27/12/1991, Жану от...

      Когда на нос упала крупная дождевая капля — во много раз крупнее остальных, — Жан резко распахнул глаза. Над ним висело все то же хмурое небо. Он неохотно приподнялся на локтях, чуть сильнее проваливаясь ими в сырую землю и мокрую траву. Чувствуя недовольство и раздражение от внезапно нарушенного покоя. Жан не беспокоился о том, что может простудиться и заболеть, хотя мышцы постепенно начали деревенеть от холода. Главное, что благодаря холодному дождю он отделался от мерзкого чувства недосыпания и тяжести в голове. Но теперь какой-то особый баланс был нарушен, и он толком не мог понять, почему. Только устало поднял голову, слегка потирая шею. И неожиданно — слишком, блять, неожиданно, — натыкаясь взглядом на... Серьезно? Выглядит это все как черно-белый магловский фильм: картинка с белыми подтеками и шумом на экране, что обычно появлялись от сырости чердака, хотя отец и хранил киноленты в отдельных круглых коробках. Но главный факт об этих фильмах хорошо объясняет то, что Жан видит перед собой сейчас. Когда в нескольких шагах стоит пуффендуйский барсук собственной персоной, усердно вглядываясь в его сторону сквозь пелену дождя. Появился как из ниоткуда, словно занесло гребанной трансгрессией. Похоже, последние два дня великий Салазар вовсю развлекается на небесах. А главный факт в том, что все эти черно-белые фильмы всегда были максимально, блять, абсурдными. Пальцы с силой зарылись в коротко стриженую траву, сгребая размокшую землю и забивая под ногти грязь. Мельком окинув долговязую фигуру, взгляд спустился к ботинкам. Дорогим ботинкам из черной кожи, которые почти пускали гребаных солнечных зайчиков, несмотря на частички грязи и травы, отскакивающие от земли. Чуть ниже них Жану были хорошо видны собственные вытянутые ноги и носки старых разъебаных и грязных кроссовок. Дело тут не в красоте — он ведь не чертова Мисс Хогвартс этого года, чтобы меряться шмотьем. Просто сквозь дождь и разделяющее их пространство, он вдруг смог разглядеть то, чего не успел заметить вчера, в Большом зале. И будто понял, что именно его так взбесило. То же самое, что раздражало и в других, подобных веснушчатому заучке. Эта дурацкая аура непоколебимого спокойствия и уверенности, которую могут дать только большие деньги. Которых всю жизнь так катастрофически не хватало в семье Жана. Он всегда чувствовал это отличие и хорошо понимал, кто есть кто, знакомясь с людьми. Эта разница была вечной тенью, которая никогда не исчезала, напоминая и пытаясь заставить почувствовать себя жалким и неполноценным. Естественно, этого не происходило. Но отвращение и презрение ковыряло под ребрами всякий раз, когда Жан сталкивался с теми, под кем постелено и кто с ног до головы облизан деньгами и этой мерзкой сытостью. А тут и кретин заметит, что карманы родителей этого парня надрываются от галлеонов. Даже кожу для этих туфель, наверняка, содрали с задницы какого-нибудь гебридского дракона. И, да: Жан издалека чует, как от пуффендуйца веет этой беззаботной и спокойной жизнью в достатке, тепле и роскоши. Маменькин сынок, папулина радость. Таких он ненавидит больше всего. Слизеринец поднялся на ноги, делая несколько быстрых шагов навстречу. От этих мыслей, совершенно лишних сейчас, брови сильнее сошлись к переносице. Не то чтобы он сам был не надменен. Был временами, но вовсе не по этой причине. Даже на таком расстоянии отчетливо видны веснушки на руке, в которой барсук держит книгу, обернутую в какую-то тряпку. Крепко прижимает ее к груди, словно это единственный ориентир в окутывающем его влажном тумане. Будто эта книга — последнее, что у него осталось. Они приближались друг к другу, непрерывно делая шаги. Невыносимо медленно, словно две молекулы перед слиянием. Но слияние — неверное слово. Определенно, неверное. Столкновение. Жан рывком снял перчатку с