До несвиданья

      Китс занял место у окна и теперь что-то быстро печатал на ноутбуке. До этого он читал, постоянно поглядывая на Артёма. Тому даже пришлось достать телефон, сунуть наушники в уши и притвориться, что слушает музыку. Она на самом деле играла, но Артём не смог бы сказать, что именно.       По оживлённым перемещениям стюардесс стало понятно, что скоро будут разносить обед. Артём, снова задумавшись, забылся и закрыл лицо руками, надавливая кончиками пальцев в середину лба.       Китс, конечно же, увидел это боковым зрением. Он опять посмотрел на Артёма, но тот отвернулся, сделав вид, что не заметил взгляда и что его очень увлекает ходьба стюардесс по салону. Китс вернулся к своему письму.       Артём решил, что расскажет Китсу потом. Тот возвращался из Нового Орлеана не в Москву, а в Лондон — на какое-то крупное заседание в «Истмене». Китсу надо было «показать цифры». Он постоянно сидел за ноутбуком сам, требовал, чтобы подчинённые перепроверяли все задачи и обновляли статусы: часто случалось, что завершенные части проектов оставались формально открытыми из-за несогласованности действий или привычки оставлять всё на конец месяца. Китс немного нервничал: уже сейчас было понятно, что в этом году его офис не даст такого же роста по числу проектов и доходам, как в прошлом, хотя рост определенно был. А ещё Китс собирался вновь поговорить насчёт перевода в другой город. Он уже дважды в этом году заводил про это речь, но его каждый раз просили остаться. Говорили, что всё закончится так же, как три года назад: он тогда перевёлся в Штутгарт, но через несколько месяцев его срочно вернули, задрав премиальные до небес, лишь бы он снова взял руководство московским офисом на себя. В общем, от пяти дней в Лондоне можно было ждать и хорошего, и плохого. Артём не хотел загружать Китса ещё и своими проблемами.       Дело не было срочным, можно рассказать потом. Он не думал, что Китс так сильно расстроится из-за его матери, что не сможет нормально подготовиться к встречам: он видел-то её всего четыре раза; Артём боялся, что Китс расстроится из-за него. Из-за необходимости снова ехать в Россию.       С того дня, как он два месяца назад сел на самолёт в Лондон, он в Москве больше не был. С Захаром он не разговаривал даже по телефону, и на его сообщения в «Фейсбуке» и «Линкедине» тоже не отвечал — всё, как обещал Китсу.       Всегда легче держать обещание, которое дал кому-то другому, не себе. Себя ты всегда простишь, найдёшь оправдания. А вот другой…       Китс вряд ли бы узнал о переписке и звонках. Он просто не хотел его обманывать и разочаровывать.       На самом деле он один раз всё же ответил Захару. Написал, что сделал выбор несколько лет назад и вполне им доволен, говорить больше не о чем. Но как раз упорное нежелание говорить и видеться выдавало его с потрохами: никто не станет так старательно избегать человека, к которому равнодушен. Захар прекрасно это понимал. Он написал: «Я тоже думал, что это пройдёт».       Артём хотел ответить. Он мог бы написать много. Много абзацев про то, что невозможно жить одними чувствами и про то, что у него есть чувства — к Китсу. Он мог бы написать всё это очень убедительно, но не стал. Во-первых, он обещал Китсу, во-вторых, это было бесполезно: Захара он всё равно не переубедит.       Он боялся, что Захар поступит так, как раньше: эмоционально, громко выплеснет обиду и ярость, но Захар ничего этого не сделал. Только на следующий день, видимо, поняв, что ответа от Артёма уже не будет, прислал: «Ты знаешь, где меня найти». Захар был уверен, что Артёму захочется это сделать — найти его. Артём был уверен, что нет.       Первые недели после возвращения в Лондон было тяжело: и из-за того, что хотелось к Захару, которого он как будто даже не успел по-хорошему рассмотреть, и из-за того, что мучился чувством вины. Китс про Захара больше не заговаривал и вообще делал вид, что ничего не произошло, и Артёму, когда они проводили вместе очередные выходные, по несколько раз на дню хотелось броситься к нему, обнять и снова попросить прощения.       Если бы Китс повёл себя иначе: закатил сцену, поставил ультиматум, начал следить и контролировать, напоминал бы об измене, Артём бы всерьёз задумался об уходе, но Китс — то ли в силу характера, то ли предварительно обдумав, как себя нужно повести, — ничего такого не делал. Он предпочёл вычеркнуть Захара из головы, как ничего не значащую мелочь. И теперь они оба делали вид, что Захар и секс с ним на самом деле ничего не значили. Захар был не первым «третьим» и, скорее всего, не последним. О предыдущих они не думали и не вспоминали. Китс пытался устроить всё так, как будто Захар был очередным, чьё имя через полгода уже никто не мог назвать. Артём пытался подыгрывать.       