Старый волк

      В Хогвартсе каникулы подошли к концу. Школа сняла траур, омрачивший Рождество и досрочно завершивший Турнир Трёх Волшебников, и стала постепенно возвращаться к привычной жизни.       В первый же день нового семестра на занятии у Тобирамы Джинни Уизли, гриффиндорка-третьекурсница с горящими глазами, решительно подняла руку и попросила рассказать о Непростительных заклятиях.       — Это праздное любопытство, Уизли? — строго спросил Тобирама, проверяя её.       — Нет! — горячо тряхнула головой девочка, и рыжие волосы сверкнули в слабом зимнем солнце. — Я считаю, что мы должны знать, против чего боремся, сэр.       Не меняясь в лице, Тобирама обвёл взглядом класс.       — Кто ещё думает так же, как Уизли? — уточнил он. — Ну, смелее, поднимайте руки.       Заминка. Затем в воздух робко, подрагивая, потянулись ладони.       — Четыре… семь… одиннадцать, да? — больше половины класса, состоявшего из гриффиндорцев и пуффендуйцев. — Большинство, значит, — он вновь повернулся к Джинни. — Уизли, на следующий урок принесите трёх живых мышей.       Девочка слегка приоткрыла рот.       — Профессор?       — Вы говорите, что хотите знать опасность в лицо, — он поднялся из-за стола, сложил на груди руки — мрачная, давящая фигура. — И вы узрите её. Не будете спать пару ночей — но будете знать.       В классе висела мёртвая тишина. Дети не решались даже шевелиться, обмениваться взглядами — так напугал их вид, голос, слова Тобирамы. Выдержав паузу, он добавил:       — Те, кто боится, могут не приходить. Если считают, что враги позволят им поступить так же.       Новость об этом распространилась по школе как всегда быстро, и в тот же день после обеда на собственное занятие четверокурсники Гриффиндора и Слизерина пришли с клеткой, в которой сидели три белые мыши. Её принесла и опустила на стол перед преподавателем решительная и мрачно-торжественная Гермиона Грейнджер.       — Вы обещали показать третьекурсникам Непростительные, — пояснила она прежде, чем Тобирама задал вопрос. — Мы решили, что тоже хотим знать.       Она держалась неплохо, и даже когда Тобирама посмотрел на неё разномастными глазами, девочка не отступила, продолжила упрямо глядеть на него, держа руку на клетке с мышами. Подрагивающую руку, но во взгляде колебания не было.       — Займите места, — просто сказал Второй.       Шумно вздохнув, Гермиона едва ли не бросилась к первой парте, и возле неё тут же сел Рон Уизли. За ними устроился невесёлый Невилл Долгопупс — его родителей пытали и довели до сумасшествия одним из тех заклинаний, что Тобирама собирался продемонстрировать. Другие студенты были больше заинтересованы, чем испуганы, только несколько слизеринцев смотрело иначе: Драко Малфой — с содроганием, Теодор Нотт — с отвращением, Винсент Крэбб — с любопытством.       — Непростительные заклинания, — заговорил Тобирама, поднимаясь с места. — Почему их называют так… Грейнджер?       — Потому что за них нельзя простить, — проговорила Гермиона с чувством — ещё слишком свежа была рана. — За их применение к человеку положен пожизненный срок в Азкабане.       — А почему за них нельзя простить?       Новый вопрос поставил отличницу в ступор. Остальные запереглядывались, но молчали.       — Они… эти заклинания, — начала Гермиона, подбирая слова, — наносят большой ущерб человеку.       — Скажите, Грейнджер, какой вред принесёт попавшая точно в тело Бомбарда Максима?       — Большой, — проговорила она и отвела взгляд — её логическая цепочка, строившаяся на основании прочтённого в книгах, сбилась.       — По сути, почти любое заклинание в умелых руках может причинить, как мисс Грейнджер это называет, «большой ущерб», — сказал Тобирама, обращаясь к классу. — Вы ещё слишком малы, иначе бы я рассказал вам одну поучительную историю про неразговорчивого Пожирателя Смерти и простое Инсендио, которое вы учили — на каком? На первом курсе?       