Жертвуя пешкой

Я говорю, что цветы цветут потому, что не верят в смерть.

Экзамен в школе авроров прошел здорово. Было бы еще лучше, если бы парочка студентов не хлопнулась в обморок при виде дементоров: я договорился о походе в подземелье Азкабана, где все еще оставалось несколько этих тварей; тюрьму теперь охраняли люди. Вызвать телесного патронуса было нелегко, но этот навык, пару раз спасавший мою задницу, мог проделать то же самое с задницами студентов. Остальному их научат другие. Патронус был моим коньком. Я стоял в камере, передо мной гулял серебристый олень. В руках — шоколадка, грустный привет Ремусу. Студенты заходили по одному, делали свое дело и выходили. Ничего сложного. Я так думал. Но уж никак не мог предположить, что меня тоже зацепит, стоит на секунду отвлечься на переживания, захватит водоворот уныния и выключенной радости. Раньше я слышал мамин голос, теперь он потерялся за образом Снейпа, рассыпающегося прахом в моих руках — я пытался удержать его, но он улетал, будто кто-то огромный дул на нас, как на праздничные свечи. Терьер Рона забавно скачет под ногами. — Ты почти вырубился. Скажи спасибо, что дементора совершенно замотали. — Да, спасибо. Рон смеется, я нахожу в себе силы и тоже смеюсь. Нелепица. * * * Сборы в отпуск проходят без моего участия. Гермиона пакует чемоданы, уменьшает их, умещает в своей знаменитой сумочке, рекордно быстро получает четыре разрешения на международную аппарацию, оставляет Кикимеру указания — есть самому и кормить карпа. С карпом-то я и отправляюсь попрощаться, не особо веря в благонадежность Кикимера. Мне хочется замереть в этом мгновении, в этом благословленном незнании, в мире, где мы все живы, где глупый карп смотрит на меня стеклянным глазом, в мире, где я еще верю во что-то, кроме смерти. Рон и Гермиона аппарируют первыми, мы со Снейпом смотрим в пустоту, еще мгновение назад бывшую ими. Я беру его за руку. — Готов? Но сам я оказываюсь не готов к тому, что он притягивает меня, вжимает в свое тело, целует жадно, лишая воздуха, яростно, прикусывая губы. Я не готов, и потому стону жалобно и почти умоляюще, нахожу его эрекцию, обжигающую даже через одежду. И я, вероятно, совсем бесстрашный, потому что дергаю молнию вниз — она скользит по зубчикам, будто того и ждала. Спускаю брюки и белье, обхватываю пальцами его член, и Снейп то ли ругается, то ли молится: — Да, Поттер, черт бы тебя побрал, да, вот так... Двигаю рукой по всей длине, целую его в последний раз, а потом опускаюсь на колени. Головка напротив рта, и я, не раздумывая, прижимаюсь к ней губами, впускаю внутрь, вбираю так глубоко, как только могу — и сосу, сосу изо всех сил, знаю, что горло потом будет саднить, но плевать. Ему хорошо, значит, и мне тоже, я наслаждаюсь его тяжелым дыханием, рукой на затылке, сжимающей волосы, тем, что его бедра непроизвольно подаются вперед, когда я отстраняюсь на мгновение, чтобы урвать глоток воздуха. Я хочу, чтобы он растворился во мне навсегда. — Поттер, вставай! Его голос, по-прежнему шипящий и тихий, раздается сверху, его руки тянут меня к себе, я подчиняюсь, и оказываюсь животом на обеденном столе. Член ноет, готовый лопнуть от возбуждения, и я помогаю Снейпу справиться с поясом и ширинкой, сам спускаю с себя джинсы и развожу ноги, шепчу очищающее, достаю из воздуха смазку, размазываю ее по своей заднице, мне нужно, чтобы он сделал это, я хочу, чтобы он взял меня. Он разворачивает меня, придерживает за бедра, ужасно медленно входит, и я закусываю губу — больно! Больно какую-то минуту, а потом он дает мне привыкнуть, склоняется надо мной, целует, шепчет "сейчас, потерпи, все пройдет, прости, прости", а я не понимаю, за что именно должен его прощать, потому что мне так пугающе хорошо, что лучше и не нужно. Но он делает лучше. Начинает двигаться, немного осторожно, следя за моей реакцией, но я подаюсь вперед, насаживаюсь, воздух вырывается сквозь стиснутые зубы низким хрипом. А потом он отпускает себя на волю, и мир меркнет, а я взрываюсь чистым, пьянящим восторгом, когда он сжимает мой член и двигает рукой в ритме своего тела, так плотно соединенного с моим. Мне казалось, что это длится вечность, что я бесчисленную бесконечность раз шепчу и выкрикиваю его имя, а он наклоняется надо мной, сцеловывает стоны с обветренных губ, смотрит в глаза, но мне никак не удается удержать нить взгляда, и я рву ее, закрываю веки, кончаю, кончаю, кончаю, чувствуя, как Снейп в последнюю секунду успевает за мной, и мы срываемся в бездну вместе. Я касаюсь ее дна, но оно совсем не страшное, нет. Оно встречает меня руками Северуса, гладящими мое лицо, его губами, шепчущими что-то очень тихое и, кажется, довольное. Я касаюсь дна, но разве у неба есть дно, нет, как же я тогда могу, как же... — Гарри, мне кажется, столь долгое отсутствие может быть превратно истолковано. — Серьезно? — смеюсь, поднимаюсь со стола, одеваюсь, — смотри, я как новенький, а ты запыхался. — Наглый мальчишка, — он тоже смеется. Мне нравится открывать подобные мелочи: то, что он смеется и не любит, чтобы кто-то это видел; то, что его любимый