***
В пять вечера на улице было уже совсем темно. Не верилось, что тот яркий, тёплый вечер, когда он шатался по бульвару, был чуть больше месяца назад. Он запомнился Артёму светлым, солнечным, едва ли не летним, сейчас же хотелось лишь, чтобы поскорее похолодало, нападал снег и прикрыл чёрные, мокрые деревья и смешанные с грязью листья на земле. Артём из-за тяжёлого пакета с продуктами решил не ходить по тротуару в обход домов, а срезать через двор. Тропинки там раскисли и хлюпали под ногами, и Артём ступал по чавкающей жиже. Сначала он хотел вернуться и всё же пойти вокруг, но потом решил, что до подъезда теперь осталось шлёпать по грязи меньше, чем он уже прошёл. Он взял бы машину, если бы не боялся, что потом не сможет её никуда приткнуть: двор, куда выходили три немаленькие двенадцатиэтажки, был тесным, со смешным количеством парковочных мест, потому что проектировался ещё в советские времена, без расчёта, что в каждой семье будет автомобиль. На этот раз Артём не прилетел на самолёте, а приехал на машине. С ней под боком было удобнее: Артём возил мать то к врачам, то на анализы, то по родственникам, ездил кое-куда сам. Хотя как раз ему самому ездить было некуда. Мать почти всё время лежала в постели или на диване: читала, смотрела телевизор, разговаривала по телефону, вышивала, вязала. Они с ней много разговаривали. Так много, как, наверное, не говорили с детства Артёма, когда он вечером выкладывал вернувшейся с работы матери всё, что произошло за день. В подростковом возрасте он от неё отдалился. Так происходило, наверное, со всеми подростками, но в его случае это усугублялось тем, что мать, стоило заговорить с ней хоть о чуть более личном, тут же начинала выпытывать, а с кем он дружит, а какие ему девочки нравятся. Однажды, не подумав, Артём сказал, что ему нравится Юля Константинова, самая популярная девчонка в классе, которая, по правде говоря, на своих сверстников внимания не обращала, предпочитая общаться с парнями из выпускного класса или со студентами. Он сказал это только для того, чтобы мать прекратила его донимать, но получилось только хуже. Она начала его обрабатывать: объяснять, что от таких вертихвосток ничего хорошего ждать не приходится, нужно найти девочку поскромнее, и так далее, и тому подобное. Пришлось сказать, что Юля ему разонравилась. Наверное, мать чувствовала, что с ним что-то не то. Не в смысле ориентации, а в смысле неискренности, закрытости даже от родителей. Конечно, в ответ она старалась его разговорить, проявляла участие, но эта её настойчивость заставляла Артёма избегать вообще всяких разговоров, которые могли перетечь в очередную беседу «по душам». Потом Артём стал жить один, потом и вовсе уехал, и вот теперь он был тут, а она всё наконец знала. Они могли говорить честно и обо всём. Наверное, если бы не болезнь, этого так бы и не произошло. Разговоры по скайпу и короткие встречи в Москве всегда оказывались быстрыми, какими-то чужими, казёнными. Примерно такими, какими они становились, когда вечером домой возвращался отец. Днём Артём переписывался по последнему проекту — как всегда со старыми домами, стоило начать переделку, лезли какие-то неожиданности, — рассылал резюме и составлял ответы на предложения, изредка гулял, хотя первые дни и побаивался оставлять мать надолго одну, готовил, читал… Он уже давно не жил так свободно, неторопливо, не ощущая на себе давления графика. Он не мог бы сказать, что эти дни были счастливыми — не рядом с отходящей от курса химии матерью, но в них было спокойствие. Печальное, почти обречённое, но было. Матери становилось лучше: она всё меньше ложилась, съедала больше, веселее разговаривала. Артём понимал, что она не выздоравливала, а поправлялась после тяжёлого лечения, но всё равно становилось легче, появлялась слабая надежда, не на выздоровление, просто на то, что оставшиеся месяцы мать не проведёт прикованной к постели. С Китсом они разговаривали почти каждый день, тот спрашивал, когда Артём возвращается в Москву: он, кажется, остыл после истории с Захаром и не был настолько категорично против. Артём не знал, что ответить. Он договорился о нескольких интервью, самое первое должно было быть двенадцатого декабря. Значит, выезжать отсюда ему нужно было не позже, чем десятого, но можно было выехать раньше, провести пару дней с Китсом в Москве… И ему было всё равно, будут эти несколько дней или нет. Если будут — хорошо, если их не будет — он просто будет заниматься своими делами дальше. Раньше его это более чем устраивало: то, что он ждал встречи с Китсом, но не невыносимо, не мучительно. Это было идеальным вариантом для их прерывистых отношений. Встречи были радостными, расставания — грустными, но жизнь вдали от Китса не причиняла настоящего разочарования. Китс, похоже, воспринимал всё похожим образом: у него кто-то был, постоянный партнёр, с которым ему было интересно, который наполнял его жизнь, делал её приятнее, веселее и теплее, который не доставлял проблем, с которым не возникало разногласий — просто потому, что они мыслили одинаково, и этого было достаточно. Большая удача — найти для себя такого человека. И Артём при прочих равных предпочёл бы Китса Захару, если бы не… Если бы не ощущение, что Захара не хватает. Словно он, уходя, каждый раз отрывал и уносил с собой кусок жизни. Когда умер Вадим, Артёму казалось, что его жизнь разрушена, но пустота через несколько месяцев стала затягиваться и зарастать, как глубокая, но вовсе не смертельная рана. Когда он сам уехал в Москву, ему казалось, что кто-то вспарывает наживую все эти старые швы, и ему было даже хуже, чем после Вадима. Там спасало