от самих собеседников, а не делал умозаключения на основании собственных наблюдений.       Стоя за школой, они распивали вино из пластиковых стаканчиков и откровенничали. Правильнее будет сказать, что в основном трепала языком Лайза, а Розарио лишь внимательно слушал, время от времени выплывая из бесконечного водоворота мыслей и задавая наводящие вопросы. Лайза жаловалась на собственные промахи и на то, что умудряется каждый раз неудачно влюбляться. Сколько раз пробовала, столько же и совершала промахов, не получая ответа на свои чувства. Но если Ник сказал ей об этом вежливо, ещё и извинился за невозможность ответить на чувства, то первый кандидат на роль великой любви воспылал к Лайзе ненавистью. Глен...       – Глен? – эхом повторил Роуз. – Томпсон, что ли?       – Он самый, – подтвердила Лайза.       От небольшого количества алкоголя у неё уже заплетался язык и, как она говорила, немного кружилась голова. Однако когда Роуз отказался наливать дополнительную порцию, Лайза сама выхватила у него из рук бутылку и сделала несколько глотков прямо из горлышка.       Роуз удивлённо вскинул бровь, но с нравоучениями и попытками наставить одноклассницу на путь истинный не полез, рассудив, что она сама вольна решать, как поступать со своей жизнью. Быть может, голова у Лайзы разболится окончательно, быть может, появится тошнота, а ком подкатит к горлу. Пусть блюёт, главное, чтобы не на его, Розарио, пиджак. Остальное его не волнует.       Каждый учится на своих ошибках, иначе никогда ни до чего не дойдёт.       – Вы давно знакомы?       Роуз никогда бы не подумал, что этим людям доводилось пересекаться прежде. Будучи одноклассниками, они ни единой фразой друг с другом за время, прошедшее с начала года, не обменялись. Срок был не то чтобы внушительный, но и немалый. Особенно нелепо это молчание смотрелось на фоне неплохого общения Лайзы и Сибиллы. Они не были подругами, но приятельские отношения поддерживали. Глен Лайзу просто не замечал.       Теперь, после признания Лайзы, понял, что всё делалось намеренно, в отместку родителям и «сюрпризу», навязанному ими в определённый период жизни.       – Очень, – призналась Лайза. – С ранних лет. Когда-то неплохо общались.       – А что случилось потом?       – Потом наши родители решили, что детей стоит поженить. С тех пор Глена как будто подменили.       Роуз оставил эту реплику без ответа, но, кажется, реакции от него не ждали. Лайза не сдала назад, не сказала, что не желает обсуждать эту тему. Наоборот, разговорилась, начав выдавать всё большее количество подробностей своей жизни до объединения школ, появления на территории «Чёрной орхидеи» и столкновения с несостоявшимся супругом, моментально растерявшим былое обаяние и учтивость, стоило только услышать, что родители жаждут женить его на наследнице семьи Фэррис.       В одиночестве Глен надолго не задержался, моментально найдя себе подружку и закрутив с ней роман. Делал это, не скрываясь, а нарочно выставляя стремительно вспыхнувшие чувства напоказ. Что пытался доказать – неизвестно. Лайза склонялась к мысли, что просто желает донести до её сведения, что при своей популярности и внешней привлекательности, сумеет подобрать для заключения брака куда более соблазнительную девушку. Лайза свободна. Может отдохнуть где-нибудь в сторонке.       Сначала было обидно, потом привычно.       Лайза попыталась переключить внимание на других юношей, увлеклась нынешним редактором школьной газеты, призналась в симпатиях и получила очередной отказ.       Что ж, ничего особенного.       Она и там не рассчитывала на ответное признание. Ник был с ней приветлив, мил и добр, но это была его дежурная вежливость, направленная на всех подчинённых, не только на Лайзу.       Слушателем Роуз оказался великолепным. Не перебивал, не лез с советами, не пытался встряхнуть за плечи и провести беседу на тему необходимости взращивания в себе королевских замашек и превращения в стерву. Он просто позволял собеседнице выговориться, время от времени подливая ей ещё вина и надеясь, что за этим занятием их не застанет кто-нибудь из префектов, потому что в противном случае обоим грозил выговор и наказание – физический труд в той или иной отрасли. Могли отправить в столовую, мыть тарелки в течение нескольких недель, могли заставить драить полы в спортивном зале, могли принудить к стрижке деревьев. На что фантазии у членов студенческого совета хватит, туда и отправят.       Желанию сохранить ночную вылазку в тайне не суждено было сбыться. Спустя определённый промежуток времени, к их маленькой компании прибился ещё один человек.       Розарио не испытывал особого восторга от необходимости делиться с ним своими запасами, об откровенных разговорах вовсе не заикался, зато Лайза старалась за двоих. Алкоголь продолжал своё пагубное действие, и умница-отличница, молчавшая большую часть времени, внезапно стала дико разговорчивой и откровенной.       – Пьянка сильных и независимых персон? – хмыкнул Гаррет, щелкнув зажигалкой. – С сопливыми разговорами и неутешительными выводами, что все мужики – моральные уроды, заслуживающие кастрации за малейшую провинность?       – У нас частная вечеринка с психоанализом, – довольно грубо ответил Роуз. – Тебя не приглашали, если что.       – И кому же кости перемываете? – продолжал упорствовать Гаррет, благополучно игнорируя колкое замечание, отпущенное в его адрес.       – Глену, – моментально отозвалась Лайза.       Роуз крепко, почти до хруста, сжал её ладонь в темноте, предлагая закрыть рот, но девушка намёков не поняла, возмутившись таким отношением.       Гаррет мерзко захихикал, и Роуз без труда представил, как тот передаёт слова Глену, обрисовывая случившееся в подробностях. Плевать, что они ему неизвестны. То, что не знает, додумает самостоятельно и выдаст за единственную возможную правду. Это Гаррет. Он по-другому не умеет.       Фэррис пошла на второй круг рассказа, а Гаррет подался в добровольные слушатели, бесцеремонно отобрав у Роуза бутылку с вином и прикладываясь к горлышку.       