***
Следующий взгляд оказался совсем не таким, как первый, а разрушительным и молниеносным. Уверенно встретил его прямо за дверью, на выходе из класса, как только Марко отчитался профессору Флитвику о вчерашнем патрулировании и без единой лишней мысли решил направиться в Башню старост, чтобы перевести дух перед обедом. За “неоценимую помощь в праздник” и хорошую успеваемость мисс Стебль разрешила пропустить лекцию по травологии, что шла третьим уроком, и отказываться от этого в его планы не входило. Все равно этот материал Марко уже выучил. Возможно, в любой другой день в голове и мысли бы не возникло пропустить занятие, но сегодня — совсем не такой день. Пока глаза болезненно буравили то алые пятна на рубашке, то растрепанные волосы, в мозгу мелькнул лишь один вопрос: откуда здесь взяться Жану? В том смысле, что… зачем ему быть здесь? Вряд ли его тоже освободили от урока за какие-то там заслуги, либо же он решил пообщаться с профессором после занятия. Но Жан был. И отсутствие студентов в коридоре говорило лишь об одном: похоже, что ждал его. Тут ноги действительно были готовы подкоситься. По коридору гулял сквозняк, поддувая в спину Марко из щелей двери, к которой он стоял почти вплотную, касаясь задниками ботинок. По полу за спиной Жана хворостом были разбросаны серые тени голых ветвей, покачиваясь под порывами ветра за окном. С внутреннего двора доносились какие-то визги и смех. Марко тогда непонимающе приподнял брови, сдерживаясь, чтобы не бросить что-нибудь возмущенное и строгое на очередной выкрик, который донесся с улицы. Было не до того. Ведь его взгляд становился все более тревожным при виде сбитых костяшек правой руки и волшебной палочки, которая криво торчала из кармана мантии, словно ее совсем недавно доставали, а затем в попыхах сунули обратно. Жан, заметив это, лишь отвел тяжелый взгляд и шаркнул подошвой туфли, засовывая руки в карманы брюк. — Кхм, это… — сказал, будто шаркнув снова, но языком, втóря своей туфле. — Надо поговорить. Замерших на дверной ручке пальцев Марко вновь коснулся холодок из щели. Профессор Флитвик негромко кашлянул за дверью, в глубине кабинета, как из бездонной пропасти. Хотя на самом деле — куда ближе, чем казалось. Острые костяшки обоих кулаков натянули карманы брюк изнутри, после чего Жан дернул головой вбок и раздраженно покатал языком за щекой. Наверное, потому, что моментально не услышал ответа. Снова шаркнул ногой по каменному полу, а Марко сухо сглотнул. Сдерживая дрожь в голосе, ответил: — Хорошо.***
Вот так и прошло утро сегодняшнего дня, которое Марко предвкушал с дрожью и тревогой. Пережить его оказалось чуть проще, чем думалось. Время близится к полудню, третий урок уже начался, поэтому остается пережить лишь дообеденное время — мысленно ставит крестик на полях он, искоса наблюдая за тем, как Жан потягивается, хрустя суставами. Его глаза и темные брови скрывает челка, поэтому третий за утро взгляд, Марко, не то что расшифровать, но разглядеть толком не может. И с каждой минутой все больше кажется, что напротив стоит незнакомый парень, серьезный и молчаливый, но никак не Жан. Ситуация почти та же, что несколько минут назад, до того, как они пришли в Выручай-комнату. Только декорации поменялись: вместо света, падающего от окна и призрачных ветвей дерева на полу — кривозубые силуэты разного старья и пыль в цветном воздухе у оконных витражей. Звенящая тонким колокольчиком тишина. Вибрирующее напряжение в позвоночнике. Из-за дрожи в пальцах Марко не может разобрать, что чувствует. Сердцебиение скачет солнечным зайчиком, беспокойно и как получится, пока он делает полукруг, обходя старое лиловое кресло. Затем останавливается. Делает вид, что осматривается вокруг, на ходу опуская сумку на пол и теребя негнущимися пальцами край свитера. Невольно подсчитывает количество окон, что попадаются на глаза. Одно у него за спиной… Второе не видно из-за завала спортивного инвентаря, деревянных статуэток и каких-то маленьких картин в рамочках, выложенных пирамидкой на белом рояле… Третье — за колонной с ажурным золотым тиснением в виде завитков плюща. Интересно, откуда здесь берутся все эти странные громадные предметы типа… колонн? Вяло раздражаясь, Марко также думает, что снова оставил мантию фиг знает где, кажется, на спинке скамьи в кабинете чар — и чуть ежится. Четыре, пять, шесть… Считает, сколько раз сбился ритм сердца, пока он успевает повернуться обратно. За спиной Жана окон не видно. Пятна на рубашке выглядят густо-бордовыми в блеклой бежевой дымке комнаты, а еще — из-за тени, падающей на его фигуру от старинного шкафа с резными цветами и листьями. Лакированная поверхность отбрасывает тусклые блики на массивный письменный стол, к которому Жан прислонился поясницей. Несмотря на то, что сейчас день, в эту часть комнаты, спрятанную между множеством как из ниоткуда взявшихся поворотов, плохо проникает свет. В углу, среди запаха времени в воздухе и нагромождений