Будни «Чёрной орхидеи»

      – Мне срочно нужна модель, – заявила Сибилла, раскладывая перед собой кисточки, предназначенные для нанесения макияжа. – В противном случае, пропадёт шикарная вещь, а я не могу позволить себе такую расточительность.       – А как же Глен? – поинтересовалась Оливия, не отвлекаясь от чтения журнала, посвящённого техническим новинкам.       Нельзя сказать, что она в них разбиралась на «отлично» и могла любого парня заткнуть за пояс в споре подобной направленности, но кое-какие познания имелись. Читала она не ради потенциальных разговоров в необозримом будущем, а потому, что все эти описания её действительно завораживали.       Новинки на рынке смартфонов, планшетов, ПК или плееров? Статьи о них? Отлично. Именно то, что нужно. Поделитесь этой прелестью и не мешайте знакомиться с прекрасным, пожалуйста. Всё остальное перестаёт иметь значение, когда Оливия Стоун наслаждается описанием очередного теста.       – Лив, вот именно за это качество я тебя и обожаю, – Сибилла закатила глаза и с грохотом опустила на столешницу набор специальной косметики, после чего подошла и, проявив себя в качестве человека невоспитанного, выхватила журнал из чужих рук, пресекая любые возражения одним хмурым взглядом. – Пять минут назад я сказала, что Глен, увидев предложенный костюм, заявил, что ни за какие деньги такое не наденет. Уговоры и обещания сладкой жизни на него не подействовали.       – Сладкой жизни?       – Да, в том самом смысле, – подтвердила Сибилла. – Иногда я его не понимаю совершенно. Раньше он отчаянно хватался за любую возможность остаться наедине, а теперь ведёт себя так, словно его мои слова, действия и предложения утомляют. В прошлом году всё у нас было замечательно, на каникулах – неплохо, а потом, после возвращения сюда Глена как будто подменили, и он уже совсем не тот, каким я знала его прежде.       – Если ты предлагала в подобном виде, то я не удивлюсь его реакции, – Оливия развела руками и ехидно ухмыльнулась. Сибилла метнула в её сторону хмурый взгляд.       После недавних событий разговоры, касающиеся нарядов, пробуждали в ней агрессию. Ещё один скандал маячил на горизонте, и Сибилла постаралась его избежать. Вновь собрала вещи и покинула комнату, направляясь в актовый зал.       Вероятность встретить там одноклассников была наиболее высока.       – Эй, зачем журнал-то забирала? – донеслось ей вослед.       Сибилла не ответила. Из принципа.       Вообще-то стоило признать, что в данную минуту почти все ученики академии выглядели не совсем привычно.       Школьная форма висела в шкафу, оттуда на свет были извлечены маскарадные костюмы – дань традициям, связанным с празднованием Хэллоуина.       Корзинки, предназначенные для сбора сладостей, у многих пустовали. На охоту за ними ученики пока не выбирались, сосредоточившись, главным образом, на приготовлениях – нарядах и макияже, а точнее – аквагриме, который всем желающим по доброте душевной наносила Сибилла.       Делала это с радостью, в полной мере эксплуатируя собственное вдохновение. Конечный результат практически всегда получался очаровательным. До недавнего времени всё это происходило в комнате Оливии, куда Сибилла пришла в полной готовности к ударному труду во имя преображения.       Оливия, числившаяся в списке первых подопытных кроликов, от услуг гримёрши отказалась, но за изменениями во внешности других одноклассников и учеников параллели наблюдала с интересом, поедая кэндикорн и запивая его несладким кофе.       Манипуляций с собственной внешностью Сибилла практически не проводила. Костюм и без того изменил её до неузнаваемости.       Вместо первой красавицы грядущего выпуска – странная и немного пугающая девушка с сиреневыми волосами, обмотанная окровавленными бинтами, закрывающими один глаз, и облачённая в костюм горничной. Не той, что обычно выступает героиней мужских грёз, а куда более целомудренной. Юбка, достающая едва ли не до пола, воротник, застёгивающийся у горла, длинные рукава, белый передник. Немного искусственной крови на щеке. Совсем чуть-чуть.       Оливия, иронизируя относительно внешнего вида, оказалась права.       Именно это и зацепило.       Вроде безобидная шутка, но неприятно.       Глен стараний не оценил, заявив, что Сибилла могла выбрать одежду намного лучше, а не это убожество. Когда она рискнула предложить ему парный костюм, жестом фокусника открыв коробку с тщательно подобранными вещами, Глен вовсе вышел из себя.       Они поскандалили и разошлись крайне недовольные друг другом. Не в первый раз, конечно, расставались, прооравшись до сорванного горла, но неприятный осадок оставался всегда.       С каждым разом мириться хотелось всё меньше.       Сибилла представляла празднование Хэллоуина совсем не так. И то, что Глен ответил не вежливым отказом, а нереальным просто ором, заставило её повысить голос в ответ, отбросив в сторону смирение.       – Лечись, придурок, – пожелала она в финале разговора и удалилась, гордо вскинув голову.       Глен догонять не бросился, ещё и швырнул что-то в стену после ухода Сибиллы.       Стоя за дверью, она слышала грохот, но возвращаться и любопытствовать, что произошло, не стала.       Глен с его истериками – похлеще, чем у дам в период ПМС – раздражал неимоверно. Он, конечно, такими заскоками нечасто поражал, но когда случалось, Сибилла считала его поистине невыносимым и пыталась понять, каким ветром её занесло однажды в объятия неадекватного юноши? Ответа на поставленный вопрос обычно не находила, потому что в такую компанию её и не заносило. Когда Глен предлагал начать встречаться, его тёмная сторона находилась в состоянии спячки.       Потом Сибилла совершенно случайно, от общих знакомых, находившихся за пределами академии, узнала историю, связанную с Лайзой и несостоявшейся помолвкой, на которую столько надежд возлагали родители обоих.       В голову закрались подозрения, образ идеального юноши не рассыпался в прах, но трещинка на снимке «герой года» появилась. С каждым скандалом она разрасталась всё сильнее.       Сибилла ловила себя на мысли, что Лайза должна благодарить судьбу за такой исход, а не рыдать по ночам в подушку. Неизвестно, рыдала ли та, на самом деле, но иногда на Глена смотрела взглядом побитой собаки. Преданной и ласковой, готовой принять, несмотря на бесконечные ошибки. Сибилла такое пренебрежение человека к самому себе считала нелепым.       По идее, после выяснения отношений и оскорблений, содержащих нелестные комментарии об умственных способностях, Сибилла должна была расстроиться, потерять праздничное настроение, впав в беспросветную депрессию, но, как ни странно, всё было ровно наоборот. Высказав Глену большую часть накопившихся за время отношений претензий, до сего момента старательно замалчиваемых, Сибилла почувствовала себя в разы счастливее.       Единственное, что омрачало её чудесное настроение, так это осознание, что костюм, сшитый на заказ и стоивший немалых денег, останется невостребованным.       Несомненно, это было расточительством – тратить крупные суммы на наряд, который «выгулять» доведётся всего раз в жизни, но Сибилле хотелось красивого парного выхода. А раз она поставила перед собой такую задачу, то и отказываться от запланированного не собиралась. Чтобы реализовать всё с блеском, следовало в экстренном режиме отыскать себе партнёра на замену.       Да только рассчитывать было не на кого.       Проходя немногим позже – после экспрессивного выяснения: кто в их паре больший идиот? – по коридору, Сибилла видела Глена в компании Гаррета. Судя по ехидной ухмылке последнего, ему поведали историю о костюме, надеть который может только конченая шлюха.       Формулировка – кто бы сомневался! – принадлежала Глену. Кроме этого, он говорил, что само предложение его унижает. Здравомыслящий мужчина такое на себя не наденет. Как вообще можно было до такого додуматься? Хотя, чем там думать, если мозгов в голове нет?       Воспоминания об утреннем разговоре навевали исключительно тоску, и Сибилла старалась на них не концентрироваться, переключаясь стремительно на размышления о кандидатах, способных выступить в роли дублёра. Желательно, чтобы костюм не висел на нём как на палке, а сел элегантно и красиво.       Обозначенное условие значительно сужало круг возможных помощников, потому что похвастать высоким ростом и подходящим телосложением могли далеко не все. На примете у Сибиллы было три кандидата, и два из них уже отказались, несмотря на то, что к помощи в плане создания праздничного образа прибегли, а потом рассыпались в благодарностях и предлагали просить взамен, что угодно.       Данная ремарка касалась, естественно, Розарио.       Это он сначала бросил слова на ветер, а потом с лёгкостью от них отказался, стоило только продемонстрировать во всей красе содержимое коробки.       Если бы Сибилла знала, что невинная забава с маскарадом вызовет у одноклассников такую реакцию, вообще не стала бы лишний раз ничего планировать, но ей хотелось – очень-очень, как маленькой девочке хочется увидеть Санта-Клауса – нарядить всех в определённые костюмы. Срежиссировать празднование так, словно все они, ученики данного класса, шагнули в реальный мир со страниц достаточно известной вымышленной вселенной.       Кто-то решение нашёл интересным и поддержал, а кто-то начал противиться. Вторые почему-то делали это только теперь, а не в момент обсуждения.       Тогда они же согласно кивали и говорили, что идея невероятно хороша. Видимо, даже не слушали, просто пытались отвязаться. Ответили единогласно, чтобы избавиться от общества навязчивой активистки и благополучно обо всём позабыть. Настало время выполнять обещания, а никто к этому готов не был.       Почти никто.       Сибилла вот подготовилась. Оливия её поддержала, хотя и без особого энтузиазма. Роль ей дали, ориентируясь, в первую очередь, на цвет волос, а костюм оказался довольно простым в исполнении. Разве что искусственная рука, предписанная каноном, немного напрягала, но Сибилла так искренне говорила о творческих порывах, что приятельница её, кажется, пожалела, вот и решила подыграть.       Сейчас, переосмыслив всё, Сибилла понимала: с горем пополам можно подогнать Глена под типаж одного из главных героев, попросив надеть обычный фрак и перчатки к нему, раз уж предложенный костюм он не оценил. Но Сибилла с ним вообще ни о чём разговаривать не хотела.       Осознание, что идея на стадии планирования расцвела, а теперь – в процессе реализации – благополучно увяла, раздражало.       Глен тогда, кстати, самым первым высказался за проведение небольшого флэшмоба в рамках школьного праздника, называл идею оригинальной и лишённой клише, набивших оскомину. Теперь показал истинную сущность.       