Роуз решил, что больше к ней вообще не прикоснётся. Ночная вылазка моментально потеряла очарование, к горлу подступила тошнота, но он сглотнул, запрокинул голову и вытаращился на звёзды. Ничего не увидел, конечно, но попытался.       Лайза сегодня била все рекорды, какие только можно было представить. Прикладывалась не только к спиртному, но и за сигаретами потянулась. Гаррет предложил, а она не стала отказываться. Правда, табак явно был для неё лишним. Ей бы хватило и вина, но она отчаянно жаждала окончательно распрощаться с амплуа хорошей девочки, вот и пустилась во все тяжкие, не жалея сил.       – Лайза, – предупредительно произнёс Роуз, но она от него отмахнулась.       Гаррет ухмыльнулся, словно говорил тем самым, что мнение Роуза никого здесь не волнует, можно благополучно заткнуться и свалить на все четыре стороны.       Никто страдать не будет.       Возможность взять реванш и посмеяться в ответ Роуз получил уже совсем скоро, когда Лайзе стало плохо, и она, крайне удачно выбрав время и место, блеванула прямо на Гаррета. Ей было неловко, она долго извинялась, а Гаррет изумлённо смотрел на испорченную одежду, время от времени хлопая глазами.       Наверное, Роузу следовало поддаться порыву, а не тормозить его. Не просто засмеяться, а неприлично заржать, но он снова сдержался, лишь посмотрел на Гаррета с укоризной и заметил.       – А я предупреждал.       По доброте душевной даже снял свой пиджак и бросил Гаррету, предлагая надеть вместо испорченной вещи. Благодарности за этот жест не получил, однако, признаться, зная Гаррета, не особенно рассчитывал на пару добрых слов. Поблагодарить его мог кто угодно, но только не Марвел, привыкший людей унижать и втаптывать в грязь, умело проезжаясь по их недостаткам и слабостям. Вот этим навыком он овладел настолько, что мог без сомнений называть себя мастером в данной области. Подбадривать не умел, а убивать самооценку – сколько угодно.       Безвозмездно, на добровольных началах.       Роуз не сомневался, что уже этим утром – зачем понапрасну терять время? – Лайза пожалеет о своей запредельной откровенности, потому что вся академия узнает и об их с Гленом несостоявшейся семейной жизни, и о неумении юной леди пить.       Гаррет распустит слухи по школе с такой скоростью, что виновница торжества и «ах» сказать не успеет.       На неё проблемы навалятся скопом.       Всё и сразу, не размениваясь по мелочам.       Стоило признать, что Розарио, выдвинув такое предположение, допустил фатальную ошибку.       Одноклассница, несмотря на свои сомнительные подвиги, героиней своеобразной светской хроники не стала. Чего нельзя было сказать о самом Роузе. Это его имя не сходило с уст большинства учеников. Сплетничали о нём теперь не только парни, но и девушки.       Посмеивались или осуждали.       На нейтральной линии остались всего двое.       Лайза, хранившая молчание и не спешившая опровергать заявления Гаррета, поскольку в противном случае пришлось бы признавать свои ошибки и рассказывать печальную историю жизни уже всему классу, а не паре-тройке избранных.       И Кэндис.       Здесь не было особых причин, обычная дружеская солидарность и понимание, откуда растут ноги скандала. Тут нечего было гадать. Несколько секунд размышлений, появление логических выводов – источник проблемы безошибочно вычислен.       Вряд ли во время рассказа Лайзы Гаррет не понял, что к чему, а потому сказал это по ошибке. Всё он понял, а оговорился намеренно, отомстив Роузу за провокационную открытку и смех одноклассников.       Бессмысленно было копаться в грязном белье, пытаясь отыскать источник проблем и гадая, какой из поступков-предшественников, совершённых Роузом, спровоцировал ответный ход. Так или иначе, а одноклассники теперь активно перемывали Роузу кости, приписывая ему безумную влюблённость в Глена, а тот как будто не протестовал, полностью довольный предложенным раскладом.       Роузу казалось, что это обманчивое впечатление, пока Глен не подловил его в общежитии и не потянул под лестницу с интересным предложением. В переносном смысле, само собой. На самом деле, ничего интересного в словах симпатичного и популярного спортсмена не было, такой примитивный в своей пошлости подкат, от которого тянет разве что закатить глаза и отпустить ядовитый комментарий об отсталости от жизни. Но Розарио от резких высказываний воздержался.       – А Сибилла? – хмыкнул Роуз, сложив руки на груди и прислонившись спиной к стене. – Или ты не собираешься с ней расставаться ради меня?       – Ей не обязательно знать об этом разговоре. Да и вообще обо всём...       – Ну-ну, – протянул Роуз, скривившись. – Я подумаю над предложением.       Признаться откровенно, он не собирался тратить время на размышления, тем более не планировал отвечать согласием.       Ему была противна сложившаяся ситуация, его до белых глаз бесил Гаррет, вкупе с этой блевотной патологической тягой к распространению слухов, звучавших абсурдно, но принимаемых многими на веру. Ему был противен Глен, изображавший неземную любовь к Сибилле, но без лишнего стеснения заявляющий о желании попробовать перепихнуться с парнем, потому что для него это ново и, в общем-то, прикольный опыт может получиться.       Раскинув мозгами, Роуз резюмировал, что сложившуюся ситуацию можно использовать себе во благо, придумав куда более изощрённую месть для обоих одноклассников, потому со временем начал изображать предельную заинтересованность. Даже условия пытался ставить, как будто его действительно волновали подобные тонкости.       Всё только ради мести. Сладкой, чудесной, красивой, элегантной. Мести. С большой буквы.       Роуза с завидным постоянством посещала идея свести в одной комнате Глена и его лживого информатора. Вот пусть они и попробуют. Пусть поставят эксперимент, не зная, что стали его участниками. Забавно должно получиться, учитывая тот факт, что Глен явно нацелился на роль топа, а Гаррет всегда себя в этом качестве позиционировал, заявляя, что реверс – чушь собачья.       