Будни «Чёрной орхидеи»

      Мысль о словах Алистера не давала ему покоя.       Во время ужина Кэндис практически ничего не ел, полностью сосредоточившись на размышлениях и пытаясь понять, о чём или о ком предупреждал его призрак. Сомнений в правдивости сказанного не возникало, и Кэндис старательно примерял полученную информацию к своей жизни, стараясь окончательно разобраться с тем, кого именно стоит опасаться. И от кого ждать предательства.       Эти слова заставляли задуматься и, возможно, отказаться от предложения Мартина, но Кэндис всё равно рискнул.       Он не знал, попросит ли Мартин остаться на ночь, но всё равно решил проявить немного инициативы. В дорожную сумку отправились вещи первой необходимости: форма академии, от которой сейчас Кэндис отказался, сложенная аккуратной стопкой, расчёска, зубная щётка.       Ничего необычного, в общем-то.       Его приглашали на свидание, и он подумал, что не может прийти на встречу с Мартином в униформе. То есть может, но это будет неправильно.       Он долго размышлял над тем, что надеть, в итоге остановился на классических тёмных брюках, рубашке и белом пуловере. Куртка у него тоже была белая, удлинённая. Вроде бы получается строго и выдержанно в классическом стиле, но эффект производит иной, помогает создать образ, отличный от повседневного.       Из общежития Кэндис выскользнул незамеченным, набросил на голову капюшон, сунул одну руку в карман, второй сильнее сжал ручки дорожной сумки, переброшенной через плечо, и быстрым шагом направился в сторону главных ворот, надеясь, что в дальнейшем удача продолжит ему улыбаться. А не оскалится злобно, продемонстрировав в мгновение ока удлинившиеся окровавленные клыки, обещающие перегрызть горло. Пока что всё складывалось неплохо.       Прохладный металл нагревался под пальцами. Кэндис сжимал в ладони ключ от комнаты. Надеялся, что в этот вечер толпа посетителей у его двери не соберётся, и сам он никому не понадобится, потому что в противном случае объясняться будет весьма и весьма сложно, а ещё – неловко. Можно, конечно, встать в позу, примерить равнодушное выражение лица и с повышенным количеством наглости заявить, что его ночные вылазки никого не касаются, но...       А хотя, какие «но»?       Его дело. Куда хочет, туда и ходит.       Не только он это делает, другие периодически тоже попадаются, Роуз в прошлом году вообще всю ночь неизвестно где шарахался, а потом выяснилось, что пьянствовал в компании одноклассников. И никто его к ответу не призвал. Хотя развитие история получила незавидное, нечего сказать.       Потому, в любом случае, будет лучше, если его ночная вылазка останется тайной, и о ней посторонние никогда не узнают.       Подумав немного, Кэндис отключил телефон. Просто так, для подстраховки. Оптимальная, универсальная можно сказать отговорка, помогающая избавиться от назойливых собеседников.       Да, снова глубокая разрядка.       Да, звонить было бесполезно.       Мартин дожидался его в условленном месте; обернулся, услышав шаги, раздающиеся в ночной тишине, и улыбнулся. Кэндис стянул капюшон, пригладил волосы, чтобы не торчали в разные стороны.       – Привет. Надеюсь, я не слишком задержался?       – Я бы подождал, но тебя никак нельзя упрекнуть в отсутствии пунктуальности. Более того, ты пришёл не с опозданием, а раньше назначенного часа.       – Это плохо?       – Нет, – Мартин покачал головой. – У нас обширная программа. Есть, на что потратить дополнительное время.       – Вот и я думаю, что ничего плохого в этом нет, – уверенно заявил Кэндис, поставив сумку с вещами на капот и останавливаясь напротив Мартина.       Несмотря на то, что история их стремительно набирала обороты, Кэндис по-прежнему ощущал отголоски застенчивости, призывающие его быть немного сдержаннее. Что-то вроде наставлений и правил поведения. Пару раз он пытался следовать этим советам, но довольно быстро от них отказался, потому что...       Да много причин набиралось, на самом деле, но самая главная заключалась в том, что со стороны эти попытки продемонстрировать хладнокровие смотрелись слишком наигранно, фальшиво. И это ему не нравилось, зато искренность доставляла.       Он наклонился, осторожно прикасаясь к губам, тут же отстраняясь и вновь повторяя манёвр. Не целуя, а больше дразня, в ожидании, когда инициатива перейдёт к Мартину.       Долго ждать ему не пришлось.       Ладони скользнули под куртку, обнимая и притягивая ближе. Так привычно и так невообразимо приятно.       Целовался Кэндис жадно.       Аналогия «как в последний раз» сама собой напрашивалась. Прикосновение губ, которое невозможно забыть и вычеркнуть из памяти. Поцелуй, в сравнении с которым меркнут все остальные, что были до и будут после.       Так жарко, что сразу же приходит на ум прозвище Кэндиса, когда-то активно используемое, а ныне утраченное и позабытое, придуманное ради шутки Розарио Астерфильдом – Инферно.       Мартин понимал, что нужно прекратить это, отстраниться, чтобы лишний раз не создавать компрометирующие ситуации, но голос разума стремительно тонул в эмоциональном потоке.       Мартину хотелось позабыть о тех условностях и рамках, что существовали между ними, но осторожность никогда не была лишней и забывать о ней не следовало.       Попасть в поле зрения кого-то из учеников или персонала было бы смерти подобно. Если второе более или менее решалось, то первое походило на добровольный суицид.       Может, доказательств у свидетеля и не будет, но слухи по школе поползут, и вскоре она будет напоминать улей, в котором о покое имеют смутное представление.       Пришлось наступить на горло своим желаниям и отстраниться.       Тыльная сторона ладони прошлась по скуле, поглаживая.       Кэндис открыл глаза. Медленно – неосознанно, больше по привычке – облизал губы.       Мартин никак не мог отделаться от мыслей о послании Альфреда Брайта, но пока эту тему в разговоре не поднимал и не нападал на Кэндиса с обвинениями за старательно утаиваемую информацию.       Оправдывал сам.       Приходил к выводу, что раз Кэндис ничего не сказал, значит, у него есть на то причины.       В конце концов, у них вся ночь была впереди, и всё следующее утро, и...       Почему не вся жизнь?       В самом деле. Почему?       Принимая во внимание количество актуальных тем, вынесенных на обсуждение, ночь должна была быть бесконечной. Мартин так много собирался сказать, столько вопросов задать, выслушав ответы на них, но продолжал хранить молчание, отложив разговор по душам до лучших времён и более укромных мест.       – У меня есть для тебя кое-что особенное, – Мартин постарался отогнать меланхолию и добавить в речь немного беззаботности. – Думаю, смогу тебя порадовать. Надеюсь, что смогу.       – Много сюрпризов?       – Достаточно.       – Может быть, намекнёшь?       – Тогда эффект будет не столь ошеломляющим.       – Интригуешь?       – Всего лишь подогреваю интерес, – улыбнулся Мартин.       – Хм. Когда ты так говоришь, я начинаю теряться в догадках.       – Рано или поздно на все вопросы появятся ответы. А сейчас нам стоит поторопиться и начать путешествие, не откладывая старт задуманного мероприятия в долгий ящик, потому что в противном случае мы никуда не уедем и ничего не успеем.       – Всё распланировано по часам?       – По минутам.       А то и по секундам.       Сколько их там осталось до нашего окончательного расставания?       Знаешь? Скорее всего, нет. Зато знаю я.       Один миллион, тридцать тысяч и ещё восемь сотен секунд.       Теперь миллион, тридцать тысяч и семьсот девяносто девять.       Восемь, семь, шесть...       Песчинки, утекающие сквозь пальцы.       Обратный отсчёт начался, и нет возможности остановить стремительный бег времени.       Так почему бы не воспользоваться ситуацией и не взять от жизни всё? Почему теперь они должны думать об этих самых ограничениях, наложенных общественными нормами поведения?       У них не так много времени.       У них его, если разобраться, вообще нет.       Перед ними открывался город тысячи огней.       Город, что принадлежал в этот вечер и в эту ночь только им двоим.       Ночной Лондон мало походил на самого себя в дневное время, наталкивая на мысли о наличии брата близнеца, появившегося из параллельной реальности.       