другой руки и стиснул в кулаке, не зная, зачем идет вперед. Не зная, что здесь делает он. И не желает понимать и разбираться. Оба замерли на месте. Марко опустил руку, которой все это время прикрывал глаза от дождевых капель, заглядывая Жану в глаза. С тем непониманием и строгостью в выражении лица. Жан скривился, моля Салазара, чтобы его не стошнило. Столкновение молекул происходит случайно. В пространстве между ними, равном ничтожным трем шагам, почему-то вдруг стало трудно дышать. Не то оттого, что ему противно, не то из-за тяжелой влажной пелены. Скорее, и то и другое. Потому что легкие никак не могли вместить столько воздуха, чтобы в нем растворился этот гадкий привкус заучкиной сущности. От которого Жан почти задыхался. Он оглядел Марко нарочито медленно, окатывая с ног до головы какой-то непосредственной, почти мальчишеской нетерпимостью и злобой. Как будто, Марко недостаточно промок под ледяным ливнем. Как будто, невыносимо хотелось, чтобы он наконец утонул и захлебнулся. Но это ватное и странное молчание казалось правильным. Будто кто-то наложил звукопоглощающее заклинание на это поле, на него самого, на онемевшего барсука, который стоял, растерянно уставившись в его лицо.       — Ничего не перепутал? — голос Жана глухо ворвался в барабанные перепонки. Он сложил руки на груди и надменно поднял подбородок, с раздражением отмечая, что собственный голос прозвучал глупо. Плевать. Главное, что все это придало какой-то уверенности и сил. Только... Теперь все это еще больше похоже на абсурдный магловский фильм. Может, оттого, что погода чудит. Но было бы ахрененно, если бы сейчас кто-то отрезал кусок пленки. Здесь, на этом моменте, который портит и пачкает, ко всем чертям, весь фильм. Хотя бы для того, чтобы Жан не чувствовал себя так по-идиотски. Чтобы этот придурок, Салазара ради, перестал смотреть вот так. Марко елозит пальцами по грубой ткани мешка. Не от волнения, конечно. Но ситуация действительно кажется странной, и он не знает, что ему делать. Он негромко говорит:       — Я искал...       — Своих поганых друзей, — отрезал Жан, повышая тон. — Они уже съебались, как видишь. Однако это не возымело нужного эффекта, потому что вместо того, чтобы покорно опустить взгляд и свалить, как сделал бы каждый на его месте, Марко вдруг хмурится. Перехватив поудобнее книгу, он говорит, неожиданно резко:       — Здесь нет твоей компании выпендрежников, так что можешь даже не стараться. От этого мятежа в голосе Жан даже теряется на мгновение.       — И не надо думать, будто твои гадости должны как-то повлиять на меня, — тем же тоном добавляет в конец обнаглевший барсук. Говорит, все так же ни на секунду не отводя взгляд. Его голос — спокойный и выразительный. В нем слышна какая-то странная мягкость и уверенность. Жан чуть было не назвал это про себя “силой”. И, конечно, тут же подумал, что ебнулся головой.       — Мои…гадости? — рывком запрокинул голову и расхохотался. Грубо и надрывисто, несмотря на боль в ребрах и всем теле. — Ты выражаешься… Ха-х… Ну прямо как Макгонагалл… Ливень постепенно превратился в не слишком сильный дождь, но тучи символично потемнели и столпились над игровым полем. Раскаты грома стали звучать совсем близко. Во всяком случае, так показалось Марко. Жан, отсмеявшись, почти с недоверием уставился на пуффендуйца, который, видимо, решил, что он собирается слушать весь этот скучный бред.       — Мерлин... — Жан усмехнулся, отчего край верхней губы слегка дернулся, обнажая часть белых зубов. — Да ты еще более жалок, чем твой лысоголовый друг. Ядовитая усмешка повисла в воздухе, а он прикрыл глаза, медленно потирая шею. Мышцы были жесткими и напряженными. Все же, стоило сразу пойти в горячий душ и разогреться. А потом расслабиться на диване в гостиной, наслаждаясь ненавязчивым жаром камина вместо…всего этого. Стоит признать, в этот раз игра утомила его. Как и утомило двухминутное общество этого слабака, который, кстати, никак не отреагировал на слова Жана. Наоборот, выпрямился и стал похож на старый книжный шкаф в библиотеке. Весь такой ровный и скучный. С нравоучительным взглядом и, до треска в костях, выпрямленной спиной. Жан стоит под дождем с ноющими мышцами, в мокрой насквозь одежде, холодной и липкой до самых трусов. Стоит, перебрасываясь фразами с придурком, которого, как Жан сейчас понял — нашел в себе силы заметить, признаться, — он почему-то хотел видеть. Еще после вчерашнего. "Может, и спал плохо из-за этого", — нехотя и отстраненно подумалось Жану. Пусть он и знает, что так все и было. И пусть, это не они двое затеяли перепалку, но после того, как барсук полез на рожон, чем сильнее Жан пытался забыть об этом, тем сильнее какой-то раздражающий и болезненный интерес разгорался в нем. Увидел. И? И…ничего. Сейчас он с наслаждением смотрит, как на лице с деланной пародией на спокойствие проступает возмущение — барсук даже стиснул в кулак веснушчатую руку, впиваясь пальцами другой в свою жалкую книжонку. Слова задели его. Все правильно. Тонкая струйка воды из дождевых капель стекла из-под темной челки, медленно сползая от переносицы к ямочке крыла носа, и Жан против воли проследил это движение взглядом. Марко поморщился, словно ощутив это физически и вскинул руку, начав тереть кожу аккуратными пальцами.       — Не думал о Тергео? — вдруг осведомился Жан, наблюдая за этим неловким действием, слегка изогнув бровь. — Или об Экскуро? Отстраненно думая: разве можно было хотеть увидеть его? Неважно, для чего именно, да хоть ради того, чтобы рожу начистить как следует. Но его — такого нелепого, веснушчатого и до тошноты правильного. Они не проговорили друг с другом и пяти минут за всю жизнь, но Жан уже видит его насквозь. От этой мысли злая усмешка вырвалась сама собой — как показалось Марко, из-за его раскрасневшегося от прикосновения, носа. Можно было хотеть. Чтобы увидеть то, насколько он жалок. Чтобы убедиться, что те бредовые ощущения в библиотеке были не более, чем случайностью. Наверное, двинулся крышей, потому что не трахался уже давно. Бля. А он-то тогда здесь при чем? Марко же так и не ответил, и уже перехватил книгу поудобнее, чтобы наконец уйти, но голос, полный неприязни, опередил его:       — Готов поспорить, что ты один из тех зануд, что метят на должность старосты школы.       — Что..?       — Ты не можешь не знать этих заклинаний, — продолжал насмехаться Жан. Теперь он приподнял брови, поднося указательный палец к своей скуле и мягко тыча в нее. — Это здорово упростило бы тебе жизнь. Наверное, непросто ходить с этой херней на ли...       — Помолчи, — голос Марко вовсе не утратил спокойной рассудительности. — Я, конечно, слышал, что самые...неприятные люди учатся на твоем факультете. Однако, тот факт, что вы опускаетесь до подобных мерзких шуток... Серьезно? Затем развернулся на каблуках своих долбанных туфель и размеренным шагом направился в сторону Хогвартса. Отчеканил каждое слово так, что Жану показалось, будто снова очутился на первом курсе и его отчитывает бабка МакГонагалл за то, что он забросил метлу Эрена в Выручай-комнату. Нет, правда. Что это сейчас был за взгляд, блять? Будто услышав, Марко на мгновение остановился и решил бросить напоследок через плечо:       — Мы уже давно не дети, — почти с разочарованием в голосе, будто слыша его воспоминания. — Повзрослей, Жан. И пошел дальше, оставив его стоять среди, уже настоящей, тишины — дождь совсем прекратился. Теперь лишь слабо шуршал ветер среди крон темных сосен, да еле слышно падали капли с трибун. Жан расплылся в улыбке, ощущая, как в мозгу один за другим взрываются десятки фейерверков. Его вовсе не удивило, что барсук знает его имя. Это имя здесь знают все. Каждая девчонка в школе мечтает