ощущение безысходности. К Захару же можно было вернуться, можно было ему позвонить, и его не хватало просто чудовищно, ужасно, больно до безумия, до слёз. Рядом не было ни родных, ни друзей, город был незнакомым, и одиночество грозило раздавить. Когда появился Китс, Артём мог совершенно искренне считать, что большего, чем секс ему не светит, мог делать вид, что ему никто не нужен, но на самом деле ему было очень плохо одному. Наверное, не появись тогда Китс — или ещё кто-то — он бы сдался и позвонил Захару. Не факт, что кто-то другой помог бы так же хорошо: Китс его очаровал. Артём по-настоящему привязался к нему, полюбил и бросился заполнять пустой и омертвевший кусок внутри разговорами, изучением английского, путешествиями, работой, учёбой, редкими сортами кофе, сексом — иногда необычным, смелым, таким, на какой до Китса он не решался. И всё было хорошо. Все эти три года — хорошо. Пока опять не появился Захар. Теперь Артёму не было больно или плохо. Он просто опять начал чувствовать его присутствие в своей жизни. Присутствие и одновременно — нехватку. Словно поражённое раком лёгкое. Не видишь, не ощущаешь, не испытываешь боли, но знаешь, что оно, это тёмное, растущее, неосязаемое, всего лишь тень на рентгеновском снимке, там есть и никуда не денется. Это знание убийственно само по себе. Артём выбрался наконец на асфальт, на узкую дорожку вокруг детской площадки. Почему он сравнивает с раком чувство к Захару? Любовь. Её положено сравнивать с чем-нибудь радостным и светлым… Но это, наверное, не его случай. Он так долго пытался убить её и выдрать из сердца — и даже почти поверил в то, что это ему удалось, — что она переродилась в жуткую ползучую дрянь, опухоль, которая собирается разрушить его жизнь. Если он ей это позволит. Артём протиснулся между двумя машинами, стараясь не обтереть забрызганные бамперы, и свернул к своему подъезду. Фонарь над козырьком уже горел, и в его свете Артём увидел мужчину, изучающего что-то на светящемся синим экране телефона. В первую секунду ему показалось, что у подъезда стоит Захар: похожи были фигура, рост, форма головы, даже профиль — хотя он был виден плохо. Артём подходил ближе, но обманчивое сходство не желало рассеиваться. Метрах в двадцати от подъезда у Артёма не осталось уже никаких сомнений: это и был Захар. Как он мог узнать? Откуда? Захар тем временем поднёс телефон к уху, и через десять секунд, когда Артём был уже совсем близко, можно сказать, что за спиной Захара, сотовый в его кармане зазвонил. Захар резко обернулся на звук: в глазах у него было удивление, радостное и немного испуганное. — Это ты звонишь? — спросил Артём. — А то руки заняты… Захар опустил телефон: — Я. Артём поставил оба пакета на скамейку. Телефон перестал наконец трезвонить. — Ты что, ко мне приехал? Артём вовсе не хотел, чтобы Захар к нему приезжал, но сам факт, что он бросил всё и примчался сюда из Москвы… Можно было бы сказать, что это льстило самолюбию, но нет, дело было в другом… В том, что это было похоже на старого Захара, бесцеремонного, нахального, живого. — Да, к тебе. Можно подняться? — Захар кивнул в сторону двери. — Или родители уже дома. — Мать дома. — Может, закинешь пакеты и… Ну, посидим где-нибудь. — Нет, не могу… Артём вдруг рассмеялся. Неожиданно для себя, не зная почему. Смешок был коротким и тихим, но бесстыдно счастливым. Захар непонимающе смотрел: Артём отказывался разговаривать с ним и смеялся. — Извини, — произнёс Артём, справившись с лезущей на лицо улыбкой. — Зачем приехал? — Хотел тебя увидеть. К тебе туда я приехать не могу, а тут… Утром выехал, к вечеру уже на месте. — Лучше ночью ехать. — Кто как говорит. Ночью фуры. Они смотрели друг на друга и молчали. В свете фонаря было видно, что в воздухе висит взвесь из мельчайших капель. Захар был без шапки, и волосы блестели — возможно, от осевшей на них водяной пыли. Черты лица казались мягкими, будто сглаженными, красивыми, ровными, словно на журнальной фотографии, и до ужаса родными. Захар больше не казался изменившимся внешне. Трёх встреч с ним хватило, чтобы в памяти Артёма старый образ сменился новым. Конечно, Артём при желании мог легко вспомнить то, каким Захар был раньше: более широкую улыбку, не такие настороженные глаза, длинные волосы. Захотелось повести пальцами по бровям, повторить крутой изгиб, увидеть, как Захар прикроет глаза, словно от удовольствия… — Так что насчёт посидеть? — спросил Захар. — Я же сказал. Не могу. — Почему? — Я обещал Китсу. — Обещал, что не будешь даже видеться? — Да. Он всё понял после первого же раза. А про второй я ему сам рассказал. — И что? — Захар глядел на него широко раскрывшимися, встревоженными глазами. — Он ничего… ничего не сделал? — А что он должен был сделать? Побежать и набить тебе морду? Ты же меня не заставлял, это моя вина. Захар смотрел куда-то вниз, на мокрый асфальт. Смотрел непонимающе. — Он тебя так любит? Артём пожал плечами. На этот вопрос он отвечать не стал: — Захар, я знаю, что ты упёртый… Я понимаю, почему ты всё это делаешь, но лучше возвращайся в Москву. Ты рискуешь работой, а тут тебе ловить нечего. — У меня отпуск. Я закончил проект. Вернее, фазу, которая была моей… — Захар задиристо усмехнулся. — Хочу провести несколько дней в родном городе, что в этом такого? — Ничего, пожалуйста, проводи. Сходи навести родственников, — резко, почти зло ответил Артём. — Я не общаюсь с отцом, — сказал вдруг Захар. — За четыре года видел один раз, на похоронах у деда. Артём смотрел равнодушно и враждебно. Он прекрасно понимал, почему Захар не общается с отцом, не знал деталей, но догадывался: — Думаю, он всё равно будет рад тебя