Им бы понравилось вместе. О, да!       И всей школе понравилось бы тоже.       Думая об этом, Роуз сначала лишь приподнимал уголки губ в улыбке, потом растягивал их по максимуму, после чего хохотал в голос, запрокидывая голову. Тем самым, привлекал к своей персоне повышенное внимание учеников, находившихся одновременно с ним в столовой. Торопливо бормотал «прошу прощения» и вновь утыкался носом в тарелку, продолжая генерацию планов красивой – или не очень, тут уж как получится – мести.       Почему-то подобные настроения посещали его именно во время приёмов пищи. Он жевал что-нибудь и думал, что поедает не обычную еду, а Гаррета со всеми потрохами. Глотает, сразу, не тратя время на тщательное пережёвывание, окончательно уничтожая его омерзительный характер и растирая в порошок повышенное стремление – вредить окружающим людям посредством распространения о них сплетен.       Гаррет часто наблюдал за ним. Вероятно, хотел перестраховаться на случай свершения стремительной мести, подмечал малейшие изменения и надеялся предотвратить нанесение ответного удара, но Роуз не торопился, откладывая решающий момент, доводя противника до эмоционального кипения. В определённой мере, поставленной цели добился.       У Гаррета сдали нервы, и он первым напомнил о своём существовании, вновь подкараулив Роуза, проходившего по коридору, и попытавшись затащить его в очередную аудиторию. Предварительно зажал тому рот рукой, но сам же первый и заорал, когда Роуз, недолго думая, вцепился зубами ему в ладонь.       – Дебил конченый, – прошипел Гаррет, спровоцировав ту реакцию, которой, скорее всего, от оппонента не ожидал.       Роуз, позабыв о манерах, присущих истинному аристократу, плюнул ему в лицо, а потом швырнул под ноги платок с вышитыми на кремовом материале инициалами и удалился, ничего не объясняя толком.       Да и что там было обсуждать? По сути, нечего.       Гаррет, намеренно распустив лживые слухи о влюблённости, нахаркал Роузу в душу, тот ответил менее масштабным поступком, но вполне сопоставимым с чужими действиями.       На людях Роуз изображал ледяное спокойствие, но стоило оказаться за закрытыми дверями комнаты, как показная уверенность стекала с его лица, растворяясь и исчезая. Роуз нередко думал о несправедливости жизни по утрам, проснувшись. Ещё чаще – по вечерам, перед погружением в сон.       Не сказать, что Роуз был чрезмерно романтичным человеком, но он искренне надеялся, что в его жизни найдётся место для нормальной любви, а не для такого лютого трэша, когда любимого человека хочется прикончить, потому что... Потому что заслужил, сказать по правде. Совершает столько мерзких поступков, что лучше о них не задумываться – голова пойдёт кругом, а счётчик закоротит уже на третьей сотне промахов.       Иногда Роуз думал, что предложение, ему поступившее, не такое тупое, как казалось в первый момент.       Можно было действительно согласиться на предложение Глена, переспать с ним пару раз на добровольных началах и в качестве благотворительности – снизойти до ничтожества, а потом указать на дверь и больше с ним никогда не разговаривать. Сделать секс чем-то вроде разминки, необременительной зарядки, а потом отказаться от комплекса тренировок.       В какой-то мере, Роузу это доставляло. То, как Глен смотрел, то, как с жадностью ловил каждый жест, отмирая только после того, как товарищи по команде или одноклассники повышали голос, обращаясь к нему, витающему в облаках.       Это было приятно и лестно. С одной стороны.       С другой – тошнотворно.       Да и стоило признать, что нравится ему именно факт внимания, а не личность, заинтересованная в одноразовом сексе.       Кэндис в тонкости игр посвящён не был, да и вообще ничего не замечал. В последнее время он всё чаще выглядел озадаченным.       Роуз знал, что послужило виной этим переменам.       Академию вновь стала посещать Беатрис Кингстон. Одно время она пропадала из вида, теперь зачастила к жениху с удвоенным рвением, появляясь в школе с завидной частотой, будто по расписанию.       Кэндис старался не попадаться ей на глаза. Если шёл куда-то, и, в случае продолжения движения по выбранной траектории, столкновении было неизбежным, разворачивался, удаляясь в противоположном направлении.       Так и жили.       День влюблённых остался в далёком прошлом.       Наступила весна, незаметно пролетели несколько учебных недель и две, отведённые под отдых.       Роуз, глядя на календарь, отслеживая ровные ряды цифр, думал о том, что остался всего один терм до последних летних каникул.       Нынешние выпускники активно готовились к написанию экзаменов A-level, дни и ночи проводя в библиотеках.       Школа впервые дарила крылья и билет в будущее смешанному выпуску.       Роуз и его одноклассники не стали первопроходцами, но звание вторых тоже можно было считать достаточно почётным.       Ещё один год в стенах академии, и они все покинут это место, разъедутся по разным уголкам страны.       С кем-то продолжат поддерживать связь, с кем-то потеряются окончательно, а он... Он, наверное, никогда так и не решится сказать Гаррету о своём истинном отношении, чтобы не быть поднятым на смех ещё и на выпускном вечере. Прилюдное осмеяние вряд ли реально назвать великолепным завершением школьной жизни.       Мысли о безответных чувствах и о проблемах, ими спровоцированных, занимали Роуза почти каждый день. Настолько, что погрузившись в собственные переживания, он благополучно пропустил всё, что только можно было пропустить.       Между тем, в жизни его семьи намечались, точнее, уже происходили перемены. * * *       Герда надеялась, что ей удалось проскользнуть в беседку незамеченной, потому что попасть сейчас на глаза кому-то из знакомых, а потом объяснять им, что произошло, или натянуто улыбаться, имитируя хорошее настроение, было смерти подобно.       