Все они показали.       После такого у Сибиллы руки опускались и исчезало желание креативить. Нет, самой-то ей было более или менее весело, но результат работы в группе печалил. Сибилла решила, что на день влюблённых палец о палец не ударит, пусть сами выкручиваются, как хотят. Но сейчас был повод повозмущаться, и она его использовала по максимуму, выпуская пар и костеря окружающих.       Большинство одноклассников получило в ходе одиночного бунта статус безответственных козлов.       Роузу Сибилла это сказала прямо в лоб. В присутствии свидетелей. Раз уж так получилось, что нанесением грима они занимались не в комнате, а в актовом зале.       На середине процесса пришлось отвлечься, поскольку к Роузу проявили внимание знакомые, и он отошёл что-то с ними обсудить. Правильнее было бы заметить, что говорили, в основном, они, а Роуз слушал, потом согласно покивал, попрощался и вернулся на место, вновь позволяя Сибилле проводить манипуляции с внешностью, превращая посредственное лицо в произведение искусства.       Оскорбление Астерфильда не проняло. Он лишь криво усмехнулся, проводя пальцем по паутинке, нарисованной на щеке.       Сибилла не удержалась, стукнула его по руке, получив в ответ удивлённый взгляд.       – Размажешь, – прошипела недовольно.       – Считай, что отказ – это моя маленькая месть за испорченную тетрадь, – произнёс Розарио, взяв кисточки и помахивая ими так, словно рассчитывал хотя бы одной из них запустить в голову Гаррету, стоявшему в отдалении.       Возможно, именно это и планировал, но пока воздержался от резких движений.       – Послушай, это когда произошло? Ты вечность будешь мне припоминать?       – Знаешь, сложно проникнуться симпатией к человеку, который превращает твои вещи в хлам.       – Я извинялась.       – Я твои извинения принял, но надевать костюм не буду.       – Почему?       – Потому что... – Роуз задумался.       У него не было реально весомого предлога для отказа.       Мог выполнить чужую просьбу, порадовав одноклассницу, но делать этого не хотел. Просто из желания отстоять свою точку зрения. Может, из вредности.       Что вероятнее.       Сибилла не лгала.       Костюм был красивейший, потрясающий. Смотреть и восхищаться, особенно, если модель под него подходящая будет найдена. Репутация у персонажа, конечно, так себе, слова доброго не заслуживала. Роуз потратил несколько минут на поиск в интернете и прочитал характеристики, данные в первоисточнике.       Но вопрос: многие ли догадаются, о каком каноне идёт речь, и каких персонажей пытаются изобразить ученики одного отдельно взятого класса?       Роуз бы без посторонней подсказки не догадался.       К тому же, костюм и собственная репутация никак взаимосвязаны не были. Захотелось, вот и оделся подобным образом.       Какие-то проблемы?       – Давай же, – поторопила Сибилла.       – У меня другой образ в приоритете. Да, из твоего же канона.       – И какой?       – Тот, что предполагает ношение мантии с капюшоном. Потому извини, но роль, которую ты мне предлагаешь, по-прежнему вакантна.       – Кому я должна впарить этот костюм?       – Любимому своему? – ехидно произнёс Розарио.       Само это выражение провоцировало у него нервный смех.       Несколько месяцев общения с Гленом, и картинка с изображением идеальной любви разбилась окончательно, не подлежа восстановлению. Вообще никак. Даже при наличии не то, что большого, а огромного желания.       – Я так и хотела. Он отказался.       – Тогда Марвелу. По-моему, неплохой вариант. Он даже больше подходит, чем Глен. И у него волосы светлые. Внешность как раз под героя.       – И не подумаю.       – Он чем провинился?       – Он меня бесит. Нет, на самом деле, я тоже думала об этой кандидатуре, но достаточно было увидеть их вместе, и желание испарилось окончательно. Я просто-таки представляю его ядовитые замечания и попытки продемонстрировать остроумие, коим он, на самом деле, не обладает. Если кратко, то ни за что. Никогда.       Гаррет постоянно смотрел в их сторону. То ли догадывался, что сейчас ему кости перемывают, то ли всё было банальнее в разы. Никаких экстрасенсорных способностей – наблюдение за раздражающим элементом.       После возвращения с каникул Гаррет вёл себя достаточно странно. Он был нервным, вечно находился на взводе, источал повышенное количество ненависти и яда, мечтая вцепиться в глотку каждому, кто попадал в поле его зрения. То есть, он и раньше не вдохновлял одним своим видом, а теперь вовсе с цепи сорвался.       Есть люди, у которых для каждого встречного найдётся доброе слово. Одна их улыбка, и, кажется, что мир стал красивее, добрее, светлее.       Вот.       Гаррет не входил в число подобных людей. Гаррет был их полной противоположностью.       От него нереально было дождаться улыбок и поддержки, только очередной порции грубости, сплетен, портящих жизнь, и всего того, что принято ставить на одну ступень с содержимым выгребных ям. От некоторых его высказываний хотелось удавиться. Или удавить собеседника.       Розарио чаще склонялся ко второму варианту.       Ещё чаще думал о том, как мечтает врезать Гаррету со всей дури, чтобы тот наконец понял: мир не крутится вокруг него; у каждого человека есть свои мечты и желания, которые не обязаны совпадать с его фантазиями.       Сделать так, чтобы Гаррет, получив физические страдания, прочувствовал хотя бы сотую часть той боли, что принёс другим людям своими постоянными интригами, грязными высказываниями и отвратительными поступками.       Зацепить его на уровне эмоциональном Роуз не рассчитывал, поскольку трезво смотрел на вещи. Не ему было мечтать о появлении особого типа привязанности. Не с его внешностью верить в волшебную влюблённость, что проснётся однажды и больше не угаснет.       Гаррет любил всё не просто красивое, а очень – запредельно – красивое.       Роузу оказаться в этой категории не светило.       Если только умереть, а потом родиться заново, но уже у других родителей, в другом теле, с иными паспортными данными.       Вот тогда бы, возможно, появились у него настоящие почитатели. Пусть и падкие на красоту, но честно в этом признающиеся, а не лицемеры-виртуозы, что глядят в его сторону и видят несчастное существо, полностью лишённое привлекательности, на которое только у редкостного извращенца встанет. Почему-то, когда другие, то извращенцы, когда речь заходит о себе, то экспериментаторы.       Шли бы они в пешее эротическое путешествие.       В качестве эксперимента.       Вдруг доставит новая забава? Мало ли, чего они, на самом деле, отчаянно жаждут?       После того, как Глен, старательно подчёркивающий любовь к дамам, начал навязывать своё общество Роузу, удивляться было уже нечему.       Поклонник ему достался так себе. Как раз из тех, что смотрят, жалеют и говорят, противореча самим себе, о внезапно появившейся симпатии.       Нет, правда. Он им нравится. Но не внешне, а тем, что у него нет загонов, он не девочка и мозг напрасно не трахает. С ним можно вести себя естественно, не играя в принца и нежного подкаблучника, готового исполнить любое желание. Нравится тем, что с ним проще. И в плане общения, и в плане секса.       Наверное.       Проверить на собственном опыте Глену пока не довелось, несмотря на то, что поползновения периодически бывали.       Что примечательно, Роуза ещё до момента таких заявлений, сделанных более или менее открыто, были готовы облагодетельствовать, убив собственную логику. Хотя, да, предпочли бы Кэндиса. Есть чему удивляться? Нет. Он ведь в разы привлекательнее, в разы дрочнее, но ведь «это он в ваших отношениях обычно сверху?».       «Сбоку, блядь», – хотелось ответить Роузу, но он вспоминал о собственном воспитании и благополучно прикусывал язык.       Истинного аристократа такие высказывания не красили.       Общество Глена на Роуза действовало странным образом – желание забыть о манерах возникало уже через несколько минут общения.       Это взаимодействие пробуждало все самые мерзкие качества личности, начиная со сквернослова, заканчивая мстительной сучкой, хитрой, лицемерной, запоминающей каждое слово, чтобы в дальнейшем использовать полученные откровения в качестве компромата. Предварительно взрастить в себе ещё большее количество обид. Не только на Глена. На него обижаться было нелепо. Он наталкивал на мысли о неуклюжих щенках, ещё не ставших взрослыми собаками, но отчаянно им подражающих.       Отомстить было за что. Например, за то, что Гаррет, как выяснилось, в приватных разговорах со своим приятелем нередко нелестно высказывался и о Кэндисе, и о Роузе.       Он искренне считал, что они не встречаются, но иногда спят друг с другом, презрительно называя придуманные от начала и до конца отношения лесбийским порно.       Себя-то он причислял к настоящим мужчинам, а этих двоих видел исключительно идеальными потенциальными подстилками.       И что они могли делать в одной постели?       Роуз точно знал, что ничего. И вовсе не потому, что роли распределить никак не получается. Помимо этого существовал ещё целый ворох нюансов. Начиная с его собственных мотивов, заканчивая железными принципами Кэндиса.       Но Гаррет прочно вбил себе в голову определённые теории и теперь, проникнувшись ими, старался навязать их преданным слушателям.       – Твой дружок совсем больной, – хмыкал Роуз, глядя на Глена и улыбаясь своей фирменной улыбкой-трещинкой. – Не завидую я той шлюхе, которую он однажды сумеет затянуть в отношения. И с чего вообще такая неземная любовь-ненависть к типажу? Ему, что, одна из них отказала однажды, сказав, что член маленький, с концами убив самооценку?       Он нередко ловил себя на мысли, что Гаррет слегка повёрнут на тех, кто отличается облегчённым поведением. Слово это практически не сходило у Гаррета с языка, что походило на манию, нереализованную страсть, настойчиво напоминающую о себе и постепенно сводящую с ума.       Глен по этому поводу ничего сказать не мог, поскольку вопросом чужих странностей не задавался. Своих хватало.       Роуз долгое время сомневался, стоит ли вводить Сибиллу в курс дела, предупреждая об обмане. Аргументов в пользу честности набралось приличное количество, но и тех, что призывали к дальнейшему молчанию, было немало. Сегодня решимость Роуза достигла пика. Он собрался с духом и рассказал обо всём, воспользовавшись временным разногласием между влюблёнными.       Сибилла слушала внимательно, не перебивая и не стараясь доказать правдивость обратного утверждения. Стоило Роузу открыть рот, и многое начало проясняться. Поступки Глена, прежде казавшиеся поразительными, ныне получили логическое объяснение, нашлась причина его нервозности. Не столько раздражение на людей, находившихся поблизости, сколько последствия эмоционального гнёта, собственноручно созданного. Ответом на признание стала усмешка.       