27/12/1991, Жану от...

      Жан на ходу завязывает черный галстук, подходя к старинному зеркалу в пол. Собственное отражение встречает недоверчиво вскинутую бровь и прищуренные глаза. Полы расстегнутого кителя покачиваются из стороны в сторону. Выглядит совсем не так плохо, как ожидалось. Особенно, если учесть, что костюм он придумал только что. По пути в спальню. На то, чтобы напрягаться и создавать что поинтересней не было ни настроения, ни времени, поэтому мысль о чердаке в их доме и старинной фотографии прадеда в военной форме пришлась очень кстати. Теперь Жан слегка наклоняет голову то вправо, то влево, потуже затягивая галстук. Пальцы в последний раз дотрагиваются до идеального узелка, а затем спускаются ниже, принимаясь за пуговицы черного кителя, который при застегивании начинает сливаться с телом, обрамляя ворот белой рубашки треугольным вырезом.       — Ты долго еще? — заглянул в комнату Райнер, а следом и Берт. — Там уже все нача… Глаза гориллы Райнера округлились вместе с его собственными.       — Эй, что это на тебе? Они остановились у двери, предварительно закрыв за собой. Жан, не оборачиваясь, посмотрел на Райнера в зеркало.       — Да так… — небрежно бросил он. — Магловская военная форма.       — Форма? — удивленно переспросил Берт. — Немного напоминает то, что носят мракоборцы. Объяснять слишком лень.       — Ага. Раньше так было принято, — отмахнулся Жан, оглядываясь в поисках ремня. — Черт, где…       — На кровати, — указал пальцем Райнер. — А название у нее есть или типа того? Можно подумать, он поймет.       — Мерлин… — глаза закатились сами собой. — Форма германского рейха. Так яснее? Ну давай, Брауни, блесни своими знаниями о маглах.       — Не-а, — усмехнулся в свою очередь Райнер, привалившись плечом к дверному проему. — Но, если честно, есть желание запереть тебя в спальне.       — И у меня, — голос Берта показался мрачным и обиженным. — Так нечестно, мы ведь договорились одеться жутко…а теперь все будут смотреть только на тебя!       — Бред, — Жан застегнул широкий кожаный ремень под ребрами, направляясь в сторону друзей. — Я готов. Можем идти.       — Не бред! — снова воскликнул Бертольд. — Черный цвет идеально подчеркивает фигуру, особенно в пиджаках!       — Это китель, — устало вздохнул Жан. — И, если не заметил, ты тоже весь в черном!       — Нет, погоди, — решительно сказал Райнер, выставляя ладонь перед собой. — Тебе не хватает чего-то еще...       — Все со мной нормально, — раздраженно протянул Жан. — Мне надоело тут торчать. Идем, пока я не передумал. Райнер сложил руки на груди.       — На входе стоит Филч и проверяет дресс-код. На военного ты, конечно, похож, но, — горилла на голове Райнера недоверчиво скривилась вместе с ним. — Если он увидит тебя в этой хренотени без какого-нибудь явного атрибута, то не пустит. Понимаешь? Хренотени? Когда он, вообще, успел этих словечек понабраться? А Хэллоуинский пир даже полноценным праздником не назовешь, черт возьми!       — Да что не так-то? — прикрикнул на них Жан, теряя терпение. — Думаешь, этот старый сквиб настолько идиот, что перепутает это со школьной формой? Бертольд нахмурился, разглядывая его с такой придирчивой тщательностью, что стало не по себе.       — Если это военная форма, то тебе нужно оружие, — наконец выдал он.       — Верно, — согласился Райнер. — Придумай что-нибудь на ходу, просто для вида.       — Я могу совсем не идти, — огрызнулся Жан, расталкивая их плечами и пинком открывая дверь. — И, Салазара ради, хватит так смотреть на меня, Берт! Спустя пять минут после того, как Жан наспех наколдовал себе кобуру для револьвера и череды одобрительных возгласов со стороны друзей, все трое, наконец, направились к широкой винтовой лестнице, ведущей наверх. Пристегнутый наискось кожаный чехол выглядит достоверно, будто из музея. Но то, что оружия внутри нет, определенно, жаль. Жана позабавила мысль о том, насколько бы тогда фееричным и эффектным стало его появление в Большом зале. Он видит как наяву, как вальяжно проходит между столов, а затем одним своим словом опускает гриффиндорцев и ловким движением вынимает револьвер, чтобы пустить Йегеру пулю прямо промеж глаз. Эти ребяческие фантазии разожгли в нем какое-то озорство и даже приподняли настроение. Они вышли из подземелий и направились в сторону вестибюля: высокий, бледнолицый Бертольд в чертовски достоверном образе вампира; мохнатый, но не особо устрашающий на вид Райнер со своей гориллой на голове; и, наконец, Жан, которому показалось, что выглядит он, скорее, официозно, чем пугающе. Когда они проходили мимо ряда высоких окон, Жан повернул голову, глядя в одно из них: сумерки уже опустились на подмерзшую землю. В воздухе, едва заметной сизой мутью завис легкий туман, а оставшиеся далеко на горизонте косые облака, подсвеченные слабой желтизной, начали уступать место тьме. Гремучая ива дремлет в глубоком сне, изредка шевеля ветвями, будто задремавший человек. По всей школе уже зажжены факелы, а на некоторых картинах их жители успели усесться при свечах за праздничными столами, оживленно переговариваясь и попивая многовековой алкоголь. Выйдя в главный коридор, Жан, Райнер и Бертольд слились с потоком студентов, которые вовсю стекались на праздник. Вместе с ними туда направлялись и привидения, то пролетая над головами, то проходя сквозь стены, полы и потолки. Взгляд против воли бросается по сторонам, ненадолго задерживаясь на проходящих мимо. Все выглядят до тошноты привлекательными и интересными. В такой толкучке из блесток и добротно сделанных костюмов невольно чувствуешь себя не в своей тарелке. Жан провел рукой по волосам, тщательно зачесанным назад, отводя пару выбившихся прядей. Мимолетно думая о том, что, возможно, стоило послушать Райнера и закрепить их чем-то, типа геля. А, пофиг. И так сойдет. Видимо, заметив смятение на лице Жана, Райнер ободряюще закинул руку на его плечо, а другую — на плечо Бертольда.       — Гляньте, гляньте! Там Йегер впереди! — возбужденно зачастил он. — В костюме оборотня. Мерлин, ну что за придурок.       — С такой вонью, ему и костюм не нужен, — вяло пошутил Жан. — Но выглядит уродливо, ниче не скажешь.       — В сравнении с ним, ты прям принц, Жанчик, — подмигнул Райнер. — Кажется, для Хэллоуина этот бой проигран.       — Че? Какого жмыра проигран? — возмутился он, дергая плечом и ударяя Райнера в подмышку. — Военные, если что, страшные люди, вы просто не понимаете. В ответ они лишь заразительно расхохотались, против воли вызывая улыбку.       — Утю-тю, ну не волнуйся, брат! — Райнер порывисто прижал его к себе, тиская и скрипя зубами. Веселье из него так и прет, ничего не скажешь. — Несмотря на этот прикид, лицо у тебя более жуткое, чем наши. Поверь.       — Всех первашей перепугаешь, — подтвердил Берт. — У тебя такой цвет лица и синяки под глазами, что и за мертвого военного сойдешь. Как настоящие.       — Они и есть настоящие, Берт. На подходе к залу слышится пение хора, которое легкими волнами достигает стен коридора и расходится по ним эхом. Большинству, разумеется, это кажется красивым, но Жан думает только о завывании сквозного ветра в совятне и скрипучих половицах. Или постанываниях Бертольда во сне, которые жуть как мешают спать. Большой зал вырос перед глазами почти внезапно и, почему-то, показался чужим. Может, оттого, что Жан который день чувствовал себя странно измотанным, а атмосфера оказалась слишком подходящей под его настрой. Оттуда не захотелось выбежать сломя голову, как на то рассчитывалось, ведь обычно, праздники в Хогвартсе слишком яркие и шумные. В этом году все иначе. Приглушенное освещение радует глаз и приятно успокаивает: тусклый свет парящих свечей и иссиня-черное безлунное небо, затянутое черными тучами, на котором изредка сверкают молнии. Некоторые украшения, в частности тыквы, выкрашены в черный цвет вместо ярко-оранжевого, а сотни летучих мышей, распластавшихся по стенам, создают дополнительные глубокие тени. Столы пустуют, сдвинутые к стенами. Основная масса студентов столпилась перед подиумом с преподавательским столом, занимая почти все пространство зала. Кажется, они пропустили немного — только начались вступительные речи. Кто-то из префектов сошел со ступеней, уступая место у трибуны следующему. Из-за болтовни плохо слышно, что происходит на подиуме, хотя Жана это особо и не трогает. Стоило им приблизиться, как студенты, заметившие их появление стали услужливо расступаться, пропуская вперед. Жан с иронией подумал о том, что дело вовсе не в их негласном школьном статусе. Похоже, Райнер оказался прав: с такой рожей и грим не нужен. Все и так шарахаются от одного только его вида, пугливо отводя глаза. Горилла с головы Райнера вдруг подмигнула ему и Бертольду, и не успели они понять, как он, махнув рукой, исчез из виду. Пришлось следом нырнуть в толпу.       — ...так или иначе, от имени старостата я благодарю всех, кто помогал в организации этого праздника, — улыбающийся, знакомый голос спицей проткнул барабанную перепонку. — Желаю отлично провести время сегодня. Они прошли чуть больше, чем половину зала и остановились напротив трибуны. Отсюда, определенно, лучше видно. (И слышно). Жан не успел ни о чем подумать, как Райнер цокнул языком и закатил глаза.       — Опять этот зануда! — полу-прорычал, полу-простонал он. — Меня начинает доставать его вид.       — Да уж, — пробормотал Жан, глядя на веснушчатую кисть руки, вцепившуюся в край трибуны. — Куда ни плюнь... Райнер выразительно покачал головой в ответ, складывая руки на груди, а барсук тем временем, вежливо кивнул головой, уступая место другим префектам, после чего направился к ступеням. Необъяснимая злость при виде него в который раз привела к раздражению. И дело тут явно не в дурацком костюме какого-то средневекового рыцаря. Смущенная улыбка прилипает к губам барсука, пока он спускается, придерживая рукоять меча, пристегнутого сбоку. Наверняка, не настоящего. На вид это такая же обманка, как кобура револьвера. Пальцы другой руки, от плеча до кисти закованной в доспехи, еле заметно теребят край длинного плаща. Жан кривится, придирчиво скользя взглядом по его фигуре. Несмотря на нелепый вид, стоит признать, что костюм — насколько это возможно, — идет ему. Не получается выдать ни одного сраного аргумента против. Высокие сапоги, почти такие же, как сапоги Жана, но с фигурными манжетами, добавляют пару-тройку дюймов роста, а темные штаны сливаются с длинными ногами, как вторая кожа. Вот ведь уродился. Дылда. Расшитое серебром котарди в тон штанам плотно прилегает к телу и подчеркивает мышцы плеч и пресса, чего никоим образом не заметишь в остальное время. Сама возможность того, что у него может быть спортивное тело казалась абсурдной — и неудивительно. Ведь барсук только и делает, что ходит в уродливых вязаных свитерах или кутается в мантию, таская за собой стопки книг. По ходу, так и дотаскался... В целом, костюм выглядит довольно безобидным, если не считать, что колени и внешняя сторона правой руки состоят из серебряных доспехов, которые выглядят даже слишком правдоподобно. Особенно, когда переливаются в свете свечей, одновременно с узорами котарди. Марко на мгновение затерялся среди толпы, а затем его высокая фигура мелькнула в правой части зала, где до этого вечера стоял пуффендуйский стол. Парочка все тех же придурковатых друзей встретили его восторженными репликами и похлопываниями по плечу. Жан едва узнал их, одетых в костюм какого-то сросшегося двухголового урода.       — Эй, глянь на тех полудурков! — словно прочтя его мысли, воскликнул кто-то в отдалении, по правую руку. — Они, типа, пара? Кто-то приглушенно угукнул в ответ, поясняя, что это костюм двухголовой демимаски. Плотный костюм из белой шерсти, натянутый на обоих действительно создает видимость единого организма. Только Ньют Саламандер, наверняка, беспокойно заворочался с боку на бок в своей могиле, потому что убогое зрелище дополняет то, что девчонка — Саша, кажется? — где-то на полголовы выше коротышки. Интересно, что будет, если один из них решит воспользоваться толчком? Жан усмехнулся, вскидывая брови при виде этого идиотизма. Мда. Лысоголовый, прожорливая девка и барсук — достойная компания, ничего не скажешь. Но похоже, им действительно весело, потому что искренняя улыбка, которая, неизвестно почему, до сих пор иногда всплывала в сознании Жана, приросла к веснушчатому лицу. Та, за воспоминанием о которой появлялось другое: утопленная в солнечных лучах библиотека и дождевые капли, срывающиеся с темных пружинок его волос. Сейчас он стоит к нему боком, в полутьме и мерцании свечей с потолка, но то, как барсук улыбается видно отчетливо. Как и плащ, спускающийся с плеч, цвет которого напоминает свернувшуюся, бордовую кровь. Вчера ночью и сегодня, до праздника, не было и намека на эту улыбку. С утра он выглядел разбитым и взволнованным. Может, был озабочен своими сраными обязанностями старосты. Но что-то подсказывает, что дело совсем не в этом. Копаться в голове барсука отчаянно не хотелось, как и разбираться во всей этой ситуации. Но думая о вчера… Жан не помнит никого, кто позволял бы себе разговаривать с ним так. Кто открыто попытался бы противостоять ему. В смысле, ввязываясь в полемику и пытаясь поговорить. Не так, как обычно тявкают гриффиндорцы, мечтая вымолить удар по роже. Это чувство при виде него (воспоминании, мысли), на которое в какой-то безнадежности отзывается нутро — оно не понравилось Жану. Его тон вчера ночью. Глаза. Неужели это было сожаление, во взгляде? Не сказать, что Жан был внимателен к мелочам, но это странное, болезненное чувство, мелькнувшее в карих глазах он почувствовал каждой клеткой тела. Целая свалка из горечи, замешательства, обвинения. Почему? Да, несколько раз он обращал внимание на него, потому что хотел указать его место. А порой, видя странное выражение на растерянном, отчего-то, лице — что Марко ошибается. Жан уверен, все это была одна огромная гребаная случайность. Что бы это ни значило. Но барсук уже нафантазировал себе лишнего. Видимо, надеясь вчера, что он — что? Побежит переубеждать следом? Как будто ему не похуй. Какого черта этот заносчивый заучка вообще решил, что может так говорить с ним, а, тем более, обвинять в чем-то? Здесь нечего было ответить. И плевать, что Жан — да и они оба, наверное, — ощутили в воздухе приближающуюся бурю. Видели, как она зарождается из ничего. Особенно, в глазах Марко, где он отчетливо видел свое отражение, и в темноте тогда казалось, будто все летит в пустоту. Он знал, что Марко пытался сказать своей последней фразой — только кретин не понял бы. Почувствовал его разочарование, как порыв ветра в воздухе. Кроме тупой, необоснованной злости, сложнее всего понять, на кой черт, вообще, барсуку все это. Понять причины взглядов, в которых столько всего, что хочется садануть кулаком по стене. Или разбить ему лицо, как хотелось еще в библиотеке. И после квиддича. Всегда. Марко вдруг смеется, запуская руку в волосы и машет ладонью на одного из друзей. Видимо, отрицая что-то. Грудная клетка екает, а Жан хмурится так сильно, что брови опускаются над глазами темной полосой. Откуда ты вообще взялся, блин?       — Ну и нуднятина, — вдруг простонал Райнер прямо в ухо. — Я думал, что из-за того, что мы опоздаем официальная часть уже закончится. Голоса и шум вокруг вновь стали реальными. Он порывисто мотнул головой, просыпаясь, будто от дерьмового сна, и понимая, что все это время не сводил с барсука глаз. Выступления, наконец, закончились. Но ненадолго. Ни с чем не сравнимый тембр голоса директора заполнил пространство зала: Дамблдор продолжил тему благодарности и пожеланий “исключительно весело провести время каждому”. Когда грохочущий голос сменился голосом старухи Макгонагалл, и наступило время говорить о традициях и истории праздника, тут не выдержал Жан.       — Мы можем дождаться окончания официальной части в другом месте, — шепнул он Райнеру и дернул за широкий рукав Берта, кого-то высматривающего в толпе. — Предлагаю прогуляться. Что означает выйти и вернуться, когда все эти неудобоваримые напутствия и кислые лица исчезнут с глаз, а они будут в таком состоянии, что Хэллоуинский пир покажется праздником жизни.       — Добро, — кивнул Райнер. — Идем отсюда. Но Жан не успевает сделать и шага, как кто-то сзади зарывается рукой в его волосы, слегка ероша их. Он резко разворачивается, непонимающе хмуря лоб.       — Привет, — улыбается Хитч, прикрывая кончиками пальцев рот, будто в волнении. — Нигде не могла вас найти. Черт... Она стоит перед ними в коротком, светло-голубом платье, которое переливается крошечными блестками ярче любых звезд. Из спины растут прозрачные легкие крылышки, половинки которых плавно сходятся и расходятся друг к другу. Как у настоящей феи или бабочки.       — Привет, — просто отвечает Жан, нарочито отводя взгляд и подталкивает рукой челюсть Райнера, помогая захлопнуть рот. Пасть его гориллы тоже закрывается. — Мы недавно пришли.       — Вот как? — сладко тянет она, хлопая длинными ресницами. — После ужина будут танцы. Вы ведь останетесь? В то же время, глаза Хитч так хищно вцепились в него, что захотелось оказаться подальше от этого места. Влажно блестящие, янтарные, они принялись скользить по идеально сидящей форме, галстуку, шее, волосам. Осталось только надеяться, что никто не придал этому лишнее внимание, потому что девчонка в край оборзела! Однако Жан отстраненно отметил, что выглядит она довольно привлекательно. Обычно вьющиеся волосы сейчас выпрямлены и аккуратно обрамляют маленькое лицо, а вырез, спускающийся между небольших упругих грудей и заканчивающийся где-то в районе пупка, невольно притягивает взгляд. Как и ее длинные ноги, с которыми, как и с остальными частями тела, сливается тонкая ткань сверкающего платья. Рядом с Хитч появилась Анни, выныривая из толпы и моментально вызывая желание наложить себе в штаны. Если бы в этот момент он разговаривал, то обязательно остался бы заикой. Одетая в костюм мертвой невесты, с очень даже натуральными швами на лице, гнилыми ногтями и просветами голых костей в туловище, она флегматично перевела взгляд с Жана к Райнеру, а затем левее.       — Привет, — сказала Анни, задерживаясь взглядом на ушах Бертольда. — Классный костюм, Берт. Жану показалось, что он распознал издевку в голосе, но бедолага-Берт только неловко улыбнулся в ответ, оголяя слишком массивные для его рта клыки. Очевидно, не веря в свое счастье. Идиот.       — Мы с Анни как раз собирались выпить что-нибудь, — снова подала голос Хитч, заглядывая Жану в лицо. — Хотите с нами?       — Сейчас не получится, — безразлично отвечает он, благодаря Салазара, что Бертольд не выкинул что-нибудь лишнее. Типа согласия присоединиться к ним, чтобы благополучно получить от ворот поворот от Анни. — Нам надо уйти.       — Правда? — Хитч слегка надула губы, печально изламывая брови. С некоторых пор он избегает ее. Но сегодня на то особый повод, ведь после выпада с поцелуем за завтраком Жан понял наверняка, что его пытаются втянуть во что-то вне его планов. Даже Райнер. С этим блядским, непрошенным сватовством, от которого тогда сдавило в висках — причем не из-за его руки на голове, а оттого, как все вокруг пялились на них. “Твою-то мать, Райнер”, — с бессильной злостью думает Жан, косясь на него и сейчас, и вспоминая то, как голова неприятно столкнулась с головой Хитч. Теперь вся школа думает, что они, нахер, встречаются. Как будто новости об отце было мало.       — Кстати, твой костюм — это нечто, Хиччи, — лучезарно улыбнулся Райнер, отталкивая локтем Жана и продолжая “незаметно” пялиться на ноги слизеринки в четыре глаза. — Ты вроде королевы фей сегодня?       — Вроде того, — усмехнулась она, отчего морщинки хитро собрались в уголках глаз, как это обычно бывало. — Твоя горилла тоже ничего.       — Она моргает вместе со мной, смотри! — Райнер поднял указательный палец вверх и активно зачастил веками. — Круто, да? Хитч хоть и засмеялась, но весь разговор почти не сводила горящих глаз с Жана. Это чертовски напрягало.       — А как называется твой костюм, Жан? — спросила она, как бы невзначай трогая рукав кителя. — Такой кла...       — Что ж, увидимся, — пытаясь скрыть нарастающее раздражение, он дернулся, пожалуй, слишком резко, делая шаг вперед и заставляя ее посторониться. — Мы позже еще придем.       — Но…куда, — не успела она договорить, как парни стремительно направились к выходу. — Куда вы? Подальше. Просто подальше от всего этого.       — Вернутся позже, — послышался за спиной ровный голос Анни. — Хватит пялиться, идем. Блестяще сказано, Анни. Премного благодарен, Анни. Внутри успокоилось, когда они выскользнули в вестибюль и отвлекли Филча тем, что якобы увидели в зале не переодетого в костюм ученика. Естественно, тот тут же понесся на поиски следом за Миссис Норрис, чтобы не получить по лысине от Флитвика или Макгонагалл. Не говоря ни слова Жан, Райнер и Берт направились к старой двери, ведущей в забытое крыло замка. Где в прошлом году они делали ровно то же самое, что на все последние Хэллоуины и Рождество — пили огневиски и веселились вместо того, чтобы киснуть в компании недалеких идиотов. Дверь скрипнула, и Бертольд беспокойно оглянулся, хотя коридор был совершенно пустым.       — Не ссы, — бросил Райнер, входя последним. — Никого нет. Шевелись давай. Он толкнул Берта и захлопнул за ними дверь. В тесном проходе трудно дышать и воняет пылью. Задержав дыхание, они быстро прошли вперед, пока не уткнулись в еще одну дверь.       — Заперто. Берт, дай палочку, — раздраженно цокнул языком Жан, пару раз дернув ручку. — Алохомора. Замок послушно щелкнул, отпираясь.       — И этим нас хотели остановить? — усмехнулся Райнер. — Ничему не научились с прошлого года. Перед ними развернулся недлинный, довольно узкий коридор. Стена напротив двери немного выступает за границы за́мка, представляя собой остроугольный эркер с рядом окон, стекла которых покрыты толстым слоем пыли. Вдоль окон тянется выступ с лепниной, что-то вроде одного сплошного подоконника. К этому моменту совсем стемнело, поэтому кое-как можно разглядеть лишь очертания совятни и черную стену из деревьев — Запретный лес далеко на горизонте. Справа от двери коридор заканчивается, упираясь в голую стену. В противоположной стороне — еще более старая на вид дверь, без ручки, за которой остался заблокированный проход на второй этаж с узкой винтовой лестницей.       — Поторопитесь, — бросил Жан, проходя вперед. — Не охота тут задерживаться. Если зависнуть надолго в самом начале, то это может быть подозрительно. Лучше пропустить пару стаканчиков и свалить, а потом вернуться еще раз. Бертольд осторожно закрыл за собой дверь, пытаясь не шуметь. Приподнял взгляд, глядя на стену и тут же вздрогнул, заметив на ней картину.       — Простите, — нервно выпалил он, боясь, что потревожил жителей картины и шарахаясь в сторону. — Мы не…       — Там никто не живет, Берт, — рассмеялся Райнер. — Это просто пейзаж. Жан тоже рассмеялся, уже по привычке заводя волосы назад. Порой, Бертольд такое мог выкинуть — хоть стой, хоть падай.       — Доставай огневиски, — скомандовал Райнер, пристраиваясь задницей на выступ эркера. — О, я уже забыл, как круто здесь было сидеть. Жан присел рядом, глядя на то, как Берт выставляет на подоконник между ними бутылку и наколдовывает бокалы. То, каким образом ему удалось обвести вокруг пальца школьных старост и Дамблдора, оставив при себе свою палочку очень интересовало Жана, но расспрашивать прямо сейчас не хотелось.       — А чего только одну? — возмутился Райнер, с громким, влажным звуком откупоривая бутылку. — Не жадничай.       — Вы думаете, что мы выпьем две? — изумился Берт, подставляя бокал. — У нас не так много времени.       — Хватит и одной, — отрезал Жан, следом подставляя бокал под янтарную струю виски. — Лучше вернемся позже. Либо допьем в гостиной, вместе со всеми.       — Кстати, да, — согласился Райнер, пригубив напиток и тут же зажмурившись. — Вряд ли мы задержимся на празднике. Через двадцать минут Жану показалось, что его голова оторвалась от тела и теперь летает где-то далеко, вместе с грозовыми тучами в небе. Все мысли вынесло из головы, оставив только приятный жар и расслабленность во всем теле. Ни с чем не сравнимое ощущение легкого опьянения, которое было ему необходимо все это время. Он слушает болтовню Райнера, расслабленно прислонившись спиной к оконному стеклу. Что-то о: “Чтоб меня отодрали буньипы, но я люблю вас, парни”. “Начнись сейчас Вторая магическая, я бы лучше сам подох, чем дал вам погибнуть”.       — Нет, правда, — задушевно выводит он серьезным голосом. — Жанчик, ты и Берт, вы ведь мои лучшие друзья. Никого нет дороже. Сейчас эта сопливая ересь кажется даже милой. Пьяный Райнер — это особый вид магических тварей. Нечто приторно-нежное, болтливое и приставучее, почти как Хитч. Разница только в том, что ее терпеть никто не собирается.       — Эй, завязывай, — притворно-грубо говорит Жан, слабо ударяя блондина в плечо. — Давай о другом.       — О чем? — воодушевился Райнер. — О чем хотите посплетничать, девочки? Голосую за любую тему.       — Давай лучше придумаем как помочь Берту, — очень серьезно предлагает Жан, еле успев съесть улыбку. — Глянь, он мрачнее тучи.       — Вот и нет, — отрезал Берт, подпирая плечом стену у окна. — Мне весело. Райнер и Жан, сидящие слева от него, переглянулись и отрицательно покачали головами.       — Когда ты уже признаешься, Берт? — скривился Жан. — Сколько лет уже прошло? Ты же не какой-то додик, типа Армина.       — Да не знаю я, — раздраженно вздохнул он, устремляя взгляд за окно. Видно, что болезненная тема в очередной раз задела за живое. Поэтому он добавляет, но уже мягче:       — Мне начинает казаться, что это глупо.       — Глупо тянуть столько лет, Бертусик, пойми, — Райнер погладил край его плаща, видимо, перепутав с рукой в потемках. — Любовь ведь не ждет, понимаешь? А девчонки — всегда. Они всегда нас ждут.       — Как гриффиндорцы пиздюлей, — кивнул Жан. — И как Аккерман разрешения на наказания. Райнер саданул по стене кулаком от смеха, заставляя Берта поморщиться и развернуться лицом к двери.       — Давай так, — ощущая предвкушение веселья начал Жан. — Мы сейчас допиваем бутылку. Идем обратно в зал...       — Да, — поддакнул Райнер, начиная наполнять бокалы.       — А там уже сто процентов начались танцы. Музыка, все такое, понимаешь?       — Знаю я к чему ты клонишь, Жан, — поджал губы Берт. — Ничего не выйдет. Она не танцует.       — А с тобой — потанцует. Видимо, предельно уверенный тон Жана (плюс огневиски) испепелил все страхи Бертольда, потому что, на мгновение замявшившись, он посмотрел на них глазами, настолько полными надежды, что стало жутковато. Естественно, они с Райнером не знали наверняка, согласится ли Анни хотя бы поговорить с ним больше минуты, не говоря о танцах. Но ради того, чтобы любовные муки перестали терзать Бертольда, пришлось поверить в свои же слова. Они взяли в руки бокалы.       — Надо решаться, Берт, — тоже серьезно говорит Райнер.       — Думаете, правда, сработает?       — Обязательно, — кивает он, улыбаясь во весь рот. — Мы прикроем.       — Твое счастье, Берт, — саркастично бросает Жан, залпом выпивая сразу полстакана. Мысленно добавляя: пусть эта чертовщина, наконец, перестанет тебя терзать, Берт. И чувствуя глубоко внутри отголоски странной солидарности с ним.

***

      В коридоре довольно оживленно: кто болтает, сидя на ступенях главной лестницы, кто носится и танцует. Желтые и темно-синие огни из Большого зала пляшут по стенам коридора. Похоже, танцы в самом разгаре. Чувствуя жар на щеках и легкое пощипывание в глазах от выпитого, Жан не спеша плетется вслед за друзьями, возвращаясь обратно.       — Разве в прошлом году было нечто подобное? — спрашивает он, тыкая Райнера в плечо: палец тонет в густом мехе. — Не помню, чтобы были цветные огни.       — Откуда мне знать? — усмехнулся тот в ответ. — Я ведь всегда пил вместе с вами. В дверях ноздрей касается пряный, сладкий запах праздничного пудинга, который подавали на ужин, и Жан против воли морщится. Под потолком кружатся множество привидений, развлекаясь по-своему, отчего кажется, что ночное небо и верхняя часть зала тонет в густом тумане. Засмотревшись на Кровавого барона, выделывающего какие-то странные кувырки в воздухе, Жан чувствует, что начинает задыхаться от сладкого запаха и большого количества людей вокруг. Темное помещение и огни на мгновение закручиваются перед глазами водоворотом. Кто-то сзади вдруг ударяет его локтем в спину, вызывая боль под лопаткой и заставляя споткнуться. А затем впечататься лицом во что-то твердое. Кажется, чью-то грудную клетку. ...запах его тела вперемешку с легким запахом одеколона перебивают даже пряный пудинг. Вот дерьмо. Доля секунды, чтобы понять: перед носом серебряные переливы котарди, а рука Марко придерживает его чуть выше локтя. Настойчиво, но с какой-то излишней осторожностью. От него не веет медом и теплом. Совсем наоборот. Пылающего лица будто касается осенний ветер. Жан поднимает взгляд и упирается им в приоткрытые губы. Непрошенный, прохладный сгусток волнения закручивается внизу живота.       — Друг, ты в норме? Интонация Райнера из-за спины едва не заставляет поседеть. Жан только сейчас понимает, что по инерции схватился за локоть барсука мертвой хваткой. Он резко выпускает его, надеясь, что при таком освещении никто ничего не заметил. Больно сглатывает. Хочет поднять взгляд выше, но не может.       — Жан, с тобой все нормально? Рука Берта на плече окончательно заставляет прийти в себя. Он набирает в легкие побольше отвратительно-горячего, переполненного запахом Марко, воздуха.       — Съебись, нахрен, с дороги, — рычит, не глядя, отталкивая его от себя и кидаясь в другую сторону. Яростно распихивая студентов плечами и надеясь — надеясь, надеясь, — что Марко не услышал не только этой фразы, но и того, как голос еле слышно дрогнул в самом конце. Вечер сраных контрастов. С другой стороны, Мерлин, да ему-то — что? Даже если это прозвучало жестоко, насрать. Поебать совершенно. Ему нравится жестокость. Внезапно захотелось только одного: вернуться в розовый полумрак старого коридора. К холодным стенам и тишине. Вновь не думать ни о чем и чувствовать, будто он в замке один. Но предварительно разбить лицо барсука об колено. За то, чтобы не распускал свои гребаные руки. За то, что место, где он только что коснулся по-ненормальному горит, даже под плотной тканью кителя. Уже через пять минут он забывает о нем. И не вспоминает больше ни минуты. Они с Райнером оглушенно наблюдают за тем, как Берт подходит к Анни и реально приглашает потанцевать. Пока она колеблется и что-то говорит, они стоят поодаль и наблюдают, как громом пораженные. Прекрасно понимая, что если откажет, то придется выносить Берта из зала под руки и отпаивать вискарем в гостиной. Но Анни соглашается, и Берт теперь потерян для них до утра. Или, как минимум, на ближайшие часы. Через полчаса Жан, кое-как отделавшись от Хитч, идет искать Райнера. И когда, наконец, замечает его в отдаленном углу, то мрачно думает: “Походу, еще минус один”. Потому что Райнер что-то шепчет на ухо рыжей девчонке с длинными кудрявыми волосами, недвусмысленно гладя по коленке. Жан хмыкает и направляется в сторону выхода. Агрессивно игнорируя срезонировавшее сердце и выкидывая из памяти другие вьющиеся пряди. Короче, темнее. Этот день окончательно прожег в нем дыру. Поэтому он еще раз, для уверенности, бросает взгляд сначала на Берта, в который раз танцующего с Анни среди других парочек, а потом на Райнера. Мысленно ставит галочку: у них все в порядке. Этот день выебал его вдоль и поперек. Поэтому Жан уходит, припоминая, что на подоконнике в коридоре должно было остаться немного огневиски.