видеть. — Наверное, да. — Захар тряхнул головой: ему явно не нравилось, что разговор превращался в пустой и раздражённый спор. — Ты же знаешь, зачем я приехал. Артём опустил глаза. Он смотрел в сторону задумчиво, словно ему нужно было над этим поразмыслить, словно он не знал ответа… — А знаешь, зачем приехал я? — К родителям? — предположил Захар, но с таким видом, что сразу было понятно: настоящих причин он не знает. — Да, к родителям. У матери рак. Остался в лучшем случае год, скорее, меньше. Артёму было неловко, стыдно, больно, что он выставляет болезнь матери как щит перед собой, но это вышло почти инстинктивно. Он не знал, как ещё ему обороняться от Захара. Тот, конечно, смешался, даже отступил на шаг назад, но тут же подошёл ближе, схватил за руку чуть ниже плеча. — Артём, я… — он сглотнул. — Я правда не знал. Я слышал только, что ты тут… От одногруппника. Сочувствую, правда… Очень. Брови у Захара сошлись к переносице уголком — так же, как было раньше, немного по-детски, как будто обиженно. Артём со страхом, почти в панике осознавал, что он до сих пор всё помнит, знает до мелочей, предугадывает, как изменится лицо Захара… — Спасибо, — ответил Артём. Он взял пакеты со скамейки и развернулся к дверям подъезда. — Мне пора идти. Он знал, что теперь Захар не решится ни на чём настаивать. Удар был ниже пояса. — Я могу чем-то помочь тебе или ей? Не знаю… Может, что-то нужно? — Нет, ничего. Артём уже прикладывал брелок к домофону, когда Захар, который стоял всё там же, возле скамейки, спросил: — А что он понял? Артём, поставил ногу на порог, чтобы дверь не закрылась, и обернулся: — Кто понял? — Китс. Ты сказал, он всё понял после первого раза. Что именно? Артём поморщился. — Ничего.***
Было непривычно проводить день, не имея планов. Вчера Захар решил — не жёстко и определённо, а просто прикинул, — что выедет из города до обеда. С утра соберёт вещи, их у него было мало, и сразу с ними спустится на завтрак, чтобы не возвращаться потом в номер. В итоге он проспал до половины десятого утра, и надо было быстрее умываться и бежать на завтрак, пока он не закончился. На вещи времени не оставалось. Вернувшись с завтрака, Захар принял душ, включил телевизор, пока укладывал вещи, зацепился за новости, переключился на другой канал, начал смотреть какую-то передачу там… Он сто лет не валялся вот так в кровати, ничего не делая. Время шло, и Захар в очередной раз поменял планы — решил сначала пообедать, а потом ехать, чтобы не тыкаться потом наугад в кафешки на трассе или в незнакомых городках. Настроение было хорошее и одновременно печальное. Совсем немного, но печальное. Из-за Артёма. Лезть к нему со своими чувствами и предложениями в той ситуации было… наверное, некрасиво. Да, некрасиво и эгоистично. Захар не жалел, что приехал. За три дня в городе он встретился с несколькими старыми друзьями, повидал обеих бабушек. К одной нагрянул без предупреждения, чтобы она не успела позвонить отцу и подстроить встречу. Это были три хороших, интересных и быстро пролетевших дня. Но где-то тут, в этом городе, был Артём и… Захар подумал, что, если бы была возможность, надо было бы взять проект. Обязательно. Потому что стоило освободить голову от мыслей о работе, как её тут же заполняли мысли об Артёме. Он был здесь, совсем рядом. В серой куртке и тёмно-синей низко натянутой шапке, с покрасневшими от холода пальцами и таким знакомым, таким открытым лицом. Никакого Артёма Осборна. Его Артём. Их встреча у подъезда была какой-то удивительной. Да, закончилась она плохо и неловко, но сам этот момент… У Захара было время подумать, где искать Артёма — дорога от Москвы занимала несколько часов, поэтому он сразу, никуда не сворачивая, поехал к дому, где жили родители Артёма. Он не знал, зачем Артём вернулся, но логичнее всего было предположить, что повидать родню. Его квартира, наверное, до сих пор сдавалась, если он её вообще не продал, так что жил он, скорее всего, у родителей. Поселись он в гостинице, они бы восприняли это как личное оскорбление… Захар объехал весь двор и, не найдя ни одного пятачка, где можно было нормально приткнуть машину, в итоге перегородил ею проезд в дальнюю часть двора. Кому надо будет выехать, постучат. И он вряд ли пробудет тут долго. Пока он катался по двору, то заметил на парковке чёрный «ягуар», а Захар помнил, как Артём с Китсом говорили про «джэг». Конечно, волей случая на машине этой марки и с московскими номерами сюда мог приехать кто-то ещё, но Захар был уверен, что это машина Артёма. Он вышел из сухого, прогретого салона в зябкий и сырой ноябрьский воздух, поёжился и пошёл к подъезду. Он попробовал найти телефон Артёма в недавних вызовах: ему казалось, что последний разговор, когда Артём вдруг снял трубку, был совсем недавно, но, покрутив список, понял, что так номера не найти. Он остановился под фонарём и перешёл в контакты. Когда в трубке зазвучали гудки, чужой телефон вдруг зазвонил где-то за спиной, совсем близко. Он обернулся. Рядом стоял Артём. Может быть, это лишь показалось из-за темноты и резкого холодного света, падавшего от фонаря, но Артём похудел и осунулся, глаза были усталыми — не от сидения часами за компом, а какими-то замученными, больными. Захар вспомнил, как увидел Артёма в первый раз: он тоже тогда показался нездоровым и дёрганным, точно после долгого недосыпа. И всё равно в улыбке, в блеске глаз было что-то светлое, лёгкое, невесомое, чего не было больше ни у кого. Это было так просто, так понятно: он любил Артёма, и даже короткая, пустая встреча всё переворачивала внутри. Увидеть его снова через несколько месяцев — вот и всё, что нужно, чтобы