Герда понимала, что подобрать подходящих слов не сумеет, а все попытки рано или поздно приведут к одному результату. Ужасному и непростительному. Она разрыдается перед собеседником, как маленькая девочка. И не столь важно, кто увидит эти слёзы. Даниэль, Кэрмит, Алекс или посторонний человек, с которым отношения не столь тёплые. Герда не хотела обременять своими проблемами друзей. После того единственного раза, когда распахнула душу перед Кэрмитом, поведав ему о страстной влюблённости в Стивена, она всё всегда решала сама. Старалась, по крайней мере. А сейчас понимала, что у неё банально опускаются руки и никакого запаса жизненных сил не осталось. Многое навалилось стремительно, и скандал с двойняшкой стал последней каплей.       Кай снова умудрился довести Герду. Они общались на повышенных тонах не менее получаса, пока Герда не влепила брату пощёчину и не сбежала позорно, оставив его в гордом одиночестве, но не в расстроенных чувствах. Вряд ли он горевал по этому поводу. Скорее всего, обрадовался, поняв, что нравоучения закончились, и отправился смывать с лица кровь. Что ему будет, этому человеку с ледяным сердцем? Ничего. Совсем ничего.       Добравшись до беседки и осознав, что находится здесь в гордом одиночестве, Герда присела на корточки, закрыла лицо ладонями и заплакала. Слёзы сами собой побежали из глаз, а она перестала давить рыдания, позволила им прорваться наружу.       Вообще-то стоило признать: в сложившейся ситуации она не видит ничего необычного. Рано или поздно подобное должно было случиться, учитывая замашки ловеласа, коими природа наградила младшего брата, его многочисленные связи и не слишком большую заинтересованность в дальнейшей судьбе каждой из пассий.       Став невольной свидетельницей драки Кая с учеником – на год младше, – Герда не могла не придать значения этой потасовке и не спросить, что послужило причиной. Кай огрызнулся, прикоснулся к рассечённой губе, приложил к ней холодную банку с газировкой, поморщился невольно.       – Кто это такой? И что ему нужно? – продолжала настаивать Герда. – Не мог же он просто так на тебя накинуться.       – Ошибки прошлого. Был в моей жизни период, связанный с Астерфильдами. Вот, познакомься. Силиконовая кукла Джесс и её группа поддержки в лице сумасшедшего братца с нелепым именем, – фыркнул Кай. – Пока ты не развила бурную деятельность там, где это не требуется, хочу попросить об услуге. Не лезь, куда не просят. Я без тебя со всем разберусь.       – Я и вижу. Так разобрался, что теперь будешь с разбитой рожей ходить.       – И что с того?       – Ничего.       – Может, я и совершаю ошибки, но зато делаю то, что хочу и не завишу от мнения общества.       – Тебе только кажется.       – Да ничего подобного, милая. Это исключительно твоя привилегия и твоя стезя. Из нас двоих только ты боишься жить.       – Кай...       – А разве я неправ? Попробуй переубедить меня, сестрёнка. Насмеши своими нелепыми доводами.       Герда не ответила. Развернулась на каблуках и удалилась восвояси, отправившись на поиски мистера Астерфильда-младшего, о котором до сегодняшнего дня ничего не слышала.       Герда не сомневалась, что первым ударил именно он, а не Кай.       Несмотря на разногласия, царившие в отношениях, Герда могла с уверенностью заявить, что знает близнеца, как свои пять пальцев. Знакома не понаслышке с его тактикой поведения в конфликтных ситуациях. Кай до последнего будет ратовать за унижение на словах, а черту перейдёт только после того, как у противника сдадут нервы, и тот попрощается с самоконтролем, перейдя в наступление. Вот тогда, получив удар по одной щеке, Кай не станет подставлять вторую, предлагая ударить сильнее. Он ударит в ответ и сделает это так, что мало не покажется.       Много времени тратить не пришлось.       Розарио, которого окружающие почему-то называли Роуз, обнаружился на ступеньках в компании своего одноклассника. До недавнего времени из всего последующего выпуска Герда только его и знала. Кэндис Брайт считался наиболее реальным кандидатом на роль будущего преемника, сменяющего Ника на посту редактора школьной газеты. Да и миссис Даглер периодически о нём говорила, ставя в пример, как одного из наиболее одарённых учеников. В плане литературных талантов.       Герде он запомнился больше как сосед Кая по комнате. Заглядывая к брату, она пару раз сталкивалась с Кэндисом. Его имя сложно было выбросить из головы. Конечно во времена, когда есть странные родители, называющие детей Лореаль и Кадиллак, удивляться чему-то было нелепо, но имя Кэндис ассоциировалось у Герды с девочками. Странно было слышать его из уст парня не просто в виде упоминания, а как часть его паспортных данных.       Поприветствовав его кивком головы, Герда обратила взор в сторону Роуза.       Настало время немного расширить сеть знакомств, завязать беседу и спросить у второго участника событий, что послужило причиной для грандиозного скандала.       Розарио, конечно, мог последовать примеру Кая и отправить Герду с её вопросами на все четыре стороны. А мог и честно ответить, не увиливая.       Некоторое время они просто обменивались взглядами. Герда не знала, с чего начать, а Розарио ждал первого шага от неё, ничего не предпринимая самостоятельно. С этим нужно было что-то делать, и Герда решилась.       – Привет, – начала не слишком уверенным тоном. – С тобой можно поговорить?       – Кай прислал миротворца? – хмыкнул Астерфильд, спускаясь по ступенькам вниз и останавливаясь напротив Герды. – У вас в семье любят игры в хорошего и плохого полицейского? Или всё на добровольных началах?       – Если думаешь, что мой брат способен признать правильность чужих доводов и отказаться от принятого решения то, пожалуй, ты его плохо знаешь.       – Я бы предпочёл тот расклад, в котором нам вообще не придётся пересекаться, – заметил Роуз. – Но так уж получилось...       – Что именно получилось?       – Он не сказал?       – Нет. Он не откровенничает со мной, именно поэтому я здесь. Так что? Можем поговорить? Или будешь вести себя, как Кай?       – Можем, – вздохнул Роуз. – Конечно, можем.       – Вот и отлично.       