Cake by the ocean

      Сначала была темнота.       Тяжёлые, будто сшитые между собой веки, не хотели уступать желанию разомкнуться. Казалось, его живьём положили в гроб, закопанный под метрами влажной и сырой земли.       Потом был звук.       Противный комариный писк, пробивающийся сквозь тонны обступающей его воды. Нарастающий, жалящий нервы, превращающийся в гул. Такой, что хочется оглохнуть. И…       Наполеон открыл глаза так резко, словно его ущипнули. Это было пробуждением после длительного сна, потому что он совсем не помнил, как оказался в этом месте. Соло стоял посреди помещения, которое напоминало собой тоннель метро, но совершенно пустого и со слепяще-белыми мраморными стенами. Эхо вторило негромким звукам его шагов и дыхания. Это место нельзя было измерить: глаза не улавливали ни конца коридора, ни окон, дверей, ни даже потолка. Наполеон не помнил, как оказался здесь и что этому предшествовало. Будто карту памяти в его голове отформатировали и не удосужились заполнить новой информацией. Пустота. Он не знал, сколько времени провёл здесь. Не знал, пока на его плечо не опустилась, легко и по-дружески сжимая, чья-то ладонь. — Так вот где ты. Я искал тебя целую вечность.       Соло обернулся на звук незнакомого мужского голоса и замер. Видимо, на его лице непонимание не отразилось. Он нахмурился, стараясь вспомнить высокого светловолосого парня, но ничего внутри не отозвалось воспоминаниями. Совсем ничего. — Простите, мы что, знакомы? — Наполеон сделал шаг назад, и чужая рука соскользнула с его плеча, оставляя после себя только слабое тепло. — Не совсем. Я знаю тебя, но ты со мной познакомиться не успел. Я — Илья. — И он снова протянул ладонь для рукопожатия. Соло посмотрел на неё с опаской. Обычная мужская рука, но с изящной кистью и длинными тонкими пальцами. Жать не стал. «Илья» мрачно кивнул, бормоча: — Твоё право. Выглядит и впрямь странно, но что поделать… — Ты не американец. Илья. У тебя кошмарный акцент. — У тебя не лучше. Мне, конечно, говорили, что ты — та ещё сволочь. Но заметить это лично на первой же встрече я не надеялся. Ты — из Нью-Йорка. Ты на экскурсии со своими друзьями в моём городе. Приехал неделю назад, а через два дня у тебя должен был быть самолёт обратно домой. — Почему должен был быть? Его отменили? — Можно и так сказать.       Ситуация была неоднозначной. Почему Соло не помнил и, кажется, даже не знал ничего из сказанного этим человеком? Почему такой информацией обладал Илья? Наполеон упрямо пытался нарисовать в своих мыслях и воображении хотя бы десятую часть из воспоминаний, которые пытались вложить в его голову, но — ни лица и имена друзей, ни поездка, ни самолёт, — ничего. Это выглядело как страшный сон, и ему необходимо было проснуться.       Соло закрыл глаза и тряхнул головой, пытаясь сбросить с себя оцепенение, но даже кожей ощущал тяжелый взгляд своего собеседника. Ему следовало задать главный вопрос, но узнать ответ было… страшно? — Хорошо, я допускаю, что всё так. Но тогда где мы?       Вряд ли Илью можно было назвать истиной в первой инстанции, но вокруг не было ни единой живой души, чтобы сравнить их ответы. — Там, где ты хотел бы быть.       Наполеон выпустил короткий смешок и открыл глаза, уставляясь на человека напротив. — Ну конечно. Неплохая фантазия. Правда ты ошибся, я не хочу здесь быть.       Он скрестил руки на груди и прикусил щеку изнутри. Но так и не почувствовал боли. Паззлы в голове упорно не хотели складываться в целостную картину. Соло не помнил даже дату своего рождения, не говоря уже о какой-то поездке в другую страну, друзей и экскурсию. Илья сверлил его тяжелым взглядом, изучал каждый миллиметр лица, будто пытался прочитать мысли по его выражению. — Дверь за твоей спиной. — Это шутка такая? — фыркнул американец и раздосадовано повернулся в противоположную сторону, почти впечатываясь носом в белую деревянную поверхность. За спиной раздался негромкий смех, быстро сменившийся кашлем. Ручка двери поддалась легко, выпуская их на широкую серую дорогу. Людей вокруг не было, на обочинах не нашлось припаркованных машин. Солнце светило ярко, но не слепило глаза и не опаляло кожу. Ветер трепал волосы и воротник рубашки, но не дарил прохладу. В ушах звенело от угнетающей тишины. Всё вокруг будто бы вымерло, оставляя его одного во всём мире. — И ни души вокруг. Разве это не блаженство? Тебе не нравится?       Илья обошёл его и остановился напротив, закрывая глаза и глубоко вдыхая. Он выглядел спокойным и умиротворённым. Будто бы это место было для него самым лучшим на всей планете. Наполеон тоже втянул носом воздух, но ничего не почувствовал — ни запаха нагревшейся солнцем травы, ни дорожной пыли и капель бензина, ни аромата сдобы из придорожных кондитерских. — Здесь может нравиться? Я хочу чего-то, кроме «блаженного ничего». — Например? — учтиво уточнил его новый знакомый. — Хочу оказаться в своём доме. В своей комнате. — Какая она? — Я не помню. — Но тебе нужно вспомнить. Оглянись. Это твоё сознание. Здесь есть всё, что тебе нужно. Стоит только захотеть.       Наполеон рассматривал своего гида-иностранца, сощурив глаза. Почему в его воображении появился именно этот человек? Где они встречались раньше, что образ настолько чётко отпечатался в голове, трансформируясь в «путеводную звезду»? Он попытался представить это место иным.       Сначала был свет.       Солнце немилосердно светило в глаза. Так, что пришлось приложить ко лбу ладонь, защищаясь. Иначе фигуру Ильи нельзя было разглядеть — она казалась размытой и серой, словно одно сплошное пятно. За его спиной взмывали вверх своды зданий — высокие стеклянные прямоугольники, беспощадно рвущие своими шпилями голубое полотно неба. Вдали маячила зелень деревьев, с которой ласково играл тёплый осенний ветер. Совсем рядом, едва не задевая их двоих, бесшумно проехало жёлтое такси.       Потом был звук.       Истошный визг тормозов утонул в какофонии других звуков, смешиваясь с голосами людей, звуками моторов машин и музыкой из магнитол. И всё тот же противный комариный писк, зарождающийся где-то в подкорке его мозга. Наполеон смотрел на Илью и никак не мог вспомнить, где же он видел эти глаза цвета грозовых облаков. Где? — Откуда я тебя знаю, Илья? — но писк в ушах заглушал всё. Гудение машин, его собственный голос и даже мысли. Хотелось оглохнуть. — Откуда я тебя знаю?       Наполеон сделал усилие, чтобы разлепить веки. Это было пробуждением после длительного сна, потому что он совсем не помнил, как оказался в этом месте. Он попытался пошевелить рукой, но всё тело прострелила глухая боль, заставляя его протяжно застонать. Над головой ярко светило несколько ламп, а спина ныла от неудобного положения. Наполеон не знал, сколько времени провёл здесь. Не знал, пока над ним не склонился человек. И пусть половину его лица скрывала маска, эти серые глаза можно было узнать среди миллиардов других. Послышался облегченный выдох: «Получилось». — Моргните, если слышите меня. — И Соло моргнул. — Меня зовут Илья. Илья Курякин. Вы в больнице. Ваше сердце не билось четыре минуты и восемнадцать секунд. Но сейчас всё в порядке. Всё будет в порядке.