Жертвуя пешкой

Кто из нас птица, а кто птицелов? Знающим слово не надобно слов.

— Почему? Кажется, он видит меня насквозь, раз распознает в одиноком слове бесчисленность невысказанного. — Потому, Поттер, что меня одолела напасть всех смертников, мне слишком хочется еще пожить. Ощутить вкус, увидеть оттенки, сделать то, на что никогда бы не хватило духу, например, поцеловать мальчишку, который так откровенно на это нарывался. — Я не нарывался. Мы оба знаем, что это ложь. — Проводите меня в дом. Беру его за руку. Идем медленно, размышляя каждый о своем. Мне думается, что у него неожиданно мягкие губы, а тот единственный стон, который я из него добыл, сжав в горсти волосы, потянув назад, припав жадным ртом к шее, оказался самым музыкальным из всех звуков, что я слышал. Я целовался с Северусом Снейпом, я заставил его выгнуться навстречу моим рукам, я отчетливо слышал разочарованный вздох, когда отстранился, а Земля все еще не сошла с орбиты — вот что было страннее всего. Мы стоим у дверей его спальни и знаем, что сегодня он войдет в нее один. Я притягиваю его, вдыхаю запах кожи, он пахнет прибоем, раскаленной под солнцем галькой, южным тяжелым воздухом, и нет ни единого шанса, что я удержусь, поэтому — простите, сэр — влажно провожу языком по изгибу, соединяющему шею и плечо, делаю над собой усилие, отрываюсь, закрываю обнажившуюся кожу тканью футболки, отступаю на шаг. — Спокойной ночи. Он не отвечает мне, просто уходит в темноту дверного проема. Я остаюсь, я слышу его шаги, возню с одеждой, мягкий стон матраса под его несущественным весом, почти слышу, как пульсирует его кровь, бегущая по перекресткам вен, но потом понимаю, что эта пульсация рождена во мне. Она моя. * * * На следующее утро я спускаюсь в гостиную, перехватываю чашку кофе, на ходу пытаюсь пригладить волосы, до начала лекции остается всего час. Дом молчит, только Кричер на кухне громыхает сковородками да старинные часы Блэков крутят шестеренки. В "Ежедневном пророке" очередная статья про меня, после годовщины они какое-то время всегда выходят, пока журналистам не надоедает сочинять всякую чушь. На этот раз меня сватали за таинственную наследницу какого-то магического рода, которая по деликатным причинам не может появляться со мной в людных местах — грех жаловаться, потому как в прошлом году меня объявляли умалишенным психопатом-затворником. Хотя, еще не ясно, что из двух вариантов страшнее. Снейп входит, потягивается, будто встал пять минут назад, и я представляю его теплую наготу, податливую утреннюю сонность, ленивую грацию; представляю и еле выдавливаю из себя вежливое "доброе утро". Он кивает, наливает себе кофе, добавляет сахар и сливки, садится за стол. — Совершенно не мог уснуть до самого утра, — и зевает. Я никогда не думал, что увижу, как он зевает. Я никогда не думал, что вообще еще его увижу, но теперь парадоксальным образом я замечаю его присутствие во всем: разложенные по дому книги, запах чабреца, раздающийся из его чайной чашки, негромко играющая в библиотеке музыка, запас кальвадоса и красных апельсинов. А потом я смотрю на него, взгляд утыкается в шею, в красную отметину, оставленную мной. — Простите, — конечно, извиняюсь, достаю палочку, уничтожаю улику, — перестарался. — Знаю. Поэтому и не спал, — улыбается чуть виновато, — эффект Поттера. — Что? — Я называю это "эффект Поттера". Когда вы были шестикурсником, то мне бывало сложно сконцентрироваться на теме урока, потому что я боролся с другой проблемой, — он кивает вниз, — вы вечно были такой растрепанный, трогательный, угловатый, и эта ваша тонкая шея... а потом было озеро и был меч, и я остался посмотреть на то, как вы обнажаетесь, и в те минуты получил за весь год, который был лишен вашего раздражающего общества. — Ясно, — я не помню слов. Кажется, ему и не нужна моя реакция, он говорит легко, признается, что хотел меня еще тогда, когда я играл в шпиона за шпионом и был сущим идиотом. Конечно, последнее не особо изменилось, но, надеюсь, теперь хотя бы не так бросается в глаза. Я заливаю в себя остатки кофе, уношу чашку на кухню, дурацкая маггловская привычка, за которую Кикимер ругает меня невоспитанным отпрыском дикарей. Прохожу обратно, Снейп следит за мной взглядом, шаг, два, три, вот так, иди мимо