почувствовать себя счастливым. Даже если разговора не состоялось, даже если Артём всё равно не хочет ничего менять. Обедал Захар в маленьком ресторане неподалёку от гостиницы: случайно наткнулся, пока гулял по улицам. Мимо стола, за которым Захар сидел, прошла официантка. Захар кивнул ей. Она остановилась, быстро оглядела стол, убедившись, что на нём не осталось ничего лишнего, только чай, который Захар допивал, и спросила: — Что-то ещё? — А у вас тут народа в районе пяти много? — В районе пяти, наверное, нет. Ближе к семи людно становится. — А вы мне на полпятого вон тот столик в углу не придержите? — Захар указал на уголок у окна. — Да, конечно. Оставим. — Я тогда подойду к этому времени, — кивнул Захар. — Счёт принесите, пожалуйста. На пять десять у Захара было назначено короткое интервью с «РБК». Он уже трижды давал им интервью по телефону, выступая в качестве эксперта по строительству и инфраструктурным проектам из «Фицрой», но над «РБК» висел какой-то злой рок: интервью назначалось за несколько дней, один раз даже за неделю, но Захара каждый раз именно в тот день куда-то непредвиденно заносило. Он отвечал на вопросы то в аэропорту, то в вагончике прораба посреди огромной стройки. Он бы мог выехать сейчас, а ближе к пяти подыскать кафе на трассе, но эксперименты ставить не хотелось: там могло быть очень шумно, могла быть плохая связь, могла вообще растянуться многокилометровая пробка из-за очередного ремонта дороги.***
Когда интервью — короткое, четыре минуты всего — было закончено, Захар заказал салат и кофе, а сам начал проверять почту. Он читал корпоративную конференцию, и делалось тоскливо. Ему нравилось всё это: движуха, принятие решений, проекты, но плохо становилось от того, что кроме вот этого — кроме работы — у него ничего нет. Что он живёт для кого-то другого: помогает строить, экономить, зарабатывать, решать проблемы, а когда проект закончен, когда он приезжает домой, у него нет ничего своего… Никого своего. Он положил телефон на стол. Все те достижения, которыми он гордился, о которых надеялся когда-нибудь рассказать Артёму, казались теперь ненужными, пустыми, не имеющими никакого веса. Захар знал, что надо подождать: это пройдёт. Бывают такие моменты, как сейчас, когда жизнь кажется невыносимо бессмысленной, неудачной, глупой, что всё воодушевление, даже гордость, которые три дня назад испытывал после завершения проекта, пропадают, испаряются, оставляя после себя серый налёт усталости и бессмысленности, но они проходят. Надо просто переждать.***
Они с Оксаной оказались в этом пабе случайно. Ни она, ни тем более он там ни разу не были, да и вообще формат был не их: просто увидели место, где можно посидеть, на вид приличное и с не забитой под завязку парковкой. У Артёма выдался свободный вечер. Нет, и раньше они были свободными. Мать всё время говорила, чтобы он не сидел возле неё, сходил куда-нибудь, но ему не хотелось, да и особо не с кем было. Утром родители уехали в Пятницкое, на юбилей к тётке. Артём сначала пробовал отговорить мать. Конечно, по сравнению с тем, какой она была после выписки, ей стало намного лучше: она теперь и по квартире часто ходила, и на улице гуляла; но Артёму казалось, что застолья всё равно были не для неё. Но она захотела поехать. Может, как раз это ей и было нужно, чтобы не чувствовать себя умирающей: толпа родственников, шум, болтовня, веселье. Она договорилась, что останется ночевать: проехать четыре часа на машине утром, а потом столько же ночью для неё было тяжеловато. После обеда Артём позвонил Оксане и предложил, если есть желание, забрать её вечером с работы, чтобы потом вместе где-нибудь посидеть. Оксана согласилась. Когда Артём подобрал её у офиса, оказалось, что ни тот, ни другой не подумали, где именно они собираются ужинать: Оксана решила, что раз Артём приглашает, то всё уже спланировал, а он рассчитывал на неё — потому что сам здесь несколько лет не был и не знал, где теперь хорошие места. В итоге они просто поехали в сторону центра и остановились у первого приглянувшегося заведения. Оно оказалось чуть более шумным, чем они рассчитывали, и обещало стать ещё шумнее: на пока пустовавшей маленькой сцене расставляли стойки для микрофонов, а потом в гигантском лакированном футляре протащили контрабас. Народ тоже прибывал. Появился фотограф. Как раз неподалёку от столика, где сидели Оксана с Артёмом, было пустое место и копия лондонской телефонной будки, на фоне которой некоторые из посетителей чаще всего фотографировались. Оксана в том числе. Это была чужая суета, чужое веселье, чужой смех, но Артёма понемногу стало отпускать. Он решил, раз есть наконец настрой, выпить хотя бы пива. Машину можно было оставить на парковке и забрать утром. Фотограф подошёл к ним второй раз. Симпатичный. Молодой. Не больше двадцати пяти. Артёму всегда было интересно, видят ли остальные то же самое, что и он, понимают ли они так же ясно, как он сам, что фотограф — по мальчикам? Они-то с ним точно поняли друг друга. Узнали. И Артём, если бы захотел, мог бы через полчаса, когда фотограф обойдёт оба этажа и сделает перерыв, оказаться с ним в туалете. Тут, кстати, был очень приличный сортир. Никаких дурацких кабинок, в которые можно было заглянуть над перегородкой: ряд комнат с хорошими, тяжёлыми дверями и музыкой, играющей из динамиков внутри каждой так громко, что можно даже особо и не сдерживаться — всё равно никто не расслышит шуршания, шлепков и стонов. Всего через полчаса этот весёлый, разговорчивый мальчик уже отсасывал бы ему в сортире. Или он ему. Неважно. Артём знал, что не станет изменять Китсу, но мысли о минете были