Потом, когда начался двухнедельный интенсив перед экзаменом, Артём на самом деле почти не вспоминал про Захара. Днём на семинарах голова была занята другим, вечером надо было делать задания и читать, и о Захаре — да и о Китсе тоже — Артём успевал подумать только перед сном. Но уже через пару минут он засыпал, чтобы через пять часов снова вскочить по будильнику. Он даже с Китсом тогда общался мало: они созванивались по вечерам через день, но разговаривали не больше двух-трёх минут, Артёму нужно было бежать готовиться.       Когда перед заключительным семинаром Китс сказал, что собирается взять билеты в Новый Орлеан на три дня, Артём подумал, что то ли ослышался, то ли Китс что-то перепутал.       — У меня же экзамен. Какой Новый Орлеан?       — Ты три недели всё свободное время читал кодексы архитекторов и правила заключения строительных контрактов. Потом ты две недели занимался, не поднимая головы. Я считаю, что после пяти недель работы без выходных и перерывов на еду ты можешь три дня отдохнуть.       — Мне надо готовиться.       — Ты можешь взять с собой лекции и иногда читать. Но тебе надо отдохнуть, правда. Ты так не доживёшь до экзамена.       — Послушай, Китс… — Артём допускал, что в чём-то Китс прав: он загонит себя еще до экзамена, а туда явится с квадратной головой и не сможет написать ничего толкового.       — Ты ведь сказал, что сначала вам выдадут кейсы, и нужно будет подготовить анализ ситуации. Так? И на это даётся три недели.       — Четыре.       — И ты хочешь сказать, что кроме предыдущих пяти недель я не увижу тебя ещё четыре?       Артём вздохнул:       — Это только один раз.       — Если вам дали четыре недели на выполнение, значит, средний соискатель способен выполнить задание за этот срок. Ты далеко не средний. Выполнишь за три. Тем более я прошу у тебя не неделю, а всего три дня.       Они ещё поспорили, но Китс умел быть убедительным. Он не давил и не требовал: он приводил разумные доводы, и им было трудно что-то противопоставить, потому что они были… разумны. Артём не сомневался, что Китс его переспорит и уговорит: это была его работа — убеждать, что он сумеет устроить всё наилучшим образом.       Туристов в Новом Орлеане было мало. Зато в октябре, одном из самых сухих месяцев, можно было гулять по улицам, не боясь свалиться с ног от жары и страшной, удушающей влажности.       У Китса тоже был не совсем отпуск, так что они после обеда занимались каждый своей работой. На второй день Артём признал, что Китс был прав: стоило ему перевести дух, как он начал мыслить яснее. До этого он хватался то за одно, то за другое, боялся не успеть и в итоге по-хорошему не делал ничего, разве что нервничал.       Китс в то утро — это был их последний завтрак в отеле, сразу после него они должны были выехать в аэропорт, — вышел из-за стола, даже не выпив кофе: что-то произошло в Москве, и там уже несколько часов ждали, когда наступит семь утра по Центральному времени; раньше звонить не решались.       Артёму оставалось уложить кое-какие вещи в дорожную сумку, и он ушёл в спальню. На телефоне мигал пропущенный вызов. Видимо, из-за закрытой двери и громкого разговора Китса он не услышал звонка.       Мать долго не брала трубку. Артём стоял у окна и думал, что надо обязательно уговорить её куда-нибудь съездить с ним. Не хочет с Китсом — пожалуйста, на неделю они могут куда-нибудь выбраться вдвоём.       Они все вместе ездили в Испанию, но мать приехала в Барселону с туром и жила в другой гостинице — зато на свои деньги. С Китсом она общалась мало и неохотно, так что тот провел неделю можно сказать что один, работая над очередным проектом и иногда бродя по городу. По вечерам он ворчал, что не может даже нормально общаться, потому что здесь не говорят на испанском, и что это смешно, что в Латинской Америке — Китс учил испанский сначала с репетиторами, а потом, в школьные уже годы, оттачивал в Колумбии, куда забросило его мать, — говорят на куда более правильном и классическом языке, чем в испанской провинции. Артём понимал, что Китс нервничает не столько из-за сложностей в понимании каталанского, сколько из-за сложностей с матерью своего партнёра. Артём уже тоже мечтал о том, чтобы поездка скорее закончилась: он чувствовал себя слишком неловко и с матерью, и с Китсом. Его-то родня с первого дня приняла русского любовника спокойно и доброжелательно.       Матери Китс откровенно не нравился. Она почему-то считала его виноватым в произошедшем, словно до встречи с ним Артём был правильным гетеросексуальным мальчиком. Артём несколько раз пытался объяснить: говорил, что у него и до Китса были мужчины, что его не интересуют девушки — господи, да он даже про Вадима ей рассказал! Без имён, конечно. Просто про то, что пять лет тайно встречался с мужчиной. Мать вроде бы всё это понимала, но почему-то никак не могла окончательно поверить, что Артём хочет быть с Китсом, жить с ним в одной квартире, спать в одной кровати, заниматься с ним сексом. Ей упорно чудилось, что Китс каким-то хитрым образом вводит его в заблуждение и сбивает с пути, заставляет делать то, на что Артём сам бы никогда не пошёл. В чём-то она была права: если бы не Китс, Артём вряд ли бы решился так быстро признаться в гомосексуальности.       