чай — "Эрл Грей" с молоком (вопреки всем законам чаепития); то, что он умеет любую историю, даже самую простую, рассказать так, что она становится произведением искусства. Я храню эти мелочи глубоко внутри, как будто, собрав их воедино и запомнив, я смогу понять Снейпа до конца. Мы все еще тяжело дышим, когда беремся за руки, чтобы аппарировать. Северус смотрит на меня, я замечаю это боковым зрением, и тоже смотрю — вижу одновременно его и себя в отражении на его радужке. Вижу нас, знаю, что он тоже видит. В голове скорым поездом проносится "люблю", а наружу вырывается только шелест заклинания. Нас больше нет здесь. * * * Ткань пространства рвется, и под ногами оказывается песок. Северус в последний раз сжимает мою ладонь перед тем, как отпустить, отойти на шаг в сторону и вдохнуть всей грудью. — Красота. Я представляю его обычным туристом, перемазанным кремом от загара, в плавках, панамке и с полотенцем на плечах, но образ получается до того нелепым, что держится в воображении не дольше секунды. Нет, я уверен, что он станет прятаться от солнца и ни разу не искупается. Зато не откажется отведать вина и сыра. Главное, чтобы не отказался нанести визит мадам Фоули. Гермиона выходит из дома и останавливается в паре шагов от нас. Дом красивый, камень и беленые стены, кирпично-рыжая крыша, со всех сторон кустарники и деревья, до воды метров сорок. Он совершенно обычный, маггловский, мы выложили целое состояние за неделю проживания в нем и пообещали друг другу пользоваться магией только в крайнем случае. — Гарри, Северус, — Гермиона тихо улыбается, — вам подготовить разные спальни или избавите бедную беременную от работы, которая, как всем известно, совершенно бесполезна? Я мысленно аплодирую. Тонкая работа. — Мы с Поттером займем одну спальню, — Снейп обнимает меня за плечи одной рукой, благо, рост позволяет, и уводит в дом. — Тогда первая на втором этаже ваша. Мы разжигаем огонь под грилем, ждем, пока дрова превратятся в угли, разговариваем, потягиваем совершенно неуместное сейчас шампанское, но всем все равно, это слишком вкусно, чтобы ждать подходящего момента. Гермиона тоже делает глоток и сетует на то, что пить ей совсем нельзя. — Зато можно есть, — и Снейп предсказуемо пускается в экскурс по французской кухне, и все слушают, открыв рот, пока он играет словами и поджаривает на решетке рыбу — это выходит у него одинаково хорошо. Решаем искупаться, пока не поздно — сумерки уже начали красть свет. Северус предсказуемо садится на песок и отказывается с нами, но я не уговариваю, пусть привыкнет к тому, что в мире теперь все иначе, можно даже оголиться на пляже, и мы с ребятами забегаем в воду, ловим жемчужные отблески, но никак не можем поймать. Я плыву и плыву так далеко, как могу, и отсюда все кажется таким далеким и нереальным, будто я смотрю представление в театре теней. Снейп беспокойно высматривает меня, переговариваясь с Гермионой, закутанной в полотенце, и я спешу назад, чтобы не заставлять его нервничать. * * * — Море как на ладони. За моей спиной — несуществующая комната. Существует сейчас только биение моря, мерные удары сердца земли об песчаную мягкость плоти, и это нельзя услышать, только ощутить. Я ощущаю, ощущаю всем телом, и когда Северус подходит сзади и обнимает меня, я знаю, что он тоже это чувствует. — Не больно? Он, вероятно, имеет в виду мою задницу ("несчастную" язык не поворачивается сказать, она вполне себе счастливая задница, как и ее хозяин). — Нет, совсем нет. Приятно даже. — Испорченный мальчишка, — он легко сжимает ягодицы, но этого хватает, чтобы я включился в игру, подался назад, уперся в его бедра и чуть напряженный член. — Северус, если я спрошу, ты ответишь мне честно? — Да, — он не раздумывает ни секунды, и это немного пугает. — Почему ты сделал это сегодня? — Потому что боялся, что если буду тянуть и дам себе время на раздумья, то никогда не решусь. Это сложно. Переходить эту грань очень опасно, порой бывает крайне затруднительно отыскать обратный путь. — Мне не нужен никакой обратный путь, а ты привыкнешь, — я смехотворно уверен в своих словах. — Не спеши с выводами. Спорить с ним все равно что черпать воду дырявой кастрюлей. — Сделаешь кое-что для меня? — смотрю ему в глаза, потому что нельзя отказать человеку, который так смотрит в глаза. — Смотря, что. — Гермиона нашла здесь женщину, мадам Фоули, ты должен был слышать про министра магии Фоули, вот она может помочь нам, она специалист по проклятиям, и я подумал... — Хорошо. Осекаюсь, не верю. — Хорошо? — Да. Если это тебя успокоит, то хорошо, но мы сделаем это лишь однажды, я не стану слоняться по шарлатанам и терпеть их затрапезные вуду. Ты согласен? Киваю, целую его, глубже и ярче, чем когда-либо, чем это возможно. Ночь обнимает половину мира, в котором мы — словно капля в стакане воды на прикроватном столике мироздания. Я обнимаю Северуса, он обнимает меня, и на нашем прикроватном столике только книга и спящая лампа. Волны бьются в мякоть суши, волны переговариваются между собой шепотом, волны берут разбег и тают, достигнув конечной точки... Я засыпаю.