Жертвуя пешкой

В твоих пальцах мое одиночество Сгорая, обращается в дым. И все, что ты можешь, и все, что ты знаешь, Это делать мое сердце большим.

Полоса неба над морем — напоенная синева. Солнце светит прямо в лицо. Северус спит рядом, покачивается на волнах вдохов и выдохов, и даже во сне у него чуть нахмуренный лоб. Я аккуратно встаю с кровати и выхожу, по пути цепляя из шкафа шорты. — Доброе утро! Гермиона свежа как никогда. Тесто под ее руками гладкое и теплое, она разминает его, отщипывает кусочек, пробует, добавляет немного соли, снова разминает. — Помочь? — Было бы неплохо. Мы лепим булочки, посыпаем их пармезаном и травами, пьем апельсиновый сок и вполголоса строим планы на жизнь. — Я узнавала, здесь недалеко есть небольшая магическая коммуна, можно одолжить у них сову, чтобы послать письмо мадам Фоули. Он же согласился? — Согласился, и я очень надеюсь, что эта мадам окажется хороша, потому что Снейп дал мне единственный шанс. Гермиона берет меня за руку, сжимает ладонь пальцами, перемазанными в муке, улыбается тепло и ясно, и я слышу ее "все будет хорошо" безо всяких слов. Что такое хорошо? Хорошо, когда Рон возвращается с утреннего заплыва, на ходу вытираясь полотенцем, отфыркиваясь от воды, хватает горячую булочку, целует Гермиону в висок, и она отзывается на этот жест всем телом — расслабляется, умиротворенно прикрывает глаза. Хорошо, когда Снейп спускается к завтраку выспавшийся и его глаза загораются при встрече с моими. Он будет еще бездумно гладить мою спину на глазах у всех, сам не понимая, что он делает, витая где-то далеко отсюда, где-то, где нет никого из нас. Хорошо — это видеть счастье на лицах любимых людей и знать, что ничего не сможет его омрачить. Письмо к мадам Фоули улетает после завтрака. В коммуне все улыбчивые и радостные, словно хотят заманить тебя в секту, и это немного пугает поначалу. Мы с Северусом заходим на маленький рынок, и он запускает свой длинный нос в отдел с ингредиентами для зелий, перебирает пальцами соцветия лесянки, выговаривая почему-то мне за то, что в Британии такого сорта совершенно не достать, будто бы это я несу ответственность за эту несправедливость. Мы покупаем злополучную лесянку и еще много всего, Северус доволен — и я тоже. Путь обратно лежит через дикое побережье, поросшее соснами — песок смешивается с хвоей, нагревается и пахнет просто потрясающе. Мы сидим на большом камне, спрятанном под тенью крон, дышим глубоко, будто про запас. Хочется запечатать этот воздух в пробирку и носить на груди, на кожаном шнурке, поближе к сердцу. — Гарри, ты осознаешь, что шансы успеха твоей операции крайне малы? — Да, — я честен с ним так, как хочу, чтобы и он был честен со мной. — Хорошо. Хорошо — это сидеть в его объятиях, спиной чувствовать метроном сердца, а лбом, щеками, губами, шеей — неторопливые, нарочито медленные поцелуи. Хорошо — это повернуться к нему и выдохнуть: — Мне кажется, я люблю тебя. А в ответ получить его испуганный вздох, запертую в клетку неизбежность взгляда. — Все будет хорошо? — спрашиваю сам, тянусь к его губам, наверное, в надежде ощутить на них вкус невысказанного ответа. Сердце заходится в сумасшедшем танце, повинуясь прерывистому дыханию. Весь я — оторванная от реальности деталь паззла, жду, когда мне найдется место. Жду, когда найду свое место, давно пустующее, но не принимающее никого, кроме меня. — Гарри, — Северус подбирает слова, открывает и закрывает рот, и я отворачиваю лицо к морю, чтобы не видеть его пытки. — Перестань, сказать тебе это было ужасно глупо. Ребячество. — Нет, это было правильно. Я понимаю, что он не ответит мне признанием на признание, но ждать этого от него было бы опрометчиво. И я не жду. Я смотрю на воду, Снейп смотрит на меня, возможно, кто-то незримый сейчас наблюдает за нами. * * * Ответ ждет нас дома, Гермиона нетерпеливо сует мне пергамент, пританцовывая рядом от нетерпения. — Сегодня к ужину, если это удобно, нас ждут в поместье Фоули. — Всех? — Гермиона прижимает руки к груди, я знаю, она думает о том, что нужно было взять с собой строгое платье вместо дюжины шорт и сарафанов. — Всех. Можешь не переживать, написано, что форма одежды — свободная. — Это же не значит, что можно являться