Кай

Со свинцовых низких облаков еще ничего не сыпалось, но обещанием висели эти тучи. Бросало в окно запоздалые редкие листья и взвесь мутной воды, поднятой с подоконников. Герда корпела под желтым светом лампы над учебным проектом. Ноябрь выдался классически-холодным, с ветрами, пробирающими до костей, с затяжными дождями и первым несмелым снегом-крупой, что падал в грязь вместе с надоедливой моросью. Москва превратилась в серую громадину посреди подступающего холода и ранних сумраков. Но жизнь не застывала ни на миг, не стихала человеческая река. Герда подняла голову, поморгала, потом потерла глаза пальцами. Под закрытыми веками сыпались цветными искрами фейерверки. Жуткая усталость навалилась на плечи. Подавив зевок, девушка взялась за кружку с остывающим постепенно кофе. Она откинулась на спинку компьютерного кресла, невесть как оказавшегося в этой комнате, сделала большой глоток горечи, отдающей неразмешанным сахаром. Вздохнув тяжко, Герда вытянула ноги в вязаных рябых носках. Зазвенели, падая ровным рядком, пивные бутылки. Девушка чертыхнулась. Стеклотара пылилась под ее столом с месяц, а может и больше. Все руки не доходили выбросить этот хлам. Костеря все на свете, уставшая и злая Герда, громко пыхтя, влезла под стол. Затекшая спина гнулась с трудом, болел позвоночник. Злосчастные бутылки остались здесь с позапрошлого визита Фары. Его она не видела уже недели две, может меньше, может больше. В последний раз он заскочил на часок, и все время просидел в кресле, мрачно скребя что-то в блокноте. Скрипел грифель, то и дело, ломаясь и царапая бумагу. Они тогда перекинулись буквально двумя фразами. Оба были загружены чем-то важным и на разговоры времени не осталось. Герда не успевала по учебе от слова совсем, недоспавшая, питающаяся через раз она была слаба, неразговорчива и уныла. Глеб был, кажется, зол на что-то или кого-то, но девчонку это не интересовало ни капли. Будь она хоть чуточку отдохнувшей, то, скорее всего, смогла бы разговорить Голубина и вытянуть из него причины мерзкого настроения, но больше всего на свете в тот момент Герду интересовал незаконченный курсач и возможный паручасовой сон. Глеб ушел еще более хмурый нежели пришел, и, наверное, он обиделся на нее. Девушка фыркнула. О чем она только думает. Но ход мысли сложно свернуть с наметившегося пути, и воспоминания заскользили дальше. После той сентябрьской акции на скамейке под подъездом в шесть утра, Фара пришел к ней по началу октября. В руке он держал белый пакет, где перекликались стеклянным звоном пивные бутылки. И может Герда отказалась бы от алкоголя в пользу учебы, но именно в этот день дела на работе не заладились, и от вида цветов в обертке хотелось реветь горькими слезами. Поэтому конспекты были заброшены, а к тубусу с бумагой она и вовсе не успела притронуться. Они засиделись в полутемной, освещаемой лишь светом торшера под ободранным абажуром да отблесками уличных фонарей, комнате далеко за полночь. Говорили обо всем, начиная от музыки и заканчивая воспоминаниями из детства. Беседа лилась плавно и непринужденно, звучал негромкий смех. Курили прямо в комнате, дым поднимался к потолку, оседал по стенам и, наконец, вытекал вместе с теплом в приоткрытую форточку на улицу. Герда зябко куталась во фланелевую рубаху, пряча ноги под сложенный в углу тахты плед. Глеб, откинувшись на спинку кресла и уложив ногу на колено другой ноги, покачивал лениво ступней. И было как-то уютно, тепло на душе, будто угомонилась долгая буря, улеглись поднятая со дна муть и ил. Герда поймала себя на том, что улыбается. Еле-еле, совсем на чуточку разведя уголки губ, но все же улыбается. Она недоуменно и зло распахнула глаза, гневно уставилась на бутылки в руках. Неужели она успела привязаться к человеку, знакомство с которым не было самым приятным, а редкие встречи чаще всего оставляли в духовном раздрае? Он из другого, параллельного мира. Глупо прикипать к тому, кто может бесследно пропасть в любой момент. Очень неразумно. Девушка тяжко вздохнула, пытаясь привести разум в порядок, вынесла накопившийся в комнате мусор, куда, конечно же, попали те злосчастные бутылки. Потолкалась на кухне, соорудив бутеры и новую порцию кофе. Он уже