Роуз замолчал, сильнее обычного сжал в ладони макияжные кисточки. Хорошо, что не переусердствовал и не сломал в ожидании вердикта.       – Так и будешь молчать? – поинтересовался, откидывая от лица прядь волос.       – Тихо.       – То есть?       – Я обдумываю кое-что, – произнесла Сибилла, подхватывая набор с гримом и опускаясь на освободившееся место.       Коробку устроила на коленях, подставила ладонь, желая получить кисти обратно.       – И даже ради приличия в волосы мне не вцепишься?       – Это примитивно, дорогой, – хмыкнула Сибилла.       – А ты желаешь прослыть новатором?       – Данный вариант импонирует мне больше.       – Неужели никогда не вынашивала такой идеи? Мне казалось, что в самом начале, когда Гаррет только заикнулся о моей влюблённости, ты жаждала кровавой расправы над потенциальной проблемой. Или считаешь, что ревновать к такому, как я, нелепо?       – Какому?       – Не самому прекрасному экземпляру, – Астерфильд постарался выбрать наиболее нейтральную формулировку.       – Считай, что меня направила женская интуиция. Всё-таки девушки лучше разбираются в чувствах. Поверить на слово, несомненно, проще всего, но реальных доказательств любви с твоей стороны я не наблюдала, более того, в ваши отношения с Кэндисом я тоже не верю, сколько бы о них не сплетничали.       – Так или иначе, новость о похождениях Глена впечатления на тебя не произвела. Удивлённой ты не выглядишь.       – Признаться, я думала о чём-то подобном, только на твоём месте представляла другую девушку. Какую-нибудь милашку с минимум мозгов, что на пару классов младше. Сначала просиживает штанишки на занятиях, а в свободное от попыток учиться время бездумно фанатеет от красавчиков-спортсменов. Мне казалось, что Глену нравятся такие типажи.       – Себя тоже относишь к подобным экземплярам?       – Если смотреть правде в глаза, то нет. Если с позиции Глена – да. Так было проще всего привлечь внимание. Вот поддерживать созданный имидж – гораздо сложнее.       Сибилла помахала кисточками в воздухе, метнула взгляд туда, где прежде стоял Гаррет, резюмируя, что благополучно упустила момент его исчезновения.       – Коварная женщина.       – Роуз...       – Что?       – Меня только что посетила невероятная мысль! – Повернувшись к Роузу, Сибилла очаровательно улыбнулась, в глазах её горели искры азарта. – Как насчёт одной маленькой, почти невинной шалости? * * *       Можно ли любить до умопомрачения и при этом страстно ненавидеть?       Гаррет Марвел готов был заявить со стопроцентной уверенностью, что подобная расстановка сил и столь непонятные чувства, ставшие симбиозом противоположных понятий, не выдуманы от начала и до конца, они – явление, реально существующее.       Те, кто с пеной у рта доказывает обратное, повторяя с завидным постоянством, что любовь, замешанная на ненависти, невозможна, были в представлении Гаррета ограниченными кретинами, невидящими дальше собственного носа. Их уверенность в том, что если чего-то испытать не довелось, то этого не существует вовсе, пробуждала в нём раздражение, перерастающее со временем в дикую ненависть.       В последнее время таких людей становилось всё больше, а вера в человечество стремительно опускалась на самое дно. Окружающие люди не желали вникать в суть его проблем, но зато советы раздавали щедро, не то, что профессиональные дипломированные психологи, от которых помощи бескорыстной не дождаться.       Хочешь, чтобы тебя выслушали? Мечтаешь о кардинальных переменах? Будь добр, выложи несколько сотен фунтов за сеанс. Может быть, тебе повезёт, специалист не станет заговаривать зубы, а, в самом деле, скажет что-нибудь дельное.       Он пробовал летом походить к психологу, чтобы изменить отношение к самой жизни. Понял, что после этих визитов чувствует себя только хуже, после чего отказался от дальнейшей практики. К школьному психологу он идти не собирался. Откровенничать с незнакомым специалистом было проще. Хотя бы потому, что тот не был знаком с жизнью академии и в пространных размышлениях не различал ту или иную личность. Сесиль вполне могла это сделать, стоило только заикнуться об определённых происшествиях.       Гаррет ненавидел всё и вся.       Себя тоже ненавидел как ни странно. Просто умело маскировал истинные настроения, а в мыслях именовал себя весьма и весьма незавидно. Мастер сломанных иллюзий. Магистр разбитых мечтаний.       Тварь.       В начале обучения в средней школе, когда все они только-только попали в мир «Чёрной орхидеи», а об объединении со школой для девочек речи не заходило, Гаррет нередко фантазировал, представляя, каким будет его будущее. С каким мироощущением он придёт к финишной черте школьного периода жизни? Иначе говоря, с какими мыслями покинет стены академии? В каком статусе?       Тогда единственной его мечтой была популярность, о которой и речи особой не шло. Гаррет не слишком хорошо ориентировался в новом обществе, а одноклассники, как на подбор, оказались незнакомыми. Все, с кем он прошёл несколько лет начальной школы, продолжили обучение в других заведениях.       Нужно было налаживать общение с кем-нибудь, чтобы не остаться вечным одиночкой, и он попробовал это сделать. Пару недель присматривался к новому окружению, составил список, распределив людей по популярности, и решил начать знакомство, в первую очередь с теми, кто стоял на самом верху. На большую удачу и улыбку со стороны судьбы при этом не слишком рассчитывал, поскольку в былое время неоднократно получал подтверждение словам, что он и везение – вещи несовместимые.       Наверху были они. Кэндис Брайт, носивший в те годы странную кличку «Инферно», и Роуз Астерфильд.       Точнее, только Кэндис.       Розарио мало кому нравился, и дело было не столько в его своеобразной, хоть и не страшной, внешности, а больше в поведении. Жесты, поступки, фразы, понятные далеко не каждому. Когда все впадали в ступор, Кэндис улыбался. Потом хохотали эти двое уже вместе – потрясающее взаимопонимание.       Неизвестно, каким чудом они умудрились найти общий язык, но контактировали постоянно. Розарио направо и налево демонстрировал собственные странности, Кэндис смотрел на этот цирк со снисхождением и – может обман зрения? – неким восторгом.       Гаррету хотелось прибиться к их компании хотя бы для того, чтобы понять, какие именно причины заставляют данных людей держаться вместе. И он прибился. Удалось. Ни Кэндис, ни его белобрысый приятель не проявили себя снобами, не стали демонстративно отворачиваться и отталкивать протянутую руку.       Хочешь подружиться? Давай. Никто не возражает.       Гаррет, представивший сцену из «Гарри Поттера», ту самую, где главный герой отвергает предложение чистокровного аристократа с платиновыми волосами, впал в ступор. Он был уверен, что от него отвернутся и отправят прогуляться на все четыре стороны. Они уничтожили его шаблон.       С ними было хорошо и весело. С ними было круто.       Пообщавшись с обоими несколько месяцев, Гаррет понял, что никаких особых странностей у одноклассников нет. Просто они пытаются слегка разнообразить жизнь, вот и придумывают личные фишки, только им понятные. И ему, раз уж он влился в компанию. В основном, втроём они и держались, не игнорируя остальных, но и не сближаясь с ними. Общения в таком составе им хватало за глаза. Золотым трио их, конечно, не называли, но... Они действительно были друзьями из категории тех, что невозможно водой разлить. До определённого периода.       Всё сложилось банально и как-то глупо.       Гаррету внезапно стало скучно.       Он начал ловить себя на мысли, что друзья его меняются и не в лучшую сторону. Периодически подумывал о том, что ему в их обществе становится невыносимо. Нет, они-то по-прежнему отлично взаимодействовали между собой, а вот он стал лишним. Как выпадает в ходе лабораторного химического опыта один из элементов, так выпал и Гаррет.       Скуку хотелось развеять, и он отправился на поиски новых друзей. Относительно новых, само собой. Все они были ему знакомы, но поверхностно.       Проводя своеобразную аналогию, Гаррет представлял других учеников академии блестящими баночками газировки с закрытыми ключами, в то время как старые друзья превратились в смятую уродливую тару, о которой слова доброго не скажешь. Он выпил их до дна.       Что одного, что второго.       Ко всему прочему появилась идиотская ревность. Ему начало казаться, что оба с ним общаются из жалости, а сами только и делают, что смеются у него за спиной, обсуждая каждую нелепую фразу, каждый промах. Коллекционируют ошибки и считают неудачником.       Ему больше не хотелось быть частью стаи.       Он мечтал о позиции лидера.       Распланировать грандиозные задумки и двинуться навстречу их реализации оказалось не так уж сложно. Гаррет начал сближаться с другими учениками, столь же стремительно отдаляясь от своих друзей. Вот только методы для этого выбрал не самые красивые. Осознавал, что поступает не лучшим образом, но в противостоянии верности и тщеславия безоговорочную победу одержало второе. Гаррета волновал не столько собственный моральный облик, сколько положение в школьной иерархии. За возможность стать тем, кого не только любят, но и побаиваются, считая своего рода авторитетом, он мог пойти на любые жертвы.       Он не был идиотом с полностью атрофированным чувством справедливости, а потому периодически его грызли муки совести. Более того, делали это с завидным постоянством, но Гаррет не желал признавать правоту подсознания.       Теперь он придерживался новой линии поведения.       Предать в первый раз было сложнее всего. А потом вошло в привычку.       Он помнил, как впервые подставил друга ради приятелей. Часто возвращался мысленно к этому происшествию. Думал, как сложилась бы жизнь, не оболги он тогда Роуза.       Ровно четыре года назад. День в день.       Гаррет знал наверняка. Тогда они тоже праздновали Хэллоуин.       Всего четыре части состава – по школьным меркам – преступления.       Кабинет, сигареты, огромное количество дыма от раскуривания этих самых сигарет. И не только сигареты. Ещё и травка.       Спасибо, что не кокаин и не таблетки.       Соучастники.       Глен Томпсон и его команда. Точнее, наоборот. Команда и Глен, недавно вошедший в её состав. Остальные – сплошь старшеклассники, принявшие тех, кто был на несколько лет младше, в свои ряды. Позволили провести время в компании элиты, и Гаррет этим гордился. Теперь понимал, что они с Гленом были всего лишь фагами для своих мастеров. Мальчики на побегушках, нелепые «шестёрки», а тогда это знакомство представлялось невероятным достижением.       