Будни «Чёрной орхидеи»

      Первое декабря как точка отсчёта.       Время принятия окончательного решения.       Своеобразный реванш и доказательство авторской состоятельности. Вопреки чужим убеждениям.       Немалое количество часов, отведённых на переработку имеющегося материала, не было потрачено впустую.       Новую версию, слегка изменённую и дополненную, Кэндис после короткого разговора по телефону переслал Даррену, не сомневаясь в правильности совершённого поступка.       Скепсис собеседника не убивал решимости, а лишь усиливал её.       – Приношу свои извинения, юное дарование, – хмыкнул Нортон, услышав об итогах конкурса.       Кэндис не сомневался, что литературный агент о его успехах уже наслышан. Даррен мог узнать об этом из разговора с Мартином или и самостоятельно заглянуть на сайт конкурса, чтобы посмотреть результаты, похихикав над нелепостью предложения о продвижении, а в итоге признавая поражение.       – Не ожидали такого исхода? – спросил Кэндис, архивируя обновлённый файл и прикрепляя его к электронному посланию.       – Честно? Нет.       – Бывают в жизни огорчения, – произнёс Кэндис. – Ловите файл, мистер Нортон. «Призрачные мальчики» летят к вам.       Даррен заверил, что вскоре займётся рукописью и попрощался.       Кэндис откинулся на спинку кресла и несколько раз глубоко вдохнул, выдыхая с шумом.       Теперь непосредственно от него ничего уже не зависело, единственное, что осталось – ждать ответа от заинтересованных издателей, конечно, если таковые найдутся. Либо понять, что после везения в малом его ожидает пролёт в делах крупного масштаба, сосредоточиться на учёбе, готовиться к экзаменам A-level, всеми правдами и неправдами оправдывая надежды отца, попутно отсчитывая дни до отъезда в Манчестер.       К слову, рождественские каникулы Кэндис провёл именно там.       Альфред тщательно спланировал досуг всей семьи, не поинтересовавшись чужим мнением.       Зачем кого-то спрашивать? Напрасная трата времени.       Плевать, что у них могут быть свои дела. Он сам прекрасно знает, что нужно каждому члену его семьи, независимо от того, какого возраста и пола этот родственник. Магистр мужской, женской, детской и подростковой психологии. Диплома нет, но это не проблема. У него богатый жизненный опыт и немало примеров перед глазами. Естественно, он во всём разбирается. Если Альфред Брайт что-то делает, значит, он уверен в собственной правоте, и никто не сумеет оспорить решение, им принятое.       Патриция эту особенность чужого характера просекла и нередко пользовалась знаниями. Маленькая нахалка, старательно заискивающая перед отчимом в попытках добиться его расположения и уважения.       Пусть Кэндис – ребёнок Альфреда по крови, она ни в чём ему не уступает, более того, превосходит.       Она понимает отчима с полуслова и никогда с ним не спорит, в отличие от некоторых, что только и умеют – пререкаться. В конце концов, настоящий отец – это не тот, кто принимал участие в процессе зачатия, а тот, кто воспитал. Так ведь говорят, да? А раз говорят, значит, на то имеются все основания.       Тиша быстро поняла, что к чему, потому перед Альфредом лебезила, эксплуатируя собственные актёрские данные по максимуму. Она называла его отцом, в то время как Кэндис предпочитал обращение по имени. Она постоянно висла у Альфреда на руке, когда Кэндис старательно уходил от прикосновений, с трудом перенося похлопывания о плечу. Встречала любое решение с восторгом, когда Кэндис высказывал собственное мнение, зачастую идущее вразрез с убеждениями Альфреда.       Неудивительно, что перспективы, обрисованные во время одного из семейных обедов и напрямую связанные с поездкой в Манчестер, были встречены очередным восхищённым писком Патриции.       Кэндис, услышав об этом решении, нахмурился.       – А если у меня есть свои планы? – спросил, откладывая салфетку в сторону.       – Сильно занятой? Какие у тебя могут быть дела? – спросил Альфред, с грохотом опустив на столешницу приборы.       От края тарелки откололся небольшой кусочек, но этому никто, кроме Кэндиса, не придал значения, поскольку внимание дам, присутствующих за столом, сосредоточилось на пререканиях Альфреда с сыном.       На скатерть выплеснулось несколько капель соуса.       Фрикасе, лежавшее на этой самой тарелке, стремительно потеряло свою привлекательность. Корочка теперь представлялась не румяной, а подгоревшей, а капли жира, застывшие на белоснежном фарфоре, провоцировали отторжение.       Кэндис и до того вяло ковырял вилкой в своей порции. После начала замечательного разговора, припорошенного воспоминаниями и планами относительно предстоящих встреч, аппетит пропал окончательно, уступив место тошноте.       – Какие-то есть.       – Так избавься от их.       – Не хочу.       – Значит, их отменяю я, и планов у тебя больше нет.       – А не много ли ты на себя берёшь?       – Я твой отец, и ты не смеешь...       – Давно об этом вспомнил? – огрызнулся Кэндис.       – Тебе, наверное, лучше жилось с мамашей?       – Она хотя бы не контролировала каждый мой шаг.       – Пока я оплачиваю твои счета, придётся считаться с моим мнением.       – Не оплачивай. Обойдусь.       – И где ты будешь брать деньги? Насосёшь?       – Альфред! – воскликнула Инга, не ожидавшая подобного от супруга.       – А что такого?       – Не при детях, прошу тебя.       Альфред супругу не услышал. Или проигнорировал по своей любимой привычке, потому нёсся дальше, стараясь зацепить словами.       Возможно, у него бы даже получилось, не убей он веру Кэндиса в родительскую любовь гораздо раньше. В тот самый миг, когда крылья стрекозы обратились в пыль, двери спальни захлопнулись перед носом, а в памяти отчётливо отпечатался взгляд горничной, растрёпанные волосы – Кэндис тогда подумал, что впервые видит эту девушку без пучка на голове – и её же тихий смешок.       – Какие у него ещё возможности? Только смазливая рожа и есть. Мужики, судя по ухажёрам Реджины, клюют активно. Без внимания точно не останется. Мог бы, конечно, и баб на деньги разводить, но что-то я ни одной рядом с ним не наблюдал. В любом случае, это самая подходящая работа для такого ничтожества.       – Теперь мне есть к чему стремиться, – произнёс Кэндис, не изменившись в лице. – Специально ради того, чтобы ты почувствовал себя великим прорицателем, задумаюсь о построении карьеры на данном поприще. Стану самой знаменитой шлюхой Великобритании, а потом напишу книгу о своих постельных подвигах и однажды решусь на создание экранизации с собой в главной роли. Во время активного продвижения фильма обязательно организую пресс-конференцию и не забуду сказать, чьё именно наставление натолкнуло меня на мысль. А ещё о том, чей я сын. Несколько раз повторю, чтобы все услышали и подчеркнули это в статьях. Спасибо за весомый вклад в моё будущее. Такие советы бесценны, отец.       Альфред покраснел от злости и собирался ответить ещё более гневным выпадом, но не успел.       Ножки стула проехались по паркету с резким скрежетом, заставив всех замолчать на некоторое время.       Кэндис поднялся из-за стола, оставив свою порцию практически нетронутой, и направился к выходу из столовой.       – Кэндис? – осторожно позвала Инга.       – Что?       – Ты...       – Спасибо за обед, – преувеличенно вежливо процедил Кэндис, даже не подумав оборачиваться, чтобы не смотреть на озлобленное лицо отца и смеющуюся Тишу. – Больше не хочу. Сыт. По горло.       Взбежав вверх по лестнице, он закрылся в комнате, повернул ключ в замочной скважине, не сомневаясь в правильности этого поступка, и прижался спиной к двери, прикладываясь об неё затылком. Крепко зажмурился, сжимая ладони в кулаки.       Он задыхался.       Задыхался от тотального контроля.       От бесконечного стремления отца влезть в его жизнь.       От бесконечных проверок, допросов и указаний.       Задыхался от самого факта существования на одной территории с Альфредом.       От такой жизни.       Ускользнув от вечных проблем, коими был напичкан дом Реджины, он оказался в золотой клетке. И здесь счастья тоже не нашёл. С самого начала не рассчитывал на благоприятный исход, но не думал, что всё будет настолько плохо.       Он ощущал невидимые руки на своём горле – разжать их не удавалось. Способа избавиться от этого контроля не существовало.       Только если собрать вещи и сбежать, куда глаза глядят. Однако Кэндис не сомневался, что погоня неизбежна, и когда он ощутит вкус свободы на кончике языка, горло вновь стянет ошейник, зазвенит цепь, и преследователи потащат его назад, игнорируя сопротивление, ожесточаясь всё сильнее. Чем больше попыток освободиться, тем сильнее ненависть, охотничий азарт и желание подчинить. Хоть бы и сломав.       