Cake by the ocean

      Такое случалось крайне редко за всю жизнь Наполеона, но крайне часто в последнее время, чтобы он окончательно утвердился в мысли: Илья сделал его гребаным параноиком. Десять секунд назад он позорно сбежал со сцены прямо между объявлением номинантов на Оскар и очередным победителем, просто потому что ему показалось, что вместо золотой прописи букв имени на молочно-белой плотной бумаге на него смотрит очередная угроза расправы.       «У тебя есть всё, а у меня — ничего, тварь.»       В висках стучали крошечные молоты, в ушах шумела кровь, а сердце колотилось так, словно он пробежал кросс. Соло решительно передвигался за кулисами, всё ещё нервно нажимая указательным пальцем на кольцо-печатку на своём мизинце. За ним неслась стайка — агент, менеджер, визажисты, — желающая узнать, всё ли с ним в порядке. Но сквозь понемногу спадающую красную пелену злости он видел только быстро идущего в его сторону Курякина. Он наверняка получил сигнал от прикосновения к кольцу и теперь выглядел не менее взволнованным, чем остальные. Маска равнодушия, обычно приклеенная к его идеальному суровому лицу намертво, трещала по швам.       Перед глазами всё ещё стояло «тварь», напечатанное золотыми буквами идеальным шрифтом.       Тварь. Где на протяжении своего жизненного пути он свернул не туда, добиваясь всего своими силами и стараниями, бессонными ночами за заучиванием текстов сценария и выматывающими съемочными днями? До Ильи всё было в порядке, он был нормальным! — Мистер Соло? — негромко уточнила его личная нянька, осторожно, но настойчиво прикасаясь к плечу. На людях он предпочитал обращаться к нему куда более официально, чем в спальне. Наполеону резала слух его фамилия. — Вы… ты в порядке? Ты что-то заметил? — Ты сделал меня чёртовым параноиком, Курякин! — Наполеон выдернул руку и сделал шаг в сторону. Плевать на то, что все смотрят, и завтра интернет обзаведётся парочкой статей о том, как слава портит человека, а несколько модных журналов — обложкой с его перекошенным от злости лицом. Плевать, хуже не станет. — После этого мероприятия, обещаю, я уволю тебя. От тебя сплошные проблемы, Илья. Ты выставил меня идиотом, — он попытался стянуть с пальца врученное Курякиным кольцо, но то отказывалось поддаваться. — Я? — было видно, что терпению русского понемногу приходит конец. — Ты! — Наполеон сомкнул челюсти так резко, что зубы клацнули друг о друга, обещая рассыпаться в крошку. Он прикрыл глаза, стараясь успокоиться и начать дышать ровно. Возможно, вина Ильи здесь была в меньшей мере, чем позиционировал это Соло, но сказанные слова было не вернуть. А извиняться он ненавидел, особенно когда дело касалось публики. Они решат эту проблему потом, дома, за бокалом красного вина. Когда все проблемы окажутся позади, а страсти поутихнут. — Я собираюсь вернуться в зрительный зал и ни в коем случае не опозориться второй раз, когда мне будут вручать награду.       Илье, которого захлестнул гнев, оставалось только удивляться эгоистичности и самоуверенности своей капризной кинозвезды. Неужели можно быть таким раздражающим и привлекательным одновременно? Он знал, что гордость ещё долго будет удерживать над ним верх, а в памяти продолжит звучать разозлённое «от тебя сплошные проблемы, Илья».       Просто потому что он сам часто так считал.       Курякин остался за кулисами, раздосадовано глядя Наполеону вслед. Как же с этим человеком было трудно…

