Кай

Ручейки вымывали себе дорогу в грязи и ошметках просевшего снега. Март подходил к концу, и воздух уже был насыщен тем особенным ароматом, который все назвали запахом весны. Деревья стали обрастать едва заметными серовато-зеленоватыми облаками набухающих почек. Солнце настойчиво пригревало иззябший город. Серость перестала напоминать болезненное окаменение души. Герда бездумно пялилась в окно университетского коридора. Препод, у которого ей нужно было получить консультацию, безбожно опаздывал. Мимо нее, цокая каблучками, проходили студентки, еще не успевшие сменить джинсы на мега-короткие юбчонки. Лучи, проходящие сквозь стекла, припекали в спину, грели до румяной красноты щеки. Небо звенело высотой умытой синевы, и редкие облачка, набредающие на солнечный шар, были кипельно-белыми. Девчонка, щурясь на свет, устало ловила одинокие ленивые мысли, возникающие в голове с ненавязчивой периодичностью. В них мало было бытовухи, универа и чего-то подобного. И слишком много Глеба, укатившего в новый тур. Она до сих пор вспоминала тот красный поздний вечер, когда она рассказывала о своих чувствах словами Земфиры, а непривычно внимательный Голубин слушал ее. Но Герда понимала: слушать не значит слышать. Хотя нельзя было однозначно утверждать, что она не была услышана. Как ни странно, Фара звонил ей из своих гастролей, и порой они забалтывались настолько долго, насколько ему позволяли суровые распорядки тура. Разговаривать с ним, не глядя в эти проницательные светлые глаза, было довольно просто, ведь Глеб не видел мучительно порозовевших щек, когда параллельно беседе Герда вдруг вспоминала о той злополучной хате с красными светильниками и кубами дыма под потолком. Конечно, она знала, что теперь ничего не будет как прежде, по крайней мере, для нее. Она прошла свою точку невозврата беззаботно и безропотно. Наверное, это и к лучшему. Герду окликнули. Лаборантка, милая, улыбчивая женщина, заговорщицки подсказала, что нужный преподаватель сейчас на кафедре и стоит поспешить, чтобы его словить там. Девчонка подхватилась с подоконника, поблагодарила неожиданную помощницу и устремилась в нужный кабинет. Размышлять о превратностях судьбы стало некогда. *** — Я выжат как лимон. И даже хуже, — Фара развалился в кресле, откинув лохматую голову на мягкую спинку. — Такая твоя доля, — пространственно усмехнулась Герда. Она стояла в проеме приоткрытой балконной двери и глядела на новые чистые кроны каштанов, светившихся ни с чем несравнимой весенней зеленью. Обманчивое апрельское тепло своим дыханием грело ее голые ноги. Дело шло к маю. Дни становились солнечнее и свежее. Герда любила позднюю весну, когда было мягко-тепло, и солнце, еще не набравшее всю свою силу, действительно грело, а не жгло. — Съездила б разок, я на тебя бы поглядел, — ворчливо отозвался Голубин, сквозь полуприкрытые веки разглядывая её силуэт. — Тебя никто не заставляет, — безапелляционно отрезала девчонка, — к тому же, это не моя обязанность — таскаться за тобой по городам. «Слово не воробей. Правда, дурочка», — сокрушенно подумалось Герде, которая поняла, что явно сболтнула лишнего. — Что я слышу? Это ревность? — девушке не нужно было оборачиваться, чтобы сказать — в глазах Глеба сейчас вовсю резвились чертята. Такие же, как он сам. Смышленые, хитрые и безжалостные. И Герда знала, что лучшая защита — это нападение. Она оторвалась от созерцания весеннего двора, знакомого до мелочей, оправила длиннющую футболку, практически закрывающую широкие шорты, и направилась к Фаре с самой невинной улыбкой на губах. Она неспеша подошла, бесцеремонно уселась на его колени и, приняв вид абсолютно обиженный, проговорила, манерно захлопав ресницами: — Конечно. Как я могу тебя не ревновать, солнышко? Ты же пользуешься невероятной популярностью, — она щебетала, как гламурная дамочка, не забывая строить раздосадованное выражение лица. Глеб наблюдал за спектаклем с воодушевленным ожиданием, но Герда не могла долго кривляться. Она растеряла напускную глупость и всерьез заявила: — А на самом деле, ты редкостный засранец, Голубин. — Да неужели? — деланно возмутился он, при этом широко улыбаясь. Герда любила его улыбку, которая разом скрашивала часто нахмуренные брови или колкий саркастичный взгляд. Она тихонько коллекционировала эти редкие моменты, когда лицо Фары светлело, и тень улыбки намечалась на его бледных губах, постепенно расцветая полностью. Девчонка ценила эти секунды, наполненные теплотой и золотистым сиянием. Как и любая редкость, они были слишком дороги. Задумавшись, она забыла, что опасно расселась на коленях гостя, который внимательно следил за тем, как меняется выражение её лица, её глаз. А когда опомнилась и захотела слезть, то была неожиданно остановлена цепкими пальцами, впившимися в талию. — Мне нетяжело, — протянул Глеб как-то даже издевательски, продолжая удерживать девушку. — Ага, смотри, будут коленки, как у кузнечика, в обратную сторону то есть, — пыхтя, Герда старалась высвободиться, но парень держал крепко. — Не такой-то я и хилый, — театрально-обиженно заявил он, и рук, конечно, не разжал. — Ну-ну, через тебя скоро свет будет виден, — пробурчала Герда, стараясь не выдавать своего смущения. Но кого она хотела обмануть? Прекратив свои попытки вывернуться, она замерла, ожидая дальнейших происшествий. И они не заставили себя долго ждать. Теплая тонкая ладонь Глеба легла на обнажившееся бедро легко и едва ли правильно. В первую секунду Герда хотела взвиться, состроив из себя оскорбленную невинность, но вовремя поняла, что это будет выглядеть смехотворно и по-детски наивно. — Не надо, — негромко произнесла она, сгорбив спину и глядя куда-то в одну точку. От ситуации не хотелось избавляться, но в тоже время от нее воротило. Герда чувствовала себя отвратно, будто воровала чужое, но такое желанное, практически жизненно необходимое. Она бы хотела, чтобы все решили за неё, избавив от этого груза, но никто не торопился облегчить ей жизнь. Да и кто мог бы? Герда ни с кем не делилась накипевшим, ни у кого не спрашивала совета, боясь быть обличенной в некрасивых поступках. Она откуда-то знала, что этот крест только её и помощи ждать просто неоткуда. — Почему? — Глеб отлип от спинки кресла, приподнялся, прижимая съежившуюся Герду к себе ближе. Она заглянула в его вопрошающие глаза, усмехнулась. — Как будто ты свободен. — Так вот в чем дело? — Фара раздосадовано откинулся обратно на жалобно скрипнувшую спинку, — Тебя это так волнует? Он разжал ладони, и Герда медленно поднялась на ноги. — А тебя разве нет? — сквозь глаза она глядела сразу в душу, заставляя просыпаться и совесть тоже. Голубин нечасто чувствовал себя растерянным, не знающим, что ответить. Ощущение, словно стоишь посреди минного поля, и каждый шаг может стать последним. Паскудное такое чувство, подтачивающее изнутри. — Я не знаю, — был вынужден признать Глеб. — А кто ж знает? — голос Герды был пропитан полынной горечью. Фараон не мог ответить. Слишком много сплелось в один большой клубок, и распутать его могли лишь время и терпение.