приятными, согревающими. Наверное, потому, что секса давно не было. Оксана искала на телефоне какие-то фотки, которые хотела показать, а Артём от нечего делать рассматривал зал. Второй этаж, по сути две широкие галереи, явно был добавлен позднее, и Артём пытался прикинуть, как такое огромное помещение с десятиметровыми потолками сумели отстроить всего с двумя колоннами. Этаж был цокольный — после гардероба они с Оксаной спустились на два длинных пролёта вниз — и сверху давили семь этажей офисного центра. — Сейчас, где-то тут было… — бормотала Оксана. — Да, это уже летние фотки пошли. Артём допил оставшееся пиво — уже третью кружку за вечер — и снова посмотрел через перила вниз, на главный зал. По той самой длинной и широкой лестнице спускался Захар. Видимо, Артём изменился в лице, потому что Оксана, как раз совавшая ему под нос телефон, тоже пододвинулась к перилам: — Что там такое? Артём потряс головой: — Нет, ничего… Показалось, что знакомый. — Кто? — Ты не знаешь, — Артём потёр лоб. Он теперь сам не был уверен, что ему не померещилось. Он снова посмотрел вниз: ни Захара, ни человека в голубой рубашке, которого он мог принять за Захара, не было. Наверное, тот ушёл в часть зала, которую с балкона не было видно. Или всё это вообще примерещилось. Откуда Захару тут взяться? Если в появлении его возле дома родителей не было ничего удивительного — Захар знал, где они живут, то что могло привести его сюда, в паб, о существовании которого сам Артём не знал ещё два часа назад? С другой стороны, Артём выпил не так много, чтобы начать ловить глюки. В проволочной корзинке ещё оставалось немного остывшего картофеля фри, который они с Оксаной взяли, пока ждали горячее. Есть уже не хотелось, и Артём взял дольку почти машинально, машинально же макнул в горчичный соус, а потом, когда поднял глаза, увидел, что на второй этаж — сюда, к ним! — поднимается Захар. Захар смотрел прямо на него, и на этот раз сомнений не было. Он уже заметил их с Оксаной и, улыбнувшись, помахал рукой. Оксана обернулась, а потом вопросительно посмотрела на Артёма: что за чувак? Артём привстал, чтобы пожать Захару руку. — Что ты тут делаешь? Захар бесцеремонно хлопнулся на диван рядом с Оксаной: сел так, чтобы смотреть Артёму прямо в глаза. — Случайно зашёл, — он развернулся вполоборота к Оксане и широко улыбнулся: — Захар. — Оксана, — ответила она, всё так же ничего не понимая и рассматривая Захара подозрительно. — Это мой знакомый, — пояснил Артём, понимая, что это и так всем ясно. Но он не знал, что сказать о Захаре ещё. — Лицо такое… — прищурилась Оксана. — Где-то видела. — Учился на строительном. Может, пересекались. Захар уже высмотрел официантку. — Ага, пиво пьёте, — посмотрел он на стоявшую перед Артёмом почти пустую кружку. — Мне нельзя. Я за рулём. Артём усмехнулся: — Я тоже. — Я видел машину. И ты что, поведёшь? — Такси вызову. — Я довезу. Адрес знаю, — подмигнул Захар. Артём вроде и злился, но чувствовал сейчас и другое: что рад видеть Захара. Именно здесь, именно сейчас. Та встреча у подъезда ничего кроме страха и раздражения не вызвала, но в этом ресторанчике, с шумом и смехом вокруг, с сладковато-ностальгичной музыкой — со сцены играли ненавязчивый джазик, и плевать, что это был якобы английский паб, — с хмельной пустотой в голове он был чуть не до соплей рад, что Захар пришёл. Почти как раньше: рядом с ним становилось хорошо. Захар уже делал заказ, тыча пальцем в меню. Манжеты на рубашке он расстегнул и немного закатал рукава, так что и Оксана, и официантка осторожно, стараясь не выглядеть слишком заинтересованно, рассматривали татуировку. Потом, видимо, заметив вновь присоединившегося к компании, снова подошёл фотограф. Вот он у Артёма почему-то вызвал теперь раздражение. Возможно, парень просто хотел поснимать по-настоящему привлекательного, хоть на рекламный плакат, посетителя, а возможно, и сам не прочь был сняться. Захар отказался позировать, а Артём едва сдерживался, чтобы не сказать пялившемуся на Захара фотографу: «Гуляй отсюда, мальчик! Ничего тебе тут не светит». Вёл себя Захар так, словно действительно совершенно случайно здесь оказался, а Артём был просто знакомым, которого давно не видел. Артём же чувствовал себя защищённым: пока Оксана здесь, Захар не будет приставать к нему с вопросами и не будет требовать ответа. Они вспоминали университет, преподавателей, пары, студвёсны… И с Захаром было так легко, словно не было ни секса с Китсом, ни потом секса вдвоём, ни повисшей между ними недоговорённости, Оксана смеялась, хватала Захара за плечи, когда он отворачивался, а она хотела что-то рассказать, и уговаривала то попробовать её пиво, плотный, тёмный эль, то пойти танцевать. Захар — Артём подумал, что Оксана его просто умучила, — сказал, что на минуту отойдёт и побежал по лестнице вниз. Оксана сразу перегнулась через стол: — Артём, — протянула она почти угрожающе: только попробуй мне соврать. — Артём, у тебя с ним что-то? Ну, что-то? — Было раньше. — А сейчас? — Оксана подозрительно прищурилась. — Он так на тебя смотрит! Бля-я-я… — Ну и что? — А ты на него. — Я просто на него смотрю, — Артём чувствовал, как к щекам и ушам приливает кровь. — Я с ним разговариваю, куда мне ещё смотреть? Оксана вздохнула и трагически закатила глаза. Потом она оглянулась, проверяя, не идёт ли обратно Захар. — Ты чё, дурак совсем? — зашипела она. — Даже не вздумай! Я тебя убью, блин, реально убью, если ты с ним… У тебя такой мужик классный. И если ты с этим… — она снова обернулась. — Ну, он такой… Короче, я тебя понимаю, Тёмыч, но даже не думай! Если Китс узнает… Артём покачал головой: — Я не собираюсь с ним