Что такого, в самом-то деле?       Теперь у Альфреда будет два сына. Одним можно пожертвовать. Неудачный экземпляр от не самой любимой женщины. Совершенно нелюбимой. Он не заслуживает человеческого отношения, даже мизерной доли.       В молодости Альфред был очарован красотой Реджины, он же её и погубил. И Реджину, и красоту. Всё теми же методами. Контроль и подчинение при полном отсутствии компромиссов. Он лишил её возможности заниматься любимым делом, ранил ревностью и добил словами о ведении жизни домохозяйки. Реджина, привыкшая блистать в обществе, так жить не могла. Не умела.       А ведь моделью она была известной.       Не уровня Эль Макферсон и иже с нею, но и не седьмой лебедь у пятого пруда, как принято говорить о массовке, не добившейся успеха, в балетных кругах. Реджина имела все шансы прославиться и получить мировое признание.       Она рассчитывала вернуться на подиум после рождения ребёнка, но вмешался Альфред, зарубив сразу несколько успешных контрактов, определив будущее супруги по своему усмотрению.       Потому-то о своих успехах на литературном поприще Кэндис родителям так и не сказал, придерживаясь мнения, что они не только не обрадуются его успехам, но и найдут способ в обязательном порядке проехаться по его гордости, благополучно слив её в канализацию. Альфреда даже издание и успешные продажи дебютного романа не сумеют переубедить. Он продолжит говорить о сыне, не умеющем ценить заботу и решившим пойти против его мнения, перекроившим жизнь по собственным лекалам.       И как только посмел, тварь неблагодарная?       Кэндис нередко приходил к выводу, что из всех людей, с которыми ему доводилось сталкиваться на жизненном пути, отец – самая предсказуемая личность, максимально зацикленная на себе и своих достижениях. Следовательно, и ценит он только их, а не людей, обитающих поблизости. Исчезни Кэндис – не по собственному желанию, а по вине тех или иных обстоятельств, – Альфред разведёт руками и скажет, что так бывает. Это жизнь, ничего не поделаешь. Но если разбить стёкла в его машине или расписать из баллончика борт одного из самолётов, принадлежащих компании, на голову этого рискового человека обрушится весь гнев мистера Брайта-старшего.       Иногда реальность этого утверждения хотелось проверить на практике, хотя Кэндису можно было не заходить так далеко. Чтобы довести отца до белого каления, он мог просто опрокинуть на ковёр чашку чая.       В течение двух дней он старался не попадаться родственникам на глаза, выбираясь из комнаты лишь в случае крайней необходимости. На третье утро в дверь постучали. На пороге спальни стоял Альфред. Мрачное выражение лица на милый разговор по душам не настраивало.       – Сегодня вечером мы отправляемся в Манчестер, – произнёс тоном, не терпящим возражений. – Будь добр, собери свои вещи. И не вздумай снова показывать характер, твои глупости никого не интересуют. Сделаешь то, что требуется.       – Почему эта поездка для тебя так важна? – поинтересовался Кэндис, не сомневаясь, что без двойного дна не обошлось.       Город детства обозначен в планах Альфреда вовсе не потому, что ностальгия заела и отчаянно требует посещения столь любимых с детства мест.       Причины куда более серьёзные, вот только окружающим о них не рассказали и посвящать в тонкости не планировали.       Как это всегда и бывает.       – Увидишь, – ответил Альфред, не изменяя себе и своим принципам.       Главный из них гласил, что глава семьи Брайт никогда не отчитывается перед окружающими в своих решениях. Он поступает так, как считает нужным, другие ему – не указ.       Много времени на сборы Кэндис не тратил. Достав дорожную сумку, побросал туда, не глядя, первые попавшиеся вещи, застегнул молнию и, засунув багаж в шкаф, поспешил свалить из дома.       Ему практически удалось улизнуть незамеченным, но в последний момент удача отвернулась.       Коснулся ладонью ручки входной двери и тут же услышал:       – Куда ты собрался?       – Тебе не кажется, что это начинает напоминать паранойю? Может, ещё микрочип мне под кожу вживим? Начнёшь отслеживать каждое моё перемещение, и жизнь станет проще? – процедил ядовито.       – Сегодня вылет.       – Я помню и вернусь к назначенному времени. Сейчас хочу повидать друзей и кузину. Или мне уже и это запрещено?       – Иди, – бросил Альфред равнодушно.       И Кэндис ушёл.       Он готов был пойти куда угодно, только бы оказаться подальше от этого дома, ставшего за столь непродолжительный срок тюрьмой строгого режима, где за каждый вздох необходимо отчитываться перед надзирателем в лице Альфреда.       Обитая под одной крышей с Реджиной, Кэндис думал, что хуже быть не может.       Теперь основательно пересмотрел отношение к жизни и к обоим родителям.       Понял. Может. Ещё как может.       Несмотря на благополучный фасад, что видят сторонние наблюдатели, в семье Брайт никогда не будет здоровой атмосферы. Из крайности в крайность при полном отсутствии понятия золотой середины.       О визитах вежливости, нанесённых друзьям и двоюродной сестре, Кэндис, конечно, солгал. Встреч с ними он не планировал, да и подарки наиболее близким приятелям мог вручить после возвращения с каникул в школьные стены. Эти люди служили своего рода прикрытием.       Алиби.       Где вы были сегодня днём, мистер Брайт-младший, в период с полудня и до пяти вечера?       Честно ответить он не имел возможности.       Это было недальновидно.       Потенциальное самоубийство и профессиональное убийство для другого человека.       Наверное, по логике вещей, он должен был сделать шаг назад, отступить сразу же, не задумываясь, не тратя время на размышления. Оттолкнуть и сказать, что давно уже поменял мнение, детские чувства перегорели и не стали чем-то большим.       Он не любит... Не любит. Не любит!       И не любил никогда.       Просто испытывал благодарность к человеку, вмешавшемуся в скандал с Реджиной. Единственному, кто вообще обратил на это внимание, в то время как большинство проходило мимо, закрывая глаза и притворяясь слепыми, глухими, немыми.       Ничего удивительного. Скорее, напротив, норма.       Бесчувственный мир, где каждый сам за себя, а взаимопомощь и взаимовыручка – не более чем красивые слова. Достояние прошлого и анахронизм, которому нет места в современном мире.       Наверное, он должен был напомнить себе ещё миллион раз о том, что исполнение мечты невозможно, и эти немногочисленные недели, что он подарил сам себе на настоящую любовь, только сделают больнее в момент, когда настанет время попрощаться.       Наверное, он был трусом, но сейчас признаться во всём отцу не мог, понимая, что, в противном случае, всё сложится только печальнее.       У него отберут даже эти несколько несчастных месяцев, отправив в Манчестер без промедления, попросив кого-нибудь из знакомых присмотреть за непутёвым сыном.       И всё.       Больше он никогда не увидит ни «Чёрной орхидеи», ни Мартина.       Если только через несколько лет, когда отношения на расстоянии благополучно прикажут долго жить, и у Мартина появится кто-то другой.       Когда сам Кэндис будет вынужден начать новую жизнь, смирившись с чужим выбором и приняв его с пониманием.       Кто он такой, чтобы привязывать к себе человека обещаниями и просьбами не забывать? Любовь рушится даже между теми, кто находится рядом, а уж если их разделяют километры, то и говорить о продолжительных отношениях нелепо.       Он всё это понимал, но неизменно, с завидным постоянством и не менее завидной настойчивостью рвался к Мартину, мечтая хотя бы на мгновение оказаться в его объятиях и услышать это почти неразличимое «Кэнди», за которое обычно хотелось собеседника убить, а здесь – слушать и слушать.       Встречи урывками, переписка, которую приходится сразу же стирать и вечные опасения, что кто-то посторонний случайно станет свидетелем спонтанного свидания – тогда обязательно произойдёт скандал, не только в отдельно взятой семье, но и в обществе.       Мартин тоже это понимал.       Оба это понимали, но, тем не менее, отказаться друг от друга они уже не могли. Ни один, ни второй.       Стоило только дать слабину, и всё полетело в пропасть. Все общественные правила, запреты и нормы.       Я слишком долго ждал тебя, чтобы так запросто отказаться.       Я слишком долго мечтал о тебе, чтобы прислушаться к голосу разума.       – Где тебя черти носят? – орал Альфред, так, что в особняке наверняка стены содрогались. – До вылета полтора часа, а ты...       – В аэропорту, – спокойно отозвался Кэндис.       И не лгал. Когда всё семейство появилось в зале ожидания, он уже стоял там.       Лицо не выражало никаких эмоций, лишь безграничное равнодушие ко всему происходящему.       