По алфавиту

      Натаниэль сделал несколько коротких вдохов-выдохов и раскрыл глаза. Повернул ручку дрожащей рукой и, на подкашивающихся ногах, вошел в класс. Одноклассники, как всегда, смеялись, переговаривались и скалились. Нат отрицательно мотнул головой своим мыслям. Нет-нет. Они улыбаются. Конечно улыбаются. Это животные скалят свои клыки, угрожающе рычат, прежде чем напасть. — Ой, опять этот, — голос Хлои, как яд, проникает под кожу парня и жжет. До чертиков больно жжет.       И глаза одноклассников, о боже, устремляются к нему. Множество глаз. Сочувствующие и насмешливые, и попробуй понять — какие же из них хуже. Чужие взгляды вжимают несчастного обратно к двери, проникают ему под одежду, в душу. Натаниэлю даже на секунду показалось, что он голый. Ему часто снились сны о том, что он заявлялся в коллеж без одежды, и все над ним смеялись.       Все. Смеялись. Над ним.       Испуганный взгляд опускается вниз, и что-то вроде облегченного вздоха вырывается из груди. Конечно, он одет. Слава богу, одет. Только настойчивое ощущение того, что сейчас все должны были залиться смехом, не покидало его. Парень весь сжался, инстинктивно вжимая голову в плечи. Так реагируют на удары. И Нат ждет своего невидимого удара с замиранием сердца. Пусть всё уже закончится, пусть вся боль и насмешки уже случатся, и он сможет нормально дышать. Хотя бы дышать. Потому что дыхание у него сперло, и он судорожно пытается вдохнуть, но не может. Воздух стал липким, и не хочет проникать внутрь, только его остатки слизью оседают на легких. Закашляться бы. Перевести дыхание. Но Натаниэль уверен, что ему легче задохнуться, чем вызвать еще больше внимания даже своим кашлем.       Не смотрите. Не замечайте. Не сочувствуйте.       Натаниэль думает, что он пропустил что-то очень важное в своей жизни. Так часто бывало, он мог погрузиться в раздумья во время рисования и пропускал слова учителей, обращения одноклассников. Рисование забирало его целиком, ограждая от реальности. Но в один из таких своих побегов, он, кажется, пропустил момент взросления. Вернулся, а вон — все уже взрослые, самостоятельные личности.       Ему все хочется, чтобы кто-то ему подсказал, как нужно поступать. Оборачивается, как потерянный ребенок в супермаркете, и видит лишь толпу, окружившую его. Гудящую стену из взрослых, они тянут к нему свои длинные руки, лица их перекошены, рты не природно растягиваются, а круг смыкается все тесней. Нат маленький, слишком маленький и очень-очень боится. Мам? Пап? Только чужие люди.       Человеческие образы расплываются, превращаясь в одно серое пятно из-за слез. Пятно это пульсирует, темнеет, растекается, как случайно пролитые чернила. Натаниэль стряхивает слезы и понимает, что стоит посреди лабиринта. С одной из сторон он слышит свой детский зареванный голос — и ему противно. Боже, как же ему противно от самого себя. А еще стыдно, потому что на него смотрят сверстники с явным укором и печально качают головами. Они берутся за руки и идут дальше по лабиринту. Натаниэль хотел бы рвануть за ними, только вот ноги приросли к земле, и он даже двинуться не может. Из отчаяния он кричит жалостливое «Погодите!», оно разлетается об холодные бетонные стены и не менее холодные взгляды. — Ой, опять, этот.       Звучит как приговор и болезненно впивается в ранимую душу. Натаниэль ведь художник, он чувствует этот мир иначе. Чувствует порою слишком много и просто «слишком». Поэтому издевательский тон для него приобретает физические очертания, маленькими иголками впиваясь под ногти. Колет в кончики пальцев, по самой нежной коже. Этими пальцами он и создает свои творения, поэтому ощущение в разы острее, в разы обиднее.       В глаза будто кинули пылью, иначе как можно объяснить от чего в них что-то щиплет? Что-то горячее, размывающее очертания лабиринта.       