спать. — Ты, может, и не собираешься, но я по глазам вижу, что хочешь… Только попробуй! У тебя муж-миллионер, а от этого что? Блядь, только трахаться же! Потом жалеть будешь. Пожалеешь, я тебе говорю. Тебе за Китса надо держаться. Он же всё для тебя делает, где таких берут вообще? Я бы на твоём месте… Тебе надо новую работу найти, гражданство получить, а не… — Оксана опять обернулась: Захар уже поднимался по лестнице. Оксана откинулась на спинку дивана, но, пока Захар не подошёл, успела сделать зверскую рожу и погрозить Артёму кулаком. Захар сел на своё место и довольно сообщил: — Когда начнут играть, первая песенка для… нас. По тому, как Захар запнулся, можно было догадаться, что он хотел сказать что-то другое, наверное, «для Артёма» или «для тебя». — Они же не играют по заказу! — воскликнула Оксана. — У них программа. Я узнавала. — Не играют, — согласился Захар. — Но мне невозможно отказать. На последней фразе он бросил на Артёма хитрый взгляд и подмигнул. Когда музыканты после перерыва вернулись на сцену, то сначала сыграли маленькое вступление ни о чём, а потом послышались знакомые аккорды. Они с Захаром когда-то — когда вместе работали по вечерам, ужинали вместе и вместе ложились спать — спорили на этот счёт: Артёму казалось, что аккорды имитируют удары сердца — сначала сильный, а потом послабее, будто эхом, и снова сильный — а Захар говорил, что это просто такая музыка. Артём притянул к себе кружку и смотрел в неё, на оставшиеся три глотка пива. Ему было весело, страшно, смешно и стыдно. Этот момент был трогательным и сентиментальным; в мелодраме именно в эту секунду герои, всё осознав, бросились бы в объятия друг друга, но это была не мелодрама. Он не мог позволить себе следовать за голосом сердца, или как там в таких случаях принято говорить. Вступление кончилось. Стоило пропеть первую строку: «Imagine me and you, I do…», как Артём понял, что исполнение будет более быстрым и резким, чем оригинальное. Перед солистом на стойке был закреплён айпад, и он иногда подглядывал на экране слова, но пел всё равно очёнь чётко, энергично, не сбиваясь. Исполнение вышло задиристым, отчаянным, даже залихватским, но, как ни исполни, они оба, и Захар, и он сам, понимали, почему была именно эта песня. Не смогу никого полюбить, как тебя... Мы так счастливы вместе… — Ничего не напоминает? — спросил Захар. Артём не знал, что конкретно имел в виду Захар: то, что они когда-то вместе слушали «So Happy Together», или то, что сюжет песенки перекликался с их историей. — Напоминает, — Артём посмотрел Захару в глаза и усмехнулся. — О «Таргете». Или «Уолмарте». Что-то такое. Захар рассмеялся, но вид у него всё равно был довольный и самоуверенный. У Артёма не вышло отшутиться: даже если «So Happy Together» и стала музыкой для супермаркетов, она всё равно была их музыкой. Для Захара, наверное, вся музыка шестидесятых и семидесятых была теперь их музыкой.***
Домой они поехали не очень поздно, в одиннадцать с небольшим: Оксане завтра надо было рано вставать. Сначала домой завезли её, и она, выходя из машины, тихонько ткнула Артёма в плечо: «Помнишь, что я сказала?» Стоило им отъехать от Оксаниного дома, как Захар заявил: — А мне ночевать негде. Я из гостиницы уже всё, выписался… Думал, уеду в Москву. Артём, слегка опешив от наглости, усмехнулся: — Можно подумать, у них там переполнено и ни одного свободного номера… — Ты же понимаешь, что не в гостинице дело. — О да, я понимаю! — Так что? — У нас не будет секса, — Артём смотрел на светящиеся вывески магазинов, баров и фитнес-центров, мимо которых они проезжали. — Не может быть. Я обещал Китсу. Захар ничего не ответил. Артём повернулся к нему. Лицо у Захара было расслабленным, спокойным, но в следящих за дорогой глазах проблёскивало что-то настырное и злое. Артёму стало неуютно. — Как ты узнал, что мы там? — Оксана выложила фотку с тобой. — Что?! — Артём даже не знал, чему удивляться: то ли тому, что Оксана, не сказав ему, выложила куда-то фотографию, которую сделала якобы просто на память, то ли тому, что Захар, оказывается, следил за тем, что пишет Оксана. — Ты просто ебанутый… Следишь за мной — ладно, но ты ещё и за моими друзьями, оказывается… — Я люблю тебя! — всё с тем же каменно-злым лицом выкрикнул Захар. — Я не знаю, что мне ещё делать! Не знаю! Артём отвернулся. Он снова подумал об этом: если бы тогда, на банкете «Фицрой», он не предложил Захару секс, изменило бы это хоть что-нибудь? Могло ли всё сложиться иначе? Могли ли они после встречи жить как раньше или даже встреча, одна только встреча, уже была необратимой? Захар вдруг резко свернул в крайний ряд. Машин на дороге было мало, но и то кто-то засигналил позади. Артёма кинуло в бок, а потом тряхнуло, когда машина встала. Он, испугавшись, даже рта не успел открыть, чтобы выматерить Захара, когда тот отстегнул ремень, стукнул по кнопке аварийки и наклонился к Артёму. Он обхватил его за плечи и притянул к себе. В глаза друг другу они смотрели лишь секунду — у Артёма в голове по-прежнему не было ни единой мысли, ни единого слова, — а потом Захар начал его целовать. Смело и зло, с наглой хозяйской самоуверенностью. В голове у Артёма гудело, ему казалось, что он падает, и воздух свистит в ушах… А потом его снова поднимало на головокружительную высоту, и он уже сам искал язык Захара своим и сжимал пальцами его шероховатые от пробивающейся щетины щёки. Потом этими же самыми пальцами, выпрямив их, выставив перед собой, Артём начал медленно, но сильно, с нажимом, отодвигать Захара от себя. — Отвези меня домой, — сказал он. Искусанным и влажным губам было теперь холодно. Артём вытянул из-под воротника куртки шарф и натянул его до самого носа. Наверняка выглядел сейчас как идиот. Плевать.***