В бездну тот Манчестер.       В бездну Альфреда.       В бездну всё и всех.       Мысли Кэндиса материальными не были, и Альфред никуда исчезать не собирался. Он всё так же недовольно кривился, не упуская возможности упрекнуть сына в чём-нибудь, намекнув об очередном разочаровании, связанном с его именем. Поглощённый собственной значимостью, он не замечал главного. Кэндис пропускает все слова мимо ушей, а внимание его направлено совсем не на родственников.       В нескольких метрах от семьи Брайт находился Мартин, лишённый возможности подойти ближе и попрощаться.       Они с Кэндисом не имели права на публичное проявление чувств, слишком высокой была цена для обоих. Не то, что высокой, а практически неподъёмной.       Сломанная карьера, россыпь тёмных пятен на репутации академии и чувство вины, непрекращающееся, уничтожающее до основания – для одного.       Сломанная жизнь – для другого.       Я заберу тебя у них, чего бы мне это не стоило.       Забери.       Напоминанием об этой спонтанной встрече на несколько часов была цепочка, спрятанная под воротником рубашки.       Рождественский подарок, ответа на который у Кэндиса не было. Во всяком случае, не сегодня и не сейчас.       Он не мог потратить со своей карточки ни пенни, зная, что Альфред обязательно начнёт во всём разбираться, с дотошностью самого противного полицейского докапываясь до истины, и не успокоится, пока не узнает всей правды.       – Прости, у меня нет ответного подарка.       – И не нужно.       – Лучший подарок – это я сам? – усмехнулся Кэндис.       – Да.       Мартин вызвался помочь с примеркой украшения. Оказался у Кэндиса за спиной, отвёл волосы в сторону, чтобы не мешали обзору и не путались в застёжке.       Металл в его руках немного нагрелся, а потому соприкосновение с кожей вышло исключительно приятным, без появления дурацких мурашек. Но если цепочка была тёплой, то отпечаток губ на шее оказался и вовсе огненным.       – Останься со мной, – произнёс Мартин, сжимая ладонь в своей руке и переплетая пальцы.       Кэндис запрокинул голову, прижавшись затылком к плечу Мартина, перехватил внимательный взгляд.       – Не могу. Ты же знаешь.       – Знаю.       Прозвучало обречённо.       Но, если задуматься, что они могли поделать? Ничего. Любое неосторожное движение, малейшая ошибка, и общество кинется линчевать того, кто пренебрёг правилами и переступил обозначенную красным цветом черту.       Нельзя.       Разве ему никогда об этом не говорили?       Разве не учили в детстве правилам приличия?       Разве не рассказывали, что аморально, а что нет?       Сидя в самолёте, Кэндис успокаивал себя тем, что это путешествие много времени не займёт и вообще недолгим планируется. Всего лишь на несколько дней, а потом они вернутся.       Ничего страшного, ничего такого, что выбивалось бы за рамки привычного.       Поселились они по прибытии не в отеле, а в доме одного из знакомых Альфреда.       Это открытие Кэндису не понравилось, но он решил на первых порах придержать эмоции при себе, никак не комментируя события, разворачивающиеся вокруг него. Однако подозрений было слишком много, и уже вечером Кэндис получил им подтверждение.       Альфред продолжал строить за него жизнь.       Альфред не ограничился разговорами, а реально занялся поисками невесты для старшего сына, попутно демонстрируя истинную ценность родственных связей. Он хотел поскорее избавиться от Кэндиса, выселив его из особняка.       Видимо, не только Кэндис считал себя лишним в доме отца. Альфред был с ним полностью солидарен, но открыто об этом не говорил, предпочитая прикрываться возвышенными мотивами и выставлять себя в качестве благодетеля.       Её звали Линда. Она красила волосы в тёмно-красный оттенок, больше всего походивший на запёкшуюся кровь, носила платья с корсетами в сочетании с клетчатыми рубашками и высокие сапоги на тяжёлой подошве – верх безвкусицы – и вообще-то мало напоминала даму из высшего света. Альфред подобные типажи не одобрял, находя вульгарными, но, когда речь заходила о будущем Кэндиса, особой разборчивостью отец, бившийся за чистоту крови и великолепные манеры всех друзей, знакомых, потенциальных родственников, не отличался. Здесь это не сыграло решающей роли, основным принципом служило определение, гласившее, что деньги должны идти к деньгам, а с ними у Линды и её родителей всё было в порядке. К немного нестандартной внешности прилагался приятный бонус в виде немалого состояния, со временем обещавшего перейти к единственной наследнице манчестерского медиамагната, в руках которого сосредоточилось несколько успешных изданий. Рассчитанных, как на богатых, знаменитых, так и на аудиторию более простую и неискушённую, что скрашивает досуг чтением дешёвеньких газет или журналов. Помимо этого отец Линды числился владельцем нескольких телеканалов и радиостанций.       Кэндиса это мало интересовало, как, впрочем, и личность невесты. О том, что она ему не просто новая знакомая, а именно невеста, он узнал ровно в тот момент, когда девушка вошла в гостиную.       – Познакомься, Кэндис. Это Линда. Твоя будущая жена.       – Линда, это Кэндис...       Он стоял неподвижно, будто изваяние изо льда или стекла. Подтолкни – упадёт и, несомненно, разобьётся, превратившись в осколки.       Линда подошла сама, протянула руку для рукопожатия.       – Очень приятно, – произнесла она достаточно низким голосом, без капли дружелюбия.       Кэндис принял это спокойно. Видел по глазам, что девушка, как и он, от перспектив совсем не в восторге.       Новость о грядущей помолвке получилась не то что удивительной, а откровенно шокирующей. У Кэндиса вообще весь рождественский вечер был наполнен каскадом неприятных открытий, и разговор, призванный отвлечь от бесконечно мрачных размышлений, не перебивал омерзительный привкус измены, усиливающийся с каждым словом.       Когда-то Кэндис столкнулся с предательством близкого друга. Теперь настала очередь родителей, и отец не заставил себя ждать, провернув всё в лучшем виде. Он не считал, что вогнал сыну нож в спину. Он верил, что творит благое дело, заботясь о будущем несмышленых представителей нового поколения.       Пока Кэндис и его наречённая пребывали в растрёпанных – из-за новых открытий – чувствах, взрослые развлекались и праздновали. Им, судя по всему, было довольно весело.       С первого этажа доносился смех.       Стоя на лестнице и не попадая в поле зрения остальных, Кэндис, попутно подслушивая чужие разговоры, наблюдал, как Тиша играла с лабрадором. Женщины обсуждали вопросы воспитания детей, беременность и прочие, не слишком интересные Кэндису вещи, мужчины делились историями своих достижений в деловой сфере. Суть: банально хвастали друг перед другом, кто кого перещеголяет, заткнув за пояс.       Кэндис не первый раз думал о том, насколько омерзителен Альфред, но сегодня эта мысль превратилась в навязчивую идею, от которой невозможно избавиться, сколько бы усилий не было приложено.       Постояв немного в укрытии, Кэндис решил вернуться в комнату, распахнул настежь балконную дверь, привлекая внимание к своей персоне.       – Чертовски неловко, не правда ли? – произнесла Линда, оторвавшись от созерцания ночного неба и переведя взгляд в сторону Кэндиса.       – Не то слово, – усмехнулся он.       Никто из них не знал, как поступить. Не представлял, что принято делать в таких случаях.       Их знакомство напоминало те самые жуткие случаи, наполненные запредельной неловкостью, когда девочку подводят к мальчику и предлагают им вместе потанцевать на детском празднике. И тут либо девочка включает режим принцессы, капризничая, либо мальчик припоминает все известные ему оскорбления, озвучивает их, тем самым провоцируя длительную паузу, и всем вокруг становится неудобно.       Так и их подвели друг к другу, заставив напороться на невидимую стену и оглушив заявлением о планируемой свадьбе. Не прямо сейчас, но в перспективе.       Как им следовало отреагировать на новость?       Гениальные идеи на этот счёт Кэндиса не посещали.       Если только прямо сейчас начать играть в образцовую семью, открыть каталог свадебных товаров и выбирать свадебное платье для невесты, попутно прикидывая, какой смокинг больше подойдёт жениху. Определившись с выбором нарядов, начать придумывать имена будущим детям.       На радость родителям.       Первой не выдержала Линда, разбив давящую тишину.       – Давай напьёмся? – предложила, окончательно уничтожая теорию о милых благовоспитанных леди.       Кэндис изумлённо вскинул бровь, без слов переспрашивая, не ошибся ли. Линда согласно кивнула, подтверждая правдивость всего услышанного.       – Давай.       