Кай

Эти три недели прошли подобно медовому месяцу молодоженов. Двадцать один сладкий день, наполненный негой, возвышенностью и первоклассным сексом. Да. Глеб не мог даже себе представить, что можно так восхищаться друг другом. Наташа была знакома настолько, что сердце щемило от умиления. В его память вбилась каждая родинка, каждая черточка её нежного тела. Его девочка была совершенна. Они сбежали на море под конец мая, проведя у еще чистой, не окончательно прогревшейся воды с неделю. Жили в маленькой рыбацкой деревушке, снимая уютную чистую комнату у молчаливой женщины, не старой еще, но одинокой. Пропадали на скалах, пляжах, собирая круглую гальку в карманы, бросая её потом в синие глубины. Порой среди песка и камней отыскивались раковины, сияющие изнутри перламутром. Но Герда не исчезла бесследно из мыслей Глеба. Ему почему-то представлялась она под вечер, когда пропахший солью ветер становился осязаемее, гуще. Голубин буквально видел ее тонкую невысокую фигурку, стоящую на крупных валунах, почти у самой воды, босую и с вьющимися золотым ореолом, подсвеченным уходящим за горизонт солнцем, вокруг головы. В такие моменты он становился задумчивее и тише, глядел на бесконечные барашки волн, возвращаясь мысленно в Москву. *** Просыпаться не под сигнал будильника было как-то странно. Герда поднялась, спустила ступни на прохладный пол. За окном звонко чирикали воробьи, радуясь теплу. Девушка зевнула. Она взяла на работе отпуск на время сдачи дипломного проекта, которая должна была состояться через две недели. И, честно говоря, она не собиралась возвращаться обратно. Ей опостылели пластиковые улыбки посетителям, она теперь с трудом могла заставить себя выглядеть приветливо, да и общество выносила с трудом. На людях приходилось контролировать себя. Стоит ли рассказывать, каково ей пришлось после увиденного у ресторана? Даже если бы она и захотела, то не смогла бы всего рассказать. Сложно объяснить, что происходит с душой, когда понимаешь: тебе не быть значимой, тебе быть пылью под ногами, мусором, скомканным и выброшенным. Трудно принимать к сведению то, что твои мечты так и останутся невоплощенными, пустыми и разрушенными. Герда сначала бесилась, плакала пару раз ночами напролет, когда тоска и ненависть ко всему свету и себе тоже становились нестерпимо-острыми. До фееричной истерики, так, что однажды бабе Нюте, услышавшей полузадушенный вой, зависший на одной ноте, пришлось отпаивать её валерьянкой и долго успокаивающе гладить по волосам. Девушка сначала не понимала, за что судьба так немилостива к ней, что она сотворила такого, что желаемое всегда оставалось в зоне недосягаемости. Но потом боль поугасла, все еще, конечно, ныла по вечерам душа и слезы набегали на глаза, но не было уже того отчаяния, от которого хотелось грызть вены на собственных дрожащих руках. Она не сразу поняла, что перегорает, истлевает изнутри, как дерево, в которое попала молния. А когда осознала — не стала стараться что-то изменить. Плыть по течению — это единственное, что Герда сейчас могла. Как на выгоревшую почву, на ее существо, истерзанное и обессиленное, опустились снега махрового безразличия. Больше не было страха, редко, как старое ранение вояку, беспокоили отголоски ушедшего пережитого. Герда успокоилась. Глеб пропал без вести из ее тихой-мирной жизни. И она уже не ждала его. Честно. *** Телефонный звонок застал её, погруженную в работу. Герда, перечитывая сценарий своего дипломного выступления, каждый раз запиналась за один и тот же участок текста, громоздкий и корявый. И загвоздка была в том, что перефразировать неудобную конструкцию никак не получалось. Девушка наощупь, не отрывая напряженного взгляда от строчек, нашла телефон, кое-как подняла трубку, не глядя на светящийся дисплей. — Привет, — мужской голос, которому она так радовалась раньше, теперь заставил сердце замереть, а губы — сжаться в тонкую линию. — Привет, — чуть помолчав, сумела произнести Герда. Она знала, что не должна показывать своего удивления. — Как твой диплом? Сдала уже? — от этих слов веяло неловкостью, что ли. «Славный сюрприз», — с мрачным ехидством подумалось девушке. — Защита назначена на завтра, — с расстановкой произнесла она, следя за тем, чтобы интонация её не выдала. Она помнила еще, что Фара обладал едва ли не феноменальным чутьем на сокрытое, будто чувствовал, где и что от него прячут. В трубке молчали, и это нервировало. — А как твои дела? Тебя давно не было слышно. — Все в целом хорошо. Был на море недавно. — Должно быть, там сейчас хорошо. Нелюдно, вода чистая, — Герда поражалась этому, как бы, непринужденному диалогу, претендующим на болтовню двух закадычных друзей, не теряющих связь в любых обстоятельствах. — Да, было славно, — наобум ответили ей. Пришло время отмалчиваться девчонке. Она хаотично чертила на листике ломаные линии, следя за тем, как черная паста размазывается по поверхности бумаги, прижимая к уху затихший мобильник. — Может, — наконец, раздалось из динамика, — я забегу завтра? Под вечерок. — Звякни мне, как соберёшься, могут внезапно нарисоваться дела, — прохладно сообщила она, не желая, чтобы он считал себя невероятно долгожданным гостем. — Хорошо. До встречи, Герда. Раздались гудки. Она аккуратно отложила телефон, подумав, отодвинула от себя и черновик. Повременив слегка, поднялась с места, двинулась к распахнутому голому окну. С улицы веяло жаром, московское лето активно вступало в свои права. Но воздух чуть уловимо отдавал дымом и озоном. Поговаривали, что кое-где начинают гореть подмосковные леса. Но где-то шла веселым шквалом шумная гроза. Эти ароматы причудливо смешивались с запахами смога, пыли и асфальта, вплывали в комнату всей гурьбой, заставляя грустить о чем-то нематериальном, незнакомом и, как ни странно, незыблемом. Вечном. Герда взяла с подоконника пачку сигарет, там же нашла зажигалку. Вскоре сигаретные ноты перебили уличную композицию. Стало спокойнее, малозаметная внутренняя дрожь улеглась, расслабляя мышцы и разум. Девушка чувствовала: грядет что-то неисправимое, что-то фундаментально-драматичное. Предчувствия обманывали её крайне редко.