***

      Такое случалось крайне редко за всю жизнь Наполеона, но крайне часто в последнее время, чтобы он окончательно утвердился в мысли: Илья спасал его жизнь бессчётное количество раз — и сделал это снова. Ведь он единственный мыслил хладнокровно и был сосредоточен на работе даже после их совершенно нелепого спора, шныряя взглядом по зрительному залу и замечая такие мелочи, каким другой человек не придал значения. Будто бы предчувствуя опасность.       Соло упал на вычищенный до блеска пол под тяжестью чужого прикосновения, неожиданно больно прикладываясь о него виском. В ушах звенело, гул многочисленных голосов постепенно нарастал — ещё бы, каждый ли день люди наблюдают за такой драмой?       Пока Наполеон поднимался, присаживаясь и сдерживая глухой стон, в его голове мелькали картины прошлого и смешивались с жестокой реальностью. Ладони, наткнувшиеся на тепло чужого тела, слепо шарили по ткани иссиня-черного пиджака — такого же цвета шёлковые простыни в его спальне. Холодные, когда их не согревает некто определённый, чью кожу бороздят полосы серебристых шрамов.       Стальные пальцы страха сжали горло в тиски, лишая возможности вдохнуть: собственные, скользящие по сильной груди, внезапно наткнулись на горячую влагу и будто бы пропитались алым цветом насквозь. Нет. Только не так. — Илья? — слабо позвал он, пока взгляд бегал от руки к пропитавшейся кровью белой рубашке. Вокруг собирались зеваки, шокировано вздыхали и отворачивались, будто бы всё ещё не вышли из своих образов, а на его руках не умирает человек. — Илья, ты меня слышишь?       Кто-то потряхивал его за плечо, задавая какие-то глупые вопросы, но Наполеон мог смотреть только на трепет светлых пушистых ресниц — почти девичьих — и приоткрытые для ответа губы. А Илья молчал. Смотрел своими невообразимыми серо-голубыми глазами и молчал. Он только на мгновение отвернулся от него, поднимая руку с пистолетом и делая точный выстрел в сторону. Наполеону было наплевать на то, что происходит вокруг — на убитого преследователя, на людей, на награды и поздравления, на всю чёртову жизнь. Зачем он это сделал? Идиот!       Сквозь несдерживаемую плотину чужих голосов к нему с трудом прорывались обрывки вопросов: — Мистер Соло… Вы ранены? Наполеон? — Это не моя кровь, — прошептал он, а потом поднял голову, уставляясь на зевак вокруг. — Это не моя кровь. Он ранен. Это кровь Ильи. Вызовите скорую! — Но все могли только причитать. — Давайте же!       Соло чувствовал подступающую тошноту и никак не мог унять дрожь в руках. Он боялся взглянуть на рану, прижимая к ней пропитавшуюся накрахмаленную ткань. В воздухе витал устойчивый запах влажного металла. Ещё никогда Наполеон не чувствовал себя настолько бессильным, бестолково глядя в теперь по-детски широко распахнутые глаза. Такой наивный взгляд не мог принадлежать человеку, чья рука никогда не дрогнет при выстреле. Впрочем, Илья и сам, кажется, был удивлен собственному поступку. Но молчал.       И самым трудным было не тормошить его за плечи, заставляя говорить, потому что… Он внезапно представил свою жизнь без этого угрюмого русского — глупую и лишённую смысла. В его грудь будто бы вогнали нож, а потом для верности провернули. — Курякин, — собрав в кулак последние силы, начал Наполеон, но голос всё равно предательски дрожал. Возьми себя в руки, идиот! — Не смей умирать и оставлять меня здесь одного, понял? Не смей. Мы не договаривались так. — Я ещё не отработал свою заработную плату? — нужно было прислушаться, чтобы различить слова, но Соло всё же удалось. Он выдохнул нервный смешок: — Нет. Просто останься со мной. Пожалуйста... Илья. Илья?..

***

      Такое случалось крайне редко за всю жизнь Наполеона, но крайне часто в последнее время, чтобы он окончательно утвердился в мысли: Илья был единственным человеком, по которому он может бесконечно скучать. Частный самолёт, предусмотренный на достаточно узкий круг персон, уже красовался на взлетной полосе с подведённым к нему трапом и дожидался только его. Соло всматривался в едва ли не теряющиеся за пушистыми, словно комочки ваты, облаками шпили небоскрёбов и виднеющиеся за ними осколки сереющего осеннего неба. Вид, замечательно передающий его унылое настроение. Пусть его тело всё ещё согревало чёрное драповое пальто и кашемировый шарф приятного кофейного цвета… — Соло. — Голос за спиной заставил его обернуться сразу, как и тысячи раз до этого. Он столкнулся с Ильей едва ли не носом к носу, задевая его пострадавшую руку и задерживая дыхание от внезапной вспышки боли вместо него. На лице Курякина не дрогнул ни один мускул. — Всё-таки улетаешь?       Уголки губ американца подернулись нежной улыбкой. Он с трудом сдерживал себя от того, чтобы зарыться в пшеничные волосы пальцами, взлохмачивая их. Но Илья бы сказал, что это дискредитирует его перед находящимися вокруг людьми. — Съемки не ждут. Уже нашёл себе новую жертву для издевательств? — Считаешь себя жертвой, ковбой? — мужчина усмехнулся, кивая на свою руку. — Отвечая на твой вопрос, да. И нет, ты всё равно красивее. — Тронут… — Мистер Соло! — послышалось изнутри самолёта, и Наполеон быстро обернулся, кивая. Долгое прощание только усугубит ситуацию. Возможно, решение Ильи прийти и проститься не было верным, только пробудило в Соло чувства, которые он в последние дни почти успешно подавлял в себе.       Он должен идти. — Ты должен идти.       Когда Наполеон поднялся по трапу и устроился на своём месте, наконец, выдыхая и уныло глядя на взлетную полосу с единственным провожающим, сердце в груди забилось тяжелее. Он надеялся, что будет проще… уйти?       Илья щурился на ярком, несмотря на полное отсутствие солнечных лучей, свету. Возможно, Курякин тоже не хотел его отпускать, однако, как и всегда, смирялся с положением дел. Он поднял здоровую руку, сначала приставляя ребро ладони ко лбу и всматриваясь в темное жерло самолёта, а потом просто махнул ему рукой. Отпуская. Из них двоих он всегда был сильнее.       Негромкий голос бортпроводницы сменился нарастающим гулом двигателей самолёта, отрезая прошлое секундной давности от настоящего, но в следующее мгновение послышалось уверенное: «Постойте».       Ведь, возможно, он бежал от своего будущего.