Она исчезла на несколько минут и вернулась уже с вином – две бутылки, ни одного бокала.       Они сидели на балконе, глуша вино прямо из горлышка, не обращая внимания на то, что капли стекали по подбородку, окрашивая воротнички рубашек в цвет бордо. Линда рассказывала о своей жизни, о школе, одноклассниках и планах на будущее.       Кэндис думал о своём, потому чужую речь воспринимал избирательно, через слово, два, три. Через пять-десять предложений, а то и больше.       Ему было наплевать на жизнь этой девушки. Ей на него, в общем-то, тоже. Она просто хотела выговориться.       Единственное чувство, которое Кэндис к потенциальной невесте испытывал, находилось на огромной дистанции от того, что жаждали увидеть в их исполнении родственники.       Ни единого намёка на любовь.       Да и о какой любви может идти речь, когда они знакомы несколько часов? Знают друг о друге самый минимум информации и поговорить толком не способны, поскольку нет общих тем.       Ни единой точки соприкосновения, равно, как и шансов на кардинальные перемены.       Только жалость к девушке, неспособной сопротивляться обстоятельствам и с готовностью прогибающейся под волю родителей.       «На себя посмотри», – советовало подсознание.       Кэндис смотрел и приходил к неутешительным выводам.       Живя в двадцать первом веке, они вынуждены были подчиняться правилам Средневековья, когда всё решали представители старшего поколения, а дети не имели права голоса.       Ему это не нравилось, и он понимал, что с каждой минутой всё ближе к принятию решения об уходе из дома.       Пусть Альфред выставит его за порог. Уж лучше так, чем всю жизнь подчиняться, ломая себя в угоду чужой воле и теряя собственное «я».       То ли алкоголь добавил ему храбрости и позволил иначе посмотреть на ситуацию, то ли просто вытащил наружу все истинные желания и умозаключения, прежде отходившие на второй план...       Причины появления решимости были не столь важны. Большее значение имело то, что Кэндис уверился: он не пропадёт без остальных Брайтов.       Напротив, так им будет лучше. Он сам по себе, они сами по себе.       Идиллия.       Он откажется от прав на наследство, от титула, о котором большую часть времени и не вспоминает вовсе, от привычной жизни. Он не сдастся, несмотря ни на что. Не получится с писательством? Ничего страшного. Он пойдёт на любую работу. Да хоть полы мыть. Только бы не зависеть от Альфреда и его денег, что встали поперёк глотки после неоднократных укоров.       Да. Именно так он и поступит. Осталось только пережить эти полгода. Каких-то полгода. Главное – не свихнуться за это время окончательно. * * *       Чтобы нарушить привычный ход жизни нужно совсем немного. Иногда хватает одной досадной мелочи, и мир моментально теряет краски, превращаясь в мрачную чёрно-белую картину, где первого цвета в разы больше, чем второго. Яркость смывает растворителем, она сползает некрасивыми ошмётками, съёжившись, превратившись в омерзительное зрелище, заставляя недоумевать, что именно заставляло восхищаться прежде.       Вдребезги, оглушая и лишая возможности дышать, как острые когти, вонзившиеся в тело, не получившее наркоза, а потому ощущающее каждый минимальный отголосок боли, каждую царапину, полученную в ходе сражения. Впрочем, здесь и противостояния особого не было, программа такого не предусмотрела.       Взгляд скользит по равнодушным, отстранённым строчкам текста, напичканным официозом, а когти резко вспарывают, пробивают лёгкие, сердце и прочие внутренние органы, а потом поднимают вверх и всё так же стремительно швыряют вниз, не оставляя шансов на спасение.       И пусть всё – только ощущения, а не реально пережитые события. Лучше от осознания этого не становится.       Шумный вдох, резкий удар, кровь на окровавленных костяшках, размах, звон битого стекла и крик, не находящий выхода, а потому раздирающий горло изнутри. Полосующий его острыми лезвиями.       Шаги, секунды тишины, тень за спиной и голос, желающий достучаться до сознания. Так просто догадаться, что именно он собирается произнести. Очевиднее не бывает. Разумеется, сейчас начнут взывать к совести и напоминать о правилах поведения в обществе, будто он – малое дитя, ничего не смыслящее, не умеющее проводить черту между тем, что можно, и тем, что нельзя.       Впрочем, они правы. Не может.       – Послушай...       – Иди к чёрту, – ядовитый шёпот, с угрозой, словно гадюка, увидевшая жертву.       Кажется, ещё немного, и он действительно вцепится в горло, желая его перегрызть и утонуть в чужой крови.       Плевать, что собеседник хочет выйти из ситуации с минимальными потерями, потому берёт на себя роль миротворца и вроде как помочь пытается. Он вообще не при делах, не имеет отношения к происходящему, не в курсе многочисленных событий, наполнивших чужую жизнь. Он просто попал под горячую руку, а потому отчаянно хочется сорвать на нём злость, закипающую внутри, вылить гнев, избавиться от этой мерзости, что мучает, не отпуская ни на мгновение.       Тот, кто действительно понимает и вникает в суть, не станет усугублять ситуацию, продолжая лезть со своими ненужными наставлениями, от коих ярость лишь сильнее поднимается и вспыхивает сотней ярких искр, обещающих перерасти в пожар и спалить всё к такой-то матери.       Как мало нужно для того, чтобы вся радость, связанная с событиями грядущего дня, исчезла, а предвкушение счастья превратилось в сизый пепел и улетело с порывом ветра куда-нибудь...       Например, в Манчестер.       Всего-то несколько строк идеально продуманных, бьющих прямо в цель, ломающих в одночасье.       Получатель: Мартин Уилзи.       Отправитель: Альфред Брайт.       – Ведёшь себя так, словно впал в детство.       – Иди к чёрту! – громче на несколько тонов.       Так, чтобы посторонние зеваки, собравшиеся в зале, замерли и обернулись в ожидании зрелищ.       Ещё бы!       Не каждый день им доводится наблюдать подобное развлечение. Они лишь притворяются ценителями искусства, тянущимися ко всему возвышенному, а на деле ничем не отличаются от остальных обывателей. Те же интересы, те же способы развлечь самих себя, избавившись от скуки.       Скандалы в обществе – одна из наиболее излюбленных забав.       Стоит устроить драку, и она моментально станет самым обсуждаемым событием вечера, затмив непосредственно повод, послуживший предлогом для сбора этих зевак под крышей одного дома. Дома, который, кажется, с давних пор прочно ассоциируется с отчаянием и разбитыми надеждами.       Чтобы подобрать подходящую иллюстрацию, лезть в глубину веков не нужно. Достаточно вспомнить неудачную попытку проведения церемонии бракосочетания одной леди из семьи Бартон с молодым человеком из семьи Стимптонов. Удивительно, что после этого происшествия все Бартоны, независимо от того, к какой ветви семейного древа принадлежат, продолжают организовывать торжества здесь, и сегодня вот традиции своей не изменили.       И Бартоны, и их гости наблюдают с интересом, словно ждут, что с минуты на минуту начнётся настоящее развлечение.       Странно, что до сих пор толпой сюда не ломятся, продолжая наблюдать из основного зала. Странно, что не открыли тотализатор, делая ставки, кто победит в противостоянии, если драке суждено состояться.       – Прекрати орать. Или делай это не на людях, – произнёс Терренс, ухватив Мартина за рукав пиджака и потянув за собой.       Мартин хотел вырваться, знал, что может это сделать, но почему-то подчинился и покорно последовал за старшим братом.       Ураган, бушующий внутри, не желал усмиряться, не оборачивался штилем, но демонстрировать свои переживания великосветскому серпентарию было действительно недальновидно.       Мартин продолжал сжимать в ладони смартфон. Стоило снять блокировку, изучить послание, отразившееся на дисплее, и причина его нервозности становилась понятна без дополнительных пояснений.       Ситуация представлялась Мартину абсурдной. Обычно у них всё было иначе, складывалось по иному сценарию, а сегодня получилось спонтанное отступление от канона. Не он успокаивал Терренса, как бывало в школьные годы, когда у старшего кулаки чесались с завидным постоянством, а, наоборот. Терренс внезапно решил выступить в роли человека, купирующего возникновение конфликтов в начальной стадии. С его талантами и умениями это было практически невыполнимой задачей, поскольку каждое слово, произнесённое с насмешливой интонацией, раззадоривало сильнее, добавляя масла в огонь, выводя из себя с такой дикой силой, что стартовая ситуация и рядом не стояла.       Впрочем, Мартин видел предпосылки к пробуждению серьёзности. Терренс не отпускал ехидных комментариев и не пытался иронизировать относительно чужого настроения. Во всяком случае, пока.       