Кай

Он пришел к Герде по осени, в конце уже рассопливившегося сентября, когда день становится серым, в независимости от присутствия на небосклоне солнца. Зачастившие дожди смыли даже слабые намеки на летнее тепло, выдули с улиц вечно-золотистый праздник, и багрянец листвы стал потихоньку ржаветь, готовясь опасть наземь и превратиться в отвратный кисель под ногами. Это была середина дня, где-то около трех часов, и в универе шли какие-нибудь нудные лекции. Глеб до сих пор толком не знал своего расписания, да и не волновало оно его сейчас. А беспокоила Фару в полной мере лишь его расшалившаяся, вышедшая из-под контроля меланхолия, грозящая перейти в настоящую апатию. И этого Глеб боялся, знал, что в одиночку не вытянет, не выплывет. Именно поэтому он сидел, привалившись к откосу окна в подъезде Герды. Мимо порой проходили люди, вечно неработающий лифт заставлял их заниматься внеплановой зарядкой. Вот мамаша протащила мимо Голубина капризничающего мальчонку лет пяти, напоследок одарив парня порицающим взглядом. Ну да, если бы он был такой вот мамочкой, то тоже бы не подумал ничего хорошего о сидящем на подоконнике парнишке во всем черном, с мрачным лицом и тусклыми глазами. Глеб слабо хмыкнул, поражаясь абсурдности своих размышлений. Мамы-дети-семейные ценности. С чего вдруг у них появилось место в его голове? За окном небо наливалось дождевой серостью, усиливался ветер. В животе бурчало, он ел давненько, но голод почти не тревожил Фару. Сейчас ему лишь хотелось, чтобы скорее вернулась Герда и пустила его в пустую теплую комнатенку. По ступенькам внизу громко затопали. Глеб подался с подоконника вперед, чтобы из-за бесполезной коробки шахты лифта было хоть что-то видно. Отфыркиваясь и рассыпая брызги, на площадку ввалилась увешанная вещами Герда. За её спиной висел тубус, одно плечо оттягивала сумка с ноутом, на другом плече болталась еще какая-то котомка, а в ладони была зажата ручка блестящего от влаги зонта, с которого срывались крупные капли. Фара оглянулся. За стеклом еще не лило, но морось плотной сеткой мельтешила между потемневшей и полинявшей листвы. Герда зазвенела связкой ключей, Глеб сполз с подоконника, оправил задравшуюся на спине куртенку. Девушка по наитию повернулась к нему. Она будто слегка изменилась. Отросли волосы, от влаги закрутившиеся крупными темными кольцами, чуть сгладилась угловатость резких черт лица. — Вот так сюрприз! — присвистнула она, глядя, как Глеб медленно спускается к ней. — Привет, — хрипло отозвался он. Герда открыла дверь, пропустила его внутрь. — Я не думала, что еще когда-нибудь увижу тебя, честное слово, — ее голос был весел. Фара вдруг подумал, что зря пришел и принес ей свою беду. Почему-то бодрая, деловая Герда казалась неспособной помочь ему. Как и всегда, с этим придется тягаться самому. Он развернулся, собираясь выскочить за дверь, пока её еще не захлопнули. Но вдруг девчонка крепко вцепилась ему в рукав, удерживая на месте. Глеб рванулся, Герда дернулась вперед, чуть не падая на него, и лишь то, что она уперлась инстинктивно свободной рукой в стену, спасло ее от падения. Зато упало что-то другое, задетое в этой своеобразной борьбе. Кажется, тяжелый плащ с накренившейся вешалки. В коридор выглянул высокий, заросший серой щетиной мужик, не старый еще, но совсем спитый. — Э, мелкая, ты чего тут вытворяешь, а? — пробулькал он, шатко держась за дверную ручку. — Прости, дядь Степ, я не специально, — заискивающе пропела Герда, все еще вцепившаяся в замершего Глеба. — А, смотри мне, мелкая, не шуми. Голова трещит. Девчонка чуть слышно фыркнула, дернула Фару за рукав, прошипела ему на ухо: — Сейчас же иди в комнату и не выпендривайся. Голубин зло выдернул руку, она больше не цеплялась, как репей, за ткань. Он быстро прошел по коридорчику под мутным взглядом соседа, и скрылся в комнате Герды. Из-за створки двери послышался мужской голос: — Хахаля притащила, да? — Нет, дядь Степ, это друг просто, — послышался мягкий, журчащий голосок девчонки. Она, по всей вероятности, умела управляться с этим