Вечный город

      Капитан говорил, что опаснее оружия в умелых руках только одно — это болезнь.       Она способна убить больше, чем любой воин за всю свою жизнь.       Теперь-то Ахриман мог поклясться перед всеми богами, что перс был прав. Он помнил девушку, которая просила его помочь её сыну — протягивала уже почти что труп, да и сама выглядела ничуть не лучше. Тогда уже он ощущал отвращение и жалость к этим больным людям, женщине и ребёнку. Но теперь же таких женщин и детей было много. Мужчина не ожидал, что всё настолько плачевно.       И от этого Ахримана понемногу снедал страх. В этом аду сейчас находился Шума. И ничего не способно уберечь его от заражения — даже сам Мардук, на которого юноша так слепо уповал. Словно наяву, мужчина слышал голос верховного жреца: «Меня не коснется лихо, ведь я под защитой».       Кто-то играл с ним злую шутку — только от своего же собственного наваждения Ахриман вновь начинал злиться. Ох, он был уверен, что на самом деле услышал бы такие слова от Шумы. Или не услышал вообще ничего, кроме резких и хлестких просьб, в большей мере напоминающих приказы, не подходить ближе и уйти. Просьб, подкрепленных угрозой казни и кары свыше.       Ахриману не раз доводилось слушать в свою сторону обещания содрать с него кожу или того хуже, но ничьи слова так сильно его не задели, как слова Шумы.       Мужчина плохо разбирал дорогу и совершенно не думал, как лучше пройти, дабы не наткнуться на персов. Было бы вполне логично избегать воинов, ведь его могли узнать и рассказать капитану. И злость командира — это настоящая мелочь. Ахримана вполне могли убить. Даже какие-то слабые и странные чувства перса к нему не спасли бы: страх перед убийственной болезнью был сильнее. Армия всяко дороже. Ахриман двигался просто вперед, в нижний город — место, куда рука Мардука почему-то не достает. Не будь он так серьезно озабочен, мужчина обязательно бы ухмыльнулся самому себе: почему же?..       Наваленные друг на друга тела с чернеющими пальцами и безжизненными взглядами, напряженная тишина, прерываемая звуками кашля, всхлипами и тихими редкими переговорами, запах смерти — вот он, истинный Ад на земле. Ахриман присел на крыльцо пустующего дома: дверь была открыта, он мог видеть стол и стулья, но никого не было, лишь ужасное зловоние исходило оттуда. Мужчина торопливо оторвал лоскут ткани от своих штанов и быстро встал — как раз вовремя, ибо из дома выбежали крысы. Ахриман отшатнулся в сторону. Противные твари.       И только теперь, стоя в центре того места, куда бы не заявился и самый смелые перс, Ахриман задумался. К своему разочарованию он отметил, что слишком поспешил и поступил безрассудно — дурак, пошедший на поводу своих чувств. Позор.       Неплохо было бы расспросить мальчика Абрэма лучше, ведь охваченных болезнью улиц много и где именно был Шума — неясно. Единственное, что оставалось, так это обыскать каждый закоулок и каждый дом.       Прижав к носу обрывок ткани, — краем уха он слышал, что даже дышать здесь опасно — Ахриман, слишком громко передвигаясь по практически мертвым улицам, осматривал каждого человека, в надежде найти хоть какую-то зацепку. Правда, что могло бы ему помочь в поисках, он и сам не знал. Лишь наивная надежда. Пустая и глупая на самом-то деле — разумом он это осознавал. Но остановиться и развернуться Ахриман не смог. Даже по приказу не вернулся бы.       «Вся армейская персидская дрессировка терпит крах», — отстранено подумал мужчина.       Он ловил на себе странные и подозрительные взгляды, но никто так и не осмелился к нему подойти или хотя бы обратиться. Со временем, проходя всё глубже и глубже в дебри улиц нижнего города, Ахриман окончательно запутался.       Мужчина крепче прижал к носу тряпку — совсем рядом с ним надрывно кашлял паренек в оборванной одежде.       