из разного хлама: руин из книг, свитков, каких-то бумаг по полу; непонятных гобеленов, картинных рам, старого кресла; этого письменного стола в пяти-шести футах от Марко, из такого же темного дерева, что и шкаф — все словно дремлет. Выручай-комната всегда появляется в тот момент, когда необходима кому-то, это даже первокурсникам известно. Но особенно сейчас, когда она предстает похожей на мудреный лабиринт, Марко кажется, что Хогвартс действительно “знает” все. Ведь если был бы хоть малейший шанс, что их увидят вдвоем, разве Жан предложил бы поговорить? Возможно, идти в Выручай-комнату было не лучшей идеей, потому что Марко не хочется оказывать его эгоизму и гордости такую услугу, но понять, куда именно они направляются вышло не сразу. Как минимум, потому, что само появление Жана у кабинета с ходу сбило с толку. Он не успел даже взглянуть на саму дверь, входя, потому что мысль о том, что они снова останутся наедине вынесла из головы все остальные. А еще потому, что всю дорогу Марко не мог оторвать взгляда от участка кожи чуть ниже границы волос и на пару сантиметров выше воротника рубашки, над которым виднелся еще один оставленный им багряный след. Оставалось лишь механически шагать следом, толком не успев оценить ситуацию. Впрочем, все равно на восьмом этаже не так много мест, где можно поговорить без посторонних глаз и ушей. Пусть, все сейчас и на занятиях. Выходить на балкон Западной башни было бы слишком холодно, да и опасно, поэтому Выручай-комната оказалась весьма кстати. Похоже, Жан подумал так же и изначально решил прийти именно сюда. Марко делает пару беззвучных шагов к нему, на всякий случай — если вдруг Жан успел забыть о его существовании. Ведь ни о чем говорить он, как будто, не собирается. Может, не знает, что сказать, а может… Неужели, снова решил поиздеваться? В любом случае, разозлиться не получается. Как и вчера, сердце против воли возликовало, как только они остались вдвоем. Несмотря на то, что никто из них, похоже, не знает, что говорить и делать, оказавшись наедине. Проходит три минуты, пять: тишина начинает казаться необычно-приятной. Из-за одной лишь возможности просто побыть рядом, даже вот так, по-дурацки. С ним. Честно говоря, Марко словно становится все равно, потому что глупое тело и глупое сердце, взбудораженные, ощущают что-то очень далекое от здравого смысла. Единственные мысли, которые были близки к реальности, преследовали его во время урока. После того, как Жан появился в классе в девять двадцать утра, привычно вызывая резонанс у всех присутствующих, а у Марко — последующее онемение в кисти руки и еще охапку неуместных для урока мыслей. Но именно, после странного взгляда со стороны Хитч, потому что за ним последовал до тошноты логичный вопрос: кто она для Жана, если все обернулось вот так? Возможно, они действительно встречаются, а ему совершенно плевать на все, что было ночью, и Жан просто развлекался, но это было бы… просто слишком. Решил отвлечься от отношений со своей девушкой с помощью Марко? Не смешно ли? К тому же, не похоже, чтобы он вообще заметил присутствие Хитч на чарах. Ни разу не посмотрел на нее, не поздоровался, не подошел на перерыве. Даже наоборот: как только представилась возможность, они с Райнером и Бертольдом неразлучной троицей вылетели из класса, не обращая ни на кого внимания. Марко чувствовал себя дураком на протяжении обоих уроков, потому что время от времени смотрел на нее и думал: что сейчас между ними? Что сейчас между ними? Один единственный, но невыносимый вопрос, звучащий как заезженная пластинка, которую безжалостно корябает сломанная игла. Особенно, сейчас, когда Жан продолжает молчать. Неизменно. Странно. Пугающе. Из-за этого начинает казаться, что вчера ночью они действительно совершили нечто ужасное. Настолько, что даже он не может сказать ни слова, и ведет себя… вот так. Лучше бы наорал или полез с кулаками, честно слово! Марко вздыхает, не то от чувства безысходности, не то от нехватки чистого воздуха, и тут же заходится кашлем — из-за пыли. Это заставляет Жана приподнять голову и посмотреть в упор. Стол издает еле слышный скрип под движением тела. Внимательные зеленые глаза, которые еле видно сквозь набежавшие слезы, вызывают какую-то беспомощность и стыд. Пока Марко краснеет, жмурится и пытается откашляться в сжатый кулак, то с досадой думает о том, что наверняка выглядит глупо. Но если и так, Жан никак не показывает этого, не насмехается. Смотрит спокойно, чуть сжимая пальцами край стола по обе стороны от себя. — Насчет вчера… — будто вспомнив о нем, вдруг бесцветно говорит Жан, и слова утопают в густеющем воздухе. Интонация не предвещает ничего приятного. Глаза топко блестят темными огоньками из-под челки. Он так же внимательно смотрит на то, как Марко тоже поднимает на него тяжелый взгляд и медленно отнимает руку от лица, потому что кашель наконец отпускает. — Я не собирался… — затем так же внезапно замолкает. В проклятом