Когда ногами выходит пошевелить, Натаниэль понимает, что все уже ушли. Одноклассники, случайные знакомые, не очень многочисленные кузины, все ушли, и он остался один. Парень не мог поверить, что все его оставили, и бежит следом. Споткнулся. Поднялся. И вновь упал. Тупая боль отдавалась в разных частях тела, но самая жгучая чувствуется в районе лица. Пальцы непроизвольно потянулись к носу, но коснувшись чего-то теплого, резко отдернулись, как от огня. Онемевшие от холода пальцы сжимаются и разжимаются, а по ним течет нечто красное. Нат хотел бы сказать, что это краска. Но это не так.       Слышны все еще детские всхлипы. Опять заблудился, почти как в супермаркете. Почти. Только это лабиринт, огромный, темный, чужой. И он не понимает, как от сюда выйти. И он не понимает, как другие это знают. Слишком многое не понимает, кроме неожиданного осознания, что всхлипы совсем не детские. Натаниэль рыдает, хоть уже и не ребенок.       Но ведь еще и не взрослый.       Правда, же? Правда?! — Буржуа, а следи за своим языком, — голос раздается, кажется, с небес, но это не так.       Натаниэль раскрыл глаза и, судорожно вздохнув, вспомнил, что нуждается в кислороде. Он успел изрядно вспотеть, и теперь слишком длинная челка липла к влажной коже. Неприятно, хотелось бы поправить… Но парень до сих пор боится шевельнуться под чужими взглядами. — Нат, все хорошо? — голос раздается уже ближе, точно уж не с небес.       Нет. Не хорошо. Все ужасно. Я потерялся. Это кошмар наяву. Каждый день — это кошмар, на протяжение уже многих лет. Потерялся очень давно. Ничего не хорошо, ничего.       Натаниэль неожиданно почувствовал аромат выпечки и черники, и это привело его в чувства. Тяжесть упала с плеч, вырываясь облегченным вздохом и нервным подобием улыбки. Все пугающие взгляды вдруг сменились одним теплым, совсем родным. Не-чужой-человек. Большие голубые глаза замерли прямо напротив лица. Взгляд обеспокоенный, но не такой сочувствующе-гнусный, как у прочих одноклассников. Так беспокоится сестра о брате, мать о сыне, родной человек о другом родном человеке. — Нат, — настойчивее повторяет Маринетт, и ее теплая ладонь опускается на его подрагивающее плечо. Сквозь ткань пиджака он все равно чувствовал, как тонкие пальцы чуть сжимаются. — Все хорошо, — парень чувствует, как к лицу прибывает кровь, но он слишком смущен, чтобы представлять себя со стороны.       Волнение в голубых глазах исчезает, и лицо девушки будто источает собственное сияние, благодаря мягкой улыбке и очаровательным ямочкам на щеках. Натаниэль вглядывается в эту милую деталь, старательно запоминая и проецируя в собственном сознание.       Легкая ладонь скользит вниз, почти невесомо. Но Натаниэль художник, поэтому чувствует куда больше, чем могли бы почувствовать другие. Мягкие пальцы на секунду коснулись кожи на нежной руке, но отдернулись, ощутив дрожь парня. Маринетт понимающе кивает и решает лишний раз не прикасаться к нему. Нат покорно поддался вперед, когда девушка потянула его за рукав. И дальше идет за ней, не замечая чужих людей, противную Хлою, позабыв о том, что душа уходила в пятки.       Художник оказался на своем месте, даже не поняв, как миновал всё помещение. Сердце до сих клокотало в груди, только теперь от приятного волнения. Маринетт ловко спускалась вниз, к своей подруге, где и остановилась. Усевшись за свое место, она проигнорировала шутку со стороны Хлои и увлеклась незатейливой болтовней. В компании Альи, Адриана и Нино, она казалась поразительно гармоничной. В своей среде, счастливо улыбаясь и совсем не обращая внимание на враждебность реального мира. Лишь раз ее взгляд случайно метнулся к Натаниэлю, но тот отвернулся, смущенно пряча глаза за длинной челкой.       Лабиринт был все таким же темным, со смертельным холодом стен. Нос пекло от боли, и дышать было тяжело. Только сердце теперь билось настойчивее, увереннее, будто нашептывая «Ты будешь жить». Нат не знал, как другие ушли, как повзрослели, и как он упустил этот важный момент.       Натаниэль нашел свой свет и теперь обязательно выберется из этого лабиринта.