Скоро уже вступит в свои права рассвет, а даже намека на местонахождение Шумы Ахриман так и не нашел. От нахлынувшей волны злости на самого себя мужчина сжал свободную руку в кулак, желая со всей силы ударить в любую стену — казалось, если он не выпустит собственный гнев, то его просто разорвет на части.       «Боги, ну хоть что-нибудь!» — мысленно взвыл Ахриман.       Не переставая кашлять, парнишка, едва передвигая ногами, скрылся в подворотне.       Сейчас он готов был поверить во всех богов, — греческих, скифских! — только бы появился знак.       Вдруг тот же больной юноша вновь показался в поле зрения, но теперь он нес в руках белый плащ, трясясь от сжиравшей его бешеной лихорадки.       Знак…       Белый плащ, расшитый золотыми нитками в каком-то странном рисунке, смысл которого известен лишь одному.       — Где ты его взял?! — Ахриман и сам не заметил, как быстро приблизился к парнишке и схватился за мягкую дорогую ткань. В нем в тот же миг вспыхнула надежда. Это плащ Шумы, сомнений нет.       — Там в-взял, — сбивчиво проговорил парень и неопределенно махнул в сторону, широко раскрыв красные, воспаленные глаза.       — У кого? — продолжал допрашивать его мужчина и, забыв о любых мерах предосторожности, схватил вавилонянина за костлявую руку.       — У какого-то парня. Мне плохо, холодно, — качая головой, хрипло начал оправдываться юнец, — а он скоро умрет, ему не нужен плащ. Мне нужнее, нужнее…       Ахриман отпустил больного парнишку и тот, словно потеряв опору, рухнул на землю. И так и не поднялся, но мужчина вмиг забыл о нем. Он ясно помнил, куда отошел вавилонянин и поспешил туда. С каждым шагом он ощущал растущий ужас и борьбу внутри себя — с одной стороны он спешил, а с другой… От слов юнца бросало в холодный пот. Взял плащ у какого-то парня, который вскоре умрет. Ахриман боялся — и теперь это признавал.       Прислонившись спиной к стене дома, там сидел один-единственный человек. Каждый шаг давался тяжело, но приблизившись, Ахриман с облегчением выдохнул. Умирающий был очевидно не юным жрецом. Перед мужчиной был уже пожилой человек с грязными пятнами и засохшей рыбьей чешуей на одежде.       Он подошел ближе — тот еще дышал. Быть может, получится его расспросить? Ахриман ткнул носком сапога старика под ребра.       — Эй, очнись и скажи, где юноша, что дал тебе плащ?       Какое-то время дед бормотал что-то несвязное, но вдруг вздрогнул и поднял голову на Ахримана. Он хлопал глазами и бездумно водил взглядом по мужчине. Вдруг его кровоточащие губы растянулись в улыбке и в глазах появилась капля светлого разума.       — Ах, такой хороший мальчик. — Удивительно чистым голосом заговорил старик. — Напомнил мне мою внучку. Дал мне попить, добрый ребёнок. И даже плащик оставил, да только я его посеял, старый дурак. А он говорил, говорил со мной… Такой красивый и спокойный голос у мальчика. Будто сам Бог со мной говорил. У меня внучка осталась дома, я попросил и к ней прийти. Я пошел за помощью, но не смог далеко уйти. Чем же я могу помочь?..       Дальше же вся речь его превратилась в обрывки каких-то несвязных фраз, и Ахриман решил оставить деда вместе с его бредовыми мыслями, путающимися в голове. Отлично, значит Шума где-то рядом — юноша наверняка не мог отвернуться от просьбы старика. Но эйфория прошла, как только Ахриман осознал: могло пройти довольно много времени и жрец, вполне возможно, ушел в другое место. Мужчина хотел вновь расспросить старика, но стоило одного взгляда, дабы понять: более ничего связного и полезного он не услышит. Вздохнув, Ахриман отвернулся от бедняка и вернулся на широкую улицу.       Старик сам сказал, что не смог далеко уползти, значит, дом его близко. Ахриман хотел было снова прижать тряпку к носу, но с сожалением заметил, что упустил её. Наверное, когда хватал того парнишку, обронил. Но возвращаться времени не было.       Он заглядывал в каждый дом и стучался в каждую дверь. Осматривал каждый закоулок, но никого, кроме хмурых, с безумными от безысходности и страха глазами здоровых людей и в муках умирающих больных, никого не встречал.       