Одно обстоятельство.       Незапертая по причине забывчивости дверь.       Один случайный свидетель.       Розарио Астерфильд.       Необходимость ответить за нарушение порядка перед лицом прежнего директора.       Роуз не побежал к руководству школы, желая настучать на баскетболистов. Вместо этого предпринял попытку вразумить Гаррета и вытащить его из этого вертепа, развернувшегося в пределах одной пустующей аудитории. Именно так он оказался с ними на одной территории. Именно по этой причине был одним из тех, кого притащили к директору в числе виновных.       Один шаг, отделяющий от жирной точки в финале дружбы.       Сообщение от Глена Томпсона с текстом, что и ныне просматривался на сетчатке, стоило только вернуться в тот день.       Ты же понимаешь, что они нас убьют, если мы скажем правду?       Гаррет понимал, но не знал, что делать.       Второе сообщение послужило руководством к действию. И всё развернулось стремительно. Гениальная режиссура, минимум осечек.       Один из старшеклассников Гаррета толкнул. Не случайно, а вполне целенаправленно, передавая в этой суете пачку сигарет и несколько самокруток, подмигнул, давая добро на совершение Поступка. На самом деле, мелочного и гадкого, но им представлявшегося чем-то, схожим с подвигом с большой буквы.       Гаррет сделал то, чего от него ожидали. Воспользовался тем, что молния на школьной сумке Роуза, в которую тот собирал конфеты, была открыта, и незаметно подбросил доказательство вины человеку, который вообще никакого отношения к вечеринке не имел и пострадать не должен был ни при каких обстоятельствах.       Как в том анекдоте. Он просто проходил мимо.       Роуза обвинили все. Гаррет до последнего молчал, надеясь, что его не спросят. Надежды оказались напрасными.       Роуз смотрел на того, кого ещё продолжал считать другом.       Гаррет видел, что в уголках глаз у Астерфильда поблёскивают слёзы. Зубы настолько часто прихватывали нижнюю губу, что, казалось, скоро от неё живого места не останется – будет одно лишь кровавое месиво.       – Марвел, – донёсся до его сознания голос директора.       Гаррет ждал. Сам не знал, чего именно, но ждал. Какого-то сигнала, что ли. Знака, помогающего понять, как поступить в дальнейшем. Определиться и перестать компостировать мозги, что себе, что окружающим.       – Скажи правду, Гарри, – тихо произнёс Роуз.       И данная фраза стала тем самым знаком, определившим исход ситуации.       До этого момента Гаррету не доводилось видеть Роуза плачущим. Осознание, что он умеет плакать, удивляло.       Ещё больший шок вызвала просьба, потому что Роуз никогда ни о чём не умолял. Три слова, им произнесённые, были криком о помощи, признаком отчаяния, побившего все установленные планки.       Новые открытия едва не склонили чашу весов в сторону Роуза, но на плечо легла чужая ладонь, сдавила, давая понять, что и как следует подать.       Правду Гаррет сказал, свою, точнее, навязанную старшеклассниками и Гленом. Когда дело дошло до проверки личных вещей, среди многочисленных сладостей, собранных в школьную сумку, у Роуза обнаружились и сигареты, и трава.       – Спасибо, что поддержал, друг, – произнёс он, появившись в столовой, спустя неделю после происшествия.       Чем Роуз питался всё это время, Гаррет не знал. Может, ел конфеты, служившие напоминанием о моменте провала, а, может, заботливый Кэндис что-то приносил. Скорее, всё-таки второе. На одних только сладостях Роуз бы долго не выдержал.       Но это – потом.       А в тот вечер сил на сарказм и ядовитые интонации у Роуза не осталось. Его наказали и едва не исключили из школы. Вызывали родителей, чудом разрешили возникшие разногласия. Запись в личном деле так и не появилась, на бумаге Роуз остался учеником с кристально-чистой репутацией, зато по школе расползались слухи о его проступке.       На следующее утро проснулся Гаррет рано, но не потому, что муки совести заедали. Они мучили его перед сном, но были раздавлены и капитулировали. Причиной раннего пробуждения стало сообщение о необходимости встретиться и поговорить.       Место встречи было выбрано так себе, доверия не внушало. Внутренний голос подсказывал Гаррету, что лучше бы ему никуда из комнаты не высовываться, но совет был проигнорирован.       Кэндис встретил Гаррета подобием улыбки. Такой милый, немного сонный парень. Однотонные пижамные штаны, футболка с изображением звезды и мужчин в чёрной униформе. У одного – ярко-красный рот на набелённом лице.       У вокалиста, скорее всего. То, что это музыкальная группа, было понятно с самого начала. Кто такие, что поют, оставалось загадкой. Период увлечения Кэндиса данными людьми Гаррет пропустил.       Или не придавал значения прежде.       В любом случае, интересовала Гаррета их внешность, а не репертуар.       Почему-то именно эта деталь привлекла внимание Гаррета. Наверное, просто потому, что самой яркой оказалась. Может, как предчувствие.       Собственно, разговор так и не состоялся. На обсуждение Кэндис настроен не был. Всё произошло настолько стремительно, что Гаррет и сориентироваться не успел. Он помнил только, как Брайт держал его за волосы, обещая засунуть тупой башкой в унитаз, а из разбитого носа текла кровь.       – Почувствуешь, каково это, когда тебя купают в дерьме, Марвел. Но ты-то этого заслуживаешь, а кто-то пострадал только потому, что считал тебя другом. Хочешь? Могу устроить.       Он дёрнулся тогда, стараясь вырваться из захвата. Кэндис, продолжая прожигать взглядом почерневших от бесконтрольной ярости глаз, отреагировал моментально, повторно приложив головой о гладкую, прохладную поверхность. Пахло дезинфицирующими средствами и собственной кровью – тошнотворно.       Хорошо, хоть только ими.       От удара в голове зашумело.       – Какая же ты мразь, Марвел, – раздалось шипяще у самого уха, и вскоре хватка пропала.       Окунать теперь уже определённо врага – их дружба сгорела в пламени зажигалки и растворилась в, как обычном, так и сладковатом дыму – головой в сортир Кэндис не стал, ограничился угрозами.       Хотя решимости могло хватить, Гаррет не сомневался.       – Побежишь жаловаться дружкам? – спросил Кэндис, сложив руки на груди. – А что? Ты можешь. Ты же у нас теперь крутой и взрослый.       – Если я им пожалуюсь, они тебя во все дыры отымеют, – усмехнулся Гаррет, садясь на пол и проводя ладонью по окровавленному лицу.       – Ну-ну.       – Не веришь?       – Склоняюсь к мнению, что они могли сделать это с тобой, рискни ты сказать директору правду. После того как ты их выгородил, преисполнены благодарности. Показной. Ты теперь их друг навеки. Но если тебе что-то понадобится, помощи ты не дождёшься. Крыс никто не любит. Их презирают. Даже те, кто прикармливает. А для тебя я иного слова подобрать не могу.       Гаррет молчал. Ему нечего было сказать в своё оправдание.       Он не знал, сколько времени они провели в тишине. Не знал, как долго смотрел в глаза Кэндиса, не видя там ничего, кроме отторжения.       Для него всё остановилось и замерло на одной точке. Не тогда. Ещё раньше. В тот самый момент, когда Роуз смотрел на него в кабинете и просил о помощи, но получил плевок в душу.       Кэндис покачал головой, усмехнулся и ушёл. Некоторое время в коридоре были слышны его шаги, а потом они стихли.       А Гаррет продолжал сидеть на полу и размазывать по лицу кровь.       Наверное, стоило отказаться от поиска новизны и отправиться к тем, кто считал его другом. Раскаяться в совершённом поступке и попросить прощения. Попытаться хотя бы.       Гаррет пошёл по иному пути, от противного. Гордо вскинул голову, словно это именно он был невинно пострадавшей стороной, и начал мстить. Методы его оказались столь же мелочными и гадкими, как первое предательство.       Он нарочно цеплял обоих одноклассников, говорил о них гадости, открыто именовал Роуза уродом, не считая его таковым, но стараясь ради привлечения внимания. Безликая масса, с которой Гаррет общался ныне, шутки воспринимала с восторгом. Чем больше масла в огонь, тем выше пламя и ярче представление.       Кэндиса просто называл шлюхой, не имея на то оснований. И сомневаясь, что выплёвывая ему в лицо это слово, действительно не ошибается.       Момент, когда гадкий утёнок с неровно подстриженными волосами, губами, кровящими из-за постоянно срываемых корочек, и шелушащимся носом, превратился в прекрасного лебедя, Гаррет благополучно пропустил. Нет, Кэндис не изменился за лето, всё произошло не спонтанно, а плавно и как-то... закономерно, что ли.       Он повзрослел и из растрёпанного мальчишки со сбитыми костяшками превратился в элегантного молодого человека.       Того, кто неплохо в плане техники и безумно красиво в плане эстетики играет в крикет. Грациозно так, пластично. Непрофессионально, больше ради развлечения. Но на них с Роузом смотреть в разы интереснее, чем наблюдать за играми профессионалов, навевающими беспросветную тоску.       Того, что со знанием дела вступает в дискуссии на уроке английской литературы и столь старательно поддерживает общение с учительницей, что временами это смахивает на откровенный флирт – Гаррет бы приревновал, если бы не знал, кто является истинной страстью Кэндиса.       Того, кто громко и потрясающе заразительно смеётся, запрокидывая голову. И наблюдателю в лице Гаррета в этот момент отчаянно, почти до дрожи, хочется прикоснуться невзначай, погладить, скользнуть рукой по шее, притягивая ближе и целуя.       Того, кто теперь обменивался с ним исключительно оскорбительными репликами, да и то, в ответ на проявленную инициативу, а не по собственному желанию. Будь у Кэндиса возможность, Гаррет давно оказался бы в другой школе, другом городе, а то и на другой планете.       Чем дальше, тем лучше.       Того, кто в этот вечер совершил поступок, ставший для многих неожиданностью. В первую очередь, для Гаррета и Глена, решивших, что Сибиллу никто не поддержит и наряд, ею предложенный, надевать не станет.       То ли на Кэндиса нашло что-то странное, то ли Сибилла сумела найти ключ к его душе, но костюм обрёл нового владельца, выглядевшего, несмотря на выдвинутые заранее предположения, не нелепо и пошло, а весьма и весьма аристократично. Когда Глен описывал идею своей – бывшей? – девушки, всё представлялось иначе. Воображение Гаррета успело создать тысячу и одну картинку смешного содержания, а реальность продемонстрировала им обратное.       Гаррет торжественное появление пропустил. Они стояли вместе с Гленом, перемывая кости всем, кому только можно было их отполировать. И Глен что-то говорил, а потом заткнулся на мгновение. В итоге, замер с открытым ртом.       