Wild Times

            Утро субботы было на удивление солнечным, несмотря на то, что прогноз погоды обещал тучи и дождь; в принципе, я редко верил телевизору, потому как правительство Зверополиса очень уж любило приврать. Однако иногда включал ради забавы или смотрел какой-то остросюжетный фильм, время показа которого прочёл в газете, и садился за его просмотр в компании упаковки попкорна и какой-нибудь сладкой газировки. Хотя и газеты не очень-то увлекают, и, как по мне, правдой не пестрят. Но один неоспоримый плюс в печатном издании новостей «Жизнь Зверополиса» был: отсутствие противных морд, мелькающих на экранах телевизоров размытыми пятнами акварельных красок.       Принимать душ я не стал: времени на водные процедуры почти не оставалось. Пришлось наспех умыть свою лисью морду, почистить зубы и, взяв в лапы парочку бутербродов, съесть их на ходу.       Едва не забыв ключи от комнаты, чертыхнувшись при этом на себя, я поспешил на электричку, к времени отбытия которой очень сильно опаздывал.       Утро первого выходного дня, субботы, несмотря на погоду, было весьма насыщенно. К примеру, я все-таки не успел на электричку, и она уехала без своего вечного рыжего пассажира прямо перед моим носом. Поэтому пришлось идти на поезд, что было хуже: во-первых, дороже, а во-вторых, поезда – любимый транспорт травоядных. Да еще за опоздания куница Лили могла вычесть проценты из моей зарплаты, что было неприятно вдвойне.       Сев в начале вагона, из-за нежелания даже смотреть на морды травоядных тварей, я уставился за окно, где перед глазами пейзаж менялся со скоростью быстро перелистываемых книжных страниц. Близость моего фиолетового носа к окну оставляла явные запотелые следы теплого дыхания. А в отражении прозрачного стекла, хоть и не четкого, я видел взгляды травоядных, смотрящих на меня с ненавистью. Но привыкнуть к этому не тяжело – особенно, когда тебя этот взгляд преследует всю жизнь…       Сидящая напротив барашка прищурилась, всматриваясь в мою персону, спрятав свой кошелёк подальше в сумочку и бросив на меня самые недоброжелательный, на какой была способна, взгляд. Да чего тебе бояться-то? Дамочка, неужто так сложно приглядеться и увидеть неснимающийся, шоковый ошейник? Бесит, натирает и мешает.       Выйдя на малюсенькой станции, успокоив тем самым овцу, что так усиленно всю поездку пилила меня взглядом, при этом засовывая кошель все глубже и глубже в сумку (я еще удивился, что ее дно не порвалось), я с чувством выполненного долга наконец пошёл на работу, опоздав при этом на каких-то пару минут, которые не могут быть замечены. Проскользнув внутрь парка, быстро нашёл Финика, убирающегося в «Карусели сказок». Один из популярных аттракционов для молодых парочек. Большое по диаметру колесо, слегка обшарпанное внутри и порванное на некоторых внутренних местах, оно всё равно занимало одно из первых мест у влюбленных. Это и не удивительно: сам сел в красиво разукрашенную чайную чашечку, посадил себе на колени свою половинку и катайся, наслаждаясь при этом красотой самой карусели. Просто сказка! Взяв из чулана метлу, я тихонько взошел к чашечкам, подметая мусор. И медленно, чтобы не вызвать подозрения, подходил к Финнику.        — Неплохая такая погодка сегодня, правда? — дружелюбно начал я, отлынивая от данной задачи.        — Ага, как твоё настроение, — фыркнул недовольно Финик, которому, видимо, не нравился тот факт, что моя персона отлынивает от необходимой нам всем работы, — сегодня много народу должно быть из-за этой твоей погоды. Так что иди работай!       Не сказать, что Финик плохой (наоборот — он добрейшей души зверь, чего просто не показывает), хотя иногда у него припадки дурного настроения, когда ничего, кроме недовольства, не вытянешь. Но нас всё равно объединяла общая цель: поднять «Wild Times» до уровня высшего класса. Да и приятельские отношения тоже, в принципе, хотя другом я его назвать не могу. Просто хорошие приятели.       И правда, ближе к одиннадцати привалило множество посетителей. Только и успевай обслуживать их да предлагать посетить то или иное развлечение нашего парка. А старик Сэм был хмур, как всегда, но большинству зверей это казалось нормой: отвечающий за комнату страха должен быть жутким. И этого старого лиса можно с лёгкостью назвать таким.       Я несколько раз попадал к нему (причём ни разу не впал в немилость), перекинувшись парой слов о лживых прогнозах погоды и подозрительной паре ласок, которые покупали себе сладкую вату. После, поболтав со старым лисом, судьба забросила меня на «Тоннель любви», где и прошла большая часть столь напряжённого дня. Приходившие пары были разнообразны: и обычные, вроде двух выдр, пары тигров, но некоторые были «нестандартного» набора: к таким смело можно было отнести, скажем, волка и волка (именно в таком наборе), песца и медведя, и еще много, много и много других. Моя память всех и не запомнила – слишком многих мы отправляли в путь, провожали к выходу, от такого немудрено, что голова заболит и захочется уши прижать.       