И поэтому она отказывалась приезжать в Лондон, да и вообще ехать куда-либо с Артёмом, — кроме той поездки в Испанию, куда и так собиралась: в её понимании это было бы на деньги Китса. Артём сам кое-что зарабатывал, и мог оплатить матери билеты, но она ни в какую не соглашалась: «Мне от него ни копейки не надо». Деньги Артёма автоматически становились его деньгами.       Два дня назад он разговаривал с ней, стоя здесь же, перед огромным окном с видом на Миссисипи, и жёлтые пятна света лежали на полу точно так же, едва-едва не доходя до расстеленного в центре комнаты ковра. Мать рассказывала про свои сборы на отдых: она должна была ехать в санаторий «Магадан» в Лоо. Ничего плохого (кроме странного названия) в этом не было: санаторий был современный, хорошо оборудованный, с отличным лечением, только вот путевку матери дали на конец октября. Зато с оплатой половины стоимости профсоюзом. Артём, когда узнал об этом, для очистки совести предложил матери поехать в другое место, такое, где осенью тепло и можно купаться в море, но она отказалась. Он не сомневался, что так и будет.       Два дня назад она разговаривала с ним весело, оживлённо и даже на очереди в поликлинике жаловалась смеясь, а сегодня голос был дрожащим и напуганным.       После разговора Артём ничего не сказал Китсу: сначала нужно было решить самому, что делать.       Китс несколько раз спрашивал, что случилось, пока они переодевались в отеле, пока ехали в аэропорт, пока ждали вылета. Артём говорил, что с кейсом не всё ладится.       Наверное, ему опять не удалось обмануть Китса.       В самолёте тот сразу после взлёта достал ноутбук, но время от времени поглядывал на Артёма, как будто ждал, когда тот сдастся и скажет, что произошло.       Стюардесса подошла наконец к ним и подала тёплые полотенца. Китс, закрыв ноутбук, быстро вытер руки и смотрел, как то же самое делает Артём. Тот протирал их так, как будто был хирургом и готовился к операции. Просто это ощущение — ощущение мягкого, влажного, уютного тепла — показалось неожиданно успокаивающим.       Заметив, что Китс на него как-то странно смотрит, Артём отложил полотенце в сторону. Стюардесса тут же убрала его.       Когда она отошла от их кресел, Китс положил свою ладонь поверх пальцев Артёма, которые теребили шнурок наушников.       — Артём, у тебя руки дрожат, — произнёс Китс и посмотрел ему в глаза. Было понятно, что отговариваться кейсом теперь бесполезно. Китс хотел знать, что происходит.       На счастье Артёма подошла следующая стюардесса — уже с обедом. Пока она передавала тарелки и уточняла, что именно они будут есть, Артём сказал лишь одно:       — Это может подождать. Я потом расскажу. Пока еще не всё понятно… Рано говорить.       — Если это так тебя беспокоит, я хочу знать.       Артём подумал секунду и сдался: Китс всё равно теперь не отстанет:       — Утром позвонила мама. Она собиралась ехать на море, подлечиться немного. Не помню, говорил тебе или нет.       — Не помню, наверное, не говорил.       — Может быть... Голова сейчас другим занята, — пробормотал Артём.       Китс не убирал руку и внимательно смотрел на него.       — Ей нужно было пройти обследование перед поездкой, формальность по сути дела. На флюорографии нашли затемнение в лёгких.       — И что это? — спросил Китс, потому что Артём опять замолчал.       — Думают, что рак лёгкого. Завтра будут делать бронхоскопию. На следующей неделе обещали МРТ, но, может, не будут, если всё подтвердится завтра.       — А может, не подтвердится? — Китс легонько потряс его руку. — Вдруг это что-то другое?       — Врачи, я так понял, особо не сомневаются, что это. А бронхоскопия больше, чтобы понять, что за опухоль… — Артём не знал, как перевести на английский «мелкоклеточный» и прочие специальные термины, которые сегодня вывалила на него мать, — и как её лечить.       Китс опустил глаза. У него бывало точно такое же выражение лица, когда болела голова: брови чуть сведены, лоб нахмурен, вокруг рта глубокие складки.       — Артём, мне очень жаль, — сказал он. — Если надежда ещё есть, давай будем надеяться… А если всё подтвердится… Сейчас рак лечат. Мужу моей тётки сделали операцию, я ещё в школе учился, а он до сих пор жив. Можно ведь попробовать лечиться в Москве или в Штатах. Есть очень хорошие клиники.       — Да, я знаю, — ответил Артём.       Ему не хотелось об этом говорить. Наверное, потому, что Китс не знал его мать. Она была для него не более живой, чем фотография.