В это время чопорная столица сбрасывала привычную маску и больше не напоминала престарелого джентльмена в строгом костюме, чётко следующего многовековым традициям и ни на шаг не отступающего от установленных правил. Привычная характеристика не желала соединяться с тем, что открывалось взору теперь.       Блестящий, активный, завораживающий, немного мистический, при этом потрясающе яркий, но никак не тихий, сонный и серый.       Кэндису неоднократно доводилось прогуливаться по ночному городу прежде, во времена соседства не с новой семьёй отца, а с Реджиной и её меняющимися, как стёкла в калейдоскопе, любовниками разной степени разнузданности и уродливости. Тогда эти прогулки были спасением и способом уйти от ощущения обречённости, накрывающего со страшной силой.       Сбежать по лестнице вниз, потянуть дверь и раствориться во мраке, зная, что отсутствия не заметят.       Останавливать не кинутся.       Капюшон, натянут до самых глаз, ладони, сжаты в кулаки, настороженность как самое главное чувство.       Шатаясь по улицам, не следовало терять бдительность. Опасность подстерегала на каждом шагу, нарваться на неприятности было проще простого.       Естественно, что выходя из дома с таким настроем, Кэндис обращал внимание на что угодно, но только не на красоту родного города. Сейчас он мог позволить себе расслабиться и наслаждаться видами, открывающимися перед ним.       Добро пожаловать в сказочное королевство, залитое огромным количеством света! Проходите и располагайтесь.       Вам здесь рады.       Разумеется, Кэндису никто таких слов не говорил, но они и не требовались. Всё проходило на эмоциональном уровне, и город больше не казался враждебно настроенным. Невозможное ощущение, непривычное, необычное, но реальное настолько, что отрицать его существование попросту нелепо.       Уютное и потрясающе тёплое.       Кажется, Кэндис вообще впервые Лондон оценил и сумел разглядеть с иного ракурса, удивляясь, как смотрел прежде, если умудрялся не замечать такой красоты. Знакомый и вместе с тем незнакомый, как бы странно это не прозвучало, город. Всё равно, что попасть куда-то, где никогда не был и, следовательно, никого-ничего не знаешь. Место, где полностью отсутствует шанс столкнуться с давними знакомыми. А, значит, нет и риска. Место, где можно просто жить и наслаждаться каждой минутой в полной мере, не оглядываясь на мнение окружающих.       Пить кофе на набережной, обсуждая самые разнообразные темы, смеяться, не боясь реагировать искренне на ту или иную реплику, лететь навстречу рассвету, крепко зажмуриться, подставив лицо ветру, ощущать его хлёсткие прикосновения, и чувствовать себя по-настоящему живым.       Крепко сжимать в ладонях хрупкие стебли орхидей. Любоваться цветами, имеющими самую разнообразную окраску, начиная от тех, чьи лепестки окрашены белым, похожим на снег цветом, заканчивая теми самыми, чёрными, играющими на контрасте. А между ними – иные расцветки, из которой невозможно выбрать только одну, потому что прекрасны все они.       Каждая по-своему.       Нос в пыльце и прикосновение пальцев, стирающих светло-жёлтые пылинки.       Я люблю тебя, Кэнди. До умопомрачения люблю.       Эхом в лабиринтах сознания всего одно слово, и нет ничего более важного.       Он долгое время придерживался мнения о собственной невезучести. Думал, что ни единому желанию не суждено исполниться. Жизнь только подтверждала выдвинутую теорию, а ныне решила её опротестовать, подарив ответные чувства, взаимную любовь, о которой Кэндис мечтал столько лет, при этом оставаясь реалистом и ни питая большого количества иллюзий.       Чувства, что захватили с головой и не стали самым большим разочарованием. Возможность почувствовать себя по-настоящему счастливым.       Но, увы, ненадолго.       Видимо, он не заслужил, недостаточно страдал. Нужно ещё, ещё и ещё, чтобы окончательно сломался, и не нашлось подходящей терапии для восстановления.       Короткая полоса счастья – глоток спасительного воздуха перед наступлением окончательного забвения.       Петля из каната, обмотанная вокруг горла, продолжала затягиваться, и Кэндис понимал, что надолго его не хватит. Ещё немного, и он задохнётся. Задохнётся в тот самый момент, когда окажется вдали от человека, которого продолжает любить едва ли не с тех самых пор, как увидел впервые.       – Ты ничего не хочешь мне сказать? – спросил Мартин, останавливаясь, замирая на одном месте и глядя предельно серьёзно.       Не обвинял, но Кэндису в этих словах слышался укор. Он не понимал, почему так. До тех пор, пока не прозвучала эта короткая фраза, атмосфера царила куда более праздничная, практически беззаботная. Стоило произнести несколько слов, и всё вокруг потемнело.       Они были прежними.       Лондон был прежним. Всё те же яркие огни, создающие ощущение, что сейчас, когда дело близится к полуночи, на улицах светлее, чем днём. Но Кэндису казалось, что все лампочки разом потухли, и город погружается во тьму.       Вопрос из разряда самых мерзких, что только можно придумать. Словно нож, приставленный к горлу. Достаточно задать всего один, чтобы логическая цепочка продолжилась сама собой, и наберётся вариантов огромное количество.       «Ты ничего не скажешь? Как долго собираешься меня обманывать? За кого принимаешь, если считаешь недостойным откровения? Быть может, хватит игр? Быть может, стоит открыть рот и произнести то, что должен?»       Он бы признался и рассказал обо всём без сомнения и излишнего кокетства, если бы понимал, чего хочет Мартин.       – Можно подсказку?       – Можно. Например, ты мог бы поведать о том, что через несколько дней уезжаешь, – вздохнул Мартин. – О том, что этот год закончишь не в «Орхидее», я не увижу тебя в мантии выпускника, не надену за сценой шапочку с кистью и не вручу тебе необходимые документы. Это сделает кто-то другой. Через двенадцать дней ты уезжаешь в Манчестер, и почему-то до сих пор мне об этом не сказал. Я бы узнал в любом случае, но...       – Мартин?       – Да?       – Знаешь, почему я промолчал?       – Нет. Разумеется, не знаю. Будь я осведомлён о причинах твоего молчания, не стал бы задавать этот вопрос.       – Потому что я сегодня впервые об этом услышал. От тебя, – произнёс Кэндис.       – То есть...       – Похоже, Альфред снова всё решил за меня.       Пальцы сжались сильнее, сминая нежные лепестки и ломая хрупкие стебли.       Новость, сравнимая по произведённому эффекту с ударом под дых, не дилетантским ни разу, а профессиональным, выверенным до мельчайших деталей.       И нанёс его не Мартин.       Снова дорогой папочка отличился. Видно ему сильно не терпится сплавить сына далеко-далеко, чтобы не мешался под ногами и не напоминал о своём существовании. Не спорил, не провоцировал скандалы, не раздражал тем, что имеет собственное мнение, да ещё и отстаивать его пытается.       Какая дерзость непростительная.       Ничего. Уедет, поживёт в других условиях, сравнит. Как благодать воспринимать начнёт хорошее к себе отношение.       Всё познаётся в сравнении, и он получит шанс посмотреть на ситуацию с разных сторон.       Эти мысли в представлении Кэндиса являлись отборнейшим абсурдом, но иногда он приходил к выводам, которые сам считал полной клиникой. Суть их заключалась в утверждении, гласившем, что лучше бы Альфред не изощрялся, отправив его обратно к Реджине.       Но и тут не обошлось без проблем.       Кэндис знал, что Реджина его не примет. Посмотрит на него, на чемоданы, стоящие у порога, окатит ледяным презрением и захлопнет дверь перед носом.       Хорошо, если без дополнительных комментариев, не тратя время на воспоминания о былых обидах и его злодеяниях, существующих исключительно в её голове. Она может, ей это ничего не стоит.       Из обличительной речи он узнает многое о себе.       Впервые за долгое время Реджина полностью поддержит мнение бывшего супруга в вопросах, касающихся будущего единственного сына. Пообещает ему жизнь содержанки, потасканной, униженной, воющей под дверью и умоляющей пустить.       Сделает это с такой уверенностью, словно обладает даром великого прорицателя, а потому уверена в правдивости сказанного. Точно знает, что именно так всё и будет.       Не стоит и пытаться наладить с матерью контакт.       Кэндис ей не нужен. Если спросить, она подтвердит.       А тому, кому нужен, его не отдадут. Тут и гадать не стоит, потому что всё, как на ладони. Очевидное умозаключение.       Дыши, Кэндис. Просто дыши. * * *       – Кэндис.       