Они шли в молчании и направлялись, судя по всему, к конюшням, расположенным на приличном расстоянии от основного здания – идеальное место для тех, кто жаждет поговорить по душам, оставшись без свидетелей.       Будь Мартин пьян, прогулка по свежему воздуху подарила бы ему возможность слегка проветриться и привести мысли в порядок, но он и без того на редкость ясно воспринимал происходящее. Его опьяняла и заставляла пылать не водка, гуляющая по крови, да и не любой другой напиток, а понимание и осознание той новости, что прилетела столь внезапно и ударила без предупреждения.       Он не пил в этот вечер вообще ничего, поскольку планировал, отдав должное имениннице, вновь сесть за руль и отправиться домой, не оставаясь в отвратительном доме на ночь, но чувствовал себя хуже, чем после разнузданной студенческой попойки, где алкоголь льётся рекой. Как будто только тем и занимался, что смешивал напитки, не сочетающиеся между собой, желая получить, если не провалы в памяти на следующее утро, то, как минимум, грандиозную головную боль.       Предчувствия оказались верными.       Терренс привёл его к конюшням и только там соизволил выпустить ткань из рук. Горевшие вдоль дорожек фонари, частично освещали территорию, потому нельзя было сказать, что она тонула в кромешной темноте.       Тишина и полумрак вполне способствовали разговорам по душам.       Вообще-то такая обстановка должна была настраивать на благодушный лад, однако Мартин не чувствовал облегчения и по-прежнему напоминал самому себе натянутую до предела струну, обещавшую с минуты на минуту лопнуть с громким визгом, разрезав пальцы того, кто рискнёт к ним прикоснуться в столь неподходящий момент.       Перед глазами вставали строки из обезличенного письма.       По идее, они не должны были его задевать. Периодически приходят такие письма, бывает. Типичная корреспонденция, отправленная одним из родителей директору школы. И он бы прочитал её с невозмутимым лицом, не имей в анамнезе отягчающего обстоятельства, превратившего рядовую ситуацию в нечто, схожее с попаданием в параллельный мир, где всё поставлено с ног на голову. Ничего привычного.       Он бы запустил в стену телефоном, если бы не заметил пустой бокал и почти опустевшую бутылку шампанского, забытые кем-то из гостей. В тот момент Мартин не отдавал себе отчёта, не рассматривал совершаемые поступки с точки зрения логики и целесообразности и, уж точно, не думал о том, как воспримут их сторонние наблюдатели. Он лишь вымещал собственную злость, смешанную с отчаянием, слыша, как ломается хрупкое стекло от соприкосновения с камнем, оглушая на мгновение. Первым полетел бокал, второй – бутылка.       Рука саднила, кровь запеклась, подернувшись багровой корочкой, но Мартину хотелось приложиться о стену не только кулаком, но и головой, осознавая собственное бессилие перед обстоятельствами и невозможность изменить ситуацию. Любой шаг с его стороны не приносил облегчения, зато усугублял положение отменно.       Крайне неловкий момент, когда от человека нет пользы, а бездействие как благо. В то время, как попытки активного вмешательства – прямой путь в преисподнюю.       Не для себя.       На собственные достижения – хотя имели ли они право носить столь громкое название? – ему было наплевать, в общем-то, как и на занимаемую должность.       Уйти с этого поста?       Да с лёгкостью, если того потребуют обстоятельства.       Другое дело, что его признание не отменит принятого решения. Оно послужит катализатором, убеждая Альфреда в правильности совершаемых поступков.       – Пояснишь, что на тебя нашло? – поинтересовался Терренс, сложив руки на груди и внимательно посмотрев на младшего брата.       Мартин знал этот взгляд.       В былое время неоднократно доводилось на него натыкаться, когда возникали разногласия, и Терренс жаждал получить полный отчёт о причинах, подтолкнувших к совершению того или иного поступка. В детстве действовало безотказно – вероятность признательной речи приближалась к заветной сотне процентов. Но в том-то и дело, что в детстве.       Так давно, что вспоминать, вороша прошлое, нелепо. Хоть всё и происходило по-настоящему.       – Собираешься молчать весь вечер?       – Ты сильно разговорчивым становишься, когда сталкиваешься с проблемами? – спросил Мартин, игнорируя вопросы брата и предпочитая задавать свои.       – У тебя проблемы?       – Разумеется, нет. Что ты? Как можно думать, что у меня бывают сложности в жизни? Я просто решил немного развлечь благородную публику, а потому устроил это шоу, которому не суждено быть доведённым до финала.       – В любом случае, ты мог подумать об Элизабет. О том, сколько сил она положила на организацию праздника, а ты своими выходками, едва не...       – Мне опостылело думать о других, – произнёс Мартин, грубо оборвав чужую речь. – Я всегда, всю свою грёбанную жизнь, только и делал, что думал о них. О ком угодно, но никак не о себе. «Лиззи не хочет становиться во главе академии? Ладно, ничего страшного. У нас есть Терренс. О, он тоже не собирается связывать жизнь с семейным делом? Опять же, ничего страшного. Ведь у нас есть Мартин. Слышишь, дорогой? Теперь эта почётная должность по праву твоя. У тебя нет альтернативы. Ты будешь делать то, что захотели мы, возражения не принимаются. Не потому, что ты действительно подходишь, и мы сразу вспомнили о тебе, а потому, что больше нет кандидатов». И это лишь один из вариантов. Хочешь, наберу сотню-другую ситуаций, когда я, такой неблагодарный, думал исключительно о себе? Нарисованные мной примеры ведь совсем ничего не значат. Они не показательны ни разу. Я просто капризничаю и стараюсь отомстить старшей сестре и внезапно ставшему её главным помощником старшему брату за мифические обиды. Так? Или признаем, что я тоже человек, у которого периодически сдают нервы, и щедро пожалуем мне право на выплеск эмоций? Есть случаи, когда я могу контролировать себя, а есть такие, когда – нет. И не тебе указывать мне, как себя вести. Рассказать небольшую, но весьма поучительную историю о праздновании восемнадцатого дня рождения Энтони, или вспомнишь о своей запредельной сдержанности самостоятельно, без посторонних подсказок?       – Мы были тогда подростками.       – И что с того?       – Тебе тридцать.       – Мне тридцать, да. И я всего лишь швырнул, разбивая, пару бокалов, а не приложил головой о стену парочку гостей. По-моему, этот поступок не тянет на преступление века.       – Учитывая тот факт, что обычно ты и этого себе не позволяешь...       – Терренс.       – Что?       – Заткни фонтан красноречия, в котором, уверяю, никто не нуждается, и оставь меня в покое, пока я не послал тебя дальше, чем отправлял прежде, – отчеканил Мартин, запуская ладонь в волосы и потянув их сильнее обычного. – Супруг скучает. Пойди и развлеки его. Меня не нужно веселить. Кроме того, день влюблённых на носу. У тебя масса вариантов должна быть, как отпраздновать. Займи мозг размышлениями о совместно проведённом празднике, а не о том, что творится в моей жизни.       Ему требовалось что-то такое, способное на самом деле отрезвить, встряхнуть основательно, избавить от напряжения, копившегося на протяжении длительного периода.       Как лопается воздушный шарик от соприкосновения с кончиком иглы, и рассыпаются многочисленные цветные обрывки по всей земле.       Так же и Мартину хотелось взорваться, а потом отскребать себя, собирая заново, по кусочкам, а то и мельчайшим частицам, до тех пор, пока не будет создана полноценная личность.       Эмоциональный пик не наступал.       Проблемы душили, нападая со всех сторон, нарастая, подобно снежному кому, сводя с ума, но почему-то откладывая запуск системы самоуничтожения. Словно планировали нечто грандиозное, не ограничиваясь полумерами. Если устраивать взрыв, то впечатляющий, от которого не получится оправиться за считанные секунды, а придётся реабилитироваться годами.       Не стать ему фениксом, возрождающимся из пепла.       И идеальным человеком не стать.       Но разве он претендовал?       – Такими темпами мы дойдём и до того, что ты всю жизнь ненавидел нас с Элизабет, – заметил Терренс.       Уходить, конечно, не спешил.       Когда дело заходило об удовлетворении любопытства или же определённого интереса, связанного с профессиональной деятельностью, он становился потрясающе дотошным, а потому откровенно раздражающим. Нет, в моменты, когда откровенничать действительно хотелось, это качество стремительно взлетало в цене и оказывалось в категории «бесценно». Но когда надо всем доминировало желание остаться в одиночестве, приводя мысли в порядок, чужая настойчивость раздражала.       – Я отчаянно, едва ли не до сердечек в глазах, обожаю всех и каждого, кто приходится мне братом, сестрой, отцом, матерью и даже седьмой водой на киселе, – произнёс Мартин. – Без шуток. Но сейчас я не в том настроении, когда эту любовь хочется демонстрировать. Бывают моменты, когда ненавидишь весь мир. Считай, что у меня наступил один из них.       – Может, перестанешь упрямиться и скажешь, что произошло?       – Ты разговариваешь со мной, как с маленьким ребёнком.       Терренс улыбнулся, но отвечать не стал, из чего следовал вполне закономерный вывод. Да, именно так и разговаривает, но не считает свою тактику ошибочной.       Противостояние взглядов. Вот, что Мартин ненавидел всегда. Знал, что одержать победу будет не так сложно, достаточно лишь проявить немного настойчивости, и Терренс признает поражение, примирительно похлопает по плечу и удалится восвояси. Но сейчас перспективы, предлагавшие тратить время на игру в обмен многозначительными взглядами со старшим братом, его не привлекали.       – Лови, – произнёс сдержанно и бросил Терренсу телефон.       Будь, что будет, решил.       Если Терренс проявит чудеса ловкости и сумеет поймать, то пусть читает и делает определённые выводы. Если же упустит вещь, и она упадёт на землю, а экран покроется сетью мелких трещинок, значит, так тому и суждено свершиться.       Терренс поймал, щёлкнул клавишей, снял блок и принялся внимательно изучать послание Альфреда Брайта.       Мартину казалось, что вокруг горла затягивается невидимая петля. И никакой возможности свалить на какие-то посторонние факторы. Ни бабочки, ни галстука нет, ещё и верхние пуговицы расстёгнуты, а ощущения, будто дыхание спирает, и воздух стремительно заканчивается. Терренс отвлекся от чтения, посмотрел на брата.       – Здесь написано что-то, способное привести тебя в бешенство? Если мне не изменяет память, то не далее, как год назад ты жаждал подобного исхода событий, а теперь...       – Знаешь, в такие моменты я тебя ненавижу, – усмехнулся Мартин. – Настолько ненавижу, что меня так и надирает пересчитать тебе все зубы, попутно выбив парочку-другую.       – Почему?       – Потому что твои попытки успокоить или подбодрить всегда пролетают мимо цели. Ты поздравляешь меня с поступлением в вуз на специальность, которую я считаю, образно говоря, концом света и смертью заветной мечты. Ты искренне радуешься свадьбе, которую я планировал исключительно ради очистки совести, позднее огорчаясь из-за её отмены, хотя на моём лице не промелькнуло и тени сожаления. А теперь недоумеваешь, что заставило меня взбеситься, прочитав сообщение, в котором чёрным по белому написано: тот, кого я люблю, уезжает в Манчестер. Буквально через несколько дней. Просто потому, что его отцу этого захотелось. И я должен принять это с улыбкой на лице и вселенской радостью в душе. Не имею права вмешаться, не имею возможности остановить, потому что они его родители, и именно эти люди принимают все решения. Им это официально разрешено – любой документ им в помощь. А я – никто. Он говорил, что уедет из Лондона, и я готов был к этому, но не так скоро. Они собирались отправить его на учёбу в Манчестерский университет, о столь стремительных переменах не было речи, но теперь...       – Любишь? – поражённо выдал Терренс, несмотря на то, что прежде и сам подобные догадки выдвигал, но не очень-то верил в реальность своих умозаключений. – То есть, ты и Кэнди?..       – Его зовут Кэндис.       – Но ты сам именно таким образом сокращаешь его имя.       – Терренс, – прозвучало с нажимом, сразу расставляя всё по своим местам, обозначая нужные акценты, позволяя уловить тонкости чужих привычек и особенностей общения.       – Какие сложности, – иронично заметил Терренс. – Как бы ни звучало его имя, сути это не меняет. Получается, что ты и мистер Брайт-младший... Между вами что-то было?       – Между нами много всего, – ответил Мартин, не вдаваясь в подробности, не желая ими делиться. – Было и есть.       – Ты, естественно, никому не сказал.       – Если это осуждение, то я нахожу его нелепым и вновь смею напомнить о событиях давно минувших дней. Ты тоже не отличался откровенностью и до последнего молчал о своих отношениях. Мне не стоит о своих и заикаться. Потому что мы не два влюблённых школьника с максимально понимающими родителями, готовыми принять и поддержать. У нас иной расклад, куда более омерзительный, с точки зрения окружающих. Это ведь так занимательно и многообещающе в плане скандальности. Как думаешь, многие воспримут новость нормально, без повышенного уровня истерии? Многие прослезятся, проникнувшись историей, и пожелают счастья? Или всё-таки большинство потребует моментальной отставки ублюдка, занимающего кресло руководителя и, несомненно, воспользовавшегося служебным положением, а академия получит ощутимый удар по репутации, которую столь тщательно оберегала, холила, лелеяла и поддерживала на должном уровне все эти годы? Есть идеи, каким способом мне следовало преподнести данную новость общественности? Может, я должен был появиться вместе с ним на одном из семейных или не очень торжеств, с удовольствием наблюдая, как вытягиваются лица у присутствующих? Получить одобрение от родственников? Разрешение? Найди вескую причину для обсуждения с вами моей личной жизни, и я признаю поражение, но пока придерживаюсь мнения, что наиболее подходящей тактикой поведения было молчание, а не демонстративное счастье, назло невесте, принявшей решение о расставании. Сможешь? Сомневаюсь. Не найдёшь ведь.       – Не осуждение, совсем нет. Я не потому спрашивал, – вздохнул Терренс, отдавая Мартину телефон. – Дело не в том, должен ты кому-то рассказывать о своих отношениях или нет, а в том... Может, однажды что-то где-то промелькнуло, это заметили, и так по цепочке пошло. Итог: его отец обо всём узнал, потому и ускорил процесс перевода в разы, наплевав на логику и рационализм. Хотя, сколько тут ждать? Несколько месяцев. Сущая мелочь, право слово. Чтобы сорвать человека с места, нужны веские причины. Разве нет?       – Когда речь заходит об Альфреде Брайте? Определённо – нет.       – Думаешь?       – Я видел и слышал достаточно, чтобы понять, как живёт этот человек и чем руководствуется в принятии решений. Исключительно своими желаниями. Гениальные идеи посещают его спонтанно, и он тут же кидается воплощать задуманное. Его семья как персональный театр марионеток, и он дёргает за ниточки. К тому же, тон письма вовсе не говорит об осведомлённости. Всё предельно вежливо и сдержанно. Он написал не Мартину Уилзи, а директору академии «Чёрная орхидея».       – Это разные люди? – спросил Терренс, без того догадываясь, какой ответ последует; можно было не уточнять.       Мартин посмотрел на него серьёзно, с мрачной сосредоточенностью и произнёс:       – Полярно.       – И что ты планируешь делать?       – Есть предложения?       Терренс покачал головой.       – Вот и у меня нет. Не думаю, что в ближайшее время меня осенит, и я моментально придумаю миллион вариантов решения задачи. Как ни прискорбно, но мне остаётся только одно. Смириться. Принять. Поблагодарить за то, что семья Брайт столько лет останавливала выбор на нашем учебном заведении, пожелать удачи на новом месте. Отпустить, если коротко. А потом стоять в аэропорту, провожая взглядом самолёт. Или на перроне, если они решат добираться поездом. Прикрываться газетой, играя роль начинающего шпиона и всячески демонстрируя незаинтересованность.       – Главное не проколоться и держать газету так, как нужно, а не вверх тормашками.       – Само собой, – усмехнулся Мартин и замолчал, не зная, что ещё добавить в сложившейся ситуации.       Взгляд вновь скользнул по ровным строчкам письма, выносящего вердикт его отношениям. Приговор, не подлежащий обжалованию. Мартин положил телефон в карман, понимая, что теперь руки занять нечем, и он чувствует себя потрясающе неловко.       – Мартин?       – Думаю, мне нужно побыть в одиночестве. Извинись от моего имени перед Элизабет, – произнёс, опустив ладонь на плечо брата; пара секунд, не более. – И прости, что сорвался. Сожалею. Но я действительно...       Мартин не договорил. Прервался на середине фразы и поспешил удалиться, оставив Терренса в одиночестве.       Ему нужен был тот самый эмоциональный взрыв, огромное количество адреналина, попытка вышибить один клин другим. Рискнуть, поставив на кон что-то достаточно ценное, и попытаться схлестнуться с судьбой в ожесточённом противостоянии. Обязательно выиграть.       В данном случае, он ставил свою жизнь.       