***

      В эсэмэске было написано: «Ужинай без меня. Приеду после девяти».       Китсу за пять дней в Лондоне надо было кучу всего успеть, в том числе встретиться с друзьями, кое-кого из которых он по году не видел. Он не приходил к ужину вчера и позавчера тоже. Артёма он звал с собой, но тот отказывался: он и так потерял время во время поездки в Новый Орлеан и, возможно, потеряет ещё.       Как всё неудачно складывается… На редкость неудачно. Если бы он узнал про мать хотя бы на три дня раньше, он бы никуда не поехал… Или хотя бы узнал позже, когда уже будет сдан экзамен. Или пусть бы экзамен назначили на другое время. Или Китс бы не так настаивал со своей поездкой.       Всё случилось так, как случилось: сроки экзамена устанавливались за полтора года до проведения, мать сделала флюорографию именно тогда, когда сделала, а Китс скучал… Артём тоже по нему скучал. Они не виделись три недели, и когда наконец вся эта ерунда с приветственными коктейлями в номере закончилась, вдвоём пошли в душ. Артём опустился на колени и отсосал Китсу — брызги воды били по щеке, мышцы на ногах дрожали, и он думал, что сейчас сам кончит, так было невероятно сладко и хорошо чувствовать такое сильное, настоящее, зрелое возбуждение после месяца работы на убой. Невероятно хорошо. И было плевать — в тот самый момент — что будет с экзаменом. Он впервые за долгие недели не думал об этом. Китс кончил в его раскрытый рот, а потом смыл водой потёкшую по подбородку сперму.       — Пойдём на кровать.       Артём скинул лишние подушки и упал на постель первым. Китс тут же лёг на него. Он начал целовать Артёма в губы, но тот развёл колени и, нащупав член Китса, начал заводить его себе между ног.       Странный момент: ему было хорошо с Китсом, как никогда. Он знал, что секс, после такого долгого ожидания, будет охуительным. Но в голове вдруг всплыло, как Захар много лет назад сказал ему: «Выеби меня». Он тогда тоже был вымотанным, уставшим и хотел одного: чтобы отпустило.       Артём сжал зубы так, что дёсны заныли.       Китс прижимался к нему всем телом, целовал, но Артём только через несколько секунд начал чувствовать его прикосновения. Он остановил Китса, обхватив лицо руками и заставив посмотреть на себя:       — Я сверху, ладно?       Артём раздражённо отложил телефон, вдруг поняв, что уже в пятый раз читает сообщение про ужинай без меня, и сделал круг по комнате. Он не мог сосредоточиться на кейсе. Не мог. Мысли всё время возвращались к матери, потом к поездке домой, потом опять к Китсу.       Артём пошёл на кухню. Идти до неё из кабинета было далеко — через весь первый этаж. Дом был очень большим. Артём боялся подумать, сколько миллионов он стоит. Жильё по соседству с Хэмпстед-Хит всегда стоило дорого, но этот особняк Осборны построили давно, в конце девятнадцатого века, когда в этот район ещё не слетелись миллиардеры со всего света и простые смертные могли позволить себе жить тут. Дом нуждался в ремонте и переделке, и Китс даже говорил, что было бы хорошо, если бы Артём этим занялся. У них были сходные вкусы — почти во всём.       Артём выдвинул один из кухонных ящиков. Там они с Китсом держали лекарства и витамины. Упаковка «Алертекса» нашлась не сразу: его принимал только Китс, а так как он тут не жил, таблетки постепенно оказались в самом дальнем углу, зажатые между двумя банками капсул с рыбьим жиром.       Артём, внимательно изучив инструкцию и никаких опасностей для себя не обнаружив, запил таблетку водой. Лучше всего такое было принимать с утра — и потом пахать весь день (по крайней мере, так рекомендовала инструкция и так говорил Китс: Артём пил «Алертекс» впервые), но он прикинул, что до возвращения Китса у него ещё часов пять, и было бы неплохо потратить их с пользой. Он не возлагал на таблетки больших надежд, но если бы они помогли ему сосредоточиться на том, на чём он хочет, а не на поездке домой, то даже за пять часов он мог бы хорошо продвинуться с кейсом.       Вряд ли препарат начинал действовать быстро — бросаться прямо сейчас к ноутбуку не стоило, так что Артём вернулся в кабинет, где оставил телефон, и набрал номер Китса. Звонить его секретарю в Москву было уже поздновато.       — Извини, что отвлекаю. Один вопрос. Ты каким рейсом возвращаешься в Москву?       — Я сначала в Санкт-Петербург. Там проект один надо проконтролировать. А что? — спросил Китс.       В трубке слышались голоса других людей, мужские и женские. Людей было много, и все они говорили.       — Нет, теперь уже ничего, раз у тебя такие планы. Я думал взять билеты с тобой на один рейс.       — Надолго? — спросил Китс тоном, которым он обычно разговаривал с сотрудниками и клиентами: доброжелательным, но безэмоциональным.       Возможно, Китс просто не хотел разговаривать иначе в присутствии коллег, но Артём решил, что Китсу не нравится сама идея. Захотелось снова повторить, что он не собирается встречаться с Захаром, что он в Москве пробудет не больше нескольких часов, всего лишь пересядет с одного самолёта на другой…       Артём не стал оправдываться:       — На три дня всего, чтобы успеть вернуться и немного тут перед экзаменом позаниматься.       — А ты не можешь после экзамена слетать? Разница всего в неделю.       — Нет, там такое дело… Или прямо сейчас ехать или… потом. В понедельник она ложится в стационар, на химиотерапию. Будет там примерно месяц. Мне… Я хочу увидеть её до. Она тоже просила приехать сейчас.       — Химиотерапия? Уже? — переспросил Китс: они с ним в последние пару дней почти не виделись, просто спали в одной кровати, не было ни разговоров, ни секса, даже завтракали в разное время. — Так сразу?       — Да, предложили сразу. Освободилось место. Сказали, давайте прямо сейчас начнём, а то потом можно попасть в очередь, и придётся от двух до четырёх недель ждать, — Артём замолчал, но так как Китс ничего не сказал — наверное, никто толком не знает, что говорить в ответ на такое, — добавил: — В общем, я должен поехать сейчас. Не лучшее время, знаю, но… такие вещи мы не выбираем.       — Хорошо, я понял. Может, сумеем ещё поговорить вечером.       Артём ещё немного побродил по комнатам первого этажа, расставляя и раскладывая по местам раскиданные за два дня вещи: миссис «Ски», полька с непроизносимой даже для Артёма фамилией, убиравшаяся в доме, должна была прийти завтра, но Артёма раздражал и даже злил беспорядок. Ему казалось, что это из-за него он не может сосредоточиться.       Он хотел приготовить себе кофе, но передумал: не знал, стоит ли добавлять его к «Алертексу».

