Февральский закат

      Она не была наивна, как казалось на первый взгляд. Хоть и второсортное дерьмо читала часто на заднем сидении, Сальватор ухмыльнулся, услышав ласковое звучание её тонкого голоска. Не такой, как у портовых шлюх за пятьдесят баксов, не как у писклявой Керолайн, строгой Беннет. Такой лишь у порно-актрис: игривый, с фальшью, немного звенящий эхом и не несколько секунд. С такими он не спит, интересно, каковы звонкие их стоны? И кажется, произнесено вслух.       Шипит и с яростью смотрит на него. Какая мышь дикая! — Ты как дикарь! — Не будь неженкой, — ухмыляется и фыркает, глядя на пустоту её глаз.       Не умеет он вот так, как в второсортных книгах: вглядеться и прочесть контекст. Но умеет ладить с острым лезвием, по которому ходит, как по канату под куполом арены. Ловко, быстро, страстно. И ведь все восхищаются тем шрамом на предплечье. — Ты чувствуешь стыд? В принципе?       Пустая, безвкусная, но с заумными фразами из книжек. И что же написано в той красной, что мельком виднеется из рюкзака? — Раньше испытывал, но с моей… гхм, моим увлечением не вяжется.       Но она умеет читать подтекст не только в словах, но и в самих людях. Взглядом выпотрошив их самые гнилые нити, которыми зашито их прошлое — или настоящее. Умеет разглядеть посыл в шутках многих, но не может понять стылый лед в его глазах, ярких и злых. В них пламя, а не огонь, но сожжет быстрее, если прикоснуться. И навряд ли эта скрипачка захочет лишиться тонких, аккуратных, длинных пальчиков.       Поэтому не смеет тронуть пламя и потянуть за гнилые нитки его души. — Ты раньше футболистом был, — хмыкнула и глянула на него, — твоя фотография на стенде с наградами. — Нападающим я был, — скупо ответил, зарываясь ладонью в короткий ежик волос, — погнали на четыре стороны. — Из-за чего? — Чем меньше ты знаешь, тем больше патронов в моем стволе, детка — вполне серьезно, но совершенно нетактично сказал Сальватор, ухмыляясь. — О каком стволе идет речь? — насторожилась и немедленно перевела разговор не в то русло.       И мерзкий голос в голове всё шептал и шептал мрачно, азартно и игриво: «Жжет, жжет, жжет». Но ведь правда всегда сочней и интересней для неё — или только для него? — Не стоит тебе думать об этом.       Слишком холодно и прямо ответил для того, чьи мысли лишь об утолении страсти и излишней похоти, чьи глаза ярче, чем огонек той звезды на февральском блядском небе, и таят в себе столько пламени, что и обжечься нестрашно.       И слишком заманчиво для простой и пустой Елены, что любит больше Бронте, чем Керуака… или?       Делает засечку на тыльной стороне ладони красным стержнем, достает плеер и медленно опускается в воспоминания о той скрипачке с тонкими пальцами.

***

      Она держала воспоминания в маленькой книжке с красной корочкой, потрескавшейся, с облупившейся краской и остатками от наклеек. Она была наивной, но в ней чувствовалась тайна, сокрытая под слоем тихой провинциалки с американской мечтой. Хоть никто и не заинтересовался этой тайной, слушая и вникая в музыку, что окружала скрипачку, а не её речи, вытаскиваемые из глубины души. Отчаянная, а не наивная.       Но Сальватор не углубляется в речи, не читает контекст людей, поэтому плюет на людей, сравнивая всех под один тип.       Она держала воспоминания в маленькой книжке на дне рюкзака. Улыбается, а затем замирает и мир в её взгляде. И это странно — видеть стеклянный взор, слишком знакомый и чужой одновременно, чтобы забыть в одну секунду. И слишком ядовитый для него с его замаранными в грязи руками.       Ведь Сальватор помнит свой первый «стеклянный» взгляд, и от этого лишь блевать тянет.       Она держала улыбку на губах, милую и застенчивую, по привычке, наверное, лыбится,, а в глазах таился страх, пугливая, драная кошка. Держала в руках книжку и тонким пальцем проводила по линиям листа, затем стискивала зубы и молча убирала маленькую книжку в красной корочке на дно рюкзака.       Но после зачастую раздавался её тихий и размеренный голос, напоминающий о том, что до Нью-Йорка всего триста миль: — Гляди на дорогу. — Мне больше нравится вид обнаженных подружек Моник, чем дорога, но, увы, — состроил скорбь и выразительно оглядел Елену, — здесь не на что смотреть, кроме трассы. — Останови машину.       Удивление прошло мельком по лицу Деймона, но потом его пробило на смех. Но и злость наполнила девчонку Гилберт. — Останови машину! Немедленно! — И что ты будешь делать посреди трассы? Знаешь процент проезжающих мимо машин равен… размеру твоей груди. Нужно пояснять, что один — это все равно ноль, а ноль… — Останови машину!!!       Звук тормозов и скользящих по асфальту шин отрезвил Елену, но не было возможности исправить происходящее. Сальватор выкрутил руль, и машина слетела с трассы, разбивая тишину заката шумом взрыва и мелодичным стоном Гилберт, выпавшей на середину дороги.