свитере становится по-настоящему жарко. — Ничего такого не хотел, понятно? О, Мерлин. Ну конечно, он не хотел. — А мне показалось, что все было совсем не так, Жан, — начинает Марко, чувствуя, как остаточно дерет в горле. Из-за этого голос кажется немного хриплым. — Все, что ты делал… — Это ничего не значит, — отрезает Жан. Дурак. Трус. Как же ненавижу. — Если это ничего не значит, то зачем ты пришел? — голос Марко тоже бесцветный, вопреки мрачному раздражению, которое вихрем начинает закручиваться внутри. — Зачем ждал у кабинета? Жан на мгновение замирает, как будто не ожидая, что одного жалкого довода будет мало. Теряется. Но быстро спохватывается и берет себя в руки. — Ты что, не слышишь? — Слышу. — Тогда что за идиотский вопрос? — бросает он. — Затем и ждал. Объяснить, чтобы ты не думал всякое... Чтобы все решить… Тут и любой тупица поймет. Неловко добавляет, чуть хмурясь: — А заумник типа тебя и подавно… должен. Первоклассная игра в простодушие. Браво, Жан! Марко усмехается, не веря тому, что слышит. Повторяет вопрос, но немного иначе, не скрывая прохладной насмешки: — То есть, ты пришел объяснить, что это ничего не значит, потому что тебе все равно? — Твою мать, барсук! Ты просто… — Жан начинает заводиться. Порывисто запускает пятерню в волосы, повышает голос: — Это мне нужно, понимаешь? Чтобы жилось легче. Потому что, если ты опять неправильно поймешь и начнешь делать… вот это все… — Неправильно пойму?! — тут уже не выдерживает Марко. — А как еще это понимать, позволь спросить? Напряженный взгляд глаза в глаза. — Почему ты так любишь доебываться, а? Может, ты не заметил, но я, блять, не в настроении сегодня отвечать на вопросы. — Что, прости? — Марко хмурится, параллельно думая о том, что ему впервые хочется пойти жалким путем агрессии и насилия, и хорошенько стукнуть Жана по голове. — Да кем ты себя возомнил? Министром магии? — Окей… Просто услышь, что я пытаюсь, бля, донести, — помогая ладонями и пытаясь себя контролировать выдает он. По интонации и проступившим желвакам видно, что выходит пока не очень. — Может, вчера мы перепили вискаря или хер знает, но ты ведь знал — я не из тех… Не из таких, как ты, короче. И уже говорил это. Вчера был просто какой-то ебаный абсурд, ты и сам понимаешь, не дурак же вроде… Марко взрывается: — Ты хочешь сказать, что можешь заниматься такими вещами с кем угодно, стоит только напиться? После пары пинт в Хогсмиде начинаешь бросаться на каждого проходящего мимо волшебника? — Совсем ебанулся? Естественно, нет! Глаза Марко бегают по его лицу, щеки загораются от злости. Он и сам чувствует себя так, словно выпил галлон огневиски. Не находится ни одного приличного слова, чтобы описать то, насколько его бесит неспособность Жана признать правду. — Мерлин, иногда ты ведешь себя просто как… Грх! Думаешь, можешь вытворять все, что вздумается, а потом сбегать? Жан грубо, неестественно-громко усмехается: — А сам-то — белый и пушистый? Это ты полез ко мне вчера! Я не просил приходить, засасывать себя и зажимать в темном уголке. Когда Жан озвучивает это, и слова превращаются в действительность, сама мысль на долю секунды ужасает. Ведь, выходит, что Марко действительно не такой уж и хороший… — Нужно просто забыть об этом, — тем временем продолжает Жан. — Неужели так сложно, блять? Просто. Перестать. — Перестать, что? — тупо переспрашивает Марко, не зная, куда себя деть от злости. Почти не слушая, не понимая. — Ты понял, о чем я, — тихо и отрывисто отвечает Жан, и отворачивается. Вряд ли понимая, что вообще говорят в таких ситуациях. — Весь этот бред… Это не нужно. Голос звучит почти ровно, в нем нет ни капли агрессии. Только сухие, жестокие факты. Дурацкие донельзя. По-детски невнятные. Пальцы Жана сильнее сжимают край стола, до побелевших кончиков ногтей, отчего кажется, что запекшаяся кровь на костяшках вот-вот начнет сочиться вновь. Он прикусывает край нижней губы, напряженный, как струна. Рывком поправляет ворот рубашки, словно тот мешает дышать. Или существовать. Его странная нервозность передается и Марко. Он тоже не понимает. Делает последний шаг к нему, заглядывая в лицо и подходя почти вплотную. — Зачем тогда?.. — голос получился слишком низким и серьезным. Подобрать какие-то конкретные слова, чтобы описать все, что случилось между ними не получается. Марко осторожно сглатывает: — Зачем тогда было все это? Вчера. Ответы про огневиски и “абсурд” не прокатят. Поэтому он тоже озвучивает это как факт, не спрашивает. Внимательно следит за тем, как Жан еле заметно вздрагивает всем телом от внезапной близости, будто опомнившись. Противоречия начинают сводить с ума. Становится смешно и горько: вот, насколько ему все равно. Разве что не трясется. Не дождавшись ответа, Марко вдруг зачем-то спрашивает: — Откуда у тебя кровь? — и сжимает руку в крепкий кулак, борясь с желанием коснуться пятен на воротнике. Вместо этого слегка кивает на них подбородком: — Вон там. Жан