Гаррет, сообразив, что к чему, обернулся. И поразился не меньше.       Лиловый плащ, зелёный жилет, белая рубашка, чёрный бант под горлом, шорты и высокие сапоги с широкими лентами вместо шнуровки. Никаких тонких каблуков-шпилек, разумеется. Не шоу трансвеститов. Профессиональный маскарад.       Безумный наряд, но Кэндис умудрился превратить выход в нём из момента позора в вечер триумфа.       Потратив некоторое время на размышления, Гаррет выдвинул ещё одну теорию. Нашёл очередную причину, сумевшую подвигнуть Кэндиса на дефиле в таком виде. Прямо сама собой напрашивалась.       Присутствие на праздничном вечере директора.       Весь маскарад Кэндиса, обычно более чем равнодушного к торжествам, мог быть только ради Мартина Уилзи. Ради его одобрения, восхищения и желания.       Чем больше Гаррет об этом думал, тем меньше оставалось сомнений. Уверенность в собственной правоте росла и крепла.       До недавнего времени Гаррет полагал, что чувства Кэндиса не имеют шанса на взаимность. Торжествующе ухмылялся, отпуская очередную шпильку, ехидством отыгрываясь за собственную безответную влюблённость. Приятно было осознавать, что не только он остаётся в пролёте. Кэндис может сколько угодно стараний приложить – всё равно они по заслугам оценены не будут.       Представление Гаррета перевернулось несколько дней назад, когда он стал свидетелем встречи Кэндиса и директора академии за пределами учебного заведения. С ними был ещё кто-то, абсолютно Гаррету незнакомый, но это обстоятельство было благополучно упущено из вида. Оба вели себя сдержанно – ни единого намёка на отношения, выходящие за рамки общепринятого, но сам факт их совместного появления неприятно удивил. Внутри кольнуло, проскребло и продолжило саднить до сих пор.       Стоя за школой, Гаррет выкуривал вторую сигарету подряд и пытался подбодрить себя мыслями об очередном провале планов Кэндиса.       Нарядился Кэндис вызывающе, многие смотрели. Не важно, какие эмоции испытывали. Гамма была обширной, от зависти до восхищения. Суть в том, что смотрели. Внимания к его персоне оказалось привлечено приличное количество, но тот, ради кого представление разыгрывалось, в зале не появился. Не оценил, не восхитился. Не заметил.       Призрачный, мать его, директор.       Нет, Мартин, определённо, находился в этот момент где-то на территории школы, но в большом зале, предназначенном для проведения торжественных мероприятий, обнаружить его было практически нереально. За весь вечер Гаррету довелось разве что пару минут полюбоваться на его величество всея «Чёрной орхидеи» в актовом зале, где проходила вступительная часть мероприятия.       Мартин появился и почти сразу исчез, оставив учеников предоставленными самим себе. А ещё префектам и преподавательскому составу.       Не королевское это дело – отслеживать каждый шаг своего народа. Этим займутся помощники, если потребность возникнет.       Король сделал своё дело и может удалиться.       Гаррет злорадствовал. Больше для вида. Весело ему не было, удовлетворения он не ощущал. Радость не разливалась по каждой клеточке тела, гармония в душе не наступала.       Швырнув недокуренную сигарету себе под ноги, Гаррет растёр окурок и собирался вернуться в зал, когда услышал в отдалении шаги.       Кто-то стремительно приближался. Видимо, атмосфера всеобщего веселья наскучила, захотелось проветриться.       В руках у этого человека оказался фонарь, и Гаррету не пришлось долго гадать, кому не сиделось в зале. Стоило поднять глаза, и процесс узнавания прошёл за считанные секунды.       Наверное, следовало промолчать и пройти мимо, но не получилось. Эта история повторялась снова и снова. Она тянулась годами, истончалась, как паутинка, но была не в пример крепче, потому никак не желала разрываться. Гаррету казалось, что если он перестанет цеплять бывших друзей – как вместе, так и по отдельности – то и жить тоже перестанет.       Случалось: он желал, однажды появившись на занятиях, увидеть, что оба отсутствуют. Не потому, что опоздали, а потому, что их больше нет в этой академии. Решили выбрать иное учебное заведение, стремительно переехали, сбежали, мечтая объехать автостопом всю Европу, никого не поставив в известность.       Вариантов сотни, а вот итог всегда один.       Эти мысли быстро испарялись, потому что приходило понимание. Только в присутствии этих людей Гаррет чувствовал, что ещё не окончательно умер изнутри.       Своеобразная форма мазохизма. Попытаться причинить боль другому, чтобы почувствовать её самостоятельно и на фоне пережитого сделать определённые выводы о состоянии своей души.       Не зря бывшие друзья считали его идиотом. Он вполне этого заслуживал.       Гаррет не знал этого наверняка, но бывало, что приходили в голову кое-какие соображения относительно попыток вернуть всё на круги своя.       Он представлял, как пытается наладить отношения с одноклассниками, и приходил к выводу, что Розарио мог рискнуть, протянув руку дружбы ещё раз, наплевав, что именно его предали первым.       У Кэндиса были принципы и непоколебимая уверенность в правдивости определённого заявления. Тот, кто предал однажды, сделает это ещё раз, потому Гаррет может затолкать извинения себе в задницу и пройти на все четыре стороны. Потребности в таких друзьях мистер Брайт-младший не испытывает.       Сейчас именно Кэндис стоял напротив Гаррета.       Переодеваться он не стал, продолжая щеголять по школе в вызывающем наряде.       – Спешишь куда-то? – спросил Гаррет.       – Потратим время на очередные пререкания, или ты сделаешь мне приятно, свалив с дороги и исчезнув в неизвестном направлении?       Кэндис истинных настроений не скрывал. В глазах его прочитывалась ненависть, не потерявшая ни миллиграмма с момента памятной драки в туалете.       Кэндис не прощал таких ошибок, его категоричность временами не знала предела и не имела границ.       – Я всего лишь задал безобидный вопрос.       – А я всего лишь даю понять, что разговаривать не желаю, – произнёс Кэндис. – Во всяком случае, не с тобой.       – Почему?       – Чревато последствиями. Скажешь одно, а через пару часов узнаешь от посторонних людей совсем другое. Такое, до чего бы и в горячечном бреду не додумался.       – Не преувеличивай.       – И не пытался. Не знаю больше никого, кто настолько искусно умеет выворачивать всё наизнанку. С момента прошлой сенсации, слепленной на скорую руку, прошло достаточно времени, чтобы ты снова заскучал. Потому окружающим лучше придержать язык за зубами, если они не хотят стать главными звёздами дня. И ведь есть же кретины, продолжающие верить тебе на слово, – Кэндис усмехнулся. – Пока сами не станут жертвами, не поймут, каково это.       – Есть люди, о которых даже придумывать ничего не нужно. Они сами дают повод для сплетен и не задумываются о последствиях.       – Тебя лишний раз никто и не трогает, зная о том, насколько личность своеобразная. Это ты любишь копаться в чужом белье. Там, где есть о чём рассказать, обязательно всем и каждому растреплешь. Там, где нет, придумаешь самостоятельно и... тоже всем растреплешь. Зато серая масса глотает и не давится.       – Судя по всему, настроение у тебя не праздничное. Ни единой улыбки в ответ, в озлобленных высказываний сколько угодно. В очередной раз план сорвался? Бедный, а ведь ты был так близок к цели.       – О чём ты?       – О директоре и его реакции на этот модельный выход. Никто не оценил длину ног и смазливость лица. Точнее, тот, на кого делалась ставка, проигнорировал и не сказал парочку приятных слов.       Кэндис смотрел на Гаррета со смесью жалости и снисхождения во взгляде. Понять, цепляют ли его слова, произнесённые сейчас, было невозможно.       – Просвети меня, наивного, как связаны между собой помощь Сибилле и личность мистера Уилзи? – прозвучало всё так же уверенно, как прежде.       Голос не дрогнул. Всё-таки не цепляло. Или у Кэндиса выработался иммунитет на ядовитые замечания, отпущенные Гарретом.       – Я видел вас вместе. На каникулах. Был ещё кто-то третий, но это не столь важно. Факт, что ты получил возможность добраться до своей любви. Возможно, ближе, чем позволено обществом. Ведь неизвестно, чем закончился тот вечер.       – Не знаешь? – Кэндис усмехнулся. – Ты и не знаешь? Фантазия больше не работает или отправилась на заслуженный отдых? Или про меня ты опасаешься распускать слухи? Это Роузу вечно достаётся. Он у нас то наркотой приторговывает, то по спортсменам сохнет, которые в реальности ему нахер не сдались. А я... Ну, по твоим словам, вроде как шлюха. А чем она способна заниматься с двумя взрослыми мужиками? Разумеется, называть расценки, а потом трахаться с обоими до утра. По очереди и одновременно. О, кажется, я только что сделал за тебя всю работу. Сам придумал горячую новость, осталось лишь донести её до остальных учеников. Но тут никто лучше тебя не справится. Беги, Марвел, делись прекрасным с зеваками. В обычное время они жаждут хлеба и зрелищ, а в эту ночь кэндикорна и грязных сплетен. Ты будешь востребован и станешь популярным. На очередные пять минут.       Кэндис замолчал, но в ушах Гаррета звучало продолжение, им же самим придуманное.       «На очередные пять минут твоей бестолковой и никчёмной жизни».       Поняв, что отпарировать его заявление собеседнику нечем, Кэндис поспешил удалиться. Он не цеплял Гаррета плечом, не замирал напротив и не говорил, что никогда не простит за былые поступки. На его лице не было брезгливости и показного отвращения. Он просто прошёл мимо, обдав волной ледяного равнодушия, и от этого эффект был гораздо сильнее, чем от самой проникновенной речи, призывающей пересмотреть отношение к жизни. * * *       Кэндис, несомненно, понимал тогда, что слова его останутся без ответа, но удержаться, вовремя прикусив язык, не сумел.       Молчание, повисшее между ними, затянулось. Мартин первым разорвал зрительный контакт, опустив голову и потерев переносицу, после чего поспешил сменить тему разговора. Кэндис не настаивал, охотно поддержав проявленную инициативу.       На ужин они всё-таки остались. Попытку заплатить Мартин пресёк, вариант с такси отмёл, предложив подвезти. Отказа не последовало, и они снова, как несколько лет назад, ехали вместе, к тому же самому дому. Только теперь не было разговоров о разнице в возрасте, о желании вырасти поскорее, шоколада и сумки-планшета, в которой хранилась сказка, написанная в подарок.       Они разговаривали, но тему возможных – скорее, напротив – отношений не затрагивали. Кэндис не нуждался в дополнительных лекциях об ответственности и причинах, делающих его мечты невозможными. Он всё это знал, потому не провоцировал Мартина на вторичное оглашение давно известных фактов.       