Обойдя стол, он отодвинул защёлку и достал из клетки одну из мышей. Белая, красноглазая, она заметалась в его руках — животные чуяли опасность лучше гражданских, а от Тобирамы сейчас, конечно, исходила именно опасность. Будь при нём чакра, она бы в этот момент давила, и дети бы не в силах были даже пошевелиться, дышать стало бы тяжело. А так студенты, хотя и глядели на него со всё растущей опаской, ёрзали на стульях и подавались вперёд, чтобы из-за спин соседей было видно лучше.       Удерживая мышь в руках, не давая ей себя укусить, Тобирама остановился перед классом.       — Непростительные заклинания являются выкристаллизованными и мощными чарами, у которых причинение вреда — не побочный эффект по неосторожности или прихоти применителя, а сама суть.       Тобирама погладил мышку пальцем по голове. Никогда не любил этих тварей, но, помнится, в детстве нередко отрабатывал на них меткость бросков кунаев. Только не на таких альбиносах, а обычных палевых [1] паразитах, любивших пробраться в подвалы и хранилища и поживиться припасами клана.       — Лишение воли. Пытка. Убийство. Никаких положительных трактовок у этих чар быть не может.       Могут, на самом деле, но этим детям лучше не знать. Ученикам Академии шиноби и собственной команде Тобирама говорил: лишение воли — обычная практика клана Яманака и пользователей гендзюцу, в особенности Учих с их Шаринганом; пытки — неотъемлемая часть сбора информации, грязная, да, но, что поделаешь, ради блага деревни и не на такое пойдёшь; убийство — работа, потому что в бою зачастую либо ты — либо тебя… Но то шиноби. А здесь — кучка подростков, из которых единицы видели смерть, и уж точно ни один никогда не пытал. Для них лучше не вводить двусмысленности.       Удерживая мышь в одной руке, второй Тобирама извлёк палочку.       — Империо.       Животное дёрнулось — и ослабло, не предпринимало больше никаких попыток вырваться. Тобирама мысленно приказал, и мышь, пробежав по руке, забралась на плечо, встала на задние лапы и, балансируя, несколько раз свела вместе передние, будто бы хлопала. Некоторые ученики засмеялись, но быстро осёклись под взглядом преподавателя.       — Любой приказ, — произнёс Тобирама медленно, звучно. — Я могу приказать ей что угодно. К примеру…       Мышь вновь перебралась на его ладонь — и резко вцепилась зубами в собственный хвост, грызя кожу и сухожилия. Кровь брызнула на усы и белую мордочку.       Девочки закричали, пара мальчиков повскакивала с мест, и все наперебой запросили, чтобы Тобирама прекратил это. Однако он не внял; лишь когда отгрызенный хвост, извиваясь в последних конвульсиях, упал на пол, Тобирама поднял взгляд на класс.       — Любой приказ, — повторил он; подчинение с мыши Второй снял только частично, чтобы животное лежало без движения, не металось, но могло сдавленно пищать и пучить глаза от боли. — Это — мышь. Теперь представьте, что этими чарами можно сделать с человеком.       Давая студентам время на обдумывание, Тобирама отвернулся к столу и, вернув в клетку бесхвостую мышь, достал ещё одну. На весу демонстрировать следующее заклинание было неудобно, поэтому он подошёл к первой парте и опустил мышь перед Блейзом Забини и Теодором Ноттом.       — Круцио.       Мышь завизжала, извиваясь, сворачиваясь и выкручиваясь от боли. В красных глазах отражалась агония. «Ещё немного — и сердце не выдержит», — решил Тобирама и отвёл палочку.       Мышь прекратила пищать и биться и, подрагивая, лежала на столе. Лицо Теодора, смотревшего на мышь перед собой, не в силах отвести глаз, приняло нездорово-зеленоватый оттенок.       — Пыточное проклятие, — коротко констатировал Тобирама. — Безграничная физическая боль. Не приведи Мерлин вам под него попасть.       Он забрал мышь и вернулся к клетке, медля специально, чтобы студенты прониклись сказанным и тем, что будет дальше.       