***

      Из-за ливня стеной, который начался к ночи, в их потайном коридоре заметно похолодало. Вода ручьями стекает по запотевшим от влаги стеклам эркера. Они ничего не оставили после себя, разумеется. Даже в пьяном состоянии Бертольд, как обычно, способен контролировать любые мелочи. Хотя сегодня мог бы, блять, и расслабиться. Ненароком забыть здесь остатки алкоголя и позволить Жану набухаться как следует и забыться. Что конкретно произошло в промежутке между их пьянкой и окончанием вечера, уловить невозможно. Понять, что окончательно сделало его таким херовым. Да и не особо хочется. Жан стоит столбом напротив окна, тупо пялясь в темноту. Луна то на мгновение выползает из-за туч, подсвечивая дождевые капли на стекле, то теряется снова. Прямо как его воспоминания в мутной башке. Шум ливня за окнами разбавляется треском: капли с силой бьются о стекло под порывами ветра. На мгновение кажется, будто это чьи-то шаги или щелчок замка двери, ведущей в вестибюль. Слава Салазару, это только дождь. Он не хочет никого видеть. Лучше всего, если его друзья сейчас заняты чем-то настолько приятным, что не помнят его имени. Между мыслью о благополучном для Берта исходе вечера, мыслью о завтрашней контрольной по зельям и чего-то еще, всплывает дурацкий вопрос. Что-то из разряда риторических: неужели детское время кончилось, если барсук куда-то двинул еще херову тучу времени назад? Дурные, пьяные мысли. Звук отворяющейся двери заставляет выжидающе замереть. Оторвать взгляд от окна и нехотя повернуть голову. Он даже не подумал напрячься, боясь, что его застукают преподы. Он лишь понадеялся, что Райнер и Берт не пойдут его искать.       — Жан? Тишина затаилась в каждом углу пыльного коридора. В каждой расщелине каменных стен. Барсук сейчас кажется чертовым призраком, тенью, застывшей у двери. Недоверчиво вглядываясь в его подсвеченный игривой луной профиль. Впервые произнося его имя с такой интонацией — без раздражения и неприязни. Устало и, будто, с отголосками облегчения. На секунду Жану и правда кажется, что привиделось: откуда барсуку знать об этом месте? Но уже через секунду, когда Марко делает пару шагов в его сторону, становится ясно, что все реальнее некуда. Вместе с тем, ощущение безнадежности снова догоняет его. Хочется сжать руки в кулаки и до кровавых дыр тереть глаза, или пробить плечом оконное стекло и выпрыгнуть наружу. Прокатиться по замерзшей земле и сдохнуть там же. Да сделать что угодно, лишь бы не поймать очередной лишний взгляд, не запутаться еще сильнее. Он сыт по горло. Пиздецки сыт. Лучше уйти. Промолчать, пройти мимо. Не провоцировать ни себя, ни его. Бля. Если бы только Жан знал, как дать выход этой херне. Странному напряжению между ними. Сделать так, чтобы их, наконец, переломало и отпустило. Чтобы его отпустило то, что реагирует на каждое появление Марко и заставляет что-то животное брать верх и проситься наружу. Запутался. Он так запутался. Но, тем более, уверен, что не должен делать больше ничего. Просто чтобы ненароком не сделать хуже. Поэтому приходится сморгнуть лишние эмоции и расслабить лицо. Медленно вдохнуть и, внезапно, так ясно увидеть все, что происходит. Почти протрезветь. Хватит с них этой херни. Правда. Жан прочищает горло. Говорит, холодно вскинув бровь:       — И тебе привет. Почему-то ощущая что-то настолько взбудоражившееся и горячее, будто в груди взрывается попкорн.

***

      Наверное, самое невероятное, что могло произойти, уже произошло. Этот вечер никак не может закончиться спокойно, выпей хоть галлон вискаря. Настолько ебанутые дни никогда не заканчиваются нормально.       — Зачем пришел? — тихо спрашивает Жан, снова отворачиваясь к окну, заранее беря себя в руки. Вопрос был задан без злобы и даже без подкола, ведь ему правда чертовски интересно, откуда барсуку взяться здесь. Но тот мнется у двери. Затем в нерешительности прикрывает ее, стараясь не создавать лишний шум. Почти как Берт в недалеком прошлом. Поэтому Жан снова спрашивает:        — Преследуешь меня? Молчание в ответ. Что ж, тем лучше. Нечего им больше сталкиваться. Жан разворачивается и молниеносно направляется к двери. К Марко. Держа в голове последние мысли о том, что так будет лучше. Просто уйти поскорее.       — Ты…       — Увы, тороплюсь, — перебивает он на ходу, полностью игнорируя его присутствие. Глядя только на дверь, как на долбаный маяк. — В другой раз поболтаем. Рука с силой дергает дверную ручку на себя: старые петли глухо скрипят, на мгновение окатывая их обоих запахом пыли и затхлости, которым пропитан проход к вестибюлю. Но Жан не успевает выйти — в следующий момент происходит что-то из ряда вон. Барсук, моментально среагировав, захлопывает дверь ладонью, не давая как следует открыться и заставляя Жана почти врезаться в деревянную поверхность носом. Видит Мерлин, он хотел избежать всего этого. Поступить умнее, чем в прошлые разы, просто уйти, не сталкиваться с ним. Желательно, никогда больше. Но теперь волна притупленной алкоголем ненависти вспыхнула в нем с прежней силой.       — Какого хуя ты делаешь? — почти ласково спрашивает Жан, медленно поворачивая голову. Титаническим усилием заставляя себя посмотреть в веснушчатое лицо. — Совсем оборзел? Выражение лица барсука ему не понравилось. Слишком много решимости, слишком серьезный взгляд. Репетировал он, что ли?       — Че молчишь, а? — Жан со всей дури бьет кулаком в дверь, не глядя. Безвозвратно теряя терпение. — Специально приперся сюда? Следишь за мной или как? Марко даже не моргнул. Только тяжело вздохнул, слегка сдвигая брови.       — Слишком много думаешь о себе, — недрогнувшим голосом спокойно отвечает он, моментально вызывая новую вспышку ярости, которая проносится в глазах Жана как падающая звезда. — Профессор Флитвик попросил следить за этим местом. Я пришел только поэтому.       — С чего бы старому гному просить следить за этой норой?       — Кто-то пил здесь в прошлом году, — слегка пожимает плечами он. — Деканат хочет избежать повтора инцидента. Отчеканил, будто отвечает на лекции. Жан усмехнулся, изламывая брови и уставился на Марко. А затем рассмеялся. Искренне и открыто, слегка запрокидывая голову. Мимолетно думая, что это край. Полный психоз.       — Что смешного?       — Что ж, — только и выдавливает он. — Боюсь, вы с профессором Флитвиком все пропустили. Марко сдвигает брови.       — Что ты имеешь в виду?       — Как бы объяснить понятнее... — Жан делает шаг к нему, слегка вытягивая шею. Надеясь, что Марко почувствует запах алкоголя. Почему-то, невыносимо захотелось, чтобы он почувствовал. — Веселье уже закончилось. Пока я развлекался тут со своими друзьями и наслаждался огневиски, ты шатался неизвестно где.       — Не может этого…       — Может, еще как, — Жан издевательски улыбается, приподнимая брови. — Неужели староста школы не оправдал ожиданий профессора? Невероятно.       — Хватит, Жан.       — А что такое? — брови невинно взметнулись вверх. — Признайся, что не выполнил долбанные обязанности старосты, потому что опять где-то носился со своим любимым Йегером, подтирая сопли?       — При чем здесь Эрен? Бля, хотел бы он знать, при чем. Ведь ни черта не собирался произносить этого. Но деваться теперь некуда.       — Ты ведь всюду таскаешься за ним, нет? Эрен то, Эрен се... Что-то ядовитое переполняет изнутри, прямо в эту секунду, и все из-за него. Из-за него одного. Стоило только замаячить на горизонте. Какого хуя?       — Я не вытираю Эрену сопли, как ты выразился. Все не так! Он набросился бы на вас и…       — И получил бы по своей тупой башке. Впрочем, как обычно.       — Будь он не один, это был бы спорный вопрос. Держи карман шире, прихвостень.       — Короче, — кивает сам себе Жан, спустя недолгую паузу. — Мне надоело торчать здесь с тобой. Извиняй. Взгляд Марко вдруг начинает стремительно меняться. В нем мелькает что-то настолько уязвленное, но при этом озлобленное, что Жан на мгновение теряется. Метаморфозы в настроении барсука — это что-то новенькое. Только вот, не его ума дело. Видит Мерлин, если остаться сейчас здесь, с ним, то неизвестно, чем закончится этот балаган. Но, несмотря на мысли, он стоит на месте. А потом барсук выдает:       — Ты все рассказал им, да? Делает шаг к Жану. Как он сам каждый долбанный раз.       — Че?       — Сказал ведь? Марко наступает, заставляя попятиться и сделать крошечный шаг назад, чтобы не упасть. Но между стеной и Жаном нет и дюйма, поэтому лопатки мягко ударяются о холодный камень. Это явно не то положение, в котором он привык находиться.       — Что ты, блять, несешь? Психованный.       — Я слышал, что сегодня сказал один из твоих друзей. Тогда, после завтрака. Жан непонимающе сдвинул брови, окончательно теряя терпение.       — Ты поехавший сукин сын, ясно? — без особой злобы рявкнул он. — Понятия не имею, что ты имеешь в виду.       — Сомневаюсь.       — Твои проблемы! Что-то нашептывает в оба уха, что барсук в бешенстве. Его мрачное настроение и неприязнь теперь плещутся через край. Но Жан, черт возьми, действительно не знает, что могло взбесить его. Этим утром на завтраке произошло с ума бы не сойти сколько всего, а он, что, все упомнить должен?       — Просто признайся, что ты повел себя как полное дерьмо, Жан. Охренеть заявления!       — Пф-ф! Это с какой радости? Тебе врезать?       — Мерлин! Поверить не могу, — Марко зажмурился от бессильной злости, на мгновение отворачиваясь. Котарди натянулось на его груди, когда он выпрямился снова. — Хорошо, спрошу прямо. Вижу, ты не очень хорошо соображаешь. Может, после алкоголя… Не знаю даже. Настолько взволнованного голоса от него Жан не слышал никогда.       — Ты рассказал им о вчера? Жан понимает, что слушал все это с совершенно идиотским выражением лица. Будто напился любовных зелий и теперь ни извилинами, ни языком не может ворочать.       — Рассказал о вчера? Своим друзьям? — он грубо усмехнулся. — Ты думаешь, я совсем кретин?       — Не будем уточнять.       — Ничто не заставит меня трепаться о подобной херне, — голос Жана срывается не то на громкое шипение, не то на сдавленное рычание. — Я уже говорил. Заруби себе на носу.       — Тогда почему тот парень сказал… Речь Марко резко оборвалась. Видимо, от осознания, что он не в силах произнести нечто настолько запретное.       — Мерлин… Неважно. Забудь. Воспоминание возникло из ниоткуда, но зато, как видно по лицу барсука, Жан попал прямо в яблочко:       — Почему он назвал тебя и Йегера педиками? — фыркнул он. — Может потому, что так и есть?       — Это не так, — резкий ответ вызвал еще одну холодную усмешку. Особенно, когда Марко отвел взгляд.       — Да ну? Какая-то чертовщина заворочалась в груди Жана вперемешку с нездоровым озорством.       — Ты врешь. Что-то внутри подсказывает, что эти игры — слишком скользкая дорожка. И нет поводов не слушать внутренний голос, ведь все это напоминает дерьмовый сон. Будто слетевший с катушек Маховик времени зажевал их обоих, потому что. Все. Это. Уже. Повторялось. И повторяется вновь, не давая возможности возмутиться, подумать о том, куда делось его здравомыслие, которое еще минуту, пять, десять назад помогло принять решение уйти. Стоит увидеть этот растерянный взгляд, и что-то так и подначивает выгрести из барсука все самообладание. Выпотрошить его спокойствие и благоразумие. Зачем? У Жана не было ответов. Наверняка, не было у них обоих.       — Чего ты добиваешься? — вдруг выпаливает Марко, словно заражаясь этими чувствами. — Хотя, наверное, нет смысла спрашивать, ведь ты боишься даже подумать об этом, хоть на…       — Здесь не о чем, нафиг, думать, — перебивает он, понимая, что закрывается еще больше. Взглядом, позой и всей своей сущностью. С другой стороны… Этот гаденыш реально хочет поговорить? Что ж, пожалуйста. Сам же захлебнется потом в сожалении и ненависти к себе. Жан усмехается, ощущая сладкий контроль над ситуацией. Расслабленно приваливается спиной к стене и откидывает голову назад, позволяя холоду стен хоть немного остудить ее. Смотрит почти лениво.       — Сколько не забивай на твою доставучесть, видать, пора разобраться, да? Он прикусывает край нижней губы, наслаждаясь тем, как меняется возмущенный взгляд напротив, заставляя почувствовать какое-то извращенное освобождение. Жан думает: бля. Если бы не Райнер и его воодушевляющие речи о том, что они припрятали огневиски, хер бы он встал с кровати. Сейчас эта мысль почти заставляет пожалеть о том, что все вышло иначе. Внутренний голос, который редко ошибается, пытается достучаться, заорать, что стоило никуда не ходить. Но что остается сейчас?       — То, что ты слышал утром — просто случайность. Может, до него дойдет уже, наконец.       — Земля не вокруг тебя вращается, понимаешь? — собственная интонация кажется странной. Вся злость испарилась, сдавая позиции усталости. — У меня полно других проблем...помимо тех, чтобы трепаться о тебе и твоих больных взглядах на каждом углу. Эти слова должны были задеть, да побольнее. Чтобы раз и навсегда отбить желание таскаться за ним и даже смотреть. Должны были. Но Марко почти не изменился в лице. Только немного приблизился с таким видом, будто они обсуждают что-то важное.       — Это правда? О твоем отце? Мерлин. И он туда же. Тучи постепенно расходятся и теперь яркая луна, зависшая чуть выше плеча барсука, неприятно режет глаза. Приходится слегка наклонить голову вправо, чтобы яркий круг спрятался за его головой, подсвечивая волосы и скулу. Жан глухо отвечает, отворачиваясь и тупо глядя в угол:       — Не твое дело. Как же достало. И к чему эти псевдо-переживания в выражении лица? Вечное желание всем угодить, выслужиться? Просто мерзость.       — Я не знал его, — неожиданно повторяет Жан. Как Эрену, в зале. — Какого хуя вы все спрашиваете меня о нем… Все эти вопросы…какого это должно значить? Что Жан побежит переубеждать его в том, что не виноват, оправдываться, объясняться? Это пришлось делать даже перед Райнером и Бертом после завтрака, в спальне. Которые знали и понимали о его отце не больше всех остальных. Не больше, чем даже сам Жан местами. Одна лишь мысль о том дерьме, которое натворил этот старый ублюдок, из-за которого он теперь вынужден страдать… Одно лишь это заставляет тело сотрясаться от ненависти. Жан на мгновение жмурится, сжимая переносицу пальцами. Понимает, что, возможно, выдает свою слабость, поэтому пытается заставить мысли затихнуть. Запихивает их обратно, яростно уничтожая очаг. А когда человек напротив, стоящий перед ним меньше, чем на расстоянии вытянутой руки, выдыхает, тишина становится осязаемой. Настоящей. Жан поднимает взгляд и видит какую-то безотчетность в глазах Марко. Напряжение, на грани со страхом. Из-за этого позволяет просочиться одной смехотворной мысли, будто барсуку действительно может быть не наплевать. Лишь на мгновение. Бредовая, безнадежная мысль.       — На что ты уставился? Может, показалось, но странный взгляд только что трусливо коснулся его рта. Мимолетно. Возможно, барсук и сам не понял. Но, то ли от выпитого алкоголя, то ли от чего-то еще, что-то внутри Жана с жадностью перехватывает этот взгляд. Вцепляется в него всем своим грязным существом. Зачем стоять так близко к нему? Это ведь, пиздец, как странно.       — Я хочу лишь… — голос барсука кажется севшим. Жан не успевает ничего понять — сердце начинает со всей дури биться о грудную клетку. Кулаки сжимаются сами собой, будто на автомате пытаясь предотвратить что-то. Остановить ускоряющееся дыхание.       — Что ты там бормочешь? — брови напрягаются, дергаясь к переносице. Все замедляется, размывается, как во сне: с губ Марко срывается какой-то бессмысленный ответ, шепотом, а ладонь упирается в стену, у лица Жана. Позвоночник до боли вжимается в холодный камень, потому что на уровне инстинкта — не отключенными мозгами, — становится понятно, о чем тот думает. Что хочет сделать. Совсем страх потерял… Но именно сейчас тело так плохо слушается. Жан с ужасом чувствует, что не может двинуться с места, наблюдая за тем, как Марко медленно, словно давая возможность оттолкнуть себя, наклоняет голову. Сокращает разницу в росте в полтора-два дюйма и расстояние между их лицами.       — Какого хуя ты вытворяешь... — роняет он на выдохе. — Забыл, что я могу тебе врезать? В ответ — спокойный вызов во взгляде и неузнаваемый, глубокий голос:       — Если ты действительно хочешь, то зачем спрашивать? От этой неожиданной провокации слова застревают в горле. Мерлин, как будто Жан и так не понимает, куда все катится. Это понимание ебет его в голову уже давно, мешая спокойно функционировать. Но сейчас, когда по коже чуть ниже скулы мажет прерывающееся, горячее дыхание — такое, что...просто жесть, — мгновение близости сжирает его без остатка. Ведь он только сейчас замечает, как подрагивают тело и губы Марко. И Жана коротит. От одного ощущения, что тот пытается сдержаться. Контролирует себя. Херня, которая движет Марко находит отклик и в его груди, вместе с неспособностью воспринимать его спокойно. Разжать кулаки, сделать хоть какое-то усилие. Оттолкнуть, выйти за дверь, которая находится совсем рядом, только протяни руку. Когда губы ловят его влажное дыхание на своих, Жан, словно очнувшись, резко вскидывает руки и сдавливает лицо Марко в ладонях. Задерживает. Между их губами — меньше дюйма, а в голове проносится: у него мягкая кожа, как у девчонки. И пальцы сдавливают сильнее.       — Не смей, — хрипло говорит Жан. Хоть он и не шутил тогда, назвав Марко педиком, но не мог до конца поверить во всю эту странную поебень между ними. Даже сейчас. А особенно в то, что он действительно сможет решиться. Нельзя. Плевать, что они оба — парни. Дело, блять, даже не в этом. (Хотя и это совсем пиздец). Дело в том, что это он. Прихвостень Эрена. Богатенький волшебник из Пуффендуя. Любимец преподов, староста школы. Есть еще миллион причин, но и так достаточно, чтобы захлебнуться этим дерьмом. Марко смотрит немного сонно, темные ресницы дрожат от этого спокойного, но в то же время напряженного взгляда. Когда его ледяная ладонь ложится на запястье Жана, касаясь, он каждой мышцей и костью чувствует, как жар приливает к лицу. Предательски отзываясь вновь. Уничтожая их обоих. Другая рука Марко осторожно скользит вверх, вдоль ряда пуговиц. Настойчиво, но мягко ложится на его шею. Мерлин, вот где грань. Прямо здесь и сейчас. Только мысли все равно рассыпаются в прах, потому что руки, сжимающие лицо нихера не спасают. Крошечный порыв — и губы Марко мягко впечатываются в его. Скользят неловко и влажно, вызывая какую-то первобытную дикость. И с ходу заставляют ответить. Вопреки всему ворваться языком в его горячий тугой рот, раздвигая губы. Мгновенно сойти с ума от того, как послушно Марко распахивает его навстречу, хватаясь за предплечье и сгребая пальцами ткань кителя. Словно в безумной просьбе сдавить его лицо сильнее, притянуть ближе. Глотка спазматически сжимается от желания и оглушающего, запоздалого осознания, что происходит. Остается только звон и немое эхо, а каждая секунда гремит отголосками взбунтовавшейся крови в ушах. Это никак не остановить. Жан горячо выдыхает в его рот, зарывается рукой в густые темные волосы, пахнущие осенним лесом и теплом. Пропускает через пальцы, сжимает в кулак. Притягивая Марко к себе — еще, — до боли вжимаясь, кусая, вылизывая изнутри. Втягивая раскаленный воздух через нос и дыша так шумно, будто это последние глотки воздуха в жизни. Его гребаный запах. Такие неправильно-мягкие губы. Лучше, чем губы любой из девчонок, с которыми он сосался — почти так же, влажно и грязно, но…бля. В них не было и капли из того, что он чувствует сейчас. Те губы Жан мог выпить одним глотком, залпом, ничего не почувствовав. Забыв, не поняв, не распробовав. Но сейчас, когда Марко сам подталкивает его обратно к стене и прижимается всем телом, он чувствует, как внутри затапливает: его запахом, его вкусом. Накрывает волной легкой паники и целым ворохом непривычных чувств. Жан сжимает его волосы в руке, слегка тянет назад, заставляя отстраниться и смотрит. На приподнятое лицо, раскрасневшиеся веснушчатые щеки, влажные припухшие губы, приоткрытый рот. Чувствуя лопатками стену и ощущая себя так неправильно и правильно одновременно. Взгляд карих, а сейчас — беспросветно черных — глаз кажется неузнаваемым. Таким живым, развратным, жаждущим, что просто едет крыша. Откуда это в нем? Что Жан сделал, чтобы так завести его? Он чувствует какое-то извращенное удовольствие оттого, что может контролировать ситуацию даже будучи прижатым к стене. Сжимать Марко в своих руках, откровенно рассматривать это пылающее от стыда лицо, умываться его жаром. Рассматривать так близко, что кончики носа почти соприкасаются и скрещивается дыхание. Марко слегка приподнимает брови и приоткрывает рот, чтобы что-то сказать, но когда их бедра соприкасаются, Жан подавляет рык бессилия и снова врезается в него ртом, ловя губами выдох. Словно из-под толщи воды он слышит, как пряжка ремня — его ремня, — ударяется об пол. Чувствует, как становится свободнее дышать, когда чужие пальцы одну за одной расстегивают крупные пуговицы его кителя.       — Жан, — горячий шепот над ухом. Луна заглядывает в мутные окна из-за спины Марко, из-за этого кажется, что он светится, а ореол вокруг его фигуры выглядит чем-то ненастоящим.       — Нет, — глухо выдыхает Жан, когда Марко опускается вниз. — П-погоди… На колени. Перед ним. Какого черта это так возбуждает?       — Жан, это…не то. Не бойся. Снова его холодные, дрожащие пальцы — уже на пуговицах рубашки, расстегивая снизу вверх.       — Только… — бормочет барсук. — Только здесь. Что он там несет?.. Прохладный воздух каменного коридора лизнул кожу живота, а мурашки побежали по телу, когда Марко расстегнул рубашку почти до половины. С нажимом провел ладонями по бедрам, по обе стороны, вверх. Задирая тонкую ткань и приникая губами к животу. Бля, ненормальный. Совсем сдурел. Мышцы пресса напрягаются под прикосновениями, слегка дергаясь. Потолок, стена ливня и луна подрагивают перед глазами. Приходится запрокинуть голову и уткнуться лицом в сгиб локтя. Жан судорожно выдыхает, до боли закусывая нижнюю губу. Едва успевая заглушить стон, когда язык Марко начинает скользить от впадинки ниже пупка до самой границы брюк. Затем вновь вверх, согревая кожу дыханием, влажно касаясь губами и языком. Ладони скользят под ткань рубашки сзади и слегка надавливают, подставляя живот Жана под поцелуи, поглаживая поясницу, пока он жмурится до боли в глазах. Гребаный рыцарь, на коленях перед ним. Вылизывает его кожу. Смешнее, блять, некуда. Эта абсурдная мысль мельком проносится в голове, а в следующую секунду ему кажется, что он падает, потому что плечо Марко случайно задевает его член. Намеренно избегая смотреть вниз, просто потому, что он может остановить или — хуже, — не остановить его, Жан все же делает усилие. Отнимает руку от лица и смотрит. При виде расслабленного лица, отчасти подсвеченного лунным светом, губ и языка Марко, скользящих по животу, в штанах напрягается еще сильнее. Тело начинает бить мелкая дрожь. Уже понимая, что остановиться не выйдет, Жан хватает его за руку, чуть выше локтя, и с силой тянет вверх. Желание в один удар выбить барсуку зубы оказывается немного слабее. Потому что, когда тот выпрямляется, и в каком-то исступлении вжимается в него всем телом, то не остается больше ничего. Ни одного блядского варианта. Только, задыхаясь, вцепиться в широкие плечи, снова и снова позволяя делать с ним что-то. ...