***

      Артём посадил мать на такси, а сам обогнул громоздкое и идеально прямоугольное здание больницы и вышел за территорию через другие ворота.       Он часто видел это серое, угрожающее сооружение, когда проезжал мимо: мало того что огромное, оно ещё и стояло на холме. Сейчас вокруг понастроили высоких офисных зданий по семнадцать, двадцать этажей, и больница больше не торчала, как утёс, над центром города, но вид у неё всё равно был неприступный и угрожающий. Ничего общего со старой и уютной первой городской, возле которой жил Артём. Он и раньше думал, что не хотел бы попасть на лечение в этот серый бункер, теперь он не хотел туда вдвойне: четыре нижних этажа, оказывается, занимал онкологический диспансер.       Он пошёл на сегодняшний приём вместе с матерью: и чтобы поддержать, и чтобы поговорить с врачом. Разговор в общем-то сводился к одному: есть ли смысл продолжить лечение в другом месте, может быть, в московской клинике, и можно ли получить лучшее лечение или препараты здесь — за отдельную плату, разумеется. Врач сказал, что в любой другой больнице назначат то же самое.       Артём с матерью были последними, на них запись заканчивалась, и через две минуты после того, как они покинули кабинет, оттуда вышли медсестра и врач.       Артём в коридоре был один: мать ушла оформлять больничный лист. Артём встретился с врачом глазами, и тот не равнодушно отвёл их, а посмотрел понимающе и покачал потом головой:       — Сочувствую.       — Надежды большой нет, да?       — Ну… — неуверенно начал врач. — Это такие детали, которые мы обычно сообщаем только пациентам, и то стараемся лишнего не говорить.       — Я же был с ней на приёме. Она всё мне рассказывает. Неужели нет какого-то понятного прогноза, кроме как: «Посмотрим, что даст химиотерапия».       Врач смотрел на него как-то чересчур пристально, словно вымеряя, стоит ли рассказывать чуть больше. Потом он вздохнул:       — Вообще говоря, надежда на химиотерапию не очень большая. Третья стадия. Метастазы. Я вашей матери уже объяснял. Рак легкого тем и опасен, что часто не вызывает болей. Иногда бывает беспричинный кашель, но встречаются случаи, даже кашля нет, а потом как сделают флюорографию на справку, а там уже… уже всё. С понедельника начнём делать цис-платину, и это не самый действенный препарат в данном случае. Честно скажу, не самый, — врач покачал головой. — И дозировка невысокая. Вероятность, что это поможет… мала. Дело в том…       Артём перебил его, потому что во фразе про недостаточно действенный препарат была та самая надежда, за которой он сюда приехал:       — Если нужно какой-то другой, редкий препарат…       Врач в ответ перебил его:       — Я бы назначил другой, если мог. У вашей матери проблемы с печенью.       — Это давно было! Она не жаловалась…       — Она поддерживала диету, острых проявлений не было, но печень у неё слабая. Почки, сейчас обследование проводили, тоже, скажем так, проблемные. Другие препараты я назначить именно поэтому не могу. Они более эффективные, но понимаете… Нет даже семидесятипроцентной гарантии, что они справятся с опухолью, но печень с почти стопроцентной вероятностью после них откажет. Лучевую терапию тоже из-за этого нельзя, — врач чуть помолчал и поставил безнадежную точку в разговоре: — Более сильные препараты вашу мать убьют. Извините, — добавил он, видимо, заметив, как Артём поменялся в лице.       Артём до этой самой минуты думал, что выздоровление — пусть и почти чудесное — возможно. Но теперь точка была поставлена. Ни из беседы на сегодняшнем приёме, ни из разговоров с матерью он так и не вынес ничего определенного: нужно было посмотреть, можно было надеяться — бессмысленные и ловко избегающие правды обороты. Определённость наконец наступила.       — И сколько? Сколько времени у нас… у неё есть?       — Пока непонятно. Зависит от того, как подействует лечение. По своему опыту могу сказать: если химиотерапия пройдёт хорошо, то год, если нет, то меньше.       — В лучшем случае год, так?       — Да.       Артёму пришлось ещё минут десять ждать мать в вестибюле больницы. Она собиралась поехать на работу: что-то объяснить женщине, которую поставили на её место.       Артём только покачал головой: «У тебя что, своих проблем мало? Сидеть там по вечерам».       — Я на той неделе ей обещала, не знала, что ты приедешь.       Он вызвал матери такси, а сам решил пройтись пешком. Подышать свежим воздухом. Перевести дух. Посмотреть, как поменялся город за четыре года. В любом случае, это было лучше, чем сидеть дома с отцом. Конечно, его никто не заставлял сидеть с ним в одной комнате — он мог спрятаться в спальне с ноутбуком и заниматься своим кейсом, но пока отец был дома, Артём даже на другом конце квартиры ощущал его молчаливое осуждение. Отец ничего не спрашивал ни про работу, ни про Москву или Лондон, ни про учёбу… Он ничего не желал слышать о той новой, изменившейся жизни Артёма. Это было глупо: словно то, с кем он занимался сексом, перечёркивало всё остальное.       