До несвиданья

      Артём не знал, что делать с письмами. Оставлять не хотелось — это было всё равно что бросать себе же уголёк за пазуху, а выбросить рука не поднималась — в них было слишком много от Вадима, которого он знал и которого не знал. Правильным решением было отдать их Захару, но тот не пожелал даже разговаривать. Артём сам был отчасти виноват в том, что разговор не получился: он почему-то думал, что любой если не с уважением, то хотя бы с интересом отнесётся к тому, что написал ему уже умерший человек. У Артёма что-то волнующе скреблось в груди от киношной мелодраматичности ситуации… Письма с того света. И он вспоминал, что почувствовал сам, когда решил, что письма предназначались ему. Реакция Захара оказалась совсем другой, он не был к такому готов, и не смог сказать ничего вразумительного.       Два дня после возвращения из «Норы» он думал послать лесом Захара, озлобленную упёртую скотину, выбросить письма и начать жить дальше. Но, в стиле худших голливудских мелодрам, его терзало ощущение незавершенности. Он чувствовал себя так, словно не смог исполнить последнюю волю Вадима и подвёл его. Он не знал наверняка, хотел ли Вадим, чтобы Захар прочитал эти письма, но ему казалось, что хотел.       Он думал позвонить в «Нору» и узнать, когда можно будет снова застать там Захара, но на него навалилась куча дел и со студентами, и с главой будущей диссертации, и с проектом, который перерабатывали по требованию заказчика, и всё пришлось отложить, так что он смог поехать в «Нору» лишь через две с лишним недели.       Двор перед верандой, где они с Захаром разговаривали в прошлый раз, был полностью очищен от снега, скамейки расставлены вокруг пока ещё голых клумб, а белые столбики и перекрестья веранды были заново выкрашены в слепящий белый. Артём сделал небольшой круг, а потом вернулся к главному входу.       Захар уже стоял за стойкой и смешивал коктейль, когда Артём уселся на стул ровно напротив. Он перегнулся через стойку, чтобы посмотреть, что там Захар делает, заглянул в маленькую мойку из нержавейки, где был рассыпан лёд и валялись ярко-зелёные обрезки лайма, последил, куда убираются бутылки. Захар, которому Артём едва ли не под руки лез, стоически делал вид, что его не замечает.       — Джин-тоник, пожалуйста, — произнёс Артём.       Захар наконец посмотрел на него и заявил:       — Вообще-то заведение может без объяснения причин… ну, и всё такое, дальше знаешь.       — Мне правда нужно с тобой поговорить. В тот раз вышло не очень. Я не отниму много времени, — поняв, что Захар его всё же слушает, Артём заговорил о главном: — Даже не знаю, как тебе объяснить: в общем, я хочу, чтобы ты увидел эти письма. Я не собираюсь тебя шантажировать, не буду никому ничего рассказывать. Для меня это важно. Это, даже не знаю, вроде примирения. Пожалуйста.       Захар смотрел на него, плотно сжимая губы, отчего в их углах появились маленькие острые ямочки. Потом он, заметив двух клиентов, севших на стулья чуть поодаль, отошёл к ним. Артём терпеливо ждал. Когда Захар вернулся, то сказал:       — Хорошо, голубь мира. Только чтобы ты отстал.       — Там же?       — Нет, поднимись на второй этаж, где-нибудь в бильярдной меня жди.       Ждать пришлось почти что час, пока не появился Захар и не махнул рукой, зовя куда-то. Они прошли по короткому балкончику над танцполом и оказались в тускло освещённом сводчатом коридоре.       — Зарезервировано с девяти, — Захар открыл перед Артёмом одну из дверей. — Так что у нас сорок минут. Но, подозреваю, и пяти хватит.       Артём с любопытством рассматривал узкую и длинную комнату с белым кожаным диваном и шестом для стриптиза по центру.       — Хочешь станцевать? — поинтересовался Захар, заметив, как Артём разглядывает шест.       — Не в настроении, — Артём всё же подёргал шест, он слегка люфтил и вообще не производил впечатление надёжной конструкции.       — Ах да, — Захар упал на диван, — мы же собираемся говорить о предсмертных записках или чём-то таком.       Артём видел, что весь этот презрительный цинизм был отчасти наигранным, но ему всё равно стало на редкость неуютно. Он сел на диван рядом с Захаром, но не слишком близко.       Письма, три блокнотных листочка, лежали у него сложенными в бумажнике, и он полез за ним в задний карман джинсов.       — Мне кажется, что ты должен это увидеть. Я не знаю, что у вас случилось…       Он остановился, потому что Захар смотрел на него как-то излишне пристально, буравяще.       — Точно тебя где-то видел, не могу вспомнить где. Не на той неделе, а раньше.       — Я тоже на строительном учился.       — А, понятно. А зовут как?       — Артём.       — Захар, — он неожиданно протянул руку для рукопожатия.       Артём в ответ протянул свою, и Захар крепко её стиснул.       — Это глупо звучит… про примирение. Я знаю, что между вами что-то было, там написано, — Артём помахал письмами, — и мне это было… Вернее, мне кажется, что это проявление уважения. Он…       — Что он? — с жестокой, настойчивой улыбкой спросил Захар.       — Он был хорошим человеком, и он мне дорог… То есть, его память…       — Он был мудаком, каких мало, — чётко и громко, не в обычной своей развязной, слегка расслабленной манере произнёс Захар.       — Не для меня.       — Не для тебя? Ты ведь тот самый и есть? Он жил с женой, а тебя пялил раз в неделю! Прям осчастливил! И ладно бы так… Но ты ведь обо мне не знал, да? Только вот из этих писулек понял, что не был у него единственным? — Захар сделал после последнего слова «кавычки» пальцами. — А я знаю, кто ты такой. Без имён и фамилий, но он рассказывал…       — И что рассказывал?       — Так, всякое… Про то, что уже четыре года вместе, про то, что с квартирой помог… Про то, что ты его уже подзаебал, но бросить жалко, ведь такой хороший мальчик, так любит, даёт без разговоров в любое время дня и ночи. Удобно, чё. И проектировщик неплохой.       Артёму показалось, что он вдохнул не воздух, а горячую ядовитую смесь, в которой не было ни капли кислорода, ни капли жизни, одна лишь горькая, разъедающая лёгкие отрава. Он несколько раз моргнул, потому что на доли секунды Захар перед ним словно расплылся, превратился в дрожащий чёрный силуэт на фоне белой спинки дивана.       — Слушай, извини, — пробормотал Захар, опустив глаза. — Но он правда был не таким… не таким, ну... Старый пидорюга, короче. Ты вот не думал, что… Ты ведь меня постарше, да?       — Да, на два года, — на автомате ответил Артём.       — Ну вот… А ты не думал, что у него на каждом потоке было такое? Что нас не двое? Может, он каждый год… или чаще? Выбирал себе жертву. Понятно, как выбирал. Не пойми неправильно, но я знаю, как я выгляжу. Если бы он кого-то другого на потоке выбрал, а не меня, я бы удивился. Это типа конкурса красоты. Мистер Стройфак. Главный приз — трах с великим Гордиевским. Ты ведь тоже далеко не урод, а наоборот. Ещё стригся бы не под машинку, а по-человечески…       — Нет, — Артём покачал головой. — И он только тебе писал, так что…       Он протянул листочки, про которые уже забыл, Захару. Тот выдернул их и развернул:       — Ты не представляешь, как это мучительно — терять, — продекламировал он и взял следующий лист. — Мой любимый мальчик, да-да-да… Хочу попросить прощения за то, что испортил тебе жизнь. Стишки! Грусть — пусть. Он был мой север, юг… Мой-мой-мой! Прости. Скучаю. Безумно люблю. Целую, князь.       Захар положил письма на диван между собой и Артёмом, прихлопнув ладонью.       — Бред… Спектакль. Знаешь, что с этим нужно сделать? — Захар сунул руку в карман джинсов. — Вот это, — в руках у него была зажигалка.       — Ты не прочитал, — только и сказал Артём. Ему было всё равно, что станет с письмами, он до сих пор сидел как оглушённый, не в силах до конца осмыслить сказанное Захаром, как совсем недавно не мог осмыслить смерть Вадима.       — Не хочу мараться, — Захар взял первый из листков и поджёг уголок. — Он этого не заслужил.       Захар держал горящую бумагу над стеклянной пепельницей, а потом, когда забирающиеся вверх язычки пламени начали лизать пальцы, бросил. За первым письмом последовали два остальных. На то, чтобы уничтожить их, ушло меньше минуты.       — Вот и всё, — Захар отодвинул пепельницу подальше, на середину низкого стола.       Артём только усмехнулся: весь вред, который эти письма могли причинить, они уже причинили. Их можно было порвать, сжечь, развеять пепел над Ниагарским водопадом, но написанное уже жило отдельно от бумаги.       Захар вдруг наклонился к нему, прижал раскрытую ладонь к его лбу и заставил поднять голову.       — Эй, очнись! Ты… — он так и не убирал руку, словно боялся, что стоит отпустить, и голова Артёма снова повиснет. — Ты посмотри на себя! Ты же… Тебе надо спасибо ему сказать, что он помер! Хоть жизнь начнётся нормальная… А то сидел и в рот смотрел старому извращенцу! Забей. Вон, сходи вниз, на тебя знаешь сколько девок навешается!       Артём поднялся на ноги.       — Спасибо за совет, но я сам разберусь, — он вскочил слишком порывисто, так что стоявший у дивана столик сдвинулся и со скрежетом проехал по полу. — Извини, что отнял время.       Захар схватил его за руку. Его движения, слишком порывистые и слишком интимные, выбивали Артёма из равновесия: у него самого были более плотные, почти непроницаемые внутренние границы, он никогда бы не стал вот так прикасаться к человеку, которого едва знал, и прикосновения Захара включали какие-то древние инстинкты, заставляли внутренне подбираться, ощетиниваться и готовиться к отражению атаки. Он отдёрнул руку, но Захар держал крепко, и задравшийся рукав толстовки обнажил большой кусок татуировки, разноцветные линии, петли, изгибы металла и когти — всё ещё непонятный, нескладный рисунок.       Артём не стал вырываться.       — Чего тебе?       Захар смотрел на него снизу вверх, и в пристальных глазах горел хитроватый, злой огонёк.       — У меня для тебя подарок.       — Что?       — Я такого никому не делал. Ты первый.       — Ты о чём?       — Расскажу тебе о твоём Вадимке. О том, что у нас с ним что-то было, знают только два человека — ты и я, и если я что-то услышу, какие-то намёки, я сразу пойму, откуда ветер, — Захар с угрозой сжал запястье Артёма. — Имей в виду.       — Да не бойся ты...       — Садись! — Захар отпустил его руку.       Когда Артём сел на своё старое место, Захар отвернулся и опустил голову. Тяжёлые волосы упали вперёд, занавесив лицо, и, словно этого было мало, Захар прижал кулак ко рту, точно закрывшись.       — Я его ненавижу, — голос звучал глухо и сдавленно. — Он заставил меня. Так что не думай, что я его увёл у тебя или что у нас там был… роман. Я сам виноват, надо было слать его с самого начала, не доводить до такого, но я… Не знаю, я затупил, испугался. Подумал, что прокатит, и как-то всё...       — Что значит заставил?       — Он сказал, что зачёт я у него не получу никаким образом, кроме как… — Захар убрал руки от лица и теперь нервно постукивал друг о друга кулаками. — Без зачёта не допустят до экзаменов, и привет сессия. Отец меня бы убил. А если бы прорвался тут, то в следующем семестре у Гордиевского уже не зачёт был, а экзамен.       — Ты что, за зачёт с ним трахался? — Артёму дико хотелось развернуть Захара лицом к себе или хотя бы убрать волосы, чтобы видеть его, видеть.       — Нет, не трахался я с ним за зачёт! — тряхнул головой Захар. — Он зачётников на несколько дней разделил, я попал в один из последних, мы втроём или вчетвером к нему в офис поехали, он там работы смотрел. Оставил меня в кабинете последним, начал говорить… ну, на эту тему, предлагать.       — Не может такого быть! — упрямо покачал головой Артём. — Вот не может. Он не стал бы вот так вдруг…       — Ну, он думал, что я того, из ваших…       — А ты нет?       — У меня разные друзья есть, есть такие, что… Я один раз Гордиевского в клубе встретил, не тут, в «Ангаре», он туда каких-то чуваков приводил, то ли из Турции, то ли ещё откуда-то они приехали.       — Да, из Турции, — Артём вспомнил, что в позапрошлом декабре действительно приезжали турки из крупной строительной компании, и Вадим пару раз их куда-то водил.       — Вот. Гордиевский с ними был, а я с друзьями, и из них кое-кто би. Они туда ходят, если парня нужно снять.       Артём кивнул: в городе, где настоящий гей-клуб открыть так никто и не решился, была пара мест, где, особо себя не афишируя, собиралась местная гей-тусовка. «Ангар» был одним из таких.       — У меня с ними ничего такого не было. Может, несколько раз по пьяни подрочили вместе под гейскую порнуху. — Захар наконец выпрямился, но рассказывал, глядя не на Артёма, а куда-то в сторону. — И ещё Гоха мне как-то раз отсосал. — Захар подёргал плечом. — Вообще-то даже два. А что такого? Он сам предложил. Хочу, говорит, тебе отсосать.       Артём рассмеялся. И Захар ещё говорил, что он не «из ваших».       — Ну а что такого-то? — рассерженно зыркнул на него Захар, тут же опять отвернувшись. — Не я же ему!       — У тебя встало на гей-порно, на мужиков! Если бы ты был на сто процентов…       — Ты будешь слушать или нет?!       — Окей, молчу. Давай, рассказывай про свои гей-похождения.       Захар стиснул зубы, но, видимо, решил не отклоняться от темы и стал рассказывать дальше.       — Гордиевский видел меня с ними. А они нажрались и, был момент, себя как-то открыто вели. Не совсем, конечно… Гоха меня обнимать лез. Ну так, не особо, но можно что угодно было подумать… Если бы я Гордиевского сразу заметил, то быстренько бы свалил, а я только под конец увидел. Они сначала в вип-зале были, наверное, а потом вышли в общий. Смотрю: пырит на меня, прям глаз не сводит. Как ни повернусь в ту сторону, всё смотрит. Я подходить не стал, всё-таки препод, всё такое, просто ушёл. Потом я его в универе несколько раз видел, никаких намёков, делал вид, что не было ничего, а потом вдруг на этом зачёте выдаёт. Он про секс ничего не говорил, если бы сказал, я бы… для меня не вариант вообще. А тут что-то типа пообщаемся. Руку мне на плечо положил. Сам дурак, знаю. Не надо было соглашаться, но я один раз так уже делал. На втором курсе. Правда, там не мужик был. Историю архитектуры которая ведёт. Но она приятная, и не за пятьдесят, тридцатничек, наверное. Сводил её пару раз в кафешку, цветы принёс, секс, понятное дело. Но это вообще другое дело, я и сам не против был, и мы расстались тихо-мирно, все довольны, а тут… И с Гордиевским так всё быстро получилось. Я тупанул. Сижу, думаю, вот попадос, пытаюсь ему объяснить, что мужики мне вообще никак. А он тут сам говорит, типа без разговоров расписываюсь в зачётке, прямо сейчас… Мне так стрёмно было, я бы что угодно сделал, лишь бы от него тогда отделаться. А он ничего такого и не требовал, только... В общем, от меня максимум, что надо было — потерпеть, пока он меня по спине гладил, по заднице чуть-чуть. Да хрен с ним, думаю, потерплю, только бы свалить оттуда побыстрее и с зачётом этим долбаным. Если бы он конкретно наседать тогда начал, я бы ему въебал, наверное, и ушёл, но он так, знаешь, вежливо. Просил.       — И что, получил зачёт?       — Да, он тут же расписался. А потом началось… Он позвонил. Я же, говорит, поставил тебе зачёт, давай встретимся. Нет, мы не трахались… То есть, тогда не трахались. Но он мне прямым текстом сказал, что экзамен не поставит и зачёт по экономике проекта тоже. А у нас ещё второй экзамен был у Иноземцева, он же его друг по жизни, работают вместе. Сказал, что и Иноземцеву я не сдам, если не сделаю, что он просит. Реально прижал меня. И с ним всё хуже делалось, заносило всё сильнее. Начал что-то такое говорить… Как в письмах примерно: не могу без тебя жить, безумно люблю. А меня, понимаешь, меня тошнило от него. То есть раньше не тошнило, когда он просто пары вёл, думал, нормальный мужик, классный даже, крутой… Но тут другое дело, когда он меня трогал… Меня от каждого прикосновения выворачивало. Я всё ненавидел: как он говорит, как смотрит, кожу, волосы, запах, родинки. Абсолютно всё.       — Но задницу подставил? — усмехнулся Артём.       — Нет, — Захар посмотрел на него почти удивлённо. — Нет. Я был сверху.       Артём догадывался, что у него сейчас наверняка нелепое и изумлённое лицо, но ничего не мог с собой поделать: во второй раз за сегодняшний вечер мир переворачивался с ног на голову. За все пять лет Вадим никогда, никогда не соглашался на нижнюю позицию. Он отказывался категорически, говорил, что когда-то давно пробовал, но не смог, было и больно, и психологически тяжело, и просто невозможно для него. А теперь оказывалось — если Захар не врал, конечно, — что ради студента, которого знал пару месяцев, Вадим решился на то, в чём отказывал человеку, которому доверял и с которым спал несколько лет.       — Он никогда не был внизу, — сказал Артём. — Говорил, что для него это... никак.       — Да, мне он тоже так говорил. Он, конечно, собирался отыметь меня в зад, и я почти согласился… Да, согласился! Он меня к стенке прижал. Что мне было делать? В деканат нажаловаться? Мне бы никто не поверил, что Гордиевский… Он же святой был. Реально, поверили бы ему, а про меня бы сказали, что я не смог сдать и решил так выкрутиться. Я на телефон хотел разговор записать, но он, сука, продуманный был, чуть ли не обыскивал меня. Я так подумал: если сессию не сдам, отец меня уроет, никакой отдельной квартиры, никаких денег, только еда в холодильнике, а если сдам, то на следующий год свободен. Гордиевский-то ничего больше не ведёт. Ну да, не очень красиво, но я решил, что ещё чуть-чуть потерпеть, а там забыть, как страшный сон. Заочники деньги в конвертах носят только так, а это не сильно хуже, — Захар потёр лоб. — Хуже вообще-то. Но я ведь не из-за того, что мне в лом было готовиться и решил схалявить. Даже если бы я в лепёшку разбился с этими его зданиями, он бы всё равно завалил и не принял работы.       — Да я тебя вроде не осуждаю.       — А с тобой так же было? — Захар посмотрел на Артёма и убрал спадавшие на щёки пряди за уши.       «Я вспоминаю, как ты прикусывал губу, как заправлял волосы за ухо, как улыбался и опять чуть прикусывал губу».       Это движение, по сути очень простое, заурядное, получалось у Захара каким-то полудетски трогательным и одновременно серьёзным. Вадим заметил, как красиво оно было, это движение гибких пальцев в тёмных волосах, и Артём не мог с ним не согласиться. Интересно посмотреть, как же он прикусывает губу… Да, он иногда засматривался на Захара, но без всякого подтекста, просто как на красивую картину или хорошо выполненный проект. Наверное, с этого же всё и начиналось у Вадима; он любил красивое, гармоничное, эстетически безупречное, и, разумеется, взгляд задержался на Захаре. Может быть, Вадим и его самого когда-то рассматривал так же.       — Нет, не так, — ответил Артём. — Я не был против. Он мне нравился.       — Везёт. А мне нет. Но я согласился. К тому же любопытно было попробовать. Я и так, без Гордиевского, ради эксперимента попробовал бы, но с кем-то другим, кто не был мне противен… Хотя, может, я это потом придумал. Для собственного успокоения: якобы сам хотел. Сейчас даже не знаю. В итоге я не смог, мы начали, но ничего не получилось.       — Больно было?       — Знаешь, мне не очень-то хочется всё в деталях расписывать, но нет, не очень больно. Если бы было больно, я бы вытерпел, а там… Меня колотило всего, так было херово… Даже не знаю, с чем сравнить, как при очень сильной температуре, только гораздо хуже. Мерзко так. В общем, он от меня отстал. Облизал всего, но отстал. Я потом пошёл в ванную. Мутило слегка, такая слабенькая тошнота, крутит что-то в желудке, скребётся, но никак… — Захар прижал руку к животу. — Так это бесило, я сунул два пальца в рот и проблевался. Гордиевский слышал, наверное, из комнаты. Больше не предлагал после того. Но у него типа идея фикс была, чтобы мы… ну, это… — Захар коротко рассмеялся. — Слились. Он так и сказал один раз. Ебанутый… Один в другом, всё такое.       Захар замолчал, и Артём тоже не решался заговорить. Сидел в отупляющем, немом недоумении. Самым странным казалось то, что это всё раскрылось уже после смерти Вадима, когда тот оказался в недосягаемости для обиды, злости и ревности, укутанный, как в кокон, в небытие и разложение.       — Ты из-за него универ бросил? — спросил Артём, зная, что из-за него, но ему нужно было что-то сказать.       — Да, из-за него. Я же думал, что отделаюсь в ту сессию. Он не напирал особо, мы с ним только три раза… Как-то на дачу к его родственникам ездили, в какие-то ебеня, почти два дня пробыли, но потрахались только один раз. Он понимал, что мне это не в кайф. А может, у него уже с возрастом потребности уменьшились, не знаю. Он больше языком трепал, рассказывал что-нибудь.       — А как ты вообще? Ну, как встало-то?       — А сам не знаю, с трудом. Вадимка очень старался. Давай, я не буду тебе описывать. Кое-как получилось. Но поверь, от его волосатой задницы я ни фига не возбуждался. Только радовался, что между нами резинка. Ни разу в нём не кончил, — Захар зажмурился и тряхнул головой. — Всё, нахуй… Хватит про это. Я себя чувствовал изнасилованным, хотя вроде я сверху, но это без разницы в оконцове… Экзамен он мне поставил, я выдохнул, уехал на весь июль с друзьями. А потом он звонит и предлагает встретиться. Я заржал и послал его, а он… Он говорит, что он теперь ещё и на четвертом курсе взял предмет, тоже с экзаменом.       Артём кивнул: Вадим действительно с того года стал вести ещё и проектирование жилых и общих зданий, из-за чего количество часов у него чуть ли не удвоилось.       — И не забудь, говорит, — продолжал Захар, — другие тоже не поставят: Иноземцев будет вести инженерное оборудование и кто-то там ещё компьютерные методы.       — Я, — вдруг сказал Артём.       — Что ты?       — Я бы вёл у тебя компьютерные методы.       Захар удивлённо поднял брови.       — О как! Прости, не дождался. Я пару дней тогда думал. Не про то думал, что бросить или дальше с Гордиевским трахаться. Это вообще не вопрос был. Я знал, что никогда больше. Я после того раза… — Захар ребром ладони провёл по кадыку. — Вот здесь стояло. Я думал, что с отцом делать. Он же три года за обучение платил. Блин, я думал, он меня порешит, когда узнает. Ну, это мои дела, тебя не касается. Вот. И забрал документы после этого.       — Слушай, Захар… — Артём опустил глаза и уставился на носки своих ботинок. — Мне жаль. Я знаю, что звучит тупо, но я честно… И я с этими письмами, как лох, к тебе лез.       — Ты что, думаешь, я тебе рассказал, чтобы ты посочувствовал? Да мне похуй. Это подарок, я же сказал. От меня — тебе. Чтобы ты понял, какой он был, этот твой Гордиевский, сходил плюнул ему на могилку и забыл. Он клал на тебя всю дорогу, а ты теперь письма его бегаешь раздаёшь. Ты представь, если бы жена нашла письма к тебе, пошла бы она их относить? Хрена с два! И я бы в такой ситуации не пошёл. Да никто… Ты думаешь, что он какой-то особенный? Да, особенный. Дерьмо такое, каких поискать. Просто при тебе не лезло, вот и всё.