хмыкает, видимо, удивляясь резкой перемене, и чуть пожимает плечами. Вопрос совсем не смущает его. — Спросишь потом у своих гриффиндорских “подружек”. — В смысле? Если он посмел тронуть кого-то из ребят, то Марко точно выйдет из себя и… неизвестно, что сделает. Но что-то сделает, обязательно! — Что произошло, Жан? — Ничего такого, — неожиданно спокойно отвечает он. — Всего лишь объяснил одному додику что да как, чтобы не зарывался. Это ни фига не похоже на нормальный разговор. — Доди… Кому?! — Марко снова вспыхивает, в который раз за несколько минут, позорно теряя драгоценное самообладание и, естественно, в первую очередь думая об Эрене. — Что ты сделал? Видно, что отвечать ему никто не собирается. Вместо этого Жан неожиданно — может быть, и для самого себя, — спускается взглядом ниже и многозначительно смотрит на высокую горловину свитера. Сначала с недоверием, а затем с откровенной усмешкой. — Я же сказал, — негромко отвечает он, продолжая смотреть. — Ничего такого… Щеки против воли вспыхивают, потому что становится понятно, на что намекает этот взгляд и о чем он думает. Понимает причину, по которой Марко напялил именно этот свитер. Жан приподнимает бровь: — Не жарко? По спине пробегает холодная дрожь. Придурок. Наглый и испорченный. — К твоему сведению, сейчас почти зима… — М-м-м… — иронично тянет он, поджимая губы. И вдруг будто оживает, возвращается взглядом к карим глазам: — Как-то не заметил. Вчера было жарковато, разве нет? Возможно, это один из подлых и гадких способов сменить тему и уйти от ответа, как раз в стиле Жана, но… Мерлин, как это происходит? Одна фраза и взгляд — и атмосфера уже меняется, а их начинает затягивать друг в друга, как в черную дыру. Марко, неизвестно почему, моментально чувствует себя уличенным. Может, из-за того, что бесконтрольно, не пряча эмоций, смотрит на него сейчас. Из-за того, что сам подошел так близко — снова, — и не может заставить себя отойти. Физически не может. И потому чувствует себя вдвойне глупо, ведь они пришли поговорить, а разговаривать можно и на расстоянии. Похоже, Жан не съязвил на эту тему лишь по той причине, что решил затронуть кое-что более злободневное. — Хочешь поговорить о вчера? Тут же захотелось откусить себе язык и просто сбежать куда подальше, потому что единственное, что у Марко получилось выдавить из себя — этот идиотский вопрос, который должен был получиться ядовитым и саркастичным. И все из-за испорченности Жана, которая каким-то образом действует на него. Вместо ответа Жан слегка отталкивается от поверхности стола кончиками пальцев, чтобы податься вперед, невыносимо медленно. Набирает в легкие побольше воздуха, наклоняется совсем немного, но этого хватает, чтобы закружилась голова. Зачем он это делает, блин? Для чего? — Я хочу, чтобы мы больше не пересекались. Ничего нового, — верхняя губа Жана чуть дергается, превращаясь в холодную усмешку. Низкий голос звучит совсем близко к лицу, и сердце Марко делает кувырок в груди. Его распирает от инстинктивного желания поймать губами каждое придыхание в паузах между словами. — Сечешь, барсучонок? Хочу, чтобы ты потерялся куда-нибудь. Исчез из школы и не попадался мне на глаза, случайно или нет — поебать… Где-то в стороне, среди завалов хлама тикают огромные круглые часы, вероятно, снятые с какой-то башни, и равнодушно отсчитывают время. Марко замечает их звук только сейчас. — Я хочу трогать женские задницы, понимаешь? Сиськи там, и дальше по списку. Хочу дрочить на девчонок, а не думать о чем-то вроде пиздеца, который произошел вчера… Не помнить, что трогал чей-то стручок, кроме своего, и больше не блевать от этого полночи, — Жан нетерпеливо сглатывает. — Ты вряд ли поймешь, наверное. Для тебя ведь это обычное дело, нет? Марко не может произнести ни слова. Только оглушенно смотрит на то, как Жан отстраняется, вновь выпрямляясь. Но что отчего-то все эти речи кажутся ему такой фальшивкой. Такое чувство, что, что бы Жан не сказал сейчас, чаша весов не приподнимется выше и не станет весомее того, что лежит на противоположной стороне, делая бессмысленными любые оправдания. Сжатые пальцы в волосах Марко. Слова, что постоянно возвращались в голову, бросая то в холод, то в жар. Скажи мое имя еще раз. Марко… Марко… Марко тик. тик. тик. — Нет, — наконец, твердо отвечает он, перебарывая грохот противоречий внутри. — Все не так. Ты и сам понимаешь, что это неправда. — Да ну? А как тогда? — Жан чуть откидывается, вновь лениво упираясь руками в стол. — Скажешь, все это было по серьезке? Любовь-морковь, типа? Марко все понимает. В рамках остального мира — это глупо. Ужасно глупо. Ничтожно, смешно. Знает, что ведет себя как ненормальный и что должен стремиться все прекратить, ведь так не бывает… Единственная ночь в жизни не может значить так много. Не может перевернуть все с ног на голову. Но почему тогда сердце готово остановиться? Или разорваться на части, ведь замерло оно в тот момент, когда Марко