Только в тот момент, когда машина остановилась, молчание воцарилось вновь.       – Мартин? – произнёс Кэндис, нарушая вязкую, зыбкую тишину.       – Да?       – И всё-таки позволь, – повторил недавнюю фразу, перестав гипнотизировать лобовое стекло и повернувшись к собеседнику лицом.       В темноте смешок Мартина был едва различим, но всё же слышен.       – Иди домой, Кэнди.       – И всё-таки ты называешь меня Конфеткой, а не так, как нужно, – хмыкнул Брайт. – Со слухом у меня всё в порядке, как и у тебя с дикцией.       – Расколол.       – Притом, давным-давно.       Повторять в третий раз, копируя дятла, долбящего гнилую древесину, было чрезмерно глупо и навязчиво, потому Кэндис и не стал этого делать. Он открыл дверь, собираясь покинуть машину, и даже выставил одну ногу... Нет, он действительно собирался, но отказать себе в мимолётном удовольствии, небольшом кусочке персонального счастья, вырванного из цепких пальцев не слишком щедрой судьбы, не смог.       Не обязательно получить ответ, но попытаться...       Почему бы, собственно, нет?       Ладонь скользнула по руке Мартина, заставляя отвлечься от созерцания дороги, обратив внимание в сторону пассажира. Мартин все надежды, на него возложенные, оправдал в полной мере. Повернулся, не задавая лишних вопросов, не начиная возмущаться, не требуя пояснить, что на Кэндиса нашло.       Они же оба прекрасно понимали, что. Как понимали и причины всего происходящего.       И о разнице в возрасте говорить было нелепо. Уповать на неё, выдвигая в качестве основной причины невозможности отношений. Разница, да. Они не первые и не последние люди, столкнувшиеся с таким явлением. Не так уж мало, но и не катастрофически много.       Совсем не пропасть, как казалось прежде.       Кэндис давно достиг, да и перешагнул планку возраста согласия. В первых числах октября ему исполнилось восемнадцать. Совсем взрослый. И когда только время пролетело?       Пальцы смяли ткань воротника, потянув и вновь не встретив сопротивления.       Мартин не только принял прикосновение губ, оставшись при этом безучастным.       Напротив.       При всём желании он не сумел бы найти причин, чтобы оттолкнуть. И он не оттолкнул, позволив притронуться и вскоре уже перехватив инициативу. Он целовал настойчиво и жадно, горячо и невозможно страстно. Одну ладонь положил Кэндису на затылок, не позволяя вырваться или отстраниться. Хотя Кэндис этого делать и не собирался. Второй скользил по щеке, поглаживая. Ладонь переместилась на шею, проведя там, где часто-часто бился пульс. Мурашки по обнажённой коже не побежали. Кэндису наоборот показалось, что это прикосновение было обжигающим, и там, где прошлись пальцы, ныне отпечаталась огненная вязь.       Мартин притянул его ещё ближе, чем в былое время. Мартин выдохнул его имя, отстраняясь на несколько секунд.       Мартин вновь его поцеловал.       С тобой я потеряю всё, но без тебя потеряю ещё больше.       Шагнув за ворота, Кэндис не торопился скрываться в доме. Он стоял, провожая машину взглядом. Пытался понять, что означают слова, сказанные Мартином на прощание, и почему произнесены они были только сейчас?       Всё чаще думаю о том, что ты – мой утраченный рай, который я давно и безуспешно пытаюсь отыскать. Жаль только, что я и рай – понятия несовместимые.       Неудивительно, что после таких откровений Кэндис находился в состоянии некой задумчивости и с трудом сосредотачивался на словах кузины. Тем не менее, от своих обещаний отказываться не собирался и несколько часов кряду пытался натаскивать её, терпеливо исправляя ошибки в произношении, раскладывая по полочкам непонятные правила и стараясь подать информацию в максимально доходчивой форме.       Потом они смотрели какой-то французский мюзикл с субтитрами. Кажется, это были «Ромео и Джульетта». Кэндис лишь наблюдал за сменой картинок на экране, не отслеживая сюжет и не пытаясь в него вникнуть. Мартина наслаждалась, попутно оценивая не только актёрские таланты, но и мастерство французских виноделов. Вознаграждала себя за недавние мучения.       О вылазке Кэндиса за пределы дома кузины никто из родственников так и не узнал. Кэндис вернулся ближе к вечеру, мило поболтал с Ингой, передав ей сырные и вишнёвые сконы, приготовленные Мартиной. Вновь поссорился с Тишей, заявившей, что братик мог не возвращаться. Без него было лучше. Получил напутствие отца, напомнившего о необходимости больше заниматься, а не болтаться по родственникам.       В итоге, закрылся в комнате.       Ему не хотелось находиться здесь. Он мечтал вернуться в академию.       Не потому, что там был Мартин... Хотя, что скрывать? Поэтому тоже. Пусть у них не было возможности сблизиться здесь, а нормы, принятые в обществе, и вовсе призывали держаться друг от друга на приличном расстоянии, но Кэндиса радовала сама возможность пересечься. Встретиться в школьном коридоре и улыбнуться, зная, что эта игра мимики не получит ответа, но тем не менее.       Теперь желание его исполнилось. Промежуточные каникулы подошли к концу. Начался очередной терм. И начался он с праздничных мероприятий.       Хэллоуин со всей его специфической эстетикой.       Кэндис праздники, по большей части, не жаловал. Сегодняшний день исключением не стал. Суета других учеников вскоре начала раздражать, и Кэндис поспешил удалиться из большого зала. Свою роль он сыграл, Сибилла осталась довольна. Те, кто ей отказал, изобразив на лице зашкаливающий скепсис, признали поражение. Дополнительных услуг от Кэндиса не требовалось, вот он и сбежал, прихватив из зала фонарь, примостившийся рядом с нагромождением тыквенных голов с разнообразными улыбками. Начиная от добрых, заканчивая самыми зловещими.       Столкновение с Гарретом настроение не испортило. Кэндис привык. Привык так, как люди привыкают каждое утро варить себе кофе, выпекать парочку вафель или выкуривать сигарету.       Гаррет не мог пройти мимо в молчании.       Делом принципа было зацепить и вывести из состояния равновесия.       Но, в чём-то, Гаррет, несомненно, не ошибся. А именно в том, что Кэндис очень хотел пересечься этим вечером с Мартином. Хотел, чтобы тот увидел экспериментальный наряд и не засмеялся, а искренне восхитился, потому что, несмотря на некую провокационность, смотрелось очаровательно.       Сибилла едва не запрыгала, захлопав в ладоши от восторга, когда завязала бант на шее Кэндиса и отошла на небольшое расстояние – оценить результат трудов.       – Ты – прелесть, – заключила, наблюдая за тем, как Кэндис завершает образ, поправляя банты на сапогах, надевая плащ и приглаживая пряди, спускавшиеся чуть ниже ключиц. – Жаль только, что не блондин. Светлые волосы, и получился бы идеальный Алоис.       – Алоис? Из какой он книги? – спросил Кэндис, посмотрев на одноклассницу.       Перед тем, как засмеяться, она коротко улыбнулась.       – Он вообще не из книги.       Роуз позже посвятил его в тонкости чужих задумок. Кэндис криво усмехнулся, поняв, что за наряд ему достался безвозмездно, но от предложенной роли не отказался.       Сейчас путь лежал к беседке.       Кэндис знал, что Мартин часто проводит время там, а, значит, мог и сегодня не отказаться от своих привычек, последовав им.       После недавней беседы подходить к Мартину было небезопасно. Проследи Гаррет за Кэндисом, мог бы действительно растрепать всей школе о том, что ученик запросто болтает с директором и это – наверняка! – наталкивает на подозрения.       Что-то значит.       Что-то неправильное, осуждаемое и порицаемое обществом.       Именно по этой причине Кэндис не собирался заводить с ним разговор. Только посмотреть издалека, как делал раньше. Посмотреть и уйти восвояси, избавив Мартина от своей компании и необходимости вести дискуссии.       Кэндис до сих пор не понимал, какие между ними установились отношения. Поступки говорили «да», а с губ срывалось прямо противоположное утверждение.       Совместный вечер закончился, не обернувшись совместной ночью, и Мартин вновь исчез с горизонта. Он не позвонил на следующее утро и не написал.       Почему?       Посчитал всё случившееся поступком из категории неправильных? Винил себя в происходящем? Просто не хотел видеть Кэндиса? Что-то одно или всё вместе?       Придумать причину для переживаний было слишком легко, а отыскать среди них реальную – той ещё головоломкой.       Беседка пустовала. Кэндис, немного постояв на месте, собирался вернуться обратно, в большой зал, но тут увидел постороннего наблюдателя, находившегося в отдалении. В руках у него был фонарик, мерцавший тусклым светом. Рассмотреть, кто это, было нереально, поскольку капюшон мантии закрывал лицо.       Вариант был только один, и Кэндис рискнул его озвучить.       – Роуз?       Ответа не последовало, но внезапный порыв ветра снял все вопросы, сорвав с головы таинственного наблюдателя капюшон.       Кэндис с трудом сглотнул.       Это, без сомнения, был тот самый юноша, некогда растворившийся в потоках дождя. Мантия исчезла, как по мановению волшебной палочки.       Кэндис увидел уже знакомую ему старомодную униформу зелёного цвета. Открыл рот, чтобы задать интересующий вопрос, но у юноши, кажется, были свои планы на этот вечер. Он засмеялся и стремительно сорвался с места, приказав Кэндису следовать за ним. То ли действительно это сказал, то ли просто голос в голове прозвучал. Кэндис ни за что поручиться не мог.       Времени, чтобы разобраться, Кэндису не дали.       Передвигался юноша быстро. Слишком быстро.       Кэндис едва за ним поспевал, боясь потерять незнакомца из вида и остаться в одиночестве. Направлялся юноша к зданию школы.       Но приглашал Кэндиса не в большой зал, где до сих пор не прекращались торжественные мероприятия, а указывал путь в противоположном направлении. К двери, что обычно была заперта, а сегодня внезапно оказалась открыта, явив взгляду всех, кто додумается потянуть за ручку и заглянуть внутрь, лестницу.       Тянул наверх. И Кэндис бежал вслед за призрачным, полупрозрачным, как будто светящимся изнутри юношей, не имея возможности остановиться на секунду, чтобы перевести дыхание и немного отдохнуть. Каблуки стучали по ступенькам, и Кэндис боялся, что в один далеко не прекрасный момент удержаться не сумеет, поскользнётся и рухнет вниз. Хорошо, если падение окажется удачным, и он отделается малыми потерями. А если нет?       Юноша ничего не говорил, он упрямо двигался к своей цели.       Чем выше они поднимались, тем сильнее крепла уверенность Кэндиса, что ведут его в один из тех самых флигелей, которые обычно наводили на учеников страх, способствуя распространению слухов о привидениях, обитающих в школе. Прежде Кэндис смеялся над этими предположениями, теперь резюмировал, что одним скептиком в академии стало меньше.       