Он не ответил. Шагнул вперёд, не думая, что ещё немного, и одежда промокнет до нитки. Преодолел расстояние, разделяющее их с Мартином, и замер напротив, словно ожидал ответного хода.       Своеобразная игра в шахматы.       Сначала один проявляет инициативу, за ним второй, так и меняются. До тех пор, пока не прозвучат заветные слова.       Шах и мат.       Признайте уже своё поражение, мистер Уилзи.       Сдайтесь, прекратите собственноручно выстраивать невидимые стены, господин директор. Они всё равно подвергнутся разрушению, и не останется камня на камне.       Давно понятно, что в этом противостоянии вы будете в числе проигравших. А, может, победителей? Кто знает.       Для кого-то это действительно было поражением, а для кого-то победой.       – Кэндис.       – Что-то не так, господин директор?       На пути к достижению цели больше не существовало никаких преград.       Фоном шумела вода. Достаточно было сделать всего одно движение, чтобы это прекратилось, но она им и без того не мешала. На посторонний шум ни Кэндис, ни Мартин не обращали внимания, сосредоточившись на своём молчаливом диалоге – обмене выразительными взглядами. Не нужно прикладывать огромное количество усилий, стоит только посмотреть внимательно, и всё, о чём думает оппонент, раскроется вмиг.       Кэндис не двигался с места, на лице без труда прочитывалась решимость. Уходить он не собирался.       Взгляд скользил по обнажённому телу, то поднимаясь, то опускаясь. Неловкости Кэндис не ощущал, смущения, в общем-то, тоже не испытывал.       Рассматривал внимательно, представляя, как прикоснётся, ощутив теплоту кожи под пальцами, поцелует, прикусит, вылижет. Конечно, если Мартин не возражает и не станет пресекать данную самодеятельность на начальном этапе.       Кэндис не улыбался похотливо, не старался создать иллюзию, примерить маску человека опытного, если не в плане практики, то хотя бы в теории. Он демонстрировал максимальную сосредоточенность, давая понять, что примет любое решение, на котором Мартин остановит выбор. Протестовать не станет, требовать аргументов – тоже, но из всех вариантов ему наиболее импонирует один.       Мартин покачал головой, едва удержавшись от нервного смешка.       – Кэндис.       В третий раз, как заклинание, окончательно разрушающее все принципы, идеалы и собственную выдержку. Не умоляюще, но с признанием собственного поражения. Безоговорочная капитуляция.       Где там договор, на котором стоит поставить собственную подпись? Мартин даже вчитываться не будет. Поставит сразу же, не глядя, как только к нему подвинут листок и вложат в ладонь ручку.       Больше Мартин его имя не повторял, вместо этого протянул руку, касаясь пальцами застёгнутой манжеты на рубашке, слегка сжал, и Кэндис сделал последний шаг. Не произнося ни слова, ступил под струи воды, ощущая, как ткань стремительно намокает и прилипает к телу. Что хлопок рубашки, что джинса, облегающая ноги.       Вода была тёплой, но первые капли, попавшие на кожу, показались обжигающими, просто потому, что совпали по времени с объятиями.       Горячие губы накрыли его рот, не оставляя шансов на сохранение способности мыслить логично, выстраивать какие-то цепочки и придумывать многочисленные варианты действий. Без запредельной нежности, без церемоний, без сдержанности. Сразу же, с места и в глубокий тёмный омут с головой, понимая, что не будет ни единого шанса на спасение. Не получится сделать шаг назад и отказаться, не получится остановиться. Подобный вариант вычеркнут и с позором изгнан из списка возможного развития событий, потому что, как минимум, глуп.       – Если ты сомневаешься, и это просто бравада, можешь сказать, и я...       – Нет. Ты не прекратишь это, Мартин.       – Почему так в этом уверен?       – Потому что я не позволю.       Насмешливо-саркастичные нотки, с каплей цинизма, падающей в океан уверенности в своей нужности и неотразимости. Вполне себе достойная альтернатива флирту.       Ни слова о чужой красоте, ни слова о том, как хочется прикасаться, ни слова о том, сколько лет мечтал об этом моменте. Ведь всё и так понятно, неоднократно сказано, и нет причин для сомнений.       Зачем повторять в сотый раз, как попугай?       И поступки, что сообщат доверительным тоном больше информации, нежели самая продуманная в мелочах, расписанная на множество листов, проникновенная речь.       Действительно, ни единого проявления лжи. Одна лишь правда. Не горькая ни разу. Не липкая, не приторная, но сладкая. Странно, не так ли?       Слишком, нереально, невыносимо долго. Хотел. Хотели. Оба.       Запретная мечта для одного.       Желанный сон для другого.       Не всем мечтам суждено стать прахом и принести разочарование. Иногда они всё же исполняются. И даже не с опозданием на несколько десятилетий, когда все чаяния окончательно теряют смысл, а своевременно, когда пламя и не думает исчезать, а с каждым жестом, движением или словом становится всё выше, ярче и жарче, чем в былое время.       Реальность, предназначенная для двоих.       Реальность, разделённая на двоих.       – Мар-тин...       Не жалобно и не потерянно, а всё так же, с этим нарочито показным французским акцентом.       Невозможно, невыносимо, схоже разве что со стремительным прикосновением к обнажённым нервам.       Всего лишь одно слово. Имя, которое сотни раз произносили с абсолютно разными интонациями другие люди. Были среди них и французы, но почему-то это звучание никогда не производило такого эффекта, не пробуждало таких эмоций. Тогда было ровно. Имя и имя.       Сейчас... Будто что-то особенное. Такое, что только между ними, и никто больше не имеет права на подобное произношение. Это привилегия Кэндиса Брайта, исключительно его фишка, о которой другим знать не обязательно.       До этого вечера они целовались неоднократно, и каждый поцелуй можно было охарактеризовать по-разному, подарив особенную характеристику, отличную от других. Сегодняшний не стал исключением, для него тоже нашлось определение. Решительный, отсекающий лишние сомнения, да и сомнения вообще. Когда больше нет никаких запретов, когда нет мыслей о мнении других людей, и опасения не гложут, не заставляют отказаться от собственных желаний. Когда нет жёсткого контроля над своими действиями, и необходимость сдерживать порывы исчезает.       Ломается под нервными пальцами молния, если слишком сильно потянуть замок, выдирая его вместе с мясом. Всего один рывок, и разлетаются пуговицы, приземляясь на пол с лёгким стуком, а влажная ткань собирается складками под пальцами.       Удержать за край воротника, притягивая к себе, отпуская и перемещая ладонь на щёку. Провести ладонью по шее, отвести назад волосы. Зафиксировать, не позволяя отстраниться. Покусывать покрасневшие губы, прижиматься к ним вновь и вновь, облизывая и проталкиваясь языком внутрь рта.       Столько ответной страсти, что самым опытным любовникам и любовницам, с которыми довелось побывать в одной постели, не снилось.       Пожалуй, стоит отдать должное правдивости утверждения, гласящего, что дело не только в технике, но и в эмоциях.       Одно без другого может существовать, но полноценной такая картина не будет. Ощущение, будто чего-то не хватает, обязательно даст о себе знать, и исчезнет только тогда, когда всё сложится так, как должно.       Все точки над «i».       Все элементы на своих местах.       Так должно быть. Так правильно.       Стянуть с него рубашку и наконец-то позволить прикоснуться к обнажённой коже. Никаких строгих костюмов. Ни намёка на дурацкую униформу.       Никогда не бывший гадким утёнком, Кэндис окончательно превратился в прекрасного лебедя. Самого прекрасного из всех, с кем Мартину доводилось пересекаться на жизненном пути. Завораживающего и притягивающего к себе. В того, от кого невозможно отказаться, нельзя отпустить и совершенно точно – нереально забыть, сколько бы усилий не было приложено.       Страсть в его сердце, что не оставляет ни на мгновение.       Боль в его душе, что пробуждается каждый раз, стоит только подумать о необходимости расстаться.       Его мир искушения.       Страницы дневника оживали. История, запечатлённая там, воплощалась вновь и вновь, раз за разом, из поколения в поколения. Мартин, прежде смеявшийся над легендой и чувствами Роберта, считавший их излишне приторными, вымышленными, обрисованными так исключительно ради создания эстетической составляющей, иначе смотрел на мир. Менялось его восприятие происходящего, отношений, самой любви.       