осмелился его поцеловать и… кажется, до сих пор не разжалось. Ведь даже тогда ликование в груди быстро сменилось тем, что захотелось растечься по полу и умереть на месте. Сколько недосказанности было во всем этом, их общей боли. Которая взялась из ниоткуда, вклинилась как река, притоком, через ненависть друг к другу. Видит Мерлин, вспоминать об этом невыносимо, но… — Ты слышишь, барсучонок? Он знает наверняка, что видит Жана по-настоящему, как никто другой. Того человека, который заставил испытать нечто настолько сильное, делать какие-то невообразимые вещи. Неосознанно мечтать слиться с его кожей, дотронуться, стать ближе настолько, насколько возможно. Поцеловать. — Все-таки расскажешь, в чем я не прав, м? Или ты только впустую трепаться умеешь? Первый поцелуй в его жизни, размазывая по губам Жана его же сомнения. Первое прикосновение к жесткой пуговице и тугим петлям его кителя. На этот раз они не трогают друг друга, даже не соприкасаются одеждой, несмотря на то, что стоят так близко. Но оттого становится еще больнее. Ведь теперь расстояние между ними приобрело конкретную форму. Жестокую фактичность. Ставшая почти привычной смелость помогает податься вперед — потому что шагать уже некуда, — и упереться рукой в стол, совсем рядом с рукой Жана. Еле ощутимо коснуться большим пальцем мизинца его руки. — Эй, — моментально напрягается Жан, хмуря брови. — Даже не думай, мать твою… Дышать тут же становится труднее, потому что запах его кожи вперемешку с теплом тела касаются кончика носа. Марко не знает, что движет им и что заставляет стоять на своем, но знает, что не должен останавливаться. Словно, тогда произойдет еще бóльшая катастрофа, чем все, что уже было. — Ты ошибаешься, Жан, — не слыша предупреждения, но впитывая каждую эмоцию и движение лица напротив, тихо говорит Марко. — Только послушай, что ты несешь… Позволять кому-то трогать себя и обнимать… снимать с себя одежду… — тут Жан непроизвольно, коротко выдыхает. — А потом дожидаться этого человека, чтобы убедить, что все это ничего не значит? Это ведь бред какой-то. — А зажиматься со мной, будто мы педики, не бред? — не то шипит, не то рычит сквозь зубы он. — Это полный ебанизм! Это вообще не здраво. Да. Миллион раз — да. Все эти мысли такие неправильные — каждая, о нем. Убийственные, как медленный яд. Проникают в голову вместе со смертельным отчаянием и неспособностью сопротивляться, потому что все это вдруг стало невообразимо нужно. — …только не говори, что ты привязался или типа того, — вдруг очень тихо говорит Жан предательски дрожащим голосом. Несмотря на то, что несколько мгновений назад почти кричал. — Подобная хрень заканчивается очень хуево. Всегда. Говорит он о чувствах между мужчинами или же в целом — не так важно. Пусть говорит, что хочет. Пусть думает, что Марко не видит, насколько дешево выглядят попытки врать самому себе. Им обоим. Потом выдавать себя с головой. Задыхаться. Врать им обоим. Бить, да побольнее. Снова врать. Доходить до чертовых крайностей. Словно показывая свое смирение (или бессилие), Марко чуть сдвигает руку, а взгляд Жана тут же стреляет вниз, в попытке проследить движение. Большой палец начинает осторожно поглаживать шершавую кожу его руки. Наверное, обветренную во время игры в квиддич. В Выручай-комнате нет эха и, если бы не часы, то казалось бы, что нет и времени, но резкие интонации в голосе Жана все равно остаточно звучат в голове. И дело здесь совсем не в громкости, не в криках. Дело лишь в том, что он полюбил этот голос. Да не будь же таким дураком… — подсказывает ум, но охватившие чувства, перекрывая все остальное, подталкивают его ближе к краю. Марко шепчет, чуть наклоняясь к виску, борясь с желанием прикоснуться к нему губами: — Ты запутался, Жан. И тот вздрагивает от этой честности. Слегка вжимает голову в плечи, то ли готовясь сорваться, оттолкнуть и уйти, то ли просто ежась от злости. — Я ни хрена не… — Если бы тебе и правда было все равно, ты бы не пришел, — будто себе, невесомо качает головой Марко, болезненно прикрывая глаза. — Совсем не пришел... Часы глухо подхватывают: тик. тик. тик. — Отвали, — запоздало бросает Жан, отводя взгляд в сторону. Чтобы хоть как-то дать отпор. А затем с легким скрежетом ногтей по дереву, сжимает руки в плотные шары кулаков, но не убирает со стола, из-под его теплых пальцев. — Ты ни хера меня не слышишь. Краем глаза Марко замечает, как Жан сжимает челюсть. Хмурится сильнее, продолжая смотреть в сторону и чуть раздувая ноздри. Будто готов ударить, но не бьет. Как и каждый раз до этого. Если подумать, он ни разу не произнес: "Не хочу". Не оттолкнул как следует. Есть ли смысл спрашивать, почему? В глубине души Марко понимает, что, возможно, убеждает в первую очередь сам себя. Защищается тем, что видит: состоянием Жана, его действиями. Даже если он и правда пришел лишь для того, чтобы заранее избавиться от дальнейшего контакта с ним, обсудить именно это… Нет. Невозможно. Всего