опуститься перед ним на колени, а каждый парень — так же непревзойденно играть в Квиддич. Его удивило то, что этот придурок возомнил, будто имеет право читать ему лекции. И будто его, Салазара ради, это ебет. И еще, по ходу, думает, будто может развернуться и свалить, оставив его, Жана, смотреть в спину в конец охуевшего барсучьего отродья? Несколько рваных шагов следом. Кстати, он немного выше. И еле заметно сутулится. Наверняка, незаметно ни для кого, но разъяренный взгляд случайно перехватывает выступающие под мантией крылья лопаток. Марко дошел до одной из громадин-трибун, когда слизеринец нагнал его. Грубо схватил за капюшон, рывком разворачивая лицом к себе и со всей силы впечатывая спиной в один из столбов трибуны. Так, что и сам ощутил вибрацию от удара позвоночника о деревянную поверхность. Знай, бля, свое место, придурок. Жан с силой сгреб в кулак насквозь промокший ворот мантии, отчего по руке потекли холодные дорожки воды, стекая в собственный рукав. Он не придал этому значения, сильнее прижимая пуффендуйца к столбу, почти ощетинившись и врезаясь взбешенным взглядом в его лицо. Цедит сквозь зубы:       — Я не собираюсь слушать ебаную чушь от какого-то жалкого неудачника. Особенно, от неудачника вроде тебя. Он натягивает ткань еще сильнее, отстраненно отмечая, что теперь приходится с усилием подаваться вперед, чтобы компенсировать разницу в росте: прижатый к трибуне Марко стал еще немного выше за счет того, что чужая рука до треска в ткани тащит его вверх.       — Ты раздражаешь меня даже больше, чем Эрен, — вдруг со злым шипением добавляет Жан. Марко спокойно смотрит на него из-под полуопущенных ресниц, руки висят вдоль туловища, книга выпала и теперь лежит где-то в стороне. И весь он сейчас напоминает все тот же книжный шкаф — эмоциональности ровно столько же. Даже не пытается оттолкнуть Жана или ударить. Да уж, куда там — это ведь неблагоразумно. Марко только говорит:       — Отпусти. Все его сопротивление заключается во внимательном взгляде карих глаз и упрямо сжатых губах. Голос тихий, и от этого спокойствия еще сильнее срывает крышу. Кончика носа касается теплое, слабое дыхание — ноздри барсука едва заметно раздуваются. Видимо, он тоже зол, но старается не показывать этого. Вместе с этим теплом Жан чувствует запах дождя, пергаментов и чего-то горько-сладкого, напоминающего густой мед и мяту. Он невольно сглатывает, в который раз упираясь взглядом в веснушки, как раз на уровне его глаз. Судорожно вдыхает через нос, пытаясь забыть о том, что почувствовал только что. И продолжал чувствовать.       — Заткнись, — голос почти срывается на крик. — Решил поиграть в щенячью смелость? Весь холод и духота тумана, игровое поле за спиной Жана, темные ряды деревьев Запретного леса, трибуны болельщиков — все исчезло. Этот раскаленный от ярости воздух между ними кажется естественным, но дышать — снова, — становится трудно. Почему барсук вообще, к чертовой матери, так спокоен, когда Жан готов прямо здесь разорвать его на части? Он повторил, еще громче:       — Заткнись! — натянул ткань еще, еще сильнее. — И запомни на всю свою барсучью жизнь, что если откроешь свой гребаный рот еще хотя бы раз, то абсолютно точно насладишься общением с мадам Помфри. Монотонным и нудным, как книги в твоей обожаемой библиотеке, понял? И в пасмурно-зелёных глазах, вместе с осознанием, сразу же мелькнула почти катастрофическая растерянность. Жан до боли сжал челюсти. Пусть только попробует...       — Библиотеке? — Марко слегка нахмурился, заметно сбитый с толку. — Ты…ходил за мной вчера? И тут же, будто очнувшись, сбросил с себя чужие руки. По инерции принялся поправлять покосившийся золотой галстук.       — Совсем ебнулся? — рявкнул Жан, отшатнувшись и растопырив в отвращении пальцы, словно те были в грязи. — Думаешь, мне нечем заняться, кроме как следить за мудаками вроде тебя? Марко поморщился. Огляделся и присел на корточки, потянувшись за упавшей книгой. Можно было ощутить физически, насколько ему был неприятен этот грубый голос и слова. Взгляд Жана замер на присевшей фигуре и проклятых ботинках. Захотелось воспользоваться случаем и разбить барсуку лицо ударом с ноги — от сладкого предвкушения даже пол ногтями закололо. Отпустило бы моментально.       — Еще раз подойдешь ко мне — не жалуйся. Тебя не спасут ни твои денежки, ни Дамблдор. Марко поднял лицо, и на этот раз Жан отчетливо увидел злость в его глазах. Испытывать свою выдержку больше не хотелось, поэтому он сплюнул в сторону и быстрым шагом направился в сторону школы. Уже на выходе с поля его: “Акцио, метла”, - утонуло во влажном воздухе. Марко остался стоять, прижимая к себе книгу. И, сколько себя помнил, он впервые был так зол.

***

      О том, что Гриффиндор проиграл, Марко узнал по пути в кабинет декана. Как есть — промокший насквозь, непривычно раздосадованный и злой. Точнее, не узнал, а сообразил сам, потому что Эрен, подозрительно часто моргающий глазами и почти рычащий что-то себе под нос, задел его плечом на полном ходу, а затем вихрем пронесся мимо, даже не заметив. Марко поднимался по лестнице вверх, а Эрен — вниз. Оба в мокрой одежде. Очевидно, гриффиндорец не успел даже переодеться после игры. От этого интуитивного, но вполне логичного заключения сразу стало не по себе, потому что Марко заранее не знал, что сказать, когда увидит друзей. Дело даже не в том, что у него не вышло попасть на игру, а об этой ситуации вообще... Для Гриффиндора проиграть Слизерину — всегда тяжелый удар. Хотя, сам Марко никогда в полной мере не мог понять этого всеобщего восторга и помешательства на каком-то виде спорта… Это ведь, правда, лишь спорт. Что может быть такого страшного в том, чтобы проиграть? В конце концов, это игра между факультетами одной школы, а не враждующими кланами. Возможно, стоит однажды сказать об этом друзьям. Пусть и с риском быть непонятым или даже осужденным. Он ступил на лестницу, которая тут же начала двигаться в сторону нужного этажа. Марко заглянул поверх перил, где, далеко внизу, по коридору проходила небольшая горстка слизеринцев. Вновь перед глазами: дождь, деревья вдали, поле для квиддича. Пальцы задрожали мгновенно. Он бы тоже осудил его. Естественно. Лучший игрок школы. Возможно, лучший игрок своего возраста среди всех школ волшебного мира. О ком собираются написать статью в будущем выпуске газеты после сегодняшней победы над Гриффиндором: эту новость настолько громко обсуждают внизу слизеринцы, что эхо разносит слова по высоким стенам. Карие глаза застыли в одной точке, не замечая движущиеся снизу лестницы и сотни картин на стенах. Да, сам Марко не играет в квиддич. Марко читает книги в библиотеке. Но не помнит ни одного дня в своей жизни, когда ему было стыдно или неловко за то, что все происходит не наоборот. И разве сейчас он должен изменить свое мнение из-за чьего-то глупого проигрыша и гадких слов какого-то слизеринца? Вовсе нет. Любой из его друзей согласился бы с этим. В конце концов, Пуффендуйцы тоже вчера проиграли, да не кому-нибудь, а дружественному факультету! Но большинство понимает, что трудолюбие и верность всегда важнее любых побед. Высшие качества, которые были заложены в основу факультета гениальной Пенелопой Пуффендуй. С какой стати он, вообще, всерьез беспокоится обо всем этом? Тем более о том, что подумал бы Жан. Игнорируя лишний удар сердца при воспоминании об этом имени, Марко шагнул с лестницы в коридор, в конце которого стояла массивная дверь в кабинет декана. И, совершенно незаметно, с того момента прошел почти месяц учебы.       