Кай

— Ну, и чего тебе? — Герда смотрит по-волчьи. Глеб отзеркаливает ее взгляд, глядит ровно также, исподлобья, но более виновато, смущенно, что ли. Черт бы побрал эту несносную девчонку! — Я извиниться пришел. Да уж, помятый, пропахший алкоголем и сладким дымом, не спавший всю ночь. В голове до сих пор еще бухают басы клубной музыки, и немного шатает из стороны в сторону. Брови Герды ломает острыми дугами в удивлении, она даже перестает чиркать зажигалкой и убирает изо рта уже помусоленную сигарету обратно в пачку. — Неужто совесть заела? — спрашивает она, пялясь на него с откровенным весельем. — Блять, ты можешь просто сказать, что прощаешь, без этой желчи? — Фара пылит, не в силах больше терпеть этот потешающийся взгляд. Все озорство мгновенно спадает с девчонки. Она тоже усталая, совсем бледная, под цвет своей блузочки, с которой она даже не сняла бейджик. — Тебе надо извинение или просто слова? — колко цедит она, моментально заледеневая. — Прощение, — упрямо твердит Глеб, понимая, что так легко он не отделается. Ни от нее, ни от собственной проснувшейся совести. Но девчонка опять удивляет его. Вздыхает так долго и печально, оглядывается на свою лавку, неосознанно касается воротника блузки, оправляя его. Потом смотрит внимательно на Голубина, не отрываясь от его светлых глаз, будто выискивая в них что-то только ей известное. — Хорошо, твои извинения приняты, — наконец, произносит она, чуть растягивает губы в слабой, но искренней улыбке, разворачивается и медленно бредет прочь. Вот так легко?! Глеб недоумевающе тянется следом за ней, сам не осознавая до конца, зачем ему это. Он косится на ее профиль, ждет подвоха, но девчонка просто неспеша идет в известном ей направлении. Московское небо темнеет, набрякая дождевой синей тяжестью. Ветер крепнет и поднимает с асфальта стайки пыли, трепет кудрявую пену зелени. Люди торопливо бегут к своим офисам, то и дело косясь на грузные облака. Герда же дышит полной грудью, прикрывая в наслаждении глаза, делая вид, что Фараона рядом нет, и ничего её не раздражает, не напрягает. Но Глеб чувствует подкоркой, что она ждет от него чего-то неприятного. И сам понимает — опасения девушки не напрасны: он успел зарекомендовать себя с самой своей сволочной стороны. — Больше в обмороки не падала? — глупо спрашивает Голубин, тащась следом за девчонкой. Она скашивает взгляд на него, и Глеб ждет новой порции острот. — Нет, начальница выписала премию раньше времени. Небольшую, но хватило, чтоб отъесться слегка, — терпеливо поясняет, откидывая со лба курчавящиеся волосы. — Это хорошо, — неловко мямлит Фара, признавая всю ущербность ситуации. Герда молча кивает, чуть заметно ухмыляясь. А что ждать? Что она моментально воспылает дружескими чувствами к человеку, который хотел поиздеваться над ней при друзьях, но теперь пришел с извинениями. Девчонка оправданно не доверяет ему ни на каплю. — Может, ты хочешь кушать, зайдем в кафешку? — Глеб честно старается, но получается из рук вон плохо. Герда останавливается как вкопанная. Смотрит ему в лицо прямо, дерзко, чуть качая головой. Ветер трепет ее волосы, края блузки. Жалят кожу мелкие песчинки, поднятые с земли. Где-то вдалеке рокочет не набравший силу гром, люди бегут быстрее. — Если так хочешь помочь бедным голодающим, то купи мне продуктов. А в пафосное заведение своди свою даму сердца, — проговаривает она сквозь зубы, не веря ему ни на йоту. — Заметано, — серьезно откликается Голубин. Она же скалится в ответ, и Глеб думает, что ему должно-таки хватить денег. Глупо думать, что Герда, получив карт-бланш, купит себе мороженое и шоколадку. *** В магазине народу немного, сказывается раннее утро и стремительно портящаяся погода. Глеб, навьюченный