лишь трусливая отмазка. Как одна из тех, что уже звучала тогда, во время патрулирования. То, что они парни никогда не казалось чем-то странным и ненормальным — видимо, лишь ему одному. Сколько не пытайся поговорить о том, что и сам он понимает не лучше, все без толку. Ведь Жан отрицает свои чувства и не хочет даже знать о том, что происходит у него же внутри. Не говоря о том, чтобы признать это. Но Марко — не такой. Он честнее, смелее, лучше. Пусть, не в драках и квиддиче, не с девушками. Пусть, лишь в таких вот мелочах… Лучше это, чем поддаться на ложь. Лучше, окончательно осмелев, накрыть его кулак своей ладонью, провести вверх, задевая жестковатую манжету рубашки и обхватить предплечье. Потерявшись в собственной напористости, сжать другой рукой угловатое плечо и наклониться еще ниже, мягко бодая висок, который все еще отчаянно хочется поцеловать. Потому что поверить в то, что Марко слышит слишком больно. Потому что те, кому все равно не поджидают после занятия, чтобы объясниться с тем, на кого наплевать, и не пропускают ради этого урок. Не позволяют в итоге сорваться и сжать себя в объятиях. Не утыкаются в шею на судорожном выдохе, будто это единственное, чего можно было хотеть за те бесконечные часы, что прошли с ночи. От этого выдоха гулко падает сердце. Кровь начинает стучать в ушах. Легкий запах одеколона ударяет в голову. Марко жмурится, каждой клеткой впитывая этот запах. Понимая, что даже если его сейчас оттолкнут, то останется хотя бы что-то. Возможность пропитаться им, чтобы потом зарываться лицом в свитер, вдыхая остатки тепла Жана, которые он так отчаянно пытался воскресить в памяти сегодня утром. Трогая себя в душевой. В порыве Марко случайно касается губами мочки уха, затем срываясь ими ниже, по шее, как лезвием по коже. тик. тик. тик. Жан не останавливает его. Тело само по себе прижимается сильнее. Волна невыразимой жажды накрывает их обоих. От импульса и неожиданности ноги Жана проскальзывают по полу, он едва не ударяется поясницей о дерево стола. Марко реагирует мгновенно: легко проникает руками под полы мантии, обхватывая талию, и подтягивает его тело вверх, заставляя сесть на стол. Ни на секунду не прекращая сжимать в своих руках, не выпуская из объятий. Жарко. Нечем дышать. Даже сквозь ткань рубашки чувствуется, как сокращаются мышцы живота под пальцами. — Хватит, — глухо выдыхает Жан куда-то в горловину свитера — и вжимается лбом в его ключицу, до боли. Сгребает свитер на плечах, увязая пальцами в мягкой шерсти. Следующий выдох чуть выше, рядом с ухом, горячо и влажно. Марко чувствует это кожей, так близко, пока Жан бормочет: — Прекращай… Серьезно… Это пиздец как странно. — Не могу... — шепчет Марко, прижимаясь губами к его шее. Рассыпая ледяные мурашки по коже и заставляя Жана вздрогнуть всем телом. Резко отстраниться и вытянуть руки, отодвигаясь еще, но неосознанно продолжая сжимать его плечи, которые начинают ощутимо болеть. В голове Марко проносится: у него крепкая хватка. Чего и стоило ожидать от лучшего игрока в квиддич. — Притормози… — Жан часто дышит, почти задыхается. Теперь его тело и правда начала бить мелкая дрожь. Марко отчетливо слышит эту слабость в голосе, а во взгляде видит какую-то мальчишескую растерянность, несмотря на то, что еще секунду назад зеленые глаза зло блеснули в полутьме Выручай-комнаты. Наконец, отпустив его плечи, Жан выдавливает, стараясь наполнить голос жестокостью: — Я не собираюсь трахаться здесь с тобой вместо урока. — Я тоже не собираюсь, — отвечает Марко, сонно глядя на румянец, проступивший на его щеках. И, немного помолчав, добавляет бессмысленное: — Урок давно начался… Тиканье часов незаметно исчезает. В Выручай-комнате становится темно, будто кто-то медленно тушит свечу, пока Марко наклоняется и целует его, осторожно, но глубоко. Более умело, чем вчера. Со всей ненавистью, непониманием, болью. Успев перед этим выдохнуть: — Нужен. Ты так нужен мне, Жан. И все никак не получается понять, откуда взялась эта чудовищная нужда. Это так чертовски отвлекает. В противовес взгляду его кожа невыносимо нежная, а губы — горячие и самые потрясающие на вкус. Как только они слегка шевельнулись под этой непривычной жесткостью, вместе с языком, стало мягко и влажно. Все рассыпалось. Все мысли — в прах. Почти как в том сне, сегодня утром. Снова они вдвоем, где-то в темноте, и стойкое ощущение, что все идет наперекосяк. Снова мир заволакивает пылью одновременно с тем, как сердце Марко покрывается тонкой ледяной коркой, а ладонь настойчиво ложится на затылок, притягивая ближе. Я старался, Жан. Правда. Я так сильно старался убрать тебя из себя. Вытрясти, выжечь. Сделать хоть что-то, но видит Мерлин… Выходило наоборот. Марко все делал шаги к нему, даже когда стоял на месте или был далеко. Делал и делал проклятые шаги, чтобы наконец прийти. Потому что эта сила, которая влекла и умоляла раствориться в нем оказалась больше, чем все. Больше, чем все его