Марко успел переехать в Башню старост, что оттягивал до последнего: ему не хотелось жить в одиночестве, без вечерних посиделок в общей гостиной и болтовни с Конни по вечерам, не хотелось одному возвращаться с занятий в пустые комнаты. Но как раз тогда, почти месяц назад, декан Пуффендуя настойчиво попросила его подать пример всем студентам и все-таки занять положенное ему место в Башне. Миссис Стебль даже немного пристыдила Марко за то, что тот не соизволил переехать вовремя и продолжал слоняться вместе с друзьями. На успеваемости и делах старостата это никак не сказывалось, но порядок есть порядок. Он и без того умудрился игнорировать это правило несколько недель. Куда лучше, если бы он смог научиться игнорировать глупые мысли, что нагло овладели им и никак не хотели идти из головы. Особенно, по вечерам, когда он заполнял графики, сидя в пустой гостиной Башни, или занимался где-нибудь во дворе школы. Или сейчас, когда поток других студентов, спешащих на обед, несет его вниз по лестнице. Для него это вовсе не было важным, но почему-то Марко все никак не мог понять, что такого сказал, чтобы вызвать…такую злость. Такую чистую ненависть из-за нескольких брошенных фраз. Замечание в Большом зале при первой встрече, пара фраз на поле. В самом деле, это и полноценной беседой-то не назовешь… Забыть обо всем этом тоже не получалось. Он действительно не понимал, что могло так сильно вывести Жана из себя, чтобы на него обрушилось столько ненависти. Было глупо даже вспоминать об этом, ведь они не пересекались все эти несколько недель. Марко иногда видел его в Большом зале — как всегда, в компании своих неприятных друзей. Они, будто по какому-то негласному правилу, всесторонне окружали его вниманием: то громко приветствовали, если он опаздывал, то дотрагивались до плеча, приглашая посмеяться или высказать свое драгоценное мнение. А Жан… Ему, словно, все было безразлично. Обычно он не спеша ел, отшучивался и подкалывал сокурсников. Или сидел, подперев лицо рукой, и скользил своими холодными глазами по залу. Ничего и никого не ища. Просто думал о чем-то. Раз или два этот взгляд находил взгляд Марко. Казалось, находил его, следуя как за невидимыми хлебными крошками. Притягивался, поистине волшебным, необъяснимым образом. Лишь потому, что в этот момент взгляд Марко был прикован к нему. От этого сразу становилось не по себе. Словно, он совершал что-то преступное, а Жан тут же мог вскочить с места и закричать, что староста мальчиков сверлит его взглядом. Как какой-то ненормальный серийный убийца, съехавший с катушек — сидит и пялится на слизеринца! На Жана Кирштайна! Это же бред какой-то... Но о чем может думать такой человек, как он? На первом курсе, наверняка, думал о том, как напакостить студентам и профессорам. Поджечь чью-то метлу или превратить какао в стакане товарища в чернила. Но ведь они давно не дети. Хотя, для Жана это новость, кажется. И от этой мысли захотелось расхохотаться. Иногда он и правда ведет себя как какой-то сорванец. Мальчишка. Носится со всеми этими…подколами, злыми шутками. Кем может хотеть стать человек вроде него? Звездой квиддича? От этой мысли и вовсе становилось смешно до колик в животе. Очередная глупость. Но как же трудно от них, этих глупостей и нелепых мыслей, избавиться. Раньше это не было серьезной проблемой. Наверное потому, что раньше такого просто не случалось. Намеренно отстав от общей массы, Марко идет по коридору, прыгая взглядом по огням факелов. Поздней осенью темнеет рано, а из-за мрачной и холодной погоды факелы на стенах стали зажигать уже к обеду. Присутствие зимы ощущается раньше, чем выпадает снег и наступают морозы.       — Доброго дня, мистер Ботт, — приподнял шляпу пастух, сидящий на облучке повозки. — Идете обедать?       — Здравствуйте, мистер Беттел, — Марко кивнул головой персонажу старинной картины и пошел дальше по коридору, с улыбкой поглядывая и на другие полотна, то на стене справа, то слева. Знатные дамы в роскошных платьях на одной из картин жались друг к дружке, жалобно напевая песни. За их спинами громоздились горы и водопад — не согреешься. На другой картине, где на заднем фоне стояла ферма, крестьянка зябко обнимала себя за плечи, стуча зубами и недовольно косясь вниз, где под ее подол прятался красноносый пьянчуга-муж. Их коровы и куры разбежались по полотну, беспокойно мыча и кудахтая. Картинам безразлична погода за окном, но даже глядя на них, понимаешь — приближается зима. Захотелось укутаться в мантию поплотнее, но Марко лишь поежился и остановился неподалеку от входа в Большой зал, пристроившись в закутке у лестницы. Вчера они с ребятами договорились встретиться здесь, чтобы пойти на обед вместе. Все еще непривычно назначать им встречи вместо того, чтобы как всегда собраться в гостиной, но делать было нечего. У Саши и Конни уже должен был закончиться урок зельеварения, от которого Марко сегодня освободили из-за дел в старостате. Одному Мерлину известно, как профессору Стебль удается отвоевать это время у Снейпа, но, похоже, его благосклонность не касалась остальных. Ребята явно задерживались, поэтому, немного постояв и вдоволь насмотревшись на несчастные картины, Марко достал томик по магловедению и раскрыл на странице с новой темой. За чтением время пошло немного быстрее. Мимо то и дело проходили студенты, спешащие поесть горячей еды. Уткнувшись в учебник, Марко забыл обо всем и опомнился лишь когда заметил, что из Большого зала, словно из улья с дикими пчелами, слышится гудение, а коридор совершенно опустел. Он нахмурился и приподнял запястье над учебником, чтобы взглянуть на часы. Да что же это... Не успел он возмутиться, как в пустом коридоре вперемешку раздались громкие голоса и хохот: несколько студентов спустились по лестнице, что была почти над головой Марко, и теперь направлялись в сторону зала, ни на что не обращая внимания. Первый шаг назад он сделал против воли, когда услышал среди пары голосов еще один, немного знакомый. А когда увидел льняного цвета волосы и зеленую подкладку капюшона, то с уверенностью попятился еще, вглубь, прижимая к груди книгу и стискивая ручку сумки так, что заныли суставы. Жан проходил последним, лениво потягиваясь. Видимо, заснул на уроке, а теперь тащил свою королевскую задницу на обед, наслаждаясь тем, что сокурсники то и дело оборачивались на него, что-то спрашивая и бросая восторженные взгляды. Отвратительное самомнение. Сейчас Марко как никогда чувствовал себя невидимым — да и вообще-то, слава Пенелопе, что толпа слизеринцев не заметила его! Но отчего-то, стало противно от своего же поступка. Он впервые видел Жана со стороны вот так, словно подглядывая, и это ощущение усилилось во сто крат, когда из-за плеча того выплыла невысокая слизеринка со светлыми, чуть вьющимися короткими волосами. Девушка почти завороженно заглядывала ему в лицо, заводя прядь волос за ухо. Хитч, кажется. Та самая девушка, в которую давно влюблён Марло. Он как-то раз сказал об этом по секрету, надеясь получить совет. Почему Марло наивно полагал, что сможет получить этот самый совет именно от него, до сих пор оставалось загадкой. За все время учебы единственное, чем Марко Ботт мог похвастаться из своих любовных похождений — это тем, что пригласил потанцевать Галатею де Гёлль на Святочном балу. И то, лишь потому, что Конни страшно округлил глаза и начал больно пихать его локтем, то и дело шикая, что это самая симпатичная девчонка Когтеврана. Которая, между прочим, без конца строит Марко глазки в библиотеке. О чем он, естественно не знал и заметил лишь после слов друзей, которые в один из таких дней зашли за ним, чтобы забрать в Хогсмид. А ведь эта Галатея всегда сидела прямо напротив, через каких-то пару столов от него... Слизеринцы почти скрылись из поля зрения, когда Жан накинул на одного из друзей капюшон, потрепал по голове и тут же начал