Когда он вернулся, все сидели перепуганные, бледные, молчащие. Звенящая тишина опустилась на класс.       На сей раз Тобирама опустил мышь на парту в начале другого ряда, где сидели Гермиона и Рон. Мальчик был растерян, в глазах девочки стояла влага. Тобирама указал палочкой на мышь.       — Авада Кедавра.       Зелёная вспышка — и конец.       — Мгновенная остановка сердца и отключение мозга, — сказала Тобирама, беря в руку труп. — Она ничего не почувствовала.       — Хотя бы… без мучений, — прошептала Гермиона; по её щекам текли слёзы, которые девочка не замечала.       — Верно подмечено, Грейнджер, — кивнул Второй. — Смерть — далеко не самое страшное, что может произойти. Бывают вещи похуже.       Он обвёл долгим взглядом класс и подвёл итог:       — Урок окончен.       Но, кажется, в умах детей он останется надолго.       Тем же вечером, когда Тобирама пришёл перед отбоем на ставшую уже традиционной перекличку, в гостиной Слизерина господствовала непривычная тишина, напряжённость, задумчивость. Нелюбимый декан в кои-то веки не был встречен мрачными взглядами исподлобья; в большинстве своём дети вовсе прятали глаза и подавали голос лишь когда Тобирама называл имя.       Это определённо являлось хорошим знаком — они либо боятся, либо всерьёз размышляют. На самом деле, страх способен удержать слизеринцев от совершения глупостей в равной мере со зрелым рассуждением, рассчитывать на обильные плоды которого, к сожалению, не приходилось. Сказывались местные особенности воспитания; но и то, что люди, активно применявшие Непростительные в прошлой войне, — родственники этих детей, тоже. «Сложно откреститься от семьи, — думал Тобирама, завершая перекличку и задавая традиционный вопрос: хочет ли кто-нибудь что-то ему сказать? Ответом как всегда послужило недружелюбное молчание. — Даже если семья состоит из жестоких людей».       За свою жизнь он видел тому много примеров. Тот же Учиха Кагами никогда не открещивался от клана, хотя сам был честен и мягок. Тобираму искренне удивляло, как в клане демонов мог родиться кто-то столь непохожий на Изуну, Мадару, их отца, Таджиму, все поколения жадных до крови, в разной степени ненормальных Учих. Не считая учеников, после смерти Хаширамы Кагами был единственным, с кем Тобирама позволил себе сойтись достаточно близко для того, чтобы этого человека можно было классифицировать не как рабочий контакт. В те годы во многом благодаря его помощи и влиянию в клане Тобираме удалось весьма органично вписать Учих в жизнь Конохи, наделив полномочиями полиции; при этом он сам и клан Сенджу ничуть не продешевили.       — Профессор? — когда Второй уже уходил, у самой двери нагнал его Дерек Уэлч, староста шестого курса. Неглупый и осторожный юноша, что импонировало Тобираме.       — Что случилось? — уточнил он куда ровней, без рычащих нот, которые часто использовал на занятиях.       — Это по поводу вашей сегодняшней демонстрации, сэр, — Дерек оглянулся на своих и понизил голос. — Ребята напуганы, причём не только четвёртый курс, те, кто слушал их рассказ, видя при этом лица — тоже. Поэтому, я думаю, — он остановился, и Тобирама кивком позволил ему продолжить, — думаю, было бы правильно, если бы это увидели все, кроме самых маленьких. С учётом того, что творится за стенами замка… пусть лучше знают и боятся.       «Пусть страдания и смерть перестанут быть для них чем-то образным, абстрактным», — мысленно закончил Второй, видя, что парень банально не может подобрать слова.       — Я так и собирался поступить, — ворчливо заметил он. — Проследи, чтобы на уроки все курсы пришли с мышами.       Дерек встрепенулся.       — Все, профессор? — уточнил он.       — Кроме первого и второго.       — Я вас понял, сэр, и за всем прослежу, — кивнул юноша. Вот истинный слизеринец: знает свою выгоду. И для него, полукровки, она точно не в том, чтобы позволить Тёмному Лорду набрать влияние.