мысли, сердце, жизнь. Марко не понимает, что это. Злость, отчаяние или что-то еще. Только чувствует, что вчерашние ощущения охватывают его вновь, почти заставляя поверить, что они все еще там, под острым взглядом яркой луны, в коридоре. Все, что остается — слепое желание вспомнить его вкус. Снова довести Жана до сумасшествия, увидеть его нетерпеливым и жаждущим. Он так хотел этого. До дрожи. Неправильно и грязно: трогать, сжимать, снова и снова находить его рот губами. Судорожно и нетерпеливо раздвигать языком еще сильнее, как сам Жан его губы — вчера. — Блять… зачем, — хрипит он, отрываясь от рта Марко с влажным, тягучим звуком. Пытается отдышаться, оглушенно прижимая кулак к губам. — Снова… блять… блять! В груди почти успокаивается, потому что теперь очевидно, что будет дальше. Жан оттолкнет его и назовет одним из своих отвратительных магловских ругательств, а затем уйдет. И будет больно. Марко знает, что будет больно. Ему, черт возьми, больно почти каждую минуту с тех пор, как появился этот слизеринец. Но ладонь, как в трансе, не желая отпускать, все равно широко проводит по его щеке и уху. Если не сейчас, то уже никогда. — Я, бля, убью тебя, — негромко, но очень осмысленно и четко говорит Жан, продолжая хватать ртом воздух. С пылающими щеками вцепляется в его предплечья, сначала помедлив, будто сам не понимая — желая оттолкнуть или притянуть ближе. — Достал меня… Сердце почти разрывается от щемящей боли, потому что в следующее мгновение он грубовато обхватывает такое же раскрасневшееся, но веснушчатое, лицо ладонями и с силой стискивает. Останавливает жадный взгляд на губах Марко, обреченно выдыхая. Думая неизвестно о чем. А затем прижимается к ним своими и медленно проталкивает язык в его рот. Будто пытаясь распробовать по-настоящему, не разрывая поцелуя, от которого у Марко начинает кружиться голова. Это длится почти вечность. тиктиктиктиктиктиктиктик. Время перестает существовать, Выручай-комната исчезает. Он почти задыхается, забывая обо всем, когда губы Жана обхватывают его язык, начиная всасывать и ритмично двигаться. Дыша через нос так безумно тяжело и шумно, что тянет низ живота. Становится преступно приятно и стыдно. Пальцы сначала взлетают вверх, чтобы стянуть мантию с плеч Жана почти до половины, затем рывком спускаются к пуговицам и без того расстегнутого воротника рубашки, но в итоге продолжают хаотично гладить его тело, не понимая, чего именно он, Марко, хочет. Всего и сразу. И чтобы Жан не прекращал зарываться в его волосы обеими руками. Что мне делать, если я люблю тебя так, что хочется, чтобы кто-нибудь вырвал мне сердце? Или чтобы этот проклятый мышечный мешок разорвался и перестал меня мучить. Чтобы я действительно перестал сходить с ума. Но в то же время… Я хочу, чтобы ты был, Жан. Просто был. Пусть, не в моей жизни. Лишь знать, что ты существуешь и ты где-то здесь, в поле зрения. Просто иногда видеть тебя и пытаться разгадать, о чем думаешь в моменты, когда сидишь в стороне ото всех или валяешься на траве под дождем после квиддича. Видеть, хотя бы, на расстоянии вытянутой руки, чтобы успеть заглянуть в глаза, за ту грань, где так много пустоты и жалящего одиночества. Глубже. Глубже в тебя, Жан. Он отстраняется, чтобы сделать хотя бы вдох, дыша приоткрытым ртом. До смерти напуганный своими же мыслями. Что я только что… Сердце ушло в пятки. Марко почти прокусывает нижнюю губу. Точно так же, как и Жан, ненавидя эти чувства, а может, теперь в сто раз сильней. Ненавидя усталость от них. В один момент слезы незаметно застилают глаза и начинают печь, поэтому приходится зажмуриться, опустив голову. Пожалуйста, остановись. Словно прося о помощи, Марко кладет ладонь на его шею, покрытую мурашками, и сжимает, умирая от желания закричать от горькой мысли: почему он? Почему именно Жан? Из всех возможных людей в этом мире — только он. Это отчаяние тут же кажется лишь мгновенной вспышкой, которую так легко подавить в себе, отбросить и тут же раствориться в шумном, шипящем вдохе Жана. В том, с какой силой он вновь обхватывает Марко руками, почти раздирая ногтями свитер. Рвано, резко, проводит ладонями вверх, замирая ими на плечах. — Теперь даже не думай, бля, сбегать, — говорит он, и Марко вдруг видит жуткое понимание в горячих глазах. — Ты начал, тебе и заканчивать, барсучонок, — с задиристой усмешкой, больше похожим на самого себя, добавляет Жан — и пальцы одной руки расстегивают пуговицу на брюках Марко, пока другая приподнимает край свитера. — Жан… — Заткнись. Поздно. Марко понимает, что нормально поговорить снова не получилось. И понимает: а ведь действительно — поздно.***