Энтони Кларк знал толк не только в строительном бизнесе и длинноволосых блондинках мужского пола, последние несколько лет являясь ценителем одного конкретного экземпляра. В обозначенных выше пунктах он, несомненно, разбирался просто отлично, но ещё одной очевидной страстью школьного приятеля были автомобили. Он не коллекционировал их и не швырял деньгами, собирая солидный автопарк, но зато мог с лёгкостью получить звание ходячей энциклопедии, посвящённой машинам. А потому, когда речь заходила о покупке автомобиля, многие знакомые за советами обращались к нему.       Мартин бы тоже обратился, но у него необходимость в консультации отпала сама собой. Выиграть пари, и Энтони самостоятельно выбирает, на чём ближайшие несколько лет будет ездить младший из троих детей семьи Уилзи.       Выбрал.       Отлично постарался, надо сказать.       Мартин не смог бы подойти к решению вопроса лучше, практичнее и основательнее. Оптимальное сочетание дизайна и технических характеристик.       Будучи водителем крайне аккуратным, Мартин никогда не нарушал правил дорожного движения, но сегодня ему было наплевать на всё. Он использовал все возможности своего автомобиля, не опасаясь попасть в аварию, не боясь столкнуться на пустынной дороге с чужой машиной, стремительно вылетающей из-за поворота. Он вообще не придавал этому значения. Ничто, кроме письма, не могло привлечь его внимание. Ничто так настойчиво не лезло на первый план, затмевая собой иные события, происходящие в жизни.       Только это.       Одиночество, пустынная дорога и огромная скорость.       Попытки самоанализа. Провальные попытки, по большей части.       Что? Как? Когда? Почему так получилось?       Стоит однажды вмешаться в конфликт, разгорающийся между учеником и его матерью, чтобы жизнь изменилась до неузнаваемости.       Сегодня на редкость наивные рассуждения и обещания наглого юноши провоцируют смех, а завтра от собственного веселья не остаётся и следа, потому что постепенно накрывает осознанием, что его слова не ушли в пустоту. Они стирают границы, лишая воли, отсекая возможности сопротивления и отступления.       То ли импринтинг, то ли история о соулмейтах, то ли ещё какая-нибудь одиозная, несомненно, раздражающая, пафосная чушь, в момент ставшая реальностью.       В тридцать лет стоит иначе относиться к жизни. Уже нет шансов опустить глаза в пол, пробормотать неразборчиво, что не хотел ничего такого, попросить прощения и получить его, не прилагая большого количества усилий. Проворачивать подобные трюки реально в детстве. Чуть хуже получается в подростковом возрасте, но, перешагнув определённый рубеж – попросту нелепо.       Классификация несложная.       Всё понятно и просто.       Наваждение родом из прошлого, протянувшееся до настоящего момента.       Между вами что-то было?       Между ними километры переписок.       У них море воспоминаний, разделённых на двоих. Сотни украденных поцелуев, не меньшее количество мгновений, отмеченных мимолётным соприкосновением ладоней, продолжительными взглядами в пустых коридорах академии, сердцем, нарисованным в воздухе и звонким смехом. Пересечение в редакции газеты, пустующей и тёмной, сброшенные в огромной спешке на пол бумаги, неподатливая молния на брюках, входящих в комплект школьной униформы. И это неповторимое, кроющее с головой «Мар-тин», слетающее с припухших, искусанных, а потому слегка кровящих губ. Спонтанное свидание на смотровой площадке, ещё одно за пределами школы, старательно замаскированное под деловую встречу.       Напряжение в сотни тысяч ватт, бесконечное притяжение, сопротивляться коему бесполезно, потому что с самого начала понятно: спасения нет, и если этому наваждению суждено однажды прекратиться, то, пожалуй, финал его наступит лишь в одном случае. Когда оборвётся жизнь.       Между ними история с письмом, что бережно хранится в ящике стола несколько лет подряд, а не отправилось на свалку вместе с другим бумажным мусором, судьбы «Призрачных мальчиков», долгая дорога, наполненная переживаниями и бесконечной нервотрёпкой, тщательно скрываемой от посторонних глаз, вера в победу и заслуженный успех. История о принце, написанная в качестве благодарности тому, кто совсем не тянет на настоящую особу королевской крови, но, тем не менее, получил такой титул на страницах повести.       Между ними откровенные разговоры в предзакатной тишине, воспоминания о платке с инициалами, что до сих пор лежит в кармане школьной сумки, одного взгляда на который достаточно, чтобы вернуться в день знакомства. Под пальцами гладкая поверхность сломанного значка с дурацкой надписью, сделанной крупными белыми буквами на ярком, ядовито-розовом пластиковом покрытии и ещё сотни мелочей, из которых складывается повседневная жизнь. Как будто знакомая, но вместе с тем совершенно точно отличная от всего того, с чем доводилось сталкиваться прежде.       Между ними запреты, общественное обсуждение и осуждение. В перспективе.       Мартин пытался понять самого себя, неоднократно возвращаясь к тем утверждениям, что неизменно использовал в качестве неоспоримых аргументов. Думая о тех убеждениях, согласно которым он не думал о представителях своего пола, как о постоянных партнёрах, предпочитая таким образом вносить немного разнообразия, развлекаться и забывать. Он и это постоянное возвращение в мыслях к личности Кэндиса воспринимал в качестве временного умопомрачения – всего-то нужно найти похожий типаж, уложить этого человека в постель – пару-тройку раз, если понравится, а то ведь можно разовой акцией обойтись, – тогда вопрос одержимости волшебным образом исчезнет с повестки дня.       Тёмные волосы. Тёмные глаза. Не такое уж редкое сочетание, если на то пошло. Распространённее просто не придумать.       Их было двое. Они были разными.       Один – начитанный студент факультета философских наук, рассуждающий о Канте, Ницше и Кастанеде. С ним Мартин проговорил до утра, поняв, что в постели ничего не выйдет. Сразу выставлять за порог было как-то не с руки, и они сошлись на ведении дискуссии, тем всю ночь и занимались. Пили кофе и встречали рассвет в гостиничном номере, попутно выясняя истинную суть той или иной теории. Было интересно, но не более того.       Второй кандидат на роль разового любовника принадлежал к породе людей, коих принято именовать обыкновенными шлюхами. Определённый – что скрывать? – весьма откровенный наряд, специфичные – профессиональные – повадки, высокие сапоги с блестящим лаковым покрытием, вызов в подведённых глазах и посыл, что прочитывается без труда. «Как вы мне осточертели, толстосумы, желающие поглазеть на молодое тело». Приватный танец – одна цена, минет и всё остальное за дополнительную плату.       Консумация активно приветствуется и поощряется.       Странно и поразительно, но с ним у Мартина тоже ограничилось разговором – только темы другие. Не возвышенные, а максимально приземлённые. Не философские труды и учёба в магистратуре, а жалобы на трудности проживания в большом городе без образования, знакомых и прочих плюшек, что обычно отсыпает щедрой рукой судьба.       Ноги в лакированных ботфортах, закинутые на стол, сигареты, сизый дым в потолок и рассказы о папе, маме, маленьких сёстрах, кажется, отрепетированные не меньшее количество раз, чем натирание собой шеста.       Ладонь, скользящая по ширинке.       Настойчиво. Слишком настойчиво.       Весьма правдоподобная улыбка.       – Может, всё-таки?..       – Нет.       Наверное, у парня не было клиента более странного, чем Мартин.       Оборвать танец на середине, отказаться от интимных услуг, но заплатить и за первое, и за второе сполна. Не просто заплатить, а ещё и чаевые оставить.       – Приходи почаще, – улыбнулся парень, имени которого Мартин не запомнил.       Не утруждал себя, на самом деле.       – Я подумаю над предложением, – заверил, зная, что ноги его здесь больше не будет.       Для Мартина этот визит стал чем-то, вроде сеанса психотерапии, позволяющего окончательно определиться, расставить приоритеты и больше не теряться в догадках: Кэндис ему нужен или просто парень похожего типажа?       Внешность не играла роли. Как и всё остальное.       Не важно, начитан очередной претендент и невероятно образован или же ограничился знаниями школьной программы, позднее ни одной дополнительной книги не открыв.       Не важно, скромен или запредельно, невероятно, раскрепощён.       Они могли быть просто идеальными, по всем параметрам восхитительными, но Мартин нуждался не в них, а во вполне определённом человеке.       Разве он этого не знал? Знал, само собой. Проверка лишь подтвердила подозрения.       Машина резко, с визгом, затормозила.       Слегка оправившись от этой безумной гонки, где не было победителей, но вполне мог появиться один проигравший, не прекратись всё вовремя, Мартин выбрался из салона, набросив на плечи куртку, и с шумом втянул воздух сквозь стиснутые зубы.       