Ахриман остановился, подняв голову к небу. Здесь время текло слишком быстро, но запах смерти, казалось, въелся в его одежду, кожу. Отвратительный, мерзкий… Лишь только от реки, что текла неподалеку, шла хоть какая-то свежесть.       Река.       Ахриман едва не стукнул себя по лбу. У старика на одежде были остатки чешуи. Он вполне мог быть рыбаком или человеком, который разделывал и готовил рыбу. Быть может, и жил он рядом с рекой. В любом случае, терять ему было нечего.       Ахриман поспешил спуститься к реке — вдоль берега стояли редкие, совсем крохотные дома. Проходя мимо каждого, мужчина прислушивался, но сталкивался лишь со стеной тишины.       Самый крайний дом отличался — перед ним была натянута сеть и входные двери были выбиты. Ахриман на миг замер перед этим жалким жилищем. И вдруг изнутри раздалась тихая мелодия. Мелодия, которую он никогда в жизни не смог бы забыть. Ибо знал, кто исполняет её, вкладывая в струны, в каждое касание пальца всю свою душу, отдавая свои самые искренние чувства.       Ахриман заглянул внутрь: совсем рядом с лежащей и тяжело дышащей на полу девочкой лет тринадцати сидел Шума. Непозволительно близко. Юноша смотрел на беднягу с добротой и бесконечной верой в лучшее в глазах, спокойной улыбкой на губах — в нем не было ни паники, ни никому ненужной жалости, ни ужаса и ненависти на мир за несправедливость. Верховный жрец что-то шептал девочке и наигрывал ту же мелодию, что и возле своего фонтанчика в храме. Лицо внучки рыбака, до этого обезображенное гримасой боли, сглаживалось и становилось более умиротворенным. Но вдруг она подняла руку и потянулась к Шуме; юноша перестал играть и с мягким смешком начал тянуть руку в ответ. Худая, покрытая язвами, с чернеющими пальцами рука девочки была всё ближе и ближе…       Ахриман с грохотом залетел в дом и, оттолкнув Шуму от ребёнка, далеко не ласково ударил беднягу ногой по руке. И в этот миг ему было всё равно, что он так обошелся с несчастным умирающим ребёнком. Плевать на жесткость: он не мог допустить, дабы жреца коснулся больной. Хотя бы не тогда, когда он в силах это предотвратить.       — Опять вы?! — Шума опомнился очень быстро и стал возмущенно кричать. Силой толчка его откинуло чуть ли не к стене. Ахриман даже забеспокоился, а не ударился ли юноша, но жрец всем своим видом показывал: с ним всё в порядке, но он был зол. — Разве я не сказал?!..       — Я не ослушался: мы ведь не в храме, — сказал Ахриман. Вдруг он заметил, что девочка вцепилась плохо поддающимися пальцами в арфу жреца. Мужчин вновь ударил её по руке, что вызвало ужас Шумы.       — Да какое вы право имеете бить несчастного ребёнка?! — юный жрец вскочил на ноги. Лицо его стало красным от гнева, он часто дышал. Юноша в мгновение ока оказался рядом и замахнулся кулаком на Ахримана — удивительно, откуда в нем столько смелости? Но как бы Шума не был смел, самое важное было на стороне мужчины — сила.       Ахриман с легкостью остановил кулак юноши.       — Не надо, — спокойно попросил мужчина. Он знал, как успокоить Шуму ненадолго, но использовать этот метод на нем совершенно не хотелось. — Иначе…       — Иначе что? — едва ли не с насмешкой сквозь зубы проговорил жрец. — Слежка за мной и избиение беззащитных вам с рук не сойдет, обещаю! Отпустите меня! — Шума попытался высвободить свою руку из хватки Ахримана, но из этого ничего не выходило.       — Я не желаю зла! Я лишь хочу спасти… — мужчина запнулся. Едва снова не обратился к нему на «ты». — Спасти вас. Этот ребёнок умрет и вас за собой утянет, как можно!..       — Не желаете? — глаза юноши вспыхнули таким знакомым Ахриману огнем. Огнем, который он каждый раз видел в глазах персов, своих противников и иногда простых людей. Всех тех, кто испытывал к нему ярость, едва ли не граничащую с ненавистью. На миг мужчина чуть было не отпустил руку Шумы: тело словно онемело. Лучше бы его насквозь пробили мечом — это было бы не так больно, как наблюдать столь сильное и уничтожающее чувство в глазах жреца и понимать, что он виновен в этом. Шума же до белизны сжал губы: — Вы как трусливый, но желающий создать видимость силы зверь: нападаете на слабых ради собственного удовольствия и кичитесь этим! Да вы и есть само зло!       От слов юноши Ахримана будто встряхнуло. Разговор не приведет ни к чему.       Мужчина резко дернул Шуму за руку и прижал к себе. Юноша не растерялся и со всей силой, на какую был способен, стал вырываться, вновь кричать и обвинять Ахримана, но он его не слушал. Колье Шумы, больше напоминающее драгоценный ошейник, немного мешало и Ахриман хотел его снять, но активные движения жреца не давали шанса быстро найти застежку — дернуть же он не мог, ведь тогда попросту задушит юношу. Как бы то ни было ужасно и неприятно для мужчины, но он, найдя сонную артерию жреца и, — да простит его Шума! — решительно пережал её. Юноша дернулся, голос его ослаб и вскоре он обмяк. Мужчина бережно взял Шуму на руки. С персом тогда и другими людьми было намного легче. Чувство вины успокаивало только то, что он сделал это ради самого жреца. И знай Ахриман способ лучше, то использовал бы его.       Лицо Шумы сгладилось и на нем теперь не отражалась злость. Не хватало лишь улыбки и сияющих глаз… Теперь, видя юношу еще ближе, он заметил, что синяки под глазами Шумы стали еще темнее. Да и выглядел он каким-то… Измотанным. Ахриман повернулся к выходу и собрался быстро уйти прочь из этого дома, вернуть жреца в храм или хотя бы в безопасное место, но его остановил надрывной кашель внучки рыбака. По подбородку ее тонкими струйками стекала кровь, она в отчаяние хваталась пальцами за жалкую простыню и собственную одежду.       Он много раз отворачивался, наблюдая смерть. И сейчас был готов уйти — его главной задачей было спасти Шуму. Кроме юного жреца ему не важен никто: даже это ни в чем не повинное дитя. Сейчас это был не ребёнок, а большая угроза. Ахриман даже решил оставить тут арфу, все равно юноше не составит труда найти новую. Но вот неплохо было бы взять хоть какое-то оружие — даже примитивный нож мог помочь. Мужчина вынес Шуму на улицу и усадил у стены дома, а сам вернулся. Благо, вещей тут было мало и быстрого осмотра хватило, дабы найти ножик для разделки рыбы — тот лежал недалеко от головы девочки. Ахриман осторожно подошел ближе и нагнулся к ножику. Девочка держала глаза закрытыми и рвано дышала. Ну и хорошо. Мужчина взялся за рукоятку, как вдруг ребёнок судорожно вздохнул и открыл глаза. Пронзительный взгляд был направлен прямо на него.       — Ты мой Шеду*? — с надеждой спросила девочка. Глаза её слезились и были до того красные, что Ахриману казалось — вот-вот из них польется кровь.       — Нет, — отрицательно качнул головой мужчина. Он даже не знал, кто это.       Ахриман надеялся, что на этом она успокоится, но девочка, прижмурившись и внимательно осмотрев его, продолжила:       — Дед ушел, рядом со мной сидела Ламашату**… Но Ламашату прогнали, — не дождавшись слов от мужчины, она вновь стала говорить: — Прогнал добрый Ниншубур***. Он со мной говорил и играл мне. Ниншубур сказал, что Эрра**** скоро уйдет из Вавилона… Его прогонит Мардук.       Мардук прогонит из Вавилона… Ахриман ухмыльнулся. Хоть что-то из потока речи девочки он понял.       Мужчина выпрямился, крепко держа в руке нож. Надо идти отсюда. Он бы мог запросто облегчить девочке страдания, просто быстро убив её, но тогда придется выбросить нож. А бродить без оружия Ахриману не хотелось. Он и так сюда примчался без ничего — повезло, что всё обошлось. Голыми руками сложно будет защитить Шуму.       Не слушая стоны девочки, мужчина вышел из дома и, спрятав нож, взял Шуму на руки. Юноша был таким худым. Одежда его была чересчур легкой: Ахриман чувствовал, как тонка ткань — через неё он мог ощутить тепло, исходящее от жреца. Зря он отдал плащ, ведь мог замерзнуть.       