Если бы ноут был с собой, Артём, наверное, зашёл бы в кафешку поработать — хотя тихую, наверное, пришлось бы поискать. Может, где-то поблизости был коворкинг. Но ноута всё равно не было, и это словно бы извиняло безделье. Он ещё успеет поработать вечером и частично ночью. Артём взял с собой одну — специально одну, чтобы не злоупотреблять, — таблетку «Алертекса», так что у него были планы на вечер. Эффект от препарата был. Не то чтобы Артём пришёл в восторг, чуда не случилось. Просто было ощущение, что раньше он сидел посреди базарной площади, пытался сосредоточиться, а его постоянно толкали, пихали под руку, спрашивали о чём-то, кричали в уши, а теперь наконец наступила тишина, и он мог просто заняться своим делом.       Несмотря на начало октября на улице было тепло: бабье лето. Артём как вышел из дома с курткой «на всякий случай», так и протаскал её переброшенной через руку. Тонкого свитера было вполне достаточно. И даже вечером, когда солнце попадало на плечо или спину, чувствовалось, что оно греет.       Артём шагал почти не задумываясь, куда идёт. Иногда на светофорах сворачивал в сторону просто потому, что прямо горел красный.       Его обогнала шумная компания молодёжи — и словно разбудила. Артём вдруг понял, что через квартал уже будет пешеходная зона, местный Арбат. Если он в городе не был четыре года, то на бульваре все пять или даже шесть.       Изменилось там мало что: всё те же толпы молодёжи по вечерам, всё те же аккуратные отреставрированные домики, почти каждый с мемориальной табличкой, расписывающей, кому дом принадлежал и кто в нём жил. Сейчас в этих домах уже никто не жил. Ещё когда Артём был студентом, на вторых и третьих этажах были квартиры, сейчас, он специально смотрел, не осталось ни одной.       Артём задрал голову, услышав музыку: на втором этаже был большой танцевальный зал, и видимые только по пояс пары скользили и вращались. Раздались громкие хлопки — одно из больших окон было открыто — и танго замолкло. Пары остановились. Артёму тоже захотелось остановиться и подождать, когда они снова начнут танцевать. Но высокий темноволосый мужчина, видимо, руководитель, что-то эмоционально объяснял и размахивал руками, указывая на пол, и кажется, собирался делать это ещё долго.       Артём, вместо того, чтобы пересечь бульвар и дойти до остановки, пошёл дальше. На улице начинало понемногу темнеть, и толпа вокруг как будто сгущалась.       Артём периодически попадал в облако приторно-сладкого запаха, — видимо, чел с вейпом шёл примерно с той же скоростью, что и он сам. Силуэты домов темнели, освещённые окна в них проступали всё ярче и ослепительней. Голоса и смех смешивались с музыкой, долетавшей из открытых дверей ресторанов и кофеен. Из-за мелькания звуков, фигур, запахов, кадров Артёму казалось, что он смотрит фильм. Он почему-то — не представлял почему — чувствовал себя чужим здесь, словно приехал на экскурсию в другую страну, а не вернулся в родной город. Может быть, потому, что молодёжь вокруг казалась беззаботной и счастливой. Им не надо было думать о сдаче профэкзаменов, не нужно было искать лучшую работу, у них не умирали от рака родственники… Хотя, наверное, многие из них мучились тем же, чем и он: желанием быть с двумя людьми сразу. Когда-то давно, ещё школьником и студентом, Артём постоянно слышал о похожем от друзей и знакомых… Мать приносила сплетни то с работы, то от подруг, и они тоже часто были о том же самом: о метаниях какого-нибудь главы департамента от жены к любовнице и обратно, или о том, как за кадровичкой Наташей сразу двое ухаживают. С Артёмом никогда ничего похожего не происходило. Ему всегда чётко и определённо нравился один человек, но теперь…       Артём вслух произнёс: «Нет». Он не хотел об этом думать. Не сейчас.       Он знал, что не продержится долго. Мысли о Захаре уже давно взяли его в кольцо осады — и постоянно совершали вылазки и прорывы.       Артём заметил впереди маленький сквер. Деревья были жёлтыми и красными, и тёмно-красный в сумерках приобретал глубину лиловато-чёрного.       Он помнил, что раньше здесь, на парапете и на расставленных на дорожках столах, по выходным продавали монеты, марки, антиквариат, старые книги, фарфор и иконы. Часть своих пластинок Артём купил когда-то именно здесь, на импровизированном блошином рынке.       Сейчас в сквере было пусто, только несколько парочек сидели на парапете. Артём, стряхнув с гранита жёлтые листья и пыль, тоже присел на край. В двадцати шагах от него по-прежнему текла в обе стороны яркая и шумная толпа.       Ему некуда пойти. Он приехал в родной город, и ему некуда пойти.       Если бы матери не надо было никуда бежать сегодня, они бы вместе вернулись домой, разогрели бы ужин, съели бы купленный сегодня Артёмом ягодный чизкейк, потом бы разговаривали — обо всём. И всё было бы как раньше. Но матери сегодня не было дома, а через два дня она ложилась на дневной стационар, и Артём не знал, какой увидит её в следующий раз.       Дома был только отец с его молчанием. Остальным родственникам даже не хотелось звонить — наверняка нарвёшься на то же отчуждение. Друзей у него и раньше было не особо много, а за четыре года и тех не осталось. Димка женился и уехал вместе с женой в Волгоград, но Артёму казалось, что если бы тот был здесь, они бы хорошо встретились, нормально… Димке наверняка было бы всё равно, с кем он спит. Вот Оксане было бы не всё равно, она бы из него всё вытрясла и пытала бы часами. И вот поэтому сейчас с ней не хотелось встречаться. Не хотелось слишком много говорить о матери, о себе, о Китсе, о том, как он с ним счастлив и как это счастье разрушается, прямо сейчас, у него на глазах, и он ничего не может с этим поделать.       