хохотать, запустив руку в свои волосы. Так искренне и громко, что этот смех еще несколько мгновений стоял в ушах и плясал эхом по каменным стенам. Марко так и стоял, оглушенный. С ужасом думая о том, что успел заметить и выявить эту странную привычку слизеринца — ворошить свои волосы пятерней всякий раз, когда искренне смеется или общается на не особенно приятные темы. Черт возьми. Но когда он успел заметить такую мелочь? А главное, как и почему? Это совершенно лишняя, неуместная мысль. Дурацкое, никому не нужное, умозаключение. И с каких пор у него не получается объяснить самому себе какие-то элементарные вещи, которые… Мерлин, действительно вызывают беспокойство. Своим нежелательным появлением и необъяснимостью.       — Марко? — негромкий голос заставил вздрогнуть. — Ты чего там стоишь? Конни спросил почти недоверчиво, осторожно делая шаг в сторону друга.       — Я…жду вас, — ответил так, будто все внутри не дрожало от непрошенного волнения. — Вы задержались, и я решил почитать в стороне.       — Нас Снейп задержал, — отмахнулся Конни, глядя вслед оголодавшей Саше, которая без лишних слов пошла вперед, оставив друзей в коридоре. Вновь посмотрел в сторону Марко и кивнул на каморку за его спиной: — Решил в швабры затесаться? Ты выходишь или нет? Никто не заметил их появления в Большом зале: сегодня там было особенно шумно. Часть студентов без остановки болтала, а другая часть была занята поглощением пищи. Последнее неизменно касалось Саши, которая лишь кивнула, набивая щеки овощным рагу, когда Марко и Конни уселись рядом.       — Завтра состоится первая в этом году поездка в Хогсмид, — будто только что вспомнив, оповестила Петра, сидящая напротив Марко. — Нужно как следует закупиться перед Хэллоуином. Я слышала, что в этом году будет маскарад.       — Этого только не хватало, — простонал Конни, застыв с пустой тарелкой над блюдом с рагу. — Мы ездим в Хогсмид за тем, чтобы отдыхать, а не думать, что надеть на какой-то дурацкий маскарад… Саша громко проглотила порцию еды и мечтательно улыбнулась:       — Но ведь мы наконец сможем придумать парный костюм, — она подмигнула Конни. — Помнишь, как и хотели когда-то на четвертом курсе? Кто-то за столом прыснул от смеха, но ребята, кажется, не обратили внимания. Глаза Конни загорелись:       — Точно-о-о. Мы можем быть сиамскими близнецами-гоблинами! Или…или парой гнилых вишен! Тут рассмеялся весь стол, включая обычно серьезную и даже строгую Петру.       — Завтра поищем что-то классное, — заверила его Саша, вновь принимаясь за еду.       — Тебе тоже нужен костюмчик, друг, — это был голос Конни, не принимающий отказов. Марко отлично знал его. — Если ничего не придумаешь, то, так и быть, можешь быть третьим гоблином. Только…не сиамским. Марко засмеялся и сокрушенно покачал головой.       — Думаю, я справлюсь, — он положил ладонь на плечо Конни. — Не хочу отбирать у вас лавры.       — Хитро придумано, — шепнула Петра, наклоняясь через стол к Марко. — Кто же захочет быть гнилым кабачком…       — Вишней! — завопила Саша. — Виш-не-ей! Вот увидите, мы еще получим приз за лучший костюм.       — Это здорово скажется на боевом духе всего факультета, — улыбнулся Марко. — Постарайтесь как следует. Конечно же, он не воспринял слова Конни о покупке костюма всерьез и забыл об этой теме уже через несколько минут. А о предстоящей поездке подумал лишь одно: за первый с небольшим месяц учебы Марко уже чувствовал себя настолько уставшим, что с радостью бы выпил пару пинт сливочного пива. Сидя спиной к слизеринскому столу, было легко ни о чем не думать. Не бросать случайные взгляды и не замечать лишнего, неизменно приводящего к этим самым мыслям. Сейчас Марко решительно отогнал их прочь, воодушевленный завтрашней поездкой. Выпить с друзьями и посмотреть на Конни и Сашу, примеряющих костюмы гоблинов — определенно, стоит внимания.