тележкой, бредет за Гердой, внимательно изучающей прилавки и стеллажи продуктового. Она не перестает удивлять Фару. Вопреки его ожиданиям, она не стала скидывать в тележку все, до чего дотянутся руки. Девчонка брала рационально, будто считая его деньги. И сейчас она занималась тем, что выбирала между двумя пакетами гречки. — На цены не смотри, — вякает Глеб, и тут же жалеет об этом. Герда с хорошо маскируемым презрением и гневом на дне зрачков произносит: — Я не меркантильная сука, и потрошить твой бумажник на устрицы и мидии не собираюсь. Я возьму только то, что мне действительно необходимо. Фара теряется от таких заявлений, а девчонка, фыркая, продолжает: — К тому же, гречка не настолько дорога, чтобы выбирать ее по цене. Больше Глеб не встревает, молча и пристыженно ходит за ней по пятам. Что творит эта чертовка? Кому еще он бы позволил такое нетривиальное обращение с собственной персоной? *** В итоге они вышли из магазина, увешанные габаритными пакетами. Глеб тащил два, битком забитые кашами, макаронами, овощами и фруктами, мясом. У Герды только один небольшой пакетик со сладким, специями и еще какими-то мелочами. Фара только диву давался, поражаясь её благоразумию и принципиальности. Любой другой на её месте ни в чем бы себе не отказал, а может, еще бы и нарочно развел. Но она сказала правду, и больше, чем ей было нужно, не взяла. Глеб молча тащил сумки, глядя ей в спину, думал о превратностях бытия, когда с неба хлынул отвесной шумящей стеной ливень. Вода не была холодной, но струи, упругие и густые, били по лицу и рукам почти до боли. Герда вскрикнула, как-то радостно и громко, и, повысив свой голос, дооралась до Фары, перекрывая рокот дождевых потоков: — Бежим. Тут близко. И припустила во всю возможную прыть, поначалу пытаясь огибать лужи и ручьи, позже вовсе наплевав на это бесполезное занятие. Голубин едва поспевал за ней, неуклюжий под весом двух здоровенных баулов. Сверху грохотало, иногда ярко вспыхивало. В кроссовках давно разлилось болото, и какой-то детский восторг, пробудившийся в Глебе от восторженного клича Герды, бурлил потоками в венах. По залитому сплошной водой асфальту прыгали кипящие пузыри. Перебежками, остановками под раскидистыми, стонущими от напора ливня кронами, они добрались до заветной цели. Явно довоенная еще застройка, некогда красивое здание, ныне обветшалое и унылое. Они ворвались в просторное парадное с шумом и водой. С одежды и волос стекали локальные водопады прямо на грязный сколотый кафель. Герда, отфыркиваясь и отплевываясь, весело заявила: — Нам на третий, лифт не работает. Разрумянившееся, умытое дождем, ее лицо просветлело, утратило налет усталости и серости, в глазах заплескалась морская лазурь, солнечная, искристая. Она поскакала по ступенькам, обдавая бетон брызгами. Глеб поспешил следом. Летним ливнем смыло всю клубную мишуру, еще висевшую на нем обрывками сонливости и пожеванности. Открылось второе дыхание. Герда остановилась у добротной деревянной двери, давно не крашенной, с покосившимся номером сорок три. Девчонка поставила свой пакет прямо на пол, придержала его ногой, чтоб не упал, зашарила в переброшенной через плечо почтальонке. Вскоре был найден ключ и дверь открылась. Из коридора пахнуло сыростью и затхлостью. Коммуналка. Фара и не думал, что они еще остались, что этот пережиток послевоенного совка живет и здравствует поныне. — Проходи, — девчонка подтолкнула его острым локтем, ввалилась в темную кишку коридорчика сама, — переждешь и просушишься. Протиснувшись вперед и не снимая обуви, она подошла к еще одной двери, окрашенной некогда белой краской, по всей вероятности, поверх голубой. Створка скрипнула несмазанными ржавыми петлями и пропустила хозяйку внутрь. Глеб