Кай

Герда поскребла вилкой пластиковое дно контейнера, отковыривая прилипшие крупицы гречки. Ходить кушать в соседнюю кафешку было дороговато, вот и приходилось таскать с собой еду в коробке. Время до конца обеденного перерыва еще оставалось. Девушка сложила в сумку посуду, попробовала почитать конспекты, но это начинание не увенчалось успехом. С ней всегда было так: стоит понервничать — все, откатом сразу же полное выгорание, эмоциональный диапазон не шире, чем у тумбочки. Так произошло и сейчас. После того ночного инцидента прошло уже два дня, а эмоциональный фон так и не пришел в норму. Поэтому Герда и ощущала себя будто пыльным мешком пристукнутой, вечно хотелось спать или просто лежать под одеялом, чтоб не трогали, не тревожили. Но кто обращал внимание на ее «хочу»? Правильно, никто. Вот и приходилось давить из себя улыбки для покупателей, говорить бодро и звонко, двигаться быстро, словно все хорошо. Порой Герда ненавидела работу в сфере обслуживания. — Эй, подруга, тебя там какой-то парнишка спрашивает. Да и обед уже пять минут как закончился, — её новая напарница не отличалась особым тактом, но и плохой девчонкой не была. Рыжая покивала головой, не задумываясь прошла в зал, на ходу натягивая на лицо приветливое выражение. Которое, впрочем, сразу же обсыпалось, как отсыревшая штукатурка с потолка подъезда. У прилавка топтался Глеб. — И зачем ты пришел? — Герда сложила руки на груди, машинально защищаясь от этого серьезного взгляда. — Нужно поговорить. Девушка приподняла бровь, решая, стоит ли вообще начинать этот разговор. Но за недолгое время общения с Голубиным она поняла, что тот настойчив и уперт как баран, поэтому проще дать этой беседе состояться. — Я отлучусь ненадолго, посмотришь за залом одна? — Герда обратилась к коллеге. Та кивнула, с интересом рассматривая Фару. Девчонка же подхватила куртку, проверила карманы на наличие сигаретной пачки и зажигалки и, выйдя из-за прилавка, двинулась к двери. Звякнул над головой колокольчик, но этот звук не вырвал ее из полукомы восприятия. Они вышли на улицу. Под ногами кис серо-охристый снег, превратившийся в густую жижу, от мусорки несло тлеющей бумагой, опять кто-то бросил туда незатушенный бычок. Мимо тянулись потоки прохожих, серых, как и уставший город. И только Глеб в белой байке, поверх которой была наброшена светлая куртка, со своими легкими волосами и льдистым взором был как бельмо на глазу. Герда бы хмыкнула, поражаясь своим мыслям, но сил на это катастрофически не хватало. — Я пришел извиниться, — проговорил Фара, глядя, как девушка неторопливо копается в кармане, вытягивая из него чуть помятую пачку дешевых сигарет и простенькую пластиковую зажигалку. — Ты уже извинялся, если меня не подводит память, — глухо проворчала Герда, чиркая кремнем. Глеб прищурился, припоминая в деталях произошедшее накануне. — Пойми меня, пожалуйста, я был, — он замолк, подбирая слова, — слишком разгорячен, не контролировал себя в достаточной мере. — Ага, — безразлично согласилась девушка, выпуская изо рта дым вперемешку с паром и глядя куда-то мимо собеседника. — В общем, я поступил очень некрасиво и раскаиваюсь, — Глеб все пытался безрезультатно поймать её плавающий ленивый взгляд, лишенный хоть капли эмоций. Герда даже не старалась растормошиться, выдать ему все то негодование, что ютилось в ней сразу после его ухода в ту рябиновую ночку. Сейчас она абсолютно тиха, ей все равно. — Что ты скажешь? — кажется, Голубин начинал терять терпение, но её это не волнует. — Я тебя прощаю, — произносит она без капельки искренности и даже слепой не поверил бы этим словам. И это последний грамм. Терпение у Фары действительно не железобетонное. Он хватает девчонку за плечи, встряхивает, как куклу. Окурок летит вниз, вывалившись из дрогнувших пальцев, шипя, затухает под ногами. Голова Герды мотается, как от пощечины, и это срывает все пломбы. Она дергается, вырывается из цепких рук, оступаясь, едва не падает, лишь чудом сохраняя равновесие. — Ты меня унизил, сравнял с толпой девиц, которые готовы по щелчку сделать все, что тебе угодно, и теперь хочешь прощения, так? — Герда шипит, как масло на раскаленной сковороде. Её глаза наполняются знакомой яростной зеленью, тем превосходством, что так взбесило его в их первую встречу. Глеб улыбается едва заметно. — Рад, что ты вернулась, и теперь я говорю с Гердой, а не её тенью, — произносит он миролюбиво. Девушка осекается, отступает на полшага, все равно не доверяя ему. И этот полубессознательный жест отчего-то сильно расстраивает Фару. Она опасается его, как дикий зверек, ждет подвоха от любого жеста, от любого слова. Она еще более хрупкая, нежели весенний лед, один неосторожный шаг — и толща холодной воды сомкнется над твоей головой. — Я поступил отвратно, — Глеб аккуратно нащупывает тропку к примирению. Герда фыркает, немым сарказмом колют ее чернющие зрачки. — Прости, пожалуйста, — повинно опуская голову, он все равно следит за ее реакцией. Девушка чуть расслабляется, но до того доверия, что было, еще, конечно, очень далеко. Она вздыхает, сокрушенно качая головой, и Голубин понимает — сопротивление сломано. — С Наташей хоть помирился? — вдруг спрашивает она. — Да, — не совсем понимая, к чему она клонит, отвечает парень. — Славно, — отзывается она и идет к магазину. Фара тащится за ней, как привязанный. Уже у двери Герда приостанавливается, берется за ручку, но не открывает. Зависает ненадолго, явно задумываясь над чем-то. Потом поворачивается, смотрит сквозь глаза прямо в душу, заставляя ту трепыхнуться и замереть. — У меня есть один большой недостаток, — начинает девчонка глухим, пропитанным горечью голосом, — я доверяю людям. Она договаривает, заставляя остолбенеть, просачивается внутрь цветочного, постепенно пропадая из виду. Глеб не идет следом. Разговор на сегодня закончен, это подчеркнуто жирным. Но в нем теперь есть уверенность, что его не выставят, не выкинут за порог комнаты, где давно расположилась отдельная вселенная, и ему в этих осколках взорвавшейся сверхновой очень уютно, стоит признать ведь. Голубин знает, что ему вновь придется потрудиться, налаживая мосты. Но она недолго помнит зло и обиды, недостаток, как ни крути, по нынешним временам. Он не знает лишь одной сакрально важной вещи: зачем раз за разом возобновлять эту ненадежную, слишком нестабильную связь? Проще же просто скомкать и выбросить в ведро для ненужных бумаг вместе с текстами песен, что никогда не увидят свет. *** «Этот парень меня в могилу сведет», — сокрушенно думает Герда, коля по невнимательности белые пальцы шипами чайных роз, уворачиваемых ею в бумагу. Седовласая ухоженная женщина, для которой предназначаются эти цветы, смотрит на нее всепонимающе, очень грустно. И от этого взгляда еще горше. «Может, сбежать к чертям собачьим?» — крамольная мысль проскакивает почти естественно. А что? Он не знает ничего, кроме её номера телефона, который сменить проще простого. Совсем немного усилий, и эта струна, тянущая из нее слишком много, порвется раз и навсегда. Герда знает, что будет правильным. И знает, что уже сделала совсем неверный выбор.