Кай

Кровать пружинисто приняла стремительный прыжок, Глеба коснулись тонкие ухоженные руки и звонкий, как колокольчик, голос: — Милый, — с растянутыми игриво гласными. Фара сделал вид, что проснулся только что, а не с полчаса назад. Что не лежал в постели, не открывая глаз, лениво перекатывая в голове волны несвязных обывательских мыслей обо всем и ни о чем. Он перевернулся с бока на спину, сминая белоснежное воздушное одеяло и хрипловато произнес: — Доброе утро, Лиз. Лиза, его искристая девочка, смотрела на него с бесконечной нежностью и преданностью. Такая красивая: натуральная блондинка с золотисто-карими глазами сладкого медового оттенка, с гладкой персиковой кожей, загорающей под солнцем до ровной светлой бронзоватости. — Помнишь, ты обещал, что проведешь эти выходные только со мной? — наивный тон не был наигранным. Елизавете только недавно исполнилось девятнадцать. — Что ты удумала? — мягко поинтересовался Фараон, отводя с лица Лиззи прядь. Он знал, как она любила этот жест с оттенком повелительности и зрелости. — Сходи со мной на выставку. Голубин помрачнел в мгновение ока, но быстро замаскировал это выражение в задумчивое, рассудительное. Конечно, малышка-Лиза знала, что у знаменитейшего артиста было много девушек, и это слабо сказано. Но она ничего не знала ни о Наташе, ни о Герде. — Я в курсе, что тебе не нравятся такие мероприятия, но оно обещает быть грандиозным, — затараторила, принявшее молчание за недовольство, девушка. — Ты же помнишь о моей мечте стать фотографом. Глеб продолжал играть в молчанку, рассеяно поглаживая улегшуюся рядом Лизу по голове. Тот знаменательный день он помнил так отчетливо, что казалось, прошло вовсе не шесть с половиной лет. Будто вчера исчезли из его жизни две самые значимые девушки. Потом была целая вереница красавиц, умниц, просто каких-то случайных сучек — ни одна даже не близко не походила на них. И если Ната просто предпочла уйти и теперь при случайной встрече делать вид, что они не знакомы, то Герда… — Хорошо, я пойду с тобой. Может, там будет интересно, — спокойно произнес Глеб. Лиз проворно вскочила на ноги, на свои замечательные длинные ножки и, радостно бросив «Спасибо», умчалась обдумывать наряд на вечер или что-то на подобие этого. Её непринужденность, доходящая порой до беспросветной наивности, и была тем самым фактором, по причине которого она задержалась подле Фары уже на три месяца. Глеб уселся на кровати, откинув прочь одеяло, с усилием потер ладонями лицо. Потом поднялся, раздвинул светлые гардины, почти не задерживающие солнечный свет, посмотрел на улицу внизу. С высоты двенадцатого этажа все казалось немного иным. Фара оставил в покое занавески и прошествовал в ванную комнату, блестевшую стеклом и хромом. Там он мельком глянул в большое зеркало, отразившее рослого жилистого молодого мужчину. Из его внешности полностью ушла детская мягкость очертаний. Заострились скулы, можно уже было заметить пару неглубоких морщинок на лбу. Волосы он теперь стриг довольно коротко — их кончики на правой стороне головы едва закрывали половину уха, на левой стороне были сняты еще сильнее. Недовольно осмотрев свое мятое отражение, Голубин бросил это бессмысленное занятие и влез в просторную душевую кабинку. Тут же, как по заказу, в голове всплыли воспоминания о ванной в коммуналке Герды, о пожелтевшей ванне с отколотой эмалью, в которой он со своим ростом, даже если бы захотел, не сумел бы расположиться с комфортом. С потолка кабинки полилась вода, смывая с Глеба сонное осоловение, но никак не разбуженные, встревоженные воспоминание о Герде. Видят небеса, он не хотел тревожить этот омут. Flashback Когда Глеб сумел разгребстись с внезапно свалившимися как ком снега на голову проблемами, прошла почти неделя. За это время он успел едва ли не переругаться со всей Династей, пытаясь решить вопрос с аппаратурой, так некстати вышедшей из строя. Наташа тоже не оставалась в тылу, постоянно таща его в свободные минуты то в кафешки, то в кино, то на ужин с родителями, на котором он, кстати, упорно пытался дозвониться до Герды, куря на балконе. Но её телефон отвечал механическим беспристрастным голосом, что абонент находится вне зоны действия сети. Наверное, какое-то беспокойство зародилось уже тогда, но Глеб всеми силами не давал ему развернуться во всю мощь, успокаивая себя догадкой о том, что у девчонки, скорее всего, кончились деньги на мобильнике. Но не решался он порвать и все связи с Наташей. Как известно, ломать проще, чем