Когда Захар проснулся, на улице было почти совсем темно, но это была особая утренняя темнота, прозрачная и сероватая. Он посмотрел на наручные часы: без пяти шесть. А легли они вчера уже после двенадцати. Это только легли, а уснули ещё позднее. Артём в конце концов пустил его к себе домой — словно специально продемонстрировать, что несмотря на поцелуй, на который он так быстро и жадно ответил, прекрасно владеет собой и ничего не боится. Захара он положил спать на раскладном кресле, узком и коротком — ноги у Захара свешивались, а сам лёг на диван. Уснуть получилось далеко не сразу: и лежать было неудобно, и в голове непрерывно крутились мысли, а что если подойти к Артёму. До него был с десяток шагов, не больше. Он лежал сейчас под одеялом, едва ли не голый, наверняка тёплый, даже горячий. Но Артём, пока они укладывались, смотрел на него с таким остервенением, что Захар так и не решился сунуться к нему. Захару казалось, что Артём — стоит ещё раз подойти, ещё раз вынудить сказать, что он обещал Китсу, — просто его ударит. Захар слышал дыхание Артёма и каждое его шевеление. Он так и вслушивался в них, гадал, спит Артём или нет, пока сам не заснул. Он всю ночь вертелся, и Артём, тоже, кажется, спал плохо. Он дважды вставал, ходил в туалет и на кухню, чем-то там шуршал и тихо стукал. Теперь он спал, отвернувшись к стене. Захар видел лишь затылок и высоко задранную руку, лежавшую на подушке. Браслет, такой же, как у Китса, перечёркивал запястье жирной чёрной полосой. Захар, стараясь не шуметь, встал, оделся и пошёл на кухню. Очень хотелось пить. Он налил себе воды из чайника, осмотрелся. Кухня была самая обычная, небольшая и уютная. Захар сам себе в ней казался огромным и неуклюжим. Было страшно сделать движение — вдруг что-нибудь заденешь или опрокинешь. Над угловым диваном были развешаны фотографии и картины. Захар присмотрелся к одной, а потом даже включил свет. Рисовал Артём. Наверное, очень давно. Картина — дома, дома, дома и мостик над каналом, скорее всего, Питер — была нарисована как-то слишком аккуратно и старательно. Ученически. Захар видел не так уж много завершённых работ Артёма. Тот делал множество набросков, иногда доводил их до почти приемлемого состояния, но заканчивал редко. Они ему нужны были только для работы — быстрее накидать то, что пришло в голову, чтобы не забылось, — и самостоятельной ценности не представляли. Для Артёма, по крайней мере. Те несколько штук, которые Артём всё же закончил и которые Захар видел раньше, были нарисованы совсем не так, как висевший на стене пейзаж, — остро, точно и легко, создавали обманчивое впечатление, что Артём потратил на рисунок не более часа. В них была озорная и изящная небрежность, не неряшливость, именно небрежность… В соседней комнате раздались шаги. Артём, видимо, тоже встал. Захар ждал, что он придёт на кухню, но тот ушёл в туалет, потом в ванную, потом, как Захару показалось, вообще в родительскую спальню. Наконец он показался в дверях. Выглядел он так, будто всю ночь не спал. Лицо было помятым, бледным и отёкшим. — Доброе утро, — он смерил Захара хмурым взглядом. — Я тебе там в ванной зубную щётку оставил. Маленькая такая, ну, одноразовая…***
Когда Захар вернулся из ванной, Артём открывал пачку вареников. На плите стояла кастрюлька с водой. — Поешь и… и всё, — произнёс Артём, не глядя на Захара, делая вид, что очень занят отрезанием кончика от упаковки. — Всё? — переспросил Захар. — Типа и до свидания? Артём поднял на него глаза. — Нет, не до свидания. Никаких больше свиданий, — Артём поставил пачку на стол, она накренилась, вареники посыпались, но Артём не обратил на это никакого внимания. — Я не буду врать и говорить, что ничего к тебе не чувствую, что для меня всё в прошлом. Я… Я, наверное, до сих пор тебя люблю, — Артём убрал упавшие на лицо волосы. — Не могу сказать, что любил все эти годы. Но я хотя бы… Я хотя бы забыл, как это было, и… Неважно. Не перебивай. Я не знаю, сколько мне раз надо повторить тебе одно и то же. Я не хочу ничего менять, меня устраивает моя жизнь, даже если в ней и нет таких чувств, какие были с тобой. Видишь, я признаю, что они были сильнее: пусть всё будет честно. Я потратил очень много сил на то, чтобы аккредитоваться как архитектор в Великобритании. Я не жду, что выстроится очередь клиентов, но они есть. Я ищу другую работу, но на старом месте мне тоже предлагают несколько проектов, и я… Короче, я собираюсь остаться в Лондоне. После нового года я буду подавать документы на получение гражданства — в качестве партнёра Китса. И я сплю с ним не ради паспорта. Я просто с ним сплю. Я не заставляю себя, мне нравится Китс, по-настоящему нравится. Помнишь, у тебя была Инга или Инна? Тебе ведь не приходилось себя заставлять… Мне тоже не приходится. Я не могу уйти от Китса. Это слишком дорого мне обойдётся. Трахаться с тобой тайком и изменять ему я тоже не буду. Я знаю, что ты меня любишь, и мне это… — Артём покачал головой и сглотнул. — Я имею в виду, твоя любовь… Я не могу её принять. Прости, я не знаю, как сказать лучше. — А если б я мог обеспечить тебе это всё? — спросил Захар. — Гражданство и так далее. Ты бы ушёл? Артём пожал плечами: — Это не вопрос гражданства и денег. Есть другие моменты… Китс не чужой для меня. Я… Какой смысл гадать? Ты не можешь мне этого дать, а я не хочу отказываться от того, к чему шёл несколько лет. Мы же не школьники, в конце концов, оба понимаем, что жизнь не настолько проста и что есть вещи кроме чувств. Закипевшая вода уже давно шумела, и Артём наконец