***

      Вечер был в самом разгаре, и бойко звенела посуда: приборы, тарелки, бокалы. В честь собравшихся были поданы превосходные вина и фаршированные фазаны, запечённая рыба, баранье жаркое. В углу ненавязчиво играли зачарованные инструменты, выводила партию скрипка, и под её аккомпанемент то и дело раздавались взрывы хохота: кое-кто из гостей, перебрав, уже отпустил контроль.       Изуна улыбался всем хозяйски-ленивой улыбкой, под маской расслабленной вежливости холодно перебирая, что нужно успеть сделать за вечер.       Поговорить с Долорес Амбридж.       Передать Гавейну Робардсу деньги за оказываемые услуги.       Пообещать Людо Бэгмену прислать того вина, которому тот столь активно воздаёт должное.       Начинать стоит с простого.       — Как я вижу, Людо, вам нравится наше вино, — обратился он к главе Департамента магических игр и спорта — не последнему человеку в Министерстве по званию, не по уму.       — Очень нравится, Люциус, признаться, — хмельно выдохнул Бэгмен, переводя на него осоловелый взгляд. — Я бы даже рискнул спросить у вас, откуда оно привезено.       — Так рискните, мой друг, — Изуна располагающе улыбнулся. — Хотя, можете не утруждать себя: я сегодня же прикажу домовикам доставить вам бочку. Подарок от нас, — он вежливо склонил голову в сторону Нарциссы, с весьма чопорным видом слушавшей рассказ Долорес о последних делах в Министерстве.       — Ну что вы! — слабо запротестовал Людо. — Я не могу… — он ещё что-то помямлил, а когда Изуна уточнил, что настаивает, горячо поблагодарил и вернулся к кубку, находя в нём забвение. Изуна знал, что Бэгмен крупно задолжал гоблинам, за что, собственно, и зацепился, когда искал слабые точки Людо.       Тарелки с основными блюдами опустели, подали десерт. Вечер шёл к своему логическому завершению, и это радовало Изуну. Хотя и в прошлой жизни ему доводилось заниматься политикой и налаживать связи, причём не только с другими кланами, но и с двором дайме (ну не Мадару же, в самом деле, было отрывать от клановых дел… хотя и характер брата для подобных тонких игр попросту не подходил), нельзя сказать, что Изуна это любил. Умел — да, даже получал определённое удовольствие, побеждая других игроков, но куда меньшее, чем от хорошего боя. Всё же шиноби — воины в первую очередь, потом остальное.       Уже какое-то время, примерно с тех пор, как Долорес Амбридж попросила себе второй кусочек торта, Эдвин Паркинсон и Терренс Нотт то и дело бросали взгляды на Изуну. Эти двое были не просто богачами и главами видных магических родов — Пожирателями Смерти старой закалки, опытными и изворотливыми, раз сумели в своё время, как и Люциус, избежать тюрьмы после падения Волан-де-Морта. На этом ужине они — собственно, по лордову приказу — «помогали» Изуне, хотя тому и не нужна была помощь. Впрочем, с Лордом во время отдачи распоряжения Учиха не спорил, а теперь сделал вид, что проникся поторапливающими взглядами коллег, и многозначительно посмотрел на Долорес. Та украдкой кивнула; извинившись перед Нарциссой, она поднялась со стула и вышла из комнаты. Эдвин и Терренс понятливо переглянулись и втянули в разговор максимальное число собравшихся: министерских чиновников, владельцев магических компаний и газет. Сравнительно меньшую дамскую часть общества развлекала Нарцисса.       Выждав пару минут, Изуна тоже покинул трапезную, плотно прикрыв дверь за собой, и отправился на поиски гостьи. Интуиция не подвела — Долорес обнаружилась в дорого обставленной гостиной, где с напускным интересом разглядывала картины на стенах.       — Замечательные полотна, Люциус, — пропела она, повернувшись. Широченная улыбка кривила и без того некрасивый рот.       — Благодарю, Долорес, — учтиво отозвался Изуна, про себя надеясь, что женщина не спросит о том, когда и кем эти картины были написаны, сколько стоят. Если что, вину за их выбор придётся валить на Нарциссу.       — Просто прелестные… — Долорес вновь посмотрела на картины и умильно вздохнула. — Как и весь этот вечер.       «Уже ближе к делу».       — Полагаю, я знаю способ сделать его ещё лучше, — Изуна подошёл и остановился возле неё, тоже повернувшись к полотну. — Давайте обсудим, как мы с вами можем сделать приятно друг другу, госпожа заместитель министра.       — А разве пристало вам, женатому мужчине, делать мне подобные предложения, лорд Малфой? — спросила она с жеманством.       — Такие, как делаю я — более чем, — откликнулся Изуна и продолжил деловым тоном: — Помните небольшую поездку, которую я вам предлагал в прошлую встречу? С моей стороны всё улажено. Как только вы уточните своё расписание, я закажу вам билеты.       Долорес посмотрела на него, кривя губы в дежурной улыбке, в которой неприкрытой фальши искрилось столько, что чувству прекрасного Изуны, распространявшемуся и на профессиональные сферы жизни, было нанесено глубокое оскорбление.       — Вы знаете, расписание первого заместителя министра такое плотное, — проговорила она, хитро и жадно блестя глазами.       — Мне кажется, вы сумеете его расчистить, чтобы доставить мне удовольствие, — улыбнулся Изуна, а затем извлёк из складок мантии свиток, перевязанный зелёной лентой.       — Что это? — Долорес неподдельно заинтересовалась — учуяла выгоду, стервятница.       — Недавно я был в гостях у своего друга, мистера Селвина, — произнёс Изуна, нарочито-медленно раскрывая свиток. — Я увлекаюсь генеалогией, вы знаете? И вот я попросил Селвина сделать мне копию его фамильного древа, — он наконец развернул пергамент и продемонстрировал Долорес, подавшейся к нему. — Видите, вот здесь? Это основная ветвь дома Селвинов, восходящая к шестнадцатому веку… А теперь посмотрите на это ответвление, случившееся в прошлом веке.       — Младший сын главы рода? — проговорила Долорес, жадно впиваясь глазами в линии и буквы.       — Ушедший из отчего дома и сменивший фамилию, — кивнул Изуна. Он опустил пергамент, отняв его из-под носа Долорес, и принялся скручивать. — Я заинтересовался его судьбой, однако пока ещё не выяснял доподлинно, что случилось с Лоуренсом Селвином после того, как он покинул дом, — он вновь улыбнулся, посмотрел Амбридж в глаза. — Кто знает, куда приведёт меня исследование?       Губы Долорес дрогнули, но удержали улыбку; ноздри раздувались, глаза сияли.       — Я полагаю, что сумею выкроить время для предлагаемой вами поездки, Люциус, — пропела она сладко-сладко. — Однако и вы дайте себе отдохнуть и заняться не работой, а хобби… поднять архивы, которые вас интересуют…       — И доискаться правды, — закончил он за неё. — Думаю, мы так и поступим, Долорес.       — Так и поступим, — как эхо отозвалась она.       После они — вновь с перерывом — вернулись в трапезную, где гости как раз доедали десерт и допивали последний чай. После началось затяжное прощание, во время которого Изуна незаметно передал Гавейну увесистый кошель, сопровождая это многозначительной улыбкой. Мракоборец не улыбнулся в ответ, но деньги принял и поспешил откланяться.       Последнего министерского гостя (Людо, которого в итоге уносили домовики) проводили около десяти вечера, после чего Изуна пригласил Эдвина Паркинсона и Терренса Нотта, не торопившихся уходить, выпить с ним по стакану виски. Те согласились, и вскоре все трое устроились перед камином в гостиной, где не так давно Изуна разговаривал с Долорес.       На её счёт у Изуны были сомнения. Амбридж — карьеристка, это и каппе ясно, однако вовсе не дура. Более того, она хитра и не любит слишком уж рисковать, делать поспешные ставки; а сейчас, и это понятно любому трезво оценивающему ситуацию человеку, делать ставку на Тёмного Лорда (как, впрочем, и на Альбуса Дамблдора) — поспешно. Однако привлечь Долорес на Тёмную сторону нужно пораньше. По этому случаю у Изуны был план из раздела относительно нестандартных.       — Скажите, Терренс, — произнёс он, неспешно покачивая в руке стакан с виски, — как вы смотрите на то, чтобы завести относительно молодую и в меру привлекательную любовницу?       — Отчего вдруг такие вопросы, Люциус? — прохладно уточнил Нотт.       — Да просто жалко смотреть, как вы после смерти супруги всё грустите без дамского общества… — протянул Изуна и мгновенно посерьёзнел. — Кроме того, есть одна особа, которую неплохо было бы крепче к нам привязать.       — Вы говорите о?.. — попросил уточнений Эдвин Паркинсон.       — О даме, чей кажущийся возраст значительно отличается от реального, и в лучшую сторону, так что она легко сумеет сыграть неопытную деву ночью — вы даже не заметите разницу! Она, кстати, утверждает, что состоит в родстве с нашим с вами общим другом Селвином.       — Люциус, вы что, имеете в виду Амбридж? — Эдвин вскинул брови, силясь удержать себя от улыбки.       — Именно.       — Только не говорите мне, что правда считаете, что она выглядит много моложе своих лет!       — А кто вам сказал, что, произнося «кажущийся», я мысленно добавлял «мне»? — состроил недоумение Изуна. — Кажется-то ей, но всё же… — он вновь повернулся к Нотту, мрачно молчавшему. — Терренс, поймите. Эта женщина очень важна для успеха дела милорда. Она уже берёт наши деньги, однако это самый ненадёжный метод удержания преданности. Она не дура и при продвижении по карьерной лестнице преследует исключительно свои интересы, более того, смогла не попасть ни под чью протекцию.       — Вы полагаете, что любовная связь привяжет её крепче, чем деньги? — скептично проронил Терренс.       — Полагаю, — кивнул Изуна. — Любовь — очень опасное оружие, на самом деле…       — Вы сейчас едва не цитируете Дамблдора, — поморщился Эдвин.       — Я не закончил, — проинформировал Изуна. Он больше не шутил, смотрел на собеседников решительно и хладнокровно. — Вспомните, как выглядит Долорес, как ведёт себя. Одного взгляда достаточно, чтобы определить её типаж: вечная девочка, с этими её бантиками, тоненьким голоском и любовью к котятам.       — Я сейчас вспомнил её кабинет в Министерстве, — проговорил Эдвин и вновь поморщился.       — И такой девочке, — продолжил Изуна, не обращая на него внимания, глядя на Терренса, — необходим сильный, статный, взрослый мужчина. Всех, кто моложе её, она презирает и не рассматривает в качестве равных партнёров — разве что игрушек на пару ночей. Но вот мужчине вроде вас, лорд Нотт, она отдастся вся без остатка.       — Такое сокровище, мой друг, — заметил Эдвин с тенью сарказма.       Терренс не ответил ему, продолжая мрачно глядеть на Изуну, однако не просто четвертуя его взглядом — размышляя. Нотт умён и умеет жертвовать личными интересами ради большой победы.       — Мне нужно об этом подумать, — лаконично произнёс он.       — Разумеется, — кивнул Изуна. В столь деликатном деле определённо не стоит настаивать; впрочем, если Терренс станет думать слишком долго или вовсе упрямиться, Изуна знает чары, которые должны помочь.       Его изучение местных аналогов гендзюцу шло как нельзя лучше. Изуна выяснил, что творение ментальной магии без палочки считается показателем высокого мастерства — даже Лорд не всегда был способен войти в сознание жертвы без костыля. «Есть, к чему стремиться», — заключил Учиха и с интересом погрузился в поиски информации и тренировки. Благо, у него имелся Северус Снегг — почти добровольный пленник, ныне обитающий в уютном подвале, где после призыва в этот мир существовал довольно долгое время сам Изуна. У Северуса была подавлена воля (как чарами, так и зельями — тоже весьма любопытный раздел магического искусства, особенно когда у тебя есть деньги на удовлетворение собственного интереса), и тренироваться на нём оказалось вполне удобно. Ещё несколько раз, выбираясь в Лондон, Изуна практиковался на пьяницах в Лютном переулке, но это было, конечно, не то — в мозг к напившемуся значительно легче проникнуть. Но попытки были нужны даже просто сами по себе, чтобы отточить навык и