Их с предком истории не были копиями, они сами не походили друг на друга, немало различий обнаруживалось и в личностях их возлюбленных, но едиными оставались ощущения, связанные с этими чувствами. Остро, на пределе. Отравляя кровь, цепляя и соединяя навеки, сшивая намертво.       Красная нить судьбы на кончиках пальцев.       Сколько раз он пытался разорвать её?       Сколько раз потерпел поражение?       Мой Кэнди, мой самый сладкий.       Кажется, не только в мыслях промелькнуло, но и вслух было произнесено.       Рваные вдохи и выдохи.       Мартин прикоснулся губами к горлу Кэндиса, обозначил поцелуями линию подбородка, запустил пальцы во влажные волосы, потянул за них, примеряясь.       – Идём, – прошептал.       Кэндис посмотрел на него потемневшим взглядом, улыбнулся многообещающе и повторил эхом.       – Идём.       В голосе не было страха, не было сомнений. Даже минимальных.       Кэндис не тратил время на размышления. В поступках руководствовался не любопытством. Он действовал осознанно. Точно знал чего, а главное – кого хочет.       Мартин не задавал вопросов, он и так знал на них ответы. Не заводил разговоров об уверенности и неуверенности в правильности совершения подобных действий, не обещал остановиться, если вдруг...       Он знал, что не остановится.       Не потому, что Кэндис ему не позволит, а потому, что, он сам, несмотря на заверения, сделать это не сумеет.       Он отчаянно хотел, почти до дрожи, и Кэндис был в этом смысле точной его копией. Они были разными, но идеально дополняли друг друга.       Двойственность.       Сладость и горечь.       Чёрное и белое.       Гладкий скользкий атлас, что столь приятно соприкасается с кожей, и металлические цепи, чьё прикосновение никак не назовёшь ласковым.       Нежность и боль, смешанные в единый коктейль.       Невинность и опыт.       Последний, несомненно, играл немалую роль, но невинность привлекала ничуть не меньше, особенно такая. Страстная, пылающая и, как бы странно не прозвучало, порочная до невозможности.       Воплощение соблазна, находившееся в его, Мартина, постели, гипнотизирующее этим невозможным взглядом, прикусывающее губы, призывно раздвигающее ноги и живо, отчаянно откликающееся на каждое действие.       Невинность как чистый лист, на котором можно написать всё, что угодно, нанести любой рисунок, постепенно создавая шедевр.       Свой собственный, персональный абсолютно неповторимый шедевр.       Невинность, что заводит сильнее, чем ласки любовника, обладающего обширными познаниями в вопросе и моментально перехватывающего инициативу в свои руки.       Мартину не нужны были десятки разнообразных поз, продемонстрированных за один вечер. Не требовались отточенные движения и фальшивые стоны, как в дешёвом – да и в дорогом, снятом на заказ, для определённых людей – порно.       Ему нужен был только Кэндис Брайт.       Целиком и полностью.       Его совсем не скованные, а достаточно уверенные прикосновения, не слишком умелые, но до отчаяния искренние ласки. Материал, из которого при умелом подходе, можно вылепить всё, что угодно.       Энтузиазм, рождённый настоящими чувствами, способен стать стартовой позицией для поистине невероятного результата.       С волос Кэндиса капала вода, пропитывая и простыни, и подушки, но вряд ли Мартина заботила судьба постельных принадлежностей. Вот уж о чём он не думал, так это о том, сколько наволочек отправится в стирку вместе с испорченной рубашкой и пострадавшими джинсами.       Мысли его были заняты другими делами.       И определённым человеком.       В очередной раз Мартин прильнул к губам, наслаждаясь голодным, жадным, обжигающим, настойчивым поцелуем.       Инициатива наказуема.       Он знал об этом, но сейчас мечтал именно о таком результате. Ловил каждое движение дрожащих ресниц, зачарованно смотрел в потемневшие глаза. Разрывая зрительный контакт, целовал подставленную шею, оставив в покое истерзанные губы, проводил по ней языком, пробуя терпкий вкус, наслаждаясь и им тоже.       Хотелось вынудить Кэндиса жалобно скулить, сгорать от стыда и просить ещё.       И Кэндис просил, притягивая Мартина к себе и шепча ему на ухо всё то, чего, по идее, невинному юноше в голову приходить не должно. Потому что слишком пошло, слишком вызывающе и слишком... возбуждает.       Ладонь прошлась меж разведённых ног, по внутренней стороне бедра, крайне чувствительной к прикосновениям, коснулась члена, собирая смазку, растирая её в пальцах, что вскоре обхватили уверенно, стремительно подводя к желанной разрядке.       Нескольких движений вверх-вниз оказалось достаточно для того, чтобы в первый раз избавить от мучительного возбуждения. Но Кэндис, кажется, не только этого хотел. Однозначно, большего. Всего и сразу. Да и Мартин заканчивать на этом не собирался. Только-только вошел в раж.       Поняв, что за ним наблюдают, не вытер руку о простыни, а слизал белёсые капли с перепачканных пальцев.       – Нравится, Мар-тин? – поинтересовался Кэндис, без иронии в голосе.       – Очень.       Кэндис коротко вскрикнул, ощутив попеременно укус за плечо и в основание шеи. Своеобразное ощущение, породившее волну острого удовольствия.       Дыхание сбивалось, возбуждение вновь и вновь накатывало мягкими волнами. Первый оргазм был не более чем способом удовлетворить банальную физиологическую потребность. А сейчас хотелось медленного, размеренного и очень чувственного занятия любовью, чтобы свою долю внимания получила каждая клеточка тела.       Томно и нежно.       Как в кино. С той лишь разницей, что здесь не будет свидетелей, бесконечного наблюдения и крика: «Стоп! Снято».       Мартин вновь провел ладонью по бедру, чуть влажному, горячему, напряженному. Сжал сильнее, понимая, что утром на бледной коже будут видны следы от его пальцев. Его это осознание не останавливало. Оно подстёгивало.       Пальцы один за другим скользнули внутрь разгорячённого тела, растягивая, подготавливая, мерно двигаясь. Не больно. Просто непривычно. Да и то – лишь первое время.       Кэндис приоткрыл рот.       С губ срывалось хриплое, лихорадочное дыхание. Кэндис сам двигался навстречу пальцам, царапая короткими ногтями спину Мартина, льнул, неотрывно глядя на него, одним лишь взглядом выражая все свои желания.       Прочерчивая тонкие алые полосы на коже в момент проникновения, закрыл глаза и слепо потянулся за очередным прикосновением губ.       Получил.       Вот теперь уже нежное, осторожное касание, будто в качестве компенсации за причинённую боль.       Кэндис в ответ на это улыбнулся немного ехидно, чем только сильнее спровоцировал.       Впрочем, того и добивался.       Несколько секунд, чтобы привыкнуть.       Несколько секунд звенящей тишины, что так легко нарушить.       – Я не хрустальный, – шепнул Кэндис на ухо Мартину, прикусывая хрящик. – Так что можешь не церемониться особо.       – Но ведь... девственник.       – Уже нет. * * *       Он погружался в сон в момент, когда ночь за окном сменялась рассветом, уступая место новому дню. Лежал, подсунув ладонь под щёку, внимательно смотрел на Мартина.       Тот смотрел на него.       – Что? – спросил Кэндис с невероятной серьёзностью.       – Что? – повторил Мартин.       – Теперь вы, как честный человек, обязаны на мне жениться, мистер Уилзи, – произнёс Кэндис; не удержавшись, засмеялся и уткнулся лицом в подушку на несколько секунд.       – Купить обручальное кольцо, чтобы оно снова осталось невостребованным?       – Не останется.       – Действительно наденешь его?       – А почему мне его не носить?       – Спи уже, – хмыкнул Мартин, легонько щёлкнув Кэндиса по носу, как когда-то, несколько лет назад, у ворот академии.       – Сон точно лишним не будет, – прозвучало немного приглушённо.       Кэндис и, правда, отчаянно хотел спать.       В полудрёме он ощущал прикосновение. Мартин поглаживал его по щеке, перебирал пряди волос и, кажется, что-то говорил.       А потом звук его голоса стих, воцарилась тишина.       Кэндис не знал, сколько времени прошло с тех пор, но первым делом поймал себя на мысли, что не более пяти или десяти минут. Засыпал и просыпался он при схожих обстоятельствах.       Ладонь замерла в нескольких сантиметрах от волос, не решаясь прикоснуться к ним, чтобы не нарушить чужой сон.       Сквозь шторы в комнату проглядывали первые солнечные лучи, наступало очередное серое утро. Очередной серый день.       