Ахриман больше не задерживался на улицах и не смотрел по сторонам. Поиски слишком затянулись, а надо успеть вернуть юношу в храм — сделать это быстро, покамест он не пришел в себя — и самому вернуться в лагерь. Мужчина почти выбрался из нижнего города. Даже на том месте, где должны были стоять персы, не впускающие и не выпускающие людей, никого не было. Слишком подозрительная недисциплинированность для персов. Но думать об этом времени не было. Крепче прижав к себе Шуму, Ахриман чуть ли не побежал подальше от этого «неприглядного» и «не того» Вавилона.       — Стоять!       Стрела просвистела совсем рядом с мужчиной. Скрипя зубами, он послушался. Лучше бы этот осел и дальше где-то бросил — ему хватило бы еще минуты, дабы уйти подальше.       — Или ты вернешься обратно, или сдохнешь прямо тут! Я не шучу! — рявкнул перс. Ахриман будто спиной чувствовал, как воин направил на него свой лук.       Мужчина быстро взглянул на юношу — Шума до сих пор был далек от реальности. На лицо его упала длинная черная прядь волос. Она часто падала ему на лицо, и жрец всегда её убирал легким движением руки. Ахриман и сам не заметил, как повторил изящное движение Шумы — правда, вышло грубее, и мужчина ненароком задел его нос. К слову, тот был уже холодным.       Ахриман отдернул себя с недовольством — загляделся он слишком в такой-то момент. Решение было только одно. Знакомое и простое для Ахримана. Оно всегда правильное и единственное — это мужчина запомнил еще мальчиком.       — Что-то ты мне знакомым кажешься… — раздался сзади подозрительный голос перса.       Мужчина осторожно положил Шуму на землю. Еще сильнее может замерзнуть, с досадой подумал Ахриман и положил руку на спрятанный нож. Не зря взял.       — Постой… Зверюга? — воскликнул воин.       Перс от удивления опустил лук. Ахриман усмехнулся про себя: это ошибка. За считанные секунды мужчина подбежал к своему «собрату» и, достав на бегу нож, вонзил лезвие в живот перса. Тот упал на землю и Ахриман сел на него сверху. Он успел заметить в глазах воина изумление вперемешку с ненавистью.       — Предатель!.. — успел выкрикнуть перс, прежде чем Ахриман с неприятным звуком вынул нож из живота жертвы и перерезал персу горло. Без единого сожаления.       Что ж, теперь на его руках еще больше персидской крови. Но каких-либо чувств от этого Ахриман не испытывал. Вытерев нож об одежду воина, он нашел среди вещей перса мех с водой и ополоснул руки. Ахриман встал и поспешил вернуться к Шуме. Когда мужчина поднимал юношу, тот издал какой-то непонятный звук, но, слава богам, не проснулся. Это подхлестнуло Ахримана к более быстрому продвижению.       Утро скоро вступит в свои права. Мужчина, мотаясь по закоулкам Вавилона и пытаясь ускользнуть от чужих глаз, был почти рядом с храмом. Осталось пройти улицу, которую так облюбовали некоторые отряды персов. Капитан говорил, что они раненые в голову. Давным-давно Ахриман воспринимал эти слова всерьез и считал их просто опытными и наученными боем людьми, но однажды столкнулся с такими, и понял — ублюдки еще те. Капитан имел в виду их поведение: опасные, неуправляемые, как бешеные псы. Пусть их и называли «персами», большинство были обычными наемниками из разных краев. Им незнакома была некая персидская утонченность.       А еще нередко это были любители жестоко развлечься.       Ахриман готов был молиться всем богам мира, дабы не услышать знакомую речь и лязг мечей. Против этих ребят он не выстоит один и им наверняка приглянется Шума.       Он уже видел вершину храма. Скоро, скоро…       — Оох… — простонал Шума. Мужчина тут же опустил глаза на него и к своему ужасу заметил, что юноша открыл глаза. — О, Мардук… Моя голова… — шептал жрец, пока еще слабо понимая, что творится.       