него, сделай лицо попроще, ну же, почти удается, но он молниеносно хватает меня за запястье, потому что последнее слово должно остаться за ним. — Поттер, расслабьтесь. Не придавайте этому слишком уж большого значения. Киваю. Выхожу из дома. * * * "Не придавайте этому слишком уж большого значения". Я и не придаю. Ну поцеловались, ну рассказал он, что я волновал его своей юношеской неопытностью, ну и что? Может, поцелуемся еще, а потом я возьму его — или он возьмет меня, это уж как договоримся. Может, я стану пробираться к нему ночами тайком, накладывать заглушающие на дверь, потому что чувствую заранее — заниматься тихим неторопливым сексом у нас не выйдет. Может, мы будем с ним ломать комедию перед Роном и Гермионой, а, может, я расскажу им. Покрутят пальцем у виска, но не слишком-то удивятся. Это же я. Ничего страшного. Рон сосредоточенно смотрит в пустой пергамент, пока я читаю лекцию (сегодня о том, что василиски — так себе ребята), ничего не записывает и выглядит немного ошарашенным, так что я закругляюсь достаточно быстро, перехватываю его на выходе, беру за плечо. — Эй, Рон. Он потерян. Сидим на жестких министерских стульях в кафетерии, пьем кофе (два ужаса магического мира, с которыми пришлось столкнуться сегодня — василиски и здешний кофе), я нетерпеливо отбиваю пяткой по кафелю. — Гермиона беременна. Я глупо улыбаюсь. — Отличные новости, разве нет? — Я не знаю. Это же ребенок. Гарри, мы сами недавно были детьми, я помню, что мы творили, я раньше не задумывался об этом, а теперь меня это ужасает, я боюсь. Это же дикий концентрат — наша с Гермионой кровь в одном ребенке! И я боюсь... — Это просто значит, что у тебя есть мозги, — успокаиваю его, — такие большие перемены в жизни спокойно воспринимают только блаженные. А к нам уже несется Гермиона, легкая и смешливая, у нее от этого морщинки — разбегаются из уголков теплых глаз в неизвестность. Я вскакиваю, раскрываю объятия, она падает в них, прижимается уютно и тепло, глажу ее по волосам, пока поток слез орошает мою мантию. — Он тебе сказал? Сказал же, да? — обхватывает мою шею, шепчет, щекочет дыханием кожу, — я так счастлива! — И я очень! Чистейшая правда. Мы идем домой, по пути заскакиваем в пару магазинов, покупаем множество овощей и фруктов, потому что витамины и польза, покупаем удобные подушки, заказываем доставку супер-матраса, чтобы Гермионина спина, которой вскоре предстоит нести на себе ощутимый вес двоих, могла служить ей верой и правдой еще много лет. Задерживаемся возле витрины с детской одеждой, все такого крошечного, кукольного размера, что я не вполне понимаю, правда ли это можно натянуть на живого человеческого детеныша, но потом бросаю взгляд на ребят — держатся за руки, с трепетом взирая на эти микро-тряпочки, и все становится неважно. У нас, у всех нас будет ребенок, и плевать, что я никак не связан с ним кровно, он тоже будет мой, потому что мы — семья. Принимаемся обсуждать план переустройства одной из комнат под детскую, Рон мнется, но потом спрашивает, точно ли они меня не стеснят. — Гарри, это же не просто так, это ребенок. Крики, беспорядок, нервы. Уверен? — Уверен. Тем более, что заглушающее заклинание дается мне отлично. Но это на самый крайний случай. Кажется, что вся жизнь теперь состоит из этого пути с работы домой, из разговоров, из смеха, спонтанных покупок, обсуждений перемен в магическом мире. Гермиона все же смогла уговорить Рона сходить в маггловский кинотеатр, так что это становится еще одним пунктом, периодически появляющимся в списке дел. Это привычно и хорошо: их перепалки, мое невмешательство; город, на который пролили густое молоко; ленивое течение воды, заключенное в каменные берега; зелень скверов, спешка прохожих, Косая аллея, магазины и пабы — все это мое, улицы бьются в такт с моим пульсом, светофоры переключаются под моим ожидающим взглядом. Есть в этом что-то странное, извращенное, сумасшедшее, но это такая мелочь, что и черт с ней. Я — живу. Снейп тоже живет, и это радует, особенно Гермиону, которая как обычно принесла ему новую книгу. Складывалось впечатление, будто он питается печатным словом, а остальную пищу принимает для вида, чтобы мы не заподозрили неладное. Когда Рон сообщает ему новости, они не вызывают никакого