Во время своего законного перерыва, я собирался проведать Вельму, торгующую билетиками на самые разные аттракционы нашего парка. Забежав по дороге в ларек со сладким, я захватил оттуда два пластиковых стаканчика с кофе, и равное им количество пончиков, бодренько направляясь к кассам, при этом стараясь не попасться на глаза кому-то, кто мог бы снова запрячь работой. Вообще, у моей работы есть один минус – не закреплённость за каким-то определенным аттракционом. Менять свое место дислокации постоянно – это, согласитесь, не очень-то и приятно.       Лили, появилась весьма внезапно, вышедшая из-за шатра, в котором Сноу гадал зверям. Я никогда не понимал, почему нельзя было поставить шарлатанку, а не шарлатана; предсказывающим женщинам, мне кажется, верят больше, чем чудному еноту. Куница огляделась и, оставшись довольной (отлынивающего меня, который мог подпортить эту улыбку, благо, она не увидела), ушла куда-то. Этого я и ждал. Быстро юркнул в переулок между шатром Сноу и ларьком с разными сувенирами, почти дойдя до места назначения и представляя, как вскоре буду лакомиться пончиками вместе с Вельмой. Она была боевой, но к лисам располагала, потому мою «несчастную бедную душу, которую никто понять не может» принимала с огромной радостью и распростёртыми объятиями. Другое дело Кольт, который подозревал всех и вся. А вот меня да, она даже любила, можно сказать.       Почти дойдя до цели, мне помешал странный звук, похожий то ли на стон, то ли на писк. Непонимающий оглянувшись по сторонам, я пришел к одному выводу: это мог быть потерявшийся ребенок, которому нужно помочь, скажем, найти родителей. Или как вариант, брошенная ухажёром дамочка. Мало ли, всякое ведь бывает.       Поставив кофе и пончики в укромное место, дабы не забыть наведаться к Вельме, я направился на тихий звук; если бы не чуткий слух, пожалуй, уловить его было-бы нереально. Но лисья природа такова, уж на этом ей спасибо.       Я, выйдя на поляну за шатрами, стал невольным свидетелем малоприятной картины:       На траве, тяжело дыша, лежала кабарга.       Кровавая лужа растеклась прямо под животом, откуда кровь почему-то сочилась меленным, тоненьким потоком, прокатываясь по итак намокшей одежде огромными каплями. Так, кровавое озерцо начинало только увеличиваться в размерах, а раненная кабарга, собирая последние силы, пыталась что-то сказать. Но ее попытки были тщетны – еще один, пусть достаточно маленький (оттого она, вероятно, ещё не умерла) надрез на шее мешал говорить не хуже кома в горле. Встав как вкопанный, я боялся подойди к раненному зверю, но что-то щелкнуло в моей рыжей макушке, и, поборов рвотный рефлекс, я направился к страдающей бедняге, сипящей, пытающейся что-то вымолвить. Но понимание одной беды посетило мой разум не сразу:       На траве лежала травоядная! В нелегальном парке для хищников!       Я никогда не любил кровь. Сейчас же мои руки были в ней почти по локоть. В чужой, горячей крови, которая забивала ноздри своим противным запахом и как-будто душила. Раненая же, видимо, намереваясь цепляться за жизнь, хватаясь копытами за меня, марая зелёную рубашку, царапая копытами пуговицы и даже сорвав некоторые.       Но желанное слово она всё же сказала:        — Ангел... – кровь изо рта хлестнула легкой струйкой, брызнув мне на морду чуть правее носа. Пытаясь быстро вытереть алую жидкость, которая, как назло, липла к шерсти не хуже старой жвачки, я пытался осмыслить слова травоядной.       И признаться честно, не смог. Обычно перед подобной смертью просят что-то передать родственникам или называют имя убийцы, если мой опыт просмотра боевиков не врет. Хотя в момент, когда я держал тяжёлое, истекающее кровью тело, этот вопрос не особо забивал голову.       На моих руках кто-то умер.       Чувство опустошенности настигло как-то неожиданно, а холодный ужас забрался в душу, скребясь там своими огромными когтями по струнам арфы моих эмоций. Это всё ещё и заполнялось противным, жидким как азот, страхом. Дрожь выбивала танцы по моей шерсти, отчего все тело дрожало. Даже держа на руках уже умершую кабаргу, я чувствовал, что её трясло. И это только из-за моих лап.       Чувство отвратительное.       Хотя, на самом деле есть нечто ещё более ужасное: когда некто, кому, пусть самую малость, до доверял, внезапно предаёт. Сзади меня ударили чем-то тяжёлым с противным девичьим визгом. Я узнал этот голос — Вельма.       Дальше была тьма.