строить. Эти семь дней были неделей самого сильного душевного раздрая в жизни Фары. Когда наконец-то все вопросы были с большего улажены, Глеб тут же сорвался к Герде. Дорога к её дому показалась ему одной быстрой секундой. Он, заскочив в подъезд, с насмешкой глянул на опять неработающий лифт и легко взлетел на третий этаж, требовательно затарабанил в знакомую дверь. Вскоре ему открыли. На пороге стояла баба Нюта, и, кажется, в её глазах была какая-то малопонятная надежда. Рассмотрев слабым старушечьим зрением Фару, она как-то вдруг постарела еще больше, отвернулась и зашаркала в темень коридорчика, оставив дверь распахнутой. Голубин удивленно поглядел ей в след, но ввалился в помещение, захлопывая за собой входную. Старуха ковырялась в замке Гердиной комнаты, подошедший к ней парень уже хотел спросить, какого черта у неё делает ключ и почему она так по-хозяйски им распоряжается, но баба Нюта распахнула створки, в коридор хлынул утренний свет. Заглянув в помещение, Глеб сначала не поверил глазам. Комната была абсолютно пуста. Ни одной вещи, принадлежащей Герде. Раздетая продавленая тахта, чистый стол, опустевший трельяж, не было даже стопки журналов в углу. Фара сделал пару неосмысленных шагов вглубь казавшейся теперь огромной комнаты, бессильно огляделся. На потрескавшейся лакированной столешнице лежал белый вытянутый прямоугольник. Конверт, странно выпуклый. Глеб открыл его и в ладонь выпал потертый, побитый жизнью mp3-плеер с наушниками, а еще сложенный вдвое листок. Он развернул его отчего-то дрогнувшими пальцами. Почерк Герды был до странного похож на его собственный. Среднего размера буквы, слегка заваливающиеся вправо, тесной вязью покрывающие бумагу. Голубин отложил конверт и плеер, не заметил, как ушла из дверного проема соседка-старушка. Он не решался прочесть записку, тупо глядя на буквы и не складывая их в слова. Но мрачное любопытство взяло свое. Глеб принялся за чтение. «Я знаю, что не должна была уходить вот так, по-английски. Называй это трусостью, слабоволием, как хочешь. Просто я не смогла бы произнести слова прощания, глядя в твои глаза. Ты сделал меня слабой, уязвимой. Отдельное гранд мерси тебе за это.» Глеб прервался, остро и горько ухмыльнулся. Герда оставалась самой собой и сочилась иронией даже в строчках письма. Но его дожидался недочитанный кусок, и он принялся вчитываться. «Я хотела бы объясниться, чтоб ты не думал, что я просто сбежала, не в силах делить тебя с кем-либо еще. Постарайся понять меня, хотя это будет сложно, потому что мы с тобою птицы разного полета, люди, родом из параллельных миров. Именно поэтому я просто исчезну из твоей жизни. Не знаю пока, зачем она столкнула нас, но это явно было ошибкой. Уходя, я даю шанс нам двоим остаться при своем, не лишиться последнего душевного тепла и не расстаться озлобившимися, исполосованными друг другом. Наташа — твоя судьба. Твоя заводь, где ты сумеешь укрыться от жизненных невзгод. Будь с ней, как это было до нашей встречи, и не оборачивайся назад. Ты сможешь, я знаю. Прощай. Свое имя я оставлю в этой комнате, и больше никто не будет знать меня как Герду. Ты последний.» Глеб перечитал написанное дважды, пытаясь выловить из скупых строк настоящие мысли девчонки, но это было невозможно. Разозлившись, он сжал ладонь в кулак, бумажно затрещало сминаемое письмо. Бросив неаккуратный комок на стол, Фара взялся за плеер. Кусок дешевой пластмассы и пара схем, как он потом выяснит, могли воспроизводить только одну-единственную композицию. И это была песня Земфиры. Самолет. Та, что она напевала ему, развалившемуся на её острых коленях, одурманенному. End flashback — Снег пошёл, и, значит, что-то поменялось. Я люблю твои запутанные волосы. Давай, я позвоню тебе ещё раз, помолчим. Люблю твои запутанные волосы, — невнятно пробормотал Глеб, и вода забилась ему в рот, напором обрушиваясь с потолка кабинки. Теперь он знал эту песню наизусть. Разбуди его ночью и попросить спеть, он не упустил бы ни одного слова. Совсем облупившийся, с истертыми кнопками плеер все еще хранился у него. Как и раскаянно расправленное потом письмо. Голубин выключил воду, вылез из кабинки, потянулся к полотенцу, мурлыча себе под нос знакомые до боли строчки. Он ненавидел и любил каждую букву в этой песне. Это все, что осталось ему в наследство от Герды, конечно же, кроме старика-плеера и блокнотного листка. Она просто растворилась в пространстве и времени, не оставив за собой следа. Глеб искал её, очень тщательно и долго. Шлялся по