на званый ужин в купальнике и шлепках! И начинается бесконечное метание по спальне над кухней, мы с Северусом пьем молодое розовое вино, тянемся за сыром, разложенным на деревянной доске вперемешку с орехами и виноградом, макаем его в тягучий мед, кладем на язык — чистое блаженство. — Как думаешь, уже стоит сказать ей, что Кричеру не требуется разрешение на международную аппарацию и можно попросить его принести платье? — Как насчет того, чтобы подождать еще минуту? Я почти угадал, какую мелодию мисс Грейнджер выстукивает пятками по паркету. Мы тихо смеемся, и Снейп проводит по моим губам медовым пальцем, наклоняется, слизывает, урчит низко, вибрации его голоса отдаются в моем теле самым предсказуемым образом, приходится податься вперед, поймать его в капкан рук и не выпускать, не добившись стона. Месть сладка. Рон в дверях громко кашляет, нас с Северусом отбрасывает друг от друга. — Прости, увлеклись. — Да ничего, — рыжий проходит мимо нас вглубь дома. Мы смеемся. — Гермиона! — не выдерживаю, кричу, решаюсь спасти ее от выбора между сарафаном до середины бедра и до колен. * * * Карпа очень не хватает. Это странно и почти нелепо, он молчалив и бесполезен, разве что ночью красиво блестит в лунном свете, но мне его очень не хватает. Я даже спрашиваю у Кричера, появившегося с платьем Гермионы, как там рыба — Кричер клянется, что жива, здорова и исправно функционирует. Я немного успокаиваюсь. Гермиона притащила с собой фотоаппарат, обычный, маггловский. Пока течет время до званого ужина, я от скуки беру его и принимаюсь щелкать затвором — дом, море, небо, тени на песке, цветы. А потом в объектив попадает Снейп, читающий что-то под раскидистой смоковницей, и я теряю счет кадрам и минутам. Ровно до тех пор, пока он не поднимает взгляд, не смотрит в прицел камеры усталым взглядом — и тогда я нажимаю на спуск в последний раз. — Может, хватит? Я достаю вовремя закончившуюся пленку из камеры и бережно кладу в карман с намерением проявить ее как можно быстрее. У меня должен быть свой Снейп — только мой, личный, хотя бы и на фотографии. * * * Поместье — величественное и помпезное. Колонны, кованые рюши, будто у Малфоев оказался, ей-богу. Мадам Фоули потчует нас ужином из четырех блюд, во время которого добродушно рассказывает о жизни во Франции, выспрашивает нас о том, как обстоят дела в Англии и постоянно улыбается. Гермиона кратко пересказывает ей последнюю главу "Новейшей магической истории", в которой написано обо мне и Томе Реддле, дама учтиво слушает, а потом, осторожно подбирая слова, ругает Волдеморта, как первокурсника. — Именно поэтому моя семья утратила свой дом в Англии много лет назад, из-за таких, как он! Оставлять родные края невыносимо... Мы минуту вежливо молчим, а потом снова начинаем разговаривать, будто ничего и не было. Северус держится непринужденно и легко, ловко орудуя столовыми приборами в тарелке с запеченной треской. Яблочное вино пахнет летом и пряностями. Я расслабляюсь. Рон и Гермиона, конечно же, приглашают мадам Фоули на скромную свадебную церемонию, до которой еще пять дней, конечно, она соглашается. Все вежливые до ужаса, и это настораживает и смешит одновременно. — А теперь, дорогие, позвольте мне с мистером Снейпом остаться наедине, — лицо женщины меняется мгновенно, она теперь серьезная, сосредоточенная, даже строгая. Снейп цепляет меня за плечо. — Я хочу, чтобы Поттер остался, если это не помешает вашей работе. Смотрю и не верю, что он этого и вправду хочет. Что он доверяет мне настолько. — Северус... — Пусть остается. Я ее не интересую, это ясно сразу же. Двери закрываются, и она тут же впивается взглядом в Снейпа. Я ждал махов руками, бубнежки на латыни, в конце концов, хотя бы сканирующего заклинания, но нет, она просто смотрит. — Мистер Снейп, кто сказал вам, что на вас лежит проклятие? — Колдомедики в Мунго. — Отчего они так решили? — Потому что исключили все остальные варианты. — То есть им надоело искать, и они ткнули вас в самую обтекаемую и вероятную причину для грядущей смерти. — О чем вы? Перепалка набирает обороты. Я жду развязки, и она выходит ошеломительной. — На вас нет проклятия. Даже крошечного. Даже следа. Вы чисты. Сидим тихо, как затаившиеся под носом