Пятнадцатое февраля. Минус одна страница из книги их жизней.       Теперь их осталось всего лишь одиннадцать.       Да, определённо отделаться от этой мысли было непросто, зато отсчитывать дни до тех пор, пока их не останется вовсе – проще простого.       Мартин потянулся к телефону, засунутому под подушку, снял блокировку, желая узнать, сколько сейчас времени. Судя по изумлённому взгляду, цифры, отразившиеся на экране, удивили.       Проведя в сомнениях ещё несколько минут, Мартин не удержался. Осторожно прихватил отдельную прядку каштановых волос, казавшихся при скудном освещении темнее обычного, заправил её за ухо, не упустив возможности погладить по щеке кончиками пальцев.       Тёмные ресницы дрогнули, взмывая вверх. Кэндис открыл глаза, перестав наблюдать за действиями Мартина исподтишка.       – Пора собираться, да?       – Сейчас только пять утра. Ещё уйма времени. Можешь поспать подольше, если хочешь.       – А ты?       – Приведу в порядок твои вещи, приготовлю завтрак. Пожелания будут?       – Королевское меню? – усмехнулся Кэндис.       – Так скромно?       – Зато не придётся тратить много времени на готовку. Сделать напиток, намазать джем на тост, и вуаля. Перед нами типичный завтрак её величества. А если серьёзно, то я съем всё, что ты приготовишь, потому не стану привередничать и строить из себя капризную диву. Удивишь меня кулинарными талантами?       У него слипались глаза. Неудивительно, в общем-то, принимая во внимание мизерное количество времени, отведённое этой ночью под сон.       – Попытаюсь, – заверил Мартин, наклонившись и прикоснувшись коротким поцелуем к губам. – А пока спи, потом позавтракаем вместе.       – Заманчивое предложение, господин директор, – хмыкнул Кэндис и вновь закрыл глаза, натягивая одеяло до самой макушки.       Мартин ухмыльнулся, выбираясь из постели. Стараясь не шуметь, вытащил из шкафа первые попавшиеся джинсы и, одевшись, выскользнул за дверь.       Кэндис потянулся. Признаться откровенно, он не собирался надолго задерживаться в постели, поскольку знал, что повторно уснуть не получится.       Слишком много мыслей в голове, чтобы избавиться от них, слишком большой поток информации.       Два поистине грандиозных события.       Заключение контракта на издание «Призрачных мальчиков» и стремительный отъезд.       Судьба, когда речь заходила о Кэндисе, от любимой тактики не отказывалась. На первом месте как всегда, ирония высшего уровня, граничащая с чёрным – очень чёрным – юмором.       Кэндис поднялся с кровати, поставил дорожную сумку на стол, потянул молнию. Захватить с собой униформу было весьма предусмотрительно. Рубашка, надетая под пуловер, сейчас подходила разве что для мытья полов, джинсы, в общем-то, тоже. Сломанная молния, оторванные пуговицы, кое-где даже с мясом.       Кэндис достал расчёску и несколько раз провёл ею по волосам, приглаживая. Вытащил из стопки одежды рубашку, набросил её на плечи, жалея о том, что поблизости нет ни одного зеркала, а потому оценить собственный внешний вид не представляется возможным. Рубашка едва прикрывала бёдра. Кэндис застегнул вещь на все пуговицы, кроме двух верхних, закатал рукава до локтей.       Провёл языком по губам и тихо усмехнулся.       За пределами спальни пахло крепким кофе. Этот запах безумно нравился Кэндису. Брайт направился в сторону кухни, стараясь действовать бесшумно, не привлекая к своей персоне внимание раньше времени. Замер в дверном проёме, прислонившись плечом к косяку и несколько минут наблюдая за действиями Мартина.       – Дубль два. Доброе утро, Мар-тин, – произнёс, улыбнувшись.       Голос после сна звучал не совсем привычно. Чуть ниже обычного, чуть грубее. Хрипловато. Соблазнительно.       Мартин как раз закончил с приготовлением напитка и собирался разлить его по чашкам.       – Доброе утро, – ответил, отставив посуду в сторону. – Кофе?       – Нет.       – Тогда?..       – Вас, господин директор.       – Мы снова вернулись к этому обращению?       – Оно тебе не нравится?       – Звучит слишком официально и служит напоминанием о...       – Социальных ролях, – продолжил Кэндис. – И о том, что мы вчера вечером послали их к чёрту. Если ты думаешь об этом, то... не нужно.       Он смотрел из-под полуопущенных ресниц, как заправская кокетка, но без противной карамельности, жеманности и показной, нарочитой женственности, которая в парнях обычно раздражала.       Ему бы этот образ и не подошёл, став полным разрывом шаблона и одной из лучших иллюстраций к понятию диссонанса.       – Почему?       – Потому что теперь они не имеют значения. Ещё несколько дней, и я никак не буду связан с академией.       – Спасибо, что напомнил.       – А ты забывал об этом? – спросил Кэндис, убирая прядь волос от лица.       – Нет. Но старался.       – Я ведь говорил, что ко мне не стоит привязываться, – произнёс со вздохом, проводя пальцем по деревянной поверхности. – Когда твой отец похож на Альфреда Брайта, наивно надеяться на свободу действий. Я с самого начала знал, что всё будет именно так. Месяцем раньше, месяцем позже, но он обязательно вмешается в мою жизнь и начнёт реформировать всё по собственному усмотрению.       – С реформами мало схожего.       – А с чем много?       – С революцией. Стремительные перемены, во многом болезненные. Мечты об утопии и печальный финал, – заметил Мартин, поднося ко рту чашку с чёрным кофе. – Не всегда, конечно, но зачастую история подкидывает не самые положительные примеры.       – Да у нас в семье, похоже, все – те ещё революционеры.       – Неужели?       – Я видел, как записан у тебя в телефоне, – хмыкнул Кэндис. – Думал, что прохожу там, как Конфетка, а оказалось – «Моя персональная революция».       – Это был спонтанный порыв.       – А что? На мой взгляд, интересное сравнение. Мне нравится.       Кэндис наконец соизволил отлипнуть от косяка. Взял пустой бокал, оставшийся здесь со вчерашнего вечера, заглянул в холодильник, доставая оттуда сок и наливая почти до самого верха.       – Стакан для этих целей подошёл бы больше, – прокомментировал свой выбор. – Но я теперь официально могу отнести себя к творческим людям, потому буду играть в богему. Начну пить по утрам шампанское, заедая его икрой и свежей клубникой. Или что там едят творческие люди?       – Амброзию, а это всего лишь сок, – усмехнулся Мартин, очерчивая край широкого бокала.       – У меня богатое воображение, – отпарировал Кэндис, поднося бокал к кофейной чашке, дожидаясь момента соприкосновения, ознаменованного лёгким звоном, и только потом делая первый глоток.       Прозрачная капля, стекающая вниз по подбородку; прикосновение к влажным губам. Улыбка, обнажающая кромку зубов; кончик языка, показавшийся на мгновение.       Пальцы на подбородке и долгий, пристальный взгляд.       – Для того, кто ещё вчера был девственником, ты потрясающе порочен. Знаешь об этом?       – Осуждение?       – Комплимент.       – Тебе нравятся шлюхи?       – Кто сказал, что шлюхи обязательно порочны?       – Мне казалось, это само собой разумеющееся.       – По-моему, они – одни из наиболее асексуальных личностей, ненавидящих и себя, и своё занятие. То, о чём я сказал, немного другое. И с вызывающей, провокационной, нарочито показной сексуальностью ничего общего не имеет.       – Так нравятся? Или нет?       – Нет. Мне нравишься ты, независимо от того образа, что ты примеряешь. У тебя не только богатое воображение, но и актёрский талант, несомненно, имеется.       – Какой разброс умений.       – Разве это плохо?       – Однажды я поверю в свою уникальность и отправлюсь спасать мир.       – У тебя получится.       – Думаешь?       – Со мной многие солидарны. Говорят же, его спасёт красота. Только, пожалуй, я не готов делиться с кем-то.       – Тогда... Придётся им пережить факт моего отсутствия в команде, – произнёс Кэндис.       Мартин отставил опустевшую чашку в сторону. Кэндис продолжал неторопливо прикладываться к своему бокалу, растягивая удовольствие.       Мартин провёл ладонью вдоль ровного ряда пуговиц, не торопясь отрывать их, как накануне, а расстёгивая по одной. С чувством, с толком и расстановкой. Все так и не расстегнул, остановившись на середине линии.       – Они будут жалеть.       – Но какое мне дело? Если я и хочу кого-то спасать, то только тебя.       – От чего, например?       – От глупых поступков, нелепой женитьбы, которая тебе совсем не нужна, предрассудков, скуки, одиночества. Да мало ли вариантов?       – А от перспектив остаться с разбитым сердцем?       – У тебя оно тоже из стекла?       – Нет, но... – Мартин на время замолчал.       Кэндис допил последние капли сока, отставляя опустевший бокал туда, где стояла чашка с кофейной гущей.       – Но?       – Возвращайся, Кэнди.       – Я ещё даже не уехал. Но ты можешь запереть меня здесь, и...       – Кэндис.       – Что?       – Я серьёзно.       Сомневаться в правдивости этих слов не приходилось.       Кэндис с трудом сглотнул. Идея запасного сценария, тщательно продуманного и практически готового к реализации, трещала по швам, превращаясь в пыль. Рушились декорации, нарисованные маски стекали с лица, оставляя чёрные полосы под глазами, густо намазанными театральным гримом.       Хэ-хэй, посмотрите на этого клоуна. Почему он перестал заливисто смеяться? Что случилось? Почему он плачет?       Мартин одним только взглядом вынимал душу, разбивая показную весёлость.       – Летом, после экзаменов. Или, если не получится тогда, после университета... Возвращайся ко мне.       – Ты будешь ждать?       – Да.       – И как долго?       Нотки игривости и смешливость окончательно исчезли. Кэндис вновь посерьёзнел.       Он не ждал этого предложения, до последнего сомневался. Он не думал, что Мартин их произнесёт. Он вообще собирался разрушить всё до основания, сказав о планах отца на грядущую женитьбу, о том, что жизнь уже давно расписана по минутам, и он сделал однозначный выбор, не предполагающий наличие альтернативы.       Мартин – всего лишь развлечение, очередное доказательство, соблазнённое ради проверки собственной привлекательности и подтверждения правдивости заявления, что мужчины не остаются равнодушными к его «конфетной» внешности, клюют на неё с завидным постоянством. Всего лишь попытка проверить собственные силы. Не самый мерзкий из вариантов.       Да, во время произнесения этой речи ему бы, несомненно, понадобился тот самый актёрский талант, чтобы сыграть достоверно, а не сдаться на середине, признаваясь, что эти громкие насмешливые заявления – просто способ сжечь мосты. Чтобы не было больно. Чтобы на новом месте не засыпать и не просыпаться с мыслями о Мартине, о том коротком периоде отношений, что был у них, но стоил всех остальных лет жизни, вместе взятых. Чтобы услышать от него гневную отповедь. Чтобы в кабинете он швырнул документы в лицо и прошипел с ненавистью: «Убирайся». И это означало не только отчисление из школы, но и приказ навсегда исчезнуть из его жизни. Чтобы та связь, что возникла между ними несколько лет назад, окончательно пропала, напоминая о себе лишь парой строчек в эпиграфе «Призрачных мальчиков», когда они выйдут на бумаге.       Посвящается M.W. Человеку, без которого я никогда не поверил бы в свои силы и не начал творить.       – Год, два, три. Десять. И больше. Сколько угодно. Если однажды ты решишь ко мне вернуться, я буду только счастлив.       – Ты в этом уверен?       – Более чем.       – Тогда... – Кэндис запнулся, не договорив.       – Ну же? – поторопил Мартин.       Ответом стали действия. Кэндис обнял его и уткнулся в плечо, ничего не говоря и не поясняя. Неосознанно проводил аналогию с днём, когда узнал результаты литературного конкурса. Тогда он тоже едва не заплакал.       От счастья.       А теперь... просто. Он чувствовал, как под сомкнутыми веками становится мокро, и на ресницах собираются капли слёз.       Мартин гладил его по спине одной рукой, второй обнимал в ответ, шепча что-то успокаивающее, зарывшись носом в каштановые пряди и время от времени прикасаясь губами к волосам.       – Тогда обними меня, – произнёс Кэндис, собравшись с силами, чтобы голос не дрожал и не выдавал волнение. – Крепче. Ещё крепче. Ещё. И никогда не отпускай. * * *       Последние несколько дней, проведённые на территории школы, слились для него в один бесконечный отрезок времени без какого-либо разделения. Он ходил на занятия, возвращался в общежитие, разговаривал с одноклассниками.       Один раз в оранжерею сходил вместе с Оливией. Просто так, ради разнообразия. От пристального взгляда проницательной девушки утаить собственные переживания не удалось. Кэндису хотелось верить, что никто ничего не знает, но, как выяснилось, озадаченность его бросалась в глаза всем более или менее внимательным и неравнодушным людям.       Кэндис надеялся, что отец передумает. Не верил в реальность этого, но надеялся. Увы. Вскоре слова Мартина получили подтверждение. Кэндиса «осчастливили» сообщением о переезде в Манчестер.       Не было в этом ничего смертельного.       И невозможного в реализации определённых планов тоже.       Дорога от Лондона до Манчестера не такая уж длинная. Час на самолёте, около трёх на поезде. Хоть каждые выходные прилетай-приезжай. Причиной гнева служило не столько знание о необходимости стремительно срываться с места, сколько сам факт вмешательства в жизнь, равнодушия к мнению того, чья судьба решалась, и тяга устроить всё по собственному усмотрению.       Кэндис собирал вещи, складывая их в чемодан, и думал о том, что впереди его ожидает грандиозный скандал. Стоит лишь переступить порог дома, и он сорвётся, высказывая отцу собственное мнение о такой политике, попутно объясняя, где он её видел и куда её следует засунуть, чтобы стало легче.       Кэндис усмехался, вспоминая собственные мысли, связанные с другими родственниками. Не по крови, а по документам.       Разумеется, речь шла о сводной сестре и мачехе. Если Патриция с самого начала демонстрировала истинное отношение и обеими руками голосовала за отъезд ненавистного братишки, то Инга долгое время производила впечатление милой особы, с теплом относящейся к пасынку. Сейчас она стояла в стороне, молчала, наблюдая за тем цирком, что разводил супруг.       То ли действительно боялась с ним поспорить, то ли желала избавиться от обузы, освободив место своим детям.       Не только Тише, но и Джеку.       В этот раз Альфред оригинальностью не блистал, остановив выбор на нормальном имени для сына. Никакого эпатажа, никаких несоответствий.       Мальчик с именем, которое носят тысячи других мальчиков, парней и мужчин, а не представительниц противоположного пола.       В общем-то, ситуация складывалась предсказуемая. Кэндис разочарования не испытывал. Нелепо думать, что посторонняя леди сумеет принять его, как своего собственного ребёнка. Для неё он никогда не будет родным, а вот конкурентом для её отпрысков, когда речь зайдёт о наследстве Брайтов, очень даже. Чем меньше он будет светиться здесь, тем выше шансы, что однажды вовсе потеряется. Исчезнет и из их жизни, и из завещания.       Не достоин.       Он отцу и стакан воды не поднесёт, если такая потребность возникнет. Не то, что Патриция. Та со всех ног кинется исполнять. Принесёт не только воду, но и чай, кофе, виски – на любой вкус.       Кэндис надел куртку. Застёгивать не стал.       Потянул чемодан за ручку, замер на пороге комнаты, в последний раз окидывая её взглядом.       Другие ученики покидали здание на семь дней, а он – навсегда.       Здесь оставались несколько лет жизни, наполненных самыми разнообразными событиями. Одноклассники, воспоминания, мечты, разочарования. Газета, к которой он привык. Бессонные ночи, наполненные внесением правок в текст «Призрачных мальчиков».       Здесь оставалась его жизнь, потому что только в стенах академии он по-настоящему жил, а не боролся за существование с людьми, носившими статус родителей, но больше походивших на нерадивых опекунов. Тех, что взяли ребёнка на попечение, немного поиграли, как куклой, поняли, что им этот вариант не подходит, и теперь ломают голову, куда деть надоевшую игрушку.       И здесь оставался Мартин.       Кэндис повернул ключ в замке и зашагал по направлению к лестнице, крепко сжимая в ладони ручку чемодана.       Чтобы добраться до главных ворот, следовало пройти мимо учебного корпуса, и Кэндис чувствовал, как болезненно сжалось сердце. Мимо кабинета директора, зная, что Мартин будет там. Быть может, в этот момент его займут разговором, и он не увидит, как Кэндис покидает территорию академии, а, может, будет наблюдать из окна за тем, что происходит во дворе.       На улице было тихо. Большая часть учеников уже разъехалась. Это он припозднился просто, не желая расставаться со своим самым любимым домом. Впрочем, как показала практика, спешить особо было некуда. За Кэндисом никто не приехал. У ворот не было ни машины отца, ни машины мачехи. Не то чтобы Кэндиса это огорчило, но насторожило. Он привык к до тошноты отвратительной пунктуальности обоих, потому удивился отсутствию хотя бы одного из родственников.       