универам, тысячам людей раз за разом в мелочах описывая Герду, но никто не признавал её. Фотки у Фары не было, он не удосужился ни разу, хотя бы исподтишка, запечатлить её на камеру своего айфона. Казалось, что она будет сидеть в своей комуналке вечно, курить в открытую балконную дверку и ожидать его редких, но метких визитов. Но девчонка оказалась куда более непредсказуемой. Глеб приходил в цветочный, где она работала, но администратор сказала, что работает здесь всего две недели и не знает никакой Герды, когда она заступила на должность никого с таким именем в её подчинении не оказалось. Фара настаивал, просил поднять дела работников. Ему долго отказывали, но потом сдались и… ничего не нашли. Герда каким-то образом сумела продумать все. Глеб и не знал, что в двадцать первом веке, веке нано-технологий и возможностей следить за любым человеком не выходя из дома, можно так просто пропасть. Он подозревал, что ему просто не хватило сведений и связей, это все и сыграло с ним злую шутку. А Наташа не выдержала пренебрежения к своей персоне, не сумела перетерпеть обиду на пропадавшего днями в поисках Герды Глеба. В один прекрасный день она собрала свои вещи, сказала ему, все, что о нем думает, заплакала и ушла. Фара её не останавливал, их отношения давно дали трещину, даже если Ната и была его судьбой, он не смог с ней управиться. Теперь они изредка пересекались. Она все так же была прекрасна и женственна, её красота стала зрелой, лощеной до журнальности, до глянцевости. Вроде она не так давно вышла замуж за какого-то бизнесмена лет на семь её старше. Гордая, с серьезным взглядом, Наташа делала вид, что Глеба не помнит и не знает. Вроде была счастлива, по крайней мере, жила в полном довольствии. Проходила мимо стремительно, обдавая шлейфом знакомого аромата, и, конечно же, как ни старалась, не могла скрыть от него печаль на дне своих светлых глаз. Глеб вышел из ванной, облаченный в махровый длиннополый халат. Недавно он осознал, что стал забывать голос Герды. Стирались в памяти какие-то её черты. И сейчас он не был уверен, что узнает девчонку, увидев где-нибудь по чистой случайности. Фара усмехнулся, бредя через огромную гостиную на кухню. Наверняка, она уже не та девчонка, которую он впервые увидел в старых джинсах и истертой байке. Наверняка она превратилась в молодую цветущую женщину. Он силился представить её в образе, списанном с нынешней Наташи, но не мог. Ему думалось, что она по-прежнему отдаст предпочтение разношенным кедам и мешковатому балахону, нежели купит туфли на тонком каблуке и полупрозрачную шифоновую блузку. Когда Глеб осознал, что не сумеет найти человека, имени которого он не знает, ему нравилось думать, что Герда где-то рядом. Ходит с ним одними дорогами под одним небом, дышит одним воздухом и, возможно, судьба снова сведет их дороги в единую. Но время шло. О Герде ничего не было слышно. Сменяла друг друга череда девушек на одну ночь, выпускались альбомы и клипы, но она продолжала незримо присутствовать во всем, что делал, чего касался душой. Правда, по прошествии лет четырех с того злополучного дня, когда Голубин потерял одно из самого важного в своей жизни, он начал думать, что Герда, стало быть, где-то очень далеко. Может, уехала на север, может, вовсе покинула страну. Порой, когда тоска становилась такой концентрированной, что хотелось лезть на потолок от этого скребуще-скулящего ощущения в центре груди, Глеб брал старый плеер с единственной, намертво въевшейся в подкорку мозга песней и шел к дому, где жила Герда. Долго стоял под каштанами, курил одну сигарету за другой, глядя на балкон. Он видел, как сменялись там жильцы. Как сушились на веревках то детские вещи, то застиранные мужские майки. Придя однажды, Голубин увидел, что балкон застеклили, и в этот момент ему почудилось, что он потерял последнюю призрачную связь с Гердой. Её дух, коснувшийся не облагороженной комнаты коммунальной комнатушки, окончательно выветрился, иссяк. Больше к этому дому он не возвращался. Глядеть на блестящий стеклопакетными фрамугами балкон не было сил. И мысль, что Герде бы это не понравилось, осела на подкорке горчащим осадком. В соседней комнате звонко трещала по телефону с какой-то из многочисленных подруг Лиза, периодически радостно смеясь. Глеб включил кофемашину, поглядел через оконное стекло в яркое летнее небо. Он растерял самое ценное, чувствуя себя опустошенным и больше ни на что не годным. Ему двадцать шесть, и он шесть лет как мертв душой по-настоящему.