После сегодняшнего вечера впору было переименовывать школьное издание из «Будней...» в «Тайны и мистические явления «Чёрной орхидеи»».       Я и есть чёрная орхидея.       Одна фраза. Относительно знакомый голос.       Ступеньки закончились.       Кэндис оказался перед закрытой дверью. Его проводник вновь растворился в воздухе, исчез столь же стремительно, как и после первого появления. Не будь у Кэндиса своего фонаря, кромешная темнота окружила бы со всех сторон и поглотила в мгновение ока.       Наверное, стоило повернуть назад.       Любой фильм ужасов помогает учиться на чужих ошибках. Только там глупые герои лезут в самое пекло, наплевав на логические умозаключения. Необычные помещения, заброшенные дома, пустынные дороги, ванная комната – места, откуда можно ждать беды. Если хочешь остаться в живых, лучше туда не соваться. Либо совершать поступок, наполненный сомнительным героизмом, не в одиночестве, а в компании друзей. Тогда появится шанс выжить. Минимальный, само собой, но это лучше, чем полное его отсутствие.       Стоило.       Кэндис советами подсознания, наученного горьким опытом героев тех самых фильмов, пренебрёг и того, чего от него ожидали, не сделал.       Глядя на дверь, он опасности не ощущал. Его не посещали мысли о неминуемой гибели. Напротив, он чувствовал себя уверенно и спокойно. Ладонь легла на ручку двери, потянула её, чтобы попасть на неизведанную ранее территорию, куда Кэндис не без опасения ступил, скрестив пальцы. На всякий случай. Чтобы перестраховаться.       Никаких странностей и загадок за дверью не обнаружилось. Лестница привела его на одну из смотровых площадок. Пространство оказалось небольшим, толпе тут явно нечего было делать, но для маленькой группы человек места хватало.       Отсюда открывался роскошный обзор на академию, рассмотреть можно было вообще всё. Однако большее внимание Кэндиса привлекли не виды, недоступные прежде, а ныне раскинувшиеся перед ним, как на ладони.       Заинтересовала его, в первую очередь, личность человека, стоявшего на смотровой площадке. Пара секунд, и сомнений не осталось вовсе. Разумеется, подняться сюда мог лишь кто-то из персонала, обладающий ключами от всех дверей.       Поняв, что его одиночество нарушили, Мартин отвлекся от созерцания и обернулся. Кэндис улыбнулся.       – Мистер Уилзи, в такую ночь опасно прогуливаться в одиночестве, – произнёс, стараясь сохранить серьёзность в голосе, а не засмеяться. – Есть риск потеряться в темноте, а ночь...       – Темна и полна ужасов, – усмехнулся Мартин.       – Не без этого, – согласился Кэндис, подойдя ближе и поставив фонарик на широкое ограждение. – Не думал, что ты увлекаешься такими книгами.       – Я и не увлекаюсь. Просто читал несколько лет назад. А сейчас фраза настолько растиражирована, что, кажется, её знают даже младенцы.       – И ещё пару десятков фраз из того же канона.       – Популярность. Точнее, одно из её проявлений. Быть может, если «Призрачным мальчикам» суждено увидеть свет, через несколько лет тебя тоже начнут цитировать.       – Не думаю, что выдаю настолько умные мысли, достойные вынесения в отдельный пост.       – С какой стороны посмотреть, – заметил Мартин. – Между тем, до объявления результатов остался ровно месяц, и судьба твоей рукописи будет определена.       – Я вспоминаю об этом каждый день, но с каждым разом уверенности всё меньше, – Кэндис прислонился к ограждению спиной, оперся на него ладонями.       Смотрел на Мартина, не навязчиво, прожигая взглядом, а исподтишка, из-под полуопущенных ресниц, лишь время от времени позволяя нечто более откровенное.       – А говорил, что примешь любое решение рецензентов.       – Приму. Что мне ещё останется сделать? – засмеялся Кэндис. – Лучше скажи, как ты умудрился подняться наверх без света? Тут ведь огромное количество ступенек. Мне было сложно и с фонарём.       – Иногда мне кажется, что по этой лестнице я сумею пройти даже с завязанными глазами, – пояснил Мартин. – Часто поднимался и спускался по ней как в школьные годы, так и после возвращения в Лондон из университета. Когда я был школьником, ключ, разумеется, хранился у моего отца, а потому, чтобы заслужить вылазку на смотровую площадку, нужно было постараться. Ничего сверхъестественного от меня не требовалось, я и без того не доставлял родителям проблем. Они просили примерного поведения и хороших оценок, и я выполнял условия. Всё примитивно. Однако сам момент награждения представлялся мне невероятно важным. Мне отчаянно хотелось получить ключ из рук отца. Это было сродни приглашению в страну чудес. Знаю, у меня странные ассоциации, но всё именно так и обстоит.       Мартин, в отличие от Кэндиса, позволял себе внимательно рассматривать собеседника, отмечая все мельчайшие детали внешности. Те, что были различимы в полумраке, разумеется.       С дневным светом или ярким освещением сравнивать было нелепо, но в такой интимности он находил особое очарование.       В честь праздника Кэндис выступал в необычном для себя амплуа. Утверждать со стопроцентной уверенностью Мартин не стал бы, но склонялся к мысли, что подобная одежда Кэндисом – за пределами школы – не используется. Мартин изучал его взглядом и находил наряд весьма гармоничным, несмотря на то, что по отдельности вещи могли бы показаться вызывающими – проявлением полнейшей безвкусицы.       – А как здесь оказался ты? – задал Мартин интересующий вопрос.       Признаться, он не ожидал увидеть кого-либо на смотровой площадке. Появление другого человека не шокировало, но удивило порядком. Он много лет подряд поднимался сюда в одиночестве, считая данную часть академии своим местом. Особенным. Местом, о котором не знали посторонние. Или знали, но не имели возможности проникнуть за закрытую дверь.       Сегодня Мартин тоже не рассчитывал на компанию, пребывал в уверенности, что его побег с торжества останется незамеченным. А если не останется, то уж точно никто не догадается, куда именно он ушёл.       Планы его оказались нарушены, а одиночество разбавило постороннее присутствие. И Мартин готов был признать, что он этому только рад, поскольку личность человека, составившего компанию, импонирует, а не раздражает.       В любой другой ситуации он бы сам пригласил сюда Кэндиса, но ряд обстоятельств играл против них. Мартин не мог сделать этого на виду у многочисленных наблюдателей. Профессиональная этика ставила крест на всех мыслях, связанных с именем Кэндиса, и заставляла с завидным постоянством отворачиваться от него, несмотря на то, что Мартина к нему тянуло, притом не время от времени с длительными перерывами, от встречи до встречи.       Он не имел права открыто об этом говорить. Он даже мысли такой не должен был допускать, но всё сложилось так, как сложилось, и сил на сопротивление у Мартина не нашлось. Кэндис становился, если не навязчивой идеей, то наваждением однозначно, и Мартин больше не находил сил этому противиться.       Дурацкая семейная легенда, кажется, нарочно сталкивала их, заставляя принять, как данность. Не пытаться сломать традицию. Сбудется то, что суждено. Никакие поправки не принимаются.       – Боюсь, ты не поверишь, если я скажу, – заметил Кэндис, решившись посмотреть на Мартина.       Поскольку Уилзи не отворачивался всё это время, взгляды встретились моментально.       – Почему?       – Это странно, – Кэндис покусал немного нижнюю губу; нервничал, пытаясь подобрать нужные слова. – И необычно. Хотя, чего только не увидишь на Хэллоуин.       – Теперь твои слова больше походят на загадки, чем на откровенные признания, – произнёс Мартин, покидая наблюдательный пост и подходя ближе.       – Высокий светловолосый юноша в старомодной школьной форме. Он позвал меня, и я последовал за ним. Стоило добраться до конца лестницы, как я остался в одиночестве. Не появись он на пути, мне бы и в голову не пришло заглянуть сюда. Не думал, что дверь на смотровую площадку сегодня будет открыта, да и вообще не знал, что её открывают. А ты, как выяснилось, частый гость здесь.       – Светловолосый? – переспросил Мартин.       – Да.       – И в старомодной униформе?       – Да. Ты знаешь, кто это?       – Знаю. Тот, о ком я говорил прежде. Тот, кого называют чёрной орхидеей. Алистер Стэнли – наше фамильное привидение.       – Стэнли? – удивился Кэндис. – Насколько мне известно, школа на протяжении долгого времени принадлежала семье Уилзи. Или я ошибаюсь?       – Одно другому не мешает. Ты прав, во главе академии всегда стояли Уилзи, но построена она была в честь одного из Стэнли. Как дань памяти. Ты наслышан о легенде, но саму её я так и не удосужился рассказать. Наверное, пришло время восполнить пробелы в знаниях. Конечно, если ты не возражаешь. Если тебе не интересна история, можем обойтись и без этого.       – Не наблюдай я за людьми, мне не о чем было бы писать, а так... Жизнь иногда подкидывает сюжеты, которым позавидуют в Голливуде. Мне интересно всё. И на постоянной основе.       Семейная история не относилась к темам, которые Мартину хотелось обсуждать всегда и везде. Она раздражала его в детстве, нервировала в юности, казалась наивной во время обучения в университете. В настоящее время она его угнетала и откровенно пугала.       Слишком яркими были сны, перетекающие из одной реальности в другую. Выбросить такие картинки из головы – практически невыполнимая задача. Мартин старался, но сейчас они вновь появились перед глазами.       Он рассказывал историю предка, проживая её заново. Не ограничиваясь короткими замечаниями, а в подробностях. В точности, как описывал свою жизнь Роберт. Этапы большого пути.       Школа, злополучное лето и смерть Алистера, заключение брачного союза, решение построить академию. Дневники, обнаруженные супругой, её слова, брошенные в сердцах, но оказавшиеся удивительно точными, ударившими в цель.       Одно поколение за другим.       Одни несчастья за другими.       Бойтесь любить мужчин этой семьи.       Они изменят жизнь до неузнаваемости, заставят страдать и обязательно послужат причиной бед.       Бегите от них, как можно дальше, не оглядываясь, и не пытайтесь сломать систему. Это просто нереально.       Каким бы скептиком человек не был, рано или поздно ему придётся поверить и проверить на собственной шкуре, на что он обрекает себя, связавшись с мужчиной по фамилии Уилзи. Но только тот, кто действительно предназначен ему судьбой, а не стал временным помутнением рассудка.       – Я пересекался с ним только во снах. В реальности сталкиваться не приходилось, – произнёс Мартин. – Терренс, когда-то, давным-давно, видел его на крыше здания. Теперь Алистер решил показаться тебе, и это явно неспроста происходит.       – Думаешь?       – Роберт питал к нему тёплые чувства. В чём-то восхищался. Они не были любовниками, но их связь, пожалуй, одна из самых крепких, если не самая из всех, о которых мне доводилось слышать. Даже сейчас, когда прошло столько времени, Алистер продолжает появляться на территории академии, нанося визиты членам семьи Уилзи. Он связан с нами навеки. Раз он пришёл к тебе, значит, считает, что ты один из нас. И если я правильно сопоставил факты, то этот сон может оказаться не только игрой подсознания на фоне прочитанного, но и реальностью.       – Боишься своих снов?       – И не только снов. Каким бы скептиком я не был, но... Знаешь, я не первый год думаю о легенде, и о том, кто должен стать её жертвой. Прости. Я много раз говорил не совсем то, что думал, да и делал тоже. Но намного проще было держать тебя на расстоянии и верить, что это поможет, отведёт неприятности что ли. Попытка обмануть судьбу. Сам знаю, что временами это было жестоко, но иных методов у меня на примете не обнаружилось. Терренс сам искал такую историю, а я пытался от неё уйти. Я хотел бы оградить тебя от этого, но самое мерзкое в том, что я не знаю, как и при каких условиях должен находиться рядом, чтобы с тобой ничего не случилось. Я не хочу становиться причиной твоих бед и не хочу ломать твою жизнь, даже если в обмен на эти страдания можно получить большую любовь. Моя любовь не стоит сломанной жизни. Я не стою твоих страданий. И даже если...       – Я не тот, кого обещает тебе легенда, – покачал головой Кэндис, перебивая Мартина.       – Теперь моя очередь задавать этот вопрос. Почему?       – Есть множество нюансов, перечёркивающих эту теорию. Хотя бы тот факт, что через несколько месяцев наше общение прервётся, и я не уверен, что однажды мы снова увидимся. Если только тебе понадобится частный самолёт, и ты воспользуешься услугами нашей компании. Впрочем, если к тому времени я займу отцовское кресло, мы не пересечёмся. Обслуживание будет проходить без моего участия, я обо всём узнаю задним числом, от управляющего, подготовившего отчётность.       – Почему именно этот срок? Ты уедешь из Лондона?       – Да. Отец настаивает на Манчестере. Скорее всего, я буду учиться там.       – Чем ему так приглянулся этот город?       – Он оттуда родом. Альфред перебрался в Лондон ради Реджины. Они поженились, и она наотрез отказалась отсюда уезжать. Одному из них всё-таки пришлось пожертвовать прошлым, порвав с ним окончательно. В данном случае, шаг сделал Альфред. А потом уже бессмысленно было срываться с места и ехать туда. Всё, что его интересует, находится здесь. Но я вроде как должен продолжить семейные традиции, потому Манчестер ожидает меня. Редкие отношения выдерживают испытание расстоянием, несмотря на то, что существует масса способов поддерживать общение в сети. Рано или поздно, но выбор делается в пользу реальной жизни, а не пикселей на дисплее. Быть может, когда моё обучение в университете закончится, ты уже женишься и будешь отцом парочки симпатичных близнецов. Ты ведь хотел, чтобы у тебя были дети. А, может, детей-погодок. Или остановитесь на одном ребёнке. Кто знает? Подозреваю, что к тому моменту Альфред и мне подыщет какую-нибудь достойную партию для заключения брачного соглашения.       – И ты женишься? – спросил Мартин.       – Сейчас я точно ничего сказать не могу. Это ведь только в перспективе. Когда речь заходит о них, ответить человек волен, что угодно. Вот когда он поставлен перед реальным фактом, разговор идёт совсем другой. Я не рассчитываю на понимание со стороны отца и не думаю, что он сменит гнев на милость, заявив, что любимый сыночек может делать всё, что в голову взбредёт. Я – наследник воздушной империи Брайтов, а, значит, должен соответствовать пожалованному мне статусу. Гордиться им и ни в коем случае не порочить. Альфред теперь уделяет много времени моему воспитанию. Слишком много. Отслеживает каждый шаг, оценивая по своей собственной шкале все мои поступки. И не скажешь, что было время, когда он плевал на факт наличия сына.       – Давно ты оказался под его контролем?       – Идёт второй год нашего совместного существования. Я бы продолжал жить под одной крышей с Реджиной, если бы не обстоятельство, поставившее всё с ног на голову.       – Какое?       Кэндис не ответил. Он взял в руки фонарик, раскрыл ладонь, подсветил, чтобы продемонстрировать шрам.       Иногда Кэндису казалось, что бледная полоска кожи всё ещё болит.       – Это дерьмо – последнее, о чём я хотел бы тебе рассказать, – протянул задумчиво, возвращая фонарь на место. – Но раз уж начал откровенничать и сам завёл разговор, глупо теперь мотать головой и заявлять, что рта даже под пытками не открою. Один из любовников Реджины решил попытать счастья со мной. Не знаю, как далеко он мог зайти и стал бы применять силу в случае чего, это, в общем-то, не столь важно. Его планами я не интересовался. Просто схватился за нож и... пустил немного крови. И ему, и себе. Первое – осознанно, а второе – случайно. После этого случая мамочка поспешила сплавить меня на попечение Альфреда, чтобы не мешал устраивать личную жизнь и не разбивал сердца её кавалерам. Ситуация была неприятная, но Кэндис старался обо всём рассказывать ироничным тоном. Как ни странно, у него получалось.       – И многим разбил?       – Кто виноват в том, что сейчас так много людей со стеклянными сердцами? – вопросом на вопрос ответил Кэндис. – А если серьёзно, я склоняюсь к мысли о том, что они не на внешность западали. Точнее, они вообще не западали, просто считали меня бесплатным приложением к Реджине. Придерживались мнения, что поимев её, можно поиметь и меня. Исковерканная логика. И это при условии, что я не афиширую нигде собственную ориентацию и не кричу на каждом углу о предпочтениях. Но, кажется, Реджина всегда выбирала себе мужиков, которым наплевать совершенно, кому и при каких обстоятельствах засовывать. Когда-то она была красавицей, и контингент поклонников состоял из личностей другого сорта. Сейчас всё довольно печально.       – В итоге, приходим к выводу, что с отцом тебе лучше?       – В определённой мере. С одной стороны, у него дома порядок, уют, тишина и цветочный аромат вместо сигаретного дыма, перегара и воплей, как в дешёвом порно. С другой... У меня нет моей собственной жизни. Иногда мне хочется сбежать. Собрать небольшой рюкзак с вещами, отправиться путешествовать автостопом, остаться в каком-нибудь провинциальном городке, наняться поломойкой или не полы натирать, а мыть посуду. Или цветами торговать. Или машины ремонтировать, хотя, конечно, этому ещё научиться нужно. А по вечерам вновь садиться за ноутбук и переноситься в мир иной реальности, проживать другие жизни и только от этого чувствовать себя счастливым. Думаю, в будущем, придуманном отцом, для реализации этих задумок места тоже не найдётся.       – Он против творчества?       – Да. Считает, что это несерьёзно и вообще – напрасная трата времени. И ещё, что на творчестве нереально много заработать.       – Джону Леннону когда-то говорили то же самое. Однако он сумел добиться высот.       – Но плохо закончил. Мне бы такой судьбы хотелось избежать.       – Избежишь.       – Если об этом говоришь ты, у меня нет причин сомневаться. Когда-нибудь я куплю на свои гонорары дом, а над входной дверью повешу клавиатуру, – с неизменной долей сарказма выдал Кэндис.       – По-моему, креативно получится.       – По-моему, тоже неплохо.       – Если дебютная книга получит признание, ты сумеешь наглядно продемонстрировать отцу, что он ошибался. И тогда мнение Альфреда потеряет свою значимость, потому что на руках у тебя будет реальное доказательство того, что всё это более чем серьёзно.       – Неужели ты действительно веришь в мой успех?       – Верю, – произнёс Мартин. – На самом деле. В противном случае, не стал бы поддерживать идею Рейчел об участии в конкурсе. Не стал бы дочитывать рукопись до финальной точки и тратить время на поиски запасного варианта в плане издания. Но я это сделал, следовательно, верю в твой успех. Перестань сомневаться. Поверь и ты, Кэнди.       – Когда-нибудь я укушу тебя за то, что ты постоянно коверкаешь моё имя.       – Давай.       Прозвучало как вызов.       Кэндис прикусил щёку изнутри, стараясь избавиться от мыслей, что отчаянно полезли в голову, стоило только услышать ответное предложение – приличных вариантов не осталось вовсе.       На ум с завидным постоянством приходила только одна ситуация, в которой он мог вцепиться зубами Мартину в плечо, стараясь заглушить собственный крик. Именно это Кэндис и представил, порадовавшись, что разговор проходит не при свете, а потому смущение его так и останется в тайне. Вряд ли он моментально покраснел, сравнившись по цвету с главным напитком этого вечера, но по глазам прочитать можно было всё.       Прикосновение подушечки большого пальца к уголку рта стало полной неожиданностью. Кэндис неловко взмахнул рукой, сбивая фонарь на пол. Раздался звон битого стекла, единственный источник света исчез. Теперь на смотровой площадке царила темнота – ночь окончательно вступила в свои права.       – Какой у тебя рост? – внезапно спросил Мартин.       Кэндис от этого вопроса даже растерялся немного.       – Сто восемьдесят один, – ответил на автомате. – А у тебя?       – Сто семьдесят девять. Всего два сантиметра разницы? По-моему, больше.       – Сто восемьдесят один плюс каблуки, – усмехнулся Кэндис. – Это ещё сантиметра три или четыре.       – Один из самых верных способов напомнить мне о комплексах.       – Ты переживаешь из-за роста? Никогда бы не подумал. Он ведь вполне приличный.       – Во мне ещё живы воспоминания о школьных годах, когда я был одним из самых низкорослых учеников. На контрасте со старшим братом это особенно бросалось в глаза.       – А зачем тебе мой рост?       – Кэнди, – обречённо выдохнул Мартин.       – Что? – удивился Кэндис, сопоставил одно с другим и вскоре засмеялся. – Прости. Я идиот. Испортил такой момент.       – Если сейчас ты замолчишь и немного наклонишься, есть шанс на реабилитацию.       – Шутка или угощение? – спросил Кэндис, обнимая Мартина и позволяя обнять себя в ответ.       Руки забрались под лиловую ткань, сомкнувшись за спиной, притягивая ближе и не позволяя отстраниться.       – Угощение.       Продолжать диалог Кэндис не стал, сделав ставку не на слова, а на действия. Наконец выполнил давнюю просьбу. Наклонился, прижимаясь губами к приоткрытому рту и ловя себя на мысли, что мечтает лишь об одном. О том, чтобы эта ночь никогда не заканчивалась.