подготовиться к более серьёзным этапам занятий. Их предполагалось несколько, начиная с тренировок стандартных ментальных воздействий на большой выборке людей, чтобы максимально изучить эффекты, и заканчивая разработкой собственных методик, сочетающих подходы магии и изощрённость гендзюцу. Кроме того, была у Изуны ещё одна любопытная мысль…       Терренс и Эдвин ушли, а Изуна, отставив бокал, вышел на террасу, вдохнул морозный воздух. Этот мир, слишком спокойный, с размеренным бытом, был не по духу Учихе, привыкшему к огню, движению, вечной опасности — они мобилизировали тело и дух, давали в полной мере прочувствовать жизнь. Их отсутствие действовало на нервы и подстёгивало воображение — а оно у Учих мощное, почти легендарное, являвшееся одной из причин особой изощрённости их иллюзий. И теперь большая часть его ресурсов была направлена на борьбу с простоем, скукой. «Если всё пойдёт по плану, через некоторое время можно будет навязать сторонникам Альбуса Дамблдора бой, — размышлял Изуна. — А до тех пор нужно постараться…»       — Люциус?       «…избежать войны на домашнем фронте».       — Да, Нарцисса? — он обернулся и вежливо улыбнулся супруге Малфоя.       — Все гости ушли, — произнесла она, ступая из комнаты на террасу.       — Да, Паркинсон и Нотт были последними, — отозвался Изуна, внутренне настороженный — не знал ещё, зачем она явилась.       Нарцисса подошла ближе и остановилась у парапета рядом с ним: светловолосая, белокожая, надменно-красивая. «Как луна», — подумалось Изуне. Ему нравились такие, нравилось искать в них огонь; вот только конкретно эта женщина вызывала в нём чувства иного толка.       Изуна молчал, глядя на сад, а Нарцисса наблюдала за ним из-под ресниц, красиво затенявших голубые глаза. Наконец, она не выдержала.       — Что не так?       — Всё в порядке, — ответил Изуна совершенно спокойно. — Чем вызван вопрос?       — В последнее время ты изменился, — прямо сказала она. — Стал не таким, как прежде.       «А каким был твой муж?» — актуальный вопрос, но задать его нельзя. Какая жалость.       Однако не это было истинно плохо — хуже то, что разум Нарциссы окружали некие щиты, мощные настолько, что Изуна попросту не знал, как пробиться за них. Откуда такая защита у женщины, он не имел понятия, но она портила всё: при нынешнем раскладе проще убить Нарциссу, чем одурманить и подчинить.       — Времена меняются, и люди — вместе с ними, — заметил Изуна. — Я такой, каким должен быть сейчас, Нарцисса.       — Я понимаю это, — сказала она и неожиданно взяла его за руку. — Но зачем тебе носить маску передо мной, Люциус?       Опасный момент — теперь нельзя ошибиться с дозой эмоций. Застыв на несколько мгновений, глядя на её руку, Изуна отвёл взгляд, заставляя чуть дрогнуть брови и нижнюю губу — был уверен, что Нарцисса не пропустил этот мелкий жест. Затем он вздохнул и, взяв руку Нарциссы в свою, медленно прижался щекой к тыльной стороне её ладони и прикрыл глаза с выражением подавляемой нежности, болезненной тоски.       — Потому что так будет лучше, — проговорил он негромко, чуть слышно. — Я не хочу, чтобы кто-нибудь решил сделать тебя фигурой в игре против меня.       — А они могут?       — Разумеется. Любая слабость будет использована против меня, а ты и Драко — мои самые большие.       Произнося это, Изуна полагался на то, что слышал от самого Люциуса, видел, наблюдая за ним, когда Люциус ещё был в мире живых и занимал своё тело, которое после столь любезно предоставил Изуне. По тому, как Малфой говорил и вёл себя, можно было судить, что семью он любит всем сердцем, хотя и старается это скрывать.       — Люциус, — грустно выдохнула Нарцисса и, склонившись, поцеловала его руку.       Кажется, на этот раз пронесло. Что будет в следующий, не устроит ли Нарцисса более настойчивый допрос — одному Ками известно. «Нужно что-то решать», — отстранённо подумал Изуна, легко поглаживая светлые волосы почти своей жены.