это заметил. Он взял пачку со стола, сгрёб туда рассыпавшиеся вареники и вывалил всё в кастрюлю. — Знаешь, — начал Захар, поглядывая на Артёма, который помешивал ложкой в кастрюле, — я хотел спросить одну вещь. Сейчас не имеет смысла. Ты уже ответил. Просто… В общем, я могу поехать учиться в Штаты, в корпоративный университет. Это не настоящий диплом, но опыт-то настоящий. И ситуация такая, что если я туда впишусь, то полтора года не смогу уехать из Штатов. Такая виза. Так что, если бы ты вдруг… Ну, теперь я знаю, что никакого «если бы» не будет, но если бы был хотя бы малейший шанс, что ты вернёшься в Россию или, я не знаю, просто уйдёшь от Китса, я бы никуда не поехал. Остался бы здесь. Я уже начал собирать документы на визу, и хотел спросить, что, может быть, не стоит… Что, может быть, есть шанс… Артём покачал головой: — Надо ехать учиться, что бы я тебе ни ответил. Даже если бы я сказал, что уже расстаюсь с Китсом. Мне не нужны жертвы. Красивые жесты тоже. Мне нужен надёжный человек рядом, и если я его действительно люблю, то буду готов ждать и год, и два. А увидеть, как он отказывается от карьеры, — это, наверное, последнее, что мне нужно. Артём смотрел на него так, словно говорил не о предполагаемых событиях, а совершенно серьёзно обещал ждать. Совершенно серьёзно признавался в том, что любит. У Захара в жизни не так много было ситуаций, когда он не знал, что сказать. Сейчас он не знал. Ситуация повторялась: они пошлют к чертям собачьим чувства, потому что жизнь — сложная штука, и жить одними чувствами нельзя. Они не хотят жертв, не хотят причинять другим боль, но в итоге всё равно причиняют — самим себе. Им опять, как в тот раз, будет лучше по отдельности: у него будут учёба и карьерный рост, у Артёма — гражданство и работа, о которой он мечтал. И у обоих не будет чего-то важного, без чего, конечно, можно жить, но… Но всегда, даже годы спустя, будет мучить вопрос: а что было бы, если бы я выбрал другой путь? Завтракать они начинали молча, но потом всё же разговорились. Артём рассказывал про учёбу, про свои проекты, про идеи, которые остались невоплощёнными — те, которые заказчик не принял, и те, которые развернули раньше, не показав даже заказчику. Про то, как бюро судилось с клиентом, отказавшимся от проекта из-за дорогостоящего инженерного решения, а потом построившего примерно то же самое, но попроще и подешевле, — а концепцию прорабатывал как раз Артём. Про то, как участвовал в конкурсе с проектом «висячих» садов наподобие нью-йоркского Хай-Лайна и парижского Променад планте. Захару всегда было интересно про это слушать. Он сам был исполнителем — воплощал чужие идеи, быстро, качественно и профессионально, а Артём придумывал то, чего не было… Потом они пили, что удивительно, чай, а не кофе. Артём сказал, что, видимо, из-за выпитого вчера пива не совсем хорошо себя чувствует — до сих пор сильное сердцебиение, как с тяжёлого похмелья, а Захар согласился на чай за компанию. И они ведь даже не притворялись, что у них всё хорошо, что они вот так запросто могут сидеть за одним столом и болтать про всякую ерунду… Захар вспомнил, что даже в то утро после секса с Китсом от близости Артёма его точно так же накрывало каким-то нежным, светлым чувством. Они на самом деле даже после четырёх прошедших лет оставались близкими людьми. И эта близость была не менее ценной, чем страсть или желание; Захар мог хотеть кого угодно, но вот так быть рядом, словно бы проживать те же самые минуты полнее, ярче, осмысленнее, мог только с Артёмом. Тот встал из-за стола, чтобы достать из шкафа ещё печенья, но остановился, сделав лишь два шага. Лицо было напряжённым и озадаченным, будто он уловил какой-то тихий звук и теперь вслушивался, пытаясь понять, не померещилось ли. — Ты чего? — спросил Захар. Он ничего не слышал. Артём потряс головой, развернулся, снова сделал шаг к шкафу, а потом с громким стоном, почти криком, свалился на пол. Он пытался ухватиться за стоявший рядом холодильник, но пальцы скользнули по гладкой дверце… Захар бросился к Артёму. Тот лежал на полу, странно выгнувшись и обхватив себя руками. Его трясло, мышцы на шее и щеках были натянуты, как верёвки. — Что с тобой?! Где… где болит?! Захар рухнул перед Артёмом на колени, но от испуга, в панике, боялся даже прикоснуться к нему. Артём только стискивал зубы. Казалось, он вообще ничего не слышит. Захар подсунул руку ему под плечи и попробовал приподнять. Артём затряс головой — видимо, от этого становилось ещё больнее. — Артём! Артём, что мне сделать?.. Пожалуйста… Артём только стонал и скулил… Наверное, боль была такой, что он не мог говорить, только цедил воздух сквозь сжатые зубы. Потом он наконец выдавил: — Это… колика... почки… Захар осторожно отпустил его на пол и бросился в комнату, где оставил телефон, схватил его и тут же вернулся на кухню. Глаза у Артёма были мокрыми от слёз. Захар схватил его одной рукой за плечо: — Потерпи, ладно… Я просто не знаю… Сейчас, подожди… На скорой трубку не брали. Может быть, на самом деле с момента соединения прошло не больше двух секунд, но Захару казалось, что он ждёт уже целую вечность. Он сидел возле Артёма и боялся его пошевелить. Он держал его за мокрую и холодную ладонь, судорожно и как будто бессознательно сжимавшуюся, и уговаривал, просил, умолял потерпеть ещё чуть-чуть, совсем немного. — Я могу что-нибудь сделать? Артём, ты слышишь? Я могу что-нибудь сделать?! — У меня таблетки есть... — прохрипел Артём. — От спазмов. — Где? Где они?! В сумке? В карманах? В какой комнате хотя бы? Скорая наконец-то ответила. Вызов приняли, посоветовали приложить тёплое, дать но-шпу и ждать.