не заставил себя ждать, вошел следом. Взору его представилась средняя по размерам комната, полупустая, с не зашторенным большим окном, за которым угадывался незастекленный балкон. Герда кинула пакет в кресло, Фара поступил так же. Мокрая насквозь одежда липла холодом к телу, по коже уже гуляли мурашки. Девчонка, звонко чихнув, кивнула на глебово «Будь здорова», подошла к массивному комоду. Залезла внутрь и вытащила на свет божий большое полотенце, тут же кинула его Голубину. — Вот полотенчико, а из шмоток сейчас что-нибудь организую. Не обессудь, мужских штанов у меня точно нет, — скороговоркой выпалила Герда, пританцовывая от холода. Через минуту она отдала Фаре просторную майку, рубашку в синюю клетку и штаны с веревочкой по поясу. — Должен влезть, — с небольшим сомнением произнесла она, — если уж я свой зад впихиваю, то ты подавно. Ванна по коридору слева, там дверь открыта. — Я не стесняюсь, — сказал парень, собираясь с интересом понаблюдать за реакцией хозяйки комнаты. Герда, к большому сожалению Глеба, ничего не сказала. Собрала мокрые волосы в пучок на макушке, нашла вещи для себя, выудила из-под комода тазик, и, отвернувшись к нему спиной, принялась избавляться от мокрых тряпок. Первой ушла блузка, звучно шмякнувшись на пластмассовое дно таза. Глеб, промакивающий волосы, узрел обычную узкую девичью спину с выступающим рядком позвонков, перечерченную полосой бежевого лифчика. Он вскоре присоединился к блузе. Герда принялась споро растирать замерзшую кожу махровым полотенцем, действуя быстро, спасаясь от холода. Фара же не торопился, внимательно следя за ней. Герда уже накинула на себя черную футболку и безразмерную байку и занималась тем, что обматывала бедра полотенцем. Джинсы липли к ногам, и стягивать их было неудобно, но девчонка справилась проворно. Также быстро избавилась от белья, бросив последний клочок ткани к вещам в тазу. И через пару минут, умудрившись никак не обличить себя, Герда, полностью переодевшись в сухое, вытирала волосы. — Не стесняешься, говоришь? — иронично спросила она, глядя из-под намотанного тюрбаном полотенца на Глеба. С него уже натекла изрядная лужа, но холод ощущался не так остро. — Засмотрелся, — хитро щурясь, вернул шпильку Фара. Девушка хмыкнула, взяла из кресла пакеты. — Я готовить, как переоденешься, кухню найдешь сам. *** Старенький холодильник рычал и хрипел, будто ему приходит конец. Глеб догадывался, что такие звуки это чудо советской техники издает уже последние лет пятнадцать. На маленькой кухоньке было поразительно чисто и даже уютно. Герда суетилась у плиты, готовя жарко и вкусно пахнущий омлет. Сам же Голубин был усажен за стол, в руки ему всунули нож и овощи, приказав их нарезать, посолить и залить маслом. Задача несложная и вполне выполнимая. И вот, что странно: на кухне в старой коммуналке у черта на рогах, под звук затихающего ливня, скворчащей сковороды и фырчащего холодильника, за нарезкой салата, в чужих девичьих шмотках и шерстяных носках, потому что лишней пары тапок не нашлось, Глеб впервые за громадное количество времени чувствовал абсолютный покой. Легкий как перышко и одновременно тяжелый как пласт вод мирового океана. На плите засвистел чайник, прорезая уют озорным зовом. Герда выключила конфорки, стряхнула со сковороды омлет в тарелки, залила душистый чай кипятком. За окном последний раз отгромыхал прошедший уже, далекий раскат. В кухне было тихо и тепло. — Странно, — вдруг сказала Герда, отвлекшись от еды. — Что? — Тихо сегодня так, даже дядь Степан не бузит. Ушел пить к соседям, что ли, — недоуменно заключила девчонка. Голубин не стал спрашивать про дядю Степу, наверняка, типичного алкаша лет сорока-пятидесяти. Не стал он говорить и про свой покой.