пьяным великовозрастным недоразумением. Глеб стащил с себя куртку, сдернул с головы отсыревший капюшон байки, отбросил липнущие к лицу, уныло повисшие волосы. Замерзшие пальцы ног чуть покалывало, в носу влажно хлюпало. Осень никогда не умела радовать хорошим самочувствием. Герда аккуратно протиснулась в дверь, тихо прикрыла ее, щелкнув шпингалетом и устало опустилась в кресло. Глеб замер у окна, глядя на балконные перила и унылый пейзажик за ними. — Думаешь, я не знаю, почему ты приплелся ко мне? — послышалось из-за его спины строго. Голубин не ответил, продолжая созерцать небо, затянутое сплошной пеленой низких мятых облаков. — Случилось что-то нехорошее, но тебе некому это оставить, некому доверить свои сомнения, потому что нельзя ронять образ. — Думаешь, что ты все знаешь? — едко начал Глеб, оборачиваясь к ней. Нафига ему сдалось это мозгоклюйство, чего он тут хотел выискать? Герда все также сидела в кресле, уложив обе руки на подлокотники. Взгляд ее был чрезмерно серьезен. — Ты бы не пришел, будь все в норме, — произнесла она, глядя ему прямо в глаза, — легче всего выдавать подноготную случайным попутчикам, которых не знаешь. Фара промолчал. — Я тебе никто, вот ты и появился здесь снова. — Верно, — не стал юлить Глеб, — ты мне никто. Герда усмехнулась, слова достигли своей цели, она прочла подтекст без труда. — Тебе стыдно просить помощи у кого бы это ни было. Не понимаю, зачем ты вообще пришел, — выдохнула она, откинулась на спинку кресла, отводя от него взгляд и скрещивая руки на груди. Глеб понял, что если решит уйти прямо сейчас, то никто его удерживать не будет. — Я и сам не в курсе, — горько признался он. Герда выразительно промолчала, Фара не торопился уходить, что-то удерживало его, хоть он и не понимал до конца, что именно. Было сложно: облечь свое состояние, свое мироощущение в слова, рассказать то, чего он сам не осознавал с четкостью. — Так бывает, время от времени, — вдруг сказала девчонка, глядя на него с затаенной, завуалированной жалостью. Глеб, мягко сказано, не любил таких взглядов. Улегшаяся, было, гроза снова заворчала, разожглась молниями. — Как так, — кривляясь спросил он, пуская в голос сарказм, — и что бывает? — Что мир выцветает, тускнеет без видимой на то причины. Ведь вроде все просто отлично, в порядке, нормально, — Герда тоже ощетинилась, но руки развела, перестав защищаться. — Правда? — Фара оперся бедрами о подоконник, принимая расслабленную позу. — Ты можешь ершиться, сколько тебе будет угодно. Это не у меня на душе кошки скребутся, — отпарировала девчонка, начиная терять терпение. У нее тоже в жизни было далеко не гладко, и сил, чтобы вытаскивать человека, который сам не знает, хочет этого или нет, боится показаться слабым, просто не хватит. — Вали, короче, ты только зря проверяешь меня на лояльность, а мои нервы на содержание стали, — заявляет после непродолжительного молчания хозяйка комнатушки. — А если не свалю? — Глеб конкретно нарывается, зная, что по морде вряд ли схлопочет. У Герды начинают трепетать тонкие ноздри, но она умеет держать себя в руках. Девчонка встает со своего места, подходит к нему очень близко, хватает его за байку, стискивая в кулачках ткань, тянет вниз. Глаза в глаза. Взгляд пристальный, пронзительный, уже очистившийся от подступившей зелени, предрекающей ярость. Чернющие, как вода на дне колодцев, зрачки неподвижны. — Что же с тобой такое творится? И подобравшегося, ожидающего чего угодно Глеба кроет от голоса, всего вдоль и поперек пронизанного желанием понять. Он хватается за ее руки, больно защемляя вместе с тканью рубашки белую кожу. Герда даже не морщится, хоть и знает, что на этих местах появятся россыпью мелкие синячки. Секунду он словно вибрирует от напряжения, от борьбы принципов в глубине своей сути, но потом плечи его опускаются, слабеют пальцы, давящие до боли. Из него будто вытянули на живую титановые спицы. Она интуитивно подхватывает Фару в объятья, пытаясь удержать на новой грани восприятия. А у Глеба гора с плеч упала. Пусто стало. И легко-легко.