Герда посмотрела на него со всей серьёзностью, давая понять, что ждёт отчёта немедленно. Розарио намёк понял, потому кривляться перестал, посерьёзнев практически моментально.       Попадаться на глаза Каю они не хотели, потому перед общежитием вместе не светились, переместившись в место, более подходившее для откровенных разговоров. Теперь слово предоставлялось Роузу.       Герда хранила молчание, лишь изредка кивала головой, давая понять, что внимательно слушает собеседника. Старательно анализировала историю, в которой были замешаны её брат и сестра Роуза.       Ничего необычного Герда там не усмотрела. Рассказ оригинальностью не блистал. Никаких ужасных секретов в анамнезе – всё просто и банально, весьма распространено, если говорить откровенно. На каждом шагу такое встречается. Куда не посмотри, там обнаружится неприятная история с нежелательной беременностью, когда никто не хотел, никто не думал, но как-то так получилось, а теперь нужно принимать окончательное решение.       Окажись на месте Кая кто-нибудь другой, Герда бы удивилась, поспорила, сказала, что это всё – чушь собачья и попытка оклеветать непричастного человека. Но в деле фигурировал Кай, и это многое меняло. Герда знала, что он вполне мог закрутить роман с девушкой несколько старше его, провести с ней несколько приятных дней, а потом махнуть рукой на прощание и испариться в неизвестном направлении.       Собственно, именно это он и сделал.       Кай поступал аналогичным образом и прежде, меняя своих пассий, как перчатки и не задерживаясь подолгу на одном месте, поскольку ему вечно не хватало новизны. Всё приедалось, вызывало скуку и раздражение. Наевшись рутиной сполна, Кай вновь отправлялся на поиски, но за их время не обнаружил ни одной достойной кандидатуры, умудряясь почти всех своих бывших девушек смешивать с грязью.       Не публично, лишь в собственном сознании.       Ему с ними было хорошо и приятно, но, одержав лёгкую победу, Кай тут же одаривал очередную благородную – или не очень – леди не самой завидной характеристикой и обрывал общение с ней.       Однако если раньше всё обходилось без последствий, к счастью и облегчению обеих сторон, то теперь появилось досадное обстоятельство.       Так Роуз говорил, а Герда думала о том, что это всё неправильно. И ситуация, и подобные высказывания.       Нельзя сказать, что Герда отличалась повышенной любовью к детям. Ей вплотную об этом задумываться не приходилось. Родители изначально, с самых ранних лет, настраивали их с Каем на достижение успеха, а в план построения карьеры дети не вписывались.       Во всяком случае, не в столь юном возрасте.       Ближе к тридцати-сорока годам Герда планировала завести ребёнка, если, конечно, будет от кого. Пока что одиночество, постоянно маячившее в перспективе и напоминания о безответных чувствах, позволяли усомниться в реальности реализации задуманного. Однако уже сейчас, когда о пробуждении материнского инстинкта и речи не шло, Герду покоробило от формулировки, выданной собеседником. Как будто процарапало изнутри, заставив невольно поёжиться. Но зато отразило реальное восприятие ситуации мужчинами.       Для Кая этот ребёнок точно не был желанным. Тут и гадать нечего. Вот досадным обстоятельством – сколько угодно.       Признавать его он не собирался, жениться – тем более.       Это уже не Роуз говорил.       Это Герда так думала, отмечая, что умозаключения, её посетившие, достаточно закономерны и очевидны.       Мало найдётся людей, готовых связать себя узами брака в семнадцать или восемнадцать лет. Какие им семьи, если они сами ещё дети детьми? Несомненно, большинство из них пытается примерить на себя чужие маски, поиграть во взрослую жизнь, но как только на пути встают проблемы, от бравады ничего не остаётся. Взрослыми они только на словах являются. И в собственном воображении.       Но никак не в реальном мире.       – Дрались мы по другим причинам, – признался Роуз. – Дело не в ответственности и не в том, что наша семья отчаянно жаждет породниться с вами, а потому сделает всё, чтобы принудить твоего брата к женитьбе. Мои родители искренне считают, что брак должен быть делом добровольным, а те союзы, в которых одну из сторон насильно тянут под венец, набросив на неё ошейник, до добра не доведут. В общем-то, они правы. Я тоже считаю, что ничего хорошего в жизни таких пар не будет. Их реальные перспективы – это лишь бесконечные скандалы, построенные на попытках выяснить, кто кому сильнее сломал жизнь, и это не то, чего родителям хотелось бы. К тому же, Джессика давно уже не ребёнок, она самостоятельно способна разобраться в своих проблемах. Хотя, мне иногда кажется, что наоборот.       Роуз замолчал на некоторое время. Задумчиво провёл ладонью по гладкой поверхности стены.       – Почему? – спросила Герда.       Роуз дёрнул плечом.       – Да как сказать. Нет, не подумай ничего плохого. Джессика далеко не инфантильная особа и не малолетняя идиотка, искренне считающая, что с помощью ребёнка можно кого-то к себе привязать. Она вполне пробивная и целеустремлённая, но только в тех случаях, когда это касается работы. В моменты, когда речь заходит о личной жизни, она снова становится юной, неопытной и наивной. Ты сказала, что твой брат назвал Джессику силиконовой куклой... В его словах есть доля истины. Джесс действительно несколько раз ложилась на стол пластического хирурга, желая поспорить с природой. Неудивительно. При наших-то внешних данных.       – Наших? – эхом переспросила Герда, получив в ответ снисходительную улыбку.       – Фамильные черты представителей семьи Астерфильд, – усмехнулся Роуз. – Зеркала у нас никто не отбирал, так что мы сами всё видим. И нам это не нравится. Ни мне, ни Джессике. Но если я никогда не отправлюсь на операцию, то она неоднократно решалась на этот шаг. Впрочем, она и до перемен была гораздо милее меня. У неё хотя бы мимика приличная, а не столь...       – Специфическая? – подсказала Герда, вновь заставив Роуза засмеяться.       – Это самая нейтральная формулировка, которую мне доводилось слышать. Обычно собеседники не церемонятся.       – Я бы искала в этой особенности положительные стороны и превратила их в персональную фишку.       – Я всеми силами именно это и пытаюсь сделать, – заверил Роуз. – Но да не в мимике дело, а в том, что собственная внешность смущает всё младшее поколение Астерфильдов. Мы некрасивые. Следовательно, мы не пользуемся популярностью, а потому любое внимание, проявленное к нашим персонам, словно ослепляющая вспышка в ночи. Вот такой вспышкой и был для Джессики Кай. Я не знаю, чем он её покорил. Не знаю, что говорил. Не знаю, как она вообще решилась переспать с человеком, который настолько её младше, но факт остаётся фактом. У них будет ребёнок. Точнее, у неё. Я собирался донести это до сведения Кая, но он явно не относится к категории благодарных слушателей, поскольку стоило только заикнуться о беременности Джессики, и на неё посыпались оскорбления. Когда мою сестру называют блядью, а я знаю, что её любовников можно пересчитать по пальцам одной руки, у меня отчаянно чешутся кулаки, ничего не могу с собой поделать. Нам плевать, даст он этому ребёнку свою фамилию, или мир прекрасно проживёт без ещё одного Эткинса, но с ещё одним Астерфильдом. Нам не нужна материальная помощь. Нам вообще ничего не нужно. Просто пусть знает. Этого вполне достаточно.       – Почему она попросила тебя сказать об этом, а не позвонила или не написала сама? Или Кай просто не отвечает на звонки?       – Нет, этого не было. Впрочем, подозреваю, что именно так бы он и поступил, решись Джессика откровенно с ним поговорить. Но всё немного иначе. Об этом пока знаю только я. Она даже родителям не сказала, потому что находится в прострации и не представляет, как подать им историю с пополнением в семье. Она не собиралась говорить Каю, но...       – Вмешался ты, – продолжила Герда, получив в ответ согласный кивок.       – Так себе была идея, – протянул Роуз, прислонившись лбом к стене. – После плодотворного общения я начинаю понимать, почему Джессика планировала сохранить своё положение в тайне. Осознаю, что эту новость можно было преподнести иначе, но я не сдержался, и тем самым, наверное, только усугубил ситуацию. Да?       – Я не отвечу однозначно.       – Как так? Вы же близнецы. Ментальная связь, понимание друг друга на уровне подсознания, всё такое прочее. Люди лгут?       – Наверное, – усмехнулась Герда. – Особенно, когда речь идёт о взаимопонимании. Бывают иногда проблески, но случается это крайне редко.       Подтверждение своим словам Герда получила уже очень скоро. Если первая попытка поговорить с Каем обернулась слабым недопониманием, то вторая вспыхнула моментально, и локальный конфликт превратился в дикий пожар, не желающий гаснуть. Пламя взмывало всё выше от каждого неосторожного жеста или слова. Он каждого косого взгляда.       О том, что разговаривать можно нормально, а не только на повышенных тонах, близнецы окончательно позабыли, теперь откровенно оскорбляли друг друга, стараясь зацепить сильнее. У них получалось.       – Мне казалось, что моя сестра гораздо умнее, а она – типичная баба. Впрочем, чего можно ожидать от человека, желающего наложить на себя руки из-за ерунды? Уж точно не гениальных стратегических решений. Видимо, все умственные способности лет с тринадцати благополучно передохли, а мозги перетекли в район грудной клетки. Если и имеется в тебе что-то выдающееся, то только там. Хотя, толку и от этого нет. Ты даже свои сиськи не можешь по назначению использовать и выгодно пристроить.       – Чтобы на меня клевали такие ублюдки, как ты, а потом орали на каждом углу, что я – шлюха? Нет уж, спасибо.       – Не только. Твой замечательный Николас не остался бы равнодушным. Да и драгоценный Кэрмит тоже моментально бы позабыл о своих гейских замашках. Как я и говорил, Трэйтоны – достойная родня. Вполне могла воспользоваться сходством братьев и привязать к себе младшего, когда по Стивену угорала, будто ненормальная.       – Нет.       – Что именно – нет? Не позабыл бы? Если раскинуть мозгами, то, да, конечно. Вопрос спорный. Кэри и сам та ещё сучка, если вспомнить его дебют на относительно большом экране. Или нет, в смысле – не веришь? Тогда ты ещё глупее, чем я думал.       – Тебе самому от себя не противно? Сколько можно повторять одно и то же? Ты вообще людей в лицо различаешь, или первым делом вспоминаешь о состоянии их банковского счёта, и о том, насколько выгодным будет союз с ними, независимо от того дружеский он или любовный?       – Герда, девочка, открой глаза. То, что называешь отвратительным цинизмом и меркантильностью – всего-навсего наша повседневная жизнь. Мужчины ищут удовольствия, женщины пытаются сделать выгодную партию. За исключением тех, кто яро выступает против создания союзов. В конечном итоге, все всех оценивают и пытаются продать себя как можно дороже.       – Но...       – Никому не нужна любовь. Понимаешь?       – Неправда.       – Правда. Ещё какая. Никому. Какими бы красивыми словами люди не прикрывались, а итог всегда получается один. Впрочем, можешь упорствовать и спорить дальше. Вера в мифические чувства – то единственное, что тебе остаётся. В реальном мире никто с такой узколобой занудой не уживётся. Начинай заботиться о старости прямо сейчас. Заводи первую кошку.       – Лучше кошки, чем дети от таких мудаков.       – Вот видишь? Ты сама согласна с тем, что от таких мудаков рожать не стоит.       – Говоришь так, словно Астерфильды приставили нож к твоему горлу и чего-то требуют. Ты им не нужен. И я совсем не удивлена, узнав, что Джессика не хотела ставить тебя в известность. Получать удовольствие, трахаясь с ней ты можешь, а ответить за последствия – нет. Великолепно. Это действительно поступок настоящего мужчины. Несомненно.       – Забавный факт, но это, на самом деле, типичный мужской поступок. Настоящего или нет, но как есть.       – Откровенно ублюдский, скажу по секрету.       – Когда ты перестанешь читать мне нотации?       – Тогда же, когда ты перестанешь совать свой член во всё, что движется.       – То есть, в тот момент, когда на моём жизненном пути перестанут возникать сучки, готовые дать по первому требованию. А, значит, никогда.       – Я. Тебя. Ненавижу, – отчеканила Герда.       – Похоже, это у нас взаимно, сестричка. Не беси меня, Герда. У меня и без постоянных напоминаний о твоей чёртовой угнетающей правильности нервы на пределе! Да, я плохой, я – зло и мразь. Спасибо, что сказала мне об этом ещё раз, последовав примеру одного недалёкого юноши. Но, знаешь, лучше быть мразью, чем бестолковой слабохарактерной кретинкой с лезвием в руках. «Ах, он женится! Ах, мне срочно нужно самовыпилиться». Думаешь, он бы заплакал? Нет, Герда. Плакали бы наши родители. Я. Ник. Возможно, Кэрмит. Но не его старший брат. Подумаешь! Одними мокрыми трусами меньше в коллекции – мизерная, признаться, потеря.       – Кай, заткнись!       – Нет уж. Ты сама начала этот разговор. Ты же теперь выслушаешь всё. Уверяю, мне есть, что сказать.       Это было только начало.       Спустя несколько минут пререканий, они и не думали успокаиваться, только распалялись, придумывая больше омерзительных замечаний, цепляя всё и вся, что было дорого каждому из них.       Герда чувствовала, что Кай в ярости.       Он понимал, что Герда близка к тому, чтобы расплакаться, но не тормозил, не приносил извинения за нелепое поведение и нежелание поддерживать диалог. Действовал активнее прежнего.       Кай орал так, что, в итоге, Герда не выдержала и сбежала, предварительно заткнув брата, не ожидавшего ничего подобного, пощёчиной. Что-что, а рукоприкладство ей было несвойственно.       Сегодня чаша терпения переполнилась, и гнев отравленным потоком хлынул оттуда, смывая всю предельно демонстративную вежливость, с которой близнецы общались прежде, окончательно обнажил все разногласия, имеющиеся между ними. И показал, насколько эти двое – разные, несмотря на внешнее сходство.       Герда была старше.       Кай крепче физически и сантиметров на десять выше.       За счёт этого он считал своё мнение решающим. Плевать на старшинство. Нет, будь Герда парнем, он бы прислушивался, а так... Увы и ах. Он будет делать только то, что сам посчитает правильным. Она со своими нравоучениями может пройти прямо и налево. Или направо. Куда хочет, туда пусть и проходит, потому что здесь её мнение никого не волнует.       Сбежав, Герда не почувствовала облегчения. Казалось, что Кай может появиться в любой момент, спровоцировав продолжение скандала и доведя её не то, что до слёз, а до откровенной истерики. Ограничиваться полумерами Кай в этом плане не умел, если цеплять основательно, до крови, чтобы оппонент сумел прочувствовать собственную ничтожность максимально. Только так, никак иначе.       Потому, услышав шаги, Герда напряглась, готовясь мысленно к новому витку унижений. С каждой секундой они становились всё громче. Герда слышала, как кто-то поднимается по ступенькам, но никак не могла себя заставить подняться и посмотреть на оппонента с вызовом. Она ждала момента, когда Кай резко схватит её за руку, заставив подняться на ноги, а после начнёт отчитывать ядовитым тоном, глядя при этом в глаза.       Не смей отворачиваться, Герда. Прими всё, как данность. Смирись с моей правотой. Твоя проблема в том, что ты мечтаешь о принце, а их в реальности не существует. И никогда не существовало, просто красивые сказки, ничего кроме.       А что останется делать ей? Закрывать уши ладонями, закрывать глаза, мотать головой из стороны в сторону и повторять, будто заведённой: «Нет, нет, нет»? Кажется, только на это она и способна. Потратив множество сил на доказательство своей правоты, она однажды придёт к неутешительным выводам, полностью совпадающим с точкой зрения младшего близнеца. Он после этого будет потешаться ещё активнее, нежели прежде. Как делал всегда, одержав победу в споре.       – Герда...       Она не ответила, продолжая прятать лицо в ладонях.       Шаги стихли. Человек остановился у неё за спиной.       Герда прекрасно это понимала, ощущала постороннее присутствие, но не торопилась прибегать к стандартным уловкам, улыбаться лучезарно и играть роль милой девочки, у которой не жизнь, а просто сказка. Сейчас и не вышло бы примерить привычный образ. Покрасневшие глаза, распухший кончик носа и размазанная по щекам тушь отчаянно вопили, что всё далеко не в порядке, а эти слёзы не являются результатом стремления попробовать себя в искусстве, разыграв достоверную истерику. Всё настоящее. И злость, и отчаяние, и обиды. Всё. Без исключения.       Противоречия напоминали о себе в режиме нон-стоп.       С одной стороны, хотелось поделиться с кем-то своими переживаниями, с другой – гордость не позволяла поступить подобным образом. Детские привычки, детские слабости. Тогда она сама могла стать неприятностями для кого угодно, идеально дополняя характер близнеца, являясь его единомышленником, а не полной противоположностью. Человек с этим типом характера просто не может быть плаксой. Такой человек обычно сам доводит до слёз.       – Герда, что случилось?       – Ничего, – глухо ответила она.       – Естественно. Именно поэтому ты пронеслась, подобно урагану, через всю академию, а теперь рыдаешь навзрыд. Мы не первый год знакомы, и я знаю, что плакать на пустом месте ты не станешь. Чтобы довести тебя до слёз, нужны серьёзные причины. Если они есть, почему бы не поделиться переживаниями с другом?       – Ты искренне веришь, что от этого станет легче? – усмехнулась Герда. – Глупость несусветная.       – Но раньше нам это всегда помогало.       – Не сравнивай тёплое с мягким. Раньше мы были детьми. Достаточно было съесть горстку конфет, чтобы жизнь показалась раем, а проблемы – несущественными.       – Разве с годами что-то изменилось? Мы, по-прежнему, можем поедать конфеты, только теперь стали немного разборчивее, и не каждую из них проглотим. Раньше все они казались нам невероятно вкусными, а потому летели в рот просто так. Мы бросали их, не глядя, теперь выбираем наиболее приглянувшиеся и откладываем в сторону те, что нам не нравятся. Надкусить и, если не понравилось, без сожаления выбросить. Ты любишь вишню в шоколаде, а я сливочную помадку. Тебе в руки попали вторые конфеты, а мне первые. Мы можем их отправить в мусорку, а можем обменяться. Независимо от того, какой вариант выберем, испытаем облегчение. Не обязательно давиться тем, что стоит поперёк глотки. Но в первом случае напрасно израсходуем ресурсы, а во втором можем получить реальную пользу. Каждый насладится любимым вкусом.       – Эту конфету я выбросить не могу. Как бы сильно мне этого не хотелось, – призналась Герда, покусывая солёные от слёз губы и обхлопывая карманы в поисках носового платка.       Не успела.       Палец осторожно скользнул вдоль линии роста ресниц, собирая влагу.       – Почему?       – Потому что эта конфета – мой брат.       – Правда? Неожиданно.       – То есть?       – Я привык к тому, что в большинство переделок попадает Кэрмит, а ты переживаешь за него сильнее, чем за саму себя. Кай всегда казался мне продуманным и целеустремлённым молодым человеком, который знает, чего хочет от жизни и продвигается к желаемому результату, не замечая препятствий.       – Так и есть, – усмехнулась Герда, подавляя желание перехватить ладонь и прижаться к ней щекой. – Он действительно идёт вперёд, а все препятствия благополучно оставляет позади. Даже там, где следовало бы притормозить.       – Что он такого натворил?       – Это неважно, – вздохнула Герда. – И плачу я не от того, что он сделал или сказал. Не знаю, как объяснить, чтобы это не показалось тебе смешным...       – Будь уверена, мне ни один из вариантов таковым не покажется.       – Как знать?       – Герда, неужели ты думаешь, что я буду потешаться над твоими проблемами?       – В последнее время я, кажется, ни в одном человеке не уверена.       Она устало прикрыла глаза, сжала губы, чтобы не заплакать в очередной раз. Почувствовала, как её потянули вверх, предлагая выпрямиться в полный рост, и не стала упрямиться. Не начала возмущаться и в тот момент, когда Николас обнял её за плечи, прижимая к себе и осторожно поглаживая по волосам.       Николас не делал ничего особенного, но Герде этот жест – в плане эмоций – казался излишне болезненным. В том смысле, что заставлял страдать, напоминая в очередной раз об ошибках прошлого и невозможности отмотать время назад.       Собственный самонадеянный тон продолжал звучать в ушах, а чувство вины давило в груди, как будто распирая изнутри и ломая рёбра.       Рядом с Николасом было уютно и так спокойно, как ни с кем другим. Тот самый штиль, которого Герде постоянно не хватало, которого она жаждала, но не получала. Она старалась выглядеть в глазах окружающих железной леди, но не могла вечно носить эту маску. Иногда срывалась, как сегодня, например.       Это состояние спокойствия не появилось стремительно. Герда нередко ощущала нечто подобное и прежде, когда они все были детьми и действительно грызли конфеты, считая лакомства универсальным способом терапии, спасением от всех проблем. Ощущала, но значения не придавала. И зря.       – Я не буду, – произнёс Ник, продолжая обнимать Герду за плечи. – Обещаю.       – Мне нечего рассказать. Совсем-совсем нечего. Разве только то, что сейчас я смертельно от всего устала. От бесконечных размышлений, от тайн, которые мне приходилось хранить, от переживаний, от ответственности, которую должен брать на себя Кай, но виноватой почему-то ощущаю себя я. Это преходящее явление. Немного времени, и я снова окажусь в строю, буду прыгать здесь с помпонами, подбадривая всех и каждого, изображая источник нескончаемой энергии. Но перед тем как это произойдёт, нужно от души порыдать, выплакав всё, что меня тяготит. В этом мне никто не поможет, только я сама. Спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Тот, кто это сказал, был не так далёк от истины.       – Есть, – усмехнулся Николас. – Просто ты по своей любимой, но оттого не менее противной привычке не хочешь откровенничать. Я не буду настаивать. Прекрасно понимаю, насколько неприятны моменты, когда признания из тебя вытаскивают насильно. Однако... Если однажды всё-таки решишься, можешь смело обращаться ко мне. Я постараюсь помочь. Если что-то реально сумею изменить в лучшую сторону, обязательно сделаю. Как бы то ни было, тебе есть, на кого положиться.       – А я ведь запомню эти слова. И лет через двадцать начну обрывать телефон, набирая твой номер, – хмыкнула Герда, вытирая слёзы рукавом пиджака; на чёрно-белой ткани потёки туши были не так уж заметны. – Будем обсуждать личную жизнь Кая, его очередных баб, внебрачных детей, профессиональные успехи и моих кошек. Только боюсь, твоя супруга меня за это возненавидит и занесёт номер в чёрный список.       – Будет ли у меня супруга?       – Уверена, что да. Хотя бы та девочка из редакции школьной газеты. Лайза, кажется?       Мисс Веснушка и Кудряшка в одном флаконе.       Николас покачал головой и засмеялся.       – Эх, Герда.       – Что такое? – нахмурилась она, не совсем понимая, почему слова спровоцировали приступ смеха.       Ничего смешного или сколько-нибудь забавного, по мнению Герды, не прозвучало.       – Давай, я не буду ничего говорить? – предложил Ник.       – А как тогда?       – Просто сделаю вид, что пытался немного отвлечь тебя от дурных мыслей, а потом нагло воспользовался ситуацией.       – И? – Герда прищурилась, всё ещё сомневаясь в правильности собственных умозаключений, представлявшихся торжеством абсурда.       Николас не ответил. Николас наклонился и поцеловал её.       Мягко, неторопливо, заботливо и запредельно нежно.       Герда могла бы назвать этот поцелуй чем угодно, но только не наглостью.       Отстранившись, некоторое время они смотрели друг на друга. Николас явно собирался что-то сказать в своё оправдание, но Герда его опередила, приложив палец к губам и заставив замолчать. Улыбнулась, смахивая слёзы, выступившие на глазах совсем по другим причинам, не имеющим никакого отношения к похождениям Кая. И сама потянулась за поцелуем.