Мерлин. Откуда эта нежность, с которой Марко целует его? Сминает своими губами, облизывает. Без остановки гладит его скулы и короткие волосы на затылке так, будто всю жизнь хотел лишь этого. Ни больше, ни меньше. Будто то, что сейчас происходит — самое дорогое, что у него может быть. От этого сердце заходится рваными спазмами. Жану пиздецки больно. Так, как никогда в жизни. Поэтому он с остервенением въедается в него, проваливаясь, теряясь среди теней темного угла коридора, в ощущениях, в вибрациях собственных низких стонов в чужой рот. Во влажных, блядски вкусных губах. Он лишь хотел наказать его. Хотел только этого. Сломать. Чтобы Марко тоже было больно. И он знает, что сейчас так и есть. Подняв взгляд, видит, как Марко приоткрывает рот, чтобы вдохнуть хоть немного воздуха. Удушливого, больного, горячего. От которого подкашиваются ноги и плывет перед глазами. Пульсирует каждый сосуд, а кровь так сильно шумит в ушах, что кажется, ливень идет прямо здесь. В голове методично бьется: блять, если только кто-то увидит их. Если сюда ворвутся Райнер с Бертом, ища его. Или еще хуже — Хитч, которая убежит в слезах, а потом начнет трепаться налево и направо. Это был бы настоящий цирк. От этой мысли захотелось упасть на пол и хохотать до слез, до судорог в челюсти. Потому что, очевидно — они оба спятили. Просто ебнулись головой. Жан не может назвать это иначе. Потому что Марко сильнее прижимается к нему, заставляя слегка запрокинуть голову и встретиться с его возбужденным взглядом. Затем, совершенно ничего не понимая, делает неуверенный, слабый толчок своими бедрами в бедра Жана, отчего их плоть болезненно соприкасается сквозь одежду. Пол рванул из-под ног и потемнело в глазах. На миг и правда показалось, что они падают. Просто от ощущения друг друга. От этого сумасшедшего чувства, будто через ткани их брюк пустили электрический ток.       — Бля… — рычит Жан в его губы, цепляясь руками за одежду. — Мерлин... Слова прерывает собственный стон: Марко снова толкается в него бедрами. Глаза в глаза. Сладкое, тянущее чувство разрывает изнутри. Он в бессилии утыкается в его плечо, до боли сжимая пальцами руки Марко чуть выше локтей. Еще толчок, и он почти скулит. Забывая о том, где они и кто. Потому что от напряжения в брюках становится адски больно, на грани с тем, чтобы просто кончить себе в трусы, как какой-то малолетний сопляк. Особенно, когда Марко на мгновение отстраняется, чтобы в каком-то исступлении, по наитию просунуть свое колено между его ног, вжаться бедром в промежность. И от этого давления внизу, от непривычно настойчивого, съехавшего с катушек барсука кажется, что у него действительно едет крыша. Бедра сами механически сжимаются, усиливая трение. Под глазами только белые мерцания, на грани с обмороком, у него кружится голова. Какого хуя ты делаешь со мной… Тянущее чувство внизу живота, ставший почти каменным член, горячие поцелуи в шею — все это по-настоящему. Сводит. С ума. Заставляет загнанно дышать в плечо Марко, ткань на котором уже стала влажной, прогибаться в пояснице, почти насаживаться на его бедро, как последняя блядь. Как какая-то сучка во время гона.       — Жан... Дрожащий шепот заставляет приоткрыть глаза и с трудом сглотнуть, чувствуя как невыносимо сухо в горле. В желудке что-то завязывается в узел, когда он слышит свое имя, произнесенное Марко таким голосом.       — Прошу… — умоляюще, тихо.       — Что? — он не узнает свой голос, совсем обнаженный и чистый. Ничего общего с тем, каким бывает всегда. — Чего ты хочешь? Жан не думает. Сейчас нельзя думать. Иначе он просто разобьет свою голову от ненависти к себе. От того, чем они занимаются. Во что он превращается. Все зашло слишком далеко. Пиздец, как далеко. Перешло все границы, блять, разумного, и с этим уже ничего нельзя сделать.       — Потрогай, — горячее дыхание лизнуло жаром щеку. — Потрогай меня. Он отстраняется и пристально смотрит на губы напротив мутным взглядом, позволяя руке Марко взять свою и прижать к промежности. ...бля. Какой же он твердый. Чуть ли не тверже, чем его собственный. Такой пульсирующий и горячий. Странное, незнакомое ощущение как удар под дых. Жан растерянно, с неуверенностью проводит ладонью по ткани брюк, как ненормальный слушая и впитывая всем существом судорожный вдох Марко через рот. Глядя на его зажмуренные глаза. От этого противоестественного одобрения хочется самому прижать его к стене, наброситься, разорвать на части и вгрызаться зубами в его рот, чтобы наконец вытрясти из них обоих эту разрушительную, убийственную боль. В груди протестует, когда его охватывает желание проникнуть рукой под ткань. Шумное дыхание, холод стен — все вдруг становится осязаемым. Реальным. Он забудет. Обо всем забудет. Позже. Жан до боли закусывает губу, видя как Марко слабо бьет кулаком по стене над его плечом и упирается в него лбом. Явно теряя контроль. Они оба на грани сейчас. В копчик ударяет судорогой приближающегося оргазма, и Жан, забивая на все, проникает рукой под штаны и белье. Он такой мокрый. Полностью, из-за него. Рука сама начинает ритмично двигаться навстречу бедрам. Жан шумно дышит открытым ртом и думает только: “Пиздец”. Он готов кончить не прикасаясь к себе. Лишь от одного ощущения Марко в своей руке и между ног, продолжая усиленно тереться о его бедро. Жан хочет, чтобы он кончил. Простонал его имя. Хочет поймать эту слабость губами. Увидеть, как Марко растечется перед ним и в его руках. Эта безумная мысль накрывает его, как лавина, вынося из головы абсолютно все. Оставляя единственное желание. Марко будто слышит его мысли:       — Жан,— выдыхает в стену над его плечом. — Я не могу... Он заставляет Марко отстраниться от стены, притягивая лицо к себе. Задерживается пальцами свободной руки на подбородке и чуть сдавливает, затем скользя ею вниз и сжимая на шее.       — Еще раз, — хрипит Жан, думая лишь о пульсации члена в своей руке. Так ярко ощущая эту грань, за которую они вот-вот шагнут. Покатятся, как с обрыва. — Скажи еще раз. И рвано проводит по члену еще пару раз, уже чувствуя горячие капли на своей ладони, прежде чем Марко изливается в его руку. Срывающимся голосом, послушно произнося его имя и ощущая, как Жан тоже начинает дрожать всем телом, сильнее прижимаясь промежностью к его бедру, до боли. Постыдной и сладостной. Кончая прямо в брюки, кусая его губы. Какое-то время стена напротив пляшет перед глазами, пока Жан пытается успокоить дыхание, по инерции продолжая гладить Марко там. А он шумно дышит в его шею, навалившись всем телом. Бешеное сердцебиение чувствуется даже через плотную ткань котарди. Когда дыхание успокаивается, становится слышно, насколько здесь тихо. Жесть. Он точно рехнулся. Мокрое пятно на штанах начинает стремительно остывать из-за холода темного коридора. От этого становится противно. Один за другим выползают вопросы к самому себе, ударяют как пощечины. Что делать дальше? Как объяснить Райнеру и Берту, если они что-то заметят? Блять, блять. Блять! Что интереснее — как объяснить себе? Он тяжело втягивает носом воздух, чувствуя, как большой палец Марко дотрагивается до нижней губы, поглаживая и прерывая зарождающийся психоз. Зачем-то позволяет кончикам пальцев коснуться скулы, а потом зарыться в волосы на затылке. Пользуясь тем, что Марко не видит лица, он прикрывает глаза, невесомо приникая к чужой коже и поддаваясь этому отвратительному порыву. Принимая его нежность. Жан замечает, что луна переместилась за границу оконной рамы. Значит, уже глубокая ночь. Здесь действительно стало темнее.       — Ты меня раздавишь, — глухо говорит он, игнорируя дурацкое, необъяснимое смущение.       — Прости. Жан аккуратно отодвигается и, слегка сдвинув брови, заглядывает в лицо напротив. Марко — раскрасневшийся, взъерошенный и странно-вымотанный. Влажно пахнущий сексом. Несовместимые с ним ощущения. Осознание постепенно заполняет пространство вокруг, реальность набрасывается на них обоих. Это заметно по опущенным карим глазам и почти виноватому виду, вопреки всей этой херне, которую они вытворяли только что. Позорной, грязной херне. Жан чувствует, что окончательно протрезвел. Чувствует целый клубок разрывающих на части эмоций. Бессильную злость. Сожаление, которое невидимыми вибрациями исходит от него. Жан чувствует, что хочет разбить голову о стену. Жан чувствует, что готов остаться здесь и сдохнуть прямо на месте, лишь бы не выходить наружу. Жан не может придумать ничего, кроме как жестко взяться пальцами за подбородок, усыпанный веснушками. Рывком притянуть к себе и раствориться в нем снова, чувствуя, как в груди успокаивается, затихает. Хотя бы еще на секунду. Похер. Пусть. Пусть... Марко же прикрывает глаза в ответ и молит лишь о том, чтобы эта ночь не заканчивалась.