(не)Любимый преподаватель

Маша никогда не встречалась со смертью. Так, чтобы тет-а-тет. Так, чтобы смотреть на человека, с которым ты еще несколько недель/дней/часов/минут назад говорил, а теперь уже не можешь. Так, чтобы холодом веяло и мурашки по коже. Поэтому она и представить не могла, что чувствует Ваня. Насколько ему больно? Готов ли он об этом говорить? Нужно ли вообще ему что-нибудь отвечать? Отвечать не пришлось, потому что через несколько минут пришло следующее сообщение. «Наши отношения никогда не были идеальными.» «Она была абьюзером. Пусть я и не сразу это понял.» «У нас была куча разногласий всегда.» «И я с трудом с ней порвал.» «Но я так виноват перед ней» «и перед ее родителями» «Я не смог ее остановить. Не смог помочь.» «Хотя должен был.» В голове Маши мешанина из нет-ты-ничего-не-должен и господи-что-мне-отвечать. Ком в горле не дает нормально дышать. «Что ты мог сделать, Вань? Вернуться к ней и страдать от этих болезненных отношений? У нее же были родственники, которые с ней живут. Друзья. Да кто угодно. Не перекладывай всю ответственность на свои плечи. Ты ни в чем не виноват. Ты не мог ей помочь.» Маша прерывисто дышит и судорожно смотрит в телефон. Ладошки потеют. Какао рядом остывает. Хочется спросить у Вани адрес и приехать обнять его. Только вот денег на проезд нет. Да и вряд ли такое поведение — действительно правильное. Вряд ли сейчас он нуждается именно в Маше рядом. Вряд ли он вообще сейчас нуждается хоть в ком-то, да? «Я так и не поговорил с ее родителями» «И не отвел к психологу» «Знаю только, что она разговаривала со своей старшей сестрой, и та ее собиралась в среду отвести в больницу» «Придется отменить прием.» Хочется плакать. Маше кажется, что Ваня закопает себя. Заживо. И ему не будет пути обратно. Он потонет в ненависти к себе и самобичевании. И никаких слов, чтобы ответить что-то адекватное, в голове нет. Пальцы трясутся. «Я побуду один, ладно?» «Какое-то время» «Спасибо тебе.» Ваня уходит куда-то за пределы онлайна, а Маша убирает телефон в карман. Что делать? Что делать-то со всем этим дерьмом? — Как-то не особенно далеко ты убежала, Соколова, — Маша смотрит куда-то в сторону солнца, но натыкается взглядом на Ивана-Ивановича. Для полного, полнейшего счастья не хватало только его. Что это за город такой, в котором ее учитель не может уйти в том направлении, где ее, блять, не будет? Маша молчит. А он садится рядом. И, видимо, тоже не настроен на разговор. Какое-то время они сидят молча. И Маше так хочется убежать. Но куда? У нее одна дорога, и та ведет к дому, где не ждет ничего хорошего. Поэтому она сидит на месте и смотрит в пол. — Как будем решать твои проблемы с моим предметом? — Иван Тимофеевич достает из кармана пачку сигарет и прикуривает. В этот момент он выглядит очень красиво. Но Маша старается не смотреть. Насколько это этично, смотреть на то, как твой учитель курит? Наверное, в уставе школы это запрещено под страхом самого строгого наказания. — Я, в общем-то, не против того, чтобы отличники получали свои золотые медали. Но за просто так я тебе пятерку при всем моем желании не поставлю, понимаешь? Маше почему-то плевать. Именно в этот момент, именно на этой лавочке, ей плевать. И хотя это никак не вяжется с ее маленькой истерикой и ущербным осознанием отсутствия знаний по предмету, ей бесконечно все равно. Хочется справки об окончании учебы вместо аттестата, а не золотую медаль. Хочется поступить в ближайший ПТУ и не думать обо всем ужасе, связанном с поступлением. Хочется перестать быть «надеждой семьи» и «прекрасным ребенком», чтобы тебя принимали таким, какой ты есть. Хочется вернуть время вспять и попросить Ваню поехать к этой чертовой Вике, которая теперь мертва. Хочется обнять Ваню, который вообще где-то непонятно где, успокоить его и заверить, что все будет хорошо, хотя прекрасно понятно, что не будет. — Соколова, не улетай в стратосферу, пожалуйста. — Маша кашляет от дыма, который, кажется, повсюду. И, наверное, в первый раз намеренно смотрит учителю в лицо. — Так что, может, будешь ходить на дополнительные с теми, кто сдает экзамен по моему предмету? — Да, как скажете. — Маша вновь смотрит в пол. Хочется попросить сигарету и затянуться в первый раз. Так, чтобы кашлять, если верить рассказам курящих одноклассников. Так, чтобы все внутри сдавило не от душевной боли, а от физической. Но, наверное, просить сигарету у своего учителя еще более неэтично, чем смотреть на то, как он курит, так что приходится сдерживаться. — Ты то мой предмет не знаешь, по твоим словам, «ни черта», то готова идти на дополнительные занятия. Интересная ты мадама, конечно, Соколова, — Маша не видит, но в этот момент информатик улыбается. Едва заметно, но все же, улыбается. — Ты сиди, Соколова, думай над своим поведением и пойми, что не надо вот так вот убиваться из-за какой-то информатики. Передавай приветы двойкам в дневнике. — Маше до того грустно и тоскливо, что от этих странных несуразных слов хочется залиться в дикой истерике, хохоча и плача. Настолько происходящее в ее жизни походит на какой-то дикий сюрреализм, что уже почти не верится в реальность всех дурацких событий. Знакомьтесь: Жизнь — это Маша. Маша — это Жизнь. Она любит все и сразу. И испытывать любит. И доводить до диких истерик. И делать так, чтобы было нестерпимо больно. И подкидывать кучу ненужных гадостей любит. Тогда, когда тебе это совсем не нужно. Говорят, что после подобных ее выходок наступают светлые, хорошие моменты, и ты по-настоящему счастлив. Но никто эту информацию, к сожалению, не подтверждает. Маша смотрит вслед уходящему информатику какое-то время, а после поднимается и идет в сторону дома. Там хотя бы плакать можно не при людях и на мягкой кровати, верно?