удивления, лишь довольный кивок и пожелания здоровья будущей матери. — Я догадывался, — Снейп усаживается за стол, — чем меньше во мне остается магии, тем острее я ощущаю чужую, а в мисс Грейнджер сейчас какой-то парад волшебства. — Он здоров? — Гермиона, конечно, понимает, что Снейп вряд ли может ответить на ее вопрос, но все равно задает его, пытаясь скрыть волнение за раскладыванием салфетки на коленях. — Она. Здорова, насколько я могу судить. Мы сидим неподвижно пару секунд, а потом гостиная наполняется звуками: смех и крики Рона, слезы и восклицания Гермионы, мои поздравления. Звучит даже молчаливая улыбка Снейпа, звучит чудесной мелодией, чистейшей нотой, невысказанным обещанием, и я смотрю на него, я ищу его взгляд, а когда нахожу, то понимаю, как сильно вляпался. * * * — Я взяла отпуск, — Гермиона кладет себе третий, кажется, кусок клубничного торта и счастливо крутит в пальцах вилку, — через две недели можно отправляться во Францию. Мы все смотрим на нее вопросительно. — Ну помните, мы же хотели. — Да, — Рон очень тщательно подбирает слова, — но это было до известий о том, что в тебе теперь живет человек. — И что с того, Рональд? — выпрямляет спину, глядит серьезно-серьезно. Прощай, друг, я буду вечно тебя помнить. — Ничего. — Я не больна, просто беременна. К тому же, колдомедики одобрили поездку и для меня, и для Северуса. — Я не уверен, что мне стоит ехать, мисс Грейнджер... — Глупости, — Гермиона перебивает его. Воистину беременность отключает инстинкт самосохранения, — к тому же, мы с Роном думали устроить там свадебную церемонию. Соберутся все, и мы очень хотели бы, чтобы вы тоже были, сэр. Рон, меньше всего похожий на человека, который очень хочет чего-то, отличного от панического бегства, кивает. — Свадьбу? — я уже ничему не удивляюсь, но все же считаю нужным переспросить, — многовато новостей для одного дня, вам не кажется? — Я тоже не понимаю спешки, но миссис Уизли не в себе. Как узнала о ребенке, так и началось! "Как можно рожать вне брака, какой позор, свадьба-свадьба-свадьба", — у Гермионы отлично получилось передразнить Молли. — Значит, две недели? — И ни днем позже. Мы со Снейпом привычно идем курить. Молчание кажется спасительным после такого сумасшедшего дня, но я чувствую, что должен сказать что-то. — Вам не нужно ехать, если совсем не хочется. Я поговорю с Гермионой, она должна понять, что вам не до того. — О нет, не стоит. В конце концов, мисс Грейнджер сделала для меня так много, что я бы согласился даже декламировать Сенеку, стоя верхом на вашем этом карпе. А тут всего-то потерпеть празднество в окружении толпы ненавидящих меня магов, когда из меня волшебник хуже, чем из лукотруса. — Не думаю, что вам что-то грозит. В конце концов, я буду рядом, — говорю и ужасаюсь собственной глупости. Рыцарь, закрой забрало и помолчи. Вместо ответа он смеется и кладет руку мне на плечо. Я поворачиваю голову, ловлю губами его палец — кажется, указательный — целую самый кончик, а потом следующий, и еще. Когда пальцы заканчиваются, прижимаюсь щекой, закрываю глаза, хорошо так, что лучше и не нужно. — Поттер, с вами стало удивительно приятно иметь дело. — Помолчи, будь добр. И он замолкает. Карп смешно пускает пузыри, смотрит на нас, нужно бы его покормить, но вставать так лень, что я даже вспоминаю о волшебной палочке во внутреннем кармане кардигана. Пакетик с кормом вырывается из-под опрокинутого горшка, летит мне в руки, но я останавливаю его прямо над водой, движением пальцев велю перевернуться, пару раз встряхиваю для верности. Карп пирует, а потом ему на голову падает сложенная бумажка с изображением улыбающейся рыбины — это Снейп отвлекает меня поцелуем, но я не против, а карп не запомнит нанесенной ему смертельной обиды. Это, кажется, превращается в какую-то традицию — сигареты, пруд, поцелуй. Мне нравится. * * * Я стараюсь не думать о слоне, но получается крайне скверно. Я смотрю на него и гадаю — сколько еще? Я ищу в нем новые признаки болезни, прислушиваюсь к каждому кашлю, к каждому вздоху, постоянно расспрашиваю Гермиону о том, что говорят целители, и каждый раз не слышу ничего утешительного. Это должно быть странно, должно пугать меня, будить во мне протест, но все, о чем я могу думать — Северус Снейп скоро умрет.