Ахриман думал сказать юноше быть потише, как вдруг услышал тяжелый топот многочисленных ног и гогот. Видимо, боги теперь не на его стороне и не собираются ему благоволить. Мужчина быстро свернул между двух домов. Он тихо двигался всё глубже и глубже в темноту, пока не осознал, что это тупик. Шума на это время вновь закрыл глаза и только часто дышал. Но, как только Ахриман опустился на землю вместе с юношей, не переставая крепко его держать и прижимать к себе, жрец, словно очнувшись, широко распахнул глаза и в ужасе и негодовании уставился на мужчину.       — Что вы со мной сделали, негодяй? — громче, чем надо, заговорил Шума. — Теперь вы действительно заплатите за нападение на меня и применение ко мне силы! Перед богами, царем и жителями великого Вавилона!..       Ахриман зажал юноше рот рукой. Он слышал смешанную речь наемников всё ближе. Юноша же, окончательно придя в себя, начал что-то мычать и сопротивляться всеми силами. Активно вертелся, словно пойманная змея, цеплялся за волосы мужчины и чуть было не выдирал пряди, бил по лицу, до крови кусал его пальцы. Шуме даже удалось ударить достаточно сильно и болезненно благодаря камню на кольце. Ахриман все терпел и прислушивался, постепенно прилагая все больше и больше усилий, сдерживая его. Борьба жреца на миг показалась мужчине такой же яростной, как когда от него отбивались враги. Вмиг Ахриману стало противно от самого же себя. Вдруг юноша, скорее всего ненароком, попал пальцем мужчине прямо в глаз. От неожиданной острой боли Ахриман охнул и даже ослабил хватку. Он сразу же вспомнил, какие острые у Шумы ногти.       Жрец тут же развернулся к Ахриману. Искренний испуг и раскаяние, отразившееся на его лице, удивило, но затем и обрадовало мужчину. Юноша уже было открыл рот, и Ахриман был готов услышать его привычные слова, сказанные до боли в сердце искренним и сожалеющим голосом: «Я не хотел!». Но вдруг лицо Шумы вновь стало разгневанным — правда, в нем мужчина не находил злорадства и триумфа за нанесенный вред. Лишь злость. Ахриман осмелился глянуть в синие глаза жреца и уловил разочарование и… Боль. Обиду.       Отвлек лишь громкий смех наемников. Мужчина, опомнившись, вновь крепко прижал к себе юношу — тот даже пикнуть не успел. Теперь лицо Шумы было совсем близко — он ощущал на себе его сбитое дыхание, отдающее какими-то приятными травами, видел широко раскрытые глаза, которые при столь близком рассмотрении оказались не чистого синего цвета, а с желтыми вкраплениями. Мужчина чувствовал под своими руками волнительную дрожь тела жреца. Ахриман закрыл пострадавший глаз — тот начал слезиться и болеть, но это было так неважно! Взгляд его опустился на губы юноши. Он едва не хмыкнул: сережка золотая, да еще и с каким-то узором. С губ Шумы сорвался какой-то неопределенный звук, словно у него не хватало сил сказать что-то внятное. Лицо его стало красным, но отнюдь не от гнева — а как тогда, когда мужчина возле храма целовал его руки.       Юноша больше не сопротивлялся.       Как же он прекрасен… В этот момент Ахриману показалось, что Шума наконец-то что-то и понял: увидел, как живется людям в нижнем городе, понял обман и осознал, что мужчина не желает зла жрецу. Собственные рассуждения и догадки придали силы и веры. Столь уверенной и крепкой веры, какую Ахриман не чувствовал никогда в жизни. Мужчина поддался вперед, почти накрыв губы Шумы своими — не было никакого сопротивления. Ахриман ощутил, как прохладна сережка, и вдруг его щеку обожгла резкая боль и он ударился затылком о стену.       И снова его оттолкнули. Снова. Терпение и выдержка давали трещину.       — Не смейте! Я позову на помощь, сейчас же! — прошипел Шума, кидая взгляд на широкую улицу, откуда доносились голоса наемников, их смех. Почему они никак не могут уйти?..       — Не надо. — Покачал головой Ахриман. Он все еще ощущал беспокойство и страх за юношу, которые еще могли подчинить рвущуюся наружу злость. Пусть бьет и царапает, лишь бы не попался в лапы тех уродов. Остался его нетронутым священным цветком. — Там сейчас бродят наемники. Это очень плохие люди, я не шучу. Они надругаются над вами, если еще не побьют. Знаете, что они говорят? Если нет шлюхи, сгодится и мальчик. — Словно в подтверждение его слов раздался пронзительный крик, просьбы отпустить и громкий смех наемников. — Я не хочу, чтобы с вами такое случилось. Посидите со мной, я помогу. И отведу вас в храм. Прошу, сидите.       Эти слова задели Шуму. Он с некой опаской теперь смотрел туда и лицо его исказила боль, когда вновь раздались крики и мольбы. Слава богам, он смог до него достучаться хоть сейчас.       — Я вам не верю. Вы вновь клевещете, — вдруг сказал жрец. Глаза Ахримана округлились от изумления, — это было действительно неожиданно! — а юноша продолжил: — Вы пахнете кровью. Вы — убийца невинных и лжец. И вы снова хотели меня… — Шума запнулся и внезапно уверенным, жестким голосом заявил: — Со мной не посмеют такого сделать. Да лучше воспользоваться их помощью, чем вашей, Ахриман.       Эти слова были хуже любых ударов.       Юноша специально поставил акцент на его имя — как же уничижительно из его уст оно прозвучало… Дав ему такое имя когда-то в детстве, над ним уже поиздевались и посмеялись, заклеймили, словно раба. Но он свыкся. Не всё ли равно? Ахриман готов был стерпеть столь жестокие слова от Шумы. Несмотря на то, как ему было больно и неприятно их слышать.       Но фраза юноши, что лучше он попросит помощи у гадких наемников, при этом слышавшего, что они творят, чем у него, оказалась последней каплей. Раз уж даже Шума, наивный и добрый, верящий в исключительную непорочность и чистоту каждого, считает его настоящим Ахриманом, отталкивает и ничего не хочет иметь с ним, то… Терять нечего. Злость и обида застлали ему глаза и разум.       Мужчина довольно грубо развернул юношу спиной к себе и, ничуть не церемонясь и не слушая крики жреца, принялся стягивать с Шумы его легкое одеяние.       Юноше не помогли ни его попытки вырваться, ни угрозы, а затем и мольбы — ничего не тронуло Ахримана.       Это было жестоко. Слишком жестоко по отношению к этому прекрасному созданию. Ахриман не был с ним нежен: он зажимал ему рот рукой, дабы Шума не слишком сильно кричал, — отпустил лишь тогда, когда ощутил, что ладонь его была мокрой от слез и слюней жреца, да и юноша уже просто сорвал голос и хрипло болезненно вскрикивал от каждого толчка, — чересчур крепко, наверняка до крупных и пугающих на вид синяков, сжимал худые узкие бедра. Мужчина уткнулся лицом в затылок Шумы — волосы юноши взмокли, но всё еще хранили приятный запах благовоний.       Ахриман не знал, сколько это продолжалось. Способность здраво рассуждать к нему вернулась лишь тогда, когда он увидел бессильно лежащего на грязной земле жреца, его измученное, бледное, заплаканное лицо, опухшие глаза, искусанные и кровоточащие губы. И невидящий взгляд. Ахримана охватил ужас и стыд. Такой, что хотелось просто покончить со своим жалким и приносящим всем страдания существованием. Ему стало еще хуже, когда он заметил стекающие по внутренней стороне бедра струйки крови.       Трясущимися и не слушающимися руками мужчина притянул к себе Шуму. Ахриман положил ладонь на голову юноши, крепко обнял его свободной рукой, прижал к своей груди, словно маленького ребёнка. Сам не хотел пускать к наёмникам. Боялся, что Шуму изнасилуют, обидят. А защищать жреца надо было от него, Ахримана. Он ведь не хотел причинять вред и боль юноше, хотел оградить от всего. Не желал видеть его слезы. А сам же…       О, Боги!       — Не этого я хотел, не этого… Не этого… — тихим, хриплым, дрожащим голосом раз за разом повторял мужчина. Он зажмурился и зарылся носом в мокрые волосы Шумы. Сердце невыносимо ныло в груди. Так, что лучше бы его вырвать.       Что же он наделал?!..       Звук горна прозвучал совсем близко. Смена караула у храма.       Совсем близко.