давным-давно ни капельки не бодрил, но сама церемония отвлекала от насущных проблем на пару десятков минут, и это было уже что-то. Снова усевшись за стол, Герда допила кофе, смахнула со столешницы крошки, надеясь вернуться к учебе. Но работа не шла, мысли были далеко, ими она искала заблудившегося где-то Глеба. Девчонка резко отодвинула от себя чертежи, оперившись локтями о стол, уронила голову в холодные ладони, принялась массировать гудящие виски, словно это могло помочь. Ледяные кончики пальцев лишь слегка приглушали бешеное биение крови в венах, но отвлечь от размышлений не могли. За окном совсем потемнело, запорхали белые мошки снега, чтобы приземлившись погибнуть в залившей асфальт грязной воде. Герда пялилась в никуда пустым взглядом, все также нависая над исчерченной бумагой. Аномальная тревога подтачивала ее изнутри, ослабляя еще больше, мешая сосредоточится на делах. Уставшее сознание не угасало, но и не пылало, лишь слабо тлело, заставляя тело выполнять заученные действия, а когда вдруг возникала проблема или вопрос, нещадно тупило. Девушка шатко встала из-за стола, медленно и методично убрала листы в папку, собрала разбросанные хаотично канцелярские принадлежности. Вряд ли она сумеет сегодня завершить начатое, время еще терпело, а мозг — нет. Она подошла к окну, приоткрыла балконную дверцу, впуская в комнату пахнущий слякотью сквозняк. Он сразу же забился за ворот рубахи, просочился между пуговиц, заставляя поежиться и зябко подернуть плечами. Влажный воздух остудил горящее от перегрузки лицо, сбил подступающую панику. Герда задышала ровнее, чувствуя как становиться легче. Во входную дверь настойчиво забарабанили. Девчонка лишь немного повернулась, секунду раздумывая, идти ли открывать. Но в коридорчике послышались звуки нетвердой походки соседа, и Герда облегченно отвернулась к окну. Вихрящаяся светлая крупа причудливо оседала на балконных перилах, падала ниже, темнела пушистой погибающей массой на потонувшей в темноте земле. Очнулась девчонка от некого транса, когда запоздало поняла, что не слышит в коридоре знакомого скрипучего голоса Саныча — собутыльника дядь Степана, или подвизгивающей на гласных трескотни Людочки — подруги того же дяди Степы, той еще дамочки с перепаленными кудрями цвета бордо. В дверь ее комнатенки негромко стукнули пару раз, чисто ради приличия, и вошли. Обернувшись и ожидая увидеть кого-то из соседей, она обнаружила стоящего на пороге Глеба. Посеревшие и потяжелевшие от влаги волосы висели вокруг осунувшегося заострившегося лица, и потемневшие глаза глядели тяжело и долго. — Я звонил, — бросил он, закрывая створку за собой. Герда уставилась на покоящийся на краешке столешницы телефон. — Мобильник на беззвучном, — ее голос прозвучал почти безразлично к вящему удивлению самой девчонки. Фара, ничего не ответив, сбросил с плеч куртку, пристроил её на спинке кресла. Там же, рядом с креслом, он оставил промокшие насквозь кроссовки. Голубин, даже на рассеянный и неясный взгляд Герды, был вымотан и устал не меньше, чем она сама. В его движениях притаилась тяжесть, свинцовая, как небо каждый ноябрьский день. — Хочешь есть? — из вежливости спрашивает девчонка, чувствуя, что он ответит отрицательно. Так и случается. Глеб качает головой, пряди липнут к его бледным щекам, и он раздраженно убирает их за уши. — А спать? Герде не удается сдержать зевоту, прошибающую едва ли не до слез. Она в сотый раз трет глаза, туда будто речного песку насыпали. С горочкой. Парень молчит, но идея, судя по всему, приходится ему по нраву. Девчонка же сдергивает с тахты покрывало и бухается прямо на одеяло, не заморачиваясь с раздеванием. Все равно вставать через пару часов, если, конечно, услышит будильник. Рядом укладывается пахнущий осенним ветром и дождем Глеб. Герда набрасывает небрежно покрывало им на ноги, и, отвернувшись к стене, скручивается в калачик. Фара поступает почти также, устраивается на боку, спиной к затихшей девчонке. В голове Герды проносится пару бестолковых мыслей, насчет работы, кажется. Её тревога, что грызла нудно нутро весь вечер, куда-то делась, исчезла бесследно. Слушая глубокое ровное дыхание Глеба, она постепенно провалилась в сон, сама не заметив этого.