Это было ошибкой — предлагать Захару секс. Он думал, что так будет честнее по отношению к Китсу: не встречаться тайком, а сделать всё в открытую, но в итоге…       В кармане куртки зазвонил телефон.       Артём достал его и посмотрел на экран.       На секунду сердце ухнуло куда-то вниз, но не от страха, а от чувства предопределённости, ошеломляющего и звонкого. Похожее возникает, когда сталкиваешься с почти мистическими совпадениями, в которые трудно поверить, и в которые, когда рассказываешь, слушатели тоже не верят.       Ему звонил Захар. Впервые за несколько недель.       Сначала он звонил часто, дважды, трижды, четырежды в день, словно не понимая, что раз Артём не берёт трубку и не отвечает на эсэмэски, то это вовсе не оттого, что он сейчас занят.       Артёму было жутко стыдно за этот игнор, но он не знал, что ещё ему делать. Разговаривать с Захаром не было смысла: он и так уже всё ему сказал. И ещё он чувствовал вину — потому что виноват в этой ситуации был он. Он подал Захару надежду, и теперь не знал, как объяснить, что надежды не было.       Этот звонок через два месяца… Почему именно сегодня, сейчас? Захар как будто почувствовал, что Артём пусть немного, но приблизился к нему.       Если бы не это — не факт невероятного совпадения — Артём, наверное, опять не ответил бы на звонок, но палец сам провёл по экрану вверх.       — Не помешал? — спросил Захар.       — Нет.       — Я подумал… У тебя середина дня, может, на работе, — Захар сам удивился тому, что Артём снял трубку, это было слышно по обрадованному, но немного нервному тону.       — Нет, я на улице. Ничего не делаю.       — Ты мне не отвечал. Почему вдруг сегодня трубку взял?       «Потому что мне очень плохо сейчас. Очень плохо, горько и одиноко. И потому что я вот в этот самый момент вспоминал о тебе», — это был бы честный ответ, но такой честности Артём не мог себе позволить. Это значило бы снова давать Захару надежду.       — Ты что-то хотел сказать? — спросил Артём.       — Можно я приеду к тебе? В смысле, если я приеду в Лондон, мы можем встретиться?       — Плохая идея.       — Почему? Я могу… — торопливо начал Захар.       Артём его перебил:       — Нет, больше никакого секса. Ни вдвоём, ни втроём.       Артём, видимо, сказал это слишком громко: парочка, сидевшая на парапете чуть дальше, уставилась на него. Артёму было плевать, кто и что слышит.       — Я не о сексе. Я хочу встретиться, — со злым упорством произнёс Захар. — У меня в конце ноября заканчивается проект, хочу сделать визу и приехать.       — Я не визовая служба и не могу запретить тебе въезд в страну. Приезжай, если хочешь.       — Я еду к тебе.       — Нет.       — Я не отступлюсь, ты же знаешь.       — Неужели так трудно понять одну простую вещь? — Артём начинал злиться, но больше на себя. — Место занято.       — А ты что, место? Кто первый прибежал, тот и занял?       — Первым был ты.       Захар ответил не сразу, но зато резко изменившимся тоном, уже без прежнего почти агрессивного напора:       — Я четыре года жалел о том, что не поступил тогда иначе. И если сейчас отпущу тебя, то буду жалеть всю оставшуюся жизнь.       Артём молчал. Он понимал Захара. Им не дали прожить своё чувство, не дали долюбить, и незавершённость, ощущение, что никогда не узнаешь, что же там было — впереди, мучило его все эти годы так же, как и Захара.       — Я не могу сказать тебе ничего нового, — пустым и тихим голосом произнёс Артём. — Мы сделали выбор. У меня есть… можешь называть это обязательствами. Не надо ко мне приезжать. Не надо опять ломать мою жизнь.       — Ты мою сломал очень удачно. Удачно для меня, я имею в виду, — усмехнулся Захар.       — Моя тоже вполне удачно сложилась. Так что давай будем счастливы каждый в своём углу.

***

      После возвращения в Лондон Артём разговаривал с матерью каждый день. Пропустил только один, последний перед экзаменом, когда просто забегался и вспомнил, что нужно бы позвонить, когда было уже девять вечера. Первую неделю или даже две мать разговаривала очень бодро. Особого эффекта от химиотерапии она не ощущала, иногда подташнивало, бывали головокружения. К середине второй недели она начала отвечать усталым, сонным голосом — и когда бы Артём ни позвонил, всегда оказывалось, что она или спала, или просто прилегла отдохнуть. Потом её с дневного стационара перевели на полный.       Сегодня, когда он разговаривал с матерью, она часто покашливала.       — Я к твоей выписке как раз приеду, — пообещал он. — Скоро объявят результаты экзамена, выдадут бумажку, и я приеду.       — Да не надо, не приезжай! — отказывалась мать. — Я же не инвалидом выйду. Вечером отец придёт, всё сделает, купит, что надо, а днём я одна справлюсь. Света когда забежит, может… Ольга Михайловна сказала, что поможет…       — У тёти Светы работы своей за глаза. И ещё неизвестно, как ты себя будешь чувствовать… Я приеду, ты не переживай.       — У тебя же работа…       — Я же говорил уже: проект закончился, новый пока не беру. Специально не стал из-за экзамена, а теперь ещё это… Успею поработать.       