Телефон Альфреда молчал. Точнее, гудки шли, а вот ответа не было. Потратив время впустую, Кэндис позвонил Инге. Она, в отличие от Альфреда, ответила моментально, но звонок оборвался почти сразу. Повторно набрав номер мачехи, Кэндис услышал лишь приветствие автоответчика, предлагавшего оставить сообщение после звукового сигнала. Инга выключила телефон. Звонки на домашний телефон привели к тому, что Кэндис напоролся на Патрицию.       Она трубку не бросала, но рассчитывать на её помощь не приходилось.       – Позови мне кого-нибудь из взрослых, – грубо произнёс Кэндис, спустя несколько минут насмешливых замечаний.       Терпение его было на исходе.       – И не подумаю.       – Они ведь оба дома, правильно?       – Да.       – Так позови.       – У них серьёзный разговор.       – Обо мне они забыли?       – Как же. Забудешь тебя.       – А если не забыли, можешь, просветишь, почему никто из них не приехал? Или я должен добираться собственными силами?       – Попроси.       – Что именно?       – Кого-нибудь из своего окружения, – хмыкнула Патриция и всё-таки положила трубку, ничего толком не пояснив.       – Можешь поехать с нами, – произнёс Роуз, появившийся за спиной по привычке неожиданно, но явно не только что.       Судя по высказанному предложению, подслушал, если не весь разговор, то большую его часть.       – Правда? Спасибо.       – Правда. Не за что.       Слова сводной сестры из головы уходить не желали. Что-то в них Кэндиса цепляло, но он не мог определить, что именно, а в присутствии посторонних людей размышлять об этом не представлялось возможности.       Нельзя сказать, что Роуз и его старшая сестра болтали без умолку, словно боясь, что в салоне воцарится тишина. Они обсуждали какие-то повседневные дела, изредка вовлекая в свою беседу Кэндиса, а он отвечал. Когда было, что сказать.       Поскольку подходящие слова находились редко, то Кэндис предпочитал помалкивать, но слушать, чтобы потом не попасть впросак, если к нему обратятся, и не переспрашивать несколько раз. Не раздражать собеседников своей рассеянностью.       Родной дом встретил Кэндиса гробовой тишиной.       И холл, и гостиная пустовали. Родственников в поле зрения не наблюдалось, и это настораживало.       Такая активность накануне, бесконечные наставления и напоминания, а потом – отключённые телефоны, отказ от разговора и полный игнор. Так, словно он уже уехал отсюда, и тот, кто жаждет достучаться до остальных членов семьи Брайт – всего лишь призрак.       Невидимка, которого никто не видит и не слышит. Не замечает.       Скорее, нарочно игнорирует.       Кэндис оставил чемодан у стены и принялся разматывать шарф, попутно решив, что сам пойдёт к отцу, раз тот не желает первым начинать откровенный разговор.       То ли Альфред прочитал его мысли, то ли просто подумал, что тянуть время – занятие бессмысленное, но Кэндис услышал шаги и вскоре лицезрел отца перед собой.       Не отличавшийся дружелюбием и радушием в обычное время, сейчас Альфред и вовсе выглядел живым воплощением первобытной ярости, той самой, что способна разрушать до основания, ломать, причиняя боль и совершенно этого не замечая или воспринимая как должное.       – Добро пожаловать домой, – преувеличенно ласково произнёс Альфред.       Приторная улыбка исчезла стремительно, губы сжались в тонкую линию.       В лицо Кэндису полетел ворох снимков.       Подняв одну фотографию, Кэндис перевернул её и посмотрел, что там запечатлено. Сглотнул слюну, отчего-то ставшую горькой.       – Я смотрю, слов на ветер не бросаешь. Карьера идёт в гору. Промо-фото уже есть, осталась пара штрихов, – усмехнулся Альфред. – Когда фильм-то ожидать, сынок?       Ввести Кэндиса в заблуждение было непросто, потому этот ироничный тон доверия не внушал и не успокаивал.       Внутри похолодело. * * *       Давно забытый сон, но до ужаса реальные ощущения, будто всё происходит рядом.       Сначала падение и боль, удар и темнота, последнее – крик. Собственный. Точнее, того, чьи дневники хранятся в семье и передаются из поколения в поколение.       Старая добрая Англия.       Зелёная униформа, охотничий костюм. Кровь на светлых волосах и закрытые глаза.       Англия современная.       Кровавый отпечаток ладони на стене, бордовые капли, превращающиеся, подсохнув, на гладком паркете в коричневые лужицы-кляксы.       Я убью тебя, сука неблагодарная. Сам, лично, блядину придушу.       Как в замедленной съёмке одна из капель срывается и падает вниз.       Мысли об этом не покидали Мартина на протяжении всего вечера, порядком действуя на нервы и отравляя существование. В целом, несмотря на неплохую атмосферу, Мартин чувствовал себя паршиво, потому постарался с семейного ужина смыться поскорее. Ему предлагали остаться на ночь, но он заверил, что нет никаких проблем. Он не хочет обременять своим присутствием, потому поедет домой и потом даже позвонит, чтобы никто не беспокоился о его судьбе.       Хотя, какие могут быть страхи, в самом-то деле?       Это Терренс позволял себе пить, Элизабет периодически прикладывалась к бокалу вина, Кристофер составлял супруге компанию. Даже Нэнси с Альбертом что-то пили, аргументируя это тем, что душа просит немного праздника.       Трезвенников в компании было трое. Рендалл никогда страсти к алкоголю не питал, потому пил кофе. Дэниэлу банально из-за возраста не наливали. Мартин сам воздерживался, поскольку не планировал задерживаться надолго и с самого начала решил, что уедет к себе. Настроение было не слишком радостное, а обсуждать с родственниками причины своих переживаний он не считал нужным.       Даже если у них в семье принято решать проблемы совместными усилиями. Один за всех, и все...       Да-да, вечная классика французской литературы, характерная и для одной отдельно взятой английской семьи.       Клан Уилзи. Именно так с давних пор называла родственников Элизабет.       Иногда добавляла, улыбаясь: «Моя любимая мафия».       Учитывая большое количество в этой компании лиц, связанных с юриспруденцией – на любой вкус: от адвоката до судьи – звучало двусмысленно и немного комично.       Мартин к родственникам относился с теплотой. Может, не до сердечек и звёздочек в глазах их любил, как заявил однажды, но явно не через силу с каждым из них общался. Сейчас настроение было неподходящее, а потому привычные радости не приносили удовольствия.       Все мысли оказались заняты событиями уходящего дня, воспоминаниями о том, как Кэндис проходил мимо здания академии, и Мартин, стоя у окна, перехватил взгляд, на него направленный.       Приложил ладонь к стеклу.       Кэндис этот жест скопировал и слегка согнул пальцы, словно желал их переплести с чужими пальцами.       Ногти царапнули по стеклу. Неприятный скрежет, не имеющий значения. И ни единой возможности отвести взгляд, будто время остановилось, и момент этот совпал с моментом, когда взгляды пересеклись.       Мартин сомневался в своих способностях, связанных с умением читать по губам, но пребывал в уверенности, что слова, произнесённые Кэндисом, разобрал правильно.       Немного. Всего два.       Навсегда твой.       «Услышав» их, Мартин сразу же вернулся к мыслям о недавнем разговоре и о перспективе ношения колец. Эти слова великолепно подходили для того, чтобы быть увековеченными и запечатлёнными на золоте.       Идеальная гравировка.       Мартин успокаивал себя, говоря, что всё будет хорошо, и вынужденное расставание не только не разрушит, но и укрепит их отношения.       А сам он, пожалуй, вскоре увлечётся коллекционированием билетов. Не тех, что на концерты, начиная от роковых, заканчивая оперой, а тех, что на поезд и на самолёт.       Мартин старался мыслить позитивно и единственное, что сбивало с толку, возвращение снов.       Мартин подумал: стоит немного сменить обстановку, подняться на третий этаж и выбраться на балкон. Проветриться, проанализировать, убедить самого себя в том, что все опасения не имеют оснований и, по сути, своей напрасны.       В одиночестве было ещё хуже, чем при большом скоплении народа.       Мартин хотел вернуться обратно в зал, но услышал шаги и обернулся, вглядываясь в темноту. Свет он не включал. Человек, за ним последовавший, тоже не нарушал сонную тишину загородного дома.       – Снова нужен кто-то, в чьей компании можно выговориться? Или просто наслаждаешься красотой ночного пригорода? – поинтересовался Рендалл, выходя на балкон.       Иногда Мартину казалось, что именно Рендалл – его настоящий брат, понимающий и чувствующий перемены в настроении. Выбирающий для разговоров наиболее подходящие моменты, а не лезущий в душу тогда, когда молчание кажется единственным оптимальным решением. Единственным выходом из ситуации.       – Думал об этом в школьные годы, думаю и теперь. Сесиль тебе и в подмётки не годится.       – Можно ли расценивать данные слова, как официальное предложение работодателя? – засмеялся Рендалл.       – Хочешь сменить сферу деятельности и стать психологом, работающим с моими подопечными?       – Это могло бы стать интересным опытом, – пояснил Рендалл, подходя к балконному ограждению и опираясь на него обеими ладонями. – Если однажды действительно решусь переквалифицироваться, обязательно вспомню о перспективах возвращения в «Чёрную орхидею» в новом качестве.       – Тебе нравилось это время? – поинтересовался Мартин.       – Какое именно?       – То, что связано со школой.       Рендалл задумался.       – Да как сказать... Оно явно было неплохим. Даже не так. Для той поры оно было классным. Не всегда, не во всём, но по большей части. Однако мне нравится жить в этом возрасте, в своём настоящем. Появись у меня возможность вернуться в прошлое, я не стал бы этого делать. А что? У тебя возникала такая идея?       – До недавнего времени случалось периодически, – честно признался Мартин. – Не скажу, что жаждал вернуться и прожить всю жизнь заново. Мне бы просто хотелось многое изменить. Однажды сделать не тот выбор, а потом – ещё. И ещё. Полностью перевернуть привычный уклад, перекроить его и заново сшить. Кажется, с такими заявлениями я тяну на одного из постоянных клиентов какого-нибудь психоаналитика.       – Нет. Почему? По-моему, это свойственно многим людям, – заметил Рендалл. – Ты же знаешь. Нельзя быть довольным всегда и всем.       – Нельзя, – согласился Мартин. – Но весьма печально жить, понимая, что недоволен большей частью событий своей жизни.       – Без них ты не был бы тем, кем являешься теперь.       – Вот с этим точно не поспоришь.       – Мартин?       – Да?       – Тебя угнетает именно это?       – Что именно?       – Осознание того, кем ты являешься теперь? И некие проблемы, с этим связанные?       – С чего ты взял?       – Ты же не думаешь, что мне ничего не сказали?       – Терренс, – протянул Мартин и покачал головой. – Как всегда.       – Не в подробностях, лишь в общих чертах. Впрочем, этого было достаточно, чтобы понять причины твоей нервозности.       – Знаешь главу семьи Брайт?       – Кто же не знает воздушную империю Брайтов и того человека, что находится у штурвала? – усмехнулся Рендалл. – О нём наслышаны все, кто так или иначе связан со сферой бизнеса. Любитель сметать конкурентов со своего пути, удачливый делец, поднявшийся из грязи, получивший пропуск в аристократическое общество благодаря первому браку с аристократкой, о чьей красоте слагали легенды. Она была моделью, если не ошибаюсь?       – Да, именно так. Она и, правда, очень красивая... Была.       – Некоторые до сих пор шепчутся по углам о том, что Альфред до брака с Реджиной отличался полным отсутствием манер, только что в скатерть не сморкался, а потому нередко попадал в неловкие ситуации. Сейчас, конечно, открыто об этом никто не говорит, а сам Альфред привык к светскому лоску, опылился, научился мимикрии и окончательно стал, что называется, своим. Больше не даёт поводов над ним смеяться. Мы точно не поддерживаем приятельских отношений, но три года назад доводилось сталкиваться по рабочим вопросам. Наверное, с тех пор он меня ненавидит.       – Почему?       – Я был адвокатом его бывшего делового партнёра. Мы выиграли то слушанье. Суд обязал Альфреда выплатить довольно приличную сумму, и я очень сомневаюсь, что он охотно расстался с этими деньгами.       – Как тесен мир, – выдал Мартин многозначительным тоном.       – Теснее, чем всем нам кажется.       – Сейчас ты скажешь, что лично знаком и с его сыном, чем окончательно меня добьёшь.       – Живи, – милостиво разрешил Рендалл. – С сыном сталкиваться не приходилось, но он в то время, кажется, и не обитал под одной крышей с Альфредом. Тогда о первом браке Брайта-старшего никто не вспоминал. Говорили о новой избраннице и её дочери. Впрочем, с ними я тоже не знаком. А ты?       – Только с Реджиной.       – И судя по всему, общение было так себе.       – Честно?       – По возможности.       – Оно было отвратительным. Всего пара минут, но какой эффект.       – Похоже, сын пошёл совсем не в родителей.       – Совсем не в них. Я бы подумал, что он не из их семьи, но внешнее сходство с обоими опровергает теорию об усыновлении.       – Значит, просто исключение из правил.       – Моя персональная революция, – тихо произнёс Мартин и усмехнулся, перехватив удивлённый взгляд Рендалла, впервые услышавшего подобную характеристику.       Уделив разговору ещё некоторое время, Рендалл вновь спустился вниз, оставив Мартина в одиночестве.       Ушедшие было мысли, вернулись и накинулись с повышенным энтузиазмом. Поколебавшись немного, Мартин принял окончательное решение – поехать домой. По дороге он несколько раз пытался дозвониться до Кэндиса, но успеха не достиг.       Телефон повторял одно и то же. Абонент вне зоны доступа. Оставьте сообщение или перезвоните позже.       Чудовищные картины продолжали представать перед глазами.       Алая кровь, размазанная по пальцам, розоватая слюна на приоткрытых губах и еле различимый голос.       Мартин боялся, что, приехав, столкнётся с этими видениями наяву. Шагнёт в лифт, увидит багровые следы на зеркале, и в тот же момент поймёт, что подсознание с ним не играло. Оно предупреждало об опасности.       В реальности Кэндис обнаружился не у дверей квартиры, а там, где шесть лет назад Мартин едва его не сбил. У подъезда.       Стоял, сунув руки в карманы, опустив голову и разглядывая носки оксфордов.       Первым, что бросилось в глаза, была именно кровь.       Рукава и полы некогда белоснежной куртки измазаны побуревшими пятнами. Содранная ногтями кожа на шее. Разбитый нос, пострадавшие губы. Часть лица занавешена волосами. Если отвести в сторону прядь, можно увидеть ещё и заплывающий глаз.       Мартин подцепил пальцами подбородок, не позволяя отвернуться и смотреть в сторону. Волосы всё-таки убрал, чтобы рассмотреть внимательно.       – Вернулся раньше, чем планировал, – произнёс Кэндис, усмехнувшись.       Прикусил губу, попадая зубами в рану, поморщился болезненно, сплюнул кровь на бумажный платок, сминая его в руках        – Красавец, да? Жаль, что очки прихватить не удалось. Не хотелось лишний раз пугать, но...       – Кто? – спросил Мартин тихо, но с плохо скрываемым гневом.       – Альфред. Тёплый приём от любимого отца.       – Из-за разговора о Манчестере?       Кэндис покачал головой.       – Нет. Кто-то слил ему фотографии нашей совместной вылазки. Снял момент встречи у ворот и поцелуй, а потом отправил материалы Альфреду. И, признаться, я даже догадываюсь, кто. Альфред оценил, как видишь.       Кэндис вздохнул и вновь поправил волосы, закрывая пострадавшую часть лица.       – Идём, – произнёс Мартин, сжимая ладонь в своей руке и чувствуя ледяное прикосновение с трудом сгибающихся пальцев. – Ты замёрз. Давно ждёшь?       – Часов... пять? Наверное... Не знаю.       – Почему не позвонил?       – Телефон остался там. Да и не только телефон. Все вещи в доме отца, – дёрнув плечом, ответил Брайт. – Денег у меня не было.       – Идём, – повторил Мартин, потянув Кэндиса, не думавшего сопротивляться, за собой.       Попутно прикидывал, что может грозить человеку, ворвавшемуся в чужой дом с целью убить хозяина. Явно ничего хорошего. Но в этот момент Мартин думал лишь о том, что хочет уничтожить Альфреда Брайта.       Без суда и следствия.       Жаль только, что обстоятельства играли против него, отдав все козыри в руки Альфреда. Именно он мог смести Мартина с лица земли, вынеся ситуацию на обсуждение, тем самым уничтожив репутацию и академии, и её директора.       И если второе Мартин мог пережить без проблем, то допустить возникновение скандала, порочащего «Чёрную орхидею» – нет.       Он просто не имел на это права.