Воздух коридора кажется ледяным, когда они выходят наружу, а дверь Выручай-комнаты за спиной начинает уменьшаться, пока не исчезает со стены вовсе. Сложно сказать, сколько времени прошло, но тишина в коридоре доказывает то, что третий урок еще идет. Марко чувствует легкое жжение в зацелованных губах и краем глаза наблюдает за тем, как Жан порывисто приглаживает взъерошенные волосы, мельком глядя по сторонам. Выглядит это почти комично. На этот раз Жан не бросил что-то вроде просьбы не ходить за ним. Спросил только: “Ты идешь или как?” — после того, как поднял сумку с пола. Но больше ничего не сказал. Только задержался взглядом на Марко, натягивающем свитер, и сложным взглядом сверлил пунцовый засос под ключицей, который оставил никто иной, как он сам. В голове Марко, почему-то, снова всплывает лицо Хитч и ее прищуренный взгляд. И снова вопрос, отчаянно не дающий покоя: что сейчас между ними? Между ним и Жаном. Но этот вопрос так же быстро исчезает, когда Жан, собираясь уходить, делает пару шагов направо, а Марко, не успев проконтролировать себя, в порыве хватает кончиками пальцев рукав его мантии. — Ты… — и тут же понимает, что еще не придумал, что сказать. — Ты пойдешь на урок? Или… Жан чуть приподнимает брови и собирается что-то ответить, но вдруг хмурится, глядя поверх плеча, куда-то за спину Марко. Во взгляде читается настолько сильная неприязнь, что, кажется, в противоположном конце коридора появился Эрен. — Марко? От этого голоса он весь столбенеет. Кажется, даже перестает дышать. Но все же, кое-как заставляет себя обернуться и увидеть белого, как стена, Томаса. Томаса Вагнера, его друга-гриффиндорца, который уехал из Хогвартса, одна лишь Пенелопа знает, сколько времени назад, из-за смерти одного из родителей. И который сейчас смотрит на них так широко распахнув глаза, что становится смертельно страшно. — Томас! — Марко попросту не верит своим глазам. Отчаянно сжимает руки в кулаки, не в силах двинуться с места. — Как ты здесь..? — Мало тебе было? — вдруг бросает из-за спины Жан. — За добавкой пришел? Неужели, это с ним Жан..? Мерлинова борода! Марко резко оборачивается, хватая ртом воздух, и внезапно в голове все складывается в единую картинку: и вид Жана с утра, и его слова про кого-то из гриффиндорцев. Непонятно лишь одно — что делить им с Томасом? Настолько миролюбивый парень и мухи не обидит. Даже если Жан провоцировал его, то Томас не стал бы ввязываться в разборки и, тем более, драку. — Марко, ты что делаешь здесь? — очевидно, тоже не веря в то, что видит, чуть не вскрикивает Томас. А затем добавляет: — С ним, — и лицо искажает гримаса отвращения. Пока Томас, не дождавшись ответа, резко разворачивается и уходит, Марко нервно думает о том, что такого лица у него он никогда не видел. — Томас, подожди! — бездумно восклицает он, рванув следом. — Давай поговорим. Стой, прошу тебя. Как ни странно, голос звучит спокойно и настойчиво. Таким голосом он обычно управлялся с младшими курсами, когда требовалось утихомирить их или же проводить толпой до гостиной. Марко в три шага нагоняет Томаса, пристраиваясь плечом к плечу. Очень уверенно и серьезно говорит что-то о вчерашних беспорядках в запрещенной части вестибюля, о просьбах Флитвика поговорить с Жаном как староста, и лжет, лжет, лжет. Несмотря на дрожь в груди и руках, тараторит как сумасшедший, мысленно оправдываясь перед самим собой, что сейчас того требует ситуация. И с ужасом понимает, что Томас постепенно меняется в лице — далеко не сразу, но верит. На долю секунды это приносит облегчение, но когда он, болезненно бледный и потерянный, поднимает на Марко свои светло-карие, измученные глаза, сердце сжимается от боли и злости. Раньше Марко никогда не врал друзьям. В то же время, за спиной тихо, будто Жан до сих пор стоит на месте, оставшись у стены, в другом конце коридора. Но нет ни единой возможности обернуться и проверить. Когда они доходят до ступеней, ведущих вниз, Марко слышит глухой удар кулаком в стену, и понимает, что Жан действительно до сих пор стоит на месте. Томас начинает спускаться, поэтому, воспользовавшись этим, он оборачивается. Видит, как Жан наклоняет голову набок и на долю секунды прикрывает глаза, судорожно вдыхая, будто ему стало больно. Ключевое слово: «будто». Марко больше не верит ни одному слову. Не понимает, что означают его поступки. Правда больше ничего не понимает. Но в голове, при виде него, все равно против воли всплывает то, как каких-то двадцать-тридцать минут назад Марко уткнулся влажным лбом в его плечо после того, как тело Жана несколько раз содрогнулось. Как целовал его в шею, гладил пальцами скулы и коротко стриженные волосы на затылке. Как по-особенному от него пахло. Учебный год толком не успел начаться, но уже сейчас происходят настолько безумные вещи, что и вообразить страшно. А понять их — еще страшнее. Спускаясь вниз, Марко смотрит на носки своих ботинок, мрачно размышляя о том, что с ними обоими что-то случилось. Но что важнее: нельзя допустить, чтобы это заметил кто-то еще. Особенно, друзья. Ситуация с Томасом, которую еще только предстоит прояснить, недвусмысленно дала это понять. Хочет Жан того или нет, но теперь их действительно связывает то, от чего никак не отказаться и не изменить. Их общая тайна.