От стремительной езды кружилась голова.       Странно, что носом кровь не пошла от перенапряжения. Перспектива-то была реальна, как никогда прежде.       Мартин обхватил себя руками, сжимая ладони на предплечьях до появления болезненных ощущений.       – Сучья легенда. Чтоб тебя... * * *       – Это, пожалуй, традиция. Каждый год в этот день я мечтаю оказаться жителем Германии и официально праздновать то, что значится в календаре у немцев. Формулировка как-то больше импонирует, – произнёс Роуз.       – День психически больных людей вместо дня влюблённых? – уточнил Кэндис.       – Ага. Согласись, отлично звучит.       – Вдохновляет, – усмехнулся Кэндис. – В любом случае, в этом году всё не так плохо. Тебе, по крайней мере, сомнительные презенты не преподносят.       – Не зарекайся. Вечер ещё не наступил, так что всё может быть. Впрочем, надеюсь, что не будет.       Разложив вещи, Роуз обернулся, перехватил взгляд Гаррета и, не удержавшись, показал ему неприличный жест – до одури похоже на знак победы, но стоит лишь повернуть ладонь, и значение меняется до неузнаваемости.       Это уже можно было засчитать в качестве знака внимания. В сочетании с их именами смотрелось органичнее, чем стандартные послания на розовых открытках и цветы, к этим кусочкам картона прилагающиеся.       Кэндис отвернулся к окну. Наступление этого праздника нисколько не радовало, как и осознание: день придётся провести совсем не так, как хотелось бы. У тех, кто влюблён в ученика параллели или одноклассника есть все шансы, если не заявить открыто о себе и своих чувствах, то хотя бы анонимно проявить внимание к наиболее приглянувшемуся человеку, отправить ему поздравление и, наблюдая из укрытия, несколько секунд наслаждаться улыбкой, расцветающей на губах.       Кэндис не отправлял поздравительные открытки, проходил с равнодушным видом мимо цветов. Лишь замер на лестнице, ухватившись за ограждение и внимательно глядя на дверь директорского кабинета. Телефон молчал, на утреннее сообщение Мартин не ответил, да и вообще, словно сквозь землю провалился. Звонить ему Кэндис не стал, забрасывать ещё десятком сообщений посчитал нелогичным, потому его день влюблённых оказался окрашен не розовым цветом, а серым.       Пепел, растёртый на влажных пальцах.       Практически чёрный.       После занятий Кэндис не пошёл сразу в общежитие, а решил побродить немного по территории школы. Внимание привлекала не беседка, куда часто уходили, желая уединения, другие ученики. Его тянуло к конюшням. Занятия там сегодня не проходили, потому и учеников не было, только персонал. Поприветствовав их, Кэндис шагнул внутрь одного из помещений, где пахло сеном и немного, совсем чуть-чуть, опилками.       Кэндис неторопливо проходил мимо стойл. Он не был большим поклонником конного спорта, несмотря на то, что, в своё время его пытались приучить к истинно аристократическим развлечениям. В этот список входили скачки и обязательная игра в гольф по воскресеньям.       Отец нередко собирался с приятелями, уезжая к ним, либо приглашая их к себе домой. Несколько партий, ужин и обсуждение светских сплетен. И кто сказал, что мужчины не сплетничают? Некоторые из них, кажется, способны в этом деле заткнуть за пояс многих женщин. Только дай волю, и тут же начнут языками чесать.       Не проявляя интереса к верховой езде, Кэндис любил наблюдать за лошадьми. Это занятие его успокаивало.       Появление уже знакомого призрачного юноши стало для Кэндиса полной неожиданностью. Последний раз они виделись на Хэллоуин, и Кэндис думал, что в дальнейшем встретиться с Алистером ему не суждено. Теперь вынужден был резюмировать: ошибся. Алистер затаился на время, но не исчез навсегда.       Выбор места немного удивлял. Из рассказа Мартина Кэндис помнил, что стало причиной смерти бастарда лорда Стэнли. После такого, став призраком, проще простого было возненавидеть и конюшни и самих лошадей. Алистер, однако, демонстрировал иное отношение к благородным животным. Заботливо поглаживал, пропускал сквозь пальцы гриву. Заметив Кэндиса, обернулся, улыбнулся и поманил ближе.       Хотелось сорваться с места и убежать отсюда, но Кэндис сделал шаг вперёд. Ещё один и ещё, практически вплотную подходя к двери стойла, как того желал собеседник. Алистер стремительно метнулся к ней. Кэндис едва не шарахнулся в сторону, но всё же устоял на месте, наблюдая, как личное привидение семьи Уилзи устраивает подбородок на сцепленных в замок ладонях. Пристально смотрит в глаза.       Несколько секунд молчания и обмена взглядами.       Кэндис не ощущал чужих прикосновений даже в тот момент, когда Алистер его обнял. Зато слова, произнесённые на ухо, были прекрасно различимы. Тот же голос, как на старой плёнке, что-то схожее с шелестом и шуршанием, своеобразные интонации, старый классический английский, своеобразная манера произношения. Сразу понятно, что говорит не сверстник, а тот, кто гораздо старше. И – неожиданно – норфолкский диалект, особое произношение гласных, прилично отличающееся от привычного звучания.       Бойся тех, кто предаёт.       Бойся тех, кто любит.       Бойся тех, кто предаёт, любя.       Эти люди опаснее всего.       То ли прошёл насквозь и исчез, то ли спрятался в укромном уголке, не желая попадаться на глаза окружающим, но в поле зрения он больше не попадался. Оглядевшись по сторонам, Кэндис никого, отдалённо похожего на юного мистера Стэнли не увидел. Лошади оставались спокойными и, вопреки заверениям о том, что им свойственно чувствовать присутствие гостей из потустороннего мира, на Алистера истерически не реагировали, воспринимая его появление, как само собой разумеющееся.       Трейси после неудачной игры, а точнее несоблюдения техники безопасности, отлёживался в лазарете, потому Кэндис находился в комнате в гордом одиночестве.       Швырнув сумку на пол, он снял ботинки, развязал шейный платок, бросил его к сумке и только тогда соизволил обратить взор в сторону кровати. На подушке лежала коробка, завёрнутая в подарочную упаковку и перетянутая красной лентой. Взяв со стола нож для бумаг, Кэндис вспорол ленту и подцепил край скотча, прорезая его. Аккуратно снял блестящую бумагу и поднял крышку.       Цветок.       Не роза, вопреки традициям, а орхидея. Не чёрная, само собой, но весьма схожая по цвету с той, что красовалась на эмблеме школы и считалась символом семьи Уилзи. Тёмно-бордовый оттенок на краях лепестков, более светлый к середине.       Вроде бы ничего особенного.       Вроде бы более чем стандартно, но...       У всех – розы и шоколад.       У них – шоколад и орхидеи.       И послание в маленьком конверте, который Кэндис распечатал без промедления. Перечитал несколько раз, желая убедиться, что это ему не привиделось, а происходит в реальности.       Не привиделось. Происходило.       Он провёл пальцем по хрупкому притягательно-красивому лепестку.       Поднёс к лицу, пытаясь уловить хотя бы пару-тройку нот запаха. Орхидея практически не пахла, нелепо было сравнивать её с королевой роз, источающей сладкий аромат. Но Кэндис не променял бы один этот цветок на огромный – роскошный – букет роз. Признаться, он вообще был равнодушен к цветам, но орхидея не была просто цветком. Она значила в его жизни многое. Очень и очень многое.       Налюбовавшись, Кэндис потянулся к шоколадке, распечатывая и вгрызаясь в неё, едва не застонав при этом от удовольствия.       Любимое горькое лакомство с нотами перца чили.       В этом плане он был консервативен. С годами его пристрастия не изменились. Впрочем, не только пищевые.       Спрятав послание в карман, Кэндис посмотрел на часы.       До ужина оставалось не так уж много времени. Согласно составленному заранее плану, Кэндису следовало появиться в столовой, засветившись на людях, чтобы не вызывать подозрений у остальных учеников, а потом... Потом совершить своеобразное преступление, противоречащее уставу академии, несомненно, его нарушающее, но одобренное директором.       Поедешь со мной, Кэнди?       Финальный вопрос, стоявший в письме. После – только инициалы. Те самые. «M.W».       Кэндис подошёл к окну, отдёрнул занавеску и посмотрел вниз, словно почувствовал, что именно нужно сделать.       Схватив телефон, он собирался позвонить, но Мартин сделал это первым. Вместо приветствия прозвучало совсем другое слово.       – Поедешь?       Не ультиматум, но надежда на согласие.       Кэндис приложил ладонь к стеклу, сожалея, что не имеет возможности спуститься вниз, обнять так, как совсем недавно обнимал его самого Алистер.       Сомнений не было. Ни секунды.       – С тобой – куда угодно, Мар-тин.       – И даже на край света?       – Куда угодно, – повторил Кэндис. – Ты же знаешь.