у кошки мыши. Большие часы тикают громко, и это раздражает. — Но я же не могу колдовать. Я утратил магию, теперь теряю жизненные силы. Что это, если не проклятие? — На вашем месте я бы спросила об этом себя. На вас никто не воздействовал. По крайней мере, извне. — Любопытно. Я впиваюсь в подлокотники обтянутого жесткой парчой кресла, мне хочется бежать, кричать, действовать, тормошить всех, искать решение, но я протягиваю руку, беру Северуса за холодные пальцы и легонько пожимаю. Я здесь. Мы прощаемся сдержанно, даем обещание зайти на чай через два дня. По пути домой Рон и Гермиона понимают наш шок, потому что теперь разделяют его целиком и полностью. — А вы не думали, что не там ищете? — Гермиона любила говорить загадками. — А если как для дураков? — Окей. Если ваше заболевание не связано с проклятием и магией вообще, то я бы посоветовала обратиться к маггловским врачам. Разве не логично? — Логично, — тянет Снейп и горько усмехается. Уже дома, в тишине ночи, он притягивает меня к себе и шепчет куда-то в висок: — Опять мы с тобой вляпались, да? — Да. И это чистая правда. Мне много раз бывало страшно. Камень, змея, убийца, смерть, снова смерть и опять смерть. Но мне никогда еще не было страшно как в этот момент, когда я лежал кожа к коже с человеком, которого полюбил так нелогично и целиком, и понимал, что он умирает, а я ничего не могу с этим сделать. Что решение есть, оно должно быть, но не мне предстоит искать его. И это бессилие отравляло каждую клетку моего организма. Снейп заворочался во сне, пробормотал что-то про вихры, щекочущие ему нос, и вновь отключился, сжимая мою руку. — Я люблю тебя, — губы едва шевелятся, я говорю это просто потому, что не сказать таких слов, глядя на спящего Снейпа, невозможно. — Я люблю тебя, — и ветер с моря бросается мне на грудь из распахнутого окна, как дикое животное, но я не боюсь, ничего уже не сможет причинить мне вреда. — Я люблю тебя, — вот так, на выдохе, вторит мне Снейп, ни на секунду не просыпаясь. И тогда я сдаюсь зверю, я бужу Северуса поцелуями, он совершенно не понимает, за что я так с ним, но я не могу объяснить сам себе, куда уж мне подбирать слова для разговора с ним? Нет, это ни к чему. Только целовать его, ниже, яростнее, слышать, как он стонет: — Заглушающее, Гарри. Надо же, а я забыл, какой недотепа. Запечатываю все наши звуки в этих стенах, чтобы ни отголоска никому, чтобы никто не смел... его член стоит как каменный, я прижимаюсь к нему щекой, трусь, выпускаю язык, оставляю мокрый след от головки до основания, а потом еще ниже, через яички к анусу, влизываюсь в него, краем сознания понимая, что Снейп схватил меня за волосы, прижимает ближе, подтягивает колени к груди, бесстыдный, порочный, любимый. Я ласкаю вход в его тело, я упрашиваю его открыться, мне так нужно сейчас быть в нем, я не понимаю, зачем и почему, я просто знаю — если я не возьму его, то растворюсь тенью в потоке теней, лишним звуком в сплетении голосов. Если я не возьму его, то сломаюсь. Вхожу медленно, конечно, медленно, бережно, прижимая свой лихорадочный лоб к его прохладному. Глаза в глаза, вот так, не нужно отворачиваться, научись смотреть мне в глаза дольше мгновения, пожалуйста. Это странно, это огромный ком в груди, который я ношу и ношу в себе, а теперь он тает, как таю и я от нашей со Снейпом близости, тает и оставляет после себя пустоту, которая тут же наполняется Северусом, его стонами, изгибами тела, остротой плеч и коленок, рельефом ребер, его взглядом, мутным от удовольствия, его губами, зацелованными до неприличия, шепчущими мне то, что я так хочу слышать. — Ты мой. Я — его, даже сейчас, вколачивая его в жесткий матрас, сжав его запястья, подняв их над головой, слушая его возбуждающие своей непристойностью стоны и просьбы, даже в этот момент я принадлежу ему, я весь его, я для него. Снейп кончает себе на живот, пульсирует под моими пальцами, сжимающими его член. Я выхожу из него, пару раз пробегаюсь ладонью по всей длине — и меня тоже настигает оргазм. Дышать, нужно вспомнить, как дышать. Курим в окно, прижавшись друг к другу голыми боками. Я — блуждающий в темноте путник. Я — пульсация атомного ядра. Я держу во сне его руку и хочу, чтобы так было всегда.