Артём вообще не был уверен, что новый проект будет. Китс — он не сомневался, что Артёму экзамен засчитают, — советовал, как только выдадут сертификат, рассылать резюме по международным компаниям. Они уже давно думали об этом: о том, что, когда Артём закончит учиться, они смогут наконец жить вместе, а не встречаться через выходные. Китс и раньше воспринимал Москву как ссылку: офис был небольшим, а проекты из-за бюрократических препон продвигались всегда трудно и со скрипом, и конкуренция за проекты, с тем же «Фицроем», пришедшим в Россию первым и застолбившим территорию, была жёсткой. Китс ещё не знал, где будет работать после Москвы. Возможно, ему придётся поменять несколько городов и стран, прежде чем он останется где-то относительно надолго, и поэтому он хотел, чтобы Артём тоже устроился в компанию, которая может обеспечить ему мобильность. У мастерской, где работал Артём сейчас, был один офис: в Лондоне, и, если бы Китс перевёлся в Австралию или Китай, то пришлось бы или Артёму бросать работу, или обоим снова жить в режиме редких встреч. Понятно, что международная компания не стала бы по первой же просьбе переводить сотрудника из офиса в офис, но это было хотя бы возможно. К тому же, как говорил Китс, надо лишь попасть в обойму; имея хороший пункт в резюме, гораздо легче будет найти работу в другом городе или стране, да и предложения работы пойдут совсем иного уровня.       Артём, пока ничем не занятый, готовил резюме и портфолио, и понемногу изучал вакансии. Он не думал, что его сразу же возьмут в «Дженслер» или «NBBJ», но попытаться стоило.       — А вдруг, раз ты так долго в отпуске, примут вместо тебя кого-то другого? — волновалась мать.       — Ну и что теперь? — Артёму не хотелось объяснять ей ситуацию с работой Китса.       Матери это не понравится. Она решит, что Артём опять чем-то жертвует ради Китса, поступается собственной карьерой, как, в воображении матери, он уже поступился приличным образом жизни. Отчасти она была права: Китс во многом управлял его жизнью, но не потому, что Артём находился в подчинённом от него положении, а потому, что это была территория Китса. Он хорошо разбирался в том, как работал корпоративный сектор и как выстраивать карьеру дальше.       — Ну как что?! Без работы хочешь остаться?       — Я ищу другую. Не переживай, пожалуйста! Мам, ну что ты всё… За себя лучше переживай. Раз я собираюсь приехать, значит, могу. И мне удобнее сейчас. Ближе к зиме, мало ли что поменяется… Нет, если надо будет, я всё брошу и приеду…       — Тём, не езди из-за меня. У меня всё нормально будет, я же не умираю. И эти твои сто дней, как они?       — Я укладываюсь. Ещё большой запас. Не переживай, ну сколько тебе раз повторять?!       Артём удивился, что она помнила и про это тоже.       В январе Артём мог подавать документы на получение британского гражданства: он прожил в Лондоне три года и состоял в зарегистрированных отношениях с гражданином Соединённого Королевства. В законе были условия относительно того, сколько он должен жить в стране, и если за последний год перед подачей заявления он провёл бы вне Великобритании больше девяноста дней, прошение было бы отклонено. Артём всё старательно считал. Пока его разъезды тянули на сорок семь дней, и он вполне мог позволить себе на несколько недель съездить к матери. Но подходить слишком близко к девяностодневному лимиту не хотелось.       — Тебе там лучше будет, — сказала мать.       — Наверное.       — Я хочу, чтобы у тебя всё было хорошо.       — У меня и так всё хорошо, — соврал Артём. — Если бы ещё ты поправилась…       Нет, он не совсем соврал: пока у него всё было в порядке. Он прислушивался к советам Китса, думал на два шага и на десять лет вперёд. Его ждали сертификат архитектора, подъём по карьерной лестнице, британское гражданство и, наконец-то, полноценная жизнь рядом с Китсом. И несколько месяцев назад он действительно хотел этого всего. Сейчас, наверное, тоже хотел, но не так сильно, как увидеть Захара. Чем дальше уходил тот день, когда они занимались сексом на кухне, тем ярче становились воспоминания и тем сильнее Артёма тянуло обратно.       Он не настолько глуп, чтобы разрушить всё сейчас и вернуться в Москву. Опять начать с нуля, и не в двадцать пять, а почти уже в тридцать. Он не настолько глуп…       Один раз он уже это пережил. Ему было плохо, но потом отпустило. Отпустит и сейчас.       Но в прошлый раз ему некуда было вернуться. Его никто не ждал, разве что сумасшедший Захаров отец. И Захар не говорил ему тех слов, которые он, наверное, всегда хотел услышать и от него, и, ещё раньше, от Вадима: «Я хочу быть с тобой, чего бы мне это ни стоило». Тогда у него не было выбора. Сейчас был.       Артём всеми силами подталкивал себя к выбору разумному, достойному и правильному: ничего не менять и остаться с Китсом, но этот путь — такой достойный и правильный! — на деле вёл в какую-то мутную, гнилую трясину. Артём не хотел поступать с Китсом плохо, но он не знал, что хуже: причинить ему боль, сказав, что предпочёл Захара, или лгать каждый день, вводить в заблуждение, предавать. Он даже любовью с ним не мог заниматься по-прежнему: не потому что не хотел больше Китса — он его хотел, секс не имел к чувствам никакого отношения, он просто был и доставлял удовольствие, — а потому, что ему становилось противно до тошноты от себя самого. Его трахал Китс, а он думал о Захаре. Артём специально не закрывал глаза, смотрел на Китса, пытаясь сохранить контакт с ним, именно с ним, но его всё равно сносило…       Всё, что у них было